Вор

Вор сидел в подвале уже два часа, и все это время кто-то неистово расхаживал над его головой. Под тяжестью шагов прогибались и сухо поскрипывали старые деревянные балки; с них то и дело сыпалась штукатурка. Что ж там за народ такой, спать они когда-нибудь ложатся или нет? Время от времени ночную тишину прерывали всплески чьей-то речи. Голос был то раздраженный, то издевательски насмешливый. Наступавшее затем долгое молчание внезапно сменялось залпами громкого, зловещего смеха, от которого кровь стыла в жилах.

Вор был совсем еще новичком в своем деле, и ему страсть как не хотелось попасть в заваруху. В этом старом доме он рассчитывал поживиться разве что мелкой утварью или, может, раздобыть что-нибудь из провизии: для хозяина, да тем более зажиточного, — сущий пустяк, зато ему, вору, и его небольшой семье это позволило бы некоторое время не думать о куске хлеба. Вот до чего он докатился на старости лет! По неопытности вор потратил целых два часа, чтобы понять: наверху был всего один человек. И при этом наверняка мужчина. Хорошо, а с кем же он тогда разговаривал, на кого сердился, отчего хохотал?

Как бы то ни было, эти бесконечные размеренные шаги начинали выводить его из себя. Долго еще, черт возьми, ему торчать здесь, скорчившись меж двух бочек, да к тому же в чужом доме? Вор, судя по всему, был человек застенчивый и добрый. Между тем голос неизвестного поистине наводил на него ужас. Один только хохот чего стоил! Все это становилось просто невыносимо. С твердым намерением не приниматься за дело до тех пор, пока весь дом не погрузится в глубокий сон, вор все же решил выбраться на разведку и взглянуть, что там происходит. Помимо всего прочего, к этому его толкало какое-то странное боязливое любопытство, с которым он не в силах был совладать.

Дом он худо-бедно знал. Весь дрожа от страха, он выбрался из своего укрытия и по внутренней лестнице поднялся во двор. Сквозь стеклянную дверь чуть брезжил тусклый свет. Вор хотел было подойти ближе, но не успел и шагу ступить, как его обдало новой, гораздо более сильной, волной звуков. Впрочем, скорее всего это походило на чью-то яростную речь. Отсюда уже было слышно лучше: находившийся в комнате человек без умолку с кем-то говорил или спорил (в какой-то момент вору даже показалось, что он слышит и второй голос, звучавший тише и спокойнее первого). Тон речи резко менялся: он то взлетал высоко вверх, то, словно сорвавшись, падал вниз, глухое бормотание чередовалось с мерзким шипением, при этом говоривший был сильно возбужден. Спор то и дело прерывался взрывами саркастического смеха. Вся эта судорожная какофония звуков, без сомнения, исходила от первого и основного собеседника и среди ночи производила особенно жуткое впечатление. Наконец, набравшись смелости, вор, скрытый ночным мраком, подкрался к двери. Застекленная часть начиналась довольно высоко, поэтому, встав на четвереньки, можно было незаметно наблюдать за происходившим внутри. И вор решился.

В просторной кухне (а комната оказалась именно кухней) бледно-желтым светом мерцала пыльная лампочка. Очаг уже давно погас сам собой. Вдоль плит взад-вперед расхаживал мужчина, такой же седоволосый, как и сам вор. Но ужаснее всего было то, что ходил он, нелепо пригнувшись к земле, совершенно по-обезьяньи: руки болтались как плети, ноги были раскорячены и вывернуты носками наружу. Его взгляд, казавшийся мрачным из-под густых бровей, словно бы устремленный в никуда, несколько раз скользнул по стеклянной двери, за которой притаился вор, но не остановился на нем. Не разгибаясь, человек продолжал ходить и говорил, говорил, говорил…

С ужасом вор начал понимать. Он поискал глазами второго собеседника и не нашел его. Наконец вора пронзила чудовищная догадка, повергшая его в полное смятение: человек говорил сам с собой, меняя голос, точно беседовал с кем-то еще. В тусклом омовении света он ходил по пустой кухне перед погасшим очагом и лихорадочно бормотал.

— Так что, приятель, — бубнил человек, — такое вот положение для тебя самое что ни на есть подходящее. Какие уж твои годы, дружище (продолжал он другим тоном), да и чего теперь ждать от жизни? Дом твой пуст, очаг погас, ты елозишь… вы, сударь, елозите здесь, как в собственной гробнице, словно мертвец в своей могиле, то есть еще живой — уже в могиле… к черту всю эту галиматью! (От злости он перешел на крик.) Умолкнуть, умолкнуть, умолкнуть навеки (напевал он, отчетливо произнося каждый слог). Но, видите ли, родственники, друзья, ваш сын… (добавил он, снова меняя тон). Вы, сударь мой, пользуетесь всеобщей любовью и уважением. Многие же вас попросту побаиваются, да, да, уверяю вас. А ваше богатство? Ну, если и не богатство, то по крайней мере достаток… кхе, кхе… Одним словом, обеспеченная старость, на случай и так далее. Что вы говорите, что ты говоришь? (Человек едва сдерживал ярость.) Родственники. Родственники… (бормотал он). Сын. Ах-ах-ах! (И он снова неожиданно разразился громким, леденящим душу смехом.) Где он, мой сын? Каким образом, вопрошаю я вас (он сказал именно вопрошаю), он позаботится обо мне, даже если сам того захочет? Побаиваются, да, побаиваются (протянул он на мотив одной непристойной студенческой песенки). Боятся, как тухлятины, парши или дохлятины! (ревел он что было мочи). Да здравствует поэзия, родная поэзия! (визжал он совсем как юродивый). И так и сяк (вдруг затараторил он без остановки), и так и сяк, туда-сюда, тарам-барам, и то и се, и вверх и вниз, бубу-бубу (при этом казалось, что он напряженно размышлял); и опять: и так и сяк и так далее.

Человек продолжал повторять эти бессвязные слова и яростно мерил кухню шагами: взад-вперед, взад-вперед. А вор с трепетом наблюдал за ним сквозь дверное стекло. Сердце его сжималось от сострадания к этому человеку. Он уже и думать забыл, зачем вообще сюда пришел. Он позабыл о своей нищете и готов был помочь этому человеку, даже обнять его.

И тут вор то ли неловко повернулся, то ли слишком шумно вздохнул… Человек резко выпрямился, кинулся к двери и распахнул ее.

— Вот и псина моя приковыляла, — проворчал он. — Увы, всего лишь она.

Вор оказался застигнутым врасплох. Он по-прежнему стоял на четвереньках и, щурясь от света, взирал на хозяина.

— Ты, ты, — проговорил тот, слегка растерявшись, но без всякой злобы, скорее даже с грустью. — Тебе чего?

Вор не ответил и стал медленно подниматься.

— Так ты, поди, грабить меня пришел? — сообразил хозяин. В его вопросе звучала не ирония, а какая-то печальная радость. Скорбный взгляд хозяина был неотрывно устремлен на вора. Вор стоял неподвижно. В глазах блестели слезы, его била мелкая дрожь.

— Так заходи же, милый мой, — неожиданно произнес хозяин. — Заходи в мой дом. Ты беден? (продолжал он серьезным тоном). Твоей жене и детям нечего есть? Ну иди же. — И он увлек вора за руку внутрь.

Они стояли друг против друга при слабом свете лампочки и не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Глаза хозяина тоже наполнились слезами, и он ласково улыбнулся. Затем один из них раскрыл объятия, а другой бросился в них без всякого стеснения. Хозяин и вор обнимались и рыдали, как дети. И казалось, эти слезы никогда не иссякнут: они все лились и лились, омывая их лица, утешая сердца.

Перевод Г. Киселева

Загрузка...