Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных

Глава V.

Революцию нельзя купить

«Революцию нельзя купить. Революцию нельзя сделать. Можно только быть Революцией. Она в вашей душе — или нигде».

Шевек из книги Урсулы Ле Гуин «Обездоленный» [211]

Научно-фантастический роман Урсулы Ле Гуин «Обездоленный» рассказывает историю Шевека, физика из мятежной колонии Анаррес, населяющей спутник планеты Уррас. Общество на спутнике на коллективных анархических принципах, подразумевающих внеимущественные отношения, полное гендерное равенство, совместный труд и общинное проживание. Тем временем, Шевек хочет посетить Уррас — на котором царит капиталистическое общество — чтобы пообщаться с другими учёными для развития своих идей в одном из направлений теоретической физики отчасти потому, что ощущает: интеллектуальная жизнь в его мире стала консервативной и неприветливой к его идеям. Попав на Уррас, Шевек обнаруживает себя отчуждённым репрессивной социальной структурой, которая поощряет конкуренцию, атомизирует общество и погружает большинство жителей планеты в крайнюю нищету. Хоть Шевек и обнаруживает мир, богатый материальными благами, он также видит общество, пронизанное радикальным неравенством, которое вытекает из экономики и идеологии.

На Уррасе Шевек произносит речь на демонстрации, которая в итоге очень жестоко насильственно подавляется. Его слова имеют целью вдохновить революционное движение, которое вышло протестовать не только против постоянного давления репрессивного государства, но также против его вступления в войну. Хоть у меня нет намерения портить впечатление от книги и пересказывать сюжет, Шевек как персонаж интересен тем, что соответствует ценностям, которыми так гордится анархизм. Создавая этого персонажа и его историю, очевидно, Ле Гуин задумывала его как воплощение анархистских принципов не только чтобы продемонстрировать, почему они хороши, но и чтобы показать, почему так важно жить в соответствии с ними изо дня в день. Восставая против привычек, пассивности и зарождающейся бюрократии в его собственном анархическом обществе, Шевек показывает, что постоянные инновации и приверженность принципам анархизма необходимы, чтобы предотвратить превращение общества в окостеневшую, консервативную и унылую бюрократию. Однако когда Шевек оказывается на Уррасе, ему напоминают, что анархическое общество, против которого он изначально выступал, основано на ключевых общественных соглашениях, уважающих человеческую жизнь, достоинство и свободу — все аспекты социальных отношений, которые отсутствуют в общественной организации Урраса, и аспекты, которых ему самому недостаёт и о которых он обстоятельно думает.

«Обездоленный» — это лучший вид научной фантастики, потому что в нём используются широкие возможности жанра для разрешения человеческих проблем и сложностей и который не просто служит фоном для космических кораблей и сцен насилия, чтобы после превратиться в кассовый боевик. Этот вид научной фантастики может нас чему-то научить, и в данном случае Шевек продемонстрировал мне, как быть социальным анархистом, если это вообще что-то значит. Быть анархистом — не значит быть привязанным к набору принципов, которые восторжествуют когда-нибудь в отдалённом будущем, после революции — когда бы это ни произошло. Напротив, быть анархистом — значит и в повседневной жизни следовать принципам, которые ты считаешь важными и установления которых ты хочешь во всём мире. Быть анархистом также значит критически осмысливать господство, правила, порядок и организацию общества. Это также означает не принимать слепо иерархию и лидерство, даже если они устанавливаются под знаменем анархизма.

Я привожу в пример Шевека из романа Ле Гуин, потому что он подчёркивает центральный аспект характера социального анархизма, а именно: что жить в соответствии с принципами важно сегодня, сейчас, в настоящем. Мы не можем жертвовать тем, что считаем правильным, поступаясь своими принципами ради лучшего мира в прекрасном далёке, которое может никогда не наступить. Или, другими словами, средства революции полностью и неразрывно связаны с её целями. Говоря более конкретно об этой базовой идее анархизма, признание данного факта означает, что мы не можем рассчитывать вырастить эгалитарное, справедливое и равноправное общество из авторитарного этатизма, который почти неизбежно вытекает из марксистских революций и движений (см. примеры Мао, Сталина, Ленина и других). Таким образом, осознанность социального анархизма относительно средств и целей отрицает мифологию Просвещения и телеологию [212] марксисткой мысли, сторонится государственного авангардизма авторитарных левых и опровергает идею, что мы можем достичь равенства в долгосрочной или краткосрочной перспективе, используя насилие или прямое господство любого рода. Аналогично, осознанность, сопутствующая социальному анархизму, также означает не колебаться, не отступать от принципов, чтобы приспособиться к популярным политическим позициям из соображений целесообразности и ради понимания более широким движением прогрессивных сил, демократов или кто-либо ещё. Напротив, социальный анархизм требует единства идеалов и практики одновременно в утилитарном и гносеологическом смысле. Рассматривая проблемы широкого левого движения, Букчин пишет:

«По моему мнению, существует большая разница между тем, как социал-демократы, либералы и другие благонамеренные люди занимаются каждодневной борьбой, и тем, как это делают социальные анархисты и другие революционные левые. Социальные анархисты не отделяют свои идеалы от практики. Они привносят в эту борьбу измерение, которого обычно не хватает реформистам: они распространяют общедоступную информацию о корнях социальных недугов — терпеливо просвещают, мобилизуют и строят движение, которое выявляет связи между злоупотреблениями, существующими в современном обществе, и, в более широком контексте, общественным строем, из которого они произрастают. Они глубоко озабочены тем, чтобы показать людям источник их несчастий и научить действовать как можно более осознанно для их полного устранения, стремясь коренным образом изменить общество. Распространение этого понимания, которое в прошлом называлось классовым сознанием (понятие, которое до сих пор весьма актуально) или, в более широком смысле, общественным сознанием, — одна из главных функций революционной организации или движения. Если социальные анархисты не пользуются удобным случаем протеста, чтобы указать на более глубокие социальные вопросы, если только они не помещают своё сопротивление в этот контекст и не используют его для приближения торжества рационального общественного строя, такого как либертарный коммунизм, их сопротивление является случайным, половинчатым и по существу реформистским» [213].

В этих рассуждениях он выступает за целостный взгляд на эксплуатацию и угнетение, который мы должны применять для понимания общественных отношений и процессов, чтобы осознать корни любой проблемы [214]. Логическим следствием этой теоретической цепочки умозаключений является то, что общество необходимо изменить на базовом уровне, если мы хотим разрешить проблемы, с которыми сталкиваемся сегодня. Больше, чем индивидуальная борьба, позиция социального анархизма побуждает нас рассматривать разные виды сопротивления как взаимосвязанные и действовать соответственно путём создания союзов и развития солидарности между ними. Один из важных способов изменить общество — это рассказывать людям о процессах, вызывающих социальные недуги, и работать над их разрешением. Этих изменений невозможно достичь под дулом пистолета, с помощью постоянного насилия или при помощи государственной системы. Бывают случаи, когда насильственное сопротивление необходимо, но, хоть я и не пацифист, я считаю, что слишком многие слишком часто готовы рассматривать насилие как решение, а не как крайнюю меру.

Анархистские мыслители с середины 19 века отрицали, что мы сможем однажды создать справедливое или свободное общество из государственно ориентированной системы, так как само государство является структурой с уровнями господства и подчинения, многие из которых укоренены в динамике капитализма и других формах превосходства, таких как возраст, класс и пол. Хотя государство может показаться в некотором роде абстракцией, оно является уникальной и исторически важной формой угнетения и власти, зачастую связанной с капитализмом и религией. Кроме того, государство — единственный обладатель права на то, что часто называют «узаконенным насилием». Противодействуя государству и систематическому подчинению ему личности и общества, анархизм открывает возможности для сопротивления другим формам иерархии, господства и угнетения. Эмма Гольдман так обобщает это в своём известном эссе «Анархизм: за что он действительно выступает»:

«Анархизм есть единственная философия, которая даёт человеку самоосознание, которая утверждает, что бога, государства и общества не существует, что их обещания ничтожны, так как они могут быть исполнены только через подчинение человека. Анархизм поэтому есть учение о единстве жизни не только в природе, но и в человеке. Не существует конфликта между личными и социальными инстинктами, как не может быть конфликта между сердцем и лёгкими; одно есть вместилище драгоценной жизненной эссенции, другое — хранилище элемента, сохраняющего эссенцию чистой и сильной. Личность есть сердце общества, хранящее в себе эссенцию социальной жизни; общество — лёгкие, которые распределяют элемент, поддерживающий жизненную эссенцию — то есть, личность — чистой и сильной» [215].

Гольдман указывает на центральный принцип социального анархизма, который гласит, что личность и общество неразрывно связаны друг с другом. Это перекликается с мнением Букчина, который в своих работах неоднократно отмечал, что проблемы нашего мира — это проблемы социальных отношений, и только изменив эти отношения, мы обязательно изменим сам мир. Мы должны изменить личное, чтобы изменить общественное, и одновременно мы должны защищать личное от общественного. В том же ключе авторы метко озаглавленного памфлета You Can’t Blow Up a Social Relationship («Нельзя взорвать общественные отношения») пишут:

«Задача революционера не в том, чтобы взять в руки оружие, а в том, чтобы участвовать в долгой тяжёлой работе по пропаганде своего понимания общества. Мы должны создать движение, которое связывает огромное количество проблем и вопросов, с которыми сталкиваются люди, и необходимость революционных изменений; которое критикует все псевдорешения — и личные, и общественные — предложенные в этом социуме; которое стремится демистифицировать те решения, которые предлагают авторитарные левые и вместо этого акцентировать необходимость самостоятельной деятельности и самоорганизации для людей, которые стремятся заняться этими вопросами. Нам нужно предложить идеи социализма, основанного на равенстве и свободе» [216].

Отталкиваясь от этих рассуждений, мы видим, что социальный анархизм стремится бросить вызов господству на всех уровнях общественного порядка. В то время как социальный анархизм часто оказывался на переднем крае борьбы со множеством видов угнетения, большинство социальных анархистов не были особенно активны — ни в прошлом, ни в настоящем — в оспаривании господства человека над животными. Однако мы можем применить аналитические инструменты анархизма к самому анархизму как историческому движению, чтобы понять этот недостаток и восполнить его, поощряя социальных анархистов распознавать превосходство человека над животными как ещё одну форму ненужного господства. Как и в случае с другими формами угнетения, проблема нашего господства над животными и другими людьми — это проблема общественных отношений, укоренённых в зарождении иерархии, распространяемых и усугубляемых современным капитализмом. Не может быть серьёзных вызовов системе господства без одновременного вызова отношениям господства, которые навязывает нам капитализм в форме товарных отношений и собственности.

Таким образом, как последовательная и связная критика капитализма, социальный анархизм предлагает нам многое, но он должен принять по-настоящему социальное направление — стремление к пониманию того, как индивидуумы превращаются в характерные продукты социальной сферы, а также работать ради коллективных улучшений и свободы для всех. Это признание человеческой общности в рамках анархистского проекта контрастирует с индивидуалистическим анархизмом, который озабочен эго и собственным «я» и который «неуклонно разрушает социалистический характер либертарной традиции» [217]. Проще говоря, это значит, что пустые лозунги индивидуалистического, «похуистического», поп-панковского, ширпотребного анархизма необходимо оставить позади, если мы хотим добиться каких-либо реальных культурных или социальных изменений. Хотя легко воспринять анархизм как идею, основанную лишь на индивидуальной свободе и широкомасштабном противостоянии власти на всех уровнях, этот взгляд не принимает во внимание корни анархизма, понятно описанные такими мыслителями, как Кропоткин и другие, мощно призывавшими вернуться к великой человеческой общности, а не к индивидуализму. Нам необходимо отказаться от того, что Букчин называет «анархизмом образа жизни» или анархизма, который основывается исключительно на «культурно девиантном поведении» [218] и который легко скатывается в «авантюризм, личную браваду» и «по сути аполитичную и антиорганизационную приверженность фантазиям, желаниям и наслаждениям». Эта форма сопротивления (если это вообще можно так назвать) охотно трансформируется в «смесь сибаритства, рудиментарности, недисциплинированности и непоследовательности» в рамках буржуазной действительности, «экономическая жестокость которой с каждым днём становится всё более абсолютной и безжалостной» [219]. Хотя это может казаться безобидным, Букчин пишет, что этот эгоистичный, индивидуалистический анархизм образа жизни может

«...подорвать социалистическое ядро левой либертарной идеологии, которая однажды могла бы претендовать на общественную значимость и вес именно за счёт своей бескомпромиссной приверженности эмансипации — не вне истории, в субъективной реальности, а в рамках истории, в объективной реальности. Великим лозунгом Первого интернационала — который анархо-синдикалисты и анархо-коммунисты сохранили после того, как Маркс и его сторонники от него отказались — было требование: “Никаких прав без обязанностей, никаких обязанностей без прав”. Поколениями этот лозунг украшал передовицы изданий, которые мы теперь называем социал-анархистскими. Сегодня он находится в принципиальном конфликте с по сути эгоцентричным спросом на “заряженное желание” с даосским созерцанием и буддистской нирваной. Там, где социальный анархизм призывал людей к революционному восстанию и перестройке общества, разгневанные мелкие буржуа, населяющие субкультурный мир анархизма образа жизни, призывают к эпизодическим восстаниям и удовлетворению их “машин желания”, выражаясь терминами Делёза и Гваттари» [220].

Это не значит, что личная свобода не имеет значения или что не может стать частью эффективной освободительной борьбы — в действительности социальные анархисты должны быть глубоко озабочены проблемами личности и её места в обществе. Что нам нужно, так это общество, в котором люди способны максимально проявлять свою индивидуальность, уникальность и креативность, потому что его структура по сути поощряет это и создаёт для этих целей общественное пространство. Смысл критики анархизма образа жизни не в том, чтобы полностью отбросить индивидуальность или заботу о личной свободе, а в том, чтобы подчеркнуть, что он оторван от чувства социального, которое могло бы стать основой здорового, взаимодополняющего и отрытого общества. Личная свобода без понимания истории и социального как основы движения не способна добиться каких-либо широкомасштабных изменений. Движение должно признать, что все проблемы фактически являются проблемами социальными и что для них есть социальные решения, которые выходят за рамки политики индивидуализма и эгоизма.

Так что пока индивидуалистский анархизм образа жизни и наследник поп-панковского анархизма господствуют в сегодняшней постмодернистской эго-оргии, более важна на первый взгляд старомодная и, возможно, приевшаяся работа по созданию общественных связей, обличению, искоренению и оспариванию процессов господства. Учитывая это, социальный анархизм предоставляет наиболее плодородную почву для укоренения широкомасштабной борьбы против угнетения на всех уровнях социального спектра.

Движимый коллективистским мировоззрением, которое также уважает права личности, социальный анархизм антиавторитарен и применяет антииерархическую теорию на практике. Лишь такое мировоззрение может быть поистине эффективным в искоренении и устранении превосходства и иерархии на всех уровнях общественного порядка, на каком бы основании ни строилось это господство. Хотя социальный анархизм не спешит заниматься проблемами животных, это не означает, что в его арсенале отсутствуют инструменты для анализа, осознания и преодоления именно этой формы превосходства. Возможно, дело в том, что социальных анархистов нужно просто призывать критически осмысливать эти отношениях с точки зрения анархизма.

В довершение всего социальный анархизм признает, что процессы накопления капитала ограничивают потенциал человека, изменяют экосистему и преобразовывают наши отношения друг с другом и с природным миром. Как по-настоящему радикальный подход к господству и проблемам устройства общества, социальный анархизм может предложить теоретические и практические инструменты критики угнетения человека и животных во всём мире.

Эта концепция отказывается от реформирования системы, которая принципиально не поддаётся реформированию, требует, чтобы средства соответствовали целям, и признаёт человеческие возможности как потенциально позитивную и преобразующую силу в социуме. Кроме того, как верно иллюстрирует пример персонажа Шевека из книги Ле Гуин, анархизм даже предлагает инструменты для критического и рефлексивного самоанализа, который является ключевым условием того, чтобы анархизм оставался верен своим принципам.

По всем этим причинам я считаю, что социальный анархизм может не только сформировать костяк объединительного движения за более широкую социальную справедливость, но что некоторые аналитические и практические инструменты анархизма способны вдохнуть жизнь в движение за справедливость для других биологических видов. В следующих разделах я рассмотрю, как это может работать, однако начну с самого простого и прямого способа отстаивать справедливость по отношению к животным: с веганства.

Важность веганства

Как от излишней и ненужной формы иерархии анархистам следует отказаться от потребления, порабощения и подчинения животных ради целей человека и считать это очередным аспектом угнетения в капиталистических отношениях и ненужной формой господства. Анархист или нет, любой, кто озабочен жестокостью к животным со стороны человека, должен сделать первый и незамедлительный шаг для пресечения этих страданий — стать веганом. Веганство основано на идее, что люди могут жить, не используя продукты, которые животные производят в страданиях и под принуждением. Многие из нас закрепляют порабощение животных три раза в день, во время каждого приёма пищи, потребляя либо плоть животных, либо продукты их репродуктивной системы вроде молока или яиц. Из-за наших желаний, основанных не более чем на традициях и пристрастиях, в Соединённых Штатах ежегодно забивают миллиарды животных. Протестуя против этой кровавой бани, совершаемой во имя услаждения нашего нёба, веганство утверждает, что у животных есть интересы и собственная жизнь вне зависимости от проблем человека, и уважает это право, избегая употребления всех продуктов животного происхождения, насколько это возможно, включая молочные продукты, кожу, яйца и шерсть. Поскольку продукты животноводства не нужны для полноценной жизни, нет никаких веских причин заставлять животных страдать ради наших желаний. Отказ от потребления животных продуктов означает отказ от личного участия в наиболее распространённом способе их порабощения — в качестве пищи или одежды. Эта точка зрения является единственной, имеющей смысл для того, кто всерьёз воспринимает проблему преодоления господства, иерархии и угнетения — особенно учитывая то, как остро животные страдают, чтобы произвести повседневные товары и еду, которые мы принимаем как должное. Если мы намерены принимать во внимание животных в своей борьбе за социальную справедливость, веганство — это первый шаг, с которого должна начаться борьба. Как прямой протест против товарной формы и отношений собственности, объектом которых являются животные, это является весомым отказом от самой системы, бескомпромиссная позиция, которая не стремится к реформированию, а добивается полного упразднения. Для всех, кто хочет покончить с эксплуатацией животных, быть веганом — значит жить целью, к которой мы стремимся — миру, где никто не эксплуатирует животных из одного только пристрастия и удобства.

Веганство также важно, поскольку работает на уровне, который нам привычен: повседневное локальное потребление. Большинство из нас хорошо знакомы с господством над животными, поскольку участвуют в нём по нескольку раз в день во время приёма пищи. Хотя мы лично можем не присутствовать на ферме или бойне, насилие, совершаемое над животным, — это насилие, которое происходит от нашего имени, во имя наших тарелок. Сидя за столом, даже самые сознательные из нас зачастую способны отрешиться от страдания, лежащего на тарелке: миллионы миль отделяют цыплёнка, или стейк, или другое мясо на нашей тарелке от животного, которое его произвело, и для большинства из нас это благоприятная психологическая дистанция. Веганы отказываются смириться с этой психологической дистанцией. По моему опыту, люди часто интересуются веганством и с готовностью спрашивают меня, почему я веган. Почти неизбежно это случается за едой, когда невеганы замечают, что я не ем говяжью вырезку, курицу или другой предложенный «деликатес» из тела животного. Поскольку я считаю, что обсуждать подобные вопросы за едой в перспективе не лучшая стратегия, когда меня спрашивают о веганстве за столом, я часто останавливаюсь и перевожу дух. В это время человек улавливает мою нерешительность, настороженно смотрит на меня и почти неизбежно говорит: «Подожди. Я не хочу знать. Не говори. Буду лучше наслаждаться едой».

Мы способны отстраняться, отгораживаться от своей совести, изолировать те свои стороны, которые знают и понимают, что кто-то страдал, производя то, что мы потребляем. Хоть мы привыкли рассматривать веганство и вегетарианство как идеологическую практику, мы нечасто задумываемся об оборотной стороне этой идеологии или концепции того, что Мелани Джой назвала «карнизмом» [221]. Согласно Джой, карнизм — это набор идеологических и психологических практик, позволяющих нам потреблять мясо и другие животные продукты, не слишком задумываясь о насилии, благодаря которому они производятся (несмотря на то, что большинство из нас осознаёт, что мы не можем получать мясо и другие животные продукты без жестокости и насилия). Карнизм объясняет, как мы дистанцируемся от производства продуктов животноводства, как мы оправдываем свою связь с насилием, совершаемым от нашего имени и во имя наших потребностей, и как мы подавляем своё понимание этого процесса всякий раз, когда едим. Подкреплённый рядом защитных механизмов, включая видистский и эвфемистический язык («мясо» вместо «плоти», например), занятными и воображаемыми историями о счастливой буколистической жизни животных, забиваемых ради нашего питания, и общей завуалированностью насилия, совершаемого при производстве животных продуктов, карнизм работает и на социальном, и на личном уровнях, создавая своего рода культурное неведение относительно эксплуатации животных.

Наиболее веский довод в пользу того, чтобы считать карнизм идеологической практикой, состоит в том, что он оказывает поддержку видизму, оправдывая или вуалируя нашу текущую практику отношения к животным. В истории аналогичные идеологии и путаница использовались для оправдания маргинализации других групп людей, включая утверждение превосходства белых над чёрными, мужчин над женщинами. Когда люди предполагают, что «так было всегда», или «это естественный порядок вещей», или «у нас есть право на превосходство», у меня в голове звенит тревожный звоночек, неважно, оправдывает ли человек расизм, сексизм, гетеронормативность или видизм. В любом случае этот вид отчуждения, выделение тех, кого социологи помещают «вне группы», может означать лишь оправдание господства «своей группы».

По этим причинам веганство является важным высказыванием против психологического и идеологического аппарата карнизма — и, следовательно, важным протестом против ненужных страданий, господства и эксплуатации животных, которые происходят из видистской структуры наших общественных отношений. Быть веганом — это важный акт неучастия в господстве над животными и вызов этой ненужной иерархии. Как один из первых анархистов, упомянувших господство над животными, Элизе Реклю в 1901 году написал:

«...для них [вегетарианцев] важным вопросом является принятие уз признания и доброй воли, которые связывают человека с так называемыми низшими животными, и распространение на этих наших братьев того чувства, которое уже остановило каннибализм среди людей. Резоны, которые могли бы привести людоеды против исключения человеческого мяса из их привычного рациона, были столь же обоснованы, как те, что высказывают сегодня рядовые мясоеды. Аргументы, которые приводились против этой чудовищной привычки, в точности те же, что сейчас используют вегетарианцы. Лошадь и корова, кролик и кот, олень и заяц, фазан и жаворонок приносят нам больше радости как друзья, а не как мясо» [222].

Как Реклю, большинство этичных веганов хотят лишь применять стандарты равенства к отношениям с животными и жить в соответствии с этими принципами, насколько это возможно. Иногда это происходит символически. Как гаечный ключ, застрявший в умозрительном аппарате карнизма, веганство, вероятно, оказывает самое большое воздействие в качестве формы провоцирования когнитивного диссонанса. Как я отметил выше, многие не хотят знать о происхождении их еды; веганство заставляет людей думать. Кэрол Адамс описывала эту функцию веганства как «нереферентную дескрипцию» [223], а именно: утверждала, что веганы эффективно «замещают» животное за столом, где люди едят плоть животных. Это напоминает присутствующим, что они потребляют кого-то, а не что-то, и это погружает насилие, совершённое ради обеденных тарелок, в очень реальный и личный контекст. Поскольку еда — это больше, чем просто питание, она пронизывает нашу культуру, эмоции и жизни сложнейшим образом, символический смысл «нереферентной дескрипции» не стоит недооценивать — его присутствие может ранить глубже, чем мы изначально предполагаем. Будучи таким референтом, занимая позицию и отвергая продукты насилия и эксплуатации, в которые вовлечены другие, веган побуждает окружающих осмыслить их выбор, даже если он на самом деле ничего не говорит. Веганство отвергает видистскую идею, что животные существуют для того, чтобы мы их использовали ради еды, одежды и прочих нужд.

Веганство, таким образом, — это повседневное, живое выражение этических обязательств и протеста. В этом смысле если некто является убеждённым антивидистом, он живёт революцией, которой хочет дождаться. Легко отмахнуться от веганства, как чего-то ненужного, потому что отдельный веган не может оказать значимого экономического влияния на могущественные отрасли промышленности, эксплуатирующие животных, но поступая так, мы маргинализируем и другие виды изменений, которые люди совершают в своей жизни, чтобы она соответствовала их этическим и эмоциональным принципам. Когда поднимается данный вопрос, мои студенты и друзья часто утверждают, что они симпатизируют веганству и заботе о животных, но их переход на веганство существенно делу не поможет, поэтому они не будут и пытаться. Немногие из этих людей использовали бы такую логику в других вопросах… Печально это признавать, но мы, вероятно, не сможем искоренить расизм или сексизм при нашей жизни. Они вплетены в нашу культуру и экономику и в большой степени являются частью капитализма — и всегда ей являлись. Тем не менее, многие из тех, кто озабочен этими формами господства, не являются активными расистами или сексистами только потому, что расизм или сексизм слишком глубоко проникли в нашу культуру и этому вызову тяжело противостоять. Может быть, я не способен заставить расизм или сексизм исчезнуть завтра, но это не значит, что имеет смысл, скажем, потакать расистским стереотипам или жить, воспроизводя патриархат. В обоих случаях, хотя я признаю, что эти проблемы труднопреодолимы, сложны и закоснелы, я также считаю, что в повседневной жизни я должен начать жить в том мире, который хочу однажды увидеть. Пусть этого будет недостаточно, чтобы изменить мир, это необходимо, иначе мы противоречим своим собственным возражениям. Хотя один веган (или даже группа веганов) сегодня не может пошатнуть сельское хозяйство, быть веганом важно — это реальный и мощный протест против видизма и процессов господства, которые порабощают животных ради наших желаний. Это показывает, что жить как антивидист возможно, и это напоминает людям о ненужной эксплуатации других.

Как повседневная практика, веганство воспитывает, оно наглядно демонстрирует проблемы в социальных процессах, эксплуатирующих животных, и пропагандирует мир, не пронизанный господством видизма. Стать веганом — это первый и самый важный шаг, который человек может сделать, чтобы жить жизнью этичного и последовательного антивидиста, преодолев рабство животных в своей повседневности. Вегетарианства, которое допускает употребление продуктов животноводства, таких как молоко или яйца, недостаточно для достижения этих целей. В то время как некоторые лакто-ово-вегетарианцы (как их называют) могут считать, что данные продукты не связаны со смертью животных, эта логика вводит в заблуждение и демонстрирует абсолютное непонимание того, как работает сельское хозяйство в качестве товарного бизнеса в условиях ограниченной маржинальности. Для получения молока коров необходимо держать стельными. Их телят часто выращивают на убой, перерабатывают на корм домашним животным или возвращают в молочное производство. Молочных коров также отправляют на бойню, когда они становятся «малопродуктивными», часто за много лет до естественного конца их жизни. Спрос на молоко управляет этим процессом, который без смерти животных в широких масштабах, по большому счёту, был бы экономически невозможен. Подобным образом, как я писал во II главе, производство яиц — даже на фабриках со статусом «Забота о животных» — является ужасным эксплуататорским бизнесом, заставляющим животных жестоко страдать. По этим причинам этическое вегетарианство не имеет особого смысла, является противоречивым и опирается на устаревшее и допотопное понимание животноводства. Любой вегетарианец, которому действительно хочется быть антивидистом, должен просто стать веганом.

Подобным образом, никакие продукты животноводства не могут быть произведены без жестокости, включая те, что продвигают крупные ритейлеры, получившие награды от зоозащитных организаций. Даже если страдания уменьшаются, сам процесс порабощения животных ради человеческих нужд продолжается, и животные не перестают быть просто собственностью системы, которая неустанно эксплуатирует их ради одной только выгоды. Как я утверждал в III главе, пока животные будут оставаться собственностью, их интересы всегда будут считаться менее важными, чем наши. Такое положение дел недопустимо. Один из первых способов бросить вызов этой системе — отказаться быть её частью. Более того, мы не можем надеяться создать мир, свободный от страданий и эксплуатации животных, поощряя более мягкие формы страдания. Веганство — это единственный путь вперёд, который не предаёт интересов животных сегодня в надежде на неопределённое светлое будущее.

Всё это не значит, однако, что веганство как социальная практика не имеет своих проблем. Как я подчёркивал ранее в этой книге, многие веганы в зоозащитном движении — это белые представители среднего класса, слишком сосредоточенные на животных как на единственной сфере своих интересов и готовые покупать веганские товары, которые также могут быть частью других неблагоприятных производственных процессов, эксплуатирующих людей и вредящих экосистеме. В этом смысле фриганская критика [224] веганства справедлива: слишком многие веганы купят что угодно, если это будет веганским, не задумываясь о прочих аспектах производства продукта. Хотя некоторые фриганы используют это в качестве аргумента против того, что они воспринимают как веганскую «праведность» в отказе от животных продуктов, более плодотворно было бы призвать веганов выйти за рамки буржуазной политики образа жизни и «экосексуализма» высшего общества, которые некоторые веганы поддерживают через потребление. Журналы вроде VegNews являются настоящим порно на тему подобного образа жизни, и они доходят до крайностей, делая репортажи с веганских свадеб с бюджетом двадцать тысяч долларов, о веганском отдыхе на Таити и в других экзотических местах, и, прежде всего, продвигая бренд веган-консюмеризма, который заставляет поверить, будто редакторы журнала на самом деле считают, что можно купить путь к искуплению, если подобрать безупречную сумку из экокожи и прокатиться на новой, более эффективной Тойота Приус цвета морского жемчуга с салоном цвета бисквита [225]. Вид потребительского образа жизни, который пропагандирует VegNews, не является чем-то новым в экологическом движении, которое считает «зелёный капитализм» шагом вперёд и возвышает Эла Гора как новую суперзвезду в вопросе защиты окружающей среды — несмотря на его скромные достижения в охране природы в роли могущественного государственного чиновника. Хоть VegNews определённо ориентирован на лакшери-рынок и платёжеспособную аудиторию, журнал почти ничего не делает, чтобы практически сопротивляться господствующим представлениям о веганстве исключительно как о выборе людей высшего общества, новомодных «буржуев», и мало способствует солидарности или сотрудничеству, основанным на чём-либо, кроме покупок классного «зелёного» барахла.

Уточню: сам VegNews — это не проблема, проблема в образе жизни, на котором зиждется VegNews и подобные журналы. Разновидность веганства, проистекающая из этого теоретического направления, — не что иное, как политиканство образа жизни, основанное на одержимости личной праведностью и духовной чистотой больше всего на свете. Из-за сфокусированности на личных потребностях многих его приверженцев этот вид веганства никогда не сможет установить реальные связи с другими движениями или формами угнетения. Сперва он должен отбросить свои скрытые стремления нормализовать классовое и расовое превосходство путём пропаганды образа жизни и выбора потребительских товаров, которые для большинства купить затруднительно или вообще невозможно. Как и остальная часть зоозащитного движения, из которого возникло веганство, данная его разновидность больна латентным реформистским либерализмом. Чтобы веганство вообще что-то значило, оно должно быть чем-то большим, чем политика образа жизни и дорогие потребительские побрякушки, произведённые без жестокости к животным; оно должно быть частью объединяющего движения, которое стремится к взаимодействию с другими видами борьбы за справедливость, и должно охватывать сообщества, которые обычно не задумываются о веганстве. В этом смысле критика веганства за то, что оно является не более, чем коррекцией образа жизни, нацеленной на состоятельных белых людей, часто справедлива, однако это недостаток не самого веганства, а одного из направлений его современной потребительской практики.

Веганство может быть глубоко политическим и значимым, но в качестве исторической и общественной практики ему часто не удавалось использовать имевшиеся политические возможности. Хотя веганство, несомненно, является выбором образа жизни, нельзя просто пренебречь им, рассматривая лишь как обычное политиканство образа жизни, поскольку оно может стать более значимым культурным, символическим и экономическим протестом, если его развивать открыто и вдумчиво. Проблема в поощрении этой открытости и вдумчивости. Веганство разит нашу связь с эксплуатацией животных прямо в сердце, отвергая её и заставляя других критически осмыслить свой выбор. Хотя многие отвергают веганство как удел вездесущей продовольственной полиции, оно должно стать не только фундаментом и ориентиром любого движения, выступающего за отмену эксплуатации животных, но и повседневной практикой каждого, кто стремится к существованию, свободному от всех видов господства и иерархии.

К сожалению, нынешние группы, составляющие ядро зоозащитного движения, имеют довольно скромные успехи в продвижении веганства как жизнеспособной инициативы, и очень немногие делают на нём акцент в своей пропаганде и активизме. Вместо продвижения веганства многие сосредоточились на реформировании законов об использовании животных или выступают за их более гуманную эксплуатацию, не ставя под сомнение её основополагающий механизм. Хотя их деятельность может обеспечить некоторые краткосрочные победы организациям, в конечном счёте она не способна надлежащим образом преодолеть механизм эксплуатации, который является ядром самой системы. Возьмём ранее упомянутый пример: аризонский запрет на клеточные батареи по сути не затрагивает статус животных как собственности, он также не ставит под вопрос их товаризацию и систематическую эксплуатацию ради выгоды. Вместо этого он реформирует то, что фактически является морально и этически несостоятельной системой, которая абсолютно не способна ни на какие значимые реформы. Вспомните, что активисты, выступающие за аризонский запрет, оправдывали эту кампанию, утверждая, что она приведёт к уменьшению страданий животных, оставаясь выгодной для промышленности. Однако постулат об уменьшении страдания вызывает сомнения, особенно если оценить ситуацию в долгосрочной перспективе. Хотя запрет может объявить отдельные практики вне закона, он по существу сохраняет отношения, составляющие суть животноводства, и помогает системе продолжать эксплуатацию, только способами, более приемлемыми для потребителей. Подобная деятельность может также позволить людям чувствовать себя лучше, потребляя животных; тот, кто испытывал угрызения совести из-за насилия, совершённого ради производства мяса, может ощутить облегчение от осознания, что животное, которое он ест, страдало не так сильно, как это случалось раньше. Я это знаю, потому что я сам думал так же, пока не стал веганом. Возможно, я один такой, но, учитывая, что продуктовые сети вроде «Хоул Фудс» основывают на этом часть своего бизнеса, я в этом сомневаюсь.

Если уж на то пошло, серьёзное реформирование промышленного животноводства абсолютно невозможно. Животноводству необходимы товарные отношения и статус животных как имущества, чтобы получать прибыль. Они — источник его жизненной силы; без них эта отрасль промышленности не могла бы существовать. По этой причине активизм должен быть направлен против этих отношений и просвещать людей об этой проблеме. Хотя пропаганда веганства стала менее приоритетной для основных зоозащитных групп, это первая и самая существенная практика, отрицающая допустимость таких отношений и выступающая против них. Быть веганом — значит уклоняться от участия в отношениях эксплуатации, насколько это возможно. В отличие от других форм активизма, которые оставляют нетронутыми эксплуататорские товарные отношения, характерные для животноводства, веганство является средством упразднения эксплуатации животных, которое согласуется с целями этого движения.

Учитывая сказанное, мы должны растить и воспитывать подлинное веганское движение людей, заинтересованных в упразднении, а не реформировании животноводства и других форм эксплуатации животных. Такое движение начинает постепенно зарождаться, и это движение людей, отрицающих реформизм, которые осознают центральную роль веганства, а также видят связь между борьбой за справедливость для животных и деятельностью других групп. Многие люди, представляющие это зарождающееся движение, также признают, что существующие зоозащитные организации терпят неудачу, продвигая повестку, которая поддерживает их собственную организационную и бюрократическую жизнь, но несопоставимо слабо противостоит эксплуатации животных на повседневной основе. По мере того, как всё больше людей выходят из тени крупных, богатых и влиятельных активистских организаций, они начинают осознавать, что возможны новые способы организации и деятельности. Их количество растёт, и я верю, что мы увидим подлинные изменения и реальные социальные последствия, но только если люди начнут признавать, что у них есть силы менять мир и что их собственные креативность, талант и энергия могут быть использованы во благо дела.

Расширение полномочий

Хотя в сообществе зоозащитников происходит какая-то яркая, оригинальная и творческая деятельность низовых активистов, после нескольких лет работы в движении у меня сложилось ощущение, что есть распространённое мнение, будто нам следует оставить самую важную активность «профессионалам». Это ужасно пагубная идея. По мере того, как крупные зоозащитные организации с многомиллионными бюджетами постепенно вовлекаются в узнаваемый процесс взаимных уступок с промышленностью, они становятся всё менее и менее способны эффективно бороться с эксплуатацией животных в её основе. Поскольку эти организации должны полагаться на «выигрышные» кампании и пожертвования, чтобы оставаться на плаву, они ограничены в выборе действий, которые могут предпринять, и в типах акций, которые могут поддержать. По мере процесса их поглощения, эти организации становятся всё более консервативными — даже если всё ещё маскируются под радикалов, как это склонна делать ПЕТА. Более консервативное мировоззрение — прагматичный вопрос, оно помогает организациям выжить — поддержать жизнедеятельность, сохранить бюрократию — но оно запускает цепную реакцию для более широкого зоозащитного движения. Как столпы активизма, эти организации имеют возможность определять повестку, привлекать внимание СМИ и влиять на условия, в которых будет вестись полемика. Большинство людей, озабоченных судьбой животных, но в остальном никак не связанных с зоозащитным движением, в конце концов видят, что их обеспокоенность канализируется и фокусируется этими более крупными организациями, обычно методами, которые мало способствуют борьбе с эксплуатацией животных. В то же время формы участия, которые поощряются большими организациями, ведут к широкому распространению бесправия в самом движении.

Эта динамика очевиднее всего проявляется в зависимости от денег и членства. Если вам, как мне, не посчастливилось оказаться в тех или иных листах рассылки, вы будете получать поток спама от зоозащитных организаций — и в каждом письме они будут тем или иным образом клянчить деньги. Заимствуя худшие маркетинговые практики корпораций, в некоторых из этих писем они даже просят поучаствовать в «опросе», который является просто психологическим маркетинговым ходом, призванным напомнить людям об ужасах эксплуатации животных перед тем, как в конце письма попросить пожертвовать денег. Почти все призывы к «членству» обещают мне, что я могу сделать что-нибудь для животных, если перечислю данной организации всего лишь 25, 50, 100 или даже 500 долларов.

Неудивительно, что ПЕТА — одна из главных попрошаек. Просматривая их сайт во время сбора материала для этой книги, я ввёл неверный адрес и попал на их уведомление «Страница не найдена». Помимо стандартного сообщения о неправильном адресе и перемещённых страницах, там также содержалось сообщение: «Вы можете сделать что-то прямо сейчас, чтобы помочь животным, страдающим на агропромышленных фермах, зверофермах, в цирках и в лабораториях: присоединитесь к ПЕТА» [226]. Пройдя по ссылке «Присоединиться к ПЕТА», вы оказываетесь на странице, где можно раскошелиться, введя данные банковской карты, и стать «членом» меньше, чем за пять минут. В этом смысле «сделать что-то прямо сейчас, чтобы помочь животным» становится синонимом передачи данных вашей кредитки — ваших кровно заработанных денег — в ПЕТА.

В любом случае, будь то спам или обращение на сайте ПЕТА, ваш «активизм» сводится к простой финансовой транзакции, и борьба с эксплуатацией животных становится вопросом вступления в правильную организацию, добавления правильных символов к вашему персональному наборчику идентичностей, чтобы можно было гордо заявить миру, что вы поддерживаете ПЕТА, и продолжать весело шагать по жизни, по-прежнему не заботясь о том, чтобы самостоятельно проявить активность. Для многих это приемлемая сделка: люди, жертвующие деньги ПЕТА, явно заботятся о животных, но не знают, что им делать, но знают, что ПЕТА что-то делает. Разумеется, эти люди считают, что отдавать свои деньги ПЕТА (или любой другой крупной организации) — это эффективный способ поддержать интересы животных. Если жертвование денег и «членство» в какой-нибудь организации — это единственный вид «активизма», который кажется людям жизнеспособным, реальный активизм, в свою очередь, становится не более чем консюмеризмом. Чтобы быть «активистом», нужно только давать деньги организациям вроде ПЕТА и - если чувствуешь себя действительно смелым и радикальным — покупать правильные стикеры, майки и брошюры в их онлайн-магазине petacatalog.org.

Эта склонность покупать свой активизм определённо сильнее, чем движение за права животных (по правде говоря, экологическое движение начало использовать её несколько десятилетий тому назад), однако, она оказывает на движение влияние, которое нельзя игнорировать. Во-первых, оставляя активизм на откуп «профессионалам», мы создаём среду, в которой большинство людей считает, что единственный способ быть полезными — это следовать инициативе больших организаций, идеям и мыслителям, которых они продвигают, и кампаниям, которые они возглавляют. Разделяя распространённое убеждение, что активизмом занимаются ответственные и способные профессионалы, многие люди не ощущают необходимости вести работу в собственных сообществах, в своей жизни и везде, где она может иметь наибольшее значение. Эта донорско-членская модель активизма начисто лишает уверенности на личном уровне. Люди, жертвующие деньги организациям вроде ПЕТА, разочарованы, злы, расстроены или опечалены тем, как обращаются с животными. До тех пор, пока ПЕТА (или любая другая крупная организация) призывает жертвовать деньги, а не заниматься собственной активностью, она создаёт централизованную экономику активизма, которая ещё сильнее лишает людей власти; просто отдавая деньги, они продолжают чувствовать себя одинокими, злыми и разочарованными.

Тогда как некоторые активисты лишены власти из-за так распространённого сегодня организованного активизма, другие решили добиваться усиления влияния иным способом: через насилие и уничтожение имущества, совершённые во имя освобождения животных. Как я говорил, я не пацифист — бывают случаи, когда насилие в целях самообороны или освобождения может быть необходимым, но использование насилия в рамках зоозащитного движения не только противоречит морали и этике, но и неэффективно для изменения отношения общества к животным в долгосрочной перспективе. Несмотря на это, в движении существует множество людей, которые превозносят насилие и которые инстинктивно стремятся властвовать и господствовать над другими из-за малодушной злости, мизантропии или сочетания того и другого. Хотя в нашем движении есть настоящие политические заключенные, которые страдают от репрессий государства, защищающего собственность, также среди зоозащитников есть люди, склонность к насилию которых, возможно, проистекает из индивидуалистической потребности в катарсисе и/или подлинно асоциальных наклонностей. Хотя я понимаю, что люди чувствуют инстинктивную и мгновенную реакцию на жестокие и ужасающие страдания животных, которые постоянно происходят вокруг нас, мы должны остерегаться возможности скатиться к такой же эксплуататорской динамике, против которой мы боремся в первую очередь. Мы не можем заставлять людей делать моральный и этический выбор под дулом пистолета — метафорического или настоящего. Вместо этого, пишет Ли Холл, мы должны усердно трудиться над «развитием альтернативной точки зрения» на то, как в нашем обществе обходятся с животными, имея конечной целью изменение социальной парадигмы [227].

Это тяжёлая и неблагодарная работа во имя революции, на которую указывают авторы You Can’t Blow Up a Social Relationship, но это единственный вид изменений, которые имеют хоть какой-то шанс в конце концов стать устойчивыми. Сегодня большинство людей считают насилие и страдания, причинённые их рецепторам, совершенно неприемлемыми; эксплуатация животных является нормой, несмотря на присущие ей противоречия. Учитывая, как безгранично сильны социальные течения, направленные против обращения с животными лучше, чем просто с товарами или имуществом, изменения, которые нам нужны, потребуют больше, чем просто насилие, больше, чем уничтожение имущества, и однозначно больше, чем воспроизводство эксплуататорской динамики, против которой мы изначально и выступаем. Если нам суждено когда-нибудь победить и продвинуться вперёд, мы должны сделать это, изменив общественные отношения, лежащие в основе проблем, с которыми сталкиваемся. Если мы воспроизводим эти разрушительные общественные отношения, опираясь на господство и насилие, мы фактически занимаемся усугублением проблемы, с которой, по нашим словам, мы боремся. Если уж на то пошло, если мы по-настоящему верим в собственную риторику о господстве, эксплуатации, угнетении и страдании, бессмысленно компрометировать свои собственные прекрасные умозаключения и собственные принципы, принимая участие в этих структурах.

Также бессмысленно прославлять насильственные и крайне антиобщественные действия отдельных личностей во имя «движения» или во имя «животных». Касательно подобной проблемы в 1917 году — на этот раз в отношении насилия в рамках анархического движения, сделавшего его уязвимым к извращению молодыми новобранцами и людьми, к нему не принадлежащими, — Луиджи Фаббри писал, что «анархия — это идеал упразднения насильственной и принудительной власти человека над человеком во всех сферах, будь то экономической, религиозной или политической» [228]. Прославляя насилие, утверждал Фаббри, мы превозносим нескольких «великих людей» и их поступки, игнорируя общественное в целом как пространство борьбы, сражений и в конечном счёте социальных изменений. Анархистам, писал Фаббри, нужно рассматривать всякое революционное действие «в отношении к желаемой цели, не подменяя её особым характером, предназначением и последствиями». Если кратко, идея Фаббри состоит в том, что средства и цели имеют значение, и мы не можем упразднить господство, будучи властными. Хотя он не был пацифистом, Фаббри стремился к тому, чтобы анархизм его времени не обратился против себя самого, подобно самоубийственному пророчеству. Буржуазные газеты того времени называли Фаббри сторонником насилия, но он утверждал, что анархистское движение лишь играет на руку своим недоброжелателям, занимаясь необдуманным насилием. Более того, когда движение прославилась как насильственное, оно привлекло людей, для которых насилие было более притягательным, чем сами принципы анархизма. Вместо этого, доказывал Фаббри, движению следовало вновь обрести себя через последовательность и приверженность принципам, определяющим анархизм. Без сомнения, замечания Фаббри могут стать основой для уместного сравнения с современным зоозащитным движением.

Кроме того, нет уверенности, что насилие или уничтожение имущества в действительности эффективны для достижения долгосрочных целей освобождения животных. Без изменений в обществе любое освобождённое животное будет просто заменено другим, и любое разрушенное имущество будет покрыто страховкой. Долгосрочные структурные последствия насильственного уничтожения имущества настолько ничтожны, что попросту бессмысленны. Насильственное уничтожение имущества существенно не изменило ландшафт сельскохозяйственного производства, в котором как раз и происходит подавляющее большинство страданий животных на сегодняшний день. Хотя некоторые случаи уничтожения имущества вынудили вивисекторов в целом больше заботиться о безопасности и секретности, они не остановили эксперименты над животными в хоть сколько-нибудь заметном масштабе. Также насилие во имя освобождения животных может фактически помешать людям сочувствовать пыткам и угнетению, которым подвергаются животные, и в конечном итоге удержать их от какой-либо борьбы с этой проблемой. Благодаря старой мантре новостей «Больше крови, выше рейтинг!» считается нормальным, когда комментаторы вроде доктора Джерри Власака заканчивают сенсационные истории в новостных программах типа 60 Minutes («60 минут») агитацией за освобождение «любыми доступными средствами» [229]. В мире, где эксплуатация животных является настолько укоренившейся и нормальной, очень немногие выслушают послание Власака без презрения к нему и другим зоозащитным активистам. Хотя я не считаю, что мы всегда должны пытаться угодить своими речами как можно более широкой аудитории, пропаганда насилия во имя животных может быть отталкивающей для стольких людей, что мы рискуем одним махом отвратить их от своих идей, возможно, даже навсегда. Если мы хотим быть эффективными в публичной сфере, мы должны работать с присущим большинству людей естественным состраданием к другим существам и демонстрировать им, что страдания животных качественно подобны страданию самих людей. Этого не произойдёт, если передавать по национальному телевидению слабо завуалированные угрозы вивисекторам, что мы до них доберёмся.

Если мы хотим остаться верными своим принципам и создать мир, не опутанный теми же старыми системами господства, мы должны оставить в прошлом насилие и угрозы. Не сделать этого равносильно тому, чтобы обречь себя на ту же старую динамику, от которой мы пострадали изначально.

Движение вперёд

Мы не склонны находить деятельность творческой, интересной или важной в мире, где активизм превратился в передачу денег другим людям, где мы возлагаем надежды на насилие или где организациям приходится полагаться на «выигрышные» кампании, чтобы поддерживать приток средств. Что нам нужно вместо этого, так это движение за расширение прав и возможностей, напоминающее людям, что каждый может внести вклад в дело аболиционизма. Хотя убеждения такого рода не отнесёшь в банк, с их помощью не получится выплачивать зарплаты сотрудникам или, возможно, использовать для покупки красной краски, чтобы обливать шубы, именно так движения и строятся с нуля, и это один из способов, которым зоозащитное движение может выйти за рамки ограниченной эффективности и близорукости. Основываясь на определённых тактиках и идеологии социального анархизма, я сформулировал некоторые идеи, которые можно использовать для развития движения за права животных в долгосрочной перспективе и которые помогут его сближению с другими борцами за справедливость. Многие из этих идей опираются на представление, что мы должны сформировать движение, которое было бы похоже на мир, где мы хотим жить. Это важно, потому что мы никогда не преодолеем текущее господство над животными и экосистемой, если мы не сможем преодолеть господство друг над другом.

Веганство должно быть основой

По причинам, которые я упоминал ранее, веганство должно стать основой для движения за права животных. Это повседневное, живое выражение упразднения эксплуатации в жизни человека, а также отрицание логики видизма. В то время как нам следует помогать животным посредством разнообразных программ спасения и других проектов, веганское просвещение должно лечь в основу нашей пропаганды и активизма; взаимодействуя с людьми вне движения, мы должны обсуждать, почему веганство является жизнеспособной альтернативой. Это резко контрастирует с нынешним зоозащитным дискурсом, который продвигает «счастливое мясо», гуманно произведённые яйца и органическое молоко. Все эти продукты опираются на эксплуатацию и поддерживают отношения, которые будут её продолжать. Если мы хотим искоренить эксплуатацию, мы должны победить её в собственной жизни и призывать других сделать то же самое.

Каждый может быть активистом

Давайте не будем оставлять активизм на откуп профессионалам! Не позволяйте ПЕТА, «Обществу по гуманному обращению с животными» и другим организациям определять ландшафт и контролировать полемику — используйте свои знания и навыки, чтобы противостоять товаризации и эксплуатации животных в вашей местности и в вашей жизни. Жизненно важно преодолеть разногласия и привлекать людей к борьбе, устанавливать связи между эксплуатацией животных, людей и экосистемы. Лишь таким образом нам удастся напомнить людям о центральной роли капиталистической эксплуатации и преодолеть близорукость, которая сегодня является отличительной чертой движения за права животных.

Анархисты всегда говорят, что никто лучше не знает, как вам жить, кроме вас самих. Также никто кроме вас не может знать лучше, как вам заниматься активизмом. Это не значит, что можно всё; если мы всерьёз стремимся преодолеть господство, мы не должны господствовать. Если мы хотим покончить с товаризацией и эксплуатацией, мы не можем заниматься активизмом, который использует подобные тактики. Наши принципы важны и именно они должны всегда управлять нашими действиями. Учитывая это, мы обязаны быть больше, чем просто активистами ради активизма: нам нужно быть эффективными. Мы должны сознательно воздействовать на учреждения и практики, которые поддерживают и увековечивают страдания людей и животных, и цель преодоления господства и иерархии должна постоянно оставаться в нашем поле зрения. Руководствуясь собственными креативностью, новаторством и интересами, мы можем изменить общественные отношения, создающие социальные проблемы.

С практической точки зрения, простейший способ это сделать — использовать свои сильные стороны. Хотя я могу звучать как воспитатель детского сада, у каждого из нас есть уникальные и особые таланты. Некоторые из нас — прекрасные организаторы, кто-то хорошо готовит, другие способны создавать великолепные произведения искусства, а некоторые — разбираются в компьютерах. Талантов столько же, сколько людей. Вместо того чтобы единственной формой активности стали пожертвования, вам стоит использовать свои дарования для поддержки целей упразднения эксплуатации, веганского просвещения и искоренения иерархии и господства. Этот рецепт активизма звучит удивительно просто, но за многие годы, пока я занимался интернет-радио, выступал, писал и вёл пропагандистскую работу другого рода, очень многие говорили мне, что им никогда не приходило в голову, будто они сами могут быть активистами. Активисты, думали они, наряжаются в костюмы цыплят и протестуют возле «Кентаки Фрайд Чикен» (KFC) или в ином качестве наняты большими организациями. Однако чтобы быть активистом, вам не нужен костюм цыплёнка или благословение ПЕТА: вам нужно всего лишь решить, что вы собираетесь добиваться перемен в соответствии со своими принципами. Более того, если вы почувствуете разочарование, злость или недовольство эксплуатацией животных, вы сможете эффективно направить эту энергию, выйдя на улицу и сделав что-то для упразднения эксплуатации. Нет лучшего лекарства от безнадёжности, чем действие.

Решая, что предпринять, осмотритесь вокруг. Существует множество способов поучаствовать в поддержке и развитии движения против иерархии и эксплуатации людей и животных. Поскольку такое самовыражение является творческим и зависит от вашего местного контекста и навыков, я не могу точно сказать, что делать, но я могу сказать вам следующее: существуют буквально тысячи возможностей и тысячи мест, где необходимо бороться с эксплуатацией. Вы должны использовать свои навыки, таланты и способности, чтобы помочь пропаганде дела, — не рассчитывайте, что другие сделают это за вас. Ваш опыт, знания, идеи и усилия крайне необходимы. Вы — больше, чем банк, из которого основное движение может вынимать деньги для того, чтобы внести платёж за BMW директора организации.

Участвуйте в консенсусных аффинити-группах

Хотя необходимо оживлять активизм креативностью, важно также сотрудничать с единомышленниками для достижения целей. Соберитесь с друзьями или знакомыми и создайте активистскую аффинити-группу, т. е. «группу людей, которые близки друг другу, знают сильные и слабые стороны друг друга, поддерживают друг друга и вместе занимаются (или намерены заниматься) политической/социальной активностью» [230]. Как отмечает Стархок в своём тексте об аффинити-группах, они имеют долгую и успешную историю, особенно в организации испанского анархистского движения начала 20 века и вплоть до современных форм использования в экологическом, антикапиталистическом и феминистском движениях [231]. Аффинити-группа предоставляет возможность единомышленникам объединиться, задействовать знания и сильные стороны друг друга и совместно достигать определённых целей. Опираясь на доверие, сотрудничество и общее понимание цели деятельности, аффинити-группы используют принятие решений путём консенсуса и делегируют различные роли разным членам группы. Однако самое главное — такая группа работает вне иерархии и без эксплуатации, избегая голосования и принимая логику консенсуса и взаимопомощи. Цели аффинити-группы могут быть точечными, ограниченными во времени и весьма конкретными (например, протест против определённого мероприятия) или долговременными и бессрочными (создание ячейки «Еда вместо бомб»). Настоящий потенциал аффинити-групп проявляется, когда они работают вместе, объединяются и координируются более широко. В случае с протестом, например, одна аффинити-группа может отвечать за приготовление еды, другая — за связь со СМИ, третья заниматься листовками, ещё одна может взяться за создание плакатов. Заходя ещё дальше, группы с похожими целями могут создавать региональные и международные сети, которые действуют автономно, но позволяют проводить более согласованные и широкомасштабные акции. Такие группы создаются снизу, в отличие от нисходящего руководства, которое сейчас популярно в организованном движении.

В целом, аффинити-группы имеют огромный потенциал. Они не только являются входной точкой для тех, кто заинтересован в определённых видах борьбы, они также являются гибкими и отзывчивыми коллективами для активизма, равно как и моделями свободных от эксплуатации и иерархии общественных отношений, которые основаны на взаимопомощи и дружелюбии, а также уважении к индивидуальности.

Стремитесь к объединению и налаживайте контакты

В своей книге Gramsci Is Dead («Грамши умер») Ричард Дэй цитирует трансгендерную активистку Лесли Фейнберг, которая говорит, что лучший способ наладить солидарность между различными транс-группами — это стать «самыми ярыми борцами с угнетением друг друга» [232]. Дэй продолжает, добавляя к цитате собственный комментарий:

«Цель не в том, чтобы “стремиться стать одним сообществом” (Sittlichkeit), а чтобы создать множество связанных сообществ; не в том, чтобы “найти” лидеров, а чтобы признать, что каждый является лидером, что “мы — те, кого мы так долго ждали”. То, что это не просто теоретический потенциал, демонстрирует оживлённая деятельность, происходящая в активистских кругах по всему миру с целью найти способы создания реальных, практичных связей между отдельными видами борьбы, начать заниматься чрезвычайно важной задачей — напрямую разобраться с различиями между нами, в то же время сопротивляясь искушению возложить эту ответственность на государственный (или корпоративный) аппарат» [233].

Замечание Дэя особенно ценно, учитывая состояние зоозащитного движения. Как я отмечал в предыдущих главах, бо́льшая часть активности в движении за права животных в его настоящем виде имеет очень узкую направленность. Для преодоления этого необходимо искать способы объединиться, связаться с другими людьми и помочь созданию родственных сообществ, о которых говорят Фейнберг и Дэй. Наивно полагать, что когда-нибудь будет (или что мы когда-либо захотим иметь) единое движение за социальную справедливость — я даже не уверен, что подобное движение может быть по-настоящему эффективным — но мы можем вести борьбу, которая признаёт другие виды борьбы и способна работать вместе на благо лучшего мира. Чтобы этого достичь, должно основывать все виды борьбы на развитии общественного сознания, которое понимает эксплуататорские и подавляющие отношения капитала. Мы должны сосредоточиться на самой системе господства и различных формах угнетения, которые производит эта система, пусть даже эти формы неодинаково ощущаются разными группами. Важно иметь в виду отношения социального угнетения и сосредоточиться на их общих корнях. Учитывая это, группы с различными подходами и приоритетами могут начать налаживать контакты, объединяться и поддерживать друг друга, сотрудничая, невзирая на различия. Важно также терпеливо заниматься самообразованием и просвещением других, устанавливая связи между различными формами угнетения. Работа по объединению также может помочь решить некоторые проблемы — в частности, классизм, сексизм, расизм и видизм, преследующие наши движения. Приложив усилия в этом направлении, мыслящие активисты в зоозащитном движении могли бы фактически компенсировать десятилетия вреда, который само движение нанесло своей же репутации в деле участия в других видах борьбы. Мы также можем начать решать проблему отношений господства среди людей, которые воспроизводят наше господство над природой.

Избегайте больших групп. Прекратите поклоняться идолам. Начните задавать вопросы

Движение за права животных — как и бо́льшая часть нашего общества — пало жертвой культа личности, в том числе слепо поклоняясь известным в движении фигурам. Некоторых людей уважают, к ним приковано всеобщее внимание, о них пишет пресса, их превозносят, как богов и божков в сложном пантеоне знаменитостей. Хотя большинство из них заслуживают уважения и их советы важны, многим участникам движения за права животных, кажется, изменяет способность рационально мыслить, когда дело касается определённых «знаменитостей». Если бы речь шла об уважении кого-либо за идеи и действия, это было бы можно понять, но причина именно в идентификации человека, как «известного». Ранее я уже упоминал, что когда я критиковал Питера Сингера, люди злились на меня — не из-за сути моих замечаний, а потому что я критикую отца зоозащитного движения. Многим кажется, что Сингер не может ошибаться — не из-за своих убеждений, а из-за его бэкграунда и положения. Это до абсурдности иерархичное и патриархальное мышление. Почему мы должны уважать кого-то из-за его прошлых заслуг, особенно если его нынешние убеждения — включая призывы к потреблению животных и использованию их в экспериментах — вызывают вопросы? Ответим коротко: не должны.

Как говорится в цитате Фейнберг, мы те, кого мы ждали, мы можем быть лидерами, мы можем быть активистами, мы можем быть тем, чем должно стать движение. Нет никакого смысла ждать, что другие сделают то, что необходимо, или надеяться на корпоративный профессиональный активизм организаций, зарабатывающих миллионы долларов, и на мыслителей и знаменитостей, которых они поддерживают. Мы должны начать работать, опираясь на свои знания, опыт и понимание, чтобы создать более яркое и живое движение для борьбы с эксплуатацией. Естественным результатом этой опоры на наши собственные знание, интуицию и опыт также является необходимость начать задавать вопросы тем, кто «за главного». Нам следует критически осмысливать устоявшуюся и общепринятую мудрость, которая является основой активизма в движении, и ничего не принимать беспрекословно. Критическое мышление, подкреплённое анализом, неудобные вопросы себе и другим, а также оспаривание авторитетов — вот что требуется для движения вперёд новыми неизведанными путями. Не следует возвышать людей до уровня богов или позволять им быть нашими хозяевами. Только мы сами можем создать мир, в котором хотим жить. Нельзя рассчитывать, что другие сделают это за нас.

Используйте интернет

Влияние интернета переоценено в последние годы, но это по-прежнему полезный инструмент активизма, который ни одному современному активисту не стоит недооценивать. Поскольку стоимость коммуникации так радикально снизилась, почти каждый может заниматься пропагандой, мобилизацией и просвещением, используя различные медиа. Форумы, рассылки и чаты могут предоставить инструменты для создания сообществ, организации акций и информирования, одновременно поддерживая активистов в «реальной» и «виртуальной» сферах. Более того, люди, умеющие работать с медиа, могут создавать подкасты, видеоблоги, видеоролики для «Ютьюб» (YouTube) или другие форматы мультимедиа, чтобы охватить растущую аудиторию пользователей. Если вы являетесь частью местной аффинити-группы и производите хорошую литературу, вы можете загрузить её в интернет, чтобы другие люди использовали её в своей работе. Подобным образом можно использовать интернет для поиска виртуальной аффинити-группы, которая готовит образовательные материалы, занимается пропагандой или другим видом активизма. Варианты использования интернета просто беспредельны. Это ещё один очень мощный инструмент, которой не стоит недооценивать.

Хотя многие люди считают сетевой активизм пассивным и не имеющим влияния, мой личный опыт это опровергает. Несколько лет назад, вместе написав книгу о веганстве, мы с партнёршей создали онлайн-форум и подкаст и начали вести серьёзную веганскую пропаганду в интернете. Всего за два года — и с очень скромным бюджетом — наше онлайн-радио выросло, превзойдя наши ожидания, и привлекло тысячи слушателей по всему миру. Многие начинали нас слушать, ещё не являясь веганами, а будучи вегетарианцами и даже всеядными, и, воспринимая последовательный веганский посыл наших передач, спустя какое-то время писали, чтобы сообщить нам, что стали веганами. Онлайн-сообщество, которое мы запустили в то же время, также насчитывает почти две тысячи участников и служит точкой сбора для людей, планирующих съезды и активизм «в реале» по всему миру, а также местом, где можно найти виртуальных товарищей, общение и дружбу. Я это упоминаю не для того, чтобы похвастаться нашими достижениями (по правде говоря, они довольно скромны, и я всегда думаю о том, как мы можем быть более эффективными), а чтобы показать, что можно сделать, потратив небольшие деньги и чуточку усилий. Признаться, у нас нет никаких исключительных навыков, которых не было бы у других людей. У нас нет особых денег и опыта, но мы решили, что можем внести свой вклад, и, будучи на «ты» с компьютером, попытались сделать для поддержки веганства, что могли, используя наши способности. Разумеется, миру нужны множество подкастов, форумов, рассылок и прочего, но это не единственные способы использовать интернет для поддержки активизма и активистских сообществ. На самом деле ограниченность возможностей интернета — это всего лишь ограниченность нашего воображения.

Нескончаемые задачи

В часто цитируемом эссе о фашизме Умберто Эко пишет: «Свобода и Освобождение — работа, которая не закончится никогда» [234]. Мы не можем сидеть сложа руки и ждать, что борьба за свободу и освобождение будет выполнена за нас опытными людьми. Напротив, именно каждый из нас должен делать всё возможное ради мира, в котором мы хотим жить — не только ради животных, но и ради свободы для всех. Чем дольше мы будем отказываться признать, что наша свобода связана со свободой самых ничтожных среди нас, тем дольше мы будем обрекать себя на жизнь в мире угнетения и господства. Социальные проблемы — это недостатки общественных отношений; чтобы достичь успеха, мы должны изменить общественные отношения, лежащие в основе нашего мира, включая отношения капитала и других форм ненужного господства и иерархии. Как я показал в этой книге, капитал аморален. Он не ценит жизни ни людей, ни животных, помимо случаев, когда они ещё могут производить ценность. В наших движениях мы должны противостоять аморальности капитала, отстаивая неотъемлемую ценность — свою и самых слабых среди нас. Мы должны поставить под сомнение капитализм по этическим соображениям и сформулировать видение мира, свободного от иерархии, господства, угнетения и унизительных страданий. Для этого мы должны преодолеть границы, которые якобы разделяют нас, искать точки соприкосновения и развивать системное понимание угнетения. Лишь тогда мы сможем двигаться вперед. Мы знаем, что другой мир возможен. Всё, что нам нужно — это его достигнуть.

Это будет долгий и сложный процесс просвещения людей, изменения наших общественных отношений и создания лучшего мира, но у нас нет особого выбора. Грамши говорил о пессимизме интеллекта и об оптимизме воли; мир часто выглядит довольно мрачным, и шансы что-то изменить, кажется, всецело не в нашу пользу. Однако нужно с чего-то начать, и мы не можем так просто сдаться, потому что цель слишком масштабна или слишком амбициозна. Правда в том, что если мы хотим изменить мир, нам придётся начать это делать в нашей жизни и деятельности. Если мы не хотим жить в мире, не обременённом иерархией и господством, нам придётся начать создавать его сегодня, прямо сейчас, или мы навеки погрязнем в той же динамике угнетения, которая определяет мир, который мы видим. Мы не можем поступаться своими ценностями и принципами в долгосрочной перспективе, надеясь, что так мы создаём некое волшебное «завтра», где всё хорошо.

Нет — наши принципы и ценности — это то, что должно направлять нас сегодня, и если мы делаем что-то противоречащее им во имя целесообразности, прагматизма или «политики», это шаг назад в сторону от лучшего мира. Многие будут говорить, что это идеалистическая позиция; пока люди и другие виды страдают, мы не можем себе позволить думать, что цена идеализма слишком высока, в то время как нам следует просто делать, что возможно, для прекращения страданий. Хоть я и симпатизирую этой идее, она также опасна. Когда мы жертвуем тем, что для нас важно, в надежде создать что-то лучшее, мы затеваем опасную игру, в которой наши идеи оторваны от практики. Вместо этого, как утверждает Букчин, мы должны терпеливо создавать связи, просвещать и пускать коллективные корни в сердце господства. Как говорит персонаж из книги Ле Гуин Шевек, «Революцией можно только стать».

Другого выхода нет.