Содом Капустин (Поэма тождества)

Как тебе не вспомнить последующие события?

– Отдай, верни, выплюнь и высвободи то, те, тех и всех, кого ты украл, похитил, изъял и лишил существования, наказания, обитания и сна!

Понурый, озлобленный и трясущийся Папа ходил, сутулился и нарезал вокруг тебя круги, шестиугольники и синусоиды, не понимая, не просекая и недоумевая, будто посаженный в клетку единорог, без устали идёт по ее бесконечному периметру, пока не кончится не только второе дыхание, но и все, до единой его силы, или как мю-мезон, занявший место электрона в его потенциальной яме, обращается вокруг одинокого протона, пока не испустит избыточную энергию и не распадется на гамма-кванты, как такое существо, как ты, вдруг смогло причинить столько беспокойства, тревог и смятения. Папа останавливался, оглядывался и озирался при каждом шаге, движении и шуме. Его члены, сжавшиеся, морщинистые и увядшие били, стучали и позвякивали при каждом его повороте, обороте и взгляде в сторону, в бок и в пояс.

– Нам докладывали, сообщали, предупреждали и доносили, что ты Содом Капустин, не от мира сего, того, знакомого и следующего, что ты не подчиняешься, не согласуешься, не вписываешься и не противишься ничему, что здесь с тобой вытворяют, делают, унижают и выпытывают, что ты проникаешь в самые заветные, секретные, тайные и закрытые области не шевелясь, что ты распространяешь крамольные, запретные, подрывающие и табуированные знания, сведения, листовки и прокламации, не говоря, что ты возбуждаешь надежду, веру, чаяния и упование на выход, освобождение, смерть и избавление от мук, страданий, извращений и искажений истины, правды, справедливости и правильности, не думая, что ты создаёшь, вербуешь, отрываешь и формируешь новую, старую, забытую и потерянную церковь, религию, учение и исповедание, не уча. Зачем же пришел ты сюда, Содом Капустин, чтобы выявить, показать, доказать и ткнуть нас, всех, зрителей и меня носом, лбом, подбородком и лицом в гадость, дрянь, помёт и дерьмо нашего несовершенства, косности, глупости и бессилия? Зачем ты, Содом Капустин, выставляешь, демонстрируешь, изображаешь и выдаёшь напоказ, на публику, на зевак и случайных прохожих свои шрамы, стигматы, раны и язвы, неужто, отчего, с какой стати и почему ты думаешь, считаешь, подразумеваешь и надеешься, что это зрелище, представление, цирк и балаган смогут хоть кого-то изменить, улучшить, исправить и сподвигнуть? Нет, нет, нет и нет!

Ты уже мог ответить Папе, что он настолько погряз, протух и проникся собственным обманом, ложью и мнениями, что перестал отличать, разделять и просеивать одно от другого, другое от предыдущего, а предыдущее от четвертого, словно дальтоник, видящий красное и зеленое единым буро-коричневым цветом, или как пилюля, которой всё равно, катится она в пузырёк со своими товарками, или по пищеводу больного, здорового или самоубийцы, что он выстроил, воздвиг и заточил самого себя в нерукотворный, незыблемый и невидимый монумент, стелу и изваяние, из которого нет ни выхода, ни входа, ни сочувствия, пока кто-то, извне или он сам не пожелает выйти из него, из бреда и самокопаний и не проложит, извлечет и создаст путь, предназначение и направление, перпендикулярное всем известным, используемым и привычным системам, комплексам и порядкам координат, что, всё, что он знает, видит, воспринимает, не более, не менее и не иначе чем отражения, лики и блики его самого в им самим сотворённых, созданных и отполированных поверхностях, промежутках и существах. Но тебя занимали более важные, насущные и неотложные задачи, проблемы и решения. Твоя книга, уже обретшая корешок и руки, нумерацию и нервы, значение и зрение, была почти совсем, полностью и всерьёз готова, зрела и намерена явить, предъявить и родиться в мир, не ждущий, не жаждущий и не стремящийся к ее появлению, миссии и приятию, ведь она должна донести до всех, что мысль сменит действие, знание сменит невежество, а любовь сменит мудрость, что нет различия, отличия и противоречия между потерей и приобретением, между дальним и ближним, между собой и другим, и всем этим без раскачки, подготовки и колебаний убьёт всех, кто может читать, слушать и принимать.

– Сколько раз, случаев, эпизодов и моментов я доказывал, проявлял, декларировал и свидетельствовал о своей любви к тебе, Содом Капустин! Верни, дай, оставь и выпусти меня на свободу, волю, воздух и независимость!

Призрак, дух и видение Золотаря, прозрачное и отражающее, зеркальное и призрачное, полуплотное и полутонкое, выпущенное, извлеченное и доставленное Папой из его памяти, загашников и связей будто высохший стебель экзотической орхидеи, пришедший по почте в северную оранжерею, выпускает листья и начинает цвести, едва ему создадут подходящие комфортные условия, или как руда из карьера, прошедшая обогатительный участок и сыплющаяся в домну, чтобы вылиться из неё хрупким чугуном, возникло, зависло и обратилось к тебе.

– Я дал, презентовал и облёк тебя в статус, ранг и иерархию! Посмотри на потолок. Видишь трещину, похожую на траекторию полёта баллистической ракеты с раздевающимися боеголовками? Видишь кусок оргалита с краем, напоминающим профиль желтошапочного дятла? Видишь, как содрогаются магические шары из раухтопаза, лазурита и азурита, подвешенные к светильникам? Все эти знаки говорят, вопиют и требуют, чтобы ты смилостивился надо мной и выпустил меня!

Призрак, тень и фантом Пахана твоей первой камеры простирал к тебе руки с растроёнными ногтями, обнажал шею, покрытую шрамами и склонял голову, увенчанную шаманским бубном его шестёрки, словно самец макаки, проигравший схватку с более расторопным и сильным соперником, поднимает хвост и становится к победителю задом, приглашая того, в качестве награды, совершить с ним акт содомии, или как пластина мягкого металла, под тупым долотом, прогибается до какого-то предела, пока, наконец, не прорвётся насквозь, но не там, где планировалось.

Но ты не мог дать им то, что они просили, вымаливали и жаждали. Ты не мог вычленить, исторгнуть и выпростать тех, кто не жалел других, больше чем себя, кто не хотел другим больше, чем себе, чьё «я», отвергало, презирало и гнобило другие «я», а не принимало их в полноте, цельности и неразделимости, неотделимости и неопределённости.

– Неужели ты, благородный, высокий, достойный и неподкупный Содом Капустин, хочешь гибели, падения, растворения и краха всех подвластных, поддельных, подотчетных и подчиненных мне существ? Где же твоё, Содом Капустин, прекраснодушие, милость, забота и сострадание сирым, ущербным, дремотным и спящим? Как же ты, Содом Капустин, можешь опекать, печалиться, радеть и радоваться, если твои возлюбленные, воспитанные, восхвалённые и восприимчивые зеки погибнут, пропадут, сгинут и исчезнут без моего внимания, контроля, слежения и наблюдения за всем, всеми, каждым и всяким, что находится в моих владениях, пределах, видимости и досягательства? Что же ты, прекрасносердый, возвышенный, окрыленный и оперенный Содом Капустин, бросишь, отпустишь, низринешь и швырнёшь во тьму, сокрушение, огорчение и произвол судьбы, фатума, фортуны и рока своих ведомых, надеющихся, ждущих и рассчитывающих на тебя арестантов?

Ты же, лежащий на полу, мраморе и плитах тронного, имперского и папского зала, не отвечал, не поворачивался и не откликался на провокационные, хитровывернутые и самооправдательные слова Папы, его антипода и нахлебника. Арки, казематы и равелины качались, перекашивались и пересупливались, лишенные папиного сдерживания, поддержки и присмотра, кошмарные, мутировавшие и кровожадные животные, тени и образы накидывались, обвивали и проглатывали всех, всё и самих себя, если их дороги, пути и возможности пересекались, скрещивались и входили в противоречие, конфликт и противофазу. Сам Папа, по шею увязший, погруженный и терзаемый этими существами, странным, непонятным и удивительным образом не видел, воспринимал и не чувствовал их наличия, присутствия и дыхания как зараженный личинками тропической пиявки гиппопотам не ощущает их существования, пока они, повзрослевшие, не начнут прокладывать себе путь наружу сквозь его зароговевшую кожу или как образец минерала непонятной природы не реагирует на просвечивание его рентгеновскими лучами, выносящими за его пределы все сведения о его внутреннем строении и устройстве, он, так и не избавившийся от мнений, сомнений и довлений без возможности, вероятности и смысла пытался, пробовал и стремился уговорить, уболтать и раскрутить тебя, но все его усилия, упрёки и попытки пропадали, исчезали и давились тобой в зародыше, втуне и тщетности.

Утеряв, утратив и разуверившись в своих способностях, пробах и опыте, Папа, не имея, не умея и не желая боле терять с тобой время, усилия и попытки, воссел, вспрыгнул и водрузился на тебя верхом и, в бессильной злобе, безотчетной ярости и неконтролируемой похоти вонзил в твои глазницы два из своих членов. Твои глазные яблоки, словно яйца трясогузки, на которые наступил кованым сапогом идущий в учебную атаку пехотинец, или как презерватив, наполненный чайной заваркой, и лопающийся перед чопорным господином с портфелем и зонтиком, неподвижные, незрячие и холодные, растеклись, разбрызгались и разлетелись, зеркальными каплями, брызгами и кристаллами осев на зеркальных поверхностях Папы, тюрьмы и твоего тела.

– Мы заставим, вынудим, подчиним и приневолим тебя к сотрудничеству, помощи, содействию и пониманию!

В слепой, незрячей и безоглядной злости Папа совокуплялся с твоими опустошенными, опорожненными и разбитыми глазницами, не представляя, не прогнозируя и не воображая, к чему это может привести, завершиться и закончиться. И когда сперма Папы потекла, заскользила и заполнила вогнутости твоего черепа, твоё тело, впервые за все время его существования в рамках, границах и правилах этой тюрьмы, развернулось, разошлось и расплескалось по-настоящему, не на шутку, а всерьёз. Оно, прослеживая все тайные тропы, неиспользуемые колодцы и затопленные переходы, проскользило, проскользнуло и подкралось ко всем арестантам, администраторам, вертухаям узилища и, не желая им ни добра, ни зла, ни смерти, ни жизни, ни радости, ни освобождения, поело их всех, разом, совокупно и единомоментно.