Сокровища животного мира

Везде и повсюду

Летучие мыши

Все хотя бы понаслышке знают о существовании летучих мышей. Любой горожанин, если захочет присмотреться, мо­жет заметить неясные маленькие силуэты, словно призраки, порхающие вокруг домов. Спящих летучих мышей всегда можно увидеть даже в мемориале принца Альберта, в Кенсингтон-гарденс. Несмотря на широкое распространение летучей мыши, едва ли хоть один человек из полумиллиона сумеет точно описать ее внешний вид и повадки.

В африканских и других тропических странах, где руко­крылых гораздо больше, дело обстоит примерно так же. Эти странные существа относятся к одной из самых многообразных и многочисленных групп ныне существующих животных, и нее же они живут среди нас, невидимые и неведомые, как духи.

По какой же причине или по каким причинам?

Этот вопрос мы задали себе сразу, как только попали в Африку. Отпет довольно простой — летучие мыши летают ночью. Но важнее всего узнать, как и где они летают, от этих вопросов зависит решение целого ряда проблем, ранее считавшихся достоянием чистой науки. Наблюдения за лету­чими мышами оказались настолько увлекательными для нас, и мы с таким интересом решали одну загадку за другой, что мне хочется поделиться с вами нашими трудами и заботами.

Ученые разделяют рукокрылых на два класса — Megacheiroptera и Microcheiroptera, что значит попросту «крупные рукокрылые» и «мелкие рукокрылые». К первой группе относятся в основном «вегетарианцы», а ко второй — плотоядные, поедающие насекомых и кровососы. Но мы скоро выяснили, что для коллекционера это подразделение не совсем подходит. По своему поведению и образу жизни эти группы различаются нечетко.

Мы заметили, что рукокрылых можно разделить на две группы по другому признаку: одни летают вечером на открытых местах, вдали от деревьев, вторые — >наоборот. Почти все крупные плодоядные виды относятся к первой группе, а почти все мелкие насекомоядные виды — ко вто­рой. Все же, опять-таки с точки зрения коллекционера, между ними есть еще одно, чрезвычайно существенное различие. Первых можно подстрелить, а вторых — почти невозможно, для этого нужно редкое стечение обстоятельств.

Когда солнце начинает уходить за горизонт, рукокрылые начинают покидать свои убежища и кружить в небе. Они взлетают ни большую высоту, во-первых, потому, что насеко­мые все еще продолжают летать в теплых слоях воздуха высоко над землей, а во-вторых, потому, что и плодоядным летучим мышам предстоит не ближний путь до их кормовых угодий. Эта первая партия рукокрылых снижается очень медленно, тем временем темнота сгущается с каждой секун­дой, Когда они снижаются настолько, что их можно достать выстрелом ил ружья, становится совсем темно, и их уже не видно. Даже в самых выгодных условиях попасть о такую мишень почти невозможно.

Летучие мыши второго типа — те, что вообще не вылета ют нп открытое место, — отличаются ещо более удручающи­ми повадками В этой стране лесов, густых зарослей и буйной зелени сумерки наступают быстро, и густая тень запивает постепенно всю землю, неуклонно наступающая ночь озерцами тьмы постепенно заволняет весь ландшафт. Летучие мыши - все мелкие формы — начинают летать, как только тени становятся достаточно темными, и ограничива­ются тем, что мелькают в воздухе от одного залитого тьмой кусочка леса к другому, неизменно придерживаясь в своем полете самых черных, непроглядных участков тени.

Поэтому с самого начала обе группы остаются недосяга­емыми для любого хитроумного охотника. Это мы поняли довольно быстро. Если бы мы знали, что наши злоключения только начинаются, я думаю, мы тут же прекратили бы всякие попытки добыть этих животных. В своем полном невежестве мы полагали, что все же сумеем их подстрелить, а затем найдем убежища-дневки и соберем их. И в том и в другом случае мы серьезно просчитались.

Кажется, нет человека, который бы представлял себе, что такое полет летучей мыши. Все птицы практически ведут себя в полете примерно как самолеты или в крайнем случае как вертолеты, но описать полет летучей мыши почти невозможно. Чтобы поддерживать тело в полете, крылья, которые, как всем известно, состоят из перепонок, натяну­тых между удлиненными пальцами «рук», движутся не только вверх-вниз, но, что гораздо важнее, взад-вперед. Собственно говоря, крыло действует точь-в-точь как рука, цепляющаяся за воздух в поисках опоры. А так как «рука» имеет множество суставов, согнутых в самых неожиданных направлениях, а животное представляет собой самую совер­шенную конструкцию для погони за мелкими насекомыми в скоростном полете, его полет превращается в путаницу самых фантастических движений, какие только можно себе вообразить. В полете животное то падает камнем, то рывком бросается вбок, то стрелой летит вперед, то пикирует вниз головой, то «ложится на крыло» и вообще выделывает серию неимоверных трюков, которые не поддаются описа­нию, опровергают все законы динамики и оставляют в дураках самого ловкого охотника.

Те виды, что летают на фоне чистого неба, не так испытывают наше терпение, как те, что остаются под покровом леса, но, если не считать плодоядных крыланов, которые вообще летают более спокойно, всех их можно сравнить с закрученными до отказа живыми пружинами, запущенными в чистое небо.

Если вы примете во внимание следующие факты, вам станут понятны те трудности, которые нам приходилось преодолевать. Тельце летучей мыши в среднем составляет одну пятнадцатую площади, занимаемой животным вместе с раскинутыми крыльями. Некоторые виды летают с такой скоростью, что их невозможно сфотографировать обычной пленочной камерой без «смазки», даже в полете по прямой, который бывает весьма редко. Полет летучей мыши не имеет направления — он всецело зависит от пространственно-временных соотношений с полетом ближайшего насекомого!

И наконец, животное всегда или находится почти за преде­лом выстрела, или мелькает на мгновение в глубокой тени под густейшей листвой. Остается добавить, что летучая мышь еще и складывает крылья в самом быстром разгоне, тем самым увеличивая молниеносность своего броска на лакомую добычу.

Попробуйте представить себя на неровной земле среди упавших деревьев, термитников и переплетений наземных лиан, вообразите, что ваш взгляд устремлен в неотвратимо темнеющее небо (уже целых двадцать минут, отчего ужасно затекла шея). Внезапно нечтс? мельчайшее выныривает из непроглядной тьмы, и вам кажется, что оно в пределах выстрела вашего ружья, которое к тому времени весит уже словно полтонны. Вы пятитесь назад, чтобы взять на прицел точку в небе. Вот она справа, нет, уже над головой, нет, впереди, то есть позади... Наконец, вы более или менее поймали ее на мушку, как вдруг что-то происходит, и она мгновенно уменьшается до одной пятнадцатой прежнего размера. Вы спускаете курок — а может, и нет, — только чтобы проводить глазами чертову тварь, стрельнувшую в непредсказуемом направлении так шустро, что глаз едва успевает заметить, куда она исчезла. Эта встреча сильно подпортит вам настроение, и вы удалитесь в ближний лес, чтобы занять позицию на тихой узкой прогалине.

Бесконечное мелькание бесчисленных темных стрелок, словно выпущенных из лука с одной стороны просеки на другую. Вы поднимаете ружье, решившись стрелять в первую попавшуюся цель. Вначале их мельтешение сбивает вас с толку. Уже почти стемнело, и вы решаете спустить курок, как только поймаете какую-нибудь из них на мушку. Поток внезапно прерывается — ни одной летящей стрелки. Но вскоре начинается лёт в обратном направлении, причем передовые летуны проскальзывают у вас то между ног, то под самым носом, над стволом ружья. Это доводит вас до белого каления, вы внезапно резко поворачиваетесь, и тут сама земля взрывается клубами уже невидимых порхающих тел. Вы палите наугад, но ни один зверек не падает.

Стало совершенно темно; вы зажигаете электрический фонарь, укрепляете его на лбу и стоите с ружьем навскидку, глядя вдоль луча, прожектором перерезающего прогалину. Летучие мыши, как ракеты, взмывают отовсюду. Откуда ни возьмись, нечто трепещущее в неровных взмахах крыльев появляется прямо в луче света и летит на вас. Вне себя от радости, вы благословляете судьбу за этот подарок и пытаетесь прицелиться, но животное оказывается то там, то тут, продолжая лететь вам прямо в лоб. Вы стреляете. Ба-бах! Из облака дыма возникает летучая мышь. Одним броском она огибает ствол вашего ружья и скрывается, едва не задев ваше левое плечо.

Теперь я задам вопрос: что можно сделать с осязаемыми призраками?

Наш базовый лагерь в Мамфе располагался в строении, которое называют гостиницей. Эти прибежища строятся за казенный счет на всех станциях и в большинстве самых крупных деревень на основных лесных тропах. Их размеры, конструкция и состояние сильно варьируют. Самые примитив­ные из них не лучше, если не хуже, беднейших местных лачуг, лучшие — в больших городах, где часто бывает множе­ство белых чиновников или торговцев, — похожи на насто­ящие дворцы с верандами, садами, холодильниками и элек­трическим светом. Деревенские гостиницы — не что иное, как глиняные мазанки на плетеном каркасе, построенные по местным традициям. Худшие гостиницы на станциях пред­ставляют собой такие же, только немного более просторные мазанки, но лучшие из них — настоящие каменные дома с крышами из гофрированного железа.

В Мамфе именно такой дом для приезжих. В. нем было всего две комнаты, с парой дверей и окон в каждой, но дом стоял на высоком бетонном фундаменте, образующем веран­ду вокруг всего дома. Сооружение венчалось конической крышей из оцинкованной жести. Снизу крыша над верандой была обшита шпунтованными досками, доставка которых из Европы обошлась баснословно дорого, потолок в комнатах — из тех же досок, только горизонтально расположенных; таким образом, небольшой «недосягаемый» чердачок над j нашими головами оставался хранилищем пыли, дохлых крыс и раскаленного воздуха.

Мы спали и купались в одной комнате, работали в другой, а ели на веранде с подветренной стороны. Простой и прекрасный домашний распорядок, достойный внимания са­мой избранной публики.

Несколько дней спустя после нашего приезда в Мамфе мы с Джорджем преспокойно наслаждались ужином из риса с курятиной и земляными орехами, глядя в ночную тьму сквозь каскад миниатюрных водопадов, падавших с края гофриро­ванной крыши. Мало сказать, что лил дождь — это был потоп, какой можно увидеть только в тропиках. Для точности добавлю, что шел уже семьдесят третий час, как стихия изливала свои долго сдерживаемые страсти в столь недвус­мысленной форме. Но мы были так довольны тем, что добрались до места и успели распаковать свое имущество, ничего не растеряв, что никакой ливень не мог подточить наше благодушие.

Наконец весь рис был отправлен в предназначенное ему место, и мы, блаженно отдуваясь, откинулись в своих креслах. Тут мы и заметили бесшумно кружащихся под потолком летучих мышей. Там, в углу, образованном доща­тым исподом конической крыши и наружными стенами дома, всегда собирались рои насекомых, привлеченных ярким светом лампы. Летучие мыши кружили вокруг Дома с такой постоянной скоростью, что можно было безошибочно рассчи­тать, в какой Момент они вновь вынырнут из-за угла. Их было с полдюжины. Мы, постанывая, приняли прямой вызов невзирая на поглощенный рис с земляными орехами.

Сачки для бабочек были прикреплены к легким длинным шестам и подняты на уровень потолка. Летучие мыши продолжали равномерно кружить вокруг дома. Мы подстере­гали их на полпутй мёжду углами, возле стены, повернув сачок в ту сторону, откуда Они появились. Когда они мелькали над нашими головами, мы старались закинуть сеть — в психологически оправданный Момент. Немного поп­рактиковавшись, чтобы приноровиться к их скорости, мы промахивались Не так уж позорно.

Но теперь стало Ясно, что летучие мыши могут просколь­знуть между краем сачка (он был круглой формы) и углом под крышей. Тогда мы Опустили сачки и придали их рамкам форму, совпадающую с углом. Уверенные в удаче, мы вновь подняли свои сачки. 1

Теперь летучие мыши летели прямо в сеть, даже влетали в устье сачка, но тут же шарахались обратно; лоВКо нырнув раза два, как самолет в воздушной'яме, они протискивались под нижний край сачка и продолжали облет дома. Мы пойяЛи, что', чем бы мы ни преградили их путь, они всегда относительно легко сумеют вывернуться. Отчаявшись, Я уселсй за обеденный стол и выпалил дуплетом в Дальний угол под крышей, как только увидел там летучую мышь, — к превеликому удивлению нашего кухонного персонала и нема­лому ущербу Для казенной крыши. Не знаю, стоит ли сознаваться, что в рукокрылое я не попал, но пробил восьмидюймовую дыру в дощатой обшивке.

Однако Две летучие мыши оказались достаточно близко к «зоне поражения» и были слегка сбиты с курса. Пока они, оглушенные, порхали вокруг нас, мы сгребли их сачками. Первая пара добытых нашими руками летучих мышей была торжественно спущена на землю, где они не замедлили вцепиться острыми, как иголки, зубками в пальцы и мне и Джорджу.

Но мы все же были гостями правительства и не могли позволить Себе пробивать крышу гостиницы дырами чуть ли не в квадратный фут, пока не снесем ее окончательно. Было совершенно необходимо Изобрести какой-нибудь иной способ ловли наших ночных посетителей. Это привело к поразитель­но интересным открытиям.

Я слышал, что у летучих мышей имеется какой-то удивительный механизм, при помощи которого они находят дорогу в воздухе, особенно там, где путь преграждают препятствия. ГлазКи у всех микроХИроптера крохотные, а некоторые из них и вовсе слепы — их редуцированные глаз­ки не больше булавочной головки, скрыты под кожей. У тех, которых мы поймали первыми (Hipposideros 9affer — южноамериканский листонос и Nycteris arge — щелеморд Бей­тса), крохотные черные бусинки глаз скрывались в густой шерсти. Летучих мышей ученые пробовали выпускать в тесной комнате, через которую было протянуто под самыми разнообразными углами до четырехсот фортепианных струн. Эти существа безостановочно летали по комнате, не задевая струн даже кончиком крыла, и при свете и в полной темноте, даже когда их глазки заклеивали пластырем. Каким образом им это удается?

Взгляните на мордочку пойманной летучей мыши. Не исключено, что она заставит вас вздрогнуть, но, поверьте, стоит вглядеться в нее повнимательнее. Мордочки у этих существ бесконечно разнообразны, может быть, в большей мере, чем у других животных. Об очень немногих летучих мышах можно сказать, что они имеют облик животного, большинство же превосходит самые дикие ночные кошмары. Рыльце — целый лабиринт листоподобных выростов, громоз­дящихся друг на друга, а голая кожа мордочки испещрена морщинами, складочками, чувствительными бугорками. У одной из пойманных нами летучих мышей нос представлял собой мясистое подобие распятия, окруженного дюжиной сложно рассеченных листообразных лопастей, расходивших­ся по всей мордочке.

Не менее замечательно, чем бесконечное разнообразие носов, и поразительное строение ушей. Прежде всего уши часто непропорционально велики по отношению к размерам животного; у одного из них, я помню, уши были значительно больше своего хозяина. Внутри основного уха может оказать­ся пинна, или ложное ухо, причем самой вычурной формы. Иногда это точная копия большого уха, повторенная неоднок­ратно, так что вам видна целая серия все более уменьша­ющихся ушек, одно внутри другого. А глаза, как я уже говорил, совершенно ничтожных размеров.

Те чудаки, которые интересуются летучими мышами, уже много лет подряд спорят о том, не помогают ли эти диковинные структуры животным ориентироваться в лаби­ринте фортепианных струн и среди естественных препят­ствий в свободном полете. Кажется, они пришли к выводу, что центрами сверхчувствительного осязания являются не только листовидные выросты и громадные уши, но и пере­понки крыльев. Это шестое чувство должно быть как-то связано с развитым и изощренным осязанием, потому что животное чувствует объект прежде, чем соприкоснется с ним. Это не так уж невероятно, как кажется, если не брать за эталон наши собственные чувства, довольно-таки слабо развитые, чтобы не сказать больше. Возможно, осязание летучих мышей воспринимает мельчайшие колебания сопро­тивления воздуха или электромагнитные волны, испускаемые предметами [10].

В дни, последовавшие за нашей первой удачной охотой, мы с Джорджем не раз часами обсуждали многие интересные факты и своими глазами убедились в необычайной эффек­тивности этих загадочных приспособлений. Когда я по ночам лежал без сна, желание постичь эту тайну вырастало до колоссальных размеров. Но настала ночь, когда, едва погас свет, я вскочил, словно ужаленный, и начал действовать, увидев воочию материальное отражение своих бесконечных умопостроений.

Из-под своей противомоскитной сетки я увидел призрач­ный силуэт, промелькнувший в прямоугольном пятне лунного света, падавшего через окно напротив моей кровати. В комнате явно завелась летучая мышь. Военный совет мы держали поспешно, не зажигая света. Затем нашарили и зажгли электрический фонарь. Оказалось, что по комнате кружит не одна, а с полдюжины летучих мышей. Как только зажегся свет, они выскользнули в открытое окно. Это натолкнуло нас на одну мысль.

Вблизи окна была водружена ярко горящая керосиновая лампа. К обеим дверям мы привязали по длинной бечевке. Весь наш персонал набился в комнату, после чего окно было закрыто и лампа потушена. Мы терпеливо сидели в темноте, и, разумеется, летучие мыши почти сразу же начали влетать в комнату, очевидно, в поисках насекомых, привлеченных ярким светом. Мы потянули за бечевки — обе двери с шумом захлопнулись. Теперь все оказались в замкнутом простран­стве — и мы и летучие мыши. Лампа была зажжена, и наши злоключения начались.

Комната была примерно двадцать квадратных футов площадью и высотой четырнадцать футов. Нас, вооруженных сачками людей, было пятеро, а летучих мышей — четыре. Через двадцать минут была поймана только одна из них, хотя все они кружились по комнате в хвост друг другу, описывая широкую восьмерку и не уклоняясь от избранного курса, только ускользая от наших сачков. Свой трюк они проделывали с неизменностью, от которой можно было взбеситься; мы ощущали полное бессилие. Я не раз слышал рассказы о блестящей ловле летучих мышей с помощью простых сачков над прудами или возле домов. Но одно из двух: или рассказчики беззастенчиво лгали, или они имели дело с какими-то иными летучими мышами в других странах, потому что самая заурядная западноафриканская летучаая мышка — настоящий мастер высшего пилотажа, воздушный ас.

Плененные нами четыре летучие мыши дали нам драго­ценную возможность наблюдать, как ловко они ухитряются на лету увернуться почти от любого предмета. Когда мы наконец переловили их всех — только потому, что они устали и повисли на стене головой вниз, — мы попытались повторить эксперимент, заклеив им глаза небольшими кусочками пла­стыря. Это совершенно не изменило их способности к ориентации, но когда мы подвернули одно ушко вниз и прикрепили его пластырем к мордочке, они стали вести себя самым потешным образом, и от всей их уверенности не осталось и следа. При «выключенном» правом ухе они начинали крутиться против часовой стрелки, то есть влево, со всевозрастающей скоростью, так что в конце концов входили в крутой штопор и медленно опускались на землю, как вертолет с крутящимся винтом. Запечатывая левое ухо, мы добивались прямо противоположного эффекта. Более того, когда уши освобождали, прежний эффект некоторое время еще сохранялся.

Другие эксперименты с носовыми выростами и лопастями в ушах дали нам очень странные результаты, но все они решительно подтверждали, что эти органы — основа механиз­ма, обеспечивающего равновесие и ориентировку в простран­стве, который действует совершенно непроизвольно. Если запечатано правое ухо, можно предположить, что постоянное давление на него преобразуется нервной системой животного как сигнал, оповещающий о препятствии, которое находится «справа по носу». Поэтому животное постоянно свора­чивает влево, как и делали это наши пленницы.

Один вечер задержался в моей памяти потому, что я ВДРУГ осознал — кругом сухо, а не мокро. Мы были в Африке уже больше двух месяцев, и все это время дождь лил ежедневно, иногда целый день напролет. Неделями подряд солнце не показывалось из-за туч, и набитые тушки* живот­ных оставались такими же влажными и эластичными, как в тот день, когда их изготовили. За это время наше терпение вконец истощилось. Мы терпеливо дожидались конца дож­дей, чтобы углубиться в неизведанные глубины леса и переселиться в палатки. До сих пор нам приходилось довольствоваться наблюдением за самыми известными жи­вотными, и только за теми из них, кто сумел выжить или даже прижился на полуобработанной земле и во вторичных лесах возле человеческих поселений.

* Имеются в виду снятые и первично обработанные шкурки зверьков, набитые ватой или другим мягким материалом. Впослед­ствии из такой шкурки можно изготовить чучело для музея. Вместе с черепом тушка позволяет определить животное. (Примеч. перев.)

Сидя за рабочим столом, на веранде, выходящей на площадь станции Мамфе, я видел перед собой ничем не заслоненное широкое пространство неба на западе. Солнце клонилось к закату, полыхая, как жерло печи, за ложным горизонтом из тяжелых черных туч, которые громоздились недвижными колоннами и башнями, словно чудовищный мираж величавого силуэта Нью-Йорка. Небо надо мной было хрустально-прозрачное и бездонное. Там; куда уходил днев­ной свет, оно было бледно-голубое между двумя широкими горизонтальными полосами неяркого нежного золота. Выше к зениту голубизна переходила в сияющий лиловый, сирене­вый, фиалковый тона, а снижаясь к востоку, тонула в таинственном индиго наступающей тропической ночи.

Работать в такой обстановке было бы святотатством, да и просто невозможно. Почуявшие это африканцы раствори­лись в сумерках — без разрешения и без шума. Я последовал их примеру и побрел по шелковистой высокой траве, глядя в бездонное небо с тоской, которая охватывает всех смертных под сенью вечернего неба, когда оно дышит вечным и нерушимым покоем. Я наткнулся на Бена, забравшегося на верхушку термитника и созерцающего закат; на его шоколад­ной коже играли отблески пламенеющего великолепия. Он молча сидел и смотрел, и я почувствовал себя счастливым.

Передо мной один из тех, кого брюзгливые европейцы сделали притчей во языцех, — африканец, слуга «белого человека», который вдобавок прошел через все гнусности и удушающую атмосферу миссионерской школы. И вот он тихо сидит, поглощенный зрелищем, которое в конце концов для него так же привычно, как для нас пляшущие огни реклам.

— Да, это очень хорошо — вот все, что он сказал.

Затем он неожиданно и таинственно заговорил на своем языке, описывая красоту того, что мы видели, как я узнал позже.

Под купоном неба мы сидели вдвоем в полном молчании, наблюдая и запоминая непрерывно меняющуюся игру красок. Воздух хранил безмолвие, только где-то вдалеке барабан отбивал ритм, точно совпадающий с биением наших сердец, да временами одинокая трель доносилась с ближнего боло­та, где было полно лягушек.

Нет, кажется, это еще не все... Иногда я скорее чувство­вал, чем слышал, непомерно тоненький звук. Понемногу необычные звуки стали чуть слышнее, и я понял, что они доносятся с неба. Я глядел вверх и ничего не видел. Чаще всего оттуда неслись еле слышные, но внятные пискливые «ти-ти-тррр». Тут Бен неожиданно взглянул вверх и показал мне на черную точку, порхающую и ныряющую в. небе. Летучие мыши!

Ночь вступала в свои права, и воздух звенел — «ти-ти-тррр». Хлопотливые маленькие существа плавными кругами спускались ближе к земле. Первые экземпляры этих летучих мышей нам удалось добыть только через несколько дней.

Это были крупные, сильные летучие мыши с относитель­но небольшими крыльями, простыми рыльцами, похожими на свиные пятачки, и голыми телами. Кожа блестела от масля­нистого секрета с неприятным запахом, а мясо, плотное, на удивление тяжелое, и после смерти источало эту жидкость целыми часами. Поразительнее всего были карманы, или сумки, расположенные под подбородком и открывавшиеся спереди. На коже в глубине сумки (то есть на коже горла) мы нашли сосок, соединенный с железой, и в нескольких случаях обнаружили уцепившуюся за сосок странную бескры­лую паразитическую муху.

Мешкокрылы (Saccolaimus peli) принадлежали как раз к той раздражавшей нас группе, представители которого летали на открытых местах. Это были первые летучие мыши, увиденные нами.

Прошло уже несколько недель, как мы интенсивно «облавливали» местность вокруг лагеря, и стало ясно, что мы выловили или распугали большинство обитавших там животных. Линии ловушек были переставлены в другое место: при этом способе отлова животных применяют метод, который называется «замкнутый круг». Это значит, что вы очерчиваете круг и постепенно двигаете ловушки ближе к центру, то есть к лагерю, так что животным приходится или выбираться сквозь заслон из ловушек, или быть, в конечном счете, загнанными прямо в лагерь. Когда ловушки подходят к границам лагеря, появляются последние ряды отступающих зверюшек. После того как их изловят — если им только не удалось убежать, — весь участок считается «отработанным».

Чтобы выбрать новый участок, я в одиночку вышел на поиски, собираясь осмотреть за день как можно большую площадь и спокойно оценить перспективы в меру своих знаний и способностей. Эти дни в полном одиночестве оказались необычайно плодотворными, и вовсе не потому, что мне хотелось под любым предлогом избавиться от общества. Просто когда тебя никто не отвлекает разговора­ми и ты идешь куда глаза глядят, можно, оказывается, сделать поразительное множество открытий.

В тот раз я отправился к обширному травяному «озеру», которое, как мне доложили, находится к юго-востоку от лагеря. Я решил начать с этого места, потому что мне совсем не хотелось заблудиться в лесу.

Углубившись в густой лес позади травянистой пустоши, я с удивлением увидел, что иду вниз по довольно крутому склону. Пройдя немного вперед, я заметил отблески солнца на воде, далеко внизу. Благодаря своеобразию местных геологических условий река Манью, которая была нам хорошо знакома, где-то повернула вспять, пробила извили­стый путь сквозь лесные дебри и текла иногда как бы в противоположном направлении. Это мы узнали позже, прой­дя до конца вниз по течению. Я тут же решил, что здесь и раскинутся наши новые счастливые охотничьи угодья и сюда будет перенесен наш лагерь.

Это ущелье когда-нибудь вызовет серьезный интерес геологов, так как представляет собой точную природную модель Великого африканского грабена в Восточной Африке. Из-за оползня или резкого сдвига подстилающих пород поверхность земли здесь просто просела вдоль центральной линии, по которой теперь течет река. Коренная скальная порода растрескалась вдоль и поперек на гигантские кубы, которые смещены провалом, так что их можно сравнить с кусками сахара в большой чашке. Между ними и под ними образовалось почти неисчислимое количество узких трещин и проходов, которые углубляются в стены ущелья, идут вдоль них и снова выходят наружу.

Вся эта местность покрыта густым лесом. Когда я принялся исследовать ровное песчаное дно проходов, напо­минающих узкие улочки среди высоких кубических скал, свет начал понемногу меркнуть. Поверхность скал практически нигде не обнажалась; повсюду, куда проникал хоть лучик света, скала была одета шелковистым, мягким, ярко-зеленым мхом. Я очутился словно в погребенном городе — безмолвном, таинственном, немного жутком.

Я круто завернул за угол и вышел к широкому гроту, над которым нависала высокая скала. В сумрачной полутьме под этим природным порталом я увидел бесконечный поток летучих мышей, снующих туда и обратно — от устья пещеры к громадной горизонтальной расщелине в ее глубине. Свод портала был сплошь покрыт плотной массой спящих руко­крылых; они висели тесными рядами вниз головой. Земля более чем на фут была выстлана их экскрементами, которые выветрились под воздействием стихий и представляли собой массу слежавшихся останков бессчетных миллионов насеко­мых. В этом слое гуано летучих мышей я нашел много своеобразных насекомых и маленькую ярко-красную много­ножку, какие никогда не попадались в других местах.

К счастью, в сумке оказался электрический фонарь; с его помощью я углубился в пещеру. Вход был довольно узким, и я едва в него протиснулся, но дальше путь расширялся, а потолок уходил далеко вверх. На стенах по обе стороны, куда только достигал луч фонаря, висели и ползали летучие мыши. Воздух буквально кишел ими. А пол здесь был покрыт слоем гуано такой мощности, что я не мог докопаться до дна даже с помощью «друга траппера»!

Я был так поражен, окопдован этим местом и его обитателями, что начисто позабыл о времени и пробирался вперед, в глубину, следуя за непрекращающимся потоком летучих мышей, которые неслись, огибая углы, как поток мчащихся наперегонки машин в большом городе в часы пик.

За следующим поворотом передо мной выросла сплошная стена. Все летучие мыши устремлялись вверх и скрывались за небольшой скалой. Я не без труда вскарабкался наверх и оказался на ребре одного из громадных обломков скалы. Над ним громоздился другой обломок, опиравшийся на третий где-то далеко справа. Между ними оставался ход, похожий на галерею. Далеко впереди, в конце хода, я разглядел большую пещеру. В нее я и проник в конце концов с ружьем и всем прочим снаряжением, пережив несколько пренеприятных минут, пока протискивался ползком через узкий проход; меня все время преследовала мысль, что потолок того и гляди осядет и придавит меня, но не насмерть, и тогда мне придется долго погибать в дыре, где никто и ни при каких обстоятельствах не сможет меня отыскать.

Пещера, в которой я оказался, была гораздо больше предыдущих. Она была размером примерно с один из гигант­ских обломков и почти точной кубической формы. Воздух был сух, как в пустыне во время самума; может быть, от этого или от едкого зловония летучих мышей губы у меня поразительно быстро высохли и потрескались, а глаза непрерывно слезились. На потолке не было ни одной спящей летучей мыши, но на стенах, как мне показалось, они висели в громадном количестве. Некоторые были совсем близко. Положив на землю ружье и коллекторскую сумку, я стал подбираться поближе, вооруженный только фонариком и сачком, намереваясь изловить несколько штук.

Но когда я подошел к стене, существа, которых я принял за летучих мышей, исчезли словно по волшебству. Сию секунду они были передо мной — и вот их не стало. Когда я подошел достаточно близко, чтобы разглядеть, что же это такое, там было пусто. Какая-то чертовщина!

Я решил, что их спугнул свет — если это не бесплотные тени, — и, выключив фонарик, подкрался к другой стене. Когда мне показалось, что до нее уже недалеко, я внезапно снова включил фонарь. Леденящее душу зрелище предстало моим глазам. Стена была сплошь покрыта гигантскими жгутоногими пауками: припав на брюхо, они сверлили меня неподвижными глазами. Они замерли всего на несколько секунд, а потом во мгновение ока метнулись кто куда и с Отвратительным шуршанием скрылись в тонких, как паутина, трещинах.

Как я уже говорил раньше, их вид и поведение вызывают неодолимое отвращение, но необычные размеры и окраска заставили меня — только ради науки! — охотиться на них с примитивным хитроумием пещерного человека, промышляющего пропитание. В конце концов я поймал несколько тварей, хотя больше упустил, пережив сильное нервное потрясение, когда один из них, убегая из сачка, прополз прямо по моей голой руке.

После этого я решил, что наука получила достаточно материала, созерцанием которого она может наслаждаться, а мне пора обратить внимание на других беспозвоночных, которые могут оказаться на земле. Летучие мыши влетали тем же путем, каким проник сюда и я. Пролетев галерею по диагонали, они скрывались в одном из трех вертикальных колодцев, хотя большая часть их толклась у крайнего слева, который был пошире других. По полу, повторяя линию их полета, поднималась грядка, образованная их пометом, — доказательство, что они испражняются на лету. Пол кругом был покрыт серебристым песком и идеально чист. Только в одном уголке пещеры, в стороне от трассы летучих мышей, скопилась кучка мелкого, похожего на шарики, помета.

Рассматривая его, я сразу заметил, что в нем нет мелких остатков насекомых, как в помете других летучих мышей. Он Скорее напоминал помет кролика, хотя кое-где торчало несколько мелких косточек. Это заставило меня осмотреть потолок в поисках животного, ронявшего этот помет. Но я ничего не смог разглядеть, кроме небольшой трещины под потолком. Тогда, прихватив ружье, я кое-как взгромоздился наверх, опираясь на сходящиеся под острым углом стены, и наконец заглянул в трещину через край карниза.

Стоило мне включить фонарик, как я похолодел с головы до ног. Мне казалось, что вся моя кожа съеживается, вот-вот лопнет и спадет с меня словно кожура. Оставалось одно из двух: или заглянуть в трещину снова, или навзничь валиться вниз. Выбора не было. Собрав все свое мужество, я снова зажег фонарь и заглянул туда вторично. Это было ужасно.

Из темной норы, не дальше полуметра от моего лица, на меня смотрели четыре больших, желтых с прозеленью, немигающих глаза. Их величина невольно натолкнула меня на мысль о мертвом человеке, но это впечатление быстро рассеялось, потому что передо мной было не лицо, а морда животного. Эту физиономию описать невозможно. Для полно­ты впечатления представьте себе длинные влажные пальцы, цеплявшиеся за край норы и окутанные бесконечными складками морщинистой голой перепонки. Я наудачу затол­кал в щель сачок и попытался зацепить это существо, но поскользнулся и шлепнулся на дно пещеры.

К счастью, ружье упало на мягкий песок, а я не выпустил из рук сачок с бьющимся в нем громадным молотоголовым крыланом (Hypsignathus monstrosus). Мою левую ногу острыми иголками пронзала боль, а кисти рук совершенно онемели. Затем последовали ужасные минуты, когда я старался прикончить добычу прямо в сачке, одновременно растирая ногу и руки И производя при этом массу лишнего шума. Наконец, крепко зажав животное в руке, я усыпил его в «морилке» с хлороформом, после чего занялся сбором разлетевшегося во все стороны снаряжения. Когда я подни­мал ружье, мои руки все еще плохо слушались, но мне не терпелось убедиться в том, что стволы не забиты песком, и я глупейшим образом попытался переломить ружье и заглянуть в ствол с казенной части. Я так и не понял, что произошло, только оба ствола грянули почти одновременно, а ружье едва не вырвалось у меня из рук.

В ту же минуту погас фонарик.

Некоторое время гремело гулкое эхо, а потом мне показалось, что весь подземный мир, оползая с легким шорохом, переходящим в сокрушительный грохот, рушится мне на голову. Со всех сторон вокруг меня что-то валилось; воздух наполнился удушающей пылью; пока я шарил в поисках фонаря, тысячи летучих мышей с визгом и свистом кружились вокруг моего лица.

Фонарик не загорался: по какой-то неизвестной причине в проклятой штуке разошлись контакты. Мне пришлось выни­мать батарейки в полнейшей тьме. Я отогнул металлические полосочки по краям, и свет на минуту вспыхнул, пока я придерживал рукой навинчивающийся колпачок сзади корпу­са. Но я был настолько выведен из равновесия, что никак — даже ради сохранения жизни — не мог завинтить колпачок: не попадал в нарезку. Пришлось в конце концов зажечь спичку, но я не успел ничего разглядеть, как огонек стал зеленовато-голубым и тут же погас. Остальные заж­женные спички постигла та же судьба.

Едва я сделал открытие, что спички горят тем лучше, чем выше над полом их зажигаешь, как справа от меня со страшным шумом рухнул целый земляной обвал, который засыпал мои ноги и большую часть снаряжения, лежащего на полу. Я стал энергично выбираться и спасать свое имуще­ство, но стоило мне наклониться, как спичка сразу гасла. Вблизи от пола явно был какой-то газ или не хватало кислорода, из-за этого огонек и гас. Пришлось направить все усилия на починку фонарика. Спустя некоторое время он, наконец, загорелся.

Но пользы от него было не больше, чем от фар машины в густом тумане — воздух был наполнен клубящейся пылью, из которой время от времени вылетала сильно перепуганная летучая мышь. Я на ощупь пробирался вперед, обвешанный снаряжением: ружьем, коллекторской сумкой, сачком и фонариком, пытаясь отыскать ту стенку, где была расщели­на, через которую я вошел, но вскоре совсем потерял ориентировку. Потом я запнулся о грядку помета летучих мышей. По ней я и пошел, пока она не привела к высокой Осыпи сухой земли, Которая все еще понемногу сыпалась сверху. Продолжая двигаться ощупью, я нашел, наконец, расщелину; пыль была так густа, что видно было только на несколько футов в глубину хода. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы встревожить меня.

Вся расщелина была забита землей и осколками камня. Понемногу до меня дошло, .что сотрясение от выстрелов вызвало обвал всех непрочно державшихся камней, а может быть, и сдвинуло «крышу» пещеры.

Постепенно пыль стала оседать, гул в недрах пещеры прекратился, с потолка больше ничего не сыпалось. Я пробрался обратно к дальней стене пещеры и обследовал поочередно три хода. Самый широкий, на который я возлагал все свои надежды, резко суживался и круто обрывался вниз, в трещину, очень малоприятную на вид. Во второй я не смог даже просунуть голову, а третий, хотя и очень узкий, казался бесконечно длинным. Однако и здесь пол круто уходил вниз, и вскоре я понял, что несколькими футами ниже скопился очень вредный воздух — спички в нем едва загорались. Поэтому мне пришлось вернуться обратно в центральную пещеру, хотя я был твердо уверен, что других выходов из нее нет. Но пыль к тому времени совсем улеглась, и я решил еще раз сделать круговой обход, на всякий случай.

Оказалось, что в одном углу есть вертикальный ход, вселивший в меня надежду, но, как я ни пытался, моя левая нога упорно не желала помогать мне карабкаться вверх! И это было тем более досадно, что клочок зажженной бумаги немедленно подхватило и безвозвратно унесло куда-то вверх, что означало лишь одно — колодец связан с внешним миром. Затем я подносил горящие листки из записной книжки ко всем трем ходам по очереди. В одном листок сразу же потух, в другом едва теплился, зато в третьем уплыл вдаль, весело полыхая. Естественно, этот результат можно было предвидеть заранее!

Затем меня вдруг осенила мысль, что ход может быть засыпан только частично, и я, пробираясь вдоль карниза, образованного горизонтальной нижней частью коридора, стал совать горящие клочки бумаги в каждое отверстие, не засыпанное до конца. Я прошел примерно две трети рассто­яния направо, когда бумажка вырвалась из пальцев и порхнула прямо мне в лицо. Я ощутил легкий сквознячок. Дыра находилась очень низко и вела вправо и вниз, а та часть гигантской расселины, по которой я сюда пробрался, определенно поднималась вверх по отношению к кубической пещере. Оттуда поступал свежий воздух, и, если расщелина не окажется слишком узкой, я, очевидно, получу последний шанс выбраться отсюда. Я запихнул все имущество, в том числе ружейное ложе, в свою сумку, стволы обернул муслиновым мешочком сачка, чтобы не поцарапать, поглубже надвинул на голову фетровую шляпу — из тех же соображе­ний, сжал покрепче фонарик в правой руке и, положившись на волю аллаха, углубился в неведомый ход.

Двигался я медленно, а в одном месте с громадным трудом и болью — потолок, образованный нижней гранью гигантского косо стоящего куба, все снижался и снижался, пока не осталась узкая щель, через которую я должен был протиснуться во что бы то ни стало. Мне нужно было сделать последнее усилие — протянув руку, нащупать угол куба, образующего потолок. Угол был острый, как у маленькой пачки сигарет, хотя каменная громада надо мной весила, должно быть, тысячи тонн. Я должен был пролезть в эту щель, и моя отчаянная борьба была нисколько не легче оттого, что левая нога отказывалась мне повиноваться, а набитую сумку нужно было протащить вперед над головой, чтобы вытолкнуть наружу.

И завидовал же я этим мерзким жгутоногим паукам!

Выбравшись, я очутился в длинном и широком коридоре, выстланном чистейшим ковром серебристого песка. К тому времени я абсолютно потерял чувство направления, пошел наугад влево и очень скоро оказался в лабиринте громадных глыб. Карабкаться через них вверх мне было не под силу, и я решил нырнуть в завал и попробовать выйти на другую сторону. Передо мной открылся лаз, откуда несло сильным и смутно знакомым запахом. Но не успел я поразмыслить, чем бы это могло пахнуть, как из темной глубины донеслось хриплое рычание. Я мгновенно сообразил, что забрел в личные апартаменты леопарда, и без малейшего промедле­ния ретировался сквозь каменный завал, будто с рождения привык к подобным трюкам, как какой-нибудь земляной червяк. Оставалось только попробовать выйти в другую сторону: мне как-то не хотелось встречаться с леопардом и еще меньше — стрелять в него из ружья в недрах зем­ли, памятуя, чем кончился последний «торжественный салют».

С другой стороны была совершенно гладкая глухая стена.

Я уже начинал приходить в отчаяние, а это как раз то, что не полагается чувствовать в нормальном, хорошо спланиро­ванном приключении. Мне захотелось немедленно закурить. Как я благословлял все на свете — в том числе и себя самого — за то, что со мной были сигареты!

Сидя на песке, покуривая, жалея себя и вспоминая множество дел, которые так и не успел сделать, я водил лучом фонарика по стене напротив, как вдруг заметил, что прямо перед моими глазами торчат большие пучки зеленого мха. Но прошло немало времени, пока я перекладывал свое снаряжение, бинтовал больное колено и курил вторую сигарету, и тут в мой отупевший мозг вдруг проникла простая мысль — зеленый мох означает солнечный свет. Когда же это открытие озарило мою глупую голову, я сообразил, что так и не взглянул вверх. Я направил фонарик к потолку и увидел бахрому зеленых ветвей, свисавших в расщелину. Пока я блуждал под землей, наверху настала ночь. Оказалось, что я просто-напросто выбрался на поверхность.

Я примкнул стволы ружья, зарядил его на случай встречи с обитателем каменного лабиринта и двинулся в его владе­ния. Не без усилий я преодолел кучу каменных глыб и оказался у подножия деревьев, растущих на дне ущелья.

Спустя два часа я вернулся в лагерь — весь в ссадинах, хромой и умирающий от жажды.

Пока что я рассказал о нашем знакомстве всего с пятью видами западноафриканских летучих мышей. За время пребы­вания в Мамфе мы собрали ни много ни мало — двадцать пять видов, хотя большинство было представлено всего одним-двумя экземплярами.

Когда мы «подкуривали» деревья в лесу, первыми появ­лялись летучие мыши. Они вылетали у верхушки, кружились некоторое время, норовя попасть обратно, затем решали, что становится слишком жарко, и со скоростью ракет уносились в соседний лес. Когда удалось подстрелить некоторых из них, оказалось, что это представители трех видов: два из них были близкими к тем, что мы ловили в гостинице в Мамфе, а третий (Hipposideros cyclops) представлял собой нечто совершенно новое.

Это было плотно сбитое животное средней величины, покрытое густым, длинным, довольно пушистым пестрым мехом, серебристо-серым с более темными буровато-серыми пятнами. Глаза, глядящие с уродливой морды — страшнее некуда! — были довольно велики для летучей мыши, носовая лопасть — плоская, почти правильной круглой формы на­шлепка, а рот — с плотно прилегающими губами и торчащими из-под них острыми зубами. Но самой странной чертой удивительного облика животного были уши, по длине почти равные телу, сужающиеся к острым кончикам и вдобавок гофрированные по всей длине.

Мы держали в неволе нескольких представительниц этого вида: они свалились в сеть полузадохшиеся от дыма. Днем они висели себе вниз головой, как положено всякой порядочной летучей мыши, вечером оживали и сползали вниз по стенке клетки. Потом начинали разгуливать по клетке, опираясь на пальцы, согнутые назад и торчащие вверх. Собираясь взлететь — с пола или со стенки клетки, — они вытягивали шею вперед и принимались хлопать ушами будто запасной Парой крыльев. Затем в ритм движения включались «руки», и животное взлетало.

Эти летучие мыши, проводившие целый день на деревьях, чаще других оказывались в зоне выстрела.

Один из двух видов, добытых нами прямо в гостинице Мамфе (Hipposideros caffer), — маленькое серое существо с небольшими, мягко заостренными ушками. Другая разновид­ность этого вида населяла пещеры в ущелье Манью, а еще одна гнездилась в дуплах деревьев в лесу. Когда мы останавливались в Икоме, ниже по реке, мы превращали дом в импровизированную ловушку для летучих мышей. Там же мы и выловили новую разновидность. Зверек был необычай­но красив, с иссиня-черными перепонками на крыльях и хвостике и ушами. Тело было покрыто длинной шелковистой шерстью насыщенного красновато-оранжевого цвета. Это единственная побывавшая в моих руках летучая мышь, которая издавала протяжный свист, о чем я не нашел ни одного упоминания в специальной литературе.

Еще одна разновидность попалась нам при довольно странных обстоятельствах.

Во всем округе Мамфе, по размерам равном целому острову. Ямайка, имеется одна-единственная дорога. Длиной она около двадцати миль и ведет от станции на восток, где прекрасный стальной мост в три пролета, перемахнув через реку, упирается в сплошную стену девственного леса, не нарушенную ничем — нет даже тропки, протоптанной афри­канцами. Дорога вместе с мостом была построена Управлени­ем общественного строительства и должна была стать первым отрезком магистрали из дальней Баменды к британ­ским портам в Южной Нигерии. Финансовая депрессия, желтая лихорадка, расправившаяся с дюжиной европейцев, множество текущих с севера на юг больших рек, оставшихся незамеченными при проектировании, — вот причины безвре­менной гибели этого проекта, который начали осуществлять почему-то с середины. Единственная польза от дороги — возможность воспользоваться двумя грузовичками марки «форд» и иногда стареньким «остином», которые были завезены сюда на «барке» в период дождей, и провести с комфортом первый день путешествия к востоку от Мамфе.

Мы заметили, что этот пробитый человеком туннель в лесу оказался великолепным местом для ловли летучих мышей. Едва смеркалось, они начинали кружить высоко в воздухе (как, должно быть, и над остальным лесом, где их невозможно было увидеть) или перелетали из тени деревьев на одной стороне дороги в такую же тень на другой стороне. Более пристальные наблюдения позволили сделать вывод — летучие мыши здесь появлялись значительно раньше, чем где бы то ни было. Очевидно, это объяснялось тем, что дорога через равные расстояния пересекалась подземными дренажными канавами. И летучие мыши пользовались «тем­ными переходами», перелетая из тени в тень по обеим сторонам дороги.

На основе этих наблюдений мы разработали план ловли летучих мышей. Так как мы провели некоторое время в лесной глухомани, а вдобавок приближался день рождения одного из нас, мы решили, что небольшое развлечение вполне оправданно и никому не повредит.

В разработке планов большой энтузиазм проявили и остальные двое белых обитателей Мамфе. Было решено устроить бал-маскарад с охотой на летучих мышей.

После чаепития, в пять часов, к порогу дома управителя округа был подан старенький «форд». Участники маскарада уже собрались, одетые в сногсшибательные по разнообра­зию импровизированные костюмы: «чисто галльский охот­ник-спортсмен», «доблестное подражание генералу Герингу, снарядившемуся для охоты на кабана в Польше», «янки в тропиках» и «далекий от спорта английский сквайр». Шофер-африканец нарядился в пилотку и рубашку небесно-голубого цвета, так что мы даже не могли сообразить, то ли он участвует в общем маскараде, то ли вырядился в местный «выходной костюм», или его поступок в некотором смысле нарушает субординацию и потому заслуживает нарекания. Единственными нормальными членами экспедиции были пя­теро наших препараторов, которые явились в своей обычной форме — в серых рубашках и белых шортах, неся ружья и сачки.

Компания отправилась по дороге мили на три в глубь леса, а затем рассредоточилась, и каждый занял свой номер над какой-нибудь из дренажных канав. Летучие мыши не заставили себя долго ждать. Началась непрерывная пальба, но мелкие зверьки метались так быстро, что просто мелька­ли перед глазами, пересекая пространство между отверсти­ем канавы и стеной близкого леса. Никто не попал в цель, хотя мистер Горгес, начальник округа, дважды прицелился настолько точно, что сбил летучую мышь с курса. Животные порхали кругами, потеряв направление, и Басси, стоявший у ближнего конца своей канавы, нырнул в нее и изловил добычу сачком. Но во второй раз добыча влетела в дренажную трубу, и Басси полез за ней. Когда он скрылся из виду, с другого конца забил настоящий фонтан из летучих мышей. Я подбежал к мистеру Горгесу, и мы попытались подстрелить, кто сколько сможет. Мы весело палили в темное отверстие канавы, как вдруг среди мечущихся крыла­тых мишеней возникла коричневая, как каленый орех, голова Басси. По счастливой случайности мы в ту минуту перестали стрелять. Оказывается, он прополз всю канаву насквозь.

Это навело нас на новую мысль. Мы спустились в канаву и залегли лицом к противоположному отверстию. Как только достаточное количество летучих мышей влетело в туннель, приблизилось к нам и почуяло нас, мы выпалили. Нам так и не удалось попасть ни в одну из них, однако, оглушенные грохотом выстрела и воздушной волной, животные, чтобы «перевести дух», прицепились к потолку, и тут их живьем собрали посланные нами африканцы.

В результате у нас оказалось очень много представите­лей второй разновидности Hipposideros caffer. Все они были с буроватым оттенком и гораздо мельче особей из других мест.

Такой метод коллекционирования — просто детская игра по сравнению с хитроумными техническими приемами и величайшим терпением, которые Джордж проявил, чтобы подстрелить зверька другого вида. Речь идет о самых мелких летучих мышах, каких мне только случалось видеть: по размерам тела они, вероятно, заняли бы первое место среди мельчайших млекопитающих (хотя на эту честь претендует еще белка-крошка — Nannosciurus). Тушка крошечной лету­чей мыши в освежеванном виде размером не больше шмеля.

Как я уже упоминал, Джордж применял в лесной чаще свой метод — он скрывался в засаде и подстерегал животных на переходах. Однажды вечером, затаившись по обыкнове­нию в засаде, он увидел высоко в небе несколько очень мелких существ, полет которых резко отличался от обычного полета летучих мышей, и Джордж принял их за ласточек. Решив выяснить, что это такое, он с более чем похвальным честолюбием задумал подстрелить парочку — задача, от ко­торой я бы заранее отказался как от совершенно безнадеж­ного дела. Тем не менее он отыскал наконец место, откуда открывался вид поверх крон деревьев. Там он и просидел несколько вечеров в терпеливом ожидании, пока одна зверюшка не подлетела случайно на расстояние выстрела. Таким трудоемким методом он добыл два экземпляра лету­чей мыши редчайшего вида (Glauconicteris beatrix). Они были темного серо-стального цвета, с простыми носами, как у собак.

Мы поймали и представителей вида, оказавшегося очень редким, — подковоносов (Rhinolophus landeri) в количестве четырех штук. Когда мы жили среди приветливых племен в северных горах, у нас был заключен своего рода трудовой контракт с охотником по имени Афа, о чем я уже упоминал. Однажды я спросил его о летучих мышах, показав для наглядности набитую тушку.

— А! — ответил он на своем языке. — Я знаю, где такой спит.

Это замечание настолько меня поразило, что я усомнил­ся: не подвело ли меня весьма слабое знание языка? Однако Афа куда-то исчез и вернулся только перед самыми сумерка­ми. Он извлек живую летучую мышь из своего мешочка для пороха и показал нам тот самый вид — с шелковистой серой шерсткой, пучками рыжих щетинок под мышками и распяти­ем, вылепленным из живой плоти, на носу.

Оказалось, что Афа ходил, а точнее, лазал за девять миль, в крохотную пещерку, которую и я потом посетил (он заметил там это животное, висевшее на потолке, несколько дней назад, когда прятался от дождя).

Еще два редких вида, один из которых оказался новым для науки, попались совершенно случайно. По окраске и размерам этих летучих мышей нельзя отличить друг от друга — оба вида голубовато-серые и небольших размеров. Только носовые лопасти и уши указывают на. то, что виды различные. Одну из представительниц нового вида (рода Hipposideros) начальник округа подстрелил в собственном доме. Другая — ганский подковонос (Rhinolophus alcyone) — опустилась к моим ногам, когда я подстрелил белку на дереве возле плантации. Шальная дробинка пробила ей голову навылет. Такой летучей мыши я еще не видел.

Перед тем как вернуться домой, мы посетили Нко — большую деревню вниз по течению Поперечной реки. Нас ожидало неслыханное гостеприимство местных жителей. Они до тех пор видели «белых людей» только поодиночке, в жизни не слышали граммофона и, как я подозреваю, не могли даже вообразить, что на свете существуют охотники на жуков, да еще в сопровождении свиты из сорока без малого человек (к тому времени наш. штат препараторов, трапперов, коллекторов и домашней прислуги разросся имен­но до таких размеров).

Когда мы объявили, что нам нужны все здешние живот­ные и. мы за них заплатим, местное население, как один человек, скрылось в ближайших зарослях и вскоре потяну­лось к нам, неся бесконечное количество животных.

Позднее, к вечеру, в нашу честь были устроены ритуаль­ные танцы. В головных уборах разных идолов джу-джу я приметил высохшие останки неизвестной мне летучей мыши. Я спросил вождя, не сможет ли он достать мне несколько живых животных. Он помрачнел. После долгих и настойчи­вых усилий мне едва удалось выяснить, что это животное пользуется большим уважением, связанным с джу-джу пло­дородия. Однако денежный взнос в личную казну вождя, а также наша быстро подмеченная вождем неприязнь к мисси­онерам, почти равная по силе его собственной, смягчили его, и он послал в лес стайку мальчишек.

Те вернулись довольно скоро, неся пригоршни бьющихся маленьких кожанов (один из видов рода Eptesicus), среди которых был даже альбинос. Потом я набрел на «жилу», из которой добывали зверьков. Это оказалось маленькое святи­лище джу-джу не больше чем в двух сотнях ярдов от хижины, где мы поселились. Под крышей святилища спало бесчисленное множество летучих мышей, обильно покрыва­ющих алтарь своим гуано, но его аккуратно сметали, оставляя посередине пятно в форме гигантской летучей мыши с распростертыми крыльями.

Плодоядные рукокрылые, или мегахироптера, обычно крупнее плотоядных, и на Востоке многие из них имеют размах крыльев до четырех футов (1 м 20 см). Мы добыли восемь видов этой группы, но четыре вида оказались довольно мелкими. У них нет носовых лопастей, а уши самые обычные. И тем не менее головы их поразительно разнооб­разны по виду: у одних она точь-в-точь как у теленка, у других смахивает на мастифа, а у молотоглава голова похожа на лошадиную больше, чем у любого другого живот­ного.

Как-то раз мы раскинули лагерь в горах Ассумбо, на небольшом клинышке покрытой травянистым ковром земли, врезавшемся в полосу горного леса. Это был третий лагерь, из которого мы делали вылазки, знакомясь с жизнью животных этого дикого горного района. Место было пустын­ное. Отделенное от всего вокруг милями чистого, непотревоженного воздуха и высоко вознесенное над суетливой жизнью тропических лесов, оно казалось совершенно отре­занным от остального мира. Насколько хватало глаз, повсюду высокие травы колыхались под вздохами ветра, мерцающие волны блеска прокатывались по ним снова и снова, как прибой у широкого берега. Наша небольшая стоянка приюти­лась в долинке, обрамленной странными всклокоченными деревьями, забравшимися на небывалую высоту, а сквозь них пробивался, звонко журча, широкий, кристально чистый ручей.

Пробраться сквозь горные леса можно было только двумя способами: или по необычайно узким тропкам, проложенным крупными копытными, или двигаясь вброд по руслам ручьев и речушек. Мы проходили и теми и другими путями, хотя вечерами, как правило, использовали русло главного ручья.

Это не такой уж легкий путь. Попытаюсь вам объяснить. Прозрачная вода течет по руслу, то узкому и глубокому, то широкому и мелкому, но повсеместно загроможденному и усыпанному валунами всевозможных размеров. Временами русло расширяется, образуя тихую глубокую заводь среди отвесных каменных стен, где ледяная вода кажется масляни­стой и темной. Но чаще встречаются бесчисленные стремни­ны; вода бьет каскадами между глыбами с дом величиной, а дальше простираются широкие, длинные, усыпанные валуна­ми отмели, где ручей почти исчезает, разбегаясь сотнями тысяч крохотных струек. Поэтому спускаться вниз по руслу такой речки — дело нелегкое. И все же приходилось из двух зол выбирать Меньшее. По берегам неприступной зеленой стеной поднималась растительность. Даже те, кто знаком с тропическими лесами и мангровыми зарослями крупных дельт, отступят перед настоящим экваториальным горным лесом.

Кажется, что здесь деревья и высота ведут несконча­емую борьбу за власть. Как правило, высота одерживает верх, и деревья уступают место травам, гигантскому кустар­нику или еще какой-то поросли. Но иногда деревья побежда­ют и отыгрываются за потерянные земли. Они разрастаются во всех направлениях — вверх, в стороны, вниз, перепутыва­ясь в сплошную непробиваемую упругую массу. Человек может пробиться через чащу терновника, но никогда не сделает и шагу в этой африканской нерукотворной плетен­ке. Идти вдоль берега реки было невозможно.

Первые несколько дней после переезда в те места я круглые сутки был занят делами в лагере и вблизи него. Почва была неровная; откуда-то налетали ураганы; дома для персонала возводились неимоверно долго, потому что не оказалось в достаточном количестве прямых молодых де­ревьев; охотники шли бесконечной чередой; нога у меня болела. А тем временем нагромождались горы всякой писа­нины. Герцога, как я уже говорил, мы отослали обратно в лагерь, потому что ноги у него сплошь покрылись гноящимися двухдюймовыми ранами, которые называются «тропическими язвами». Его сопровождали и обслуживали один препаратор и один слуга, не говоря уже о шестерых носильщиках-намчи — главной опоре нашей крохотной империи, — которых пришлось послать с ним.

У нас не хватало рабочих рук, работы было невпроворот, еду доставать было негде, а постройка лагеря выматывала нас до отказа. Так что, времени бродить по окрестностям у меня не было.

Может быть, потому, что Джордж быстрее меня справил­ся со своей половиной работы, а может быть, потому, что он занимался лягушками и змеями, а времени устраивать вылазки за ними у нас пока не было, так или иначе, но он сумел вырваться на свободу в первые несколько вечеров и прогуляться с ружьем по окрестным местам.

Он вернулся, рассказывая чудеса о том, что видел, а о плодоядных крыланах поведал подробности, сильно смахи­вавшие на охотничьи небылицы. Как только наш дом был приведен в жилой вид, я поступил в распоряжение Джорджа, и он повел меня к реке, которую я еще не видел.

Вечер был какой-то странный. Небо — не обложенное тучами, но и не чистое. Солнце светило на западе, среди гор, но небо не отражало ни лучика ппаменного заката, простира­ясь бледным, бесцветным пологом у нас над головой. Стало сумрачно задолго до настоящих сумерек.

Мы вошли под арку, образованную деревьями над узким руслом реки, и несколько минут брели вниз по течению. Вода доходила до пояса, валуны были не крупнее человеческой головы. Наконец мы вышли из лесного туннеля. Река стала шире, и над ее струящейся поверхностью поднялись высокие скалы. Джордж предложил мне устроить там засаду.

Не успели мы притаиться, как множество крыланов стали шнырять вокруг, совершая разведочные полеты над деревь­ями вдоль обоих берегов. Можно было подумать, что они все время летают там под прикрытием стены леса и время от времени выглядывают, чтобы подсмотреть, что мы собираем­ся делать. Рядом с нами росли деревья, на вид совершенно не имеющие съедобных частей, но оказалось, что они как раз полны необъяснимой привлекательности для крыланов, которые стали перелетать к нам с противоположного берега. Об их присутствии нам возвестили звуки — сочное почмоки­вание и аппетитное чавканье, доносившиеся прямо сверху. Мы не двигались, и новые стаи потянулись вдоль реки, присоединяясь к соплеменникам.

Мы стали стрелять, осыпая дробью летящих животных. Одно из них упало на сухую полосу речного русла. Мы сбегали за ним: оказалось, что это очень крупный экземпляр молотоголового крылана, сородичей которого я видел спящи­ми в пещерах ущелья Манью. Второе животное выглядело совсем иначе. Его, наверное, следовало бы по праву назвать летучей лисицей, хотя шерсть у него была негустая, жесткая и блестящая, как начищенная медь. Третья жертва свали­лась в воду почти к моим ногам.

Положив ружье на камень, я спустился в воду, пытаясь поймать добычу, прежде чем ее смоет в главное русло и унесет прочь. Я наступил на что-то твердое и прочное, но не успел сообразить, что это такое, как оно внезапно ожило и рванулось вперед. Я полетел в сторону, в главное русло. Вода здесь казалась спокойной, но на глубине течение было очень сильное. Крокодилов в реке не водилось, и я подумал, что наступил на черепаху. Вода понесла меня и бросила на перекат среди гигантских валунов. Летучая мышь исчезла. Мне пришлось сосредоточить все свои силы на том, чтобы то вплавь, то вброд выбраться обратно к нашей засаде.

Вдруг Джордж завопил: «Берегись!», и я оглянулся.

Сам я тоже заорал и мигом нырнул с головой в воду: прямо на меня, в нескольких футах над водой, неслось черное чудище размером с орла. Я видел его морду только мельком, но мне и этого хватило, потому что его отвисшая нижняя челюсть была вооружена полукругом острых белых зубов с промежутками между ними примерно такой же ширины.

Когда я вынырнул, оно уже исчезло. Джордж смотрел ему вслед и стрелял уже из второго ствола. Мокрый до нитки, я выкарабкался на камень, и мы уставились друг на друга.

— Вернется или нет? — сказали мы одновременно.

И перед самым наступлением непроглядной тьмы оно вернулось, ныряя в бреющем полете над рекой, щелкая зубами, с громким шорохом рассекая воздух широкими, черными, как у мифического вампира, крыльями. Обоих нас это застало врасплох, у меня даже ружье н© было заряжено а зверюга неслась прямо на Джорджа. Джордж моментально пригнулся. Страшилище пронеслось над ним и сразу же исчезло в темноте ночи.

Мы спустились обратно в русло реки и пошли вброд домой, в лагерь, где нас уже поджидали местные охотники, разложившие свой товар на продажу. Они прошли многие мили от своих охотничьих угодий ради этого дела.

— Какой это крылан? — спросил я. — Вот с такими крыль­ями, — я развел руки в стороны, — и весь черный?

— Олитау! — вырвалось у кого-то громкое восклицание, а затем последовало оживленное обсуждение столпившихся ассумбо.

— Где вы видеть это мясо? — спросил старый охотник среди гробового молчания.

— Там, — ответил я через переводчика, показывая в сторону реки.

Охотники все, как один, схватили свои ружья и умчались из лагеря, не разбирая дороги, прямиком в родную деревню. Они даже бросили у нас так нелегко доставшийся им товар.

На другой день в лагерь неожиданно явился старый вождь в сопровождении деревенского совета в полном составе. Он прошел много миль из главной деревни. Вождь был озабочен. Он неуверенно спросил, нужно ли нам обяза­тельно оставаться в этом месте, осведомился, не интересуют ли нас другие дальние холмы.

Нет, никакое другое место, кроме этого, нам не подходит, объяснили мы ему.

Вождь опечалился; старейшины явно были не в своей тарелке. Они ушли назад, в деревню. Мы остались в третьем лагере, но ни разу больше не видели это чудовище, и нам никто не принес ни одного охотничьего трофея.