Соседи

БЕЛАЯ ПЫЛЬ

ПО ДЕРЕВЕНСКОЙ улице идут трое. Один из них — парень лет восемнадцати, нарочито устало волочит кирзовые сапоги по пыльной дороге и исподлобья посматривает на своих нежелательных спутников.

Инспектор рыбнадзора Орлов и участковый Криулин задержали Митьку Степанова как раз в тот момент, когда он с крутого берега Иволги ахнул в омут полукилограммовый заряд тола. Взрыв слился с командой: «Стой! Руки вверх!», и Митька, таким образом, попался, как кур в ощип.

Митьку считали в Дорожайке отпетым, но и ему было стыдно идти на глазах почти у всей деревни рядом с участковым Криулиным. На середине деревни он тряхнул головой, навесил овсяный чуб на глаза и сделал вид, что, кроме собственных сапог, его ничто не интересует. А сапоги у Митьки были почему-то белые, словно мелом натерты.

«Небось, кое-кто радуется, видя меня стреноженным, — неприязненно думал он, изредка скользя глазами по окнам домов. — Пускай, все равно мне здесь уж не жить. Второй раз забирают».

Первый раз Митьку арестовали три года назад. Было ему около семнадцати лет. Пас он тогда колхозных лошадей, а в свободное время любил выпиливать и выстругивать разные украшения для дома. Однажды под вечер его за этим занятием застал какой-то незнакомый человек.

— Любопытно, — сказал он, взяв из рук Митьки коловорот. — Любопытно. Продашь эту штуку, что ли?

— Не, — мотнул головой Митька, недоумевая, зачем понадобился прохожему коловорот. — Это после отца остался.

— А где он у тебя?

— Погиб. В войну.

— Значит, с маткой живешь?

Митька кивнул головой.

— Тогда вот что, я беру этот инструмент до утра, а тебе оставляю четвертной в залог. Договорились.

— Дядя, а зачем он вам? — спросил Митька.

— В макаронах дырки просверливать, — загадочно ответил тот, пряча коловорот в мешок.

На другой день утром за Митькой пришли.

— Что? Лошади? — спросил он, вскакивая с постели.

— Ничего, пешком прогуляешься до района, — ехидно усмехнулся участковый Криулин. — Твой?

— Коловорот?! Мой, — подтвердил Митька, недоумевая, как этот инструмент попал к Криулину.

— Тогда все ясно. Одевайся.

— Куда? За что?

— Там выясним.

В милиции Митьке долго объясняли, что он с неизвестным сообщником ночью в Дорожайке украл из колхозного амбара около двух центнеров сортовой пшеницы. Кража совершена оригинальным способом. С двух сторон амбара, между бревнами, напротив сусеков, были просверлены две дырки, через которые самотеком и лилось зерно в подставленные мешки. Воры у амбара оставили вещественное доказательство — коловорот, принадлежащий Дмитрию Степанову.

Таким образом, с точки зрения следователя, история кражи ясна, как день.

Митька оправдывался, но неумело, дерзил следователю, рассказывал, как было дело, но на все слышал один ответ:

— Сказочки, гражданин Степанов.

Вернулся домой Митька через два года. В том, что он не преступник, были уверены только мать да сосед дядя Сидор, приятель Митькиного отца.

— Ничего, Митрий, все образуется, все в ясность придет, — говорил ему дядя Сидор на второй день. — Злобы к людям не надо иметь.

И, узнав, что Митька хочет остаться в колхозе, одобрил:

— Валяй. Чай, землею кормимся.

Но встреча с председателем Евлампием Хватовым разрушила надежды Митьки… Был этот Хватов очень недоверчив.

— А, это ты… Слыхал, — встретил он Митьку. — Сбежал, что ли? Работы? Ну, знаешь, у меня же кругом материальные ценности. Шалишь, брат…

— Перестраховщик, — ругнулся, не выдержав, Митька.

— Что?! Может подать на тебя?

— Подавай. За правду не судят.

Вскоре после этого Хватова с председателей сняли. Митька узнал эту новость уже в райцентре, где устроился рабочим горкомхоза. Там он и запасся взрывчаткой.

На новом месте Митька не ужился. И не потому, что платили мало, а просто в деревню потянуло.

А через неделю он угодил прямехонько в руки рыбинспектора Орлова и участкового Криулина. Правда, до этого он успел-таки разочек опустить в Иволгу свой смертоносный груз. Рыбу не продавал. Принес матери, сказав:

— Были тут какие-то рыбаки… Помог им невод тащить.

«Теперь — все. Упекут, — продолжал думать он, не обращая внимания на требование Криулина пошевеливаться. — Попросить или нет, чтобы задворками провели, а не перед окнами своего дома. Увидит старая, разревется… Пусть уж потом узнает».

Но просить провести задворками Митьке не пришлось. Внезапно участковый Криулин его остановил, дернув сзади за выгоревшую ковбойку. Митька поднял глаза. Перед ним стоял высокий мужчина лет сорока пяти, с серьезными светлыми глазами, смотревшими из-под пушистых бровей, похожих на созревшие колоски ржи.

— Иван Парменович, — поздоровался за руку с высоким рыбинспектор Орлов.

Участковый Криулин дотронулся до козырька фуражки.

— Кто? За что? — задавал вопросы Иван Парменович, изучая с головы до ног Митьку.

Участковый Криулин объяснил, как и за каким занятием захватили злостного браконьера, показал бикфордов шнур. Из его рассказа можно было заключить, что взять преступника было очень и очень трудно. Хорошо, дескать, не дали возможности кидаться взрывчаткой, а то бы…

Орлов только поморщился, как от зубной боли.

«Теперь будут каждому расписывать, как да что, — втайне сердился Митька, неприязненно поглядывая на Ивана Парменовича. — Встречаются тут всякие».

— Так, так, — произнес Иван Парменович и, нагнувшись, провел по Митькиным сапогам рукой. — Известь, убей меня громом, известь. На нашей земле сапоги выбелил?

— Где же еще, — буркнул Митька.

— Это очень интересно. Покажешь, где?

— Приведем, там покажут ему, как…

Иван Парменович строго взглянул из-под бровей колосков на участкового и сказал:

— Бикфордов шнур — бикфордовым шнуром, а человек есть человек. Что ему будет?

— Штраф, а то и годок отрубят, — опять пообещал участковый Криулин.

— Знаете что, отпустите его со мной до завтра. Мы тут кое-что выяснить должны. А завтра он в милицию сам придет.

— Шуточки шутите, товарищ Полынин, — вскинулся Криулин. — У него же паспорт при себе.

— Не сбежит, — твердо заявил Иван Парменович и в упор взглянул в Митькины глаза.

Митьке определенно начал нравиться этот человек.

— Пусть остается, — неожиданно решил Орлов.

Он был умный человек и очень уважал агронома колхоза «Северное сияние» коммуниста Ивана Парменовича Полынина.

— Твои ангелы-хранители ушли. Теперь их должность займу я, — сказал Митьке Иван Парменович. — Ну, ну, не хмурь брови. Шучу. Пойдем ко мне, пообедаем, а потом проведешь меня по всем тем местам, где ты сегодня путешествовал.

Митька не стал возражать и покорно направился за Полыниным. По дороге спросил:

— Зачем вам, Иван Парменович, эти места?

— Вопрос законный. Видишь ли, Дмитрий, я и раньше догадывался, что где-то недалеко от нас имеется известь. Она нам очень нужна. Известковать почвы. Кислоты в них много, оттого и урожаи низкие снимаем. А эту кислотность можно нейтрализовать известью. Многие считают, что ее на территории нашего колхоза нет, а привозить издалека дорого. Если ты свои сапоги не выпачкал в извести еще в горкомхозе, то мои догадки подтвердятся.

— Откуда же вы знаете, что я недавно из города? — поразился Митька.

— Надо, Дмитрий, знать, кто с тобой рядом живет.

— Значит, обо мне знаете?

— Не все, но кое-что знаю.

— А вы сами давно здесь… у нас?

— Уже полгода.

— А я и не знал.

Они остановились у крыльца покосившегося дома. «Раньше в нем жили Кривцовы, что в город три года назад уехали», — подумал Митька.

— Ну, заходи, — пригласил Иван Парменович.

Митька прошел в переднюю. Его поразило убранство дома. Стен почти не видно: всюду стояли снопы ржи, пшеницы, кукурузы, ячменя, клевера и еще каких-то трав. Пахло полем и лесом одновременно.

— Настя! — позвал Иван Парменович и снял пиджак. Только сейчас Митька заметил, что у Полынина нет левой руки.

Из-за дощатой перегородки вышла девушка лет семнадцати, в ситцевом платьице, курносенькая и с тяжелой косой, уложенной крупными кольцами на затылке.

— Моя хозяйка, — представил Иван Парменович.

— Жена? — спросил Митька и сразу же понял, что сморозил величайшую глупость.

Настя упала на стол и стала «умирать от смеха».

— Бывает, брат Дмитрий, — не переставая улыбаться, говорил Полынин. — Дочка, на агронома учится. Каникулы сейчас.

Теперь уже смеялись все трое. Обед прошел шумно и весело. Митька сидел и думал, как непохожи эти люди на тех, с кем ему приходилось встречаться в последнее время.

…Речка Иволга, неширокая, но быстрая, брала начало где-то в Лисьих холмах. Вытекала она из родника с тихим журчанием, вилась между холмов, то пологих, то крутых, постепенно набирала силу и по мере приближения к многоводной Марше все чаще шумела на перекатах. Было на Иволге много плесов и омутов, над которыми в жару вилось множество хлопотуний-стрекоз.

— А ведь стрекозу зря называют попрыгуньей и бездельницей. Это от басни пошло. Думаешь, зря она над водой толчется? Такова ее работа. Очень большое это дело — знать свое назначение. Вот такие дела, брат Дмитрий.

Митька идет берегом реки рядом с Иваном Парменовичем, внимательно слушает и изредка сам задает вопросы.

— С одной рукой, небось, тяжело?

— Тяжело, когда для одной руки нет работы, а когда одной рукой делаешь за две, легко.

— И давно вы вот так ходите?

— Без руки?

— Нет, по полям.

— Как остался без руки, с тех пор и хожу. С сорок четвертого.

— И нравится?

— А тебе какая работа по душе?

— Коней люблю, — признался Митька.

— Что же мешает?

— Не от меня это зависит.

И Митька рассказал Полынину всю свою жизнь. Ничего не утаил. Иван Парменович выслушал его, не перебивая, внимательно, потом заговорил:

— Прав дядя Сидор, что подлецов на штуки пересчитаешь, но вред от них большой. А насчет «не от меня зависит», то это ты брось. От человека почти все зависит. Надо только сильно захотеть, чтобы добиться своего. Если человек махнет на все рукой, то и будет постепенно покрываться, хотя бы как твои сапоги, известковой пылью. Поначалу он ее не заметит, а потом эта пыль начнет разъедать кожу. Считай, тут пропали сапоги, брат Дмитрий, — закончил Полынин.

Вскоре они вышли к тому месту, где Иволга делает крутой поворот. И тут Иван Парменович увидел то, чего хотел. Часть крутого берега вместе с травой в половодье сползла в омут, обнажив белый слой извести, на котором были хорошо заметны отпечатки подошв.

— Я тут ходил, — пояснил Митька.

— Очень хорошо, что ходил, — почему-то развеселился Иван Парменович, опускаясь на колени в белую пыль. — Так, глубина залегания, примерно… Ширина… Сколько же тут сотен тонн будет? Сейчас прикинем. Так… по всему видать, известь наносная. Значит, где-то выше ее много. Откроем, брат Дмитрий, у нас все впереди.

Глядя на довольного Полынина, за каких-то пять минут ставшего похожим на мельника, развеселился и Митька.

— Иван Парменович, вот вы говорили об известковой пыли, а сами-то…

— Нас она не разъест. Мы ее вовремя счистим, — так же весело ответил Полынин и подмигнул Митьке.

Уставшее солнце опускалось за зубчатый станеговский бор, когда Полынин и Митька вошли в деревню.

— Ну, брат Дмитрий, айда теперь ко мне в хату, — предложил Иван Парменович. — Пожуем что-нибудь, потолкуем.

— Не, — робко отказался Митька.

— Давай, давай, — Полынин дважды хлопнул по Митькиному плечу. — Меня, брат Дмитрий, не стесняйся.

— Хорошо, — вдруг согласился Митька. — Только вот сбегаю мать проведать.

Через час они сидели за выскобленным до желтизны столом и ели свежие огурцы с хлебом. Перед каждым из них стояла глиняная кружка с прохладным квасом.

— Люблю я их вот так, нерезаные, — говорил Полынин, обтирая ладонью пупырчатый огурец. — Хруст, словно музыка. А ты?

— Угу, — подтвердил Митька, не раскрывая рта.

— Особенно та еда хороша, которую сам вырастил или честно заработал, — продолжал агроном.

Митька при этих словах перестал жевать, в упор посмотрел в глаза Полынина.

— Ешь, ешь, — сказал Иван Парменович. — Никакого намека на тебя в моих словах нет. А вот о том, как жить дальше думаешь, потом спрошу.

— Зачем потом, — сказал Митька. — Я сейчас отвечу.

— Ну, ну, — одобрил его Полынин.

— Посадят меня, — выдохнул Митька.

— Н-да, — задумался Иван Парменович. — Такая перспектива неулыбчива. Может, все-таки, не посадят.

— Может. Но в милицию завтра идти надо.

— Ну, скажем, не посадят, потом куда?

— Как куда? В колхоз, домой, — удивился Митька. — Вы мне поверьте, Иван Парменович. Я, может, после отца второго такого человека, как вы, встречаю.

Полынин пристально посмотрел в глаза Митьки Степанова. В них он увидел искренность и решимость. Такие глаза лгать не могут.

— Давай, действуй, брат Дмитрий, — только и сказал он Степанову.

…Поутру из Дорожайки по дороге в райцентр шел парень в стираной ковбойке и начищенных до блеска кирзовых сапогах. Голову он держал прямо и ступал твердо. Это был Митька Степанов. В руке он держал брезентовую сумку, в которой лежали четыре куска взрывчатки. Шел, думал о чем-то своем. А в это время агроном колхоза «Северное сияние» коммунист Иван Парменович Полынин разговаривал о его судьбе с начальником милиции по телефону.