Спасенная красота. Рассказы о реставрации памятников искусства

Древняя живопись Карелии. Радость открытия

Шестидесятые годы были богаты выставками древнерусской живописи. Третьяковская галерея и Русский музей, Эрмитаж и музеи Московского Кремля, музей имени Андрея Рублева и другие хранилища изобразительного искусства преподносили удивительные подарки современному зрителю, щедро показывая бесценные сокровища, созданные живописцами Древней Руси. Некоторые выставки носили строгий академический характер. Их организаторы старались не только показать древние иконы, но одновременно разрешить сложные проблемы, которыми столь богата молодая наука о древнерусском искусстве. Наряду с подобными профессиональными экспозициями устраивались и более популярные выставки, где памятники иконописи, представленные в окружении предметов старинного быта, рассказывали о культурной жизни русского государства в глубокой древности. Мне, реставратору и искусствоведу, занимающемуся изучением древнерусского искусства, доставлял огромное удовольствие каждый факт открытия и специальных научных, и популярных выставок, ибо всюду можно было встретить неведомые доселе шедевры старых русских художников. Сколько радости я испытывал, когда на музейном стенде впервые видел вновь открытый образец древнерусской живописи. Многое представлялось загадочным, не сразу понятным и трудно объяснимым. Теоретические университетские познания оказывались явно недостаточными для распознавания сокровенных тайн древнерусского искусства. Каждая икона, написанная талантливым художником, заключала в себе целый мир индивидуальных эмоций. Один и тот же сюжет, одну и ту же композицию живописцы различных городов Древней Руси принципиально выстраивали по-своему. Кажущаяся на первый взгляд похожесть, стереотипность икон объяснялась исключительно общностью канона и использованием одинаковых образцов для их написания.

Творения старых мастеров требуют самого пристального рассматривания. Шедевры иконописи рождены эпохой и теснейшим образом связаны с жизнью эпохи. Чтобы постичь глубокий внутренний смысл древнерусской живописи, недостаточно одного изучения ее исторических основ. Момент сближения современного человека с чудесным миром образов старой иконы возможен только в том случае, когда установлен общий язык, найден верный путь в богатые тайники древнерусского искусства. Поиски этого пути трудны. Они под силу только влюбленным в искусство людям, превыше всего ценящим радость познания красоты.

Хорошо сознавать, что современники интересуются делом, которому ты служишь. И какое удовлетворение должен испытывать специалист, когда расширяется круг посвященных в сложные аспекты его труда. Мне было приятно встречать новых и новых людей, стремящихся к познанию сути иконописного искусства и слышать от них все больше серьезных вопросов о смысле творчества древнерусских мастеров. Я понимал, что лучшая форма популяризации новых открытий — показ отреставрированных произведений на выставках, сопровождаемых каталогами. И мне не давала покоя мысль сделать такую выставку, которая надолго осталась бы в памяти посетивших ее. Чтобы она стала очередной прочтенной страницей в истории изучения древнерусского искусства для одних и открытием неведомого прекрасного мира для других. Сам процесс подготовки первой такой экспозиции доставил немало радости, а день рождения выставки «Живопись древней Карелии» навсегда запомнится ее устроителям и первым зрителям как светлый праздник в честь бессмертного искусства старых северных мастеров.

* * *

Выставочный зал на Кузнецком мосту нравился мне всегда. Не большое, по-официальному холодноватое помещение Дома художника на той же московской улице, а маленький выставочный зал в доме под номером двадцать. И нравился не только потому, что здесь часто устраивались интересные показы или сенсационные зрелища, вроде первой выставки Н. Рериха, когда толпы народа штурмом брали узкие двери «Кузнецкого, 20». В уютных стенах этого залитого мягким светом зала можно было оставаться наедине с картинами. Обычная выставочная атмосфера, суетливая, поверхностная, заполненная обсуждениями и ненужными иногда спорами, почти не проникала сюда. Сама планировка малочисленных комнат словно подсказывала организаторам очередных выставок простую, легко обозримую развеску экспонатов. Зрителям не требовалось поминутно заглядывать в каталог, разбираться, что за чем следует, какая вещь создана художником раньше, а какая позже. Благодаря несложной логике показа произведений каждая выставка долго помнилась прежде всего внутренней значительностью и красотой форм увиденных памятников искусства.

Лучшего помещения, чем «Кузнецкий, 20», для выставки древнерусской живописи, а, точнее, зала для показа искусства старых мастеров одной школы, не надо было и искать. Мы заранее представляли, как разместятся на сероватых, похожих на штукатурку древних храмов стенах сто вновь открытых памятников, найденных в Карелии. Небольшая, на уровне глаз, высота размещения экспонатов должна была способствовать преодолению «музейного барьера», который нередко встает между зрителем и произведением древнего искусства в условиях обычного экспонирования. Все делалось максимально просто. Северная живопись не нуждалась в сопровождающих украшательских элементах. Памятники рассказывали о себе полнее, чем любая аннотация или пояснительная фотография. Под каждой иконой табличка с указанием даты, места происхождения и фамилия реставратора. Все остальное описано в каталоге, отпечатанном на хорошем полиграфическом уровне московскими издателями. Их же стараниями исполнена и красочная афиша, украсившая заснеженные улицы Москвы.

Выставка «Живопись древней Карелии» открылась накануне нового. 1969 года. Начиная с этого времени, по самую середину февраля, когда выставка закончила работу, народ беспрерывно стремился посетить ее залы. Стоял ли на улице лютый московский мороз или светило напоминающее о приближающейся весне солнце, живая очередь на Кузнецком мосту не кончалась до позднего вечера. Люди приходили разные — специалисты и любители старины, студенты и школьники, в одиночку и с экскурсиями, иностранные туристы, художники — короче, все, интересующиеся искусством. И почти никто не ограничивался беглым осмотром выставки. Посетители подолгу останавливались перед экспонатами, отмечали собственные наблюдения в записных книжках и на полях каталога. Консультанту задавали вопросы, свидетельствующие об искреннем желании разобраться в основах древнерусского искусства или постичь сущность нового открытия памятников северной живописи. Главное — не было равнодушных. Даже закоренелые скептики, которые и в Сикстинской мадонне найдут подвох и постараются доказать несоответствие реликвии требованиям подлинного искусства, хотя и поругивали реставраторов, а заодно и организаторов, в конце концов высказывали слова благодарности. Книга отзывов так и не дождалась отрицательных записей. На любой, самой хорошей выставке найдется графоман, который ради самоутверждения испортит бумагу и настроение устроителям. Нас миновала и такая «закономерная кара». Строгая красота древнего искусства подействовала, вероятно, и на неисправимых критиканов.

И вот она закрылась, выставка «Живопись древней Карелии». Ушел последний из многотысячных посетителей. Полупогашен свет в залах. Воцарившаяся тишина поражает меня после напряженного дня, полного вопросов и ответов. Мне очень нравится бывать в пустом зале по вечерам.

Я рассматриваю фотографии архитектурных памятников Карелии, откуда происходят выставленные иконы и которые мы показали рядом с произведениями живописи. Кондопога, Подъельники, Усть-Яндома, Типиницы, Кижи.

Кижи... Теперь это название известно каждому и редко встретишь человека, не посетившего знаменитый онежский остров. Но совсем недавно были другие времена.

...Маленький пароходик уходил из Петрозаводска на Медвежью гору поздним вечером. Накрапывал холодный осенний дождь. Он сыпал пятый день подряд. «Неужели и сегодня пароход не пойдет?» — задавал я себе в сотый раз один и тот же вопрос. Надоело ждать. Истекала командировочная неделя, но я, кроме Петрозаводска, нигде еще не побывал. А планы строил большие. Во главе маршрута — Кижи. Очень хотелось их увидеть и поскорее. Сам не знал тогда почему, только хотелось. Словно чувствовал, что надолго, может, на целую жизнь, привяжусь сердцем к озерному краю.

Проклинал я эти пять дней всё: и дождь, и серое небо, и скучные стены гостиничного номера, и надоевшую юродскую суету. Больше всего злился на речников: тоже мне «мореходы», не могут отважиться переплыть небольшое расстояние в дождливую и чуть ветреную погоду. Раскаялся и взял свои проклятья назад, как только мы вышли в открытое, черное озеро. Наш кораблик бросало так, что пришлось забыть о земной смелости и поверить исключительно в речников — тружеников Онежского озера. Пять часов показались вечностью. Все мои предыдущие морские «подвиги» были лишь забавным развлечением по сравнению с шестью баллами Онего и палубой «Днепробуга». Как проста и стремительна прогулка на современных «кометах» и «метеорах» от Петрозаводска до Кижей! А тогда?.. Шлеп, шлеп по волнам... И все-таки было что-то романтичное в трудной ночи первого путешествия.

Гулко ударился пароход железным боком в деревянный настил дебаркадера. Заскрипели доски, полетела швартовал веревка, раздались сонные голоса встречающих и отъезжающих. Пароход дал длинный гудок, и я остался один на один с ночью, холодной и незнакомой. До рассвета было несколько часов, и я все их мысленно пересчитал, ожидая, когда настанет семь, чтобы отправиться в Кижи. Под утро я заснул, а когда проснулся, серый дождливый день, точь-в-точь петрозаводский, висел за окном каюты дебаркадера. От Васильева до Кижей рукой подать, но дождь и туман так завладели горизонтом, что соборов не было видно.

«Вон там, за погостом. Иди по этому холму и аккурат попадешь», — напутствовал меня старичок капитан, хозяйничавший на пристани. Но мне посчастливилось увидеть, прежде чем попасть. Пройдя чуть больше километра, я очутился на погосте и стал рассматривать деревянные кресты, надеясь найти среди них знаменитые северные поклонные. В это время подул сильный ветер. Тучи разорвало. Солнце, словно выпущенное на свободу, озарило округу фантастическим светом. Заструились, заиграли длинные лучи, засверкали последние капли дождя, я посмотрел вперед — и замер. Прямо передо мной виднелась гирлянда куполов кижских соборов, а над ними, от края до края, высоко в небе повисла яркая, звучная радуга.

...Солнце простояло в небе все пятнадцать сентябрьских дней, которые я провел тогда в Кижах. Мне и в мечтах не представлялось такое чудесное место, как небольшой зеленый остров посреди бескрайних водных просторов. Но главное, здесь мне довелось впервые познакомиться с иконами, написанными заонежскими художниками. Первые семьсот памятников были осмотрены и вместе с моими товарищами тщательно описаны именно в Кижах в доме Ошевнева. Среди такого множества произведений лишь несколько досок предстали нам в отреставрированном виде, живопись же остальных скрывали слои записей, копоти и потемневшей олифы. Их предстояло освобождать от различных наслоений времени.

* * *

Реставраторов теперь много. Достаточно много, чтобы эта профессия потеряла прежний ореол редкостности и необычности. Международная конференция, которая собиралась в Ленинграде осенью 1963 года, меньше всего напоминала собрание магов. Это было производственное совещание в буквальном смысле слова. И как всякое международное мероприятие такого рода конференция сопровождалась выставкой новейших достижений.

Экспозиция была устроена в Москве, в залах Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Мне и моим коллегам по роду наших занятий довелось не только присутствовать на этой выставке, но и давать пояснения присутствующим. Совершенно неизбежно в наш рассказ об иконах и фресках вплетались данные о составе растворителей, о рентгеновской аппаратуре, о программе работ лабораторий и т. д.

То, что я сейчас расскажу, музейные гиды, к сожалению, не знают и не рассказывают.

Иногда икону можно восстановить и за пару недель. Но чаще на это уходят месяцы и даже годы кропотливого, ювелирного труда.

Реставратору нужно обладать железными нервами, фундаментально знать технику живописи и рисунка, свободно разбираться в вопросах истории и географии, хорошо усвоить определенные разделы физики и химии, иметь — совершенно обязательно! — верный глаз и твердую руку. По мере необходимости приходится также быть и филологом, и философом, и даже (как в моем случае) в известной мере богословом.

При всем том труд реставратора почти лишен внешней эффектности — за очень редким исключением.

Но всех почему-то интересуют как раз исключения.

Тогда представьте такую, к примеру, ситуацию.

Передо мной совершенно черная по виду доска. Это старая икона, покрытая слоем вековой грязи и копоти. Я кладу на нее кусок байки, смоченной в растворителе, и прикрываю сверху стеклом. Затем выжидаю нужное время — скажем, минут двадцать — и снимаю компресс. Острым скальпелем начинаю осторожно удалять размягченный пласт: тусклый растрескавшийся лак, олифу, ставшую от времени черно-бурой, аляповатые, грубые мазки позднейших записей. И постепенно, дюйм за дюймом, под рукой у меня вспыхивают драгоценные первоначальные краски, освобождаясь от плена, который длился четыреста-пятьсот лет.

Двадцать лет я занимался этим делом, и за этот срок приобрел, естественно, некоторые навыки, необходимые реставратору. По форме доски, по способу обработки дерева, по характерным кованым гвоздям я должен уметь определять работу мастера XII, XIII или XIV, XV веков — пусть даже много раз впоследствии записанную. Я должен отличать манеру письма Дионисия или Феофана Грека от манеры Андрея Рублева или Даниила Черного. Отправляясь в экспедицию по стране, я должен представлять совершенно четко, что искать и где искать — иногда это удается.

Чего я действительно не умею и чему, вероятно, никогда не научусь — это профессиональному хладнокровию в тот момент, когда передо мной оживает удивительное искусство древних живописцев.

* * *

Художники Древней Руси не ведали иных сюжетов, кроме тех, что взяты из священного писания. Светской живописи просто еще не существовало. Но стремление выразить в краске, в рисунке весь мир своих чувств и взглядов — это стремление жило в человеке и требовало выхода. Зажатый, как в горном ущелье, между Библией и Евангелием поток древнерусской живописи достигал поразительной мощи.

Вот почему я не могу без волнения смотреть на святых работы Рублева или Феофана. Их глаза и руки, весь их облик часто больше открывают мне в прошлом всего народа, чем целые собрания исторических сочинений.

Совсем не случайно, что именно историки первыми взялись за серьезное изучение древнерусского искусства. Где-то в середине прошлого столетия историческая наука осознала, что иконы и фрески Древней Руси — документ не менее точный, чем любая летопись или хроника. Но чтобы прочесть его, нужно было собирать этот документ по кускам, очищать от грязи, копоти и подделок. Для этого мало было одной научной эрудиции, здесь требовалась помощь профессиональных реставраторов. Говоря точнее, возникла необходимость где-то заполучить и как-то обучить первый отряд добровольцев: до середины XIX века профессии реставратора в современном смысле этого слова не существовало. Иначе не пришлось бы еще сегодня производить сложные раскопки на живописной поверхности икон и фресок.

* * *

По сей день не могу сказать, что меня больше потрясает: необыкновенная стойкость и надежность всего, что выходило из-под рук старых мастеров, или трагический набор испытаний, выпавших на долю древнерусской живописи.

Художники древности сами готовили себе краски, затирая пигменты на яичном желтке. Яичная эмульсия со временем твердела, приобретая удивительную прочность. Играло роль и то, что мастера эти работали не спеша, давали выстояться, «схватиться» как отдельным живописным деталям, так и всему изображению в целом. Иконы у них выдерживались таким образом и по году и по два, и только потом их покрывали олифой, чтобы краски звучали свежо и интенсивно.

Да, художники древности прочно работали свои шедевры. Они как будто знали, какая трудная судьба ожидает их произведения в ближайшие триста-четыреста лет.

Наверное, ни один памятник человеческой культуры не хранился в менее подходящих условиях, чем иконы. В темных и сырых помещениях церквей тонкий слой олифы быстро чернел. Сажа и копоть свечей довершали дело, ускоряли процесс разложения защитной пленки, и через 60—70 лет первоначальное изображение едва различалось.

Тогда церковная община приглашала иконописца, чтобы тот «поновил образ». И очень часто этот художник избирал самый радикальный способ поновления — то есть попросту соскабливал старую живопись и рисовал все заново. Страшно подумать, сколько творений настоящего искусства исчезло таким путем.

В лучшем случае поновитель писал непосредственно поверх слоя потемневшей олифы. И его работа тоже со временем темнела и ее опять покрывали новой записью, так появлялись эти многочисленные наслоения разных времен и разного художественного достоинства. Говоря точнее, художественная ценность поздних записей явно шла на убыль. Я не буду здесь разбирать причины, по которым возник этот кризис в искусстве иконописи. Сообщаю просто факт: в XVII—XVIII веках в определенных районах Центральной России стали возникать целые поселении профессиональных иконописцев, где производили массовую продукцию едва ли не по трафарету.

Но вот и другой факт: первые профессионалы-реставраторы были родом как раз из этих «специализированных» деревень. Например, из Палеха. Кроме собственного оригинального творчества этих необычных ремесленников, нельзя не ценить их большой реставраторский талант. Начиная с середины прошлого века, они блестяще выполняли заказы ученых, а затем и коллекционеров, любителей старинной иконы (дилетантский бум неизменно следует за научной сенсацией). Воздадим же должное патриархам реставрации: их единственной «аппаратурой» был скальпель, единственным растворителем — спирт. Но они творили чудеса.

* * *

К концу XIX века некоторые старые иконы были расчищены, укреплены и хранились в достойных условиях — как в частных собраниях, так и в коллекциях музеев.

Но всякая попытка вести более основательно работы по спасению древнерусской живописи встречала отпор со стороны местного духовенства и церковных общин. Для этих людей икона была исключительно атрибутом религиозного культа, предметом повседневной необходимости. Очевидно, им казалось, что это богохульство: снять оклад со старинной иконы, что-то вытворять с образом в мастерской (не иконописной!), соскребать позднейшие записи...

Существенный поворот во всей этой проблеме наметился после Октября 1917 года, когда Россия стала Советской республикой, а церковь была отделена от государства.

Среди первых декретов Советской власти — о земле, о мире и другом жизненно важном — был, как уже упоминалось, и такой: «О регистрации, приеме на учет и охране памятников искусства и старины, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреждений».

Декрет появился весьма своевременно. Во что обошлись России действия хотя бы одного Рябушинского, промышленного магната и бывшего председателя Государственной думы! Отправляясь в эмиграцию, этот крупный коллекционер вывез за рубеж бесценное собрание старинных русских икон. Возможно, он полагал, что спасает иконы от «варваров». Возможно, однако, что подобно иным состоятельным людям он просто спасал свою собственность.

Совет Народных Комиссаров молодой республики предпринял энергичные меры, чтобы раз и навсегда прекратить разграбление и нелепую гибель уникальных памятников национальной культуры. Вслед за изданием упомянутого декрета начали работать Центральные государственные реставрационные мастерские. Были срочно организованы солидные научные экспедиции с широкими полномочиями. Советская власть убедительно просила служителей культа не чинить препятствий историкам и художникам, дать им возможность осматривать и реставрировать те художественные ценности, которые находились в распоряжении церкви.

Дело пошло успешно. Его возглавил академик Игорь Грабарь, художественный директор Третьяковской галереи, отличный знаток и блестящий организатор.

Ни в рублях, ни в долларах и ни в какой другой валюте я не берусь оценить первые же результаты деятельности Грабаря и его сотрудников. В каталоге к отчетной выставке 1927 года они деловито писали: «Секция живописи закончила реставрацию всех икон Благовещенского собора в Московском Кремле, знаменитой «Троицы» Рублева в Троице-Сергиевой лавре, чина Звенигородского Успенского собора на Городке...» и т. д. и т. д. Каждый из шедевров, сухо перечисленных в этом удивительном каталоге, мог бы прославить любую художественную галерею мира.

* * *

Зависть, конечно, плохое чувство. Даже профессиональная зависть, для которой иногда делают скидку. Но как не позавидовать организаторам и первым сотрудникам наших реставрационных мастерских! Оказавшись посреди целого моря старинных икон, они, естественно, брались за самое ценное.

Я не хочу сказать, что они выполнили всю работу. Но личные шансы открывать в месяц по шедевру значительно упали. Теперь в каждом старинном городе есть свой музей, и почти в каждом музее — свои реставраторы.

* * *

Хочу сказать немного о консервации. Мы стараемся не повторять ошибок своих предшественников. Расчистив старую живопись, мы обрабатываем ее так, чтобы в дальнейшем не понадобились серьезные услуги реставраторов. Такая работа требует времени. В результате — 60-80 икон в год — это норма для отдела Всероссийского реставрационного центра, в котором я работал, а вместе со мной 25 человек. Можно было бы делать раз в десять больше, но это отражается на качестве. Основные работы по консервации мы делаем непосредственно в запасниках провинциальных музеев, осуществляя постоянный контроль за состоянием сохранности древних живописных памятников.

* * *

До приезда в Карелию мне довелось работать в богатейших музеях Новгорода и Суздаля. Нами руководили потомственные мастера — представители старой школы реставрации. Мы чувствовали себя неуверенно, когда такие учителя, как Барановы, Кириковы, Брягины, Чураковы, на глазах совершали чудеса. Казалось, невозможно постичь премудрости реставрации. Руководители помогали разбираться в трудных задачах. Чаще делом, реже — словами. Учили обращаться с инструментом, показывали, как пользоваться растворителем. А главное — учили понимать и любить подлинную красоту древнерусского искусства. Увлекательные уроки высоко ценились учениками, потому что позволяли проникнуть в святая святых любимой профессии.

Музейные хранилища из мертвых запасников с иконными досками постепенно превращались в основной источник познания, где любой памятник имел свою историю. Следуя советам учителей, мы начали постепенно отличать подлинные творения от ремесленных поделок.

Летние командировки в музеи России, работа в древнерусских городах давали возможность разобраться в закономерностях старой живописи. Тщательное изучение замечательных суздальских фресок, знакомство с архитектурой Суздаля XII—XVIII веков и сокровищами ювелирного мастерства суздалян раскрыли перед нами, молодыми реставраторами, неповторимую прелесть суздальского искусства. Сейчас, когда прошло двадцать пять лет со времени реставрации разрушенных войной реликвий Новгорода, реставраторы с благодарностью вспоминают эту поездку, определившую их творческую судьбу. Усталые после напряженной работы, часами осматривали мы богатые залы местного музея или, используя вечерние лучи щедрого новгородского солнца, копировали бессмертные творения Феофана Грека, фрески в Аркажах и Нередице.

* * *

Первые иконы, происходящие из часовен и храмов Карелии, я увидел в Кижах... Их было очень много в темной подклети дома Ошевнева. Огромные, двухметровой высоты доски; царские врата вычурной резьбы; десятки маленьких иконок, поставленных на полки, как рукописи в старинной библиотеке, — все это богатство манило к себе древней таинственностью. Хотелось сразу найти шедевры, сделать на них пробные расчистки и открыть что-то новое, доселе неизвестное. Мы снимали со стеллажей одну доску за другой, выносили каждую икону на яркий солнечный свет, рассматривали тщательно, стараясь угадать ценность древней живописи. Начинались робкие предположения, смутные догадки, осторожные неаргументированные выводы. Мы спорили, горячились, а доски молчали. Молчали, словно не желая открывать вековые тайны неопытным людям. А опыта, к сожалению, недоставало.

Разбор «кижской» коллекции стал подлинной школой изучения северной живописи. Когда затихли страсти первооткрытия и мы перестали считать себя искателями сокровищ, началась кропотливая работа. С раннего утра, чтобы не упустить ни одного светлого часа в коротком северном дне, отправлялись мы в дом Ошевнева. Лихорадочный осмотр «на выбор» сменился тщательным изучением и обсуждением всех семисот единиц хранения. Споры продолжались, но они велись не ради желания поспорить, а в поисках истинной атрибуции той или иной иконы. Теперь я знаю, что в описи кижского древлехранилища мы сделали немало ошибок. Больше, чем сделали бы сейчас. Но главного мы достигли. Нам стали дороги творения местных, обонежских мастеров, в наших руках появился ключ к распознанию характерных признаков и черт северной живописи.

Та осень вспоминается часто. Она была счастливой. Повседневные мелочи и невзгоды давно забыты. Перед глазами до сих пор золотые берега Кижского острова. Рдеющие на солнце осенние рощи висят над водной гладью. «Горящие» северные леса, как это ни странно, больше всего похожи на старые японские гравюры. Такие же лаконичные, четкие, словно нарисованные искусным каллиграфом. Работается легко, и на душе приятно от сознания того, что ты помогаешь вернуть людям прекрасное искусство, незаслуженно забытое во времени. Из подобных моментов и ощущений складывается любовь к делу, даже если оно такое трудное и сложное, как реставрация древнерусской живописи.

* * *

Следующую командировку в Карелию я ждал с нетерпением. Зимний период работы в московской мастерской требовал полной отдачи сил. Слишком много икон, присланных из различных музеев России, нуждалось в реставрации. Свободное время выдавалось только по вечерам или в редкие выходные дни. Все эти часы уходили на изучение истории древнерусского искусства, а особенно тех разделов, которые касались творчества северных живописцев. В книгах встречались лишь косвенные упоминания по интересовавшему меня вопросу. Маститые специалисты говорили об искусстве русского Севера походя, относясь к местным памятникам в лучшем случае с точки зрения влияния столичных школ на развитие провинциальных художественных мастерских. У меня же перед глазами стояли пусть немногочисленные, но поражающие нетленной красотой иконы, увиденные осенью в Кижах. Реставраторы раскрыли отдельные северные реликвии сразу после войны, и в течение нескольких лет они хранились среди остальных экспонатов дома Ошевнева. Разве можно считать чисто провинциальным явлением живописное дарование автора иконы «Власий», работавшего в XV веке. Замечательные произведения иконописи — редкие по мастерству изображения «Покрова» и «Успения» — также принадлежат кисти местных художников. И какое прекрасное понимание важнейших основ средневековой художественной культуры демонстрируют безымянные создатели. Внешние моменты — свидетельства провинциального происхождения шедевров северного искусства — отступают на второй план перед глубокой внутренней наполненностью и значительностью образного языка местных живописцев.

Северные иконы неповторимы, как неповторимы памятники иконописи Пскова, Суздаля, Новгорода и других древнерусских городов. Меня они покорили сразу. Чистотой духовного смысла. Умением говорить о прекрасном просто и одновременно возвышенно. Задушевностью и лиричностью, какая встречается только в искусстве Севера. Я понимал, насколько отличаются «кижские» иконы от уникумов мирового значения. Да мне и в голову не приходило сопоставлять отреставрированные сокровища из дома Ошевнева с древнейшими живописными реликвиями XII—XIII веков, с неземными творениями Феофана Грека, с виртуозными созданиями псковских мастеров или изысканными образами прославленного Дионисия. Памятники северной иконописи привлекают иными качествами: большой человечностью, доступностью и искренностью художественного повествования, незамысловатостью. Однажды увиденные, они навсегда остаются в памяти. Вот почему меня так тянуло снова поехать в Карелию и заняться раскрытием неизвестных произведений древней северной живописи.

* * *

Петрозаводский музей изобразительных искусств не может сравниться по дате основания ни с одним из крупных музейных хранилищ России. Он открыт в 1960 году и, наверное, является самым молодым в списке музеев республики. Но молодость не помеха, когда сотрудники горят желанием превратить свою галерею в крупный центр по сбору и изучению памятников местного искусства. Сегодня музей в Петрозаводске известен не только узкому кругу специалистов, но и всем, кто стремится познать историю отечественной культуры. В его запасниках сосредоточено около двух тысяч произведений северной живописи. А начиналась инвентарная книга музея всего-навсего с нескольких иконных досок, переданных вместе с другим имуществом петрозаводскими краеведами. Богатство древнерусского отдела Петрозаводского музея — заслуга многих людей, принимавших участие в пополнении и организации его фондов. Но главную роль сыграли реставраторы, искусствоведы и просто энтузиасты, участники многочисленных экспедиций по обследованию обонежских земель.

Экспедиция... Само слово заставляет вспомнить о романтике поиска, влечет в далекие края, обещает интересные путешествия, встречи с новыми местами, знакомство с многогранными человеческими судьбами. Поисковая экспедиция, связанная с любой отраслью науки, всегда привлекает к себе одержимых жаждой открытия людей. Сбор памятников древнего искусства — одна из самых захватывающих областей современной экспедиционной работы. Стоит обнаружить хотя бы один значительный образец творчества старых мастеров, и налицо открытие более или менее важной вехи в истории культуры отечества. А что может служить лучшим вознаграждением участникам экспедиции?!

Поиск памятников древнерусской живописи сложен и кропотлив. Нужно беззаветно любить старину и ценить профессию музейного работника, чтобы преодолевать трудности, выпадающие на долю экспедиций, которые обследуют различные уголки России, отыскивая следы драгоценных сокровищ изобразительного искусства.

...Поначалу все складывалось хорошо. Каждый день ранним утром мы выезжали по маршруту, составленному еще в Москве. Названия деревень и поселков полностью совпадали с данными старой военной карты. Машина наша пробегала в день ровно столько километров сколько требовалось, чтобы уложиться в экспедиционные сроки. Нас не расстраивала даже безрезультатность первых дней поездки. Мы только начинали экспедицию, и запас оптимизма позволял поддерживать хорошее настроение среди участников.

Невзгоды подкрались незаметно. Мы заблудились. Вроде дорога к нужному пункту была досконально высчитана нами по карте, да и местные жители подтвердили правильность выбранного пути. Но прошел час, другой, третий. Машина не сбавляла скорости, а ожидаемой деревни не было видно и на далеком горизонте. Поворачивать назад поздно — спидометр показывал, что пройдено уже около ста километров. Слишком большой крюк придется делать. Мы решили свернуть в сторону и выехать к реке. Решение оказалось роковым. Через десять минут наш «вездеход» прочно, всеми четырьмя колесами засел в пересохшем, на первый взгляд, безопасном ручейке. Помощи ниоткуда ждать не приходилось. Кругом расстелены ковры полевых цветов, палит беспощадное солнце, в воздухе повисло вечное, нетронутое безмолвие. Мы наслаждались пейзажем целых два дня, пока, наконец, не вытащили машину силой собственных рук, ног, плеч, а прежде всего, благодаря изобретательности водителя.

К берегу реки экспедиция подъехала поздней ночью. Вокруг была кромешная тьма. Ни одна звезда не могла пробиться сквозь черную завесу облаков. Единственное разумное решение — ночевать прямо здесь, среди высоких прибрежных зарослей. Усталые после двух дней адской работы, люди упали на свежепокошенную траву и заснули мгновенно. Мы даже не знали, где находимся и куда нас занесла экспедиционная судьба.

Пробуждение напоминало продолжение какого-то сказочного, феерического сна. Утреннее солнце играло на зеркальной поверхности реки, несущей свои воды между белоснежными берегами. Такого чистого, нетронутого пляжа мы никогда не видели. Словно всемогущий повелитель приказал подобрать мириады песчинок и выстелить бесконечные километры речного берега. Лучшего подарка за трудности предыдущих двух дней нельзя было и желать. Но восторги перед чудесами природы позволили лишь на время забыть о тяжелом положении заблудившейся группы неудачников.

С палубы причалившего пароходика милосердные пассажиры объяснили нам ошибки в выборе маршрута и подробно описали дорогу до конечного пункта. Началась трудная дорога, отнюдь не похожая на километры первых дней экспедиции. Жара становилась все нещаднее. Днем огромные оводы, а вечером комары превращали нашу жизнь в невыносимое мучение. Дождя ждали, как избавления от всех страданий. Он проходил, омывал изможденных солнцем и пылью людей, успокаивал нервы, но одновременно делал непроходимыми и без того разбитые проселочные дороги. Через каждый километр приходилось останавливаться. Лопата и топор надолго вытеснили из обихода карандаши, циркуль и карту. Мы рубили сучья деревьев, сооружали целые метры лежневки, тащили машину буквально на себе. Я не знаю, что нам помогало тогда преодолевать невероятные препятствия: упрямство или необъяснимая сила предчувствия. Не будь люди подвластны единой и неотступной мысли сделать открытие, найти, несмотря на трудности, забытые памятники древней живописи, они бы сдались.

Северная деревня вольготно раскинулась на мягких, зеленых холмах. Никому из ее жителей и в голову не приходило, что группа художников-реставраторов и искусствоведов затрачивает нечеловеческие усилия, пробираясь сюда, на край земли. Вроде бы никакими особыми достопримечательностями не отметила судьба далекую деревню. Добротные дома, прочно рубленные дедами. Небольшая лесопилка, начальная школа, магазин... «Что еще? Церковь? Ну, да она когда закрыта-то? За несколько еще лет до войны, — рассказывал нам один из аборигенов. — Окна даже досками позабивали, а по урожаю зерно внутрь засыпаем. Красивая, говоришь, она. Это правда. Потому и оберегаем. Старики делали давно — лет двести, а может и поболе тому. Дерево доброе положили. Глянь, какие бревна, что твой дом. Бревна тяжеленные, да и мастера, чай, нелегкие были. Старшой, сказывают, пятнадцать пуд сам весил. За сто верст артелью в баню кажну субботу париться шли. Специальну баню принимали, силу накапливали. Вот и сочинили эдакую красоту. Иконы, говоришь? Есть и иконы внутри. Как были, стоят. Мы не пущаем баловать — тоже, поди, прадеды изрисовали».

Скрипит, поет на все лады тяжелая, не скоро открывающаяся дверь.

Внутри теплый полумрак, пахнет зерном, солнечные зайчики играют на полированной временем поверхности стен. Иконостас действительно не тронут безжалостной рукой. Даже ветхие, полуистлевшие ткани лежат на своих местах. Время словно остановилось здесь, как останавливаются часы. Живопись современна постройке церкви. Храм воздвигнут, согласно письменным источникам, в самом начале XVIII века. Значит особенно древних икон нам тут не найти. Конечно, целехонький иконостас XVIII века — неплохое начало экспедиции. Не так уж много сохранилось до наших дней полных комплексов внутреннего убранства церквей.

Вдруг! Один из участников экспедиции подзывает нас к окну. В руках у него средних размеров доска, стоявшая на алтарной преграде. Черная пленка олифы потрескалась, и сквозь узкие щели просвечивают яркие алые пятнышки. Это, вероятно, настоящая киноварь. А киноварную краску употребляли в древности не часто. Только утвердившим себя живописцам выдавался для работы дорогостоящий материал. Мы выносим находку на улицу и при дневном свете рассматриваем доску более внимательно. Слишком много имеется специфических признаков, позволяющих реставраторам надеяться на высокие художественные качества авторской живописи, которая пока закрыта поздними записями и олифой. Придется ждать до Москвы, прежде чем подтвердятся наши догадки, что это действительно памятник XV века. Однако настроение и теперь уже радостное, невзгоды тяжелого пути позабыты. Завтра — дальше к неизведанным местам, к новым поискам.

Иоанн Предтеча из Деисуса. XV век. До и после реставрации.

Богоматерь из Деисуса. XV век. До и после реставрации.

В нашей работе мало внешних эффектов. Поиск древнерусской живописи приносит ощутимые результаты и становится значительным только после музейного изучения и реставрационной обработки находок. Цель экспедиции — найти памятники и доставить их в музей.

А сколько таких эпизодов могли рассказать участники многочисленных экспедиций по Карелии!

Отряды искателей зимой и летом буквально прочесывали северный край, не оставляя без внимания ни одну архитектурную постройку. На учет брались все произведения старого искусства, обнаруженные специалистами. На месте находок составляли учетные карточки, в которых каждый вновь открытый памятник получал исчерпывающие паспортные данные. В учетную карточку заносилось старое и новое название деревни, время постройки церкви, а нередко и точная дата написания отдельных икон или целого иконостаса. Благодаря подобной классификации в древнерусском собрании Петрозаводского музея сразу удалось выделить наиболее ценные группы памятников, связанных с различными пунктами, где работали артели живописцев. Особое внимание своими художественными достоинствами привлекали живописные образцы, вывезенные из деревни Пяльма Пудожского района. Все иконы этого селения относились к раннему периоду древнерусского искусства и датированы XV—XVI веками. Часовня Ильи Пророка в деревне Пяльма оказалась настоящей кладохранительницей. Любая доска, попавшая на стол реставратора из пялемской церкви, заставляла вспоминать лучшие творения средневекового искусства. Пялемские находки знаменуют высший этап становления творчества местных художников. Иконы, происходящие из Пяльмы, служили отличным руководством по изобразительному искусству Севера и даже могли оказывать влияние на творчество современных художников.

Запасники Петрозаводского музея пополнялись «не по дням, а по часам». После каждой экспедиции заводилась новая графа в картотеке отдела хранения. К шедеврам из Пяльмы прибавились иконы, найденные в храмах и часовнях Пелкуллы, Вегоруксы, Типиниц, Туксы, Новинки, Паданского Погоста. С какой любовью произносили мы названия селений, сохранивших до наших дней памятники северной живописи. Даже сейчас, путешествуя по Карелии, я бесконечно радуюсь, когда встречаю на дороге надпись с указанием знакомого села или деревни. Деревня Новинка — отсюда великолепный житийный Никола; Кефтеницы дали «Чудо Георгия о змие», и на нем мне довелось проводить реставрационные работы; из Суйсарь на остров привезено изумительное «Преображение»... Нет наименования на карте Карелии, хотя бы в какой-то мере не связанного с открытием произведений древнего изобразительного искусства. Карельский край бесконечно богат живописными сокровищами. Собрание республиканского музея по сей день продолжает пополняться новыми и новыми памятниками, которые разыскивают участники экспедиций.

Художественная галерея Петрозаводска за несколько лет превратилась в крупный центр по исследованию древнерусской живописи. Все лучшее, что было рождено талантом и умением местных художников, сконцентрировано в петрозаводском древлехранилище. Перевоз «кижской коллекции» из дома Ошевнева в Петрозаводск окончательно утвердил за музеем почетное право на сохранение единственного в своем роде живописного наследия старых северных мастеров.

* * *

«Деисусный чин». XVIII век. 38х152 см. Происходит из деревни Колгостров Кондопожского района Карельской АССР. Вывезена экспедицией Музея изобразительных искусств Карельской АССР в 1961 году (руководитель — Г. Жаренков). Раскрыта в Карельском музее изобразительных искусств в 1963 году. Реставратор — С. Ямщиков». Так скупые строчки каталога выставки «Живопись древней Карелии» описывают один из ста экспонированных памятников. Ничем не примечательная икона стоит в самом конце списка и даже не удостоена чести быть воспроизведенной среди репродукций каталога. Отношение составителей описания к «Деисусному чину» из Колгострова оправдано, ибо на выставке он занимал скромное, промежуточное место и не составлял конкуренции блистательным творениям северных живописцев высшего ранга. Давая пояснения посетителям, я не смел задерживать их внимание на рядовом образчике иконописи, какие десятками встречаются в провинциальных музеях. Лишь близкие друзья и коллеги знали, как дорога мне эта доска с неброской, приглушенной красочной гаммой. Именно с колгостровской иконы началась для меня реставрация карельских находок.

* * *

В маленькой комнатке Петрозаводского музея стены украшены древними иконами. Они висят плотными рядами, занимая все пространство, от пола — до потолка. Несколько произведений расчищено. Это экспонаты «кижской коллекции». Какой контраст между переливающимися звонкими цветами уже раскрытой авторской живописи и непрозрачной вуалью на поверхности потемневших от времени досок, которых еще не касалась рука реставратора! От обилия предстоящей работы разбегаются глаза. Хочется сделать все сразу. Поскорее увидеть подлинный лик древнего искусства. Поставить компрессы растворителя на лучшие образцы, удалить вековые наслоения, заставить заново «биться сердце» нетленной живописи. Но профессиональное благоразумие и законы ремесла берут верх над первым порывом, заставляют действовать осторожно. Так, чтобы не допустить ошибок и не погубить случайно малейшую частицу красочного слоя. Ошибку исправить невозможно, как невозможно заново создать творение древнего художника.

На «Деисусном чине» из Колгострова нет поздних записей и прописей. Старая олифа потемнела незначительно. Внимательно присмотревшись, можно разобрать линии рисунка и контуры фигур. Небольшой пробный компресс, поставленный на неответственном участке иконной доски, снят через несколько минут. Олифа размягчилась до такой степени, что достаточно легкого прикосновения ватного тампона для удаления ее с живописной поверхности. Скальпель в данном случае не потребуется... Нужно только максимальное внимание, точный расчет времени экспозиции компресса и аккуратность.

Рабочий день давно кончился, но я даже не заметил, как за музейными окнами повисла вечерняя мгла. Расчистка колгостровской иконы оказалась увлекательным, захватывающим делом. Фигура за фигурой, изображенные живописцем, сбрасывали столетний покров. Снимая реставрационные компрессы, я испытывал радостное ощущение человека, впервые после долгого перерыва созерцающего оригинальную живопись северного художника. Потом икону увидят многие. Оценят и полюбят искусство неизвестного творца. А сейчас мы наедине — полураскрытое древнее творение и реставратор, кому доверена его дальнейшая судьба. Ради таких мгновений стоит жить, испытывать трудности, преодолевать невзгоды и не обращать внимания на житейские мелочи. Радость открытия искупает все и позволяет многое прощать. Она делает прекрасным окружающий мир, объясняет причины и закономерности самых различных явлений жизни.

* * *

Древнерусский отдел Петрозаводского музея поистине родился под счастливой звездой. Интенсивное поступление памятников живописи сопровождалось развернутыми реставрационными работами. В раскрытии наиболее ценных экспонатов принимали участие московские, ленинградские и петрозаводские мастера. Особенно большой успех выпал на долю реставраторов Русского музея Ленинграда. Бригада специалистов под руководством старейшего знатока древнерусской живописи Николая Васильевича Перцева почти каждый месяц присылала в Петрозаводск законченные реставрацией произведения. Все они вошли в золотой фонд музея. Работа ленинградцев отличалась особой тщательностью и бережным отношением к авторской живописи. Немало ценных икон восстановлено стараниями художников-реставраторов нашей московской мастерской. Однако главным «запевалой» в деле реставрации памятников петрозаводского древлехранилища, который стоял у колыбели благородного дела, был художник музея Геннадий Жаренков.

В провинциальных музеях России сосредоточены несметные богатства. Хорошо было бы собрать лучшие из лучших памятников изобразительного искусства, хранящихся в экспозициях и фондах периферийных галерей, а затем устроить грандиозный показ в одном зале. Только вряд ли найдется в мире такое выставочное помещение, которое сможет вместить даже часть отобранных шедевров. При посещении маленьких музеев, о чьем существовании не всегда известно и специалистам, случаются самые неожиданные встречи с творениями чудесных мастеров. Я готов часами рассматривать собрания провинциальных галерей. С каким теплом и заботой подобраны их коллекции. Каким вниманием окружен всякий экспонат, даже если он далек от высокого уровня и не отвечает строгим требованиям мирового искусства. За каждой выставленной вещью чувствуешь труд скромных служителей музея. Это, как правило, люди, великолепно знающие музейное дело, преданные работе, убежденные патриоты местной художественной культуры. Своими знаниями они делятся бескорыстно, получая удовольствие от общения с посетителями галереи и стараясь как можно убедительнее рассказать о своей любви к памятникам, чья история и смысл известны им, как собственная биография. Геннадий Жаренков относится к славной когорте людей, которым была доверена судьба охраны памятников искусства на местах. Рядом с такими ревностными сотрудниками работается легко и приятно.

* * *

Год 1964-й был юбилейным для почитателей творчества старых северных мастеров. 250 лет прошло с того дня, когда легендарный зодчий Нестор закончил строительство Преображенского собора на острове Кижи. Некоторые удивятся, почему решили отмечать дату завершения постройки всего-навсего одной деревянной церкви. Не празднуем же мы годовщины, связанные с сооружением архитектурных жемчужин, не менее важных для истории мирового зодчества, чем Преображенский собор. Причина проведения этих юбилейных торжеств проста и логична. Церковь Преображения в Кижах — вершина творческого гения северных архитекторов. Так уж повелось, что даже само название острова Кижи превратилось в символическое обозначение местного искусства. Попробуйте завести разговор о Карелии вообще, не вспоминая про ее древности, и вас обязательно спросят о Кижах. Одно время старались объяснить интерес современников к архитектуре онежского острова модным увлечением древностью. Приписывали желание увидеть Кижи мещанским наклонностям. Модная волна быстро спала, но посмотрите, сколько людей бережет в своем сердце постоянную привязанность к северному краю и прежде всего к искусству народных мастеров прошлого, памятники которого в таком изобилии сохранились на земле карельской. Серебристые главы Преображенского собора, его силуэт, вырезанный на фоне северного неба рукою талантливого художника, стройную гармонию зодчества и природы забыть нельзя. Люди всегда будут возвращаться в Кижи, ибо здесь свидетельство вечной красоты, созданной гением человека.

Рождество Христово с избранными святыми. XVI век. До и после реставрации.

Петрозаводский музей принял самое активное участие в подготовке к празднику северной культуры.

Скальпель реставраторов возродил из небытия немало первоклассных памятников обонежской живописи. Некоторые иконы были полностью расчищены, на других мастера сделали пробы. Эти маленькие окошечки словно приоткрывали перед зрителем завесу в прекрасный мир древнего искусства, интриговали живописным богатством, находящимся пока в своеобразном плену, под поздними наслоениями записей и почерневшего лака. Собранные воедино, вновь открытые памятники являлись великолепным материалом для организации выставки. Готовя к показу отреставрированные карельские находки, мы преследовали цель познакомить широкий круг людей с первыми результатами важной работы по изучению творческого наследия древних художников, трудившихся в обонежских землях. Все, кому тем летом посчастливилось приехать в Карелию, увидали не просто приуроченную к юбилею выставку. Они присутствовали при самом начале прочтения новой главы в истории отечественного искусства и стали первосвидетелями открытия прекрасных созданий северного художественного творчества.

Выставка демонстрировалась сразу в двух местах. Часть экспонатов мы разместили в петрозаводском зале Союза художников Карелии, остальные памятники украсили интерьер Покровского собора в Кижах. Лучшие иконы, наиболее древние первоклассные произведения попали в петрозаводский салон. Экспозиция в Петрозаводске устраивалась с расчетом увлечь посетителей новыми открытиями, пробудить интерес к древней живописи. Иконы были объединены в отдельные группы по месту происхождения, а рядом с каждой группой помещались фотографии церквей и часовен, где экспедиции обнаружили выставленные образцы. Попадая в петрозаводский салон, человек ощущал атмосферу открытия и понимал его основную суть. В сознании его постепенно начинало складываться представление о смысле и значении искусства старых мастеров.

Процесс проникновения в сущность древнерусской живописи, освоение сложного художественного языка иконы необычайно трудно даются современному человеку. Мы воспитаны на искусстве реальном, легкодоступном, конкретно отображающем жизненные явления. Иконопись говорит исключительно на языке символов. Она имеет свои строгие законы, именуемые каноном. Канонические рамки изменялись древними мастерами, но никогда не ломались. Искажение незыблемых догматов иконописного ремесла строго осуждалось законодателями духовного содержания средневекового искусства. Требования канона не обесценивали, однако, произведения одаренных иконописцев. Талантливые мастера находили разнообразные решения одной и той же темы. Самобытны и индивидуальны работы художников Новгорода, Пскова, Суздаля, Москвы, Ростова — в каждом из этих городов создавались произведения искусства, объединенные общими гуманистическими устремлениями и поисками духовного совершенства, но отличающиеся многообразием художественных приемов.

Более тысячелетия существует искусство на Руси и столько же веков насчитывает древнерусская живопись. Создателями многих памятников иконописи были мастера — выходцы из народа, поэтому мы с полным основанием можем говорить о народных корнях древнерусского изобразительного искусства. В самых различных областях художественного творчества проявили свое умение русские люди. Свидетельством тому служат наши города, старинные дворцы, соборы и храмы. Русский народ показал свою одаренность и в живописи — во фресковом убранстве церквей, в замечательных иконах, в миниатюрах, украшающих рукописные книги. Богатая славными деяниями история Древней Руси, облик и нравы людей, природа родной земли как в зеркале отразились в изобразительном искусстве русского средневековья.

Народный характер древнерусской живописи проявился в произведениях живописи, предназначавшихся для украшения многочисленных приходских церквей и домашних интерьеров. Таких художественных памятников немало сохранилось до наших дней, и они составляют основу древнерусских отделов в музеях. Художники, создавшие их, следовали единым канонам и указаниям иконописных подлинников. Но нельзя забывать, что мастерам живописи было близко и мироощущение, передаваемое в народном творчестве. Поэтическое чувство природы, жизнеутверждение, свойственные народным преданиям и легендам, влияли на иконопись и сказались прежде всего в яркой, жизнерадостной палитре русских икон. Элементы фольклора охотно переносились художниками на иконные доски. И особенно ощутима народная сущность древнерусского изобразительного искусства в северных памятниках.

Создатели северных икон жили и самой гуще народной, учились трудной своей профессии у народных мастеров. Былинная величавость северной природы и размеренный ритм жизни в отдаленных, труднодоступных областях наложили отпечаток на искусство местных художников. Иконы, найденные на Севере и выставленные в музеях Петрозаводска, Архангельска, Вологды и Каргополя, отличаются простотой, незамысловатостью сюжета. В народной живописи, бытовавшей на Севере, меньше профессионального мастерства, чем в классических русских иконах, но сила здешнего искусства в том, что оно тесно было связано с жизнью человека, украшало многотрудные его будни и праздники.

Среди икон, выставленных по случаю юбилея в Покровском соборе Кижей, преобладали памятники с ярко выраженными народными чертами. На фоне серых бревенчатых стен они смотрелись так, как в первые дни их творения. Какое прекрасное сочетание скромных, незвучных красок северной иконописи с чуть тронутыми серебряной паутиной интерьерами деревянной церкви! Кижская часть праздничной выставки убеждала в неразрывной связи северной живописи и архитектуры лучше самого аргументированного научного сочинения.

Древнерусское изобразительное искусство — это прежде всего искусство иконы, написанной на доске. Большинство старых церквей строилось из дерева. Деревянную церковь не распишешь фреской, не выложишь мозаикой. Только икону можно повесить на стену храма или укрепить в резных тяблах. Дерево служило основным материалом и для зодчего, и для иконописца. Это обстоятельство лучше всего объясняет, почему столь широкое распространение на Руси получила икона. Особенной популярностью искусство иконописи пользовалось на Севере, где все храмы украшены исключительно произведениями станковой живописи и резьбой по дереву.

Планировка северных храмов, поражающих внешними формами и невиданными по красоте декоративными деталями, внутри сведена обычно к элементарной архитектурной схеме. «Жестокие ветры и суровые стужи, — писал Игорь Грабарь, — заставили ограничить помещение храма обидно тесными рамками и низвели все потрясающее богатство его шатров, кубов, бочек, теремков и глав на степень простой декорации... Не следует, однако, думать, что входящего внутрь ждет одно только разочарование. Иные из них внутри производят неотразимое впечатление и иногда прямо поражают своей суровой простотой, на фоне которой тем тоньше и изысканнее играет то скромное убранство, которое сосредоточено главным образом на иконостасе. Иконостас — почти единственное место внутри храма, где народ, столь чуткий к узору и ритму, давал волю своему декоративному инстинкту. И, действительно, трудно придумать сочетание более удачное, нежели ряды этих чудесных икон, играющих красивыми красками, словно переливающихся самоцветными камнями, кое-где тронутых золотом, и эти строгие, иссиня-черные бревна стен». Слова ученого относятся ко всем деревянным сооружениям северных зодчих, прекрасно характеризуют художественную суть местной архитектуры и живописи. Мне же при чтении этих строк прежде всего вспоминается иконостас Преображенской церкви в Кижах. Особенно нижний ярус или, как его принято называть в специальной литературе, — местный ряд, где помещены особо чтимые в этом крае иконы.

Иоанн Предтеча из Деисуса. XV век. До и после реставрации.

* * *

Открытием в реставрации древнерусской живописи следует считать расчистку икон от поновительных записей, снятие слоев потемневшего лака, то есть проведение полного комплекса работ по возвращению к жизни неизвестного дотоле памятника. Повседневная реставрационная практика показывает, что во имя спасения живописных памятников иногда важнее и необходимее осуществлять консервационные мероприятия, прежде чем начинать раскрытие новых икон, пока не приведены в порядок фонды музейных хранилищ, не закончено восстановление внутреннего убранства древних храмов. Конечно, куда приятнее и увлекательнее открывать неведомое творение, чем доделывать незавершенную предшественниками реставрацию объекта, давно изученного и хорошо знакомого не только специалистам. Однако стоит иногда поступиться первооткрывательской страстью и направить свои усилия на сохранение частично расчищенных памятников древней живописи. Местный ряд Преображенского храма, когда я увидел его впервые, требовал именно такого вмешательства.

Нижний ярус иконостаса кижской церкви Преображения составлен из икон, написанных непосредственно для крупнейшего собора Кижей, а также живописных образцов, попавших сюда из других храмов. Скорее всего, последние написаны в близлежащих деревнях и, может быть, их авторами являлись художники довольно крупного, славившегося иконописцами села Типиницы, что неподалеку от Кижского острова. Среди семнадцати икон местного ряда одни выделяются высокохудожественным исполнением, другие представляют несомненный историко-этнографический интерес.

Житийная икона «Зосима и Савватий», помещенная в левый угол, открывает местный ряд. Соловецкие монахи представлены в среднике со своеобразной моделью основанного ими монастыря. Художник до малейших подробностей копирует внешний вид северной обители. В двадцати двух клеймах жития изображены основные моменты жизни подвижников. Наряду со сценами чудес и легендарных явлений живописец старается рассказать о многотрудной жизни северных монахов. Вот Зосима и Савватий в «малой лодейце» вместе с Германом переплывают через «пучину морскую». Художник скупыми штрихами рисует суровость Белого моря и скалистые уступы берегов. Другие клейма повествуют о повседневных заботах основателей Соловецкого монастыря: «Зосима и Савватий мотыгами землю копают», «Зосима сечет дерева на келейное строение». Замечателен колорит житийной иконы. Густая темно-синяя краска соседствует с ярким золотом, создавая настроение особой торжественности, сдержанной и по-северному значительной.

Очаровала меня при первом знакомстве с убранством главного кижского храма и небольшая икона «Преображение». Согласно евангельской легенде, Христос вместе с учениками Иаковым, Иоанном и Петром отправился однажды молиться на гору Фавор. Во время молитвы лицо Христа засветилось, засияли его белые одежды и ему явились пророки Моисей и Илья. Пораженные чудом, ученики упали, не в силах смотреть на неземной, ослепительный свет, исходящий от учителя. Кижский художник проиллюстрировал легенду лаконично, отбросив мелкие подробности. Все подчинено искусству символическому, где важна каждая деталь, пропустив которую, можно утерять смысл целого. Работая над своей иконой, местный художник, безусловно, имел под рукой образцы иконописи или миниатюры, вышедшие из столичных мастерских. Но он не воспользовался ни одним из них для буквального копирования. Только северный художник мог повести такой своеобразный неторопливый рассказ о чудесном евангельском событии. В то время, как многие известные иконы «Преображения» проникнуты страстной динамикой, движением и неземной энергией, кижский памятник привлекает спокойствием, потусторонней тишиной, а персонажи движутся замедленно, словно на торжественной мистерии.

* * *

Я рассказал о двух из семнадцати икон местного ряда Преображенской церкви. Эти памятники находились в удовлетворительном состоянии, когда я впервые попал внутрь храма. Почти все остальные детали, хотя и были укреплены в деревянные тябла, нуждались в неотложной реставрационной помощи. Не в открытии, а именно в помощи.

Первый тревожный сигнал мы получили из Кижей ранней зимой 1963 года. «Живопись местного ряда в катастрофическом состоянии. Красочный слой шелушится, а левкасный грунт висит буквально на волоске...» Записка такого содержания, составленная сотрудниками кижского музея, заставила отложить временно важную работу в Петрозаводске и тотчас выехать к месту происшествия.

«Ладога» делала последний рейс в навигации уходящего года. Снег успел уже припорошить берега Онего. Тонкий, прозрачный лед мелодично похрустывал, разламываясь под непосильной тяжестью красавца парохода. Ковры зеленой травы, успевшей вырасти после летних покосов, смотрелись драгоценными изумрудами в снежной оправе. Темные ели накинули на плечи роскошные мантии из белого снега и словно приготовились к празднованию Нового года. Если бы не беспокойство за судьбу кижских икон, поездка, превратившаяся в предновогоднее путешествие, могла быть прекрасным отдыхом. Но мы спешили, и нам казалось, что «Ладога» движется слишком медленно. Наконец, причалили. В распоряжении три часа — ровно столько, сколько нужно пароходу, чтобы сходить до Великой Губы и подобрать нас на обратном пути.

Воспользовавшись помощью зимних сторожей, срочно кипятим воду и растворяем кубики рыбьего клея. Затем бегом в собор. Клей не должен остыть, иначе все пойдет насмарку. Особо опасно ведет себя живопись «Царских врат», отстает левкас на иконе «Богоматерь Тихвинская». Тонкие листочки папиросной бумаги, пропитанные теплым клеевым раствором, приостановят временно процесс разрушения, закрепят отстающие фрагменты грунта. Работать очень тяжело — клей студенеет на глазах. Легким и простым делом кажется сейчас расчистка живописи в «домашних» условиях по сравнению с таким «неответственным» занятием, как наложение профилактической заклейки. Три часа отняли много сил. Первые меры предосторожности мы приняли. Живопись выдержит суровые зимние условия.

Маленькое незаметное событие. Обычная работа. Но я испытывал чувство радости, спускаясь по пароходному трапу на петрозаводскую пристань. Замерзшие к вечеру городские улицы казались волшебными в свете фонарей. На душе было легко и приятно. Приятно от сознания выполненного долга, спокойно от уверенности за дальнейшую судьбу ставших близкими памятников.

Летом следующего года мы вплотную занялись реставрацией местного ряда Преображенской церкви. Потребовалось несколько месяцев для укрепления почти всех семнадцати икон. Бригады реставраторов стали приезжать в Кижи каждую осень, когда окончен бурный туристический сезон и можно спокойно заниматься восстановлением древних памятников. Вопрос о полном комплексе реставрационных работ, включающем и расчистку икон Преображенского храма, давно обсуждался специалистами. Время до неузнаваемости изменило подлинное лицо авторской живописи уникального иконостаса. Темные пленки лака, следы грязи и копоти скрывали краски старых икон, делали неразличимыми линии рисунка: отдельные детали и целые сюжеты были погребены под слоями поздних записей и прописей.

Состоялось много споров и дискуссий, прежде чем реставраторы сделали пробные расчистки на кижских иконах. Предположения о необходимости раскрытия живописи местного ряда церкви Преображения оправдались в первый же рабочий день. Компресс, растворивший прочную запись на иконе «Богоматерь Тихвинская», рассеял сомнения о художественных достоинствах памятника. В протоколах не раз писали, что икона эта смотрится инородным пятном в иконостасе и нужно ее убрать в запасник. А после окончательной расчистки поздних наслоений и олифы открылась северная живопись, видимо, современная постройка храма. В реставрированном виде «Богоматерь Тихвинская» — важнейшее звено местного ряда Преображенской церкви.

Работы по реставрации древних произведений изобразительного искусства в Кижах продолжаются по сей день. Результаты их обнадеживают. Местный ряд центрального собора целиком восстановлен. Раскрыты редкие иконы XVI века в церкви Лазаря Муромского; на очереди — иконостас часовни Михаила Архангела. Через несколько лет Кижи будут славиться не только как хранилище архитектурных диковин, но и как музей северной живописи.

Служебные поездки в Кижи стали для меня насущной необходимостью. Здесь пройден полный курс реставрационных наук, на практике применены навыки, полученные в мастерской. Работая с кижскими иконами на месте их создания, я полюбил Заонежье, узнал прекрасных людей, живущих в окрестностях Кижей. Многие грани северной живописи удалось рассмотреть благодаря знакомству с укладом жизни обитателей северного края. Традиции сохраняются в Заонежье бережно и неуклонно. Во время разговоров с крестьянами прибрежных сел я нередко ловил себя на мысли о том, что ведь это их предки строили здешние соборы, писали иконы, резали по дереву. И были они такие же скромные, трудолюбивые, как мои сегодняшние заонежские друзья и собеседники. Чтобы понять древнее искусство озерного края, необходимо пожить на севере, познать интересный мир северного человека. Без этого условия закрыт доступ к самой душе местного творчества.

Заонежье наших дней немногим отличается от далекой эпохи строительства кижских храмов. Та же природа, тот же климат, та же духовная чистота и добросердечность его обитателей. Вглядываясь в панораму деревни Воробьи, шагая по улице деревни Корбе или слушая пение птиц в Подъельниках, испытываешь такое чувство, будто машина времени перенесла тебя на много веков назад. Неужели где-то летят самолеты, мчатся поезда, готовятся к запуску ракеты? Вспоминаешь о повседневной напряженности суетливого атомного века и невольно завидуешь старым художникам. Древние творили наедине с природой — потому так величественно и бессмертно их искусство.

* * *

Открытие древней живописи Карелии сделано для людей и принадлежит современности. Опытные реставраторы, искусствоведы и историки работали во имя человеческой радости. Вновь открытые творения северных художников не возвращались обратно в темные запасники. Они представали перед тысячами зрителей в музеях и на выставках. Люди оценили открытие, окружили заботой тех, кто трудился на благородной ниве возрождения прекрасного.

Годы работы в Карелии принесли мне настоящее счастье. Я обрел здесь друзей. Не случайных знакомых, а друзей, интересовавшихся моей профессией, уделявших много внимания процессу реставрации древней живописи. Успех начатого мероприятия определялся не только нашим ремесленным мастерством и старанием. Огромную роль сыграла поддержка общественности.

Первыми на открытие откликнулись сотрудники газеты «Комсомолец». Я не знал, что ответить, когда мне заказали написать статью о реставрации древних икон в Петрозаводском музее. Как будет смотреться столь специфический материал в газете? Удастся ли донести до читателей живой смысл события? Подготовка текста заняла не один день. Очень трудно рассказывать о своей работе, да еще на популярный лад. Помню, как до поздней ночи просидел я в музее, описывая кижского «Власия», найденного после войны в деревне Инема. Он мне бесконечно нравился, и я хорошо понимал, почему мне дорога северная икона. Эта-то любовь к «Власию» и не позволяла написать ни одного лишнего слова, не допускала фальши при разборе основных качеств памятника.

Таково уж правило: всегда сложнее говорить о вещах близких. Куда проще сделать большой материал, посвященный общим проблемам, чем составить маленькую заметку о результатах своей повседневной работы. Вроде бы все изучено, известно, но чувство ответственности перед памятниками искусства, далеко не немыми свидетелями, а, скорее, самыми придирчивыми критиками, заставляет быть особенно осторожным и внимательным. Не мне судить, вышло ли описание «Власия» хорошим, но одно знаю точно: на бумагу попало лишь то, в чем я убежден и за что всегда готов аргументированно отвечать.

Газеты и журналы на протяжении нескольких лет помещали разнообразные сообщения о ходе реставрационных работ в Карелии. Специальные передачи телевидения, радиорассказы, выставки, лекции — все это способствовало популяризации живописного наследия старых северных мастеров. Круг почитателей старины, истинных ценителей древнего искусства становился все более широким. Поверхностные увлечения отступали на второй план перед серьезным стремлением разобраться в основах живописи русского Севера. Большую помощь интересующимся древней живописью оказали труды Энгелины Смирновой — специалиста, которому принадлежит заслуга первооткрытия многих памятников северного искусства. Участник и организатор основных экспедиций по Карелии, Смирнова прекрасно знает каждый уголок на Севере, каждую деревню, откуда происходят шедевры, описанные в ее книгах. Исследуя иконы на местах, предпочитая больше увидеть своими глазами, чем черпать сведения из искусствоведческих сочинений, Смирнова смогла систематизировать карельские открытия, дала точную характеристику каждого произведения, определила место, занимаемое им в истории развития искусства Древней Руси. Рассказы о наиболее ценных иконах в книгах и статьях ученого отличаются метким, выразительным языком. Колорит северного искусства, его лаконизм и суровая простота тонко ею поняты. Она старается бережно донести до читателя свои взгляды и мысли, согласовывая их с основным смыслом публикуемых памятников.

Наука о древнерусском искусстве за последние годы обогатилась значительными открытиями. Сегодня, пользуясь только знаниями, почерпнутыми из книг и учебников, уже невозможно пройти через лабиринт проблем и загадок, которыми так богата его история. Сложные вопросы изучения отечественного культурного наследия решаются в экспедициях по сбору памятников старины, на реставрационных советах, в хранилищах музеев и галерей. Не случайно, что именно художники-реставраторы в процессе своей сложной ответственной работы открывают все новые страницы книги о культуре Древней Руси. И одной из самых интересных глав этой книги оказалась глава, посвященная живописи русского Севера.

Власий. XV век.

* * *

Еще сравнительно недавно в исторической науке существовало мнение, что живопись на территории Карелии насчитывает немногим более ста лет, что до восемнадцатого века она носит подражательный характер и не заслуживает внимания, так как является слабой провинциальной отраслью народного искусства.

Существовали ли в средневековой Карелии самостоятельные художественные мастерские? Когда они появились?

Ответить на эти вопросы никто не мог. Карелия считалась «белым пятном» на карте древнерусской живописи...

Результаты большой экспедиционной и научно-исследовательской работы, проводимой сотрудниками Музея изобразительных искусств Петрозаводска совместно с ленинградскими и московскими реставраторами, позволили с полным основанием говорить о существовании самостоятельных живописных мастерских в древней Карелии. Это открытие последних лет представляет огромный научный и художественный интерес. Вывезенные из старинных сел и часовен памятники древнерусского искусства свидетельствуют о талантливости местных художников.

Число произведений, расчищенных реставраторами от позднейших записей и многовековой копоти, невелико. Трудно различить почерк художников отдельных районов Карелии, но основная линия развития местной живописи намечается уже сейчас.

Северные области древней Руси находились в XV веке под огромным экономическим, политическим и культурным влиянием Новгородской республики. Предметы быта, изделия искусных ремесленников и, конечно, творения новгородских живописцев в большом количестве попадали на Север. Новгородские мастера часто работали в провинции, а северные художники шли в Новгород поучиться искусству украшать храмы иконами. Памятники новгородской живописи были настольной книгой для северных художников. Проникали новгородские шедевры и в Заонежье. В Музее изобразительных искусств Карельской АССР хранится несколько произведений, созданных в Карелии в период новгородского влияния. Используя новгородские образцы, местные художники не копируют их вслепую, а обогащают интересными деталями и чертами местного характера. Напрасно было бы искать в новгородской живописи нежную светло-коричневую краску, которую использовал «провинциальный» мастер для написания фона великолепного памятника конца XV века, найденного в селе Вегорукса и изображающего Николу. Неповторимым своеобразием отмечены черты лица популярного на Руси святого, с большим мастерством и лаконизмом написана одежда. Мягкие, слегка приглушенные краски очаровывают своей гармонией. Монументальность и величественность новгородского искусства прекрасно сочетаются с обаятельной простотой почерка северного живописца.

В 1963 году в Петрозаводский музей поступило около семисот памятников из хранилища в Кижах. Среди вывезенных экспонатов особое внимание привлекает икона «Покров богоматери» — классический пример связи местной школы живописи с искусством Новгорода.

Хочется отметить, что интенсивное проникновение шедевров новгородского искусства в Карелию, являвшуюся частью Обонежской пятины, усвоение местными мастерами древних новгородских традиций относится именно к XIV—XV векам, то есть к периоду расцвета новгородской живописной школы.

При первом взгляде на «Покров» из Кижей невольно хочется назвать икону копией с известного новгородского «Покрова», из собрания И. Остроухова, украшающего залы Третьяковской галереи. До малейших подробностей повторил местный художник композиционное построение столичного образца. И все же сходство двух живописных произведений чисто внешнее. Новгородец более строг и лаконичен в своем творчестве, чем его северный выученик. Последний сводит образную характеристику персонажей к ясному, более близкому к жизни толкованию. Крепко сбитые фигуры святых прочно стоят на земле, в их лицах, наделенных сильными и энергичными чертами, нет и следа аскетизма и потусторонности. Оживленно и страстно реагируют они на случившееся чудо.

Легенду о покрове, родившуюся в Византии, местный художник трактует на свой лад. Кажется, что огненно-красный покров распростерт не над строгими колоннами греческого храма, а в уютном помещении небольшой деревянной церкви. И во всем облике иконы есть что-то, незримыми нитями связывающее живопись «Покрова» с интимной простотой памятников древнего зодчества русского Севера. Эта связь во многом предопределяет глубокое отличие произведений обонежских живописцев от новгородских икон, предназначенных, в основном, для официальных церковных сооружений большого города.

Расчистка каждой северной находки приносит неожиданные результаты, настолько широк и многообразен художественный диапазон местных живописцев. Исследователям подчас трудно бывает связать вновь открытый памятник с какой-либо известной школой и проследить истоки творчества его создателя. Активно воспринимая уроки различных направлений древнерусской живописи, местные художники выпускали оригинальные образцы, в которых невозможно отличить привнесенное извне и творчески переработанное от своего, северного. Такова икона, изображающая покровителя домашних животных Власия (XV век) из деревни Инема Олонецкого района.

Икона «Власий» — жемчужина петрозаводской коллекции. Дарование местного художника проявилось здесь в полную силу. Кажется, все лучшее, чем можно восхищаться в памятниках северного искусства, сконцентрировалось в небольшом по размеру произведении провинциального мастера.

Мыслитель и тонкий философ, человек глубокого ума и настоящего, неподдельного благородства, старец, знающий истинную цену духовной красоты, — таким представил художник святого. Люди, обладающие чертами характера, которыми наделен образ Власия, возводили многоглавые деревянные храмы, строили крепкие жилые дома и торговые корабли, несли в новгородские провинции высокую культуру.

Образ Власия подкупает внутренней собранностью, психологической напряженностью. Большие глаза и плавно изогнутые линии бровей, тонкий прямой нос, плотно сжатые губы и длинная борода, обрамляющая впалые щеки, придают лицу выражение предельной утонченности. Характеристика внешней красоты образа Власия удачно дополняется виртуозно написанной художником изящной рукой святого с тонкими нервными пальцами.

Мастер, кисти которого принадлежит этот первоклассный образец северной живописи, был гениальным художником. Он сумел создать неповторимую симфонию цвета и света. Красочные плоскости сопоставлены автором так, что цветовая гамма приобретает жемчужно-серебристый оттенок и становится слегка вибрирующей. Ни одна из цветовых плоскостей не звучит сама по себе, ни один мазок не выбивается из общего колористического ритма. Даже пламенеющую киноварь на образе мастер деликатно смягчает лессировками, и яркая краска звучит приглушенно.

Северный художник отлично владеет трудным искусством рисунка. Сильной и уверенной рукой наносит он выразительные живые штрихи. Ровная строгая линия, словно проведенная ножом резчика по дереву, никогда не приобретает самодовлеющего значения. Рисунок и цветовое решение тесно переплетаются, дополняя друг друга.

Из маленькой сельской церкви, которая нам не известна, происходит еще одна великолепная икона — «Успение» (конец XV века). Если автор «Покрова» целиком находился под обаянием новгородского искусства, то «Успение» писал мастер, хорошо знакомый с творчеством московских и владимиро-суздальских художников. Тонко чувствующий цветовую гармонию среднерусских живописцев, северный мастер остается последовательно верным принципам местной школы живописи. Изысканное сочетание бледно-желтых, светло-зеленых и розоватых оттенков, идущее от лучших образцов столичного искусства, контрастирует в «Успении» с угловатым рисунком, непропорциональным построением фигур, излишней перегруженностью композиции. Яркие, интенсивно звучащие краски одеяния апостола Петра, не вяжущиеся с приглушенным сумрачным колоритом лика святого, — также результат соединения в одном памятнике заимствованных деталей и местных живописных приемов.

Но несмотря на подобную эклектику среднерусских и северных элементов, художники древней Карелии создавали произведения, проникнутые неповторимой, непритязательной красотой и обаянием, так свойственными истинному примитивному творчеству.

В начале XVI столетия в мастерские местных иконописцев проникают веяния достигшей яркого расцвета московской иконописной школы. Как и во многие другие районы древней Руси, в Обонежье привозятся работы московских художников.

Лет двадцать тому назад московские реставраторы нашли в сарае на кладбище села Тукса Олонецкого района гору обледеневших, занесенных снегом иконных досок. Тут же на месте были сделаны пробные расчистки, показавшие, что одна из икон относится к XVI веку и обнаруживает ряд черт, продиктованных искусством Москвы. Нежные прозрачные краски, виртуозный изысканный рисунок заставляют вспомнить лучшие образцы столичной живописи. Здешние художники шли в ногу с передовыми достижениями русской культуры. Авторам памятников, найденных в селе Тукса, безусловно, были известны творения великих русских художников Андрея Рублева и Дионисия.

Усиленное архитектурное строительство, развернувшееся в Карелии в XVII—XVIII веках, послужило основной причиной интенсивного процветания местной школы живописи. Десятками возводимые маленькие часовни и сложные архитектурные сооружения из дерева, такие, как ансамбль в Кижах и соборы в Кеми и Кондопоге, украшались множеством икон. Новгород и Москва уже не поставляли в Карелию свою художественную продукцию, и авторами всех живописных памятников XVII—XVIII веков стали местные художники, талант которых раскрылся во всем своеобразии.

Поздняя эпоха в живописи древней Карелии характеризуется прежде всего кристаллизацией и четким различием художественной манеры мастеров, работающих в многочисленных районах Заонежья. Живописцам почти каждой крупной деревни присущ особый стиль и индивидуальный почерк.

Общим же явлением в поздней живописи стало стремление к передаче реального, к рассказу об окружающей действительности. Иконы XVII—XVIII веков изобилуют подробными повествованиями о быте сельских обитателей, и часто художник, начав изображать житие святого, отвлекается, переходит к иллюстрации повседневной жизни, знакомой и близкой ему. Да и темы живописцы стараются выбирать попроще и понятней. Насущными жизненными потребностями определяется круг популярных святых, излюбленных композиций и сюжетов. Покровители домашних животных — Власий, Флор и Лавр; защитник обездоленных и мореплавателей — Никола; юный воин Георгий, похожий на былинного героя; врачи-целители Козьма и Дамиан — их изображения часто встречаются в убранстве деревянных храмов. Самыми распространенными святыми становятся Александр Ошевенский, Зосима и Савватий, Александр Свирский и другие северные подвижники.

Особой популярностью среди местных художников пользовалось иллюстрирование литературных памятников. Сцены из христианской прозы легче всего поддавались вольной интерпретации, основанной на знании быта местного населения. И какой неистощимой фантазией обладали художники Карелии, находившие множество самых разнообразных живописных решений.

Памятников живописи XVII—XVIII веков в петрозаводской коллекции очень много. Реставрация каждого из них — знакомство с жизнью и культурой искусного, разносторонне развитого народа. И напрасно было бы искать у художников этого периода черты живописного совершенства, которое восхищает в иконах XV века. Перед мастерами поздней эпохи стоит иная задача: познать и объяснить окружающий мир. Не случайно в памятниках этого времени большую роль играет литературное повествование, сюжет, а живописные элементы часто остаются как бы вне сферы внимания художников, функции их становятся чисто вспомогательными.

Непосредственность, наивное мировосприятие и покоряющая простота изображения характеризуют большую житийную икону из деревни Лычный Остров, написанную в XVII веке («Петр и Павел»), Изображение поединка Дмитрия Солунского и царя Иоанна на небольшой иконе XVIII века, мчащихся на смешных лошадках, как будто вылепленных из глины, напоминает изделия веселых игрушечников, картинки на прялках и резных пряничных досках.

Работы мастеров XVII—XVIII веков рассказывают о жизни местного населения не менее полно, чем самая точная хроника или летопись. Вычурные архитектурные украшения, изображения античных дворцов и восточных храмов уступают в произведениях северных художников место монастырским постройкам, северному ландшафту, домам, сложенным из огромных бревен. В клеймах икон можно видеть многоглавые церкви, поражающие фантастическим рисунком силуэтов, и крепкие массивные стены изб, в которых жили крестьяне. Деревянные сооружения живописцы помещают на фоне местного пейзажа, природа воспевается карельскими художниками, словно в песнях и былинах. Одно из клейм иконы «Житие Николы» XVIII века, вывезенной из деревни Паданский Погост Медвежьегорского района, иллюстрирует сцену спасения тонущего корабля. Лодка с потерпевшими кораблекрушение точно повторяет форму рыбачьих баркасов, которые до сих пор можно встретить в прибрежных селах и деревнях.

Драгоценная, украшенная золотым орнаментом одежда сменяется скромными народными костюмами, написанными с большим художественном вкусом.

Необыкновенная декоративность, обусловленная скупой и резкой выразительностью рисунка, отсутствие тщательной лессировочной разделки лиц, любовь к плоскостному орнаментальному началу, к узорочью, свойственному народному искусству, и, самое главное, простота и поэтическая образность мышления, — вот главные признаки, отличающие памятники этого круга.

Образцы изобразительного искусства древней Карелии невозможно спутать или отождествить с произведениями других русских областей. Живописные особенности и технические приемы, лежащие в основе атрибуции и датировки памятников древнерусского искусства, у художников Заонежья выработались в самостоятельную систему.

Основное отличие древней живописи Карелии — специфический набор используемых красок. В то время, как столичные мастера охотно применяют красочные пигменты, привозимые из-за границы, северные художники работают исключительно красками местного происхождения. Палитра живописцев XVII—XVIII веков отличается, как правило, скромными, неяркими красками. Редко звучит в цветовой композиции звонкая киноварь или небесный голубец. Местные мастера предпочитают спокойный цвет охры темноватого оттенка, плотную, притененную красную, темно-синюю краску и сажу. С большим вкусом и мастерством сопоставляя различные тона, виртуозно осуществляя цветовые переходы, старые художники Карелии добиваются живописного совершенства и звучности красочной гаммы.

Реставрация и изучение живописных памятников позволили отметить существенные признаки, характерные для творчества мастеров отдельных районов Карелии. Нередко представители двух близлежащих областей по-разному пишут лица, строят композицию, украшают одежду, рисуют непохожие пейзажи. Такое многообразие живописных приемов делает наследие старых художников Заонежья еще более интересным.

Распознавать произведения, созданные мастерами Карелии, помогают и ремесленные приемы, и незначительные на первый взгляд технические детали. Осматривая многочисленные экспонаты петрозаводского древлехранилища, невольно отмечаешь одинаковый способ построения и скрепления досок, как правило, шероховатых и грубо обработанных топором. Пожелтевший от времени лак лежит на живописной поверхности густым неровным слоем в отличие от тонких, полупрозрачных пленок олифы на иконах столичных мастеров. Химические анализы старого лака устанавливают, что он приготовлялся из вареного льняного масла. Металлические оклады и драгоценные камни, столь излюбленные дарителями московских и новгородских монастырей, отсутствуют на карельских памятниках — металл был слишком дорогим материалом в северном крае.

Цикл вновь открытых памятников старинной живописи напоминает увлекательный рассказ о жизни древней Карелии, в котором простым и выразительным языком изобразительного искусства передан быт обитателей страны озер и лесов. Авторами этого интересного повествования являются художники, родившиеся и выросшие в северных селах и поэтому прекрасно знакомые с незамысловатым укладом жизни своих соотечественников-крестьян. Вряд ли кому-либо из художников XVII—XVIII веков удавалось побывать в мастерских городских живописцев и пройти подлинную школу изобразительного искусства. От старших товарищей по ремеслу получали они первые уроки и тут же приступали к исполнению самостоятельных заказов. Основным учителем оставалась природа, наблюдение и скрупулезное изучение которой наложили отпечаток на все работы, принадлежащие старым мастерам.

Не случайно живопись древней Карелии характеризуется лаконизмом и отсутствием излишней пестроты — качествами, столь свойственными суровой и величественной природе Севера. Библейские и евангельские герои в представлении северных живописцев рисуются как широкоплечие, кряжистые покорители озерного края. Некоторые лица, изображенные на иконах, обнаруживают стремление художника передать особенности этнографического типа русской и карельской групп населения.

В основе творчества заонежских мастеров лежат также конкретность мышления и простота формы.

Близкое знакомство с памятниками живописи позволяет составить полную картину эволюции культурной жизни обитателей Карелии в далеком прошлом. И, судя по всему. внутренний духовный мир жителей русского Севера был широким и многообразным. Работы старых карельских мастеров убеждают в огромном стремлении человека к осмыслению окружающего мира, рассказывают о желании воспеть высокие качества человеческой души. Об искусстве художников Карелии хочется сказать, что это «простота — в красоте и красота — в простоте».

* * *

Современное искусство неспособно существовать без живительных импульсов, получаемых во время контакта с произведениями древних художников.

Историческая судьба шедевров изобразительного искусства, сохраненных на земле карельской, заинтересует еще не одно поколение ученых. Настоящее исследование результатов открытия только начато. Впереди научные споры, поиски архивных документов, попытки правильно датировать отреставрированные иконы.

Систематическое изучение богатых музейных фондов может во многом изменить наше сегодняшнее представление о живописи старых северных мастеров. Разделы науки о древнерусском искусстве пишутся каждый день, пополняясь ценными сведениями. Границы понимания сущности этого грандиозного явления в истории мировой культуры расширяются постоянно.

Больше пятнадцати лет посвятил я карельским находкам. Некоторые иконы смогу узнать «на ощупь» — так привык к ним за долгие годы общения. Я стараюсь не пропустить малейшего события, связанного с открытием новых экспонатов петрозаводского древлехранилища. Нет книжных сведений, рассказывающих про северную живопись, с которыми бы я не был знаком. И все же, если мне предложат написать историю древней живописи Обонежья, да еще претендующую на законченность, я откажусь. Не наступило пока время для подведения итогов. Нужно сначала разобраться в смысле сюжетов отдельных икон, пристально рассмотреть художественную манеру северных мастеров, найти закономерность творческих принципов, заставить говорить бессмертные создания древних. И единственный правильный путь к познанию основ северной живописи — терпеливая работа с памятниками, а единственный верный язык — язык любви к старому искусству.

Трудно сказать, какие из открытых в Карелии икон нравятся мне больше всего. Просматривая сухие строчки каталога петрозаводского собрания, я вспоминаю, что с каждой иконной доской связаны какие-нибудь события, интересные случаи реставрационной практики. Произведения распределены по месту происхождения, составлена приблизительная хронологическая таблица, более самобытные иконы отделены от образцов, созданных под влиянием столичных живописных икон. Только в чувствах, в эмоциональных ощущениях, пробужденных и высказанных чудесным миром древней живописи, нет порядка. Да и не стоит пытаться сортировать порывы душевной радости, которые родились стихийно, в момент общения с творениями древних мастеров. Музейная классификация уместна в каталогах и специальных статьях. Наслаждение, получаемое от древнего, но вечно живого искусства, не подвластно законам науки.

* * *

Прекрасные дни выдаются в Карелии поздней осенью. Я люблю изменчивость октябрьской погоды, когда солнце ведет себя игриво, забыв о всяком постоянстве. Сколько картин, неожиданных и фантастичных, предстает перец человеком, попавшим осенью в озерный край. Синее безоблачное небо вдруг застилают беспросветные тучи, волны тяжелеют, водная гладь становится черной и тревожной. Несколько минут льет холодный дождь вперемежку с крупным ледяным градом. Мгновение — и снова солнце господствует, как будто и не было дождя, не надвигался суровый шторм. Как дивно хорошеет северная природа после нежданного каприза разбушевавшейся стихии. Загорается прибрежное золото тростниковых зарослей, голубеет стеклянная поверхность озера, блестят огромные дождевые капли на не успевших осыпаться листьях. Кажется, сильный человек одним волшебным жестом снял черное покрывало и оживил сказочное царство света и цвета. Я вспомнил причуды карельской осени, раскрывая великолепные иконы из заонежского села Челмужи.

Черная густая олифа свободно и легко удалялась с живописной поверхности. Краски буквально полыхали синими, красными, желтыми отблесками, когда снимался очередной компресс. Они были живые, словно почерпнутые из воды, подсмотренные в небе, поднятые с земли. Я долго не мог заснуть в тот вечер, возбужденный открытием праздничной гармонии. Вставал, зажигал керосиновую лампу и любовался буйной игрой красок. Окна мастерской, стоявшей на кижском берегу, выходили к самой воде. Лучи утреннего солнца осветили одновременно пробуждающееся озеро и живопись челмужской находки. Пейзаж за окном и древняя икона были написаны красками одной палитры. Цветовая плоскость не просто напоминала увиденные в природе сочетания. Художник сумел, не выходя за пределы иконописной символики и отвлеченности, дословно повторить северную цветовую фантазию, придав ей глубокий смысл. Мастер запечатлел средствами искусства красоту окружающего мира, пропел в своем творении гимн природе озерного края.

* * *

В петрозаводском древлехранилище представлены ценные произведения иконописи, найденные Олонецкой экспедицией. Особого внимания заслуживает житийная икона Николы — памятник XVIII века. Сцена «Обучение грамоте» всегда напоминала мне зарисовку с натуры. Сельская школа, стены которой сложены из бревен, украшены скупым орнаментом подслеповатых узких щелей-окошек. Тесная дверь ведет в классную комнату. Два мальчика, одетые в полотняные рубашки, сидят на грубо сколоченной скамейке и внимательно слушают объяснения учителя. В такой же школе получил когда-то первые уроки и сам живописец, сумевший столь достоверно передать ее атмосферу. Раскрывая олонецкую икону, я испытывал желание побывать в деревне Новинка, где работал ее неизвестный создатель. Много бытовых черточек привнес он в житийный цикл популярного на Руси святого. И когда однажды, на пути из Ленинграда в Петрозаводск, мы остановились в селении со знакомым названием, стало понятно, откуда идет бытовизм иконы XVIII века. Ни разу не отступив от литературного сюжета, не придумав ни одной новой композиции, мастер перенес атмосферу родного села в христианские предания. Грубо рубленые деревянные заборы, посуда и скудная пища на столе, сельские одежды — все это художник видел в повседневной жизни.

Весьма достоверны детали живописного произведения. Посмотрите, как сидят, стоят, движутся изображенные им персонажи. Потребовалось провести всего несколько штрихов, залить поверхность розовой краской и лающая собака в клейме «Спасение Агрикова сына» получилась точь-в-точь древней прародительницей огромной стаи сторожей, бегающих по улицам сегодняшней Новинки. Мелочь, — скажет читатель. Согласен. Но из таких мелочей складывается отношение к любимому делу. Научившись ценить мелочи, художники древней Карелии достигли в своем искусстве высот обобщения.

* * *

Длинная северная зима 1967 года превысила все полномочия и сроки. Приближалась середина мая, а лед на озерах и не думал таять, снег лежал тяжелыми сугробами не только в лесу, но и на открытых солнечных местах. Начало навигации задерживалось до неопределенного времени и грозило сорвать наши планы по вывозу икон из Ильинского погоста, что на Водлозере под Пудожем. Грунтовая дорога на Куганаволок действовала, но нечего было и думать перейти по слегка подтаявшему озеру на маленький островок, где расположен монастырь. На помощь пришла авиация. Морозным весенним утром поднялись мы в воздух. Поплыли за окнами грузового вертолета пейзажи заснеженного края лесов и озер. Странной выглядела с воздуха местность, исхоженная и изъезженная сотни раз. Огромные просторы растворили, сделали маленькими лесные массивы, в которых мы так часто плутали. Земля была похожа на огромный макет, создатель которого учел малейшие детали оригинала.

Вертолет подлетел к Кижам. Вот он заложил вираж, чуть опустился и на мгновение завис над Преображенской церковью. Остров виден как на ладони. Зрелище в высшей мере необычайное. И тут я вспомнил, что уже наблюдал однажды северную архитектуру, запечатленную с высоты. Автор миниатюрной иконы XVII века изобразил Антония Дымского. На переднем плане маленькая фигурка подвижника, а рядом — точно нарисован с натуры вид деревянного монастыря сверху. С удивительной скрупулезностью выписаны бревна, в которых отмечены даже соединительные швы. Видна каждая доска на въездных воротах, внимательный зритель может сосчитать колокола на звоннице, а специалист различит разнообразные способы крепления бревен, сложные приемы их вязки. Древний живописец был лишен возможности подняться на доступную лишь воздушным кораблям высоту. Поэтому верхняя проекция северной обители на иконе «Антоний Дымский», исполненная с точным знанием живописных основ, свидетельствует о природном даре древних мастеров, умевших обобщать и анализировать самые разнообразные художественные явления.

* * *

Белые ночи превращают озерный край в сказочное царство. Даже оживленный Петрозаводск по окончании дня окутывает неземное спокойствие, и тишина царствует на его пустых площадях и уснувших улицах. Можно гулять по большому городу часами, не чувствуя усталости, не ощущая хода времени. Словно исчез асфальт, растворились в белом мареве дома, остались одни деревья и огромное озеро, слившееся с небом и поглотившее город. В такие ночи мне кажется, что ритм жизни остановлен и заставить вращаться пружину человеческого бытия невозможно.

Когда я в первый раз встретил белые ночи на Онежском озере, мне показалась удивительно знакомой расцветка феерического пейзажа. Неестественно розовая окраска неба, отражающаяся в темно-синей воде, и молочные полосы тумана напоминали уже виденную однажды цветовую гармонию. Я перебирал в памяти различные места, где мне довелось побывать до встречи с Карелией, но ничего похожего не приходило на ум. Только через полгода, продолжая реставрационные работы в Петрозаводске, я смог ответить на вопрос, возникший во время ночного путешествия по Онеге. Палитра иконы «Деисусный чин» из села Есино Медвежьегорского района оживила перед глазами красоту белых ночей. Художник создал произведение, настолько отличающееся от всех вновь открытых икон, что его до сих пор затрудняются отнести к какой-либо из известных мастерских. Звонкая, смелая живопись есинского памятника родилась среди северной природы. Она принадлежит художнику, который своим искусством служил людям, любил жизнь и завещал эту любовь потомкам.

Чудесна карельская земля. Щедрой рукой рассыпала здесь несметные богатства природа. Не поскупилась на драгоценные украшения, когда создавала неповторимый облик северного края. Трудно устоять человеку перед чарующими красотами рек, озер, лесов, всего ландшафта Карелии. Они никого не оставляют равнодушными. Забыть дивную страну невозможно, ибо знакомство с ней похоже на фантастическое видение. Очередной встречи с Карелией я жду, как ждут большого праздника. Волнуюсь, тщательно готовлюсь и заранее предвкушаю радость свидания с друзьями, озерами, свежим ветром и северным небом, которое никогда не бывает скучным. Какая бы ни стояла погода, меня тянет туда, к онежским берегам. Я люблю Карелию в любое время года, и сердце учащенно бьется всегда, когда поезд приближается к Петрозаводску. Эти хмурые, но совсем не суровые леса с «голубыми глазами озер» дороги мне в снег и в дождь, летом и зимой, при свете солнца и пасмурным днем. Карелия прекрасна для меня при всякой погоде. Прекрасна еще и потому, что дорога.