Соперничество сердец

ГЛАВА 7

УИЛЬЯМ

Как, черт возьми, флирт с Эдвиной обернулся пари, по которому я должен переспать с кем-то, кроме нее? Она что, не поняла, что, когда я вызвал ее соблазнить кого-нибудь сегодня, я имел в виду себя? Я же дал ей такой прозрачный намек. Или нет?

Не то чтобы я хотел с ней спать. Конечно, нет. Она мне даже не нравится. Она — ходячее раздражение с отвратительным характером и мой прямой соперник в борьбе за контракт, который мне отчаянно нужен. Хотя... мне нравится ее общество. Особенно то, с каким азартом она меня ненавидит. Именно поэтому я и предложил ей попытаться соблазнить меня. Это было бы нечто, правда?

Но нет. Вместо того, чтобы прочитать подтекст моего явного флирта, она заглотила наживку, добавила в нее уголек, пламя и зашвырнула обратно в меня. И, разумеется, мне пришлось ответить тем же. Еще угля. Еще огня. И так по кругу.

Как это вообще вылилось в такое нелепое пари?

Я бросаю взгляд на свою милую идиотку-соперницу. Мы перебрались от столика к барной стойке. Она сидит на самом краю, уронив щеку на ладонь, очки сползли набок. Веки тяжелеют, и голова клонится.

Вот-вот уснет и в последний момент вздрагивает, пробуждаясь, бормоча что-то невнятное.

Приятно видеть, что «Облачный Пик» окончательно ее догнал. Так ей и надо — не послушала предупреждения. Я чуть было и сам не поверил, когда она сказала, что совершенно трезва: во время нашей пикировки она действительно была на удивление собрана. Но теперь ее мнимые остроумие и царственная уверенность рассыпались в сонную некомпетентность, — с людьми «Облачный Пик» всегда так и работает.

Я видел это своими глазами, когда сестра тайком попробовала его за моей спиной. Всю ночь писала, по ее словам, гениальную пьесу, а на следующий день блевала в три ручья. И, конечно, сценарий оказался полнейшей чушью. Эдвине я дал немного больше кредита доверия — ей ведь двадцать девять, в то время как моей сестре всего девятнадцать.

Эдвина снова клюет носом. Очки соскальзывают с ее лица на стойку. Когда она просыпается, она машинально тянется, чтобы поправить их на переносице, но, не нащупав, тычет себе в лоб. Хмурится, тычет снова, потом шарит рукой по стойке в поисках очков. Когда находит их и надевает, дьявольская ухмылка расползается у нее на лице, и мои губы в ответ тоже подрагивают.

Не потому, что она милая.

В этой дурацкой улыбке нет ничего милого. Ни в ее круглых румяных щеках.

Ни в том, как она заколола свои рыжие вихры, будто на одной стороне головы гнездо.

Ни в том, как болтает ногами, сидя на слишком высоком табурете, напевая себе под нос какую-то глупую мелодию…

— Уильям? — Арвен появляется перед моим взглядом, заграждая Эдвину своим прекрасным синим лицом.

Я трясу головой, осознавая, что это уже не первый раз, когда она называет мое имя. Хотя я сегодня изрядно принял, с момента заключения пари с Эдвиной не выпил ни капли. Весть о нашем споре разлетелась моментально, и к моей сопернице тут же слетелась стайка ухажеров. С Монти, порхающим по залу, как бабочка, кому-то нужно было остаться трезвым и присматривать за Эдвиной — вдруг она уйдет с одним из этих мужчин.

Ради саботажа, разумеется. Не ее защиты.

К счастью, действие напитка не заставило себя ждать, и она довольно быстро растеряла все свои ресурсы вместе с поклонниками. Ни один приличный человек не попытается затащить в постель пьяную, которая уже не в состоянии дать согласие.

Я заставляю себя сосредоточиться на Арвен:

— Прости, дорогая, о чем ты?

— Я спросила, правда ли, что ты не только поэт, но и театральный актер?

Я надеваю свою коронную улыбку. Уже немного поднадоевшую мне самому, если честно:

— Правда. Я сценический актер с университетских времен.

— А ты играл в чем-нибудь, что я могла бы видеть? — спрашивает Джолин.

Мне с трудом удается не нахмуриться на ее слова. Она буквально прицепилась ко мне с момента пари, и мне было бы куда спокойнее, если бы она осталась с Эдвиной и составила ей женскую компанию.

Конечно, тоже ради саботажа.

— Большие постановки — не мой стиль, — говорю я. Слова отдают горечью, потому что не до конца правдивы.

Чистокровные фейри вроде меня не могут лгать.

Разве что ты актер, играющий роль.

— Я предпочитаю камерные пьесы и художественные проекты, — говорит Уильям Хейвуд Поэт, в то время как Уильям Хейвуд Актер отдал бы все, чтобы попасть в грандиозную постановку.

— Я бы с удовольствием посмотрела камерную пьесу, — говорит Джолин, стреляя глазками из-под ресниц.

Арвен вклинивается между нами и крадет мое внимание:

— Уже почти полночь.

Я понимаю, к чему она клонит. Согласно условиям пари, до полуночи я должен предаться акту близости в собственной спальне. Арвен с Джолин уже устроили между собой собственное состязание, кто займет это место сегодня ночью.

Но ни одна из них не знает, что я вообще не собираюсь участвовать ни в чьей игре. Ни в их, ни в нашей с Эдвиной. Да, мы с ней закрепили пари устной договоренностью — для сделки с фейри этого вполне достаточно, — но к утру все это закончится. Глупышка проснется, вспомнит весь этот ужас, что она творила, и будет умолять меня расторгнуть сделку.

Просто. Почти готово.

А потом я просто вернусь к честной борьбе за контракт и обойду ее по продажам, опираясь на личные заслуги.

Мне, конечно, хочется победить — точнее, я в отчаянии, — но все же хотелось бы сохранить остатки достоинства.

— Я устала, — говорит Арвен, когда я не отвечаю. — Отдала бы все за тихое место, где можно посидеть.

Я слегка отклоняюсь в сторону, чтобы снова взглянуть на Эдвину. Она выглядит бодрой, но слегка, и болтает с кем-то, кого я не вижу. В следующий момент фигура — фейри-мужчина с гривой золотых волос и кошачьим носом — наклоняется и что-то шепчет ей на ухо.

Она смеется, потом визжит от неожиданности:

— У тебя есть хвоооооооост! — последнее слово растягивает чересчур долго и громко. Ее веки снова тяжелеют, и я успеваю заметить, как кончик загорелого хвоста с пушистой кисточкой щекочет ее щеку. Должно быть, он из фейри-львов в своей Благой форме. Она лениво хихикает, не открывая глаз:

— Я как раз пишу книгу про фейри с хвостом. Случайно ты не влюблен в хирурга?

— Я бы тоже с радостью посидела, — говорит Джолин, дергая меня за рукав.

— Вон там полно свободных мест у барной стойки, — резко отзываюсь я. Если бы она, черт подери, просто составила компанию Эдвине...

Выражение на лице Джолин тут же меняется, и я спохватываюсь. Черт. Вышел из образа и сорвался. Это совсем не то, что Уильям Хейвуд Поэт мог бы сказать симпатичной девушке, интересующейся его творчеством.

Я театрально вздыхаю и опускаю голову:

— Это были ее последние слова мне, — бормочу себе под нос.

— Чьи? — спрашивает Арвен. Она и Джолин переглядываются. — Ты про Джун⁶? Женщину, о которой твои стихи? Так вот о чем название книги? «Июньский портрет, запечатленный в покое». Такое красивое название.

Я поднимаю голову и, глядя в никуда, не отвечаю ни на один вопрос:

— Кто-то, кого я когда-то знал. Цветущий ад, это было так давно. Просто... хочу посидеть. Это она сказала мне тогда. А потом исчезла.

Джолин кладет ладонь мне на предплечье:

— Я не хотела ворошить болезненные воспоминания.

— Воспоминания как битое стекло, — говорю я. — Больны только те, к которым прикасаешься.

— Красиво, — вздыхает Арвен.

Я одариваю ее печальной улыбкой, а потом мой взгляд возвращается к Эдвине.

Но ее там нет.

Я нервно переминаюсь с ноги на ногу, вглядываясь поверх голов тех, кто стоит между мной и концом стойки. Но ее нигде не видно.

В груди что-то сжимается.

— Где Эдвина? — спрашиваю я, отчего девушки вздрагивают и оборачиваются.

Арвен склоняет голову:

— Она же только что была здесь…

Я стремительно бросаюсь к концу стойки. Ни Монти, ни Дафны — только незнакомцы. Вероятно, Монти вышел на улицу, чтобы затянуться своей сигариллой, а Дафна снова дремлет где-то под потолком.

— Женщина, что сидела здесь, где она? — спрашиваю я у тех, кто был ближе всего к Эдвине.

— Только что ушла, — пожимает плечами пожилая женщина с дыханием, пахнущим элем.

— Одна?

— Нет, с каким-то джентльменом….

Я бегу вглубь зала, туда, где находится лестница к спальням. Срочность толкает меня вперед, я перепрыгиваю через две ступени за раз. Можно было бы убедить себя, что все это ради саботажа, но дело не только в этом. Эдвина сейчас едва ли соображает, что делает. Если этот фейри с львиным хвостом решил воспользоваться женщиной, едва держащейся на ногах…

Кровь закипает от ярости.

У меня, черт побери, есть младшая сестра. Как я могу не беситься при одной мысли об этом? В этой ситуации я не могу оставаться Уильямом Поэтом. И даже быть Уильямом Актером не могу.

Сейчас я просто Уилл, смертельно уставший за весь этот день, с наклеенной на лицо улыбкой и флиртами с незнакомками. Единственное настоящее развлечение — поддразнивать Вини. Но и к чему это привело? У меня не осталось ни капли терпения на ублюдков. Так что этому типу лучше бы им не быть.

Наверху в коридоре тускло и пусто. Я заворачиваю за угол и наконец нахожу ее.

Эдвина, пошатываясь, пытается вставить латунный ключ в замочную скважину двери. Только это не ее дверь. Наши спальни дальше, в другом крыле. Львиный фейри стоит у нее за спиной, его хвост, торчащий из брюк, мечется из стороны в сторону. фейри с животными чертами в Благой форме обычно носят одежду, приспособленную под это. Некоторые умеют менять части тела по желанию, и тогда одежда меняется вместе с ними. Так что сам по себе хвост меня не бесит.

Бесит то, как он тянет подол ее юбки, щекочет щиколотки. Потом икры.

Я иду к ним по коридору, сжав кулаки.

Эдвина вздрагивает, но не от моих шагов. Ни она, ни этот хвостатый тип меня не слышат. Она взвизгивает от очередного прикосновения хвоста и резко оборачивается к нему. Глаза все еще полузакрыты, но она усилием распахивает их шире:

— Ктоэты? — выговаривает она, слова сливаются в одно.

— Дорогая, мы уже несколько минут болтаем, — говорит он масляным голосом. — Тебе же нужно уложить кого-то в постель до полуночи. И ты говорила, что всегда хотела попробовать удовольствие от мужчины с хвостом.

Он дразняще проводит им по ее шее.

Она морщится и отшатывается, поднимая руки:

— Нет, нет. Совсем не так сексуально, как я думала.

Он снова тянется хвостом к ее подолу. Она делает шаг назад и спотыкается о собственные ноги. Смеется, падая на пол.

Фейри тоже хихикает и еще раз дергает хвостом в ее сторону.

И тут я наконец подхожу и хватаю его за ворот. Он ниже меня на несколько сантиметров, и когда я разворачиваю его лицом к себе, он тут же бледнеет. Я понижаю голос до рычания:

— И что, по-твоему, ты сейчас делаешь?

— Я… я просто провожал ее до комнаты.

— Да ты не дойдешь больше ни до одной комнаты, если немедленно не исчезнешь.

Я отпускаю ворот, и у него хватает ума убраться, пока я не передумал. Когда он исчезает, я поворачиваюсь к Эдвине.

Она лежит на спине, хихикает в потолок:

— У него был хвост. Длинный, размашистый хвост. Не понимаю, что Йоханнес в тебе нашел, Тимоти.

Кто такие Йоханнес и Тимоти, понятия не имею. Но в таком состоянии она точно до своей комнаты не доберется. Вздыхая, я опускаюсь перед ней на колени и прижимаю к груди. Она без сопротивления обвивает меня руками за шею, позволяя удержать ее на месте. Легкая как лепесток.

— Нет, не хочу летать, — бормочет она мне в плечо, пока я несу ее по коридору. Мы останавливаемся у ее двери: знаю, что это она, потому что она прямо напротив моей. Я пытаюсь вытащить у нее из пальцев ключ, но она начинает бороться. Ее попытки слабы.

— Успокойся, Вини, я просто пытаюсь доставить тебя в комнату в безопасности.

— А. Ты, — произносит она с нескрываемым презрением, но все же отдает ключ, ткнув им мне в щеку. Я перехватываю его прежде, чем он соскальзывает вниз и проваливается за воротник. Переместив ее вес на одну руку, открываю дверь.

Внутри, ориентируясь по тусклому лунному свету, пробивающемуся сквозь окно, я подхожу к кровати и осторожно укладываю ее на матрас. Снимаю очки, стараясь не задерживать руки дольше, чем нужно. Она сразу зарывается в подушки, даже не пытаясь раздеться или укрыться.

Утром она проклянет решение спать в платье и корсете, но я не собираюсь ее раздевать. Зато могу хотя бы позаботиться о тепле. Оставив очки на тумбочке, я разжигаю печку, наливаю воды и возвращаюсь к ней.

— Тебе стоит выпить, — я приглушаю голос, опускаясь на корточки у кровати.

— Только не «Облачный Пик», — бормочет она.

— Не «Облачный Пик». Воду.

Со стоном она приподнимается, и я помогаю ей сесть. Она делает пару добрых глотков. Потом возвращаю стакан на тумбочку.

Она снова падает в подушки:

— Что у меня в голове колется?

— Скорее всего, головная боль.

Она снова стонет и начинает дергать свои волосы.

А, точно, ее гнездо из заколок и спутанных прядей.

— Так ты только хуже делаешь, — говорю я, устраиваясь на краю кровати. Осторожно нахожу шпильки и вытаскиваю их одну за другой. Тут мне помогает опыт — спасибо сестре. Когда, как мне кажется, я вытащил все или все, что возможно из ее бедной гривы, я расправляю ее волосы как могу. Остальное она расчешет утром.

— Ты не Уильям, — бормочет она, не открывая глаз.

— Нет?

— Нет. Ты добрый со мной. Значит, ты Монти. Ты спас меня от злодея. Ты мой герой, мистер Филлипс.

Я фыркаю:

— Монти только и сделал, что подбросил нам это пари. Он соучастник в глупости, не герой.

Она всхлипывает:

— Нет, я опоздала! Уже точно за полночь!

— Неважно, — говорю я, поднимаясь. — Завтра расторгнем сделку.

Она ничего не отвечает. Может, не расслышала. Да и говорить об этом сейчас бессмысленно. Подожду, пока она протрезвеет, и мы сможем поговорить наедине, как разумные люди.

— Кого выбрал Уильям? — шепчет она.

Я хмурюсь:

— Что?

— Кого он выбрал? С кем он лег в постель сегодня? Хотя… не говори. Все равно он уже на один шаг впереди. — Голос ее подламывается. Она всхлипывает. — Он же выиграет, да? Я знаю его всего один день, но этого достаточно, чтобы понять — я не смогу с ним тягаться, что бы ни делала. Он лучше меня во всем.

Ее печаль как укол в грудь. Дразнить ее трезвую — одно. Но смотреть, как она страдает пьяная — совсем другое.

— Он не лучше тебя.

— Лучше. Все его обожают. И мужчины, и женщины. А я соврала, когда сказала, что он, наверное, плох в постели. Уверена, он бог в постели. Его пульсирующий член точно заткнет за пояс герцога.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Подавив веселье, отхожу от кровати.

— Спи, мисс Данфорт.

Собираюсь повернуться, но чувствую, как кто-то хватает меня за штанину. Смотрю вниз: Эдвина вцепилась в ткань у моей икры.

— Можно я расскажу тебе секрет, Монти?

Я сжимаю челюсть:

— Оставь секреты на утро.

— Я соврала, — торопится она, — Джолин. У меня нет бурной сексуальной жизни. Ее вообще почти нет.

Я снова опускаюсь на корточки у ее кровати:

— Никого ты этим не обманула, поверь.

— Я не делаю того, о чем пишу. — Голос дрожит от эмоций. — Я только придумываю. Моя фантазия просто гениальна, когда дело доходит до похоти.

— Спорить не буду.

— А в жизни… я фальшивка. Просто все играю.

Ее слова отдаются в моей груди чем-то слишком узнаваемым. Я наклоняюсь ближе, понижаю голос и признаюсь в том, о чем знают немногие:

— Я тоже фальшивка, Эдвина.

С закрытыми глазами она тянется и неуклюже хлопает меня по плечу. Потом пальцы вдруг крепко сжимаются, цепляясь за воротник.

— О нет, — в ее голосе звучит ужас, и я застываю.

— Что?

Она тянет меня за ворот, поднимается с постели и резко бросается ко мне. Я подставляю руки, не понимая, что происходит и чего она хочет…

И тут она извергает на мою рубашку целое ведро голубой жидкости.

ГЛАВА 8

ЭДВИНА

Первое, что я ощущаю, когда ко мне подкрадывается сознание, — это боль. Болит голова, болит живот, болит горло. Потом тошнота скручивает желудок, и все вокруг начинает вращаться. Но… что за комната? Где я вообще?

Я с усилием приоткрываю глаза, сначала видя только мутную пелену. Потом над головой проступает потолок — темный, с узкой полоской света, пересекающей его. Я перевожу взгляд на окно: за стеклом еле заметное зарево рассвета. По силуэту здания за окном я узнаю место. Должно быть, это моя спальня.

В горле — пожар. Никогда еще не чувствовала себя такой пересохшей. По сантиметру поднимаюсь, но зрение тут же закручивается волчком. Я морщусь от боли, взрывающейся в виске, и наугад тянусь к тумбочке. Пальцы натыкаются на край стакана. Я хватаю его и подношу ко рту. Освежающая жидкость обжигающе хороша… и слишком быстро заканчивается.

Я мечусь взглядом по комнате в поисках кувшина, но не могу вспомнить, где он стоит. Я же почти не была в спальне до ужина, так что с обстановкой не особо знакома. Взгляд цепляется за оранжевое свечение от печки в углу. Так вот почему здесь невыносимо жарко.

Я тянусь, чтобы снять хотя бы один слой одежды… и пальцы касаются кожи. Я в панике откидываю одеяло и обнаруживаю, что грудь у меня совершенно голая. Хмурюсь. Я обычно не сплю без белья. Предпочитаю, чтобы хоть что-то меня прикрывало. Если, конечно, не задыхаюсь в раскаленной комнате. Я снова смотрю на печку, пытаясь хоть как-то связать происходящее в логическую цепочку.

И вот тогда замечаю кресло у печки. И мужскую фигуру в нем.

Я срываюсь на визг, прячась под одеялом. Он срывается в сиплый хрип, но его хватает, чтобы разбудить мужчину. Он вскакивает с кресла и резко поворачивается ко мне. В тусклом свете и с еще плывущим зрением я различаю заостренные уши, растрепанные волосы и обнаженную, мускулистую грудь.

И тут моя собственная нагота приобретает совсем другой смысл.

— НЕТ! — воплю я.

— Вини, — шипит он, — Тише. Ты разбудишь весь постоялый двор.

О Боже. Этот голос. Я ЗНАЮ этот голос. А теперь, когда глаза привыкли к свету, я вижу и лицо. Даже без очков я узнаю эти глаза. Эти губы.

— НЕТ! — повторяю еще громче, подтягивая одеяло к подбородку. — Нет-нет-нет! Только не говори мне...

Он смотрит на меня с явным презрением:

— Воображение разыгралось?

В голову врываются воспоминания: как я стояла на стуле и читала нелепую поэзию, как мы с Уильямом перекидывались колкостями. Мое безумное, смелое самодовольство.

«Облачный Пик», предатель! Никакой ты не источник гениальности — наоборот. И теперь…

— Пари, — шепчу я.

— А вот и момент унижения, — довольно тянет он.

— Что ты со мной сделал, Уильям? Это... это же не так должно было…

— Я не сделал ничего из того, что ты себе нафантазировала, Эд.

— А почему ты тогда без рубашки?

— Тебя стошнило на меня.

— А почему я без рубашки?

— А ты как думаешь?! Себя ты тоже испачкала. — Он мотает головой, резко идет к веревке, натянутой между печкой и шкафом. Там сушатся две вещи. Он срывает одну — побольше — и возвращается ко мне. — Я едва ли тебя касался. Максимум, ослабил корсет, чтобы ты могла сама его снять. А потом еще полчаса отстирывал твою блузку от рвоты. Я спал в кресле, чтобы убедиться, что ты снова не вывернешься и не захлебнешься.

Я моргаю. Он все это сделал? Для меня? Удивление тут же смазывается подозрением. А чего он вообще делал в моей комнате?

Он уже направляется к двери, раздражение слышно в каждом его шаге.

— Пожалуйста.

— Стой!

Он замирает с рукой на ручке.

Я сглатываю пересохшим горлом:

— То есть… мы правда ничего не…

Он закатывает глаза и тяжело вздыхает, медленно разворачивается. Его взгляд сужен, губы скривлены в насмешке. Он идет ко мне как хищник к загнанной добыче.

У меня все внутри путается. И, к ужасу, дрожит от предвкушения.

Он останавливается у самой кровати, ставит руку на матрас и наклоняется ко мне. Я вижу каждую линию на его груди, выемки ключиц, вытянутую шею. Его глаза вгрызаются в мои, и я отодвигаюсь, крепче прижимая одеяло к телу. Сердце бьется с новой силой от ожидания, что он может сделать.

— О, Вини, — говорит он тихо, хрипло, почти ласково, — если бы мы и правда были вместе прошлой ночью так, как ты себе сейчас представляешь… Мы бы сняли не только верх. Я бы лежал в кровати рядом с тобой, а не в кресле. Тебе не пришлось бы спрашивать, что произошло, — каждый дюйм твоего тела помнил бы. Ты бы до сих пор дрожала от того удовольствия, что я тебе подарил. Сколько бы ты ни получила, тебе бы все равно было мало.

Из приоткрытых губ срывается выдох. Меня слегка качает, и пальцы ослабевают на одеяле.

Он наклоняется еще ближе, ставит колено на кровать. Его свободная рука медленно тянется ко мне и касается края моего одеяла. Того, которое я уже почти отпустила.

— Но я не сплю с пьяными идиотками. В отличие от некоторых. — Он снова хмурится. Дергает мое «одеяло», и оно легко выскальзывает из моих рук. — Это мое.

Только сейчас до меня доходит: моя грудь по-прежнему прикрыта простыней. А то, что я так крепко прижимала к себе, был его жилет.

Щеки вспыхивают жаром. Почему, в конце концов, я вообще прижималась к его жилету?

Он не оглядывается, выходя из комнаты с рубашкой и жилетом в руках, а вот я смотрю ему вслед — особенно на спину, широкую и обнаженную — до тех пор, пока дверь с шумом не захлопывается.

Я остаюсь в полном оцепенении, все еще ошеломленная тем, что чуть не произошло, когда он оказался у меня в постели. Потом падаю обратно на подушки, и волна стыда накрывает меня в десять раз сильнее, когда в памяти всплывают новые воспоминания о прошедшей ночи. Уткнувшись лицом в подушку, я жалобно стону, молясь, чтобы существовала хоть какая-нибудь фейри-магия, способная откатить все назад и стереть последние несколько часов моей жизни.

Позже в тот же день мы садимся на поезд до следующего города. К счастью, тошнота отступила, и мне удалось поспать до половины двенадцатого. Что на полчаса позже, чем мы планировали выйти. Зато почти весь день я успешно избегала Уильяма. Даже сейчас, устроившись в своем купе, я получаю дополнительную передышку — Уильям и Монти сидят в следующем отсеке. Здесь только я и Дафна, и места достаточно, чтобы развалиться на бархатных сиденьях. Каждая скамья достаточно длинная, чтобы вместить четырех человек, и обтянута индигово-серебряной парчой, такой роскошной, что я почти могу поверить, что нахожусь в салоне богатой вдовы. Стены отделаны благородным дубом, а окна украшены шелковыми шторами в тон обивке, отдернутыми, чтобы можно было видеть платформу. Судя по тому, как утих шум на станции, поезд вот-вот отправится.

Я уже собираюсь плюнуть на приличия и развалиться на весь диван, как дверь купе отъезжает в сторону. Я напрягаюсь, уверенная, что Уильям решил нас побеспокоить…

Но это вовсе не один из моих попутчиков.

Это Джолин.

— Я так рада, что успела достать билет, — выдыхает она, опускаясь в сиденье напротив рядом с Дафной. Та, не желая делить место, одним прыжком взлетает на багажную полку. Она бросает на Джолин сердитый взгляд, который та совершенно игнорирует, и сворачивается в пушистый клубок.

— Я не знала, что ты поедешь с нами, — говорю я, сдерживая желание более прямо спросить, что она здесь забыла. В голове всплывает ее образ, прильнувшей к Уильяму прошлой ночью. Неужели они… сблизились в интимном плане? То, что он проснулся в моей спальне, вовсе не значит, что у него не было времени на другие... мероприятия. Я до сих пор не уверена, как закончился мой вечер и каким образом Уильям оказался в моей комнате. Память еще не вся вернулась. Но все же, я не могу сказать, что не рада видеть Джолин.

— Я и сама не знала до часа назад, — улыбается она. — Но мне удалось взять отгул в ателье на несколько дней, так что я решила поехать с вами на следующую автограф-сессию. Мистер Филипс сказал, что все в порядке, если я буду жить с тобой и сама платить за билет, еду и напитки. Не могу дождаться, когда ты подпишешь мой экземпляр «Гувернантки и фейри».

Благослови ее сердце, она точно знает, как попасть ко мне в фавориты. Я тянусь к своему саквояжу на сиденье рядом и вытаскиваю ручку с чернилами:

— Могу подписать прямо сейчас….

— Нет, — восклицает она. Потом спохватывается и улыбается: — Нет нужды. Хочу, чтобы ты подписала его на мероприятии. Иначе зачем мне следовать за тобой? Тем более я еще не купила поэтический сборник мистера Хейвуда.

Она поджимает губы, но это не скрывает ее кокетливой улыбки. Видно, что едет она скорее ради Уильяма, чем меня. Какая-то мелкая, упрямая часть меня злорадствует — она все еще называет его по фамилии. Но вся самоуверенность тут же улетучивается, когда я вспоминаю, какая она симпатичная. Сегодня она в светло-голубой юбке и белой блузке с кружевными перчатками. Золотистые волосы аккуратно уложены под изящной шляпкой. Совсем не та разрумяненная, растрепанная девчонка со вчерашнего вечера.

Господи, как же я сама выглядела тогда? Понадобилось слишком много времени, чтобы сегодня хоть как-то расчесать волосы. По крайней мере, я умудрилась собраться и выйти, несмотря на опоздание. Волосы собрала в низкий пучок — лишь бы не злить головную боль, которая весь день то уходит, то возвращается. На мне — клетчатая юбка с жакетом в тон: лиф достаточно плотный, чтобы держать форму без корсета, но и достаточно просторный, чтобы можно было дышать.

Поезд трогается, сначала медленно, покидая платформу, потом набирает скорость на окраинах Парящей Надежды.

Вздох Джолин возвращает мое внимание к ней:

— Жаль, что мне не удалось лучше узнать мистера Хейвуда прошлой ночью, — говорит она с мечтательной ноткой.

— Правда? — я стараюсь не выдать интерес, доставая блокнот. Чернила и ручка уже наготове: можно накидать пару идей, если вдохновение вдруг нагрянет. — Вы не так сблизились, как надеялась?

Она надувает губки:

— Совсем нет. Ну, он рассказал мне про Джун.

— Джун?

— Его великую любовь. Он отдал ей свое сердце, но потерял. О ней все его стихи. По крайней мере, так предполагают. Он, конечно, прямо не подтвердил, но поделился историей о разбитом сердце, которое до сих пор его терзает. — Она прикладывает ладонь к груди, глаза затуманены. — Это было даже более интимно, чем одна ночь страсти.

В груди что-то кольнуло. Я ничего не знаю об этой великой любви Уильяма. Но с чего бы мне знать? Мы не друзья. Мы едва знакомы.

— Хотя, — добавляет она, уже бодрее, — я бы не отказалась и от страсти, будь она предложена. Я думала, он выберет меня для пари.

Я стараюсь говорить ровно:

— А он вообще кого-то выбрал?

— Насколько я знаю, нет. Когда он побежал за тобой, уже была без четверти полночь.

Мой блокнот выпадает из рук на колени. Я быстро расправляю его по юбке, делая вид, что уронила нарочно:

— Что значит «побежал за мной»?

— Когда этот развратный лев решил проводить тебя до комнаты. Только не говори, что ты была слишком пьяна, чтобы помнить. Ты казалась вполне вменяемой.

Я хмурюсь. Какие-то обрывки воспоминаний пытаются сложиться в картину.

— Как бы то ни было, — продолжает Джолин, — мистер Хейвуд не вернулся после того, как ушел искать тебя. Зато в столовую ввалился фейри, бледный как смерть. К тому моменту мистер Филлипс уже вернулся с улицы. Мы с Арвен все ему рассказали. Он остановил льва у выхода и сказал, что им надо поговорить в переулке. А когда вернулся, на его костяшках был повязан платок.

Я в шоке. Неужели она намекает, что Монти вступился за меня?

— Не возлагай всю заслугу на Монти, — раздается голос с багажной полки. Это Дафна. — Я еще и за лодыжки его покусала.

В ее голосе звучит такая гордость, что мне хочется засмеяться. Но мысль о Монти что-то во мне пробуждает.

Я вспоминаю. Это не Монти меня спас. Это был…

…Уильям.

И чем больше воспоминаний возвращается, тем сильнее я хочу провалиться сквозь пол. Уильям, подхватывающий меня на руки. Я, тыкающая ему в щеку ключом. Он — помогающий мне пить воду. Но и это еще не все. Я вспоминаю и слова, которые произнесла. Те, о которых лучше бы забыть навсегда.

У меня нет бурной сексуальной жизни.

Я фальшивка.

Я только притворяюсь.

Нет-нет-нет. Святые фейри, как я могла ЕМУ это сказать?! Теперь он знает мой секрет.

И тут в голову врывается последнее воспоминание.

Я тоже фальшивка, Эдвина.

То, что он произнес мое полное имя, потрясло меня даже сильнее, чем признание. Что он имел в виду? Он… притворяется распутником? Или там скрыто еще что-то?

— Я вами восхищаюсь, мисс Данфорт, — говорит Джолин.

Я встряхиваюсь, возвращаясь в реальность:

— Мною?

— Вы такая опытная, уверенная в себе. Вы так свободно выражаете свою сексуальность, и вам все равно, что думает общество. Это достойно восхищения. Я бы никогда не решилась на пари с мистером Хейвудом. Должно быть, вы очень уверены, что победите.

Я натягиваю улыбку — надеюсь, она скроет вину. Я пока не готова признаться, что «наоткрывала» Уильяму. Но ее слова на удивление воодушевляют. Мне нравится, как она меня видит. Хотелось бы соответствовать.

А что, если…

Может, еще не поздно стать той, кем она меня считает? Может, еще не поздно пожить, как мои героини. Пусть я не стремлюсь к бурному роману — но, может, хоть взрывной страсти я достойна?

Сердце сначала сжимается, но потом в нем просыпается слабый огонек азарта.

Любовь, ухаживания, секс — все это всегда казалось интереснее на бумаге. В жизни же поклонники раз за разом разочаровывали: то скучны, то считают карьеру женщины причудой, от которой надо отказаться после свадьбы. Я и сама их разочаровывала — слишком упряма в стремлении ставить работу выше всего, как бы мало она ни приносила, и в своем отказе становиться традиционной женой. Даже отношения ради удовольствия — и те были унылы. Секс совсем не такой, как в романах. Поцелуи мокрые и навязчивые. А сам процесс — тяжесть на груди, мужчина фырчит, пыхтит и спрашивает: «Тебе хорошо?», даже не желая слышать честный ответ.

— Жаль, конечно, что фейри-лев оказался таким мерзавцем, — говорит Джолин. — А то могла бы развлечься. Ты ведь ни разу не была с фейри?

Я начинаю мямлить, не зная, как выкрутиться из собственной лжи.

— Да ты и не могла быть, — говорит она мягко. — В «Гувернантке и фейри» полно неточностей, но тебя за это не осудишь. Ты ведь тогда еще не была в Фейрвивэе. Зато теперь… о, теперь твои книги станут в сто раз лучше. Представь, какие секс-сцены ты напишешь после всех этих исследований!

Я выпрямляюсь:

— Исследований?

— Пари. Ты ведь наберешься уйма опыта до конца тура. Даже если проиграешь Уильяму, ты все равно столько приобретешь. — Она начинает обмахиваться рукой. — У меня жар только от мысли о сценах, которые ты напишешь дальше!

Я моргаю. И вот наконец… то вдохновение, которого не было утром, окутывает меня целиком. Сердце наполняется светом, и губы сами собой улыбаются.

Каждая частичка меня словно проясняется, становится легче, будто я всплываю на поверхность.

— Я могу использовать пари как писательское исследование, — говорю я, полушепотом, с изумлением. — Джолин, ты гений.

Я открываю блокнот и откручиваю чернильницу. Я, может, и вляпалась в сделку, которую никогда бы не заключила на трезвую голову, но пути назад нет. Пари магически закреплено. Все, что я могу, — это попытаться победить Уильяма. А значит, пора записывать самые гениальные идеи по соблазнению.

Я макаю перо в чернила и вывожу заголовок на чистой странице: «Как соблазнить незнакомца: исследовательское руководство».

ГЛАВА 9

ЭДВИНА

На дорогу до границы между Ветряным и Солнечным дворами уходит всего несколько часов. Я не отрываю взгляда от окна, наблюдая, как дождливые степи сменяются холмами. Солнечный свет заливает пейзаж мягким золотом — тем особенным светом, что бывает на закате, хотя до него еще далеко. Перемена настолько разительная, что захватывает дух. В моей брошюре упоминалось, что каждый двор отличается климатом и ландшафтом, но я не ожидала, что различия будут настолько ощутимыми.

Постепенно на зеленых склонах начинают появляться светлые дома со штукатуркой и крышами из терракотовой черепицы. Чем дальше едем, тем больше их становится, пока на горизонте не вырастает город. Я замечаю ряды таунхаусов, лавки, каналы и великолепные соборы, и сердце замирает от предвкушения, когда поезд замедляется перед станцией.

Джолин цепляется за мой локоть:

— Я никогда не бывала в Солнечном дворе.

Меня удивляет, что кто-то, кто всю жизнь прожил в Фейрвивэе, так и не заехал в соседний двор. Это заставляет меня чувствовать себя немного менее одинокой в новом мире.

Мы выходим на платформу, и часть моего воодушевления тут же испаряется. Жара накрывает меня тяжелым одеялом, особенно неприятным в моем жакете с длинными рукавами и плотной юбке. Уже в пути в купе становилось теплее, но я не думала, что на улице будет настолько жарко.

Джолин выпускает мою руку и сразу же начинает обмахиваться ладонью:

— Ох. Это уже перебор.

— И не говори, — доносится голос Дафны позади. Она быстро перебегает ко мне и прячется в тени моей юбки. — По крайней мере, ты можешь снять лишние слои. А я застряла в этом меховом пальто.

Мне приходит в голову:

— У тебя нет Благой формы? Ты не можешь превратиться в человеческий облик?

Она не отвечает сразу. А когда отвечает, голос ее едва слышен:

— Я предпочитаю не превращаться.

— Это идеально.

Я оборачиваюсь на голос Монти. Он выходит на платформу, лицо повернуто к солнцу, глаза закрыты. Его светлые волосы сверкают под солнечным светом Солнечного двора, и, в отличие от нас с Джолин, он одет по погоде: рукава рубашки закатаны, жилет расстегнут. На нем легкие льняные брюки с подворотами, обнажающие лодыжки, и кожаные туфли без носков.

У меня перехватывает дыхание, когда вслед за ним появляется фигура. Уильям одет схожим образом: кремовые брюки с подворотами и голые лодыжки над остроносыми оксфордами. Но в отличие от Монти, он и вовсе без жилета. На нем тонкая голубая льняная рубашка, расстегнутая до середины груди.

Груди, которую я сегодня утром видела без всяких помех.

Жар приливает к лицу, и только часть из него из-за солнца.

Уильям ловит мой взгляд, на губах у него появляется лукавая усмешка:

— Жарко, Вини?

Я отвожу взгляд и обращаюсь к Монти:

— Не думала, что будет так тепло.

— Прошу прощения, — говорит он. — Надо было предупредить. Благо университет совсем рядом.

— Университет?

Он кивает:

— Твоя следующая встреча с читателями пройдет в библиотеке Гиперионского университета. Жить будем в общежитии при нем. Я уже вызвал карету. Багаж отправят отдельно.

Я хмурюсь. Снова меня разлучают с вещами в самый нужный момент. Киваю в сторону поезда:

— А можно я хотя бы возьму блузку…

— Сними жакет, — перебивает Джолин, толкая меня плечом. Она улыбается и расстегивает жемчужные пуговицы у запястий и шеи, потом закатывает рукава и распахивает ворот. Смотреть, как женщина так раздевается, — в Бреттоне это было бы скандалом. Но на платформе многие делают то же самое. И те, кто не раздевается, уже одеты по погоде. Группа девушек рядом одета в белые платья без рукавов, с оголенными плечами и виднеющимися лодыжками.

Хочется рыдать от зависти. Но если я сниму жакет, как советует Джолин, останусь только в сорочке. Без корсета.

Эта мысль заставляет щеки полыхать, пока мимо не проходит высокая фейри с длинными черными волосами и формами, достойными зависти. На ней воздушная юбка из хлопковых рюш и почти прозрачный льняной топ. Корсета под ним нет и в помине.

Если она может щеголять в подобном, то и я смогу. Тем более что моя грудь куда менее заметна в отличие от ее. Пожертвовать чуточкой приличия ради спасения от теплового удара — вполне допустимо, верно?

— Пойдем, — говорит Монти, даже не подозревая о моей внутренней борьбе. Он закуривает сигариллу и зажимает ее в уголке губ. — Наша карета ждет на Лонан-стрит.

Он с Уильямом трогаются первыми, Дафна семенит следом. Я делаю шаг и сразу понимаю: если не найду способа освежиться, просто упаду в обморок.

С тяжелым вздохом Джолин забирает у меня саквояж:

— Снимай уже жакет.

Я дарю ей благодарную улыбку и расстегиваю пуговицы на ходу. Освободившись от плотной верхней ткани, забираю у нее саквояж и засовываю жакет внутрь. Потом вопросительно смотрю на Джолин.

Она оглядывает меня, а затем тянет рукава моей сорочки вниз — так, что плечи оказываются открытыми. Вырез тоже сползает чуть ниже, приоткрывая ложбинку.

— Так гораздо лучше.

— Уверена? — шепчу, борясь с желанием сгорбиться.

— Я же работаю в ателье, помнишь? Доверься мне, Эдвина.

Что-то внутри меня смягчается. Вчера я не знала, что думать о Джолин. Мне нравилось с ней говорить, особенно когда она восторгалась моими книгами. Но когда она оставила меня и пошла вешаться на Уильяма, я почувствовала себя преданной. Сейчас же мне приятно ее общество. У меня никогда не было близкой подруги. Впрочем, никаких подруг, если не считать воображаемых. Так что для меня все это в новинку.

Мы выходим на Лонан-стрит, где выстроился ряд карет.

— Сюда, — говорит Монти, указывая на одну из них. Ни он, ни Уильям не оборачиваются, так что я все еще не знаю, как кто-то из них отреагирует на мой раздетый образ.

Когда мы подходим к нашей карете, кучер забирает наши с Джолин сумки. Монти настаивает, что сам поможет с укладкой — скорее всего, просто чтобы подольше покурить. Так что Уильяму остается только одно — играть роль джентльмена и подавать нам руку при посадке. Дафна тут же запрыгивает внутрь. Уильям стоит у дверцы — сутулый, с протянутой рукой.

Джолин принимает помощь с кокетливым взмахом ресниц:

— Вы так добры, мистер Хейвуд.

Улыбка, которой он отвечает, заставляет мои губы скривиться. Он когда-нибудь перестает флиртовать? Я подхожу к нему следом с высоко поднятой головой. Он делает вдох, и взгляд впервые с начала нашего пути скользит по мне. Поза его тут же меняется. Спина выпрямляется. Его глаза задерживаются на открытой коже у линии выреза, скользят по плечам.

Все внутри меня хочет съежиться. Спрятаться. Но, прежде чем я успеваю отпрянуть, его взгляд снова встречается с моим. Щеки его наливаются розовым.

Я настолько ошеломлена этим румянцем, что только моргаю в ответ.

И тут до меня доходит. Я его смутила.

Желание спрятаться испаряется. Нет. Я не стану уменьшаться рядом с соперником. В знак решимости я выпрямляю спину и расправляю грудь, подчеркивая все, что у меня есть.

Уильям сглатывает. Не отводя взгляда, я мягко кладу ладонь на его руку и неторопливо захожу в карету.

ГЛАВА 10

УИЛЬЯМ

Эдвина не милая. Совсем не милая. Уильям Хейвуд Поэт не может считать привлекательной женщину, которую стошнило на него. Так почему же я все снова и снова бросаю на нее взгляд в карете?

Я специально выбрал место подальше — напротив нее, рядом с Дафной и Джолин Вон. Но это была ошибка. Потому что, если я смотрю куда угодно, кроме окна, я вижу только Эдвину.

Ее бледные плечи.

Впадинку между грудей.

Округлость ее груди.

Веснушки, рассыпанные по ключицам, точно отражение звездного неба на глади озера — в тон тем, что усеяли нос и щеки.

Я снова ловлю себя на том, что уставился, и поспешно отвожу взгляд. Что со мной происходит? Мне не в новинку видеть столько открытой кожи на девушках. Солнечный двор был моим домом четыре года. Я закончил тот самый университет, где у нас назначена автограф-сессия. Привык к тому, что фейри и люди разгуливают по улицам в платьях без рукавов и тончайших тканях. Более того, я видел и куда больше обнаженного тела. Мужского, женского, человеческого, фейри. Секс мог бы быть моей специализацией в университете, ведь я выступал в постели не реже, чем на сцене. Просто по другому сценарию. Один — плоть и трах, другой — проекция и поэзия.

Так почему же эта странная смертная с ужасным нравом и еще худшим характером так меня выбивает из колеи?

Она не выбивает, убеждаю я себя, когда она поправляет очки на переносице. Но стоило мне отвлечься, как меня выкинуло из образа Поэта. Уильям Актер может лгать только тогда, когда полностью вживается в роль Уильяма Поэта. Почему мне вообще так сложно удержаться в образе, остается загадкой. Может, все дело в недосыпе. В отличие от Эдвины, я не валялся в постели еще полчаса после назначенного времени отправления.

Я перевожу взгляд с нее — да, снова поймал себя на том, что пялюсь на нее, — на Монти. Он уже смотрит на меня, глаза сужены, а на губах играет озорная усмешка. Мне не понравились вопросы, которые он задавал в поезде. Что я делал с Эдвиной прошлой ночью? Почему я бросился ее спасать? Почему мы так неловко избегали друг друга по пути к станции?

Он утверждал, что все ради отслеживания нашего прогресса в пари. Назначил себя арбитром нашего соглашения и заявил, что будет сам вести подсчет очков, хотя мне совершенно не ясно, какое отношение его вопросы имели к делу.

Он смотрит на меня еще немного, а потом подсаживается ближе к Эдвине. Его ноги скрещены в ее сторону, носок ботинка почти касается ее клетчатой юбки.

— Все-таки проявила изобретательность с верхней одеждой. Теперь ты как одна из дам Солнечного двора.

— Это была идея Джолин, — говорит Эдвина, отвечая ему без тени того раздражения, которое она обычно оставляет для меня. Я даже не знаю, что чувствовать — зависть или самодовольство.

— Браво, мисс Вон, — говорит он Джолин, изображая беззвучные аплодисменты, и снова поворачивается к Эдвине. — Да, чудесная рубашка. Цвет напоминает мне кое-что... Десерт. Какой именно, мистер Хейвуд, вы не скажете?

— Не представляю, о чем ты, — говорю я с безразличием.

— Потому что ты не смотришь. Только глянь. Сразу поймешь, что я имею в виду.

Я упрямо смотрю куда угодно, только не на Эдвину.

— Не знаю.

— А, вспомнил! — щелкает пальцами Монти. — Безе. Воздушный десерт.

— Я никогда не ела безе, — говорит Эдвина.

— Прекрасное лакомство, — объясняет Монти. — Видишь ли, мой лучший друг — пекарь. У него выходит лучшее безе для украшения пирогов. Я как-то делал его с ним. Берешь яичные белки, сахар и взбиваешь их, пока они не станут крепкими и стоячими пиками. — Он встречается со мной взглядом, когда произносит последние два слова.

Ублюдок. Я понимаю, к чему он клонит. Хочет, чтобы грудь Эдвины осталась у меня в голове.

— Лично я предпочитаю мягкие, небольшие пики, — говорит он, сохраняя серьезный тон. — А ты, Уильям? Тебе больше нравятся маленькие пики или большие? Безе, разумеется.

— Я не люблю сладкое, — отвечаю, не отводя взгляда от окна, пока наша карета пересекает залитый солнцем канал.

— Мистер Филлипс, — говорит Эдвина, — могу я поинтересоваться, что с твоей рукой?

— А, это? — Монти расправляет пальцы на колене. Костяшки пальцев у него фиолетовые, на некоторых ссадины и корки.

— Ничего особенного, мисс Данфорт. Просто слишком сильно погладил кошку в переулке прошлой ночью.

Мягкий взгляд Эдвины говорит мне, что она прекрасно понимает, как он получил эти синяки. А значит, она помнит, что произошло. Я рад, что Монти преподал львиному фейри урок, сам бы я поступил так же, если бы не был занят тем, чтобы сопроводить Эдвину до ее комнаты. Но только теперь он получает ее нежный взгляд, когда ко мне относятся как к преступнику, за то, что я ночевал у нее.

— Только не восхищайся мной слишком сильно, — говорит Монти. — Мне просто было скучно. Я рад любому предлогу размозжить кому-нибудь лицо. Ты, может, не догадываешься, но за моей улыбкой прячется бездонная ярость.

Он все это говорит с ямочкой на щеке, так что я не могу понять, шутит он или нет. Я знаю его всего неделю, и за это время он показался одинаково легкомысленным и в жизни, и в работе.

— И все-таки это весьма героично, — говорит Джолин рядом со мной и кладет руку на спину Дафны в рассеянном движении.

Сосновая куница тут же напрягается и оборачивается к ней с оскалом:

— Я тебе не питомец.

Джолин отшатывается.

— Прости! Это по привычке. У меня шесть кошек…

Дафна спрыгивает с лавки и запрыгивает на другую сторону кареты, устраиваясь рядом с Монти.

— Дикарка Даф и правда дикая, — говорит Монти Джолин, а потом обращается с новым вопросом к Эдвине: — Ну как ты себя чувствуешь насчет нашей вчерашней сделки?

— О, отлично. Просто прекрасно. Все... хорошо. — Слова срываются у нее в спешке.

Черт. Мне все еще нужно найти момент, чтобы она умоляла меня расторгнуть наше пари. Но если я чему-то и научился за эти сутки знакомства, так это тому, что ее гордость особенно раздувается при зрителях. Надо поймать ее наедине. Чем меньше я скажу обо всем этом сейчас, тем лучше.

Я сжимаю челюсть и решаю промолчать, даже когда Монти снова открывает рот:

— Хочешь совет? — спрашивает он. — Считаю себя знатоком в вопросах романтики. Неофициальным свахой, если угодно. Честно говоря, я именно на такую работу и метил до того, как пришел в «Флетчер-Уилсон», но в брачном агентстве не восприняли мой послужной список всерьез.

— Ты и правда кого-то сосватал? — интересуется Джолин, склоняясь ближе ко мне. — Сколько берешь за услуги?

— Знаю, трудно поверить, учитывая его поведение, но у Монти уже есть работа, — замечает Дафна сухим, бесцветным тоном.

— Остроумно, — хмыкает Монти, кивая кунице, а потом вновь обращается к Эдвине:

— Давай, мисс Данфорт. Спроси меня, о чем угодно.

— Ну, — говорит она и тянется к сиденью рядом с собой. Хмурится, нащупав лишь воздух. Наверное, искала свой саквояж. Или тот самый блокнотик, в который, как я не раз видел, она что-то записывает. Но затем просто разглаживает подол юбки. — Что пробуждает твое желание, мистер Филлипс?

Ее холодный, методичный тон резко контрастирует со смыслом фразы. От кого-нибудь другого это прозвучало бы флиртом, но она задает вопрос как будто обсуждает погоду. Мне стоит труда сдержать улыбку.

— О, не хочу смущать тебя, — Монти проводит рукой по челюсти. — Но вообще… мужчины просто хотят доставлять удовольствие своим партнершам. Мы хотим делать все, что тебе приятно.

— Что приятно мне, — повторяет Эдвина медленно, словно слова звучат на незнакомом языке.

Брови Монти поднимаются.

— Только не говори, что… ты не знаешь своих предпочтений? Любимых поз? Мест, к которым тебе нравится, когда прикасаются?

У Эдвины от удивления приоткрывается рот, а щеки заливаются румянцем. От ответа ее спасает Джолин, наклоняясь вперед:

— О, она прекрасно знает. У нее огромный опыт. Ты не в курсе? Она делала все, о чем пишет.

Эдвина морщится.

— Вот как? — Монти едва сдерживает смешок. — Ну, если захочешь поэкспериментировать в безопасной и нейтральной обстановке, мисс Данфорт, обращайся ко мне.

— Скотина, — бормочет Дафна.

Мне с трудом удается не согласиться с ней вслух. Пальцы сжимаются в кулаки.

— А? — Эдвина склоняет голову. В тот момент, когда до нее доходит смысл сказанного, щеки становятся еще краснее. — А! Это... довольно...

Монти подается к ней ближе, закидывая локоть на спинку сиденья:

— Обещаю, я буду совершенно беспристрастным испытуемым. Я не привязываюсь, и это действительно так. Это не одна из твоих книжек, где любовь все меняет. Я на любовь неспособен.

Я ожидал, что она закатит глаза, но вместо этого слышу ее тихий вдох. Она снова тянется к пустому месту рядом с собой.

— Черт, — шепчет она, когда возвращается с пустыми руками.

— Ты… ты сейчас чуть в обморок не упала, мисс Данфорт? — голос Монти полон веселья.

Плечи Эдвины поникают.

— Просто… это в точности то, что сказал бы герой одной из моих книг, за мгновение до того, как остепениться. Я хотела записать твою реплику, но блокнот остался в саквояже…

— Поверь, я не герой, — в его голосе появляется глухая, мрачная нотка, отражающаяся в потускневших глазах.

Эдвина качает головой:

— Вернемся к теме. Ты, кажется, меня не понял. Я спрашивала не о том, что тебе нравится делать в постели. А что должно тебя зацепить, чтобы ты вообще захотел переспать с человеком?

Монти склоняет голову набок, взгляд задумчивый:

— Повязка на глазу, — говорит он. — И деревянная нога.

— Серьезно? — Джолин уставляется на Монти, потом переводит недоуменный взгляд на Эдвину. — Почему?

— Значит, она не против попробовать кое-что... пиратски пикантное с рейтингом ар-р-р-р-р-р.

Я зажмуриваюсь и тру лоб. Чертова пиратская шутка.

— Я не понимаю, — говорит Эдвина.

— Рейтинг R, — поясняет Монти, пожимая плечи.

— А что это значит?

— “R” — это “restricted⁷”, — отвечаю я, наконец справившись с собой и изображая безразличие.

Джолин кивает с воодушевлением:

— Это новый регламент, его ввели для театральных постановок. Разве ты не знала? «Гувернантка и развратник» стала первым спектаклем, получившим этот рейтинг. Ради него вообще и придумали систему.

Эдвина вскидывается, глаза как блюдца:

— Ты хочешь сказать, по «Гувернантке и развратнику» поставили спектакль? И он оказался настолько непристойным, что из-за него пришлось ввести специальную рейтинговую систему?

— Да, — подтверждает Джолин.

— Нет! — выдыхает Эдвина.

— Правда.

— Нет… серьезно?

— Да, Вини, — говорю я твердо. — Она не врет.

Эдвина смотрит на меня. Улыбка, распустившаяся на ее лице, такая светлая, такая настоящая, что у меня перехватывает дыхание. Я понимаю, что эта улыбка не для меня. Она — для спектакля, о котором она, похоже, не знала. Я открываю рот, готовясь признаться в кое-чем, что, возможно, заставило бы ее улыбнуться еще ярче, но вовремя останавливаюсь. Уильям Актер мог бы сыграть в постановке «Гувернантка и развратник», но Уильям Поэт никогда бы в этом не признался. Уильям Поэт презирает вымысел. И романтику.

И вообще, зачем мне хотеть, чтобы она улыбалась?

Карета останавливается. Мы прибыли в Университет Гипериона. Когда мы выходим на вымощенный камнем двор, кучер, к счастью, помогает Эдвине выбраться из кареты вместо меня. Слава фейри, не нужно повторения той сцены, где я, как дурак, пялился на нее, пока она грациозно входила в карету в этом чертовом импровизированном топе. Моя рука до сих пор помнит ее прикосновение, и я вряд ли бы сохранил невозмутимость, повторись все снова.

Я заставляю себя сосредоточиться на здании перед нами: четырехэтажное общежитие с колоннами цвета слоновой кости и синей черепичной крышей-куполом. Здесь я жил все четыре года учебы. Ностальгия накрывает меня с головой — смесь тоски, уюта и болезненного осознания того, что прошлое и будущее теперь разделяет непреодолимая пропасть времени.

Эдвина и Джолин идут рядом, восхищенно глядя на архитектуру, за ними скачет Дафна. Монти почти уже присоединяется к ним, но я останавливаю его, положив твердую руку на плечо.

Он оборачивается с веселым выражением лица:

— Могу помочь, мистер Хейвуд?

Я приближаюсь и понижаю голос:

— Не прикасайся к Эдвине.

— Не прикасаться?

— Это непрофессионально, — говорю как можно ровнее. — Ты наш тур-менеджер и публицист. Начинать с ней какие-либо отношения — это конфликт интересов.

Монти щурится. И в какой-то момент я почти верю, что он не шутил, когда говорил, что с радостью пустил бы в ход кулаки. Я, конечно, чуть выше, но никогда не участвовал в драках, которые происходят не на сцене театра. И все же не отвожу взгляд.

Он расплывается в улыбке:

— Молодец. В следующий раз скажи это при ней. Кстати, ты мне все еще должен ответ на вопрос про пики… из безе. — Он подмигивает, шевелит бровями и вприпрыжку догоняет девушек.

ГЛАВА 11

ЭДВИНА

Быть вовремя — как и следовало ожидать — довольно умиротворяющее ощущение. Никакой спешки. Никакой беготни. Никаких мольб к судьбе повернуть стрелки часов назад. Помогает и то, что моя комната всего в трех минутах ходьбы от места назначения. Небольшое общежитие, где мы с Джолин переночевали, было таким милым, таким похожим на то, в котором я жила, когда училась в Бреттоне, что я почти забыла: я вообще-то на земле фейри. Сначала я думала, что Университет Гиперион — исключительно для людей, но стоило мне войти в университетскую библиотеку, как меня снова накрыло этим волшебным очарованием фейри.

Вход открывается в огромный атриум, больше похожий на оранжерею, чем на библиотеку: белый мрамор с золотыми прожилками, горшки с растениями и цветами по периметру, а в центре — широкий круглый фонтан. Несколько этажей бесконечных слоновой кости стеллажей обрамляют атриум, и вдоль каждого яруса тянутся балюстрады из мрамора и стройные колоннады.

Я возвращаю взгляд в центр и приглядываюсь к фонтану. Тонкая струя воды создает умиротворяющую симфонию, сбегая с мраморных статуй в его сердце. Я подхожу ближе и разглядываю три человеческие фигуры. Вскидываю брови, узнав лицо самой ближней — это Ананда Бадами, одна из величайших писательниц всех времен! С чуть более сдержанным восторгом отмечаю и две другие фигуры рядом с ней: Грант Фартинг, поэт. Сильвен Рашворт, лауреат литературных премий. Сердце раздувается от счастья — видеть их в самом центре этого пространства, как хранителей знаний и вдохновения, как литературных ангелов-хранителей.

Оторвать взгляд почти невозможно, но мое внимание отвлекает легкое трепетание. Я поднимаю глаза к стеклянному потолку, залитому теплым солнечным светом, и замечаю бледно-голубые крылья. Птицы — по форме и размеру как ласточки — стремительно пролетают над головой, садясь на статуи под самым потолком или в заросли зелени. В другой ситуации я бы испугалась, что сейчас все вокруг окажется в птичьем помете, но сверкающая дымка, остающаяся после них в воздухе, дает понять, что это не обычные птицы. Наверняка это фейри-существа. А эта искристая вуаль… не она ли охлаждает воздух в библиотеке?

Мистер Филлипс уверял, что мне не придется одеваться под жаркую погоду. Я уже думала, он разыграл меня, пока шла сюда от общежития. Но теперь понимаю: он был прав. Мое зеленое платье из тафты с длинными рукавами идеально подходит для прохлады внутри.

Я все еще под впечатлением, но не смею застревать в восхищении надолго. Сегодня один из редких случаев, когда я пришла вовремя, и мне хочется этим воспользоваться после того, как расставлю книги. Следуя указаниям Монти, направляюсь к дальнему краю атриума. Там я обнаруживаю круглый помост — судя по всему, здесь обычно проводят лекции или мероприятия, как сегодняшнее. Два стола стоят на платформе, и я даже не удивляюсь, что Уильям уже все расставил на своем. Когда ко мне в комнату пришел Монти, чтобы убедиться в моей готовности к мероприятию, поэт уже был здесь. Хорошо хоть, что его самого здесь пока нет и что в этот раз наши столы стоят по разные стороны платформы.

Я подхожу к своему и нахожу несколько ящиков с книгами. Коробки уже вскрыты, но книги никто не расставил. Дафны сегодня не будет, но я справлюсь сама. Один из ящиков заполнен лишь частично, в нем остатки после автограф-сессии в Ветряном дворе: перья, чернила… и мои неудобные туфли. Значит, Уильям все-таки блефовал, угрожая их выкинуть, если я не возьму его идиотскую книгу. Лучше б выкинул — сделал бы мне доброе дело. Придется избавиться от них самой после мероприятия. Оставив туфли-которые-я-никогда-не-надену в ящике, достаю книги и с любовью расставляю их на столе. Пока не замечаю, что одна из книг не на своем месте.

Среди моря моих прекрасных лиловых обложек затесался том в зеленой. Хмурюсь, сразу узнав его. Оказывается, Уильям вернул не только мои туфли. Выуживаю незваного гостя из своей стопки и с раздражением пролистываю до титульного листа. Первое, что я там нахожу, — бледно-розовый лепесток, хотя я понятия не имею, откуда он там взялся. Я убираю его, позволяя ему спланировать на пол, и читаю страницу. И точно: на ней выведено имя Эд, а буква «д» заканчивается размашистой кляксой. Но это еще не все, есть подпись: «Мне нравятся похабщина и чепуха».

Я возмущенно фыркаю. Вот же наглый мерзавец. С чрезмерной решимостью срываю крышку с чернильницы и быстро макаю перо. Прямо под посланием Уильяма я дописываю: «А мне не нравишься ты. И твоя книга. Перестань пытаться ее мне всучить».

Затем направляюсь к его столу и швыряю книгу в его стопку.

Закончив оформлять стол, проверяю карманные часы. До начала подписания — тридцать минут. Я с трудом подавляю радостный писк и почти приплясываю, отправляясь на поиски раздела с романами. После коротких уговоров у стойки администратора наконец нахожу нужное на втором этаже. Раздел не такой большой, как я надеялась, для столь грандиозной библиотеки, но не могу жаловаться. Тут есть несколько моих любимых романов и даже четыре моих собственных! Я открываю «Гувернантку и герцога», широко улыбаясь, пока считаю имена на карточке выдачи. Подумать только: столько студентов познакомились с самым впечатляющим пульсирующим достоянием герцога.

Возвращаю книгу на полку и ищу ту, которую еще не читала. Я уже провела здесь около десяти минут, так что скоро придется возвращаться на площадку. А пока я, может, успею выбрать себе следующее чтение...

Вот! Замечаю название на тканевом корешке книги, которую давно хотела заполучить. Она на полке надо мной и задвинута чуть дальше, чем нужно — как раз на границе досягаемости. Я встаю на носочки и тяну руку, пока кончиками пальцев не касаюсь корешка…

Вздрагиваю, когда чувствую под пальцами не ткань, а кожу. Опускаю взгляд в недовольном прищуре — рядом стоит Уильям. Книга уже у него в руках, но, вместо того чтобы отдать мне, он ее открывает.

— Есть такая вещь, как стремянка, — говорит он, не отрываясь от титульной страницы.

— Я бы и так достала, если бы ты не вмешался. Могу я теперь взять книгу?

Он облокачивается плечом о полку.

— «Олень-король и его Очень Большое Королевство». Это еще что за название?

— Это пародия, но очень достойная. Довольно пикантная и увлекательная. Хотя тебе не понять. — Я вырываю книгу у него из рук и поворачиваюсь к нему спиной.

— Продолжаешь изучать искусство соблазнения?

Я замираю, охваченная ужасом: вдруг он нашел мой блокнот? Но нет, скорее всего, он просто сделал вывод из моих вопросов к Монти.

Его голос понижается до хриплого шепота:

— Вини, я знаю, ты по уши в этом пари.

— Я не… — я резко разворачиваюсь к нему, но не нахожу слов, увидев эту насмешливую искру в его глазах.

Он наклоняется, опасно приближая лицо:

— Я знаю твой секрет, дорогая. Ты сама мне рассказала в ту ночь.

— Я была пьяна, — фыркаю я, задирая нос.

— Ты была уязвима и честна. — На миг из его голоса исчезает издевка. — Тебе не нужно притворяться.

— Ах да? А как насчет твоего секрета?

Он замирает, словно напрягшись.

— Моего? Какого еще секрета?

— Ты сам сказал, что тоже фальшивка.

Он опускает голову — то ли с облегчением, то ли с усмешкой. Когда он снова смотрит на меня, в глазах у него веселье:

— Это не то, о чем ты подумала. В вопросах романтического опыта я не фальшивка.

— А в чем тогда?

Он холодно усмехается:

— Мои секреты тебя не касаются. Важно то, что я пытаюсь поступить по-доброму. Не следовало заключать с тобой магическую сделку, когда ты была пьяна, и я готов это исправить. Скажи слово, и я расторгну наше пари.

Я распахиваю глаза:

— Ты можешь это сделать?

— Я фейри, и моя сторона делает нашу сделку магически обязательной. Но так как это пари с обоюдными условиями, предложенное третьей стороной, а не односторонняя сделка, составленная мной, мне нужно твое согласие. После этого я смогу вслух произнести отказ от всех условий. И все, никаких обязательств. С этого момента мы будем вести себя как цивилизованные взрослые.

Часть меня тянется к этому предложению. Я и сама знаю, что наше пари — безумие. Я могу сколько угодно бунтовать против человеческих стандартов, но это не отменяет того, что я выросла в их рамках. Сколько бы ни старалась избавиться от груза приличий, все равно внутри во мне живет голос, называющий меня старой девой. И еще один — осуждающий мои прошлые отношения. Я ненавижу эти голоса, но все равно сжимаюсь от них.

Но я не хочу сжиматься. Я хочу быть выше этих ярлыков и голосов.

Больше всего на свете я хочу получить этот контракт. Если мы разорвем нашу сделку, мне останется надеяться только на продажи. А с его отрывом за первую неделю тура как я могу надеяться продать больше? У нас была всего одна автограф-сессия вместе, и нет никаких гарантий, что следующие пройдут лучше. Даже когда мои читатели вернулись в «Полет фантазии», узнав, что я все-таки приехала, мой выход выглядел жалко по сравнению с Уильямом. И как же быть с моим исследованием? Это пари выполняет сразу несколько задач, и я не могу позволить себе проиграть.

Я глубоко вдыхаю и встречаюсь с ним взглядом.

— Мы сохраняем нашу сделку.

Его маска трескается, он издает напряженный стон.

— Черт возьми, Вини. Почему ты так упрямо… так стремишься…

Я напрягаюсь, уверенная, что знаю, что именно он сейчас не договаривает.

— Опорочить мою добродетель? Поставить под сомнение мою ценность как женщины?

— Раздражать меня, — сквозь зубы говорит он.

Я моргаю, глядя на него, на холодную ярость в его синих глазах, на сжатую челюсть. Пульс учащается. Он упирается рукой в полку рядом и наклоняется ко мне:

— Почему ты так отчаянно хочешь этот контракт, а? Ты уже опубликовала… ну, книг пять?

— Семнадцать.

— И как минимум одна стала основой для пьесы. Ты успешна, не так ли? У тебя масса возможностей. Зачем тебе бороться со мной за этот контракт?

От его тона у меня закипает кровь. Он говорит так, будто это контракт по праву его. Хотя именно он борется со мной. Я чувствую знакомую волну негодования и не сдерживаю лавину слов:

— На минуточку, Вилли. Я не получаю денег с книг, изданных в Бреттоне. Пара монет тут, пара там. Небольшой тираж. Я не видела ни малейшего прироста в гонорарах даже после того, как мою книгу адаптировали для сцены. Каждый раз, когда я приношу рукопись издателю, все заканчивается торгами и напоминанием: я бы зарабатывала больше, если бы писала лучше. А знаешь, что мой издатель считает хорошими книгами? Произведения с нравственным посылом. Предостерегающие истории. По его мнению, романы делают общество глупее, и он соглашается их печатать только потому, что на них есть хоть какой-то спрос. Но знаешь, как бы мои книги стали еще лучше? Если бы я была мужчиной. Если бы перестала писать про пульсирующие члены и просто обзавелась одним. Или хотя бы убрала одну единственную букву из своего имени и публиковалась как Эдвин Данфорт, пишущий возвышенные нравоучительные тексты. Вот тогда я бы стоила чего-то в Бреттоне.

Он смотрит на меня так, будто видит впервые: отвисшая челюсть, нахмуренные брови.

Я продолжаю:

— Ты теперь понимаешь, почему я могу быть чрезмерно обрадована шансом получить уважение, оставаясь собой? Почему я готова на все, чтобы вырваться из тьмы и безвестности? Я не богатая, Уильям. Я билась за каждую монету, которую заработала, и никогда прежде не пробовала вкус славы. Ты знаешь, каково это — увидеть мечту в шаге от себя и понять, что какой-то самодовольный ублюдок пришел и хочет ее отобрать?

Он напрягается.

— Этот контракт с самого начала должен был быть моим, — говорю я. — Тебя вообще не должно было здесь быть.

Он фыркает:

— А ты, между прочим, должна была прийти вовремя.

— Я попала в кораблекрушение. Ну… наш корабль угодил в шторм… я не обязана тебе это объяснять. Суть в том, что ты прицепился к моему туру, как морской паразит.

— Ты ошибаешься, — качает он головой. — Этот тур изначально был моим. Мне его предложили за месяцы до того, как ты подписала контракт с «Флетчер-Уилсон». В письменном виде это не закрепили, но устная договоренность была. Потом мой релиз провалился в продажах, и тур предложили тебе. Мне пришлось лично умолять мистера Флетчера пересмотреть решение. И как раз тогда он получил телеграмму о твоей задержке.

Я хмурюсь:

— Как твой релиз мог провалиться? Его читали все.

— Потому что я сам устроил подъем. За несколько недель. Я назначил интервью во всех газетах, которые согласились меня напечатать. Я появлялся в книжных. Я продавал книгу своим лицом, своим образом. Я раскрутил продажи и показал Флетчеру цифры, когда просил дать мне шанс. Я убедил его, что мне нужно живое общение, чтобы продвигать книгу, и оказался прав.

Я бросаю на него испепеляющий взгляд:

— Значит, ты и правда соблазняешь своих читателей. Своим лицом и образом.

— Да.

— Твои стихи никому не нравятся — нравится твое внимание.

Его глаза темнеют.

— Мои стихи гениальны и прекрасны. Ты бы знала, если бы у тебя был вкус.

Я качаю головой:

— Не могу поверить, что ты хочешь контракт ради этого. Ради того, чтобы обольщать читателей своим лицом, а не словами.

— Это не причина.

— Ах, да? Просвети меня тогда.

— Я не обязан тебя просвещать. Мои причины — не твое дело.

— То есть, поверхностные.

Он фыркает:

— Едва ли.

— Тогда что может быть важнее…

— Моя сестра.

Он произносит это так резко, что мне нужно время, чтобы осознать. Потом он сжимает губы, глаза расширяются от неожиданного признания. Он отворачивается и облокачивается на полку:

— Ее зовут Кэсси, — он говорит ровным тоном, несмотря на разочарование, написанное на лице. — Я ее единственный опекун. Мы по уши в долгах, но все оформлено на нее. Я работал на нескольких работах, чтобы их погасить, но этого было недостаточно. Доходы от «Июньского портрета, запечатленного в покое», спасли ее от работного дома, но долги остались. Если мы не закроем их в этом году, не сможем оплатить ее обучение в колледже.

Если он искал сочувствия, то, боюсь, свое он нашел. Если он ее единственный опекун, значит, родители их либо бросили, либо погибли. А еще ужасно осознавать, что девушку могут лишить возможности получить образование.

— Она всегда может устроиться на работу, — говорю я, хотя и морщусь. У меня самой нет никакого опыта «обычной» занятости.

И вот она, пропасть в груди. Вина, глубокая, тянущая.

Да, я боролась за свое место, да, сталкивалась с несправедливостью, но не могу сказать, что выросла в нищете. Мой старший брат оплатил мои университетские годы. Сейчас я сама оплачиваю квартиру и повседневные траты, но, если что — у меня всегда есть семейное имение. Да, придется снова стать собственностью родителей, слушаться их правил, выйти замуж и забыть о писательстве. И пусть меня от такой участи воротит, есть ведь и хуже.

— Я не хочу, чтобы она работала, — говорит Уильям. — Она… она не здорова. Работы, доступные для девушки без образования, ее просто вымотают. А еще… я хочу, чтобы она успела исполнить свою мечту, пока у нее есть время…

— А вот и вы, — говорит Дафна, подходя к нам.

Я моргаю. В голове все еще крутятся его слова. Время. Время на что?

— Я ожидала, что эта опоздает, — кивает она на меня, — но вы, мистер Хейвуд? Автограф-сессия вот-вот начнется.

Тревога пронзает меня. Не может быть, чтобы я опоздала, если пришла вовремя! Я вспоминаю, что держу книгу, и тянусь, чтобы поставить ее на верхнюю полку, но Уильям опережает меня. Не поблагодарив, бегу за Дафной, но вдруг что-то цепляет за рукав. Я опускаю глаза. Его тонкие длинные пальцы сжали ткань у моего запястья. От этого прикосновения сердце начинает колотиться сильнее.

— Попроси меня закончить все, — в голосе у него мольба. — Давай прекратим пари.

Его тревожный взгляд почти убеждает меня.

Почти.

— Ты, может, и тронул мое сердце самую чуточку, — говорю я, — но я не отступлю. Теперь я вижу, что у нас обоих есть причины бороться. Но твои не отменяют моих.

— Давай хотя бы играть честно.

— Честно? Как в твоих продажах, которые ты подогрел еще до начала тура?

— Да. Это гораздо честнее, чем наша дурацкая сделка. Она вообще не о творчестве.

— Будто это я тебя в это втянула! Ты сам меня подначивал. Почему ты так против пари, за которое ты сам несешь половину ответственности?

— Из-за гордости. Я хочу выиграть за счет своих усилий, а не соблазна. Тебя разве не задевает собственная гордость?

— Задевает. Но это далеко не самое болезненное. Знаешь, что хуже? Что ты продаешь больше книг, чем я. Что ты знаешь мой секрет и имел наглость использовать это. Что ты думал, будто так легко заставишь меня сдаться.

Он фыркает:

— Потому что я думал, что ты разумный человек. Если не снаружи, то хотя бы внутри.

— Разумный. То есть ты думал, что я в глубине души признаю: не смогу выиграть пари с тобой? — я дарю ему самую фальшивую, самую ледяную улыбку. — Вилли, никогда не недооценивай писательницу с исследовательским пунктиком.

И с этими словами я вырываю запястье из его руки и устремляюсь за Дафной по лестнице.

ГЛАВА 12

ЭДВИНА

Подпись книг проходит во многом так же, как и в «Полете фантазии». Снова Уильям оказывается куда более популярным автором. У него все время стоит очередь или толпится народ, и я быстро понимаю: он учился в Университете Гиперион на актерском факультете и был театральным актером задолго до того, как стал поэтом. А еще ему двадцать шесть — выходит, этот ублюдок опередил меня не только в продажах, красоте и популярности, но и в возрасте. Хотя, пожалуй, я могу утешиться тем, что у меня больше жизненного опыта и мудрости. Все-таки он не древний фейри с сотнями лет за плечами. Он младше меня на три года.

Но есть и отличия от предыдущей сессии — и они все к лучшему. Для начала, здесь тише, а гости ведут себя куда воспитаннее. Никто не толпится у столов после получения автографа, не болтает громко и не загораживает проход. Напротив: гости вежливо расходятся по своим делам или идут бродить между книжными полками. Даже когда они пищат от восторга при виде Уильяма или с кем-то обнимаются, голоса все равно звучат вполголоса, как и положено в библиотеке. И, что особенно приятно, я встречаю в три раза больше читателей, чем в «Полете фантазии». Похоже, слух о том, что я наконец-то добралась до тура, разлетелся. Эти искренние, живые встречи с теми, кто по-настоящему любит мои книги, трогают до глубины души.

От чего я совсем не в восторге, так это от расположения моего стола. Мне казалось, будет лучше сидеть напротив Уильяма, чем рядом, но теперь, когда наши столы стоят на противоположных концах помоста, он все время попадает мне в поле зрения. И пользуется каждой возможностью, чтобы ехидно на меня ухмыльнуться, особенно когда у него выстраивается длиннющая очередь. Я отвечаю ему то презрительной гримасой, то нарочито счастливой улыбкой, то поправляя очки так, чтобы продемонстрировать ему средний палец. Не уверена, является ли этот жест оскорбительным в Фейрвивэе, но сам факт старания уже приятен.

Не понимаю, чего он так ухмыляется после нашего разговора в разделе романов. Его бешеная популярность только доказывает, что я правильно сделала, не позволив ему расторгнуть нашу сделку. Если уж кто и должен ухмыляться, так это я.

К концу встречи я почти и забыла про Уильяма. Меня окрыляет любовь моих читателей, усталая кисть — напоминание обо всех книгах, что я подписала, и обо всех улыбках, которые вызвала. Хотелось бы сохранить это чувство навсегда: оно бы помогло мне пережить любые трудные дни. Хотя, пожалуй, следующий лучший вариант — остаться здесь. Получить тот самый контракт на три книги и гражданство. Полное погружение в мир, о котором я пишу. Новые встречи с фанатами. Да я бы все отдала, чтобы увидеть «Гувернантку и развратника» на сцене вживую.

— Отличная была автограф-сессия, друзья мои, — говорит Монти, когда мы с Уильямом заканчиваем упаковывать оставшиеся книги в ящики. Солнце клонится к закату, заливая атриум еще более теплым, медово-золотым светом. В библиотеке почти никого не осталось.

— Просто чудесная, — соглашается Джолин, прижимая к груди обе наши книги. Она пыталась как можно дольше задержаться у стола Уильяма, но, когда очередь растянулась аж до фонтана в центре атриума, Дафна прикрикнула на нее, велев двигаться дальше. Спасибо Дафне за контроль толпы. А Монти тем временем в основном торчал на перекуре. После этого Джолин пришла ко мне, и я наконец-то подписала ей «Гувернантку и фейри». Потом она настояла на том, чтобы стать моей помощницей. Правда, особой помощи мне не требовалось, с моей-то отсутствующей очередью. А затем она начала пытаться поймать взгляд Уильяма.

В тот самый час, пока она сидела у моего стола, я получала от него меньше всего ехидных ухмылок. И я правда удивлена, что он до сих пор не подыгрывает ее влюбленности. Он не может не замечать этого. По сравнению со всеми теми мужчинами и женщинами, которых он сражает наповал своей улыбкой и флиртом, с Джолин он просто вежлив. Не могу представить, чтобы она ему не нравилась. Она милая, красивая, молодая, одним словом, воплощение мужских идеалов.

Почему-то его безразличие ко всему этому меня радует.

— У нас есть два варианта, как провести последний вечер в Солнечном дворе, — говорит Монти, вырывая меня из мыслей. — Первый — ответственный: поужинать в столовой, разойтись по комнатам и утром встретиться у кареты. Второй — веселый: переодеться, поесть, немного отдохнуть… и отправиться на вечеринку в Сомертон-Хаус.

— Я за сон, — немедленно отзывается Дафна. Она сидит на одном из ящиков, глаза у нее тяжелеют. Мне вдруг становится интересно, не являются ли куницы ночными животными. Если да, то ей, наверное, сложно придерживаться дневного режима. Может, поэтому она все время дремлет.

— Вечеринка звучит чудесно, — хлопает в ладоши Джолин. — Все-таки это моя последняя ночь с вами. Завтра я уезжаю домой на поезде. — Она бросает полный надежды взгляд на Уильяма.

Но он не отвечает на ее молчаливую просьбу, и вместо этого бросает Монти многозначительный взгляд.

— Я знаю, какие вечеринки устраивают в Сомертоне, — говорит он.

— Значит, ты знаешь, что это идеальное место, чтобы наконец продвинуться в вашем пари. — Он поднимает брови и обращается ко мне: — Ну что скажешь, мисс Данфорт?

Я была так окрылена сегодняшним подписанием книг, что даже не вспоминала о пари. В груди сразу становится тесно от волнения или тревоги. Это может быть мой первый шанс приступить к задуманному исследованию. Первый шанс получить очко в этом соревновании с Уильямом. Не могу утверждать, что он не успел заработать одно еще прошлой ночью, но Джолин, вернувшаяся в общежитие перед полуночью, была слишком раздражена, а значит, есть надежда. Судя по ее рассказу, она бродила по коридору у его комнаты целых два часа, а он так и не вышел. Из их комнаты выходил только Монти, и сообщил, что Уильям лег спать пораньше.

Я бросаю взгляд на соперника. Его глаза расширяются, он едва заметно качает головой. Явно пытается убедить меня отказаться от затеи. Но для меня это звучит как приглашение. Если он не хочет, чтобы я шла на вечеринку, то, значит, я туда обязательно пойду.

— Ты права, Джолин, — говорю я, поднимая подбородок. — Вечеринка действительно звучит заманчиво.

Сомертон-Хаус — это большое частное поместье в городе, расположенное среди других роскошных особняков. Находится всего в нескольких кварталах от университета. Мы проходим через кованые ворота и подходим к двери. Изнутри доносятся приглушенные звуки знакомой оперы.

Я обмениваюсь взволнованным взглядом с Джолин, чья рука вцепилась в мою. На домашних вечеринках я раньше не бывала — только на паре светских балов и редких садовых приемах у нас в доме. Даже в колледже я почти не участвовала в общественной жизни, все свои силы посвящая учебе и письму. Не уверена, что в Женском колледже Бреттона ночная жизнь вообще существовала, у нас строго следили за распорядком и соблюдением комендантского часа.

Монти затягивается своей сигариллой и стучит дверным молотком по латунной пластине. Дафна осталась в библиотеке, так что нас только четверо. Я вздрагиваю скорее от предвкушения, чем от холода. Уже стемнело, но воздух все еще теплый. Не такой душный, как в день прибытия, но достаточно теплый, чтобы я сменила свое платье с длинными рукавами на вечерний шелковый наряд с кружевными короткими рукавами, свободным силуэтом и квадратным вырезом. Это одно из самых модных платьев в моем гардеробе — его стиль вдохновлен более воздушной, легкой модой фейри, которая уже начала проникать даже в Бреттон.

Джолин же в алом бальном платье, и я начинаю сомневаться, не выгляжу ли слишком просто. С другой стороны, Уильям с Монти снова в повседневных брюках и рубашках с расстегнутыми воротами, как в день, когда мы прибыли в Солнечный двор. Может, это мы с Джолин нарядились чересчур? Тем более, что, похоже, именно эти двое знают, что собой представляет Сомертон-Хаус.

Дворецкий открывает дверь. Они с Монти обмениваются парой, шепотом сказанных фраз, после чего тот кланяется, приглашая нас внутрь. Опера слышится громче, и когда мы проходим по коридору в главный вестибюль, становится ясно, откуда она доносится. В центре зала стоит фейри с сияющей золотистой кожей и бронзовыми переливчатыми волосами — ее впечатляющее сопрано наполняет воздух пронзительной мелодией любви и утраты. Первым порывом мне хочется попятиться, боясь, что мы своим приходом прервали ее выступление. Но стоит мне оглядеться, и тревога уходит. Кто-то внимательно слушает певицу, а кто-то спокойно болтает в уголках, едва замечая ее. Другие и вовсе развалились на креслах и диванах, прислонились к стенам, рисуя ее в блокнотах. Воздух наполнен дымом и запахом алкоголя. Это совсем не тот изысканный вечер, какой я себе представляла: с формальным ужином, танцами и отдельными комнатами для мужчин и женщин. Здесь все иначе: полная свобода и смешение. Все общаются друг с другом, атмосфера раскованная.

Видимо, это и имел в виду Уильям, когда говорил, что знает, какие вечеринки устраивают в Сомертон-Хаусе. Он, похоже, считал, что мои хрупкие человеческие чувства не выдержат такого разгула.

— Уильям Хейвуд, неужели это ты? — человеческий мужчина с густыми усами, трубкой и аккуратно зачесанными темными волосами бодро направляется к нам. На вид он лет на десять старше меня. Из одежды на нем лишь бордовый шелковый халат. Он хлопает Уильяма по плечу и говорит сквозь трубку. — Слышал, ты в городе, но не ожидал увидеть тебя в Сомертон-Хаусе. Это твои друзья?

Он оглядывает меня и Джолин с заметным одобрением, потом переключает внимание на Монти. Вынимает трубку изо рта, принюхивается, а потом, приподняв бровь на сигариллу Монти, достает из кармана халата ароматный мешочек с лавандой и протягивает его с заговорщицким видом:

— Попробуй Лунный лепесток. Расслабляет куда лучше.

Глаза Монти загораются.

— За это — спасибо, — и он, не дожидаясь формального представления, уходит вприпрыжку.

Уильям закатывает глаза, но мужчина, похоже, не обижается.

— Грейсон, это был Монти, младший публицист в «Флетчер-Уилсон», моем издательстве. Это мисс Эдвина Данфорт, моя коллега по перу, а с ней ее подруга мисс Джолин Вон. Мисс Данфорт, мисс Вон — это Грейсон Сомертон, наш хозяин и мой бывший наставник.

— В поэзии? — спрашивает Джолин с явным интересом.

Мистер Сомертон хмурится.

— Нет, актерском мастерстве. Я проводил здесь много постановок, и Уильям был одной из самых ярких звезд. — Он поворачивается к Уильяму: — Удивлен был узнать, что ты прославился на странице, а не на сцене.

Уильям сглатывает, потом на его губах появляется кривая усмешка:

— А что такое пустая страница, если не еще одна сцена?

Мистер Сомертон делает затяжку, отвечает скупой улыбкой, но больше ничего не говорит. Затем он поворачивается ко мне и Джолин:

— Раз вы у нас впервые, проведу вам экскурсию. Здесь, в вестибюле, у нас музыкальный зал. Салон слева — для живописи, там стоят мольберты. В кабинете лучшие напитки. В библиотеке — импровизированная сцена для чтецов. На юге второго этажа — комнаты для лепки, живописи, фортепиано и арфы. А в северном крыле…

— Они не пойдут в северное крыло, — перебивает Уильям.

Я перевожу взгляд между ними.

— Почему? Что там?

Мистер Сомертон возится с трубкой, отказываясь встречать мой взгляд.

Уильям смотрит прямо в глаза:

— Не ходи в северное крыло. Предупреждаю.

Неужели он до сих пор не понял? Если хочешь, чтобы я что-то сделала, запрети это мне.

Я делаю реверанс в сторону мистера Сомертона:

— Спасибо за теплый прием. С нетерпением жду знакомства с вашим прекрасным домом.

Он кивает, а я увлекаю Джолин к широкой изогнутой лестнице.

— Куда ты собралась? — голос Уильяма звучит резко.

Я бросаю на него кокетливый взгляд через плечо:

— В северное крыло, конечно же.

ГЛАВА 13

УИЛЬЯМ

Спасать Эдвину от нее самой — не моя забота. Если она хочет позора, что ждет ее в северном крыле, это ее личное дело. Кто я такой, чтобы мешать? И все же, пока я об этом думаю, ноги предательски дергаются, будто вот-вот сорвутся с места, грудь жжет от раздражения с каждым ее шагом вверх по лестнице. Стоит ей ступить на площадку, как я уже мчусь за ней, бросив Грейсона на полуслове. Не то чтобы я вообще его слушал.

— Мисс Данфорт, — окликаю я.

Толпа здесь куда плотнее, гости снуют из комнаты в комнату, болтают в коридорах. Я зову ее снова, уже по имени, и она резко замирает. Наверняка удивилась, что я назвал ее по имени, а не Вини. Но и вправду, кто будет кричать «Вини» посреди домашней вечеринки?

Она упирает руки в бока:

— Уильям, зачем ты за мной увязался?

Этот вопрос застает меня врасплох. Приходится на секунду задуматься: а и правда, зачем? Не могу сказать, что я ее саботирую. То, что она найдет в северном крыле, никак не поможет ей в нашем пари. По крайней мере, не сразу. Можно было бы свалить это на инстинкт старшего брата, мол, защищаю, как делал бы это для сестры. Но ничего братского к Эдвине я не испытываю. Все, что она делает, выводит меня из себя. Она — заноза.

Так что же тогда? Просто потому, что она человек, а я знаю, насколько люди хрупки? Жизни их коротки, тела — подвержены недугам, от которых мне не страдать никогда.

Последняя мысль будто выбивает воздух из груди. Да, я слишком хорошо знаю, что такое человеческая хрупкость.

Может, дело в этом.

Я вновь натягиваю маску Уильяма Поэта и понижаю голос, чтобы слышала только она:

— Даю тебе последний шанс прислушаться к моему мудрому совету, Вини-Пух.

Она вскидывает брови, ноздри раздуваются.

— Если бы ты и правда хотел, чтобы я к тебе прислушалась, не называл бы меня так.

Черт, а ведь она права. Но я не смог удержаться. Уильяму Поэту просто жизненно необходимо ее дразнить. Это лучшие моменты его роли.

— Более того, — говорит она, — если бы ты хотел по-настоящему погасить мой интерес к северному крылу, ты бы предложил стать моим персональным провожатым. Тогда бы я и не подумала туда идти.

— Прекрасно, — скрежещу я зубами. — Я буду твоим провожатым. Ну что, идем?

— Какой же вы джентльмен, — вставляет Джолин, напоминая о своем существовании. Все это время она стояла рядом с Эдвиной, уставившись на меня с обожанием. Только вот, когда рядом Эдвина, все остальное исчезает. Настолько она надоедливая.

— Слишком поздно, — говорит Эдвина. — Я все равно иду.

Она поворачивается и уходит. Джолин переводит взгляд с нее на меня:

— Идем?

— Ты — нет.

Стоило это сказать, как я сразу понял: прозвучало чересчур резко. Джолин опустила глаза, словно щенок, которого отругали. Возможно, меня должно было это тронуть, но меня куда больше занимало, как бы побыстрее догнать Эдвину. Я натягиваю самую обаятельную улыбку:

— Северное крыло — неподходящее место ни для вас, ни для мисс Данфорт. Я провожу ее туда и прослежу, чтобы она благополучно вернулась.

— Но я тоже хочу пойти.

Я картинно склоняю голову, затем снова встречаюсь с ней взглядом:

— Я еще могу смириться с тем, что Эдвина войдет в столь сомнительное место, но что ты — нет. Я бы себе этого не простил. Поверь, мисс Вон. Я вернусь, и у нас с тобой будет возможность наконец поговорить наедине.

Она покачивается на каблуках, едва не падая от восторга:

— Правда?

— Правда. А теперь оставайся в южном крыле и жди меня.

— Ты вернешься за мной, — повторяет она, почти шепча. Губы приоткрыты, взгляд мечтательный, прикован к моим.

Я делаю шаг назад и утешительно похлопываю ее по плечу, а потом бегу за Эдвиной.

На избавление от мисс Вон ушло больше времени, чем я рассчитывал. Когда я наконец догоняю Эдвину, она уже заворачивает в коридор, ведущий к северному крылу.

Услышав мои шаги, она оборачивается и закатывает глаза:

— Я уже сказала. Твоя заявка на роль спутника опоздала. Я иду — с тобой или без тебя.

— Со мной, — парирую я. — Хочешь ты того или нет. По крайней мере, так я смогу вытащить тебя, когда ты в обморок хлопнешься.

— Почему я должна… О. — Она резко замирает, разворачивается ко мне. — Там пауки? В северном крыле террариум?

Паника в ее глазах — вот что почти заставляет меня расхохотаться. Если бы мог подтвердить ее страх, наверняка она бы сдалась на месте. Но теперь, когда мы одни, я снова соскальзываю из роли. Врать я могу только в образе Поэта. А если ложь не сработает, и она все равно туда пойдет, она узнает, что я умею лгать. А это секрет, которым я делиться не намерен.

— Нет там пауков, — наконец говорю я.

Она с облегчением выдыхает и идет дальше:

— Пауки — единственные существа, которым я не даю шанса выжить.

— Вот значит как, есть кто-то, кого ты ненавидишь больше меня?

— Только один, — с важным видом кивает она.

Мы доходим до белых дверей с золотыми ручками. По обе стороны стоят лакеи в белоснежных костюмах. Молча они вручают нам по стеклянному флакону и распахивают двери.

— Это что еще? — шепчет Эдвина, встряхивая флакон.

— Расскажу, когда войдем, — говорю я, пряча флакон в карман брюк.

Мы переступаем порог, и лакеи молча закрывают за нами двери. Как только они захлопываются, по телу разливается тяжесть — липкий страх оседает в костях. В полутемном коридоре в воздухе висит густой запах ладана. Где-то впереди слышны приглушенные звуки, и с каждым шагом мышцы напрягаются сильнее. Мне уже хочется повернуть назад. В памяти всплывает единственный раз, когда я бывал в северном крыле. Я отгоняю эти воспоминания. Сейчас дело не во мне. В Эдвине. Ей нельзя сюда одной. Чем раньше она поймет, что это за место, тем скорее мы уйдем.

Шаг за шагом звуки становятся все громче, различимее, пока коридор не выходит в просторный круглый зал. По стенам — ниши с мягкой мебелью: там диван, тут кресла, вон — качели. В каждой — обнаженные тела, извивающиеся в неком подобии живой инсталляции. По залу расставлены еще кресла, кушетки, мольберты — для тех, кто хочет «творить» свое искусство. Стоны, охи и хрипы сливаются в странную симфонию публичного наслаждения.

Ко мне подступает тошнота. Не потому, что секс мне противен. Секс — это красиво. Приятно. Но у меня есть причины ненавидеть это место. И сейчас оно выбрасывает наружу все то, что я пытался забыть. Паника. Унижение. Стыд.

— Ох! — голос Эдвины отвлекает как никогда кстати.

Я поворачиваюсь к ней. Она приподнимает очки, подталкивая их выше на переносице — знакомый жест. Я видел его весь день, наблюдая за ней на автограф-сессии. Привычное движение успокаивает и тут же пробуждает инстинкт защитника. Я же поэтому здесь.

Ее рот приоткрывается, глаза округляются:

— Господи. Это... оргия?

Я потираю подбородок, сдерживая желание прикрыть лицо рукой.

— Это клуб вуайеристов⁸.

— Это... это...

— Мы можем уйти, — мягко говорю я. — Просто развернемся и забудем, что это было. Я могу держать тебя за руку, если ноги подкашиваются. Клянусь, дразнить не буду…

— Это потрясающе!

Я моргаю, ошеломленный ее реакцией. Она подходит к ближайшей нише, где один мужчина сидит за другим на бархатном диване. Сложив пальцы у подбородка, Эдвина оглядывает пару с разных ракурсов.

— Вот это Йоханнес, а это Тимоти, — говорит она, когда я подхожу ближе.

Я понятия не имею, кто такие Йоханнес и Тимоти, но, если не ошибаюсь, она уже упоминала эти имена, когда была пьяна.

Она поднимает ладонь, шевелит пальцами и наклоняется ко мне:

— Видишь, как он поддерживает его яйца? Гениально. Прекрасно. Я это использую.

Она переходит к следующей нише. Я… в ступоре. Она единственный человек в комнате, комментирующий происходящее так, словно это просто картины в музее. Все остальные либо засунули руки в брюки или под юбку, либо облокотились на мебель.

Эдвина — самая странная женщина, которую я когда-либо встречал.

Я иду за ней, стараясь не пялиться никуда, кроме нее, и держу руки в карманах в попытках выглядеть непринужденно.

— У него телосложение затворника-барона, — говорит она, указывая на фейри, вдавливающего свою темноволосую партнершу в стену. — А она почти вылитая моя гувернантка из книги. Смотри, как он вцепился ей в волосы.

Она повторяет движение: пальцы сцепляются в невидимые пряди, точно, как у мужчины в нише.

Качает головой, на ее лице написана тоска:

— Вот если бы я так описала сцену в катакомбах, было бы намного лучше. Хотя нет, руки у нее расположены просто отлично.

С глазами, прикованными к паре, она разворачивается ко мне. Двигается как кукла, резко и механично. И в следующий момент прижимается ко мне. Я резко вдыхаю, когда ее ладонь ложится мне на талию. Брови нахмурены: она все еще смотрит на пару, не на меня. Повторяя движения женщины, ее вторая рука тянется вверх, обвивает мою шею, пальцы проникают в волосы у затылка.

Я так ошеломлен этой внезапной близостью, что замираю. Сердце грохочет, по телу пробегает дрожь, когда ее пальцы мягко впиваются в кожу на затылке — первое приятное чувство с того момента, как я оказался в этом зале.

Она вздыхает:

— Все не так. Я ниже нее, и ты не прижал меня к стене…

Фраза повисает в воздухе, как только ее взгляд встречает мой. Вспышка испуга в глазах, негромкий вскрик — она осознает, насколько мы близки и где лежат ее ладони. На одно единственное, странное мгновение я чувствую, что хочу прижать ее к себе и положить руки на ее талию. Но, прежде чем я успеваю сдвинуться, она отшатывается, будто я обжег ее.

— Прости! — пищит она, закрывая рот руками. Ее щеки заливает румянец.

Я прочищаю горло и собираюсь сказать, что все в порядке, что я не против быть ее подопытным. Но в этот момент к ней подходит сатир. Верх у него — человеческий, мускулистый, кожа блестит, будто смазана маслом. Нижняя половина — покрыта коричневым мехом, ноги — с копытами. Он почтительно кивает и указывает на свободный диван.

— Не желаешь присоединиться?

Мои руки мгновенно выскакивают из карманов, пальцы сжимаются в кулаки. Я на волоске от того, чтобы встать между ними, но сдерживаюсь. Кто я такой, чтобы вмешиваться? Я был неправ: зря считал Эдвину слишком «приличной» и слишком человеческой для этого крыла. Ей здесь нравится. Она имеет на это полное право.

Она переводит взгляд с сатира на диван, потом снова на сатира. Глазами медленно скользит по его телу, явно оценивая внушительный рельеф блестящих мускулов. Возможно, я бы тоже нашел это привлекательным, если бы мне самому не было так чертовски неуютно. Она смотрит ниже — туда, где плотный торс переходит в покрытые мехом бедра. И вот там ее взгляд замирает. Цепляется за его, мягко скажем, впечатляющий — и, без сомнения, эрегированный — член.

— О. Ты… ты уже готов. Понятно.

— Я бы с радостью ощутил твой рот на мне, — говорит он.

Взгляд Эдвины возвращается к его лицу. Щеки в один миг теряют весь румянец.

— Я? Мой?

— Да, красавица.

Она понижает голос до нервного шепота:

— Мне… это же можно считать исследованием, да? Но… но, эээээээ…

Боюсь, она будет издавать этот звук вечно, и я, наконец, поддаюсь порыву встать между ними. Поворачиваюсь к Эдвине:

— Если ты думаешь, что это поможет тебе выиграть наше пари, подумай еще. Мы договорились, что интим должен происходить за закрытыми дверями спальни. А в северном крыле, Вини, никаких дверей нет. И спальни у нас в общежитии.

На ее лице тут же появляется облегчение. Она наклоняется в сторону сатира:

— Боюсь, мне придется отказаться. Но спасибо за предложение.

Он с достоинством кивает и отправляется предлагать себя следующей.

— Ему стоит поосторожнее, — бормочет Эдвина. — С такой штукой можно и глаз выколоть.

И вот уже, будто ничего не было, она с воодушевлением переходит к следующей паре, расположившейся в большом кресле с подлокотниками.

— Посмотри, как нежно она ласкает соски своей возлюбленной! — восклицает Эдвина и тянет меня за рукав. — Разве это не прекрасно? Все бы отдала, лишь бы сейчас у меня были ручка и блокнот.

Женщина из этой пары открывает глаза и хмурится — ей явно не по душе столь пристальное внимание.

Я осторожно касаюсь плеча Эдвины и оттягиваю ее назад:

— Знаешь, этот клуб, конечно, живет за счет вуайеризма, но твое внимание уже переходит границы.

Она, наконец, замечает раздраженный взгляд женщины и складывает руки в извиняющемся жесте. Но, несмотря на это, ее взгляд становится только внимательнее, когда пара возвращается к занятию любовью.

— Она провела бархатистым язычком по упругой, розовой вершине своей аккуратной, каплеобразной... — начинает Эдвина мечтательно и с придыханием.

— Не надо озвучивать, — цежу я сквозь зубы. — Да боги, это неловко…

— Уильям, это ты? — женский голос заставляет меня напрячься до предела.

— Блядь. — Последняя, кого я хотел бы здесь видеть, — это Мередит.

Охваченный паникой, хватаю Эдвину за руку и тащу через комнату в другой коридор. Здесь вдоль стен тянется череда помещений без дверей. Изнутри доносятся все те же стоны, шлепки и томные всхлипы. Я быстро увожу Эдвину на другую сторону, где нас встречает долгожданный прохладный ветерок. Здесь свет тусклее, а проходы завешены полупрозрачными занавесями.

Мы влетаем на круглый балкон, но перила уже заняты. На них, совершенно обнаженная, сидит дриада с зелеными листьями в волосах. Ее голова запрокинута, поза — опасно неустойчивая. А ее любовник, фейри-ящер с чешуйчатой зеленой кожей, в этот момент нежно ласкает ее между ног.

— О-о-о! — восклицает Эдвина, и пара вздрагивает. Дриада чуть не падает, но в последний момент удерживается. — Это так опасно, но так сексуально!

Я тут же утаскиваю ее прочь. К счастью, следующий балкон пуст. Я выдыхаю и опираюсь на перила, позволяя голове повиснуть, пока стараюсь собраться с мыслями. Сейчас я так далек от Уильяма Поэта, что даже смешно.

Здесь, на балконе, тишина. Легкий ветер глушит стоны изнутри, а снизу доносится музыка, и это помогает отвлечься.

Спустя несколько секунд рядом появляется Эдвина. Она тоже опирается на перила, пристально глядя на меня.

— У тебя все в порядке, Уильям?

Ее мягкий тон и то, как она произносит мое имя — не Вилли, не мистер Хейвуд — успокаивают. Я лишь молча киваю.

— Раньше я была слишком занята, чтобы это заметить… но тебе ведь здесь не нравится, да? Для тебя слишком… возбуждающе? Ты… ты можешь не стесняться, если у тебя эрекция. Я только что лицезрела член сатира, Уилл. Думаю, ты меня ничем уже не удивишь.

— Ты только что превратила попытку утешить меня в укол по моему мужскому достоинству?

— Укол — самое подходящее слово. Прости! Не стоило подкалывать тебя в таком жалком состоянии. Но это так легко!

Мои губы трогает улыбка. Я разворачиваюсь к ней. Она права. Подкалывать друг друга так же легко, как дышать. И почему-то утешительно. Пара ее слов, пусть даже колких, и я снова чувствую себя собой. Настоящим собой. И этого сейчас достаточно.

Она хмурится и делает шаг ближе. Кладет руку мне на плечо, и я вспоминаю, как она обняла меня в зале. Сердце сразу подскакивает, но на этот раз по приятной причине — не как при нашем забеге, когда я услышал голос Мередит.

— А если серьезно, — говорит она. — Все в порядке?

— Да. Просто… у меня здесь своя история. Она связана с вещами, о которых я предпочел бы не вспоминать.

Ее рука соскальзывает с моей. Мне сразу становится холоднее без ее касаний.

— Женщина, которая позвала тебя… она была твоей любовницей?

— Нет, не совсем. — Я колеблюсь. Зачем ей знать? Но не хочу, чтобы этот наш спокойный момент кончался. — Я участвовал в событиях северного крыла всего один раз.

Ее лицо озаряется интересом:

— И как? Это было… поучительно? Просветляюще? Черт. — Она бьет себя по лбу. — Конечно, нет. Ты ведь именно это и пытаешься мне сказать, да?

— В целом, да. Но ты недалеко ушла в своих предположениях. Северное крыло — это не просто клуб вуайеризма. Оно также служит для актеров, чтобы они побороли страх сцены. Если актер может принять участие в таком интимном действии, как секс на публике, и при этом получать удовольствие и быть убедительным, то выступить перед обычной аудиторией — плевое дело. По крайней мере, так всегда считал Грейсон. Как я уже говорил, он был моим наставником. Хотя он и не связан с университетом напрямую, он устраивал вечеринки для студентов и выпускников, и поддерживал разные виды искусства. Его советы помогли мне стать одним из самых высоко оцененных актеров школы. Меня считали гением. Будущей звездой Фейрвивэя. Я провалил только один аспект актерского мастерства — любовные сцены.

— В смысле… — Она нахмурилась.

— Поцелуи, сцены любви. Я застывал. Несмотря на весь мой личный опыт, я не мог их играть. Именно это рушило мою игру.

— А, — говорит она. — Потому что чистокровные фейри не могут лгать. А значит, ты не мог изображать любовь. Но как же тогда фейри вообще играют на сцене?

— Самые талантливые фейри умеют полностью вжиться в роль. Магия, мешающая нам лгать, не мешает говорить правду от лица персонажа. Я был одним из таких актеров. — Я опасно близок к тому, чтобы выдать секрет, известный лишь немногим: я умею делать это не только на сцене.

— Это так интересно, — говорит она. — Значит, ты можешь лгать, но только когда играешь. А в чем тогда была проблема? Я ведь видела, как ты флиртуешь с незнакомками. Неужели на сцене это так сильно отличается?

— Флирт — легко. А вот поцелуй… это другое. По крайней мере, для меня. Я просто не могу поцеловать кого-то, если не испытываю настоящего влечения. Даже в роли. Поэтому я всегда выбирал роли без романтики — по крайней мере, без поцелуев. А потом, два года назад, мне предложили пройти пробы на роль, которая могла бы прославить меня на весь остров. Роль, которая могла изменить всю мою жизнь. Роль, которая положила конец моей карьере.

Я сжимаю челюсть. Не хочу говорить дальше. Не должен.

Но признание вырывается прежде, чем я успеваю себя остановить:

— Это была постановка «Гувернантка и развратник».

ГЛАВА 14

ЭДВИНА

У меня отвисает челюсть. Сегодня Уильям меня уже не раз удивлял — сначала своей неловкостью в северном крыле, потом тем, как откровенно со мной говорил, стоя на балконе. Но этого я никак не ожидала.

— Ты играл в «Гувернантке и развратнике»? В пьесе по моей книге?

Он потирает лоб:

— Моя история не из тех, что заканчиваются счастливо, Вини.

Ах да. Он ведь начал все это, чтобы объяснить, откуда в нем поднялась такая паника, когда он сбежал из зала для вуайеристов. Приходится напрячься, чтобы не поддаться самодовольству и не накинуться с вопросами про постановку. Было красиво? Зрители ахали? А костюмы, какими были? Вместо этого я просто киваю, поощряя продолжить.

— Как ты, наверное, уже поняла, — говорит он, — главная роль включала не просто поцелуй, а сцену секса. Даже несколько. Понятно, что на сцене все не по-настоящему, но выглядело это убедительно. Я знал, что будет сложно, но мне нужна была эта роль. Мне нужен был карьерный скачок. И доход, который помог бы выбраться из долгов. Да, в университете я был вундеркиндом, но за его пределами оказался просто одуванчиком в саду ухоженных роз. Я жаждал эту роль. И получил ее. Прослушивание вышло блестящим — только потому, что там не было поцелуев. Но я знал: любовные сцены не обойдут меня стороной. Я пошел за советом к Грейсону, и он предложил попробовать себя в северном крыле. Думал, если я привыкну к интиму на глазах у публики, мне станет проще играть подобные сцены. Я выбрал в партнерши Мередит. Мы были старыми друзьями с университета. Я ее не любил, но она хотя бы мне нравилась.

В груди предательски колет зависть. Конечно, она ему нравилась. Я ведь увидела ее раньше, чем он утащил меня прочь. Высокая, пухлые розовые губы, роскошные формы и гладкие черные волосы.

Уильям откидывается к перилам, скрестив руки на груди. Его взгляд устремлен в пустоту.

— Я страшно нервничал. Больше, чем перед любым кастингом или выступлением. Но Мередит старалась меня отвлечь. Мне даже удалось начать поцелуй, хоть и сомневаюсь, что он получился удачным. Даже симпатия к ней не смогла заглушить мой ужас перед публикой. Мы дошли до прикосновений, но мне казалось, будто меня и в теле-то нет. Наверное, я как-то продержался достаточно долго, чтобы Мередит решила: я готов к большему. Она сняла с меня рубашку, потом стянула с себя сорочку. И вот, как только она опустилась до уровня талии и оголила ее грудь, я достиг предела. Голова кружилась, я ненавидел то, что чувствовал. Ненавидел все, что происходило. И тогда меня вырвало прямо на нее.

У меня отвисает челюсть:

— Тебя… стошнило. На нее.

— Прямо на ее прекрасную грудь.

Я не успеваю подавить смех. Он вырывается с хриплым всхлипом:

— Прости.

Он едва заметно улыбается:

— Видимо, публичный секс — совсем не мое.

Из меня вырывается новый приступ смеха, но я прикрываю рот рукой, пока не справляюсь с собой.

— И что было потом? Ты ушел из постановки?

— О, Эд, все самое позорное еще впереди.

Я неосознанно подаюсь ближе:

— Ну, расскажи.

— Тебе ведь нравится это, да?

— Немножко.

Я ожидаю, что он тут же замкнется, осознает, как много наговорил. Но он все так же улыбается уголком губ:

— Тогда поведаю и худшее. Нет, я не поступил разумно и не ушел сам. Вместо этого я упорно продолжал репетировать сцены с поцелуями. Режиссер был крайне разочарован моими потугами, но я пообещал, что буду работать над собой. Затем настал день первой репетиции любовной сцены. И не простой — на нее пришли посмотреть коллеги режиссера: продюсер, кастинг-директор и агент по талантам. Большие шишки. Те, перед кем особенно важно произвести впечатление. Как думаешь, какое впечатление я произвел?

Я таращу глаза:

— Пожалуйста, только не говори, что…

— Меня, Уильяма Хейвуда, вырвало прямо на всемирно любимую актрису Грету Гартер.

— Грету Гартер? У тебя была роль с Гретой Гартер?!

Даже я слышала про эту актрису. Человеческая звезда с острова Фейрвивэй. Новая, но стремительно растущая. Настолько, что уже выступала за пределами страны. За месяц до отъезда из Бреттона я ходила с семьей в театр и осталась в восторге от ее главной роли. Она была так же прекрасна, как и талантлива.

— Не один раз, Вини. Дважды.

— Дважды? — я не знаю, смеяться мне или рыдать.

Он кивает:

— В первый раз я попытался списать все на плохое самочувствие. Во второй режиссер понял, что я не тяну эту роль. Он меня уволил, но прежде отчитал за то, что я не сообщил о своей «особенности» заранее. Он был зол и имел на это полное право. Я потратил его время и стал причиной задержки постановки, пока мне искали замену. И хотя это не попало в прессу, за кулисами слухи разошлись. После этого меня звали только в роли второго плана.

У меня опускаются плечи:

— Значит, ты так и не сыграл в моей пьесе.

— О нет, сыграл, — говорит он. — Режиссер великодушно дал мне роль Садовника номер три.

— Я ведь даже не писала никакого садовника.

— Ну, я был примерно, как декорация.

Теперь я начинаю понимать, почему он так отчаянно хочет добиться чего-то в поэзии. Его первая страсть уже потерпела крах. Но у него хотя бы есть вторая. Я не представляю, что бы делала, если бы разрушила свою мечту стать писательницей.

Он вздыхает, и я рассматриваю его в профиль. Как лунный свет ложится на его лицо, обостряя скулы и линии носа. От этого вида забывается все: и наши ссоры, и его надменность. Я вспоминаю, как увидела его впервые — красивого, таинственного. Тогда восхищение сменилось раздражением в один миг. Оно и не прошло полностью, но теперь… теперь все сложнее. Он ведь и правда может быть тем самым надменным ублюдком. Но сейчас передо мной стоит совсем другой Уильям — уязвимый, сломленный артист, который пошел за мной в северное крыло, потому что боялся, что мне там будет так же не по себе, как и ему.

Что-то тихо трескается внутри меня.

Взгляд Уильяма резко метнулся ко мне, словно он услышал, как что-то хрустнуло у меня внутри. Он развернулся в мою сторону, поза была расслабленной — кажется, он оправился от своего унизительного воспоминания — и теперь разглядывал меня из-под прищуренных век. Нас разделяли лишь дюймы, но я не ощущала желания отступить назад.

— Ты и правда впечатляешь меня, Вини.

Я вскидываю бровь:

— Чем именно?

— Тем, что ты совсем ничего не боишься. Это безрассудно, ты упряма, как сорняк, но идешь вперед без колебаний. В северном крыле ты нисколько не смутилась. А я ведь был уверен, что ты упадешь в обморок при виде первого же обнаженного тела.

— Да что ты, это было чудесно! Словно мои персонажи ожили. Я наконец могла изучить позы, которые раньше только описывала. Так жаль, что я не взяла с собой блокнот.

— Ты всегда так методично подходишь к сексу?

Меня слегка задевает его вопрос, но в его голосе нет ни тени осуждения. Видя открытое выражение его лица, я понемногу расслабляюсь.

— Ну, это ведь моя работа. Или ее часть.

— Да, но, если говорить не о писательстве. Тебе вообще доставляет удовольствие физическая близость? Когда мы вышли сюда, ты спросила, не слишком ли я возбужден, но что насчет тебя? Тебя возбуждают такие сцены? Или мысли о них? Если нет — это нормально. Просто интересно.

Я обдумываю его слова. И правда: все в северном крыле реагировали возбуждением, а я вела себя как исследователь. Наверное, это выглядело странно.

— Да, у меня тоже бывают сексуальные желания, если ты об этом. Просто… мне легко абстрагироваться от происходящего и смотреть на все объективно. Когда я наблюдала за теми парами, я вовсе не представляла себя на их месте. Даже не как зрителя. По-настоящему я…

Я осекаюсь, в ужасе от того, что чуть не проговорилась. Ведь только тогда, когда я использовала Уильяма как подопытный экспонат, пытаясь повторить ту позу, я вдруг стала частью происходящего. Когда я встретилась с ним взглядом, почувствовала, где лежат мои руки, ощутила жар его тела, я полностью погрузилась в момент. Моя ладонь в его волосах, пальцы, сцепленные у основания его черепа, вторая рука на его талии, пульсирующая от напряжения его живота, от того, как тяжело он дышал. Мне казалось, сердце сейчас вырвется из груди. И сейчас, когда я вспоминаю это, пульс вновь учащается.

— Точно, — говорит Уильям, и я замираю, решив, что он прочел все у меня на лице. — Ты про сатира.

Я моргаю:

— Ах. Да! Про сатира, конечно.

Он, конечно, прав. Его предложение тоже заставило меня погрузиться в происходящее, но рядом с Уильямом это ощущалось куда более волнующе.

— Я не переборщил, когда вмешался?

— Нет, я тебе благодарна. Я была не готова к тому, что он предложил. Я… я хочу попробовать такие вещи. В научных целях, разумеется. Я даже подумала, может, и правда согласиться, но… — я содрогаюсь.

Уильям наклоняется ближе и касается пальцем моего подбородка. Я замираю от этого прикосновения. Он чуть приподнимает меня за него, чтобы я встретилась с ним взглядом.

— Не делай того, чего тебе не хочется.

— Я хотела…

— Я не про логическое «хочу». Не делай того, к чему себя нужно уговаривать.

Я прищуриваюсь:

— Почему? Потому что делать что-то ради самого действия — это плохо?

— Нет. Потому что тебе понравится куда больше, если ты будешь делать это ради удовольствия, а не ради исследования. Ты ведь испытывала удовольствие, правда?

Я глотаю воздух. С поднятым подбородком это выходит резко и неловко. И, похоже, его вопросы пробуждают мою упрямую сторону.

— Конечно испытывала.

— С партнером или только в одиночку?

— У меня были партнеры.

— Но получала ли ты от них удовольствие?

Грудь сотрясает резкий вдох. Почему слово удовольствие из его уст звучит так обжигающе? Почему оно так кружит голову?

— Я испытывала удовольствие, Вилли.

— Значит, одна. Ты себя трогаешь?

— Иногда.

Он отпускает мой подбородок и выпрямляется. Я машинально смещаюсь в сторону, но теперь за спиной у меня балюстрада. Он наклоняется, ставя руки по обе стороны от меня.

— Ты никогда не мечтала, чтобы на месте твоих пальцев оказался кто-то другой? — тихо спрашивает он. — Кто-то, кто заставит твое сердце вырываться из груди и доведет до слез от экстаза?

— Такие партнеры существуют только в моих книгах.

— Думаешь, то удовольствие, о котором ты пишешь, невозможно в реальности? Мне кажется, ты просто еще не встретила нужного человека. Может, Монти и прав: тебе просто нужно узнать, что тебе нравится.

Я не могу вымолвить ни слова. Он стоит слишком близко. Его взгляд скользит к моим губам, голова чуть наклонена. Одна рука отрывается от перил и ложится мне на ключицу. Дыхание перехватывает. Его пальцы медленно скользят к основанию горла, а затем опускаются ниже — ладонь плотно прижимается к коже. Его прикосновение не дерзкое, не грубое, но и не совсем невинное. Стоит ему поднять руку чуть выше — и он схватит меня за горло. Опустит — и коснется груди.

И все же… я не отступаю. Не замираю. Рациональность оставила меня. Как и тогда, когда я прикасалась к нему в северном крыле, сейчас я полностью отдаюсь моменту. В ощущениях, дыхании, биении сердца под его ладонью.

— Ага, — говорит он, отступая на шаг с дерзкой ухмылкой. Руки вновь в карманах. — Все-таки возможно заставить твое сердце забиться чаще.

Я едва не спотыкаюсь, пытаясь взять себя в руки. Фыркаю, разглаживаю платье и сверлю его взглядом.

— Похоже, тебе уже получше.

— Определенно, спасибо. — Глаза его смеются, но в голосе звучит настоящая благодарность.

— Все, с меня достаточно. Как нам отсюда выбраться? Обратно тем же путем или у тебя есть способ миновать кошмары северного крыла?

— Крыло заканчивается здесь. Другого выхода нет — только назад.

— А как же фейская магия? Что ты за фейри такой? У тебя есть крылья? Магия ветра? Ты можешь перенести нас в сад внизу?

Он хмыкает:

— Я не тот вид фейри, который бы тут пригодился.

Он явно избегает рассказывать, кто он на самом деле. Если у большинства фейри есть Благой и Неблагой облик, то каков его? Животное? Стихия? Дух? Или, может, что-то легендарное, вроде банши или вампира?

— Пойдем, Вини, — говорит он, не давая моей фантазии разгуляться. — Не беспокойся обо мне. Вернемся, как пришли.

Я вытягиваю губы в насмешливую гримасу:

— Может, подержать тебя за ручку, чтобы ты не упал в обморок, малыш Вилли?

— Да, — спокойно отвечает он. Моя гримаса исчезает. — Но только чтобы поскорее увести тебя отсюда, пока тебя не увлек очередной сатир, или ты не застыла в восторге перед парой румяных сосков.

Я прижимаю ладони к груди:

— Но ты видел эти соски? Я даже не знала, что у них бывает столько прелестных форм и оттенков!

Он смеется и берет меня за руку:

— Ты правда обожаешь свои исследования, да?

— Обожаю. Ах да, кстати… ты так и не сказал, что это. — Я достаю стеклянный флакон, полученный при входе в северное крыло. До этого момента он лежал у меня за лифом.

— Это тоник, — объясняет он. — Наполовину контрацептив, наполовину защита от болезней. Каждый, кто вступает здесь в близость с партнером, должен выпить весь флакон.

Я раскрываю рот, теперь уже с восхищением разглядывая бутылочку:

— Ты шутишь? Это гениально! А сколько действует?

— Месяц.

С восторгом снимаю крышечку и выпиваю все содержимое. Вкус сладкий, с травяной ноткой и легкой горчинкой в конце.

— Серьезно? — спрашивает Уильям мрачно. — У тебя вообще есть чувство самосохранения? А если бы я хотел тебя отравить?

Я прячу пустой флакон обратно:

— Но ты не можешь лгать. К тому же, если я собираюсь выиграть наше пари, нужно быть готовой. Ты тоже должен выпить.

Он закатывает глаза, но нехотя достает свой флакон и осушает его с гораздо меньшим энтузиазмом:

— Ах да. Наше пари.

Теперь, когда я знаю о нем больше, мне кажется, его неохота участвовать в пари может быть связана с его рассказом. Я почти спрашиваю… но останавливаюсь. Серьезный тон ушел. Он сам оборвал его, когда поддел меня словами про учащенное сердце. Так что я поддеваю в ответ:

— Теперь, когда я знаю твою слабость, Вилли, я чувствую себя уверенной как никогда.

Он отвечает жеманным смешком:

— О, Эд, ты, видимо, не слушала. Я не могу поцеловать того, кто меня не привлекает. Это не значит, что меня сложно привлечь.

Но ведь это значит, правда? Если бы его легко было увлечь, он бы не сорвал тот поцелуй с Гретой Гартер. Я видела ее на сцене всего раз, но уверена — она великолепна. Честно говоря, я бы и сама ее поцеловала. Хотя бы чтобы потом лучше описывать ощущения. Наверное, я бы сделала все, что она попросит.

Но вслух я этого, конечно, не говорю.

Я приподнимаю бровь:

— Ну что ж. Посмотрим, кто из нас лучший соблазнитель. Я сегодня кое-чему научилась. — Я поднимаю ладонь и начинаю двигать пальцами, копируя ту первую парочку. До сих пор поражаюсь, как он обращался с яичками своего партнера.

— Никогда. Больше. Не делай. Так. — Говорит Уильям и хватает меня за руку, увлекая обратно в коридор. Похоже, про держаться за руки он говорил всерьез.

Я могла бы выдернуть ладонь… но не делаю этого. И пока мы покидаем главный зал, где изогнутые тела продолжают двигаться в орнаменте страсти, я бросаю взгляд на лицо Уильяма. На его губах играет усмешка. И, пожалуй, это — самое прекрасное произведение искусства здесь.

ГЛАВА 15

ЭДВИНА

Я никогда еще не чувствовала так остро присутствие человека, на которого даже не смотрю. Но Уильяма невозможно игнорировать, даже когда мы стоим в противоположных концах комнаты, а между нами десятки людей. Я чувствую его взгляд. Точнее, усмешку.

Наше безмолвное перемирие подошло к концу. Или как бы ни называлось то чувство взаимопонимания, что возникло между нами на балконе. Оно завершилось, как только я разомкнула наши руки, когда мы покидали северное крыло. Вскоре после этого мы нашли Джолин, меряющую шагами коридор, и когда она спросила, что нас так задержало и какие ужасы поджидали нас в загадочном крыле, мы с Уильямом обменялись взглядом. Взглядом, что запечатал нашу тайну.

Я только и сказала Джолин:

— Пауки.

И на этом все.

С тех пор она буквально повисла на руке Уильяма, и до сих пор не отпускает — прижавшись к нему, словно он ее спасательный круг, пока они стоят у огромного камина и болтают в кругу гостей. Камина, который, как ни странно, охлаждает воздух, а не нагревает, пока сгорают перламутровые белые поленья в бледно-голубых языках пламени.

Видимо, фейская магия, и, честно говоря, я благодарна ей. Хотя ночи в Солнечном дворе и прохладнее дней, с таким количеством гостей, алкоголя и активности эта тесная комната была бы невыносимо душной без охлаждающего чуда. Мы в игровой комнате на первом этаже — одной из немногих, не посвященных искусству. Хотя, возможно, пить и миловаться — тоже искусство. Комната будто создана, чтобы сводить людей друг с другом, а значит, для нашего пари она в самый раз.

Я встречаю взгляд Уильяма в сотый раз с тех пор, как мы зашли в эту комнату. Один уголок его губ поднимается, когда он постукивает пальцем по каминной полке. Я следую за его движением. И на миг вспоминаю, как он этим самым пальцем поднимал мой подбородок… перед тем, как дразнить меня темой удовольствия. Но вот я понимаю, на что он на самом деле указывает. Это маленькие часы, стоящие на полке. Они показывают без пятнадцати двенадцать.

Он бросает мне выразительный взгляд: почти полночь.

Я отвечаю презрительной гримасой: знаю.

Он кивает в сторону девушки у себя на руке. Высокомерный изгиб брови говорит, что его победа гарантирована. И он не так уж и неправ. Джолин вцепилась в его руку мертвой хваткой, ее щеки горят от алкоголя, который она каким-то образом сумела выпить, не отпуская Уильяма ни на секунду. У нее на лице написано: сегодня она затащит его в постель и скрывать свои намерения от других не собирается. Резкий укол раздражения вспыхивает в груди, и я резко возвращаю взгляд к Уильяму.

Так обрати внимание на нее, — беззвучно говорю я и пренебрежительно отмахиваюсь рукой.

Так обрати внимание на него, — говорит он одними губами, кивая в сторону мужчины, на подлокотнике кресла которого я сижу.

Я хлопаю ресницами и наклоняюсь ближе к своему спутнику, чтобы наши плечи соприкоснулись. Вот так?

Уильям — не единственный, кто нашел себе партнера на ночь. Хотя мой скорее потенциальный. Его зовут Арчи, он человек и учится в аспирантуре. Почти сразу после нашего появления в комнате он проявил ко мне интерес. Я сначала переживала из-за разницы в возрасте — ему двадцать три, мне двадцать девять — но его это ни капли не смутило. Напротив, он был даже больше заинтригован.

Арчи замечает, что я наклоняюсь, и тоже поворачивается ко мне. С обезоруживающе милой улыбкой он поднимает ладонь и демонстрирует игральные кубики в ней.

— Подуешь на них, Эдвина?

Щеки наливаются румянцем. Мы знакомы чуть больше часа, а он уже зовет меня по имени.

— Подуть?

— Наполни их удачей.

— У меня нет магии, если ты...

Он смеется, как и другие мужчины за карточным столом. Арчи играет с несколькими однокурсниками, и почти у всех на коленях или на подлокотнике сидят спутницы. По словам участников, это приносит удачу. Арчи упросил меня стать его леди-удачей, но я понятия не имею, откуда вообще пошла эта традиция с поддуванием на кости.

— Ты такая милая, Эдвина, — говорит Арчи, глядя на меня. Его щеки горят, каштановые волосы взъерошены. Он носит очки, как и я. Наверное, он самый милый мужчина из всех, кого я встречала. Я бы с удовольствием сделала его младшим братом героини в своем романе. Или тем самым добрым, но втайне злодейским соперником главного героя. — Это не магия, сладкая. Просто на удачу.

Я внутренне вздрагиваю. Меня еще никто не называл сладкой. И, честно говоря, вряд ли стал бы, узнав меня получше. Но приятно, что кто-то может видеть меня таким образом.

Я делаю, как он просит, и дую на кости. А потом поднимаю взгляд и тут же нахожу Уильяма.

Сначала он скрыт за проходящей толпой, но, когда люди расступаются, я тут же ловлю его взгляд. Он прищурен, полон раздражения. Я усмехаюсь и наклоняюсь к Арчи еще ближе, закидывая руку ему за плечи, пока тот бросает кубики и переворачивает карту. Арчи ликует и, не теряя ни секунды, обвивает руками мою талию и сажает меня себе на колени. Лицо тут же вспыхивает от смущения, я не знаю, куда девать руки. Одна все еще лежит у него за спиной, а вторую я осторожно кладу на подлокотник. Никогда прежде я не сидела на коленях у мужчины, тем более на публике. Но, кажется, все остальные женщины за этим столом чувствуют себя вполне уверенно.

Я снова ищу взглядом Уильяма. Сначала он выглядит слегка обескураженным, но его лицо тут же меняется. Он фыркает, будто мои старания до смешного жалки, и умудряется каким-то образом вытащить руку из смертельной хватки Джолин, чтобы обнять ее за плечи.

Выражение ее лица моментально просветляется. Возможно, это первый раз, когда он сам ее коснулся. Джолин тут же поворачивается к нему и обвивает его шею обеими руками. Его глаза расширяются, будто он совсем не ожидал такой реакции. На короткое мгновение самоуверенность исчезает с его лица. Но он поднимает взгляд поверх ее головы, и наши глаза снова встречаются. Надменная маска возвращается, и он кладет руки ей на талию. Он не прижимает ее так близко, как Арчи прижал меня, но он очевидно пытается меня переплюнуть.

Так что я перехожу в наступление и кладу ладонь на грудь моего спутника.

Уильям подтягивает Джолин на пару сантиметров ближе.

Я поднимаю руку выше, к ключице Арчи — почти туда, где Уильям касался меня раньше. Потом засовываю ладонь под ворот рубашки, чтобы почувствовать пальцами тепло кожи.

По тому, как Уильям резко втягивает воздух, по тому, как напрягается его челюсть, — ощущение такое, будто под моей рукой не грудь Арчи, а его собственная. И по какой-то странной причине это возбуждает меня. Я одариваю Уильяма невинной улыбкой.

Взгляд Уильяма опускается к моему рту, и его собственный чуть приоткрывается.

Я поднимаю подбородок и медленно провожу кончиком языка по верхней губе. Возможно, со стороны это больше похоже на ящерицу, чем на соблазнительницу, но от того, как зрачки Уильяма расширяющиеся, я понимаю — все работает. Я выпрямляюсь у Арчи на коленях, расправляя плечи, позволяя декольте вечернего платья сделать за меня остальную работу. Грудью я не блещу, но с правильной шнуровкой корсета можно добиться впечатляющего эффекта. Все решает осанка, которой я обычно пренебрегаю. Но сейчас…

Взгляд Уильяма опускается к моей груди…

И тут его лицо исчезает из поля зрения. Вместо него — Арчи. Я даже не успеваю понять, что происходит, как его губы касаются моих в коротком, но уверенном поцелуе. Он радостно восклицает, а остальные игроки за карточным столом недовольно стонут. Похоже, Арчи выиграл партию, но я совсем за этим не следила. Не убирая меня с колен, он тянется вперед, собирает пригоршню яшмовых фишек и монет — местная валюта Солнечного двора — и запихивает их в карман. Он улыбается мне, а затем целует еще раз:

— Я знал, что ты приносишь удачу!

Я настолько ошеломлена этими двумя неожиданными поцелуями, что не могу вымолвить ни слова. К счастью, он уже полностью сосредоточен на следующей игре, кто-то из его приятелей тасует колоду.

Я вытаскиваю руку из-под воротника Арчи, внезапно чувствуя себя неловко.

Взгляд Уильяма — как черная дыра с другого конца комнаты, которую невозможно больше игнорировать. Собравшись, встречаюсь с ним взглядом, надеясь, что выгляжу уверенно. Поцелуй не считается в рамках нашего пари — интим должен происходить в спальне одного из нас, — но это уже шаг, чтобы сделать Арчи своим любовником. С тем, как легко он меня касается и как охотно меня поцеловал, пригласить его в свою комнату кажется делом решенным. Уверенность вспыхивает во мне, и я дразняще пожимаю плечами.

Легкотня, — беззвучно проговариваю одними губами.

Глаза Уильяма сужаются. А потом на его лице появляется вызов. Он притягивает Джолин еще ближе к себе. Она повернута ко мне спиной, но могу сказать, что это произошло в середине их разговора. Хотя, скорее, монолога, учитывая, что все его внимание было адресовано мне. Но теперь она замирает в его объятиях. Он оборачивается к ней и одаривает той самой глупо-обольстительной улыбкой. Ее тело тут же тает, она склоняет голову, и я вижу ее профиль: опущенные ресницы, приоткрытые губы, молчаливое приглашение.

Лицо Уильяма бледнеет, и его выражение снова искажается. На нем появляется та самая гримаса, что напомнила мне обо всем, что он рассказал сегодня: о своей неловкости, о том, что не может поцеловать женщину, если не испытывает к ней влечения. Во мне вспыхивает острое желание перебежать через комнату и спасти его. Я начинаю выбираться с колен Арчи, когда Уильям вновь встречается со мной взглядом.

Я резко замираю.

Вопросительно приподнимаю бровь, но это лишь заставляет его губы изогнуться в хищной усмешке. Арчи подтягивает меня к себе, и я вновь оказываюсь у него на коленях, но не могу оторвать взгляда от Уильяма. В его жестокой ухмылке читается вызов, от которого у меня перехватывает дыхание. С каким-то странным смешением страха и восторга я наблюдаю, как он склоняется к Джолин, не сводя с меня глаз. Он не моргает, не отводит взгляда, пока целует ее медленно и затяжно.

Мои пальцы непроизвольно тянутся к губам, словно ощущая, как его рот касается не ее, а меня. Его внимание обжигает сильнее любого пламени. Моя кожа вспыхивает, как будто к ней прикоснулись его руки, его губы, даже несмотря на то, что он далеко. Несмотря на то, что он прижимает к себе другую. Наши взгляды связывают нас вопреки расстоянию, вопреки здравому смыслу…

Он отстраняется от поцелуя и, наконец, смотрит на свою спутницу. Освобожденная от его взгляда, я тяжело выдыхаю.

Что... что это вообще было? Почему мне так тяжело дышать? Почему я будто только что прошлась по углям босиком? И что за жар разгорается между бедер?

Уильяма теперь не видно: между нами встала новая группа гостей, и она, к несчастью, не торопится проходить дальше.

— Где ты остановилась сегодня? — голос Арчи отвлекает меня. Только теперь я замечаю, что он больше не играет. Видимо, вылетел из игры еще в первом раунде.

Моргаю, прогоняя наваждение.

— В общежитии при университете.

Он наклоняется ближе, шепчет в ухо:

— Можно мне провести эту ночь с тобой?

Почему-то я снова ищу взглядом Уильяма. Но вижу лишь камин и часы, неумолимо приближающиеся к полуночи. Уже больше одиннадцати.

Я встаю с колен Арчи, собирая всю свою дерзость в кулак.

— Пошли ко мне.

ГЛАВА 16

ЭДВИНА

Последний, кого я ожидала увидеть у своей спальни, когда мы добрались до общежития, — это Уильям. Он стоит, прислонившись к стене рядом с закрытой дверью, скрестив руки на груди и одну ногу уперев в стену за собой. Они с Джолин вернулись в общежитие раньше нас, хотя Арчи и я вышли из Сомертона первыми. Мы столкнулись с ними всего через пару минут. Или точнее это Уильям буквально налетел на нас, требуя объяснений, почему я ушла с вечеринки и бросила соседку по комнате без слов. На что я буркнула, что все и так знали — Джолин сегодня точно не будет моей соседкой. Джолин засияла, а Уильям выглядел так, будто сейчас кого-нибудь прикончит. Похоже, он надеялся сорвать мою попытку завести любовника.

После этого Арчи настоял идти позади другой пары, чтобы у нас было хоть немного уединения. Спустя несколько минут они ушли так далеко вперед, что я уже не видела их. Я была уверена: к тому моменту, как я дойду до своей комнаты, Уильям уже будет в постели с Джолин. Эта мысль злила меня всю дорогу, хоть я и не до конца понимала почему. Было бы глупо надеяться, что я одна заработаю сегодня очко в нашем пари, особенно учитывая, насколько Джолин была решительно настроена.

Но если так, какого черта он делает у моей комнаты? Быть не может, что подруга передумала.

— Где Джолин? — спрашиваю я.

Он переводит взгляд с меня на Арчи и обратно, но с места не сдвигается.

— В моей комнате.

— Тогда почему ты не с ней?

Его губы сжимаются, челюсть напрягается.

— Мне нужно задать тебе вопрос.

— Тогда задавай.

— Наедине.

— Все, что ты хочешь сказать, можно сказать и при...

— Это касается твоего «исследования», — перебивает он, наконец отрываясь от стены. На губах играет жестокая усмешка.

Я напрягаюсь. Последнее, чего я хочу, — чтобы Арчи узнал, что я использую его ради исследования. Он даже не знает о нашем пари. Я сверлю Уильяма взглядом, а потом поворачиваюсь к Арчи:

— Зайди в комнату и подожди меня там.

На лбу у Арчи проступает тревожная морщинка:

— Все в порядке? Если ты не хочешь с ним говорить, я...

Он бросает взгляд на Уильяма и тут же сдувается. Могла бы поклясться, что он собирался сказать что-то смелое и защитить меня. Но, конечно, одного взгляда на рослого поэта достаточно, чтобы переменить намерение. Арчи не выше меня, и худощав как ветка.

— Я подожду в комнате.

Я открываю для него дверь:

— Скоро подойду.

Он уже почти заходит, но вдруг останавливается. Одной рукой обхватывает меня за поясницу и целует в щеку. Я вздрагиваю от неожиданности, но он тут же отступает.

Как только он переступает порог, я захлопываю дверь и резко оборачиваюсь к Уильяму:

— Какого черта ты…

Я всего в паре шагов от него, когда он резко сокращает расстояние между нами. Я отшатываюсь, но он идет за мной в след, нависает надо мной, заставляя пятиться. Всего за несколько неуклюжих шагов я оказываюсь прижатой к стене рядом с дверью — прямо туда, где еще секунду назад стоял он. Поверхность все еще теплая от его тела. Затем он наклоняется, упираясь ладонями в стену по обе стороны от моей головы. Мне на миг представляется, что я зажата между двумя Уильямами. Тем, что передо мной, и теплом его тени за моей спиной.

Оу.

Оу, это стоило бы записать! А если бы тень была разумной? У меня буквально слюни текут при мысли о любовной сцене, которую из этого можно было бы написать…

— Вини, — выводит меня из мечтаний его хриплый шепот. — Ты правда хочешь этого?

Его лицо так близко. Приглушенный свет коридора, как он наполовину скрыт в темноте — все это только усиливает притяжение в его взгляде. Но… о чем он вообще говорит? Из-за его близости в голове туман, и я не понимаю, где я вообще и о чем мы, черта с два, говорим.

— Хочу… чего?

— Ты правда хочешь переспать с ним? — процеживает он сквозь зубы, кивая в сторону моей двери.

Ах да. Я выпрямляюсь и поднимаю подбородок:

— Конечно, я...

Он убирает руку от стены и накрывает ею мои губы, обрывая фразу:

— Не спорь. Чертовски хорошо подумай, Вини. Ты его действительно хочешь?

Губы покалывает под его ладонью. А его лицо становится еще ближе. Его взгляд мечется между моими глазами, и вопрос повисает в воздухе. Он смотрит на меня куда серьезнее, чем тогда, когда целовал Джолин. И я вспоминаю охвативший меня жар, когда я смотрела на них.

— Ты. Его. Хочешь?

Грудь сотрясается от вдоха, внутри звучит отчетливое «нет». Но я не могу этого сказать. У нас пари, я должна выиграть, и он не сорвет мою попытку. Я отталкиваю его руку, и он без сопротивления убирает ладонь.

— Почему тебе так трудно поверить, что я могу принимать решения сама?

Он возвращает ладонь на стену рядом с моей головой:

— Ты не выглядишь заинтересованной в нем. Каждый раз, когда он прикасается к тебе, все твое тело напрягается.

Я фыркаю:

— То, что ты не можешь целоваться без влечения, не значит, что я не могу.

— Значит, признаешь. Он тебе не нравится.

— О, он мне нравится. Думаю, он милый.

Он смотрит на меня снисходительно:

— Милый. Как щенок? Как возбуждающе.

— А мне нравятся милые. Намного больше, чем надменные особи вроде тебя.

— Если уж тебе так нравятся милые мужчины, выбирай того, кто тебе правда по душе. Ты могла бы сама выбирать любовников, Эд. Таких, кто тебе действительно интересен. Зачем соглашаться на первого встречного, кто в тебе заинтересован?

Он серьезно? Он правда думает, что я могу выбирать себе любовников? Какой же он наивный болван. Просто потому, что всю свою жизнь он купается во внимании, не значит, что у остальных все так же. Я не такая, как он. У меня нет толпы поклонников, готовых лечь к моим ногам. Я не настолько красива. Не настолько обаятельна. Да даже если бы я и хотела выбрать кого-то, кроме Арчи, я была слишком поглощена Уильямом, чтобы хоть о ком-то еще подумать. Вот и ухватилась за первого, кто мной заинтересовался.

— Как лицемерно с твоей стороны, — огрызаюсь я. — Ты хочешь, чтобы я тщательнее выбирала, с кем ложиться в постель, и при этом сам потратил ровно ноль усилий, чтобы затащить свою фаворитку в постель.

Его кулак сжимается на стене, и грудная клетка сотрясается от сдержанного рычания:

— Ты ничего не знаешь о моей фаворитке.

Он будто чеканит эти слова. И я не понимаю, что именно он имеет в виду. Думает, я Джолин оскорбила?

— Да чтоб тебя, — бросает он и качает головой. — Ты вообще ничего не понимаешь.

— Именно поэтому я и провожу исследование. А теперь, если позволишь…

Я разворачиваюсь, чтобы проскользнуть под его рукой, но он опускает ее и упирается ладонью в стену уже у моей талии. Я отступаю, прижимаясь к стене. Его вторая рука — над моим плечом. Он словно запирает меня своим телом. Сердце грохочет в груди.

— Он человек, — хмурится он. — А ты ведь хотела исследовать фейри.

У меня отвисает челюсть. Как он узнал? Хотя, конечно, он же слышал разговор про это, когда мы с Дафной и Монти обсуждали мои «неточные» сцены.

— Есть исследование, а есть пари, — говорю я как можно спокойнее. Я не дам ему удовольствия увидеть меня смущенной, если он снова решил поиграть, как на балконе. — Если не получается совместить, выберу хотя бы одно.

Он склоняет голову и тяжело выдыхает:

— Есть и другие способы исследовать. Безопаснее. Если ты собираешься переспать с тем, кто тебе даже не нравится, тогда… — он поднимает голову, его взгляд снова встречается с моим, и я замираю. В этом взгляде пульсирует жара. Но есть и другое. Уязвимость. Та, что я уже видела в нем на том балконе.

А потом он произносит слова, от которых у меня сбивается дыхание:

— Используй меня.

Я моргаю, пытаясь осмыслить.

Он делает шаг ближе, и между нами остаются жалкие сантиметры.

— Используй меня, — повторяет он, голос уверенный, твердый. — Используй меня как тогда в северном крыле. Хочешь интрижку с фейри и очко в пари? Я дам тебе и то, и другое. Карт-бланш. Просто скажи это слово, Вини. Карт-бланш⁹.

Он так близко, что я ощущаю его дыхание на своих губах. Чувствую в нем легкий привкус алкоголя, и я тянусь к нему, желая большего. Будут ли его губы такими же на вкус? Если я скажу это слово, карт-бланш, любопытство будет удовлетворено?

Интеллектуальное, конечно.

И не больше.

Я твержу это себе, но в животе все трепещет. Это может быть не только любопытство. Это может быть… желание.

Он снова говорит, и я прижимаюсь к стене, становясь все более податливой с каждым словом.

— Скажи. Скажи это, и я отдам тебе очко, не забирая свое. Клянусь. Обещание фейри. Можешь поставить меня в любую позу, я покажу тебе нечто большее, чем просто научное исследование. Дам узнать, какие прикосновения тебе больше нравятся, какая поза, а потом буду отказывать тебе в этом. Буду дразнить. Мучить. Пока ты не начнешь молить, скулить, хныкать, как твои героини на страницах. И только когда ты больше не сможешь терпеть, я дам тебе то, чего ты хочешь. Дотронусь до тебя, как ты мечтаешь. И заставлю тебя кончить.

Я кусаю губу, чтобы не вырвался стон. Дыхание сбивается, колени становятся ватными.

— Используй меня, — шепчет он мне прямо в губы. И, боги, я не могу вспомнить ни одной причины, почему не стоит согласиться. Даже мысль о том, что его губы только что были на других, не остужает этот пожар в животе. Я уверена, что меня он поцелует лучше. А я бы целовала его лучше, чем Джолин и кто бы то ни было.

Его ладонь медленно ползет по стене, пока не касается моего бока. Стоит ему чуть повернуть кисть, и он обнимет меня. Интересно, скользнула бы его рука сперва по моему бедру и ягодице или обвела бы грудь…

— Уильям.

Я замираю, услышав голос вдалеке. Это Джолин. Она идет из мужского крыла общежития, что немного дальше по коридору. И если одно лишь воспоминание о том, как Уильям целовал Джолин, подогревало мою жажду к нему, то мысль о ее реальном присутствии мгновенно ее выветривала. Я выпрямляюсь и жду, что Уильям отпрянет от стены, но он и не думает двигаться. Стоит, как ни в чем не бывало, будто не стыдится, что его вот-вот застанет женщина, с которой он, по идее, должен проводить ночь. Его бровь поднята вопросительно — слова, что он прошептал мне только что, до сих пор висят в воздухе.

Используй меня.

Как же близко я была к тому, чтобы поддаться. Но… но он ведь не мог говорить это всерьез. В конце концов, он поцеловал Джолин. А это значит, что она ему нравится. Именно с ней он хочет провести эту ночь.

Я упираюсь ладонью в его грудь и отталкиваю. Он позволяет мне это, хоть и сил у него куда больше, чтобы устоять перед моим слабым напором.

— Ты и вправду неплохой актер, — говорю я, и голос предательски дрожит. — Но ты просто хочешь сорвать мне пари.

— Это то, что я делаю?

Я бросаюсь к двери, будто спасаюсь бегством, и хватаюсь за ручку, вцепляясь в нее как в спасательный круг.

— Займись своей половой жизнью и держись подальше от моей.

Джолин снова зовет Уильяма и на этот раз появляется в поле зрения. Он оборачивается к ней, и я тут же ускользаю за дверь.

Как только она захлопывается за моей спиной, я обессиленно сползаю вниз и запрокидываю голову с громким вздохом. Даже с этой дверью и метрами расстояния между нами, я все еще чувствую его. Все еще помню руки, что так и не коснулись меня. Все еще чувствую вкус ликера в его дыхании. Меня бросает в жар, и я готова сорвать с себя все, что на мне надето.

Я тянусь к застежкам на спине платья, но замираю, заметив движение. Мой взгляд резко переходит на одну из двух кроватей в комнате. Арчи развалился на ней, закинув руки за голову — полностью обнаженный и полностью возбужденный.

Он подмигивает:

— Привет, сладкая.

У меня сжимается живот. Я совсем забыла про него.

Я устало ему улыбаюсь, скользя взглядом к его совершенно непримечательному эрегированному члену.

— Как ни странно, но это происходит уже второй раз за день.

ГЛАВА 17

УИЛЬЯМ

Я захлопываю дверь спальни и тут же начинаю метаться по комнате. Пространства здесь едва хватает: две кровати, два стола, шкаф, не пройти больше пары шагов, как приходится разворачиваться и идти обратно. Пальцы сжимаются в кулаки, сердце с яростью бьется о грудную клетку. Кажется, я вот-вот вырвусь из собственной кожи.

— Как думаешь, что они сейчас делают? — бормочу я, пропуская пальцы сквозь волосы, не заботясь, как они лягут. — Неужели она правда на это пойдет? Наглость какая! Я же сам предложил ей карт-бланш, а она выбрала его. Да я бы этого щуплого типа сломал пополам.

— Уильям, я вообще не понимаю, о чем ты.

Я застываю и поворачиваюсь к девушке в моей комнате. К той самой, на которую не обращал ни малейшего внимания с тех пор, как мы ушли из Сомертон-Хауса. Она переминается с ноги на ногу, руки теребят подол платья. Ее вопрос пронзает мой взволнованный разум. Она права — о чем это я? Почему я мечусь по комнате, как грозовая туча?

Она делает шаг ко мне.

— Ты переживаешь за Эдвину? Он что, очередной мерзавец вроде того льва-фейри?

— Нет, — отвечаю. И правда, нет. Я не переживаю за нее в этом плане. Она же не пила сегодня, так что никаких проблем с активным согласием. И все же в груди будто тугой узел. Но злость… из-за чего? Она не в опасности. Я просто бешусь, потому что она не повелась на мой флирт?

В груди вопит: да.

То есть это так? Я… ревную.

К этому хрупкому чертовому вьюнку по имени Арчи.

— Тогда… тогда почему ты так расстроен? — спрашивает Джолин, прерывая поток мыслей. — Я что-то не так сделала?

Тревога на ее лице немного остужает мой гнев, и меня накрывает волна стыда. Как безответственно я с ней поступил. Все события этого вечера пришли взыскать с меня расплату. Это я все устроил. Сам втянул ее в это. Меня никогда не тянуло к ней, и все же я ухаживал за ней сегодня. Даже поцеловал. Но не ради Джолин, и она даже не знает этого. Не знает, что я поцеловал ее, чтобы взбесить Эдвину. Только потому, что все это время смотрел на Эдвину, я и смог поцеловать Джолин.

И это впервые, когда я сумел поцеловать кого-то, к кому не испытываю ни капли влечения.

Черт возьми, я должен быть увлечен Джолин. Она красивая, с этим не поспоришь. Но настоящее влечение — это другое. После истории с Мередит и Гретой Гартер мои вкусы стали куда разборчивее. В университете, когда я переспал с половиной знакомых, меня влекло исключительно тело. Сейчас все иначе. Теперь важна еще и эмоция. Быть красивым, привлекательным, сексуальным — этого уже недостаточно. По крайней мере, для меня. Все это по-прежнему играет роль, конечно, но куда важнее тяга. Жажда. Желание большего.

Но если так…

Значит ли это… что меня тянет к Эдвине?

Я провожу рукой по лицу и снова начинаю мерить комнату шагами. В голове — ее лицо. Рыжие кудри, вечно растрепанные. Очки, которые она поправляет даже когда не надо. Подол платья, испачканный в день нашей первой встречи. Босые ноги, когда она отказалась забирать туфли. Ее гнев. Ее гордость. Ее ложь.

Мое сердце отзывается эхом на каждое видение. Каждое воспоминание.

Тук.

Тук.

Тук.

Даже когда раздражение пылает во мне, где-то внутри горит и нечто иное. Это — притяжение. Томление. Желание. Жажда.

Нет, нет, нет. Это невозможно. Меня не может тянуть к ней.

Меня не тянет…

Меня не…

— Блядь, — бормочу я, с силой потирая подбородок.

Как, черт побери, это вообще произошло? До встречи с Эдвиной я был полон решимости ее ненавидеть. Она была той самой злополучной писательницей, стоящей за пьесой, которая разрушила мою карьеру, и ее появление в «Полете фантазии» стало для меня неприятным сюрпризом. Оно означало, что тур «Сердцебиения» больше не принадлежит мне одному. Наше первое знакомство разожгло во мне дух соперничества. К тому же, она снова и снова привлекала мое внимание — просто потому, что ее неприязнь ко мне была настолько откровенной и… забавной. Она была всего лишь источником развлечения. Не более.

Не.

Более.

Правда же?

Возможно, пару раз я вел себя по-рыцарски, но в первый раз это было скорее братское побуждение — помочь девушке в беде. А во второй — когда я прикрыл ее от ужасов северного крыла — из уважения к ее хрупкой человеческой натуре.

А вот у ее комнаты…

То, что я ей сказал. Что предложил. Что пообещал сделать с ней. Что хотел с ней сделать. Что до сих пор хочу с ней сделать.

Это не было игрой. Это не было защитой.

Это была ревность и желание.

Черт подери, я больше не могу себе позволить отрицать очевидное. Меня влечет к самой странной женщине из всех, кого я когда-либо встречал, и из-за одного лишь этого осознания во мне разверзается пропасть. Болезненная, но в то же время приятная. Боль перевешивает, особенно когда я вспоминаю, как она неправильно истолковывала каждый мой флирт — точно так же, как в ночь заключения нашего пари. Она еще и поддела меня насчет моей «фаворитки», хотя на самом деле я пытался затащить в постель именно ее. Это на нее я смотрел с таким остервенением весь вечер в Сомертон-Хаусе. Как она могла этого не понять? Как она вообще может этого не знать?

Хотя… я сам этого до конца не осознавал до этой минуты.

Прикосновение к руке заставляет меня подпрыгнуть на месте. Я резко оборачиваюсь — рядом стоит Джолин, и в ее глазах клубится тревога. И что мне теперь с ней делать? Я ведь ни на секунду не задумывался о том, чтобы переспать с ней. Я просто не смогу снова ее поцеловать. От одной только мысли об этом у меня скручивает живот — в памяти тут же всплывают воспоминания о Мередит в северном крыле, о Грете Гартер на репетиции. Я глубоко вдыхаю, лихорадочно размышляя, как отказать ей помягче — так, чтобы не испортить свою репутацию поэта, которым она восхищается.

— Это из-за Джун? — спрашивает она тихо.

— Джун, — повторяю, и как только это имя срывается с губ, в голове проясняется. Вот оно. Я могу этим воспользоваться. Сгоняю мысли об Эдвине и возвращаюсь в роль Уильяма Поэта. Даже маску менять не надо — пусть видит, как я страдал. Это только усилит эффект.

— Я не могу перестать вспоминать, — произношу с надрывом. Она тянется ко мне, но я поднимаю руки. — Не трогай. Я… не могу, пока меня держит прошлое. Это было бы нечестно по отношению к тебе. Как бы я ни хотел быть здесь, с тобой, но боль…

Она прижимает ладони к сердцу.

— Ты можешь рассказать. Я выслушаю.

Я делаю глаза чуть расфокусированными и приглушаю голос:

— Есть вещи, которых не знает никто. Но если я расскажу, ты должна сохранить это в тайне.

Она кивает с готовностью — вся сияет от того, что я допустил ее к потаенному, настоящему. Мы садимся на разные кровати, я продолжаю играть, она все впитывает как губка. И чем дольше я говорю, тем легче отвлечься от того, что, вероятно, в эту самую минуту Эдвина занимается любовью с другим. В комнате всего в нескольких дверях от меня.

ГЛАВА 18

ЭДВИНА

Я просыпаюсь с резким вздохом и обнаруживаю под щекой не подушку, а пергамент.

Морщась, поднимаю голову и щурюсь на утренний свет. Мышцы шеи и спины протестуют, пока я распрямляюсь на стуле, на котором и уснула. Перед глазами плывет комната, я пытаюсь сориентироваться. На мне только сорочка и корсет, а на столе раскрытая тетрадь и чернильница без крышки.

— Доброе утро, — раздается жизнерадостный голос, и я сразу вспоминаю, что именно он меня разбудил.

Я оборачиваюсь, несмотря на жалобы тела, и вижу, как в комнату впархивает Джолин. Она смотрит на мою кровать, где Дафна дремлет на подушке, которая, по идее, должна быть моей.

— О, отлично, это просто Дафна. Я не хотела входить, если бы здесь был кто-то еще. Я стучала, но ты не…

Ее голос обрывается, когда наши взгляды встречаются. Она несколько раз моргает, а уголки ее губ начинают подниматься.

Я напрягаюсь. Узнаю этот взгляд. Он означает, что я сделала что-то нелепое. Руки сами тянутся к лицу. И, конечно же, на щеке что-то влажное. Подозрительно знакомая вязкость.

— Нет, Эдвина, это не слюна. Это все у тебя на щеке.

Хмурясь, я снова поворачиваюсь к столу и маленькому круглому зеркалу в углу. Отражение объясняет, что ее так позабавило: на щеке размазано чернило. Когда начинаю его стирать, замечаю, что пальцы тоже испачканы. Это неудивительно, я ведь писала всю ночь, но обычно стараюсь не засыпать посреди предложения.

Хихикнув, Джолин ставит на стол передо мной кувшин с паром и протягивает мне тряпицу.

— Я прихватила это по пути. Не успеваю забежать в студенческие купальни перед поездом.

Мысль о том, из чьей именно комнаты она только что вернулась — и почему ей срочно нужно умыться — пронзает грудь неприятным, жгучим чувством. Но Джолин моя подруга, и я должна радоваться за нее. Поэтому я просто вдыхаю и выдыхаю это чувство. Спрашивать о том, как прошла ее ночь, я все равно не собираюсь. Это было бы все равно что давить на синяк.

Принимаю ткань, наливаю немного воды в умывальник на тумбе и смачиваю тряпицу в пахнущей сиренью воде.

— Уезжаешь? — спрашиваю.

— Да, утренним поездом в Парящую Надежду. Но довольно обо мне. — Она садится на край моей кровати. От этого движения Дафна ворчит и переворачивается на другой бок. Джолин сияет. — Рассказывай, как прошла ночь с Арчи?

Я продолжаю умываться, не поднимая глаз. Желудок сжимается от ее вопроса.

— Ну… мы поцеловались, — говорю я.

— И?.. — Она подается вперед, глаза сверкают ожиданием. Но я больше ничего не говорю, и ее лицо вытягивается. — Подожди… это все?

Я кривлюсь, довольная, что могу сосредоточиться на своем отражении, и бормочу:

— Это все.

Сжимаю губы, надеясь, что она поймет намек: мне не хочется это обсуждать. Как объяснить ей? Как признаться, что, вернувшись в комнату, я не могла выбросить из головы Уильяма? Что каждый раз, закрывая глаза, я видела его лицо, чувствовала его руки, слышала его голос? Что перед глазами вставала та самая стена, и он снова стоял передо мной, шепча, что именно сделает со мной. Эти образы полностью заслонили собой голого мужчину в моей постели и заменили его на Уильяма.

И, к моему ужасу, это возбуждало. Не Арчи, а Уильям.

Потому что этот мерзавец оказался прав. Меня и правда не влекло к Арчи. Вообще. Да, он милый. Очаровательный. Самый прелестный мужчина из всех, кого я встречала. Но между нами не вспыхнуло ни капли желания.

Не было ничего, кроме мыслей об Уильяме.

Уильям! Из всех людей на свете.

Бессмысленно было бороться с фантазией, и я даже пыталась подпитывать ею свои ощущения рядом с Арчи. Но всякий раз, когда чувствовала его холодные тонкие губы, язык, врывающийся в рот с напором кладоискателя, добравшегося до миндалин, руки, лезущие под юбку, прежде чем хотя бы как-то разогреть меня прикосновениями, я вновь оказывалась в куда менее приятной реальности. Я пробовала снова и снова, пыталась погрузиться в фантазию все глубже, пока он меня целовал, пока касался меня. Но чем глубже я ныряла, тем дальше уносился мой разум. И возвращался он не в комнату, а в зал отдыха Сомертона, к тому самому моменту, когда Уильям поцеловал Джолин, не сводя с меня глаз. От одного воспоминания по телу прокатывалась волна возбуждения. Не только сексуального — вдохновения тоже. Слова. Страница. Перед внутренним взором разворачивалась сцена между Йоханнесом и Тимоти, и мне немедленно нужно было ее записать.

Я отстранилась от Арчи, а он, оказывается, уже перестал меня целовать и спрашивал, что случилось. Видимо, я слишком уж задумалась и уставилась в одну точку. Что было дальше, я почти не помню — муза захватила меня целиком. Я подскочила, пробормотав, чтобы он дал мне всего минуту. Следующее, что я помню, — звук двери, захлопнувшейся за его спиной. Вроде бы он сказал что-то на прощание и чмокнул меня в щеку. Сейчас все это вспоминается смутно, я была слишком поглощена. Но я точно знаю, что он ушел разочарованным.

Я макаю тряпицу в таз с водой, жидкость тут же мутнеет от чернил, и резко отжимаю ее. Ну и дура я. Хотела бы сказать, что впервые так поступила, но нет. Я всегда выбирала письмо, а не романтику. Только вот этот случай был исследованием. Оно должно было помочь моему письму.

Во всем виноват Уильям. Он и правда меня саботировал, добился своего.

— Жаль, — говорит Джолин. — Уверена, ты рассчитывала на куда более захватывающую ночь. Но если вы целовались, значит, ты получила балл в вашей с Уильямом игре. Похоже, теперь ты лидируешь.

Тряпка падает из моих рук со шлепком.

Я резко оборачиваюсь:

— Что значит я лидирую?

Она опускает взгляд на свои руки. На губах ее играет легкая улыбка, но в позе нет ни капли радости.

— Мы с ним не спали прошлой ночью. Ну, я ночевала в его комнате, но спала в кровати мистера Филлипса.

— Этот идиот что, так и не вернулся с вечеринки? — бормочет Дафна с моей подушки. — Меня повысят с интерна до редактора, только если он даст на меня рекомендацию. Надеюсь, он сегодня хотя бы жив.

Если подумать, после того, как мистер Сомертон вручил ему саше с Лунным лепестком… или как там оно называлось… Монти больше не было видно. Но мне плевать на Монти. После слов Джолин — особенно. Я сажусь рядом с ней. Я плохо умею притворяться, сочувствовать или вообще проявлять какие-либо мягкие эмоции, но сейчас стараюсь.

— Ты, наверное, разочарована, — говорю я. — Ты столько старалась, чтобы провести с ним ночь.

— Да, но… нет, я не могу быть разочарована. — Она вздыхает, и лицо ее становится мечтательным. — То, что между нами было, оказалось глубже секса. Он открылся мне, рассказал такое, чего не говорил никому. Доверился, как не доверял еще ни одной душе.

Она склоняется ближе и шепчет с заговорщическим видом:

— Он рассказал мне больше о Ней.

— О ней? — В голове тут же всплывают Мередит и Грета Гартер. Не знаю почему, но мысль, что он делился с Джолин той же уязвимостью, что и со мной, заставляет сердце ухнуть.

— О Джун, конечно!

— Джун? — нахмуриваюсь я.

— Ну, он до сих пор не подтвердил, так ли ее зовут. Да и подробностей никаких… — Она замолкает, нахмурившись, потом качает головой. — В любом случае, он был так расстроен, когда проводил тебя до комнаты. Я была уверена, что обидела его чем-то. Но дело было не во мне. Это из-за Джун! Наверное, воспоминания нахлынули. Какое-то время казалось, что он даже не замечает моего присутствия. Но потом я все же смогла до него достучаться, и мы провели чудеснейшую ночь. Он читал мне стихи, от которых у меня сжималось сердце. Стихи о тоске, о желании быть с кем-то рядом, но ощущении, будто прошлое не отпускает. Мы лежали на разных кроватях, и я чувствовала себя героиней трагической поэмы, разлученной с возлюбленным. Это была ночь, которую я не забуду никогда.

Я не знаю, что сказать на это. Странно, что Уильям так убивался по своей потерянной любви в присутствии Джолин, но ни разу не упомянул ее мне вчера. Хотя возможностей у него было предостаточно, особенно когда он рассказывал о своем постыдном прошлом.

Джолин поднимается с моей кровати.

— Мне лучше поторопиться, а то опоздаю на поезд. Кажется, я отсутствовала достаточно долго, чтобы мой жених сошел с ума. Он, наверное, уже голову себе сломал, куда я подевалась.

У меня отвисает челюсть:

— У тебя есть жених?

Она направляется к своей кровати и начинает складывать немногочисленные вещи в саквояж.

— Да. Он инвестирует в бизнес моего отца. По сути, чужой человек. У меня был выбор — остаться работающей женщиной или выйти замуж, и я выбрала второе. Мне нравилось работать модисткой, но куда больше я хочу управлять собственным домом. Особенно если этот дом — большое поместье.

— Понимаю. — В моем голосе нет ни капли осуждения. Пусть я бы не променяла независимость на брак, но ее выбор тоже имеет право на существование.

— Он красив, и я уже знаю, что он меня хочет, так что за отсутствие страсти я не переживаю. Но до свадьбы — или до тех пор, пока он не завоюет мое сердце — я свободная женщина. И я намерена пользоваться этой свободой на полную катушку. Ты же знаешь, о чем я. Мы с тобой из одной породы, — она подмигивает.

Я улыбаюсь в ответ. Хотя на самом деле не хватает духу сказать ей, что она ошибается насчет меня. Теперь, когда я узнала ее получше, ясно: у нас с ней совершенно разный опыт.

— А раз уж теперь у меня больше нет личной заинтересованности в вашей с мистером Хейвудом игре, — говорит Джолин, — могу всем сердцем болеть за твою победу. Сейчас ты в выигрыше. Всего на одно очко, но все же.

Ее слова заставляют мое сердце забиться быстрее. Если только Уильям не набрал секретные очки, о которых я не знаю (а это вряд ли, с учетом того, как внимательно Джолин его пасла с самого начала), у меня действительно на одно очко больше. Если удастся сохранить отрыв, я выиграю контракт на публикацию.

Она понижает голос:

— Может, это и подло с моей стороны, но я все равно скажу. Если ты была причиной его расстройства вчера вечером… просто повтори то же самое. Ты была последним человеком, с которым он говорил перед тем, как с ума сойти из-за Джун. Думаю, можно сделать вывод: когда он расстроен из-за нее, он слишком погружается в свои эмоции, чтобы переспать с кем-то еще. Так что...

Наши губы изгибаются в одинаково лукавых улыбках — мысль у нас, похоже, одна. Я не уверена, чем именно вызвала у него эти чувства, но понимаю, к чему она клонит. Она подталкивает меня к саботажу.

— Может, это эгоистично, — добавляет она, застегивая сумку, — но, если разрушить его шансы на роман, мне это тоже на руку.

— Почему?

Ее улыбка становится шире.

— Я бы хотела оставаться последней, кого он целовал, как можно дольше.

Мое веселье пронзает новый укол... чего-то. Ярости? Зависти? Не знаю. Знаю лишь, что мысленно снова возвращаюсь в тот коридор, где он держал ладонь у моих губ, а потом его дыхание скользнуло по ним, когда он прошептал слова, от которых мурашки побежали по спине.

Используй меня.

А перед этим:

Карт-бланш.

Скажи это, и я отдам тебе очко, не забирая свое. Клянусь. Обещание фейри.

Теперь уже я улыбаюсь коварно в одиночестве. Бедняжке Джолин не удастся оставаться последней, кого поцеловал Уильям Хейвуд, слишком долго. Потому что я точно знаю способ, как обойти его еще дальше.

Два простых слова.

Одно обещание фейри.

Я уничтожу своего соперника.

ГЛАВА 19

УИЛЬЯМ

Эдвина буквально сияет самодовольством, когда мы устраиваемся в купе поезда, направляясь к следующему пункту назначения. Могу только предположить, что мисс Вон в подробностях рассказала ей о нашей ночи. Ночи, в которой не было ни поцелуев, ни прикосновений. Ночи, которая обернулась победой для Эдвины и поражением для меня.

Если бы я мыслил ясно, когда вернулся в комнату с Джолин вчера вечером, мог бы заставить себя хотя бы поцеловать ее. Просто легкое касание губ, и мы бы остались вровень с Эдвиной по очкам. Даже объятия подошли бы — в рамках нашей игры это считается физической близостью.

Но факт остается фактом: мысли мои были далеки от ясности. Я думал об Эдвине. Точнее, был одержим ею. Сейчас мое состояние более-менее уравновешенное, позволяющее снова натянуть маску Поэта, но кое-что не изменилось.

Меня по-прежнему влечет женщина, сидящая рядом со мной в поезде.

Монти и Дафна сидят напротив. Я не стал спорить, когда зашел в купе и обнаружил, что единственное свободное место рядом с Эдвиной. Подумал, что уж лучше сидеть рядом, чем лицом к ней, где я бы не мог отвести взгляд. Но это было заблуждением. Я слишком остро ощущаю ее близость, аромат, улавливаю каждое движение краем глаза. Я не в силах остановиться: замечаю малейшие изменения в ее аромате, бессознательно пытаюсь унюхать следы другого мужчины на ее коже. У фейри обострено чутье, но мой конкретный вид — о котором я предпочел бы не вспоминать без крайней необходимости — делает меня особенно восприимчивым к определенным букетам.

К счастью, запах Эдвины почти не изменился. Либо она тщательно вымылась, либо Арчи не оставил на ней следов…

Черт побери, с какой стати я вообще анализирую ее запах? Ее привычки в ванной? Это не мое чертово дело, будь я хоть трижды влюблен. И… с каких это пор я так реагирую на чей-то аромат? Я никогда не был тем, кто «внюхивается» в людей — даже тех, кто мне нравится. У каждого есть запах, и он ничего не значит. Просто информация — как цвет волос или глаз. Но ее… ее запах бьет в голову, как молотком: смесь чернил, пергамента и воздуха после грозы. Аромат, от которого я дышу глубже. Аромат, который тянет меня ближе…

— Вчера был отличный вечер, правда? — голос Монти заставляет меня вздрогнуть. Только теперь понимаю, что все это время наклонялся к Эдвине.

Я выпрямляюсь, поворачиваясь к окну. За стеклом мелькают окраины города, поезд несется на восток.

— А где вы были весь вечер, мистер Филлипс? — спрашивает Эдвина. Ее голос полон веселости, от которой я одновременно и злюсь, и таю. Злюсь, потому что ее радость — напоминание о том, почему она так счастлива. И таю… потому что, черт побери, со мной явно, черт подери, что-то не так, если мне начал нравиться ее голос.

Она мне даже как человек не нравится, а теперь меня привлекает ее запах, голос, и меня необъяснимо тянет к ее лицу и телу. Я хочу раскинуть ее обнаженную под собой и вкусить каждый дюйм ее кожи…

Я трясу головой и отодвигаюсь от нее еще на несколько сантиметров. Уильям Поэт не тает. Он мрачен, остроумен и соблазнителен. Его сердце принадлежит только прошлому.

— Я провел ночь на крыше общежития, — говорит Монти. — Мистер Сомертон был прав насчет Лунного лепестка. Я не чувствовал такого покоя уже несколько месяцев.

— Лучше бы я тоже спала на крыше, — бурчит Дафна, бросая выразительный взгляд на Эдвину.

Эдвина морщится.

Монти переводит взгляд с одной на другую:

— О, что тут у нас? Я что-то пропустил?

Эдвина яростно мотает головой, но Дафна встает на четыре лапы и обнажает зубы:

— Мисс Данфорт, кажется, напрочь забыла о моем существовании прошлой ночью. В результате я была грубо разбужена действиями, свидетелем которых мне совсем не хотелось становиться.

Я сжимаю челюсть. Только бы выскочить из этого поезда к чертовой матери. Последнее, что я хочу сейчас слышать, — это подробности того, чем Эдвина занималась с Арчи.

Монти картинно ахает:

— Ты забыла про дорогую Даффи?

На лице Эдвины извиняющееся выражение, пока она вертит руками на коленях.

— Прости. Я же оставила тебе свою подушку в качестве компенсации, помнишь?

Куница фыркает, но усаживается обратно на задние лапы.

— Ты действительно дала мне подушку.

— Хотя, по правде говоря, — говорит Монти Дафне, — ты должна была этого ожидать. Мисс Данфорт ведь участвует в пари.

— Я ничего не хотела ожидать, — отзывается Дафна. — И благодаря этой трудоголичке я, к счастью, ничего не увидела.

Мой взгляд резко поворачивается к Дафне, пульс учащается. Я приоткрываю рот, язык чешется от вопроса, который просто необходимо задать. Но... но...

Я выдыхаю, стараясь обрести равновесие. Уильяму Поэту плевать. Уильям Поэт знать не желает.

Монти усмехается, и я замечаю, что его прищуренный взгляд направлен прямо на меня. Затем он поворачивается к Дафне и с ухмылкой спрашивает:

— Расскажешь подробнее?

— О, думаю, Эдвина должна объяснить, — отвечает Дафна.

— Мы поцеловались, и этого мне хватило, — говорит Эдвина. — Он ушел, а я решила немного поработать.

У Дафны отвисает пасть в куничьем эквиваленте озорной ухмылки:

— Она заснула прямо на своей тетради и проснулась с чернилами на пол-лица.

Эдвина машинально трет щеку пальцами.

А я все еще держусь за ее слова. Наконец-то она дала мне какую-то зацепку, чтобы я не выглядел влюбленным дураком.

Я поворачиваюсь к ней с приподнятой бровью.

— Значит, вы только поцеловались? После всей этой исследовательской страсти, с которой ты носилась?

— Я же сказала тебе вчера, — шипит она, сверкая на меня взглядом, — неважно, дал ли Арчи мне материал для вдохновения. Главное, я заработала очко. А ты — нет, — последнюю фразу она бормочет себе под нос, с торжествующей ухмылкой на губах.

Монти наклоняется вперед, облокотившись на колени.

— Интрига закручивается. Вернемся чуть назад. О чем вы вчера говорили?

Мы с Эдвиной замираем. Наши взгляды встречаются в один и тот же миг. Мое лицо остается бесстрастным, но она первая берет себя в руки. На ее лице снова расцветает победная усмешка, и она переводит взгляд на Монти:

— Мистер Филлипс, поправьте меня, если я ошибаюсь: правда ли, что, когда чистокровный фейри говорит «обещаю», все, что следует за этими словами, имеет силу договора?

— Почему спрашиваешь у меня? — отзывается Монти. — У тебя рядом чистокровный фейри.

— Тогда спрошу у Дафны, — говорит Эдвина, мимолетно бросив на меня взгляд. — Я хочу услышать ответ не от талантливого актера.

Блядь. Неужели она все поняла? Что я умею лгать не только на сцене, но и в жизни?

— Это правда, — говорит Дафна, снова обнажая зубы в дразнящей улыбке. — Почему спрашиваешь? Что именно пообещал мистер Хейвуд?

Эдвина бросает на меня еще один взгляд, полный самодовольства, словно она распустившаяся роза. И этот вид пробуждает во мне дух соперничества. Мне до ужаса хочется стереть эту ухмылку с ее лица. Она поджимает губы, затем бормочет:

— Интересно, помнит ли он сам.

Я фыркаю. Ах, если она хочет сыграть в игру, сыграем. Я разворачиваюсь к ней, закидываю одну ногу на другую, так что носок моего ботинка касается ее шелковой юбки, и облокачиваюсь локтем о спинку скамьи.

— О, я помню, Вини. Можешь не стесняться. Расскажи им. Расскажи, что я тебе пообещал.

К моему огромному удовольствию, ее улыбка меркнет, а поза напрягается. Я не свожу с нее взгляда, вызывая ее на поединок. Наконец, она поворачивает голову, и наши глаза встречаются. Ее дыхание сбивается, я вижу это даже сквозь складки и защипы ее белоснежной блузки с высоким воротом.

— А знаешь, — говорит Монти, поднимаясь с места, — пожалуй, загляну в курилку. Идешь со мной, Даф?

Дафна тут же спрыгивает с лавки.

— Это потому, что ты учуял то же, что и я?

— Да, моя маленькая куница, — говорит Монти, подходя к двери нашего купе. — Это запах сексуального напряжения. Мы вас оставим.

Щеки Эдвины заливает яркий румянец, когда за ними закрывается дверь.

— Это вовсе не то, о чем вы подумали, — говорит она и нервно подталкивает очки к переносице.

Я наклоняюсь ближе.

— Ах нет?

Ее грудь снова вздымается, вся сдержанность рушится.

— Ты... я ведь даже не нравлюсь тебе. Почему…

— Я предложил трахнуть тебя, Эд, а не жениться.

— Да, но после всего, что ты рассказал мне... ты ведь не можешь... заниматься этим, если не…

— Вини.

Она хмурится еще сильнее.

— Что?

— Если хочешь, чтобы я сдержал обещание, прекрати все это обдумывать. Не переживай, смогу ли я «достойно выступить» после того, что рассказал тебе на балконе. Просто доверься мне, я смогу.

На ее лице мелькает удивление. Понимает ли она наконец? Что влечение — или, вернее, его отсутствие — не будет помехой между нами? Ее сбивчивое дыхание только подстегивает меня. После всех моментов, когда она доводила меня до замешательства, приятно осознавать, как легко теперь я могу вызвать то же у нее.

Я слегка наклоняю голову, и мой взгляд падает на ее губы.

— Ты все еще не веришь мне? Я могу доказать это прямо сейчас.

— Нет смысла, — говорит она, но в ее голосе нет твердости. — Двери купе, может, и закрыты, но это не чья-то спальня. Если я воспользуюсь своим карт-бланшем, как ты его назвал, он не зачтется в пари.

Я усмехаюсь краем губ, снова глядя ей в глаза. Вспышка солнечного света на линзах очков на мгновение скрывает ее карие глаза. Когда блик исчезает, я говорю:

— Мы могли бы потренироваться.

Она фыркает:

— Это общественное место. Я знаю, как ты относишься к интиму в общественных местах.

— Мне оно не кажется таким уж общественным.

Ее губы приоткрываются, и на долю секунды в ее взгляде появляется нерешительность: словно она действительно раздумывает над моим предложением. Но потом качает головой и отводит взгляд.

— Ты пытаешься меня отвлечь. Все, что я хотела узнать, — серьезен ли ты насчет обещания. Если да, на этом и закончим. Я воспользуюсь карт-бланшем, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Для исследования, — последнюю фразу она добавляет с суровым видом и снова отводит взгляд.

— Может, ты и закончила обсуждать мое обещание, но я нет.

Она закатывает глаза, не поворачиваясь ко мне:

— Ты не можешь его отменить.

— О, я и не собираюсь. Я просто хочу изменить условия. Раз у тебя есть карт-бланш, я хочу такой же.

Она резко оборачивается, глаза расширены.

— Пардон?

— Я хочу такой же карт-бланш, который смогу использовать против тебя. Без срока действия. Предлагаю создать один общий, который мы будем передавать друг другу. Сейчас он у тебя, но как только ты им воспользуешься, он перейдет ко мне. И так далее по кругу.

— Зачем мне на это соглашаться? Сейчас я могу использовать свой карт-бланш, когда у тебя появится новая любовница, и у меня будет два очка против твоего нуля.

— Да, но подумай, сколько у тебя появится возможностей мне помешать.

Она моргает, раз, другой.

— Эти возможности будут, только если ты отдашь мне билет обратно.

— Именно.

Ее глаза сужаются, она оценивает возможные варианты.

— Если мы постоянно будем мешать друг другу, может так случиться, что ни у кого из нас не прибавится очков с другими партнерами.

Не знаю, воображаю ли я облегчение на ее лице, но в собственной груди я его ощущаю вполне отчетливо. И все же тщательно скрываю это под самодовольной маской.

— Возможно, я и сделал вид, что у тебя есть выбор, Вини, но его нет. Да, я обязан сдержать обещание, но я не давал формальных условий, не заключал настоящей сделки. А значит, могу пересмотреть условия. Что я сейчас и делаю. Я позволю тебе воспользоваться карт-бланшем, но только если и у меня будет такой же. Согласна?

Она снова щурится, пальцы беспокойно стучат по коленям. Затем руки замирают, лицо разглаживается — до нее доходит.

Да. Доходит и до меня. Если мы продолжим мешать друг другу, и ни у кого из нас не будет других очков, она навсегда останется на шаг впереди благодаря поцелую с Арчи. А если после ее использования я не верну ей пропуск, то у нее будет преимущество в два очка. По крайней мере, на какое-то время.

Это, конечно, авантюра для нас обоих, но я все равно намерен перевернуть игру в свою пользу. Правда остается правдой: я более способный и опытный соблазнитель. Да, вчера я забыл про наше пари, но в следующий раз буду готов. Эдвина — не единственный человек на острове, к которому я могу почувствовать влечение. Я еще наберу очки. А если она откажется клюнуть на мою приманку с карт-бланшем, я сделаю все возможное, чтобы довести ее. Раздражать. Возбуждать. Пока она сама не начнет умолять меня дать ей воспользоваться этим карт-бланшем.

— Ладно. Согласна на условия, — бурчит она, но по сжимающимся губам я вижу: она сдерживает улыбку. Думает, что уже выиграла, но наша игра только начинается. Подняв подбородок, она отворачивается к окну.

На бледной коже ее шеи, чуть выше кружевного воротничка, выделяется темное пятно. Я хмурюсь, наклоняю голову набок, чтобы разглядеть получше.

— Что? — она хмурится, заметив, что я на нее пялюсь.

Я дотрагиваюсь до своей шеи, в том же месте.

— У тебя тут что-то. Похоже, чернила.

Ее щеки наливаются краской, и она трет это место — не с той стороны. Я качаю головой, и она переключается на другую. Пятно не исчезает.

— Дай сюда, — не успеваю опомниться, как убираю руку с подголовника, отодвигаю ее пальцы и провожу большим пальцем по пятну. Как и у нее, у меня не выходит его стереть.

Но… выходит кое-что другое.

Краем глаза замечаю, как ее веки опускаются от моего прикосновения. Подушечка пальца чувствует, как учащается ее пульс. Шея дрожит от этого биения.

Что-то в этом ритме сбивает мой собственный. Живот сжимается от желания и гордости. Одним движением пальца я имею над ней такую власть. Насколько сильнее я смогу ее сбить?

— Не шевелись, — говорю я, понижая голос. Миллиметр за миллиметром наклоняюсь к ней и почти жду, что она отдернется, когда я приближаюсь к ее шее. Но она замирает, даже когда мой рот касается ее кожи. Даже когда я разомкнул губы и медленно провел языком по пятну. Чувствую горечь чернил, солоноватость кожи и еще что-то цветочное. Мыло или масло? Она издает тонкий звук, почти писк, почти стон. Я замираю, представляя, какие еще звуки могу из нее вытянуть. Почти готов попробовать…

Но нет. Это не будет бесплатно. Хочет большего, пускай умоляет меня этими словами.

Карт-бланш.

Я отстраняюсь, пятна больше не видно, и возвращаю руку на спинку сиденья.

Она резко поворачивается ко мне, лицо — смесь ужаса и восторга.

— Ты меня лизнул.

Я провожу пальцем по нижней губе.

— Пожалуйста, — и подмигиваю.

Такого оттенка алого на ее щеках я еще не видел. Она прикрывает рот ладонью, словно только что вспомнила, какой звук издала, и тут же отворачивается, уставившись на дверь купе.

Я тоже отворачиваюсь, пытаясь остудить голову, выйти из роли… Или войти обратно?

До меня доходит, что я только что сделал. Что сказал. Я не планировал ничего из этого. Почему с ней я такой? Почему тянет подначивать, только чтобы увидеть, как она огрызается в ответ? Почему хочется снова и снова сталкиваться с ней лбами — не чтобы победить, а чтобы смотреть, как она сверкает в бою?

Кто я, блядь, такой, когда рядом с ней? Я тот самоуверенный соблазнитель, что был минуту назад? Или глупый фейри, который слишком остро ощущает ее запах и близость?

Может, и то, и другое.

Дверь купе сдвигается, и Эдвина тут же подается вперед, будто давно ждала, когда ее кто-нибудь спасет. Заходит Монти с Дафной на хвосте.

— О, хорошо. Никто не поубивал друг друга. — Он кидает на нас с Эдвиной по пледу из темно-зеленого бархата.

— Это зачем? — спрашивает Эдвина, разглядывая свой.

— Что, не читали расписание? — Монти устраивается напротив, Дафна уютно сворачивается под своим пледом, пока мистер Филлипс расправляет свой на коленях. — Скоро мы пересечем границу, станет холодно.

— Ах да, — говорит Эдвина, расправляя плед на коленях и заодно отодвигаясь подальше от меня. — Мы едем в Зимний двор.

Судя по ровному тону, она не догадывается, что именно нас там ждет.

Я ерзаю на месте, плед все еще лежит рядом, нерасправленный. Уильям Поэт боится следующей остановки. Он боялся ее с самого начала. Он надеялся, что Эдвина так и не узнает, что ее ждет. Потому что Зимний двор — дом самого большого и влиятельного ее поклонника. Королевы. Женщины, которая сделала «Гувернантку и развратника» бестселлером в Фейрвивэе. Уильям Актер ненавидит эту поездку не меньше Поэта. Как он может не испытывать злости и к Эдвине, и к ее известной поклоннице из-за пьесы, что забрала у него карьеру?

Тем временем Уилл…

Я медленно выдыхаю, чувствуя, как Эдвина устраивается поудобнее под своим пледом. Вкус ее кожи до сих пор щекочет язык.

Уилл считает, что Эдвина — гений.

Красивая.

Заноза в его чертовой заднице, но какая же восхитительная.

Глядя, как за окном синий небесный купол сменяется пушистыми белыми облаками, я позволяю себе признаться: Эдвина — гораздо больше, чем сама о себе думает.

Пожалуй, пора ей это понять.