Советник

Глава 37

Глава 37

Верховный

Мекатл сидел на пятках, глядя перед собой. Руки его обвисли, и пальцы касались камня. Спина выгнулась под тяжестью плеч. А голова повисла. Смотрел он на клинок, что лежал тут же.

Священный обсидиановый нож был чист.

Что за…

Спросить Верховный не успел, ибо жрец встрепенулся, словно сбрасывая оковы сна. И поднялась голова, вздулись мышцы шеи. Губы скривились, словно Мекатл готов был расплакаться. Но нет, они шевельнулись.

- Вы пришли, господин.

- Да.

Солнце стояло высоко. А распятый на камне человек лежал, глядя на светило мертвыми глазами. Над ними уже роились мухи, но хуже всего то, что грудь жертвы была цела.

И губы богов не окрасились свежей кровью.

Верховный наклонился, чтобы поднять клинок.

Теплый. Успел нагреться. Ему донесли, что Мекатл поднялся, но не спустился. А рабов, которых послали за телом, прогнал. И ведь не сразу сказали. Вон, полдень уже.

И солнце вот-вот устремиться к земле, завершая путь.

- Он умер.

- Я виже.

Верховный обошел Мекатла и, перехватив нож обеими руками, вогнал в тело. Какое неудобное, неподатливое. А он справлялся прежде как-то.

- Зачем?

- Не стоит плодить слухи, - плоть шла туго, но разрез ширился. – Встань. Помоги.

Он поднялся. А ведь он выше. Шире. И способен свернуть шею одним движением руки. Но нет, теплые ладони накрывают руки Верховного, и сила Мекатла приходит на помощь.

Разрез.

Мертвое сердце.

Оно ложится на блюдо. А клинок возвращается в чашу. Слухи, конечно, пойдут, но осторожные. Очень осторожные.

- Иногда… случается непредвиденное, - Верховный устало опустился на камни. Подумалось, что, возможно, в его случае смерть была бы спасением.

Он ведь устал.

И не только он.

- Он был сильным. И сердце его стучало в груди. А потом он посмотрел на меня. Кое-что сказал. И умер.

- И что же произнес он такого, что душа твоя пришла в смятение?

- Боюсь, что душа моя давно уж пребывает в смятении, - Мекатл опустился рядом. – Простите, господин.

- Пред ликом небес все мы равны. Так что случилось?

- Не знаю. Почему-то… это ведь зря, верно? Он умер. Но солнце не остановило своего шествия. Вон оно, - Мекатл протянул руку, указывая на светило. – Движется. Скоро достигнет края земли и исчезнет за ним, чтобы утром вернуться к началу. И тогда… зачем? Чего ради?

- Жертвы?

- Все это… вы не спрашивали меня. Почему? Вы ведь слышали, что она сказала. И взяли мою жизнь. Вы могли бы потребовать ответов.

- От людей нет смысла требовать ответов, когда они к ним не готовы.

- Стало быть, я был не готов?

Верховный чуть склонил голову.

- Жрецов много, - заговорил он. – Взгляни…

Вид с вершины и вправду открывался поразительный.

- Храм велик. При нем состоят семь тысяч рабов, пять тысяч послушников, не считая мальчиков, что слишком малы, чтобы начать свой путь. Три тысячи младших жрецов. И несколько сотен тех, кто сумел возвыситься.

- Я читал…

- Читать и видеть – разное. Так вот, отчего же среди этих тысяч не нашлось никого, кто пожелал бы сменить тебя?

- Не знаю.

- Когда я был юн… давно. Очень давно. Я рос при храме. Меня оставили у ворот его, как это случается.

- Как и меня…

- И многих иных. И может, это к лучшему. Человек, что вырос в этих стенах, не ведает иной родни.

И не пытается ей угодить, как сие случилось с Охтли.

- Наш храм был куда меньше этого. Дюжина жрецов, пара сотен рабов, послушники. И мы. Мы, мечтавшие однажды подняться на вершину пирамиды и принести жертву, восславить богов и дать солнцу силы. И настал день, когда мечты исполнились. Один за другим мы поднимались. А потом спускались. И те, кто прошел посвящение, несли на ликах своих печать крови. Но…

- Никто не пожелал повторить этот путь?

- Верно.

- И здесь… странно, конечно.

- Отнюдь. Храм велик. И богат. И тот, кто стоит у истоков богатств, сам не останется бедным. Как и тот, кто стоит у истоков власти, не будет безвластен. Но тот, кто поднимается на вершину, он не имеет ни богатства, ни власти. Он лишь исполняет работу. Важную, безусловно, но в то же время грязную. Он не решает, кому жить, а кому умереть. Он не берет откуп за жизнь. И не забирает себе ничего, кроме жертвенной крови. А даже ею не торгует. Рабы вот торгуют.

- Как?

- Кровью. И плотью. Плоть того, кого принесли в жертву, весьма ценна… с их точки зрения. Да и не только. Потому им платят.

- И вы это допускаете?

- Так было всегда. И будет.

- От этого еще хуже. И… ведь если я не принес жертву, и ничего не случилось, то… то может, в этом вовсе нет смысла? – во взгляде Мекатла жила тоска. – И тогда выходит, что я… что…

- Убивал, - Верховный посмотрел на свои руки, которые казались почти одинаковыми. Разве что кожа на одной была пятнистой и покрытой шрамами. – Убивал людей. Порой весьма мучительным способом. Долго. Страшно. Ежедневно. И убил больше, чем самый известный из убийц. Больше, быть может, чем любой из солдат Её армии. А если и нет, то все впереди.

Он погладил сухую ладонь.

А Мекатл закрыл глаза.

- Но да, ты не успел сегодня. И ничего не случилось. Если не принесешь жертву завтра, думаю, тоже не произойдет ничего страшного…

Тем паче, что страшное уже происходит.

- Тогда…

- Если ты не съешь сегодня крупицу маиса, ты не умрешь от голода завтра. И послезавтра. И много дней еще. Ты просто станешь слабее. Немного. Но если с каждым днем еды будет меньше, то и сил будет меньше. И однажды…

Мекатл снова поднял голову.

- В школе нам говорили то же самое.

- И это правда.

- Правда ли? Ведь никто не знает наверняка. А если… если оно движется само по себе? Солнце? Если богам вовсе нет дела до нас?

- Тогда мы, ты и я, и многие иные, чудовища.

Мекатл вздрогнул.

- Это… сложно принять.

Пожалуй. Верховный ведь так и не сумел. Но, может, и к лучшему.

- Легче быть тем, кто стоит на страже небес, чем… и завтра я вернусь, вы не думайте. Не нужно искать никого иного. Я… справлюсь. И со слабостью. Я не привык думать, но она говорила, и я начал. Это… тяжело.

Он провел руками по лицу, стирая священные узоры.

- Так что он сказал, этот человек?

- То же, что и вы. Почти. Что я – чудовище. Правда как-то так, что я взял и поверил. Может, не стоило бы, но… не вышло не верить. Я хотел бы, но не вышло. Не верить. И мысли эти… Нинус называл вас полезным. Он полагал, что вы слепы. И не только вы. Многие.

- Кроме избранных?

- Откуда…

- Всегда есть избранные. Те, что стоят над прочими. И те, что держат в руках своих тайное знание. Правда, зачастую случается, что они и сами забывают о том, что надо делать с этим знанием.

- Когда-то давно… предок Нинуса и прочих, он состоял при Принявшем силу. И вынул из его груди сердце. А после разделил тело, дабы избранные вкусили священной плоти… маги считают нас людоедами. И неспроста.

- Это было давно. И не все следует воспринимать буквально.

- Не тот случай. Он… Нинус был уверен, что с плотью мы обрели силу. А сердце стало залогом. Свидетельством договора с богами. Оно укрыто в пирамиде. В первой пирамиде, куда он не сумел войти.

Верховный повернулся.

Надо же… город открыт. Видны улицы и дома, и площадь. И пожалуй, издали город похож на плод граната, разрезанный посередине. Стены и вены, по которым бежит кровь жизни.

А вот пирамида по-прежнему скрывалась в тени. Она выглядела бледной, до крайности неказистой. Настолько, что хотелось отвести взгляд.

Верховный и сделал.

- Расскажи, - попросил он ласково. – С самого начала.

- Рассказывать особо нечего. Знаю я немного… я был при храме. Обычный мальчишка, из тех, кто лишний в семье. Меня подбросили в третий день лета. Это все, что я знаю. Я рос, как росли многие иные. И храм был небольшим. Даже пирамиды не было, помост, на котором и резали овец. Иногда – коров, но корову тяжко на помост поднять. Случалось, и людям бывать, но уже по праздникам. Рабов покупали, из тех, что подешевле.

Обычная история, но Верховный готов слушать.

- В тот год случилась болезнь. И многих она поразила. Слегли рабы. И сгорели от жара послушники, а с ними и пятеро из семерых сирот. Еще один ослеп. Мы остались вдвоем, я и старший жрец, который был так стар, что ходил с трудом. А болезнь добралась до села. И люди, как всегда, вспомнили о богах. Они пришли, требуя службы. И привели рабов. Сильных. Здоровых. Таких наш храм не видел многие годы. И тогда жрец сказал, что я должен. Что… не стоит разочаровывать людей.

- Сколько тебе было?

- Двенадцать. Я справился. Я был сильным. Боялся, что не сумею, что… люди – это ведь не куры и даже не овцы. Но я справился. И болезнь, странное дело, отступила. А нам прислали новых жрецов. И один из них, взглянув на меня, сказал, что я отмечен даром.

- Каким?

- Этого он как раз не сказал. Но велел мне собираться. Я… был рад. Там меня почему-то боялись. Тоже странно. Они сами пришли ко мне. Они просили меня. Они привели этих людей, чтобы я их убил. И… и боялись. Я ведь просто сделал то, чего они желали?!

- Людям свойственно бояться себя. И перекладывать вину на других. Это избавляет от страха. Так ты познакомился с Нинусом?

- С его отцом. Он… он привез меня сюда. И я был поражен. Такой огромный город. Дома из камня. Много домов из камня. Много людей. Никогда не видел столько и сразу. Мне нашлось место при храме. И это уже было сродни чуду. Но… весьма скоро он пришел снова и забрал меня.

- Куда?

- Вниз, - Мекатл указал на землю. – Храм и вправду велик. И снизу он больше, чем сверху. Там… там тоже есть город. Снова каменные дома. И площади. Люди… людей, правда, не так и много. И большей частью – рабы.

Верховный слушал внимательно, дышать и то стал реже.

- Отец Нинуса был старшим средь жрецов там, внизу, пусть даже наверху он был лишь одним из тех тысяч, чьи имена заполняют свитки.

Выдох.

И вдох.

- Они… именуют себя Зрячими. Теми, кому открыта истина. Знание. То, что забыто и утрачено здесь, наверху.

- Кто еще?

Мекатл покачал головой.

- Маски, - он тронул лицо пальцами. – Те, кто утратил имя, обрел маску. Одни – железные. Черные. Их много. Черные маски носят стражи. И те, кто следит за рабами. И мастера, хотя мастеров там немного. Серебряные… их меньше. И они для людей благородных. Золотую я видел лишь одну.

Об именах и вовсе нет смысла спрашивать.

- Я и еще другие юноши… со всей страны… нас собирали и учили.

- Чему?

- Как понимаю, что ничему-то иному, чему не учили бы в храмовых школах. Разве что… нам рассказывали, что некогда мир был иным, - он слегка задумался. – Мне сложно говорить. Даже думать. Тут будто камни…

Он ткнул пальцем в голову.

- Тогда не думай, - Верховный вновь обратил взор на храм. Надо же… подземелья, город. Похоже на сказку. И хочется сказать себе, что сказка и есть.

- Там было про… предназначение. Мешеки. Кровь. Благородная кровь. Золотая. Золотая кровь и золотая маска, - Мекатл запнулся. – Это связано. Помню… помню, что мы приходили и садились. Дом. Динный. Пустой. Циновки на полу. Жесткая. Надо сидеть очень тихо. Если пошевелишься – накажут. Еды мало. Только мясо. Вареное мясо… рабов.

Он сглотнул.

- Тем, кто усерден, позволяли есть маис. Маис под землей тяжело вырастить. С рабами проще… в пещерах мох. Рабы едят мох. Люди – рабов… заповедано. Да. От начала времен.

Мекатл закрыл глаза и начал раскачиваться.

- Наставника необходимо слушать. И тогда ты получишь право на маску. Станешь частью великого… чего?! Чего великого?! Не помню!

Он схватился за голову.

- И о чем он говорил. Приходил. Белые одежды. И опускался. Подушки. У него были подушки. А еще посох. И он им лупил по спинам тех, кто не слушал. А если совсем не слушать, то… рабов всегда не хватало. И иногда на кухню уходили те, кого признавали бесполезным.

- Тише, мальчик, - Верховный положил ладонь на голову Мекатла. И показалось, что омертвевшую кожу руку кольнуло. – Этого уже нет.

- Нет… мы молились… долго, долго… стояли на коленях и молились. Мы должны были достичь прозрения. И не получалось… у других, но не у меня. Я слишком… слишком долго жил наверху. Разум огрубел.

А еще он был крупным и сильным. И довести такого до грани было куда сложнее.

Но эти мысли Верховный оставил при себе.

- Я решил, что все, что… мне поднесли напиток. Велели… я выпил. И… не помню. Помню, что очнулся уже в доме. И Нинус… он тогда тоже был молод, но старше меня, он отирал меня губкой. А потом сказал, что мне повезло. Дар есть. И редкий.

Мекатл дернул головой.

- А какой? Почему никто не сказал, какой…

- Потому как топору не говорят, что у него дар рубить. Его просто используют.

- Я больше не вернулся туда… и маску… Нинус держал при себе. Он служил. С отцом. При отце. И… при той, что носила золотую маску. Мне не дозволено было видеть её истинное лицо. Она жила там, внизу. Одна… она была доброй.

Рука Верховного задрожала.

- Она… ей было одиноко. Её берегли. Ото всех. И одна… она первой заговорила. Дождалась, когда они уйдут. Теперь я понимаю, что… что людей там не хватало. Очень. Были рабы, рабы и те, кто в железных масках… они никому не верили. Маски – это просто… мы разговаривали. С ней. Она расспрашивала о мире там, наверху. Я рассказывал. Что знал. А знал я немного. Кем я был? Мальчишкой… тогда… я начал читать. В доме было много свитков. И Нинус не запрещал, наоборот, он хвалил мое усердие. А я… я читал, чтобы пересказать прочитанное ей, ибо ей подобных вольностей не дозволялось.

И не стоит гадать, о ком он говорит.

- Наверное, я был глупцом… или просто возраст такой? Я влюбился. Я был готов ради неё на все. И потому, когда Нинус сказал, что наступила пора, что… я должен помочь ему. Его отец чем-то все же привлек внимание, и вынужден был скрыться внизу. Но он не верил тем, другим.

- Тем, кто носит маски сложно поверить.

- Д-да. Пожалуй. Нам поручили проводить её. Стать свитой. Братьями. Меж нами не было кровного родства. Но… мы с ней скрывали свою… это даже не связь. Просто… но скрывали. Быть может, Нинус и догадывался. Он весьма прозорлив. Но молчал. Его отец не оставил бы меня в живых, заподозри, что я посмел заговорить с нею. А Нинусу… тоже порой нужно было отлучиться. Тем паче, он знал, что я не позволю себе большего, нежели слова.

Выдох.

И вдох, глубокий, наполненный дымом города. Костров не видать, но горит огонь в печах, плодит белые клубы, что тянутся, сплетаясь единым полотном. Оно не видно, скорее ощутимо на языке.

- Я не знаю, как… как у них получилось все это. Я был чужаком, пусть и жил довольно давно, настолько, чтобы присутствие мое сделалось привычным. Так что видел, пожалуй, больше, чем мог бы, но и куда меньше, чем нужно для понимания. Мы… поднялись. И Нинус ушел с ней. А вернулся довольный несказанно. И тогда-то, пожалуй, он позволил себе лишнего. Мы все же были молоды. Он пил от радости, а я от тоски.

Случается и такое.

Верховному ведома печаль. Но сейчас он промолчит об этом. Как молчал о многом другом.

- Тогда он сказал, что у них получилось, что… долгие годы они сохраняли божественные дары. И кровь. Они собирали её по каплям, сплетая воедино, дабы на свет появилась та, что способна подарить миру священное дитя.

Вздох.

И прикосновение пальцев к камню.

- Правда, когда я осмелился задать вопрос, он замолчал. И велел забыть обо всем. Сказал, что если отец узнает, что Нинус сказал больше, чем стоило, то я никогда больше не увижу солнца.

Людей сверху не разглядеть.

Они скрываются словно муравьи в каменном муравейнике, пребывая в той же упорядоченной суете, что в целом свойственна жизни.

- Мы ждали. Три дня. И она должна была вернуться. Эти дни Нинус не отходил от меня ни на шаг. Кажется, он тогда испугался, но я не понимал… а потом он ушел. И вернулся. Один. Он был зол. Очень. И велел собираться. Потом, уже там, внизу, он говорил с отцом. Спорил. Я не слышал о чем.

О том, что воля Императора сломала планы.

Случается и такое.

- И мы вернулись. Наверх. В Храм, - Мекатл глядел на солнце, а по щекам текли слезы. Солнце слепит. И не человеку вынести божественный свет его. – А никто и не удивился, будто… будто мы всегда там были. Он стал младшим жрецом, я был среди послушников. Исполнял… разные поручения. Нет, ничего сложного. Порой относил записки людям.

- Ты помнишь их имена?

- Имена нет. Лица… те люди уже мертвы, - он закрыл глаза и склонился, признавая поражение. – Иногда я спускался. И возвращался. Носил свитки, но что в них было – не знаю. Нинус… он со временем вовсе будто забыл обо мне.

Находились дела более важные.

- А потом появился вновь. И велел собираться. Сказал, что время почти пришло.

- Для чего?

- Что боги сказали свое слово. И та, что нарушила обеты, предстала на суд их, - он склонил голову. – Но пред смертью она сотворила… украла то, что принадлежит не ей. Но он вернет украденное. А мне было велено делать то, что я умею лучше всего.

Он поднял руки.

- Убивать. Может… может, в этом и есть мой дар?

- Может, - не стал спорить Верховный. И, опершись на плечо Мекатла, с трудом поднялся. – Ты чувствуешь свою вину за то?

- Не знаю. Мне ведь на самом деле жаль их. Всех. Тех, кто… кого я… убиваю. Я слышал, что есть люди, которые получают от этого удовольствие. И даже видел. Там. Внизу. Там тоже есть храм и… и отец Нинуса, он всегда радовался, когда предстояло большое жертвоприношение… а я не могу. Почему я не могу?! Если это дар, то…

- Дары богов не всегда приносят радость, - Верховный подал руку. – Порой они мало отличимы от проклятий.

И это было правдой.

- Я видел её, - Мекатл руки коснулся, но опираться не стал, поднялся сам. – Уже мертвой. Она… она без маски была еще прекраснее, чем я запомнил.

- Он любил её. Если тебе это важно. И она тоже. Еще один редкий дар.

- Мало отличимый от проклятья?

- Пожалуй, что так.

Кивок.

И вздох. Тело на алтаре никуда не делось, только мух стало больше. Надо звать рабов, чтобы наводили порядок. И спускаться. Душевные беседы – дело хорошее…

- Еще у него не получилось войти в пирамиду, - Мекатл глядел сверху вниз, и когда он был так вот рядом, Верховный живо ощущал собственную слабость и хрупкость телесную. – Нинус пытался. Трижды. Но не сумел даже приблизиться. Он… был очень зол.

- Благодарю, - Верховный поклонился, если бы мог.

- За что? – Мекатл подал руку, и уже Верховный оперся на нее. – Я до сих пор не уверен, что поступаю верно. И когда говорю, голова болит… несказанно болит… но здесь легче. Наверху. Внизу вообще не могу рта раскрыть… хотел сразу.

Он повел этой головой, тяжелой и страшноватой. А из ноздри вытекла тонкая струйка крови, которую Мекатл размазал. Посмотрел на ладонь.

- Простите, господин… - он подошел к первой статуе, что в дневном свете казалась обыкновенным каменным изваянием, и мазнул по губам её. – Простите…

Верховный ждал.

Терпение.

Чему его научила жизнь, так это терпению. И когда Мекатл, обойдя статуи, вернулся, он спросил:

- Ты сможешь указать путь? В подземный город?

Молчание.

И закрытые глаза. И молчание длится, длится…

- Да, - прозвучало это тихо. – Если такова будет её воля.