Соседи

БЕЛЕНЬКИЙ ПЛАТОЧЕК

ВЕЧЕРОМ, после концерта, уборщица тетя Анфиса положила на стол двугривенный, значок сельскохозяйственной выставки, пустую бутылку и вчетверо сложенный носовой платочек ослепительной белизны.

Когда она ушла, я осмотрел «трофеи». Двугривенный мог обронить каждый. Относительно значка сельскохозяйственной выставки я тоже не сомневался. Их имели только двое: Павел Бойцов и Васька Задоров. Первый из них на выставке побывал и имел полное право носить значок. Васька не видал знаменитую выставку даже одним глазом, но значок носил.

Интересный парень этот Васька. Он страшно любит все блестящие предметы, которые можно прицепить к пиджаку. Однажды Задоров, собираясь в клуб и будучи под хмельком, прицепил к лацкану пиджака «Медаль материнства», за что девчатами был зло высмеян. Кстати, за эту страсть к значкам и медалям его прозвали Васькой Звенящим. Когда он пляшет, на его груди словно шеркунцы бренчат. Значок мог обронить только он.

Пустую бутылку я выбросил. Сомнений быть не могло, что ее засунул в печку не кто иной, как Сенька Горелышев, дружок Васьки Звенящего, хвастун и забияка.

Загадкой для меня оставался носовой платочек. Чистенький, он лежал передо мной развернутый и заставлял думать: чей? Аккуратными буквами на нем красными нитками вышито:

Чей?

Девушек у нас в колхозе много.

Я догадывался, кому принадлежит платочек, найденный тетей Анфисой, но вручать его владелице пока не спешил. Спросить же у меня о нем ни одна девушка не осмелилась.

И мне вспомнился один разговор, невольным свидетелем которого пришлось быть почти год назад.

Возвращался я тогда вечером из клуба к доброй старушке Анфисе Ивановне, у которой квартировал. Дело в том, что я родился не в этой деревне, а в городе. После же окончания культпросветшколы был направлен сюда и прижился. Народ здешний понравился да и работу свою ни на какую другую не желал променять.

Так вот, только я подошел к дому Анфисы Ивановны, вдруг с тесового крылечка слышится:

— Значит, ждала?

— Не ждала б, так не писала почти два года каждый день.

— Так в чем же дело?

— Мне надо подумать, Павел…

— Нюра?!.

— Не надо, не надо…

Я узнал их. Мужской голос принадлежал Павлу Бойцову, демобилизованному сержанту, тихому и скромному парню, над которым в колхозе кое-кто из парней нередко подсмеивался.

Дело в том, что Павел Бойцов, придя из армии, согласился работать на свиноферме. Его на правлении не уговаривали стать свинарем, а только предложили. И этот начитанный парень очень просто сказал:

— Раз надо, пойду.

Я, признаться, тогда немножко не поверил, что Павел проявил такую быструю готовность быть свинарем, но когда он пришел в библиотеку и начал выбирать книги по животноводству, мои сомнения рассеялись.

— Эту читал, — сказал он библиотекарше, отодвигая пухлый том.

— Вот.

— Чуть устарела, — отверг он и следующую книгу. — Дайте поновее.

— Новее нет.

— Есть, но вы еще наверное не получили.

Помню, набрал он кучу литературы по сельскому хозяйству и, застенчиво улыбнувшись, пояснил:

— В институт буду готовиться. В сельскохозяйственный.

И вот такому-то парню Нюшка Пинеткина только что сейчас сказала: «Мне надо подумать, Павел».

Нюшка была взбалмошная девчонка, красавица и плясунья. И, как большинство красавиц, капризна и самолюбива. Работала она в колхозе учетчицей. Работала неплохо, но на язык была дерзка. Помню, когда председатель Егор Пантелеевич запретил открывать в августе прошлого года клуб каждый вечер, Нюшка всю ночь плясала на крыльце дома Егора Пантелеевича и пела частушки. Она плясала, а Васька Звенящий играл на хромке. Егор Пантелеевич несколько раз выглядывал в окно, пытаясь утихомирить Нюшку, но она неизменно отвечала:

— Не вы ли сами, Егор Пантелеевич, захотели, чтобы мы тут веселились?

И было трудно определить, шутит она или нет. В уголках своего пухленького рта Нюшка носила две маленькие черненькие родинки, отчего казалось, что она всегда улыбается.

Я уже хотел вспугнуть с крыльца эту несговорчивую парочку, но вдруг услышал:

— В чем же дело, Нюра?

— Зачем ты пошел туда, Павел?

— Кому-то надо.

— Но ведь ты механиком в армии стал.

— Механику на ферме легче.

— Ребята смеются.

— Васька Звенящий?

— Хотя бы.

— Тогда и слушай его смех, — жестко произнес Павел.

— Все не свинарь.

Первой спрыгнула с крыльца Нюшка и, не заметив меня, выскочила из палисадника. Павел тяжело, как мне показалось, вздохнул, чиркнул спичкой, прикурил папиросу и медленно зашагал по тропинке.

— Покойной ночи, — встретив, просто сказал он мне и добавил: — Бывает же.

Он как будто чувствовал, что я невольно подслушал их интимный разговор.

— Ушли? — спросила меня Анфиса Ивановна.

Я не ответил.

— Еще до службы Павла они здесь любили ворковать, — продолжала Анфиса Ивановна. — Старая любовь.

Не знаю, любила ли Нюшка Пинеткина Павла Бойцова, но дружба между ними была. Одно скажу, Павел Нюшку любил. Я уже ожидал, что Бойцов оставит работу на ферме, но ошибся. Парень этот оказался на редкость настойчив и непреклонен. С тех пор он весь ушел в работу и почти не ходил на гулянки. Изредка заглядывал на танцы, но и то ненадолго. Посудите сами, каково было видеть, как Нюшка, улыбаясь, кружится в вальсе с Васькой Звенящим и, казалось, не обращает на Павла ни малейшего внимания.

Однажды Павел пригласил Нюшку танцевать, но к нему этаким чертом подлетел Сенька Горелышев и, кривляясь, сказал:

— Пардон, занято.

Бойцов пристально посмотрел на Нюшку, она опустила глаза. Павел отодвинул Сеньку в сторону, словно вещь, и они закружились. Между ними, я заметил, не было произнесено ни слова. Танец кончился, Павел кивнул Нюшке и стремительно вышел из клуба.

Шло время. Я часто встречался с Нюшкой. Ведь она хорошо пела в клубе и не пропускала ни одной репетиции художественной самодеятельности. Наведывался и на ферму, где работал Павел. Однажды, застав Бойцова в маленькой комнатке, что рядом с кормокухней, за стопкой книг, я спросил его:

— В институт готовишься?

— Уже поступил. На первый курс, — просто ответил он.

— Трудно?

— Что трудно?

— Троим тут справляться?

— Троим? — удивился Бойцов. — Было трое, а теперь я один. Управляюсь. Ведь ферму-то я всю механизировал.

— А в клуб почему не ходишь?

Павел взглянул на меня, вздохнул и ничего не ответил.

А вскоре в газете появился портрет Павла и большая статья о нем. На портрете Бойцов вышел таким же, как в жизни: застенчивым, с легким прищуром умных серых глаз. Одет он был в модный костюм, белую рубашку с отложным воротничком. Русые волосы зачесаны назад, а голова чуть склонена набок. Одним словом, Павла можно было принять за молодого учителя, врача, художника и даже поэта. В статье же говорилось о большой трудовой победе Павла Бойцова, откормившего тысячу голов свиней.

И еще мне запомнился вечер в нашем клубе. На нем чествовали Павла. Ему вручили Почетную грамоту и золотые часы. Потом он выступал сам. Говорил так, что иной лектор позавидует. Во время его речи я посмотрел на Нюшку, сидевшую во втором ряду. Глаза ее были устремлены на Павла, щеки пылали. Она ловила каждое произнесенное им слово и совсем не слушала, что нашептывал ей на ухо Васька Звенящий.

После начались танцы. Я заметил, что Нюшка отклонила приглашение Звенящего идти танцевать и все время искала глазами кого-то. А когда Павла Бойцова под руку увел из клуба секретарь райкома, Нюшка Пинеткина забилась в дальний угол.

В этот вечер она не танцевала.

И вот беленький платочек лежит передо мною. Я читаю незамысловатую частушку, вышитую на нем красными нитками и без обиняков говорю Нюшке, забежавшей на минутку в клуб справиться, будет ли вечером репетиция.

— Возьмите и больше не теряйте…

Я хотел добавить слово «любовь».

Нюшка смотрит на платочек и молчит. Вечная улыбка в уголках ее рта погасла.

— Две недели назад потеряли, а тетя Анфиса подобрала, — поясняю я. — Ведь твой?

— Мой, — признается Нюшка, вздохнув.

— Любишь?

— Люблю, — прямо говорит она, поднимая на меня глаза.

— А он?

— Теперь не знаю.

Что я мог ей посоветовать? Я пообещал Нюшке откровенно поговорить с Павлом, а платочек оставил у себя.

Через три дня я встретил Павла в нашей библиотеке, которую он посещал регулярно. Попросил заглянуть в клуб.

— Зачем? — поинтересовался он.

— Просьба одна есть.

— Если участвовать в концерте, то, пожалуй, мне некогда, — задумчиво произнес он.

— Об этом в другой раз поговорим. У меня другое к тебе дело.

— Вот, — достал я Нюшкин платочек, — девушка одна обронила. Встретишь, передай.

— Чей? — взглянул на платочек Павел.

— Кажется, Нюшки Пинеткиной, — стараясь быть равнодушным, ответил я.

— Нюшки? — Павел перевел взгляд на меня.

— Конечно.

— Не могу, — покачал он головой.

— Да ты почитай, что на нем вышито.

Он развернул платочек, прочитал незатейливую частушку и густо покраснел.

— Вы думаете? — тихо спросил он. — Вы знаете?

Я кивнул.

Павел бережно сложил платочек вчетверо и засунул его в книгу.

Не знаю, как и где встретились Павел с Нюшкой. Только хорошо помню, как через неделю, на репетиции, Нюшка шепнула мне:

— Спасибо.

С тех пор я часто встречал их вместе. Они улыбались мне, и сердце мое радостно билось от какого-то нахлынувшего тепла, а может, и от сознания того, что в трудную минуту я помог им сохранить ту юношескую дружбу, у которой все еще впереди.