Современная вест-индская новелла

ЧУЖОЙ НА РОДИНЕ _{Перевод с английского В. Кунина}

Городскую площадь заполняло множество шумных, неряшливо одетых людей. Цвет их лиц варьировал от иссиня-черного до светло-коричневого. Те, что побледнее, были тоже местными — случайные отпрыски какой-нибудь девчонки с острова и заезжего иностранного моряка либо солдата, попавшего сюда на день, на месяц или на год. Среди них и ходил незнакомец, аккуратный, розовый и респектабельный.

Мужчины и женщины, толпившиеся на площади, по своему поведению подразделялись на две резко отличавшиеся одна от другой группы. Одни казались ужасно занятыми и суетливыми, другие — медлительно-небрежными и ленивыми, они пребывали в дикарском, но величественном покое. Гортанный смех, резкие согласные и искаженные гласные превращали английский язык, на котором они говорили, в дикую тарабарщину для большинства приезжих. Джеффри Хорнсби бродил среди них, и сердце его, несмотря ни на что, было согрето братской любовью. Мысленно он не переставал повторять: «Мой народ, мой народ!» Вдруг он заметил голубой автобус, отъехавший от стоянки, и понял, что опоздал. Недоумевая и досадуя, он наблюдал, как автобус поворачивает за угол в пятидесяти ярдах от него и соображал, что предпринять. Было ровно три часа тридцать минут, если верить часам на башне ближайшей церкви. Он никак не предполагал, что автобус отправится вовремя. Три загородных автобуса все еще торчали на стоянке явно вопреки расписанию, но водитель этого, как назло, оказался пунктуальным. Джеффри остановил какого-то мужчину, слонявшегося поблизости:

— Есть ли здесь специальные такси на Бенбоу-таун? — Он слышал, что такие бывают.

— Ушло пять минут назад, — ответил тот.

— А скоро ли будет следующее?

Мужчина, стоявший теперь с унылым видом, привалившись спиной к пыльному загородному автобусу, медленно повернул голову сперва направо, потом налево и только потом ответил:

— Не видно ни одного, сэр.

В упор взглянув на Джеффри, он, очевидно, принял какое-то решение. Резким движением мозолистого большого пальца он указал на автобус, возле которого стоял.

— Этот проходит через Бенбоу-таун, — сказал он. — Отправляется без десяти четыре.

Джеффри поблагодарил его. Мужчина едва кивнул головой и шаркающей походкой поплелся к группе людей, которые стояли у решетки городского сада и о чем-то переговаривались хриплыми голосами. Несколько приободрившись, Джеффри подошел к автобусу и поднялся по расшатанным ступенькам.

Он занял место у боковой двери, прямо за спиной водителя и, повернувшись, оглядел остальных пассажиров. Через проход, справа от него, сидели две женщины. Они обменялись взглядами, и лица их явно выразили готовность к общению.

— Этот автобус в самом деле отправляется без десяти четыре? — спросил Джеффри.

Та, что помоложе, слегка наклонилась к нему и, изобразив приветливую улыбку, ответила:

— По крайней мере так обещает водитель.

Джеффри сразу сообразил, что звук «т» дается ей с трудом. Конечно же, она просто сгладила привычное «д», пытаясь подражать речи Джеффри. Лицо женщины напряглось от усилий, которых ей стоила такая любезность, и она пробежала глазами по светлому лицу и опрятной одежде мужчины, сидевшего напротив нее. Из-под волос по левой ее щеке и потом вниз на подбородок скатилась бусинка пота. Она слегка прикоснулась к ней розовым платком, отделанным коричневым кружевом.

— Очень жарко, — произнесла она.

Джеффри ответил ей улыбкой. Он отвернулся, чтобы посмотреть на прохожих, а она обратилась к соседке и принялась громко болтать с ней. Он понимал, что мысленно она все еще беседует с ним.

Минуту спустя Джеффри снова повернулся к ней. Он заметил следы белой пудры в складках ее черной шеи. Раз уж она снова уставилась на него, он выскажет, что его волнует.

— Я должен быть в Бенбоу-тауне к четырем, — объяснил он.

Она неестественно громко засмеялась, показывая поразительно розовые десны с превосходными, но слишком крупными зубами.

— Вы ни за что не попадете туда к четырем, — сказала она. — Хорошо, если к половине пятого.

Джеффри взглянул на нее с изумлением.

— Но ведь это всего в шестнадцати милях отсюда!

— Да, но по пути много остановок, — объяснила женщина. — Автобус остановится у рынка, потом на шоссе…

Она готова была сообщить дальнейшие подробности, но тут какой-то тип загородил проход между нею и Джеффри. У него был властный вид, а уверенный взгляд говорил, что именно к нему следует обращаться за решением трудных вопросов. Джеффри с уважением взглянул на него.

— Я водитель, — заявил мужчина.

Не видя теперь Джеффри, но рассчитывая, что он ее слышит, женщина объясняла водителю:

— Этот джентльмен — иностранец. Ему надо попасть в Бенбоу-таун.

— Будем в Бенбоу-тауне в четыре двадцать, — бросил водитель коротко. Затем он неуклюже перенес левую ногу через спинку шоферского кресла и тяжело плюхнулся на мягкое сиденье.

Водитель повертел и подергал заржавевшие рычаги, автобус задрожал и через несколько секунд со скрипом тронулся со стоянки. Джеффри посмотрел в окно. Часы на башне церкви ярдах в ста от автобуса показывали без десяти четыре. Автобус свернул в западную часть города, медленно кряхтя, пополз по узким многолюдным улицам мимо китайских бакалейных лавок, аптек и сомнительных баров.

Попадавшиеся на пути люди были поглощены своими делами и быстро переходили дорогу, даже не поднимая головы, когда водитель сердито сигналил им. Ярко раскрашенные двухколесные тележки с тентами, под которыми виднелись ряды бутылок с ароматным сиропом разных сортов, были небрежно расставлены у обочины. Покупатели всех возрастов толкались около них, расхватывая «снежные шары» — измельченный лед в дешевых стеклянных стаканах с красным, желтым и даже зеленым сиропом, медленно просачивающимся через кристаллическую тающую массу.

Вскоре автобус миновал распространявший разнообразнейшие запахи рынок. В двадцати ярдах от него на остановке шумела толпа пассажиров с картонными коробками и забавными корзинами всевозможных размеров. Люди протискивались в автобус через явно узкую для этого дверь и, толкая сидящих, спешили занять свободные места. Трое мужчин и две женщины остались стоять. Джеффри собрался было встать и уступить место одной из женщин, но рядом громоздились такие грязные корзины, что он передумал. Ему необходимо было остаться чистым и аккуратным. Он должен произвести хорошее впечатление в Бенбоу-тауне.

От рынка автобус направился в фабричный район, где огромные буквы вывесок рекламировали черепицу для крыш, плитку для полов, ром, картонные коробки, содовую воду, обувную кожу и деревянную дранку. Время от времени попадались заправочные станции, которые выглядели поразительно чужеродными — слишком американскими в этом тропическом окружении.

Джеффри жадно впитывал впечатления, как будто собирался перенести все это на холст. Ни одна деталь не оставалась незамеченной. И каждая мелочь в восприятии Джеффри вырастала до невероятных размеров. Он так долго не видел всего этого. Он больше не принадлежал к этой культуре. Джеффри был здесь таким же чужестранцем, как любой американский турист, который никогда прежде не выезжал за пределы Арканзаса, Милуоки или Южной Дакоты. Как сильно может измениться человек за двенадцать лет! Ему, уроженцу Вест-Индии, покинувшему родину пятнадцатилетним, исполнилось уже двадцать семь. И вот он снова дома. Но перед ним… другая страна.

— Куда вы едете, сэр?

Джеффри слегка вздрогнул и отвел взгляд от придорожных посадок молодого сахарного тростника. Дюжий молодой парень в небесно-голубой трикотажной рубашке с большими темными пятнами под мышками стоял перед ним.

— Что?

Джеффри понял, что его непроизвольный ответ прозвучал резковато.

— Куда вы едете, сэр? Я кондуктор.

— В Бенбоу-таун.

Джеффри чуть помедлил, а затем неожиданно для самого себя задал вопрос, ответ на который уже знал. Этот молодой парень, который стоял, широко расставив ноги, словно капитан на палубе неустойчивой шхуны, не очень-то ему понравился.

— Сколько стоит билет? — спросил Джеффри.

— Полтора шиллинга, сэр.

Хотя кондуктор продолжал называть его «сэр», в голосе его прозвучал какой-то вызов. Джеффри протянул ему два шиллинга.

— Будьте добры, высадите меня у моста возле заправочной станции «Шелл», — попросил он, повторяя название места, указанное в письме из Бенбоу-тауна.

— Олл райт, сэр, — ответил парень. Он дал Джеффри шесть пенсов сдачи и перешел к двум мужчинам, сидевшим позади.

Джеффри посмотрел на женщин, с которыми он разговаривал до появления кондуктора, и подумал, не возобновить ли беседу, но они оживленно болтали между собой. Потом они принялись что-то искать в дорожной сумке, которую та, что постарше, держала у себя на коленях. Спокойное безразличие к тому, что кто-нибудь в автобусе может увидеть предметы их туалета, голубое и розовое белье, только усиливало чувство одиночества, испытываемое Джеффри. Он отметил изящную вышивку на белье и снова углубился в размышления. Джеффри совсем погрузился в забытье, хотя глаза его были широко раскрыты. Он мысленно возвратился на два дня назад…

Суббота. Семь тридцать вечера. Он выходит из самолета компании «Пан-Америкэн», прибывшего из Майами с опозданием… В аэропорту все выглядело, как обычно бывает после окончания рабочего дня, когда служащие устали и слегка раздражены. Вылет самолета задержали из-за дождя, и он опоздал на час. Тупицы таможенники придрались к двум парам дешевых рэйоновых чулок, которые Джеффри с неохотой взял у своего вест-индского приятеля в Нью-Йорке для его родственницы. Очевидно, пошлина на рэйон была выше, чем на нейлон. Ему задавали ненужные вопросы, ответы на которые легко можно было найти в анкете, заполненной им еще в самолете.

Маленький, угольно-черный пузатый чиновник, говоривший на чистом английском языке, который к удивлению Джеффри, перешел на пиджин инглиш[83], когда тот обратился к своему подчиненному, настаивал на том, чтобы считать Джеффри полностью иностранцем, так как мать была американской подданной.

— Значит, вы говорите, у вас здесь только дальние родственники? — допытывался чиновник. — А ваш отец, хотя он и был из местных, умер пятнадцать лет назад, не так ли?

— А то, что я сам здесь родился, видно, не в счет? — запальчиво спросил Джеффри.

Это рассердило чиновника. И то, что раньше объяснить было трудно, теперь объяснить стало и вовсе невозможно. Как мог Джеффри раскрыть ему свое тайное желание снова обрести родину в Вест-Индии? Было бы просто бессмысленно говорить с чиновником о чувствах, которые заставили его вернуться на землю отца, где, как ему говорили, каждый человек независимо от его происхождения считался человеком. Маленький чиновник, вероятно, тоже не решился бы признаться в своем глубоком убеждении, что всякий, у кого есть голова на плечах и честолюбие, мечтает жить в Соединенных Штатах, а тот, кто ведет себя, как этот бледнолицый иностранец, оставивший Нью-Йорк, чтобы поселиться на маленьком тропическом островке, либо коммунист, либо тайный агент какого-нибудь другого «изма».

Наконец Джеффри было разрешено покинуть аэропорт вместе с встретившим его мистером Уиттингхэмом, другом его знакомых из Бенбоу-тауна.

На следующий день в бунгало Уиттингхэма, когда они сидели за столиком с прохладительными напитками, между Джеффри и семейством Уиттингхэма завязалась приятная беседа, которая помогла преодолеть отчуждение, поначалу возникшее между ними.

— Дома здесь весьма привлекательны, — заметил Джеффри.

— Да, вы правы, — загорелое лицо мистера Уиттингхэма никогда не посещала улыбка. Его всегдашняя сдержанность — результат хорошего воспитания — не позволяла давать волю эмоциям. Казалось, он взвешивает свое следующее замечание.

— Все у нас приходит в упадок, — сказал он. — Слишком много черных приезжает сюда.

Джеффри едва не поперхнулся лимонадом. Но мистер Уиттингхэм невозмутимо продолжал рисовать картину социальных бедствий в их округе. Чтобы не вступать в спор, Джеффри отважился сообщить, что он «не вполне иностранец». Он завел разговор о том, кого из родственников он может еще застать в живых.

— Мой отец — уроженец Клермонта в Сент-Энн, — сообщил Джеффри. — Он был врач. Доктор Амос Хорнсби.

— Хорнсби? Что-то я не слышал ни о каких Хорнсби. А ведь я прекрасно знаю Клермонт, — заметил мистер Уиттингхэм.

— Они были бедны, — объяснил Джеффри. — Дед плотничал. Бабка моя была белая — немецкого происхождения. А дед… — Джеффри помолчал и затем, к своему собственному удивлению, спокойно закончил: — Он был абсолютно черный.

Реакция мистера Уиттингхэма вознаградила Джеффри. Изумление на его лице, как у актера, мгновенно сменилось радостью, а затем неподдельным любопытством.

— Я никогда бы не догадался, — сказал он наконец и, как в салонной комедии, разразился неестественным смехом. — Мои бабушка и дедушка были тоже черные.

Мистер Уиттингхэм явно почувствовал облегчение. Прощаясь, он дважды похлопал Джеффри по плечу.

Джеффри смотрел на меняющийся пейзаж за окном автобуса. Плантации тростника исчезли, и по обеим сторонам дороги появились грязные, некрашеные лачуги. Вдруг он заметил, что дорога стала совсем узкой. Деревянные, кирпичные и бетонные дома, каждый, словно Пизанская башня, нависали над нею. Казалось, они готовы в любую минуту свалиться на проходящий автобус. Дорога перешла в улицу. И тут же обнаружились все признаки городского района. Они проехали заправочную станцию, затем другую. Обе они так же были лишены местного колорита, как и те, что Джеффри видел в городе, из которого только что уехал. Вывески на них те же, что и на заправочных станциях в Новом Свете — «Видол», «Эссо», «Шелл»… «Заправочная станция „Шелл“ у моста…» — вспомнил Джеффри. Подозревая, что проехал свою остановку, Джеффри беспомощно огляделся в поисках кондуктора. Молодого парня не было, но женщина сидела на прежнем месте.

— Где мы сейчас? — спросил ее Джеффри.

Она улыбнулась, снова выставив напоказ розовые десны и крупные белые зубы.

— Это Бенбоу-таун, — сказала она.

— Значит, заправочную станцию «Шелл» у моста проехали?

— Эй, водитель, — спросила женщина, — проехали мы заправочную станцию «Шелл» у моста?

— Да, — коротко ответил тот, продолжая вести автобус и подавать сигналы пешеходам, козам, собакам и свиньям, запрудившим улицу.

Джеффри беспомощно посмотрел в его сторону и вдруг разозлился до такой степени, что почувствовал желание ударить его по голове чемоданом. Он посмотрел на всклоченные вихры водителя, затем перевел взгляд на ветровое стекло и далее на дорогу. В тридцати ярдах впереди виднелась другая бензоколонка.

— Высадите меня вон у той, — крикнул Джеффри. Ярость владела им. Ему стало жарко, и не только из-за жары. Но он вдруг снова успокоился и принялся размышлять. Лихорадочно прикидывая в уме, как поступить, он решил, что на этой станции должен быть телефон.

Автобус остановился, и Джеффри вышел с чемоданом, обернувшись на мгновение к доброй, словоохотливой женщине, ожидавшей от него прощального жеста.

— Большое спасибо, — сказал он.

— Не стоит, — ответила женщина. И хотя она сидела в той же позе, ей удалось изобразить нечто вроде вежливого поклона.

— Такой приятный джентльмен, — сказала она достаточно громко, чтобы Джеффри услышал. Но автобус уже снова тронулся в путь, скрип колес и грохот мотора вместе с ревом гудка совершенно заглушили ее голос. Автобус исчез.

Джеффри вошел в контору заправочной станции. Сморщенный человек в синем комбинезоне быстро поднялся из-за стойки и поинтересовался, чего хочет посетитель.

— Разрешите мне, пожалуйста, позвонить от вас по телефону, — попросил Джеффри, призывая на помощь все свое обаяние. Это стоило ему немалых усилий.

— Весьма сожалею, сэр, но у нас нет телефона, — ответил служащий.

— А где здесь можно найти телефон? — спросил Джеффри теперь уже раздраженно.

Служащий поколебался, а затем, тщательно подбирая слова, как если бы он говорил с несмышленым ребенком, ответил:

— Около двух кварталов отсюда. Вон та-ам!

В его голосе звучали какие-то странные нотки, которых Джеффри сначала не уловил. Когда мужчина сказал «та-ам», Джеффри стало ясно, что он пытается говорить на американский манер, вероятно для того, чтобы угодить посетителю-иностранцу. Джеффри стало неловко.

— Спасибо, — сказал он и вышел на улицу. Он снова почувствовал себя одиноким путником, несмотря на то что на улице встретил полдюжины прохожих.

Через два квартала он остановился перед грязным коричневым домом. Над вращающейся дверью нижнего этажа висела вывеска. Он прочел надпись, сделанную большими серебряными буквами на голубом фоне, — «Бар Рио-Рита». Джеффри вошел и оказался в комнате, половину которой занимала буфетная стойка. За ней хозяйничала угрюмая девица, полукитаянка-полунегритянка, с лицом цвета светлой патоки. Когда он вошел, девица повернулась к нему спиной и принялась тщательно мыть грязные стаканы. Наконец она взглянула на него, и Джеффри спросил:

— Можно мне воспользоваться вашим телефоном?

— Нет у нас никакого телефона, — ответила она. И продолжала мыть стаканы, а Джеффри никак не мог успокоиться.

В баре слышен был только шум воды, лившейся на стаканы в мойке. Но вдруг донеслись какие-то новые звуки. Грубый голос пробасил: «Домино!» Тут только Джеффри заметил дверь, ведущую на веранду, где сидели за столом трое мужчин. Они играли в домино. У того, что сидел спиной к стойке, была самая толстая шея, какую Джеффри когда-либо приходилось видеть.

— Позвольте, на заправочной станции мне точно сказали, что у вас есть телефон! — Джеффри знал, что слегка привирает, но решил блефовать до конца. С этой девицей ему хотелось быть упрямым. Ее крепкая фигура негритянки и загадочность монголоидного лица составляли странную комбинацию. Он впервые видел полукитаянку-полунегритянку. И в грубости ее была какая-то фальшь. Он вдруг почувствовал к ней нечто вроде влечения. Наверное, то же испытывали его предки к своим экзотическим любовницам в Натчезе, Саванне, Новом Орлеане и на Вест-Индских островах. Это была порода сильных людей, не мудрено, что их гены заставляют потомков вести себя по тем же законам даже спустя много поколений.

Она напомнила Джеффри знакомых ему женщин с янтарным цветом лица — танцовщиц, девиц, потаскушек в Гарлеме и в дешевых городских барах, куда его неудержимо тянуло с тех пор, как он впервые понял, что принадлежит к «цветным». Он часто ловил себя на том, что возвращается к девушкам такого типа.

Мать Джеффри, которая поселилась со своим вторым мужем, итальянским актером Атилио, недалеко от Гринвич-Вилидж, не могла понять поведения сына. Она ведь не могла знать, как велико для него очарование этих чужих, загадочных людей. Что-то непреодолимое влекло его к ним.

Он всегда был чужд предрассудков и охотно сходился с одаренными людьми любой расы. Но с тех пор, как Джеффри узнал, что он «цветной», его не покидало чувство вины за то, что он частенько играл роль покровителя в тех случаях, когда покровительствовать-то должны бы ему самому. Вся его прежняя доброта к «более цветным», которой он так гордился, казалась теперь фальшью. Все переменилось. И хотя Джеффри не видел никакого внешнего сходства между собою и угнетенными, бесправными, неграмотными обитателями Гарлема, он глубоко сознавал свое кровное родство с ними. Во Франции или в Англии это могло бы показаться не таким важным. Но в Америке! Одна капля крови…

— Я могла бы не говорить тебе, — вздохнула мать. — Я цветная, но никто не догадывается об этом. У твоего отца была вест-индская внешность, но он был похож на лорда и вел себя как лорд. А его прекрасный городской дом с тремя слугами и шофером! Почему же ты должен считаться негром?

И все же он продолжал искать друзей среди цветных. На первых порах робея, он посещал трущобы и постигал другой мир. Но скоро это стало для него обычным делом, и они приняли Джеффри как своего, а не как элегантного туриста из далеких краев. Некоторые из его новых друзей даже поверили, что он действительно цветной. Он пытался принимать их у себя дома, но мать не хотела этого.

— На каждого цветного американца приходится десять белых. Неужели ты не можешь найти себе друзей среди них? — удивлялась она. — Ах, Джеффри, если бы ты жил на юге, ты был бы осмотрительнее. Семья моего отца — одна из самых влиятельных в тех краях, и семья моего деда, отца матери, тоже. Но они знали: мы цветные. Вот почему я уехала оттуда и никогда не вернусь назад!

Когда он привел к ним домой негра Томми Сэнсама, студента Колумбийского университета, уроженца Вест-Индии, она дала понять, что с нее достаточно.

— Я не позволю тебе компрометировать Аттилио, — взвизгнула она. — Он знает, что мы цветные, но это не значит, что надо демонстрировать ему весь Гарлем!

— Томми Сэнсам вестиндец. Он из того же племени, что и мой отец, — настаивал Джеффри.

— Твой отец был похож на испанца, — вспомнила она. — А этот юноша…

— Из Вест-Индии, — спокойно прервал Джеффри.

— Тогда и ты убирайся в Вест-Индию вместе с ним!

Злые слова, сказанные в запальчивости, имели неожиданные последствия. Томми Сэнсам уехал домой, а через пять лет из его писем Джеффри узнал, что Оптима-колледжу в Бенбоу-тауне требуется преподаватель испанского. Томми был там старшим преподавателем латыни. Он нажал на все педали, и его друга приняли. Впрочем, испанский язык Джеффри знал блестяще. И не только потому, что старательно изучал его в Колумбийском университете, но и потому, что часто бывал в пуэрто-риканском районе Нью-Йорка, где восполнял пробелы академического образования. Он мог бы даже объясниться в любви по-испански…

— Слушай, кончай волынку. Мне зверски нужен телефон, — сказал он полукитаянке, сознательно сокращая разницу в их социальном положении. И подмигнул ей.

— Мы не разрешаем посетителям звонить по телефону, — объяснила девушка.

— Ну-ка поживее! — он играл с ней, как с большой рыбиной, пойманной на крючок, но все еще натягивавшей гибкую леску.

Девушка прошла через боковую дверь на веранду и обратилась к тому самому с толстой шеей.

— О’кэй, пусть звонит, — разрешил он.

Она сделала знак Джеффри, и он нырнул под стойку, где был устроен удобный проход для прислуги и привилегированных клиентов. Оттуда она провела его мимо играющих в домино к буфету и открыла дверцу. Там стоял телефонный аппарат. Когда она уходила, Джеффри вновь подмигнул ей и снял с рычага телефонную трубку.

Через минуту его соединили с Оптима-колледжем. Джеффри попросил директора, но ему сообщили, что директора нет на месте. Тогда он подозвал Томми Сэнсама.

— Томми! Это я, Джеффри, — сказал он.

— Мой бог! — поразился Томми. — Где ты? Директор час назад уехал за тобой. Вы разминулись?

Джеффри рассказал, как он прозевал автобус, а потом не мог найти нужную заправочную станцию.

— Ладно, я приеду за тобой, — сказал Томми. — Где ты сейчас?

— В баре «Рио-Рита»!

— Ничего себе местечко! Не удивлюсь, если ты кончишь где-нибудь еще похуже, — простонал Томми. — Я буду через десять минут. Колледж от тебя в двух милях. Оставайся там и никуда не двигайся. Я выезжаю.

Джеффри повесил трубку и направился в бар. Проходя мимо играющих, он улыбнулся, и Толстая Шея взглянул на него. Во рту у него торчал замусоленный огрызок сигары.

— Спасибо за телефон, — сказал Джеффри. Он чувствовал, что Толстая Шея здесь настоящий хозяин.

— Не за что меня благодарить, — сказал Толстая Шея. Лицо его блестело от пота, а налитые кровью глаза ворочались над отекшими мешками. — Знай я, что ты американец, не пустил бы к телефону. Терпеть не могу белых, но больше всего — американцев.

Толстяк сплюнул, и струйка коричневой жидкости окрасила пол в двух дюймах от ботинка Джеффри.

— Живо сматывайся отсюда! — вопил хозяин. — Какого черта вы не торчите у себя, в вашей белой стране? Оставьте нам нашу черную!

Джеффри побледнел, но не терял хладнокровия.

— Я не белый, — возразил он спокойно.

— Ха-ха! — весело загоготал Толстая Шея. — Вот здорово! Ты что же, настоящий мулат, а? Я их тоже ненавижу… Давай, проваливай!

Джеффри медленно прошел мимо него и нырнул под стойку. Он посмотрел на полукитаянку, но та деловито расставляла бутылки. А Толстая Шея все не унимался.

— Марджи, — заорал он, обращаясь к барменше, — разве я не говорил тебе, чтоб ты не смела обслуживать ни одного американского солдата? — Он повернулся к сидящим за столом: — Марджи думает, я из ума выжил. Она любит симпатичных белых. Лучше бы меня любила!

Джеффри миновал вращающуюся дверь, вышел на улицу и стал ждать Томми Сэнсама.