Современная норвежская новелла

Мамино дерево _{Перевод Л. Горлиной}

И нынче есть люди под большим деревом в самом дальнем углу сада. В эти последние теплые дни их можно увидеть там каждый вечер. Кресло-каталка едет по дорожке сада. В кресле сидит старая женщина. Этот сад принадлежит ей.

Кресло везет молодой человек. Он спрашивает, как положено хорошему сыну:

— Хочешь проехать еще дальше?

— Да.

— Тебе хочется посидеть под деревом?

— Да, под моим деревом.

Она говорит с некоторым усилием. Усталая, слабая, больная. Но говорит.

Сын подвозит кресло к толстому стволу. И сидящая в кресле женщина опять начинает говорить. Пусть ей трудно, она не хочет молчать. Она слишком долго молчала.

Опять она говорит о своем муже. Он для нее — все. Он умер. Она и сама недавно чуть не умерла. Однако вот вернулась к жизни. Хотя и в кресле-каталке. Кресло ездит по краю могилы.

Она смотрит на дерево. В какую бы сторону ни подвинули кресло, оно все равно будет под деревом, так велика крона.

— Поставь меня сюда, — говорит она.

Сын ставит ее. Вернее, кресло. Она считает себя обузой и говорит о себе, как о неодушевленном предмете.

Она под своим деревом.

Дерево великолепно. Оно возносится выше всего окружающего. Выше дома. Выше остальных деревьев. Его венчает густая тяжелая крона. Воздух и солнце, просеянные сквозь листву, падают на землю благоуханием и тенью. Кажется, будто все большие птицы отдыхают на этом дереве, и все шмели жужжат в его листьях, и все комары пляшут возле него. Людям видно, что дерево огромно, но у него есть еще и тайное необъятное разветвление в глубине земли. И никто не знает, как много оно скрывает и каково оно все целиком. Дерево — это чудо.

Старая женщина смотрит на дерево. Смотрит ненасытно. Она зовет сына, который уже отошел от нее.

— Скьялг.

Он подходит.

— Хочешь домой? — спрашивает он.

— Нет-нет. Иди сюда, послушай шмелей.

Она всегда говорит о шмелях, жужжащих в листве. Она еще страшно бледна после недавнего единоборства со смертью. И она с жадностью слушает такой спокойный и здоровый звук, как жужжание шмелей.

Она говорит об этом Скьялгу.

— Их можно слушать до бесконечности.

— Да, — говорит Скьялг. — Но сегодня тебе нельзя оставаться так поздно, как вчера.

— Нет, позволь мне сегодня посидеть здесь подольше. Тебе не понять. Человек не понимает, что значит жужжание шмелей, пока не сляжет надолго.

— Да, конечно.

Скьялг отворачивается, произнося эти слова. Он смотрит на запад.

— Скьялг, что там?

Все она должна знать. Каждую мелочь. Кто что видит. Что слышит. О чем думает. Вот что значит побывать в лапах у смерти. Чуть не лишиться этого мира навсегда.

Скьялгу хочется признаться, что ему все это уже надоело. Но он не имеет права.

— Что там, Скьялг? — тревожно спрашивает она, ведь он так и не ответил ей.

Он говорит, что ему показалось, будто нынче будет красивый закат. Но в последнюю минуту туча закрыла солнце. Поэтому с гор сразу потянуло холодом.

— Тебе не холодно? Может, отвезти тебя домой?

— Да нет же. Дай мне пробыть здесь столько, сколько я захочу.

— Хорошо, — говорит он.

— Я буду сидеть здесь, пока не загорю, не окрепну.

Скьялг пожимает плечами. Неужели она заговаривается?

— Чего ты пожимаешь плечами? Думаешь, я не поправлюсь? — говорит она, сразу занимая оборонительную позицию.

— Да ты уже почти поправилась, — говорит Скьялг, и это доставляет ей радость.

— Я сегодня весь день думаю о Бендике.

Бендик — ее покойный муж, которого она никак не может забыть.

Скьялг покорно отвечает:

— Ты всегда о нем думаешь.

— А ты?

— И я тоже.

— Знаешь, что твой отец сказал мне перед смертью, он сказал, что я ненамного переживу его. Это было в последний день. И по-моему, в последний час.

— Да, ты говорила.

Сколько раз она уже говорила об этом, думает он про себя.

Она продолжает:

— Не знаю, почему он так сказал. Я этого не чувствую. И мне хочется жить даже без него. Он не должен был так говорить.

Скьялг молчит. Но она не желает менять тему разговора.

— Когда я болела, эти слова чуть не стоили мне жизни.

— Не может быть.

— Да, да!

— Но ведь ты все-таки поправилась!

— Да… но… Это ненадолго. Кто знает, доживу ли я до снега. А мне так хочется его увидеть.

Ей все хочется увидеть. Скьялгу кажется, что она тонет в океане желаний. Вещь за вещью всплывает в ее сознании, становясь особенно желанной и необходимой: то шмели, то будущий снег.

А дерево шумит над нею. В нем сливаются силы небес и земли. Поэтому оно — чудо, и поэтому оно дарит покой. Дерево — это добрая примета, которой рады все люди.

— Пора домой! — неожиданно говорит Скьялг, будто в этом спасение.

— Нет.

— Но ведь поздно.

— Для меня не может быть поздно.

Он сдается. Отходит на несколько шагов. Садится на траву подальше от дерева. И когда только это кончится! Он опускает голову на грудь, как будто у него нет сил держать ее прямо. Проходит полчаса. Там, у него за спиной, большое дерево и его властная мать. Она смотрит вверх. На свое дерево. Она сидит к стволу спиной, и крона нависает над ней, как крыша.

— Послушай, Скьялг, — говорит она наконец, призывая его обратить внимание на то, что интересно ей. — Поди сюда.

Он поднимает голову. Все это время он сидел съежившись на одном месте. Похоже, что это затянется надолго.

— Что ты хочешь?

— Что я хочу от тебя? Почему ты так говоришь? А ты помнишь, как я тебе была нужна?

— Помню, — говорит он сконфуженно и покорно. — Может, хочешь домой? Воздух становится холодным.

— Да нет, нисколько не холодно. Послушай, шмели жужжат по-прежнему. Этим можно наслаждаться бесконечно. Нет, просто мне захотелось сказать, что я вдруг осознала, какое тут изобилие запахов, звуков, шорохов, жизни… Не знаю… но вдруг я осознала это гораздо отчетливее, чем раньше. Господи, сколько тут всего…

— Да.

— Ну зачем ты так говоришь? Ведь ты этого не видишь. И почти не осознаешь. Для этого требуется много времени.

Он не возражает ей. Молчит.

Вдруг она оборачивается.

— Там кто-то идет.

— Нет.

Никого не видно.

— А я слышу, слышу, что сюда идут. Знаешь, я как будто опьянела от всего, что тут живет, шевелится, копошится.

Скьялг поражен: сюда действительно идут. Это Сигурд, его старый товарищ. Сигурд приехал домой только на каникулы. Он живет в столице, учится на врача. Скьялг тоже учится в столице. Они много времени проводили вместе, когда жили дома, и часто видятся там.

Сигурд здоровается.

— Пошло на поправку? — спрашивает он.

— Да, спасибо, — отвечает она. — А я уже давно слышу твои шаги!

— Неужели?..

— Почему ты на меня так смотришь? — вдруг спрашивает она и отворачивается, пытаясь избежать его взгляда.

— Я не смотрю.

— Только что смотрел…

— Я вижу, что тебе гораздо лучше, — спешит сказать Сигурд. — Дай-ка мне твою руку.

Он обхватывает ее слабое запястье, где чуть слышно бьется пульс.

— Ты совсем здорова, — говорит он.

Она очень довольна. Верит ему. Спрашивает, скоро ли он вернется к своим занятиям.

— Скоро. А Скьялг?

— Нет, тебе придется ехать без Скьялга. Он должен остаться со мной. Мы с ним каждый вечер будем сидеть здесь под деревом. Мне хочется просидеть здесь всю осень. До снега.

— Ага…

— Сигурд, а ты-то хоть понимаешь, сколько тут всякой жизни, под моим деревом?

Сигурд не отвечает.

Скьялг стоит чуть поодаль. Слушает. Он слишком устал. Сегодняшний день, проведенный с ненасытной умирающей женщиной, кажется ему бесконечным.

Неожиданно Сигурд говорит:

— Нам будет очень не хватать Скьялга в городе.

Мать гордо отвечает:

— Еще бы, я вас понимаю.

Скьялг подавлен. Подавлен и беспомощен. Как давно уже начался этот день. Скоро ли они уже смогут говорить, о чем хотят…

Мать говорит в пространство. Может быть, она обращается к тем, кто стоит возле нее, а может, и ни к кому.

— Я не считаю, что у Скьялга есть повод для гордости, гордиться ему нечем…

Она улыбается.

— Но я все-таки родила его. И для меня это важно…

Она погружается в свои мысли. Сидит спиной к дереву. Высокому, сильному, под корой которого бродят соки. Она так близко от дерева, что могла бы погладить комель, если бы протянула руку. И она протягивает руку. Гладит кору. Гладит. Скьялг и Сигурд настороженно следят за ее движениями.

— Что это? — восклицает она громко и удивленно. Ее рука лежит на грубой коре у самого корня.

Скьялг и Сигурд не понимают ее. Неужели у нее помутился разум? Сигурд пристально смотрит на женщину. Она это сразу же замечает.

— Почему ты на меня так смотришь?

Сигурд отводит глаза. Говорит, что следует вернуться домой, уже поздно.

— Правда, пора домой, — говорит и Скьялг.

Она не обращает на них внимания.

— Я не хочу, чтобы на меня так смотрели, — говорит она, и рука ее скользит по коре. — Я не хочу домой. Что мне там делать? А здесь — мое дерево. Мне его подарил Бендик, когда вас еще и на свете не было. Так что оставьте меня здесь.

Это приказ. И они почтительно подчиняются ему, как и подобает сыновьям.

А она рассказывает им о том, что чувствует в эту минуту.

— Я ощущаю, как под корой течет живой сок. Конечно, вы мне не верите. Но что вы можете знать о моих чувствах. Я рукой чувствую, как текут эти соки. А это значит, что я не умру.

— Конечно, не умрешь, — быстро говорят они.

Но она умрет, скоро умрет. Нынче ночью. Завтра. Через неделю.

Она не отрывает руки от дерева. Она слилась с ним. С корой и древесиной. С листвой. С травой у подножия.

— А ведь и я была одной из тех, кто дарит жизнь. И я тоже. Когда я была молодая, это было моим самым горячим желанием. И оно исполнилось. Как бы ни были горьки мои мысли, я не забываю благодарить за это. Поди сюда, Скьялг! Ведь это я родила и вырастила тебя.

Он быстро подходит к ней.

— Что случилось?

— Я сказала, что, как бы мне ни было горько, я не забываю радоваться этому.

— Я слышал.

— Но я так устала.

— Хочешь домой?

— Нет, просто я чувствую, что устала. Это утомительно — долго сидеть под деревом. Здесь так много всего, и все напоминает мне о прошлом. Нет, это для меня слишком.

— Сиди спокойно, я отвезу тебя домой.

— Знаешь, Скьялг, — говорит она, и мысли ее уже заняты другим, — мне о стольком надо было подумать, а здесь все мое сделалось вдруг таким ничтожным, что я о нем позабыла. Здесь возле меня бог, а моего будто и нет ничего. Сигурд! Ты что?

Сигурд быстро выпрямляется.

— Ничего.

— А зачем ты меня трогаешь?

— Я хотел поправить.

— Нет, ты смотрел на меня. Не смей! Я хорошо себя чувствую.

Сигурд не отвечает. Решается. Укутывает ее пледом.

— Я хорошо себя чувствую.

— Да, да. Вот так, теперь мы поедем. Так будет теплее.

— Спасибо, мне не холодно. Нет, подождите! Скьялг, я не хочу домой!

Скьялг был готов послушаться Сигурда и покатить кресло. Теперь он останавливается.

— Мама, тебе нельзя больше оставаться на воздухе.

— Я сказала, что не хочу домой. Я буду сидеть под моим деревом, пока не замерзну. Не хочу я снова в ту дверь, там темно! Оставьте меня под деревом, мне его подарил Бендик.

Огромное дерево шелестит над нею. Шмели уже стихли. Неожиданно все ветви дерева приходят в движение.

— Слышите, какой ветер?

— Да.

— Слышите, как шумят листья?

— Да, конечно.

— Бендик сказал, что я и года не проживу после его смерти. Но это неправда.

— Да, да.

— И я снова увижу снег.

Она упряма. Она борется за жизнь. Но ее ждет поражение. Перед ней распахнута дверь, через которую обратно не возвращаются. Дерево шумит под дерном. Широко раскинулась чудесная сеть корней.

— Вы видите корни?

Их обдает жаром.

— Что?

— Ну корни, корни дерева. Я вижу, как они лежат под травой, точно длинные ветви. Сегодня все очень хорошо видно. Теперь мне кажется, что я знаю очень много.

Они в замешательстве слушают ее.

— Вы их видите?

Они отвечают «да». Их бьет дрожь, но они отвечают «да». Скьялг очень внимателен, напряжен и печален.

— Я вижу каждую клеточку, — продолжает она.

— Мама…

Он зовет тихо. Она не слышит его, ее мысли заняты другим:

— Я слышу каждый листок. И каждый листок вижу по отдельности. Они все шелестят по-разному. Вы слышите?

— Да, — отвечают они послушно.

— Я вижу каждый стебелек. А если я повернусь, мне видны тонкие трубочки, по которым течет сок. Они полны сока. Вы видите?

— Да.

— Это хорошо, что и вы видите. А я сегодня все вижу особенно отчетливо. Вот теперь мне кажется, что я у господа бога. Вам так не кажется?

Они не отвечают. Она взмахивает рукой.

— Что это? Почему вокруг меня земля и я ничего не вижу? Странно, как только я сказала «земля», я вспомнила Бендика. Вот по жилам стеблей и листьев поднимается сок. Теперь я его снова вижу. И я поднимаюсь вместе с ним. Он питает жизнь…

Скьялг держит руки на спинке кресла. Но он еще не стронул его с места. И у него сердце разрывается оттого, что он вынужден это сделать. В вершине дерева шумит ветер. Громко и многозначительно.

— Слышите? — спрашивает она. — Разве вы не слышите, что это как большой водопад? Вы слышали когда-нибудь такой ветер? Тише, не шумите.

— Мы не шумим.

— Вот оно какое, мое дерево. Вот как оно шумит, когда я здесь.

Она видит только дерево. Ветер колышет крону. Густая, темно-зеленая, она тысячекратно повторяет его движения. Листья переворачиваются. Обращаются к ветру более светлой изнанкой. И вся крона светлеет. Со стороны ветра она кажется серо-зеленой.

— Видите? — вскрикивает она. — Видите?

— Что? Где?

— Да вот же, тут под деревом несется могучий поток! Здесь скоро забьет источник, земля даст трещину. Вот здесь! Что вы хотите?

— Тебе пора домой.

Это звучит, как удар топора.

Это конец.

— Давай, — твердо говорит Сигурд Скьялгу, и Скьялг толкает кресло. Сигурд идет рядом. Там, впереди, зияет распахнутая дверь, оттуда нет возврата. Это черный бездонный провал в обычной деревянной стене дома.

Она приходит в себя и со страхом смотрит на этот провал.

— Я не хочу туда!

Скьялг и Сигурд везут кресло. Она сопротивляется изо всех сил. Но силы ее на исходе, дверь приближается. Под колесами кресла шуршит гравий.

— Да что же вы за люди? — кричит она.

Они не отвечают. Их бьет дрожь.

Она машет руками, словно хочет их оттолкнуть. Смешная попытка, они должны отвезти ее.

Крик ее вздымается, как волна:

— Пустите! Я не хочу!

Они уже давно не отвечают ей. И только быстро толкают кресло.

— Да кто же вы? Господи, помоги мне!

Они только быстро толкают кресло.

А позади возмущенно шумит ее дерево. Трепещет, переворачивается каждый листочек. Темнеет. Здесь, внизу, в теплой душной земле, несется могучий поток. А там, впереди, прямо в стене, зияет узкая дверь.

— Я не хочу! Разве вы не видите, куда ведет эта дверь…

Но их не трогают ее мольбы. И кресло въезжает в дверь.