Сокровища животного мира

«Подземные» животные

Район Ассумбо — подлинная сокровищница лягушек. Во-первых, их там великое множество, а во-вторых, они относят­ся к видам, которые или вовсе отсутствуют в равнинных лесах, или чрезвычайно редки. Признаться, только в Ассумбо я освободился от довольно мрачного чувства, которое у меня всегда возникало при упоминании о лягушках. Но в этих местах слово «лягушки» не нагонит на вас ни тоску, ни скуку.

Первое чудо появилось за завтраком через несколько дней после нашего прибытия в Ассумбо. Афа, не щадя сил, пытался убедить нас, что лучше, чем он, коллектора нам не найти. По утрам обычно все как-то не клеится, даже африканцы воздерживаются от привычных шуточек, пока солнышко не прогреет воздух. На этот раз студнеобразный омлет на эмалированных тарелках едва не переполнил чашу нашего терпения, и я с мрачной подозрительностью разгля­дывал лежавший рядом с моей чашкой загадочный пакет, аккуратно завернутый в банановые листья и перевязанный крепкими стеблями травы.

— Это еще что? — спросил я у Гонг-гонга, указывая на сверток.

— Охотник принеси его.

— Это подарок или его едят?

Вместо ответа Гонг-гонг, едва не лопнувший от сдержива­емого смеха, расхохотался и бросился на кухню, откуда до нас тут же донесся общий неудержимый и оглушительный хохот. Но было еще слишком рано, чтобы разгадывать подобные загадки, и я, сделав хорошую мину при плохой игре, спокойно занялся дрожащим омлетом, не спуская бдительных глаз с подозрительного свертка.

Допивая вторую чашку чаю, я был слегка удивлен, увидев, как сверток коротким прыжком переместился побли­же к варенью. При этом он повернулся ко мне другим боком, и я увидел, что под тонким листом что-то пульсирует, надуваясь и опадая, как крошечные мехи. Это уже было свыше моих сил. Я осторожно наклонился к свертку, воору­жившись ножницами, и — в психологически оправданный мо­мент — быстро перерезал стебель травы. Сверток ответил на это еще одним коротким прыжком и замер. Джордж обратил внимание на маленькую комедию на столе и ткнул ножом в тот конец свертка, что был к нему поближе.

Банановые листья медленно развернулись, и среди них появилось «лицо» — у меня не хватает слов, чтобы его описать. Может быть, вам случалось видеть, а если нет, то вообразите себе вдовствующую герцогиню, отвергающую дешевую сигарету! Широкая голова, крупный крепко сжатый рот, большие карие глаза, а над ними ребрышки домиком — точь-в-точь вздернутые брови. Эта гигантская бровастая жаба-сухолистка известна в науке под именем Bufo supercilialis.

Мы разразились хохотом, и животное убрало голову в листья. Оно скрылось из виду с величайшим достоинством и тактично не появлялось, пока не затих смех. Затем оно вышло на сцену, явно с заранее отрепетированным величи­ем, приостановилось, негромко икнуло и ровным шагом направилось прямо к тарелке Джорджа. Там оно внезапно уселось с невыразимо жалостным, умоляющим и скорбным видом.

Я встречал множество милых, симпатичных существ, но эта громадная плоская жаба кремового цвета по-своему больше всех напоминала человека. Просто невозможно было не думать о ней как об удрученной горем старушке, заслужи­вающей самого горячего сочувствия. Она была шести дюймов в длину и четырех в ширину, с большой широколобой плоской головой и короткими мощными лапами. Сверху она вся была кремового оттенка, а снизу белая; бока, от кончика носа до низа брюшка, включая щеки и наружные поверхно­сти «бровей», были густого кроваво-красного цвета. На задних лапах до самых пальцев чередовались кремово-белые и темно-красные, почти до черноты, кольца. Характер у нее оказался необыкновенно робкий, стеснительный, и она отли­чалась одной странной привычкой. Когда жаба, удаляясь «в кусты», чувствовала, что ее заметили, или просто считала себя виноватой, она внезапно как подкошенная плюхалась животом на землю, поджимала все четыре лапы и изо всех сил старалась сделать вид, что она просто безобидный сухой листок.

Конечно, с первого взгляда я понял, что это будет моя «самая любимая ручная зверюшка», и вскоре жаба совсем привыкла ко мне и уже не приседала от ужаса, когда я к ней прикасался. Я предоставил ей полную свободу и ничем не рисковал — ей понадобилось бы около получаса, чтобы пре­одолеть тридцать ярдов, которые отделяли наш лагерь от леса. Она научилась взбираться, цепляясь за брюки, по вытянутой ноге; когда мы обедали, она сидела у кого-нибудь на коленях, опираясь о край стола маленькими, совершенно человеческими ручками, терпеливо ожидая лакомых кусоч­ков. Брала она их из наших рук поразительно нежно и аккуратно и неторопливо глотала. Если кусок оказывался великоват, она запихивала его в рот одним или обоими большими пальчиками. Она всегда молчала, и от этого казалась еще мудрее.

Афа сообщил нам, что эти животные обитают в горном лесу под подстилкой из опавшей листвы, покрывающей землю. Он сказал, что просто выкапывает их.

Эта новая идея навела меня на новые мысли.

Если наш приятель Афа, подумал я, может проводить раскопки в лесной глуши, то, по-видимому, и нам ничто не может помешать делать то же самое. К счастью, с нами была дюжина африканцев-намчи и несколько прочных лопат. Я вывел своих людей на подходящее местечко у края поляны, примыкавшей к небольшому лесочку, и дал команду снять верхний слой земли на глубину примерно в два фута.

Результаты оказались поразительные. Когда прокладыва­ли первую траншею, на свет извлекли замечательную слепозмейку (Typhlops punktatus). Потом едва ли не с каждым движением лопаты нам попадался какой-нибудь фантастиче­ский неизвестный паук, многоножка, ящерица или краб.

Немного спустя из нашего лагеря прибежал Гонг-гонг — срочно звать меня обратно, потому что обе палатки повали­лись, и без нашей помощи им не справиться. Я неохотно оставил раскопки и поспешно прошел триста ярдов по опушке, отделявших нас от лагеря.

В лагере творилось нечто неописуемое. Обе палатки были поставлены бок о бок, а между ними, от переднего опорного шеста одной палатки к заднему шесту другой, был перекинут крепкий стволик молодого дерева. На нем держа­лось громадное полотнище брезента, спадавшее с двух сторон на крыши палаток, так что между ними образовался крытый переход, по площади более обширный, чем сами палатки. В одной палатке у нас была спальня, в другой мы работали; препараторские столы стояли между палатками, поэтому мы могли в любую погоду выходить туда и следить за работой препараторов, снимающих шкурки. Палатки у нас были двойные, причем внутренние, меньших размеров, полот­няные палатки имели отвесные стенки. Узкие промежутки между внутренними и внешними палатками были завалены разными пожитками. Так как все растяжки с одной стороны лопнули, эта монументальная постройка частично обруши­лась и погребла под собой наших препараторов, а частично покосилась под острым углом.

Те, кто оказался непогребенным, цеплялись за растяжки руками, зубами и чем только можно, чтобы палатка оконча­тельно не рухнула. Два добродушных охотника, которые заглянули навестить нас и обделать кое-какие дела, поддер­живали наших людей, которые держали растяжки. Вмешав­шись в эту неразбериху, я ухитрился споткнуться о един­ственную растяжку, которая пока еще держалась без посто­ронней помощи. С громким звуком лопнувшей струны она прекратила сопротивление, и вся постройка, сдавленно застонав, окончательно осела. Мы взялись за дело: надо было раскопать всех и вся и передвинуть палатки на другое место.

Вскоре обнаружилось, что проливные дожди размыли почву и скальное основание почти совсем обнажилось. Это происходит в тех случаях, когда защитный слой уничтожен, а почва под ним лежит тонким слоем. Колышки для растяжек уже некуда было забивать, и мы решили перенести лагерь немного подальше в лес, а не разбивать его опять среди травы. Пришлось заняться тяжелой работой по вырубке, пока наконец не очистился участок земли, сильно покатый и напоминавший перепаханное поле. Сомневаться не приходи­лось: придется его выравнивать.

Мы приступили к работе с невиданным энтузиазмом и достигли значительных успехов. Как вдруг коротышка Бас­си — он, так сказать, был ближе других к земле — издал истинно африканский звук наподобие удивленного фыр­канья.

— Хозяин, там сильно смешной зверь.

Все сбежались к нему — земля у его ног была почти сплошь покрыта диковинными черными червеобразными су­ществами по три дюйма длиной. Некоторые из них у нас на глазах распадались на куски, и эти кусочки быстро закапывались в землю.

Когда нам удалось наконец изловить несколько штук в целом виде, мы сунули их в небольшую бутыль, которую пришлось выкапывать из-под полатки и кучи снаряжения. Тут мы увидели, что они покрыты тончайшими круглыми чешуйками, а головы у них не найти — оба конца тела одинаково завершались гладкими круглыми обрубками. Эта странные маленькие подземные жители оказались совершенно слепыми и безногими ящерицами (а не змеями). Они деградировали до столь убогого состояния, поселившись в земле. Народного названии у них нет, они известны как Melanoseps. У них есть дальние родственники, сохраняющие в той или иной степени остатки конечностей, настоящие сцинки — ящерицы с очень маленькими лапками, есть суще­ства с жалкими маленькими выростами на месте лап, а в Азии водится еще одна форма — с хорошо развитыми перед­ними папаши и вовсе без задних. Melanoseps дошел до полнейшей червеобразности и вдобавок расстался с глазами

Мы выкопали множество этих необычных ящериц и нескольких змей. Затем послышалось еще одно африканское восклицание — кричал Фауги, и мы снова сбежались к нему. Перед нами была нора примерно двух дюймов в диаметре, уходящая вертикально вниз. Фауги уверял, что слышал оттуда громкий свист. Мы отнеслись к этому с некоторым скептицизмом — в этой поразительной стране никогда не знаешь, что тебя ждет: из любой норы может выскочить что угодно, от тяжеловесного кабана до невесомой блошки.

Очень осторожно мы окопали со всех сторон нору, пока она не оказалась на верхушке миниатюрного земляного вулкана, возвышавшегося в центре глубокой ямы. Потом осторожно взломали одну стенку и... застыли от изумления.

В небольшом проходе притаилась большая кирпично-красная толстая лягушка. Когда я ее поднял, она издала резкий свист и большими задними лапами вцепилась мне в запястье и предплечье пониже локтя. Руку пронзила острая боль, и не успел я понять, что к чему, как вся она выше запястья оказалась располосована мелкими, но глубокими царапинами. Я передал животное Фауги, и он держал его на вытянутой руке, пока я рассматривал пальцы на задних лапах. На кончике каждого пальца находилась подушечка, прикрывавшая первый сустав и рассеченная узкой щелью. Из каждой щели выдвигался острый загнутый белый коготь. Когти оказались втяжными, как у кошки, и сильнее выдвига­лись и втягивались, когда папа была вытянута.

Лягушку поместили в банку и окрестили «лягушкой с подушечкой и когтем», но только возвратившись в Европу, после детального изучения наших коллекций мы сумели сделать интересное открытие. Все пойманные нами такие лягушки оказались самками. Более того, полежав в консерванте они потеряли свой яркий кирпично-красный цвет, и у них на кже выступил четкий узор.

Речка, протекавшая возле нашего лагеря о том района, сильно заросла мелкими красноватыми водорослями. которые обрамляли гладкие скатанные камешки, покрывавшие дно о тихих заводях. Однажды копаясь о водорослях, я был несколько озадачен, увидев, как три камешка, на мой взгляд не отличавшиеся от других, вдруг ожили, выскочили из воды и обратились в большую лягушку, которая сидела на валуне и поглядывала на меня, ритмично раздувая горлышко. Я сцапал за шиворот дерзкого типа и торжественно доставил его в лагерь. Это оказался великолепный самец волосатой лягушки (Trichobatrachus robust u 8. в переводе — «волосатая лягушка здоровяк**). Редчайшая, а в некоторых отношениях и самая замечательная из всех лягушек.

Известна она уже много лет. Первые лягушки, привезенные из Западной Африки, разумеется, мистером Бейтсом — произвели величайший фурор среди ученых и любителей природы. Бока, задняя часть тела и бедра лягушки покрыты удивительными «волосами» — не настоящими, конечно, а нитеобразными выростами кожи. Споры об их функциях вызвали в ученых кругах бурю, и она до сих пор не улеглась, причем ветер дует в основном из Америки. Наши открытия «подушечка и коготь» и «прыгающие камешки», — слева создателю, рассеяли сомнения и раскрыли тайму.

Самое главное открытие, сделанное нами, — то, что самка этого вида (уже знакомая нам леди «подушечки и когтя») обитает под землей, в то время как самец ведет водный образ жизни. При вскрытии обнаружились явственные разли­чия в строении их легких. У самки легкие самые обычные, а вот у самца совершенно необыкновенные. Передняя часть состоит из мешочков губчатой ткани, как у нас и у других животных, а задняя часть вытягивается длинной мускулистой трубкой. Как зто объяснить?

Лягушки дышат воздухом, а так как самец и самка примерно одинаковой величины, им. очевидно, необходимо и примерно одинаковое количество воздуха для нормального кровообращения. Самке достаточно воздуха даже в тесной норке, а вот самец, сидящий глубоко под водой, /ряжен изыскать какой-то другой способ для получения кислорода. И это достигается развитием не емкости легких с запасными резервуарами, а «волос»: если подсчитать их общую повер­хность, оказывается, что она более чем вдвое превышает поверхность кожи, контактирующей с водой. Лягушки, как и мы с вами, отчасти дышат и кожей. Поэтому легкие самца теряют ведущую роль и превращаются в нечто вроде резервуаров для балласта, при помощи которых он может и плавать по поверхности воды и погружаться на дно для отдыха. Мускулистая трубка позволяет ему накачиваться воздухом и приобретать повышенную плавучесть или увели­чивать свой удельный вес и отдыхать на дне, ни за что не цепляясь. Он оброс «волосами», окаймляющими тело и конечности, и стал удивительно похож на участок речного дна. Волоски эти красноватого цвета, как речные водоросли!

Всего этого мы еще не знали, когда держали в руках свистящую лягушку посреди развалин нашего лагеря, но она нас достаточно заинтересовала, поэтому мы бросили все дела и принялись копать в поисках новой добычи. Так незаметно прошел целый день, и вдруг нас вернул к действительности странный шум, постепенно приближающий­ся к лагерю. Сначала он доносился издали, но к тому времени, как мы поставили палатки и выкопали еще нес­колько когтистых лягушек, он придвинулся почти вплотную.

Я вышел на травянистую прогалину взглянуть, в чем дело. На меня, огибая полоску травы, надвигались намчи.

Они проложили траншею до самого дома глубиной два фута и шириной двадцать ярдов, выкорчевывая все на своем пути! Если хотите, чтобы работа была сделана на совесть, — поручите ее намчи из Обаду!

В Англии мы дали зоологам обещание раздобыть для них двух животных, но тогда это прозвучало скорее биологиче­ской шуткой, чем вполне осознанным обязательством. Пер­вое животное — странное клещеобразное существо по имени Podogona, настопько редкое, что в музеях всего мира едва ли наберется горстка экземпляров (о нем я расскажу вам позже). Второе — червеобразное животное, родич тритонов, обитающих у нас в прудах и канавах. Эти существа, называ­емые червяги или Gymnophiona, как и тритоны, относятся к амфибиям, а не к пресмыкающимся и обитают только в немногих тропических или субтропических странах. Несколь­ко видов довольно хорошо известны: вся соль нашей шутки заключалась в том, что мы довольно безответственно обещали изучить жизнь и поведение африканских видов, биология которых отличается интересными особенностями.

Когда мы восстановили свой лагерь на твердой земле и смогли спокойно рассмотреть трофеи, доставшиеся нам поспе раскопок, я окончательно убедился, что именно так и нужно добывать самые редкие и редчайшие виды. Передо мной лежали десятки животных, большинство которых отно­силось к невиданным дотоле видам или группам. Это несказанно обрадовало меня: словно открылась дверь в неведомую жизнь, в совершенно иной мир, который отныне стал доступным в любое время и в любую погоду. Поэтому на следующий день я вышел на разведку — искать подходя­щие участки для раскопок.

Сразу же позади лагеря земля образовала небольшую ложбинку глубиной несколько футов. По дну ее струился небольшой приток нашего главного ручья; вода в ложбинке растекалась, пропитывая землю и образуя небольшое болотце. Решив, что здесь можно сделать первую попытку, я вернулся в лагерь скликать свою маленькую армию.

Но наши работники, как видно заразившись лихорадкой энтузиазма, уже копали канаву по собственной инициативе на сухом месте неподалеку от ложбинки. Этот горячий энтузиазм, подкрепляемый великолепными находками, успо­коил меня; я решил предоставить их самим себе и уселся перепечатывать свои записи, запущенные до безобразия за последние несколько дней.

Бедный Джордж совсем заблудился в лабиринте катало­гов, внося в них результаты вчерашних раскопок, и положе­ние осложнялось еще тем, что его главного помощника, Фауги, теперь заменял Басси. У Фауги были свои достоин­ства, но и богатейший ассортимент недостатков, с которыми Джордж мирился как мог, главным образом потому, что вел всю работу с рептилиями и амфибиями. Замена была просто необходима.

Немного спустя ко мне явился Бен, требуя указаний для своей раскопочной бригады: надо ли углубляться в почву под перегноем. Я решил пойти посмотреть собственными глаза­ми. Место работ напоминало поле боя. Повсюду громозди­лись кучи земли и выкорчеванной растительности, во всех направлениях густой подрост пронизывали длинные глубокие траншей, а между ними пролегали обширные проплешины, с которых был сорван не только растительный покров, но и почва на глубину в несколько футов. На верхушках земляных куч были расставлены внушительные батареи бутылок, про­бирок, банок и сеток, словно в лаборатории алхимика. Стоит только пробудить энтузиазм африканцев, и он не знает границ.

Бен водил меня по участку, как архитектора, которому старший мастер показывает фундамент нового здания город­ской управы. Вот здесь поймали змею, а тут Айюк укусил крысу в пылу погони, а на этом месте намчи до сих пор препираются о сломанной лопате! Дело двигалось, но я, хоть убейте, никак не мог решить, нужно ли копать дальше, углубляясь в почву под лиственной подстилкой и перегноем.

Собрав все резервы, я приказал расчистить от раститель­ности квадратный участок и снять всю лиственную подстил­ку, двигаясь от краев к центру. По мере продвижения мы тщательно собирали все, что попадалось на глаза. Когда обнажилась подпочва на глубине около двух футов, мы снова начали копать от краев к центру, снимая следующий двухфутовый слой. Ни одной живой души!

Стало ясно, что мы зря потеряли время, и я отдал приказ копать в разные стороны. К тому времени некоторые рабочие подошли вплотную к крутому обрывчику над болотцем и прислали узнать, копать ли дальше. Сам берег оказался буквально нашпигован змеями и прочей живностью, я конечно, «дал добро», и все попрыгали под обрыв.

Едва они скрылись, как события приняли совершенно иной оборот. Землю покрывал слой спутанной травы и другой растительности, почти целиком плававший в жидкой грязи. Когда рабочие начали копать с краю, Бен извлек на свет длинное голубовато-серое существо, смахивающее на гигант­ского червя. Оно оказалось червягой — Geotrypetes seraphini, хотя в тот момент мы этого еще не знали. Червь был длиной дюймов шесть, чуть потолще карандаша и с самыми крохотными глазками, какие только можно вообразить. Чем ближе мы продвигались к болоту, тем больше нам попада­лось этих существ.

Травяной ковер подрезали по краям, как корочку пирога, а потом, не затрудняя себя раскопками, просто-напросто скатали его одним громадным куском.

Первое, на что мы наткнулись, была целая россыпь огромных красных клещей размером с небольших мух, толку­щихся по вечерам вокруг лампы на кухне. Их были тысячи, и всех мы аккуратно рассовали по бутылкам. Яркий красный цвет клещей контрастировал с темно-серым цветом ила, в котором они обитали.

Но нас ждала потрясающая находка.

Извлекая удиравшего клеща-гиганта из-под сплетения корней, я вскрыл небольшую пещерку, куда мог поместиться кулак; в ней возвышалась небольшая пирамидальная кучка земли, похожая на игрушечный вулкан. Верхушку ее обвива­ла совсем маленькая червяга пурпурного цвета, размером не больше дождевого червя. Когда я вторгся в ее домишко, она повернула ко мне плоскую змеиную головку и плюнула в меня капелькой воды — довольно дапьнобойно для такой крохи — и продолжала обстрел, пока я брал ее в руки.

Она была свернута тугими кольцами: когда я ее поднял, под ней оказалось с полдюжины прозрачных как хрусталь, идеально круглых яиц, связанных между собой в клубок тонкими, прочными роговыми выростами на обоих концах. Они были помещены на верхушке конуса, и мать их «высижи­вала». В этих яичках, превышавших диаметром ее тельце, были герметически запечатаны миниатюрные копии роди­тельницы. Когда к яйцам прикасались, малыши начинали крутиться внутри.

Я подозвал всех посмотреть на мою находку. Объяс­нив, что именно за этим мы прибыли в Африку, я назначил награду за все дальнейшие находки. Условились, что, как только будет найдена очередная камера, меня позовут и я награжу того, кто нашел животное, а кроме того, займусь лично его устройством.

Все набросились на работу с новыми силами. Вскоре меня окликнул Анонго, который был у наших намчи на роли шута: бедняга родился на свет с тремя пальцами на руке, и это было не единственное его уродство. Характер у него был самый веселый и солнечный из всех, какие я встречал, вдобавок он был первоклассным коллектором и неутомимым работником. Он наткнулся на еще одну мать-червягу, выси­живающую потомство, но я увидел, что это более крупный вид, Idiocranium russeli, а не тот, мелкий, с плоской головкой. Эта мамаша тоже сидела в камере, наполовину заполненной водой, на кучке земли, которая едва выступала из воды. Но она не высиживала клубок хрустальных яичек — ее тело кольцами оплетало стайку крохотных ее подобий, и головки у всех были направлены к хвосту матери. Все это было глубоко загадочно и привело нас в необыкновенный восторг: ведь мы в тот час собирали одно за другим существ, раздобыть которых было нашей заветной мечтой!

После этого мы содрали торфяной слой со всего болотца и набрали с дюжину выводков более мелкого вида, с яйцами, и с полдюжины крупных, с «младенцами». Наши помощники обогатились, получая один подарок-«даш» за другим; мы же обогатили свою коллекцию редчайшими, бесценными для зоологов видами.

Джордж оставался в полном неведении относительно наших достижений. Вернувшись ко второму завтраку, я выложил перед ним разом все наши трофеи, сияя от восторга и в полной уверенности, что это доставит ему такую же радость, как и всем нам.

Он же вымолвил только:

— Боже ты мой!.. А я-то думал, что разделался с проклятыми каталогами!

Маленькие червяги оказались совершенно новой формой, о которой никто даже не подозревал. Они были абсолютно слепые — кости черепа полностью закрыли то место, где раньше были глазницы. Они оказались самыми мелкими в собранной группе — наиболее крупные из них достигали в длину трех с половиной дюймов: пришлось создать не только новый вид, но даже новый род, чтобы они смогли занять свое место в общем строю живых существ. Яйца на самых разных стадиях развития — от прозрачной капсулы, почти целиком заполненной желтком, на котором виднелся примитивный эмбрион, до яиц, содержащих почти сформировавшихся кро­хотных червяг, готовых прорвать твердые стенки своих жилищ (здесь от желтков не оставалось и следа). Через «стеклянную» стенку можно было проследить за всеми изменениями, происходящими при формировании совершенно похожего на взрослых детеныша. Мы видели, как в опреде­ленный период появились настоящие глаза и длинные, ветвистые наружные жабры, а затем жабры исчезли — задолго до появления крошек из яиц. Этот факт поразил нас. Ведь ничего подобного мы никогда не встречали: наружные жабры, известные для ряда родственных видов, обычно образуются у молодых животных, помогая им жить в воде на стадии свободной личинки.

Вторая червяга оказалась столь же интересной. Детены­ши, которых до нас никто не видел, имели удивительные рты. Их челюсти были вооружены двойными рядами подвиж­ных зубов, укрепленных на костных выростах. Длинные, тонкие зубы кончались строем похожих на гребень шипов. Позади них только начинали прорезываться другие зубы, характерные для взрослой формы: простые, загнутые на­зад.

Эти диковинные образования, ранее известные только для более низко организованных форм, вроде акул и прочих рыб, естественно, вызвали у нас вопрос «зачем?». Очевидно, это было связано с их пищей. Вопрос «какая пища?» заставил нас вскрыть их желудки и поглядеть, что в них находится. У всех в желудках находились странные сморщен­ные желтые ленты, — как оказалось, полоски их собственной кожи, которую они поедают после линьки, как все амфи­бии. Кроме того, мы обнаружили множество мельчайших сфе­рических зеленых водорослей: должно быть, странные зубы служат для того, чтобы было легче соскребать их с камней.

Выбрав из болота всех удивительных притаившихся там животных, мы бросили свои силы на другие участки. Со временем видовое богатство того или иного местообитания истощается. И, несмотря на то, что дальнейшие раскопки не всегда безрезультатны и еще можно раздобыть несколько ценнейших животных, приходится переходить на новые уча­стки. Нелегко найти золотую середину между слишком долгой и слишком поспешной работой на одном месте. Большинство коллекционеров повторяют одну ошибку — слишком быстро обшаривают местность, а в результате каждый раз они заново собирают все тех же обычных животных. Только самые терпеливые раздобудут редкие виды — уже после того, как собрана обычная дань из наиболее доступных видов. Мы перенесли свое внимание на наиболее сухие, поросшие травой участки.

Вскоре мы заметили, что большинство живых существ, обитающих под землей, концентрируется или у основания громадных валунов, или под гигантскими термитниками, разбросанными по равнине. Там оказалось множество новых для нас змей, масса пауков и прочей мелочи; попалась странная мышь с небывало коротким хвостом и блестящей короткой шерсткой винного оттенка. Эти жестковолосые мыши (Lophuromys) умеют отлично копать и прокладывают прямые ходы, которые тянутся на сотни ярдов — их надо пройти, прежде чем загонишь животное в тупик. Извлекать из-под земли все новых и новых животных — удивительно волнующее дело. Один раз мы были особенно поражены.

Солнце пылало на безоблачном небе, а мы в поте лица вгрызались в плотно утоптанную сухую землю у основания высоченного термитника. В этих башнях всегда есть несколь­ко туннелей около фута в диаметре, которые ведут в центральную подземную камеру.

Центральная камера имеет форму свода, и, таким обра­зом, весь термитник представляет собой полый конус, который насекомые надстраивают снаружи, постепенно рас­ширяя изнутри. Острая крыша сводчатого пространства опирается на многочисленные слои ячеек, похожих на этажи небоскреба: чем ближе к верхушке, тем меньше размер ячеек. В них подрастает молодь. В самом центре термитника, в камере, стены и потолок которой состоят из твердой как бетон земли, лежит царица длиной около двух дюймов. Большую часть ее Тела составляет белое толстое брюшко — не что иное, как фабрика для производства яиц. С одного конца чудовищно огромного тела торчит маленькая головка и грудной отдел с тремя парами обычных ножек. К этому концу тянется нескончаемый поток рабочих термитов, подносящих еду, которую самка поглощает непрерывно в течение многих месяцев. Тем временем другие термиты, проникая через узкие боковые ходы, выносят из царской камеры бесчислен­ные яйца, непрерывным потоком струящиеся из отверстий по бокам тела царицы. Колония увеличивается только благодаря плодовитости царицы; все остальные объединенными усили­ями строят инкубаторы для выращивания потомства, кормят молодь, а также кормятся сами.

Под навесом из многоэтажных ячеек подчас достаточно места для человека, присевшего на корточки. В этих пусто­тах иногда поселяются очень редкие виды змей. Нам очень хотелось их поймать, но, поскольку они обычно уползают в глубокие лазы, ведущие из-под термитника в подземные норы вокруг его основания, пришлось для начала вырыть глубокую канаву вокруг термитника. Мы как раз замыкали круг, когда наткнулись на темный ход диаметром около трех дюймов.

С одной стороны ход вел прямо к термитнику, и мы принялись рыть землю вдоль него. Через несколько минут Эмере крикнул, что ход привел к камере, в которой что-то копошится. Я спрыгнул в траншею посмотреть, что там такое.

Это был предельно идиотский поступок. Я это понял, как только мое лицо оказалось на уровне хода, но из чистого упрямства, которого набираешься с опытом, я не отскочил.

Наоборот, я стал вглядываться в полутьму норы и не успел понять, что происходит, как что-то коричневое, мохнатое размером с два моих кулака, выкарабкалось из глубины и прыгнуло прямо мне в лицо. Я успел лишь увидеть что-то сверкающее, как россыпь маленьких холодных огней.

Увидев это, я почувствовал, как меня окатила волна леденящего страха. С громким воплем я метнулся в сторону и свалился боком в канаву.

На свое счастье, я кинулся влево, так что гигантский паук пролетел, задев мое правое ухо отвратительным холод­ным, мохнатым туловищем, и приземлился за канавой. Стоило мне рвануться вправо, и он, возможно, угодил бы мне прямо в лицо. Даже если бы он не успел сомкнуть свои смертоносные сантиметровые челюсти и мое лицо не разду­лось бы от укуса, как багровый воздушный шар, я бы непременно умер от ужаса и отвращения. Не подумайте, что я шучу: я настолько не выношу пауков, что это граничит с безумием и страх почти парализует меня, — так некоторые люди относятся к кошкам, червям, птицам или другим животным.

Во всяком случае, на этот раз я был парализован полностью. И если бы Эмере не выхватил меня из канавы с более чем похвальной ловкостью, чудовище доконало бы меня на обратном пути. Позднее я узнал, что на родине Эмере эти гигантские мохнатые пауки считаются воплощени­ем дьявола, а в тамошней мифологии он куда страшнее, чем в нашей.

Пока я приходил в себя поодаль от канавы, паук бросался шестифутовыми прыжками навстречу каждому, кто пытался к нему приблизиться. Африканцы, хотя и с опаской, все же попытались поймать его голыми руками, несмотря на то, что прекрасно знали о смертельной опасности. В конце концов паук убрался обратно в свою нору той размеренной и коварной походкой, которой отличаются эти существа: разду­тое тело, подвешенное на угловатых ногах с мягкими лапками, покачивалось у самой земли.

Мы загнали колья в землю позади норы и начали постепенно отбрасывать землю, а я загородил выход мешком из сетки. Когда паук увидел, что игра проиграна, он бросился в сеть. Мы поразились, заметив на его теле сплошной покрое из маленьких его подобий, размером с небольшую монету. Младенцы покрывали мать толстым слоем, а несколько штук выскочило следом за ней. Может быть, этим и объяснялась свирепость ее нападения.

Когда это ужасное существо было утоплено в спирту, я собрал все силы и заставил себя осмотреть его. Только убедившись, что тварь несомненно мертва, я выложил ее на эмалированный кювет, используемый нами при вскрытии и иной обработке мертвых животных. Длинные ноги, выпрямлен­ные и растянутые во все стороны, закрыли дно кювета, точно вписавшись в него. А размером кювет был двенадцать на восемь дюймов.