Спасите наши души

Глава 16. «С неба свалилась шальная звезда»

Спрашивать у Якира напрямую, кто просил Марка Морозова отправить ко мне Ирину, я не стал – по понятным причинам. В среде нынешних диссидентов сотрудничество с КГБ считалось западло, и они отвечали лишь на определенный набор вопросов, и то только в том случае, если эти вопросы не касались напрямую третьих лиц. Иногда могло повезти – как повезло мне; например, Якир был уверен, что я знаю ту информацию, которую он мне выдал. Но «мой» Орехов оказался не слишком любопытным товарищем, и был не в курсе той ситуации.

Меня частично выручал полный доступ к памяти Виктора – я мог «вспомнить» даже то, что он слышал краем уха, пусть даже не осознавая важность услышанного. Но после моего появления в этом теле эта опция для меня закрылась, и мне приходилось полагаться только на себя – ну и на какие-то обрывочные сведения из будущего, где имелись когда-то прочитанные заметки в газетах и более подробно изученные книги, которые я редактировал. По странной иронии судьбы, работа, которую подкидывали мне бывшие коллеги, часто была посвящена именно старым операциям спецслужб. Правда, моя собственная память оставалась на прежнем уровне и не была похожа на флэшку с набором файлов. Я всё-таки был обычным человеком.

В случае же с Якиром мне пришлось полагаться на косвенные свидетельства – именно поэтому я назвал ему своё имя и должность. Мне была интересна его реакция, и она полностью оправдала мои подозрения. Ему была знакома моя фамилию, но он явно слышал её мимоходом, впроброс, и сам касательства к тому, что я оказался связан с Морозовым, не имел. Скорее всего, он лишь присутствовал при разговоре, во время которого некто неизвестный инструктировал несчастного «погромиста» о том, что тому нужно сказать своей знакомой, парнем которой является сотрудник госбезопасности. Я мысленно обвел жирным кружком вопросительный знак, к которому тянулась стрелочка от фамилии Морозова на давно уничтоженном листке с куцей схемой попытки моей вербовки.

Этот вопросительный знак начал обзаводиться реальными контурами. Этот человек на самом деле существовал; он приходил к Якиру; Морозов считал, что этот человек имел право на подобные просьбы-приказы. Впрочем, у диссидентов действительно не было строго выраженной иерархии, и Морозов мог просто выполнять просьбу товарища по движению, поскольку был уверен, что это ради общего блага. Или же это вообще был какой-то массовый вброс – я точно знал, что диссидентам кровь из носа надо было узнать, когда будет суд над Буковским, чтобы успеть организовать некую акцию, и над получением информации работало сразу много людей, а они задействовали любые, даже не самые очевидные возможности. Помнится, я читал, что сам Сахаров приезжал к авиаконструктору Туполеву, чтобы тот приложил к делу ещё и свой авторитет. Если эта теория о массовом вбросе была верна, мне нужно было прислушаться к голосу разума в лице Денисова, задержать и вдумчиво расспросить Морозова, откуда тот узнал, что парень его случайной знакомой служит в Конторе. Правда, Морозов наверняка не ответит, а будет настаивать на том, что ничего об этом не слышал. Придется устраивать ему очную ставку с Ириной, а она сейчас в таком положении, что тащить её на допрос мне не хотелось категорически.

К тому же я вынужден был признаться хотя бы самому себе – мне было бы неприятно выяснить, что Ирина меня обманывала, что она связана с диссидентами более тесно, чем говорила, и что идея расспросить меня о Буковском целиком принадлежала ей. Конечно, вера в людей у меня и так была на достаточно низком уровне – с другими установками в Конторе работать сложно, – но предательство Ирины выглядело бы очень унизительно. Пусть даже она знакомилась со мной без задних мыслей, а поэксплуатировать решила потом, когда припекло.

***

После разговора с Денисовым прошло пять дней. Начальник проявлял себя только в текущих делах, а мы с Максом, как и было приказано, работали по намеченным планам. Нашу группу никто не расформировал, служебную записку про диссидентские издания полковник подписал в понедельник, и она спокойно отправилась в своё долгое плавание по кабинетам КГБ и МИД. Я почти дотянул дело артиста Гуля до устраивающего нас обоих финала, и сейчас тот мучительно торговался со своей совестью относительно цены, за которую был готов сдать мне поставщика запрещенки. На всякий случай я вмешался в этот аукцион – сказал, что тому человеку вряд ли грозит расстрел или хотя бы арест. Это было правдой, но не всей – я собирался и его сделать своим информатором, просто на всякий случай и ради повышения своих акций внутри нашей Конторы. За перевыполнение плана нам давали премии.

– Эй, заснул что ли?

Макс громким шепотом выдернул меня из дурных мыслей и указал на телефон. На звонки он сегодня отвечал первым – ждал какого-то важного разговора, но, кажется, пока так и не дождался. Я поднял трубку своего аппарата, дождался отбоя у Макса.

– Виктор Орехов, пятый отдел, слушаю.

– Доброго дня, Виктор, это Василий Иванович, с Миля... Не забыл ещё?

Голос старого начальника первого отдела из конструкторского бюро, в котором работал Марк Морозов, я узнал сразу. Свой номер я ему оставил на всякий случай, не очень представляя, что это за случай может быть. Но закладка, кажется, сработала, правда, от вопроса тезки Чапаева я даже улыбнулся – с нашей встречи прошло всего две недели, а я вроде бы не производил впечатления человека, страдающего болезнью Альцгеймера.

Но ответил я ему со всей возможной серьезностью.

– Не забыл, Василий Иванович, как я мог? Что-то случилось?

– Да хрен его знает! – немного резковато ответил он. – Только вот твой интересант третий день на работе не появляется. Думали сначала, что приболел, но он не сообщил ничего... хотели проверить – да куда там, никто не отзывался, словно телефон выключили... а, может, и выключили... а где он живет, никого из наших рядом нет. Начальство думают уже в милицию сообщать, вдруг чего серьезное, да и предприятие у нас секретное, сам понимаешь... но я решил и тебе тоже, раз ты им интересовался.

Слово «интересант» Василий Иванович употребил не совсем уместно, но в понятном контексте, так что я не стал указывать на ошибку. Не мне учить человека предпенсионного возраста русскому языку, да и ситуация с Морозовым не предполагала лекций на посторонние темы.

– Спасибо, что сообщили, Василий Иванович, – поблагодарил я собеседника. – То есть, я правильно понял, что его нет на работе со среды?

– Точно так. Во вторник отработал как обычно, домой ушел вовремя, ни с кем ничего не обсуждал, и сотрудники говорят – больным не выглядел. В среду уже его не было, но тревоги никто тогда не поднял, я уже сделал выговор начальнику смену. В четверг тоже не явился, ему пытались позвонить, но трубку никто не брал. Тогда-то и начали выяснять, кто там поближе живет, чтобы зайти, поинтересоваться, но никого нет. Ну а сегодня решили, что надо через милицию. И через вас тоже.

Я мысленно выругался и обозвал себя остолопом. В это неторопливое время человека начинали искать с собаками лишь тогда, когда его пропажа становилась очевидной всем вокруг. Ну и связаться с кем-либо было той ещё проблемой, особенно если абонент на другом конце провода не хотел общаться... Наверное, я бы заметил странность в поведении Морозова, но до донесения с его телефонными контактами за эту неделю оставалось – я посмотрел на часы – минут сорок, а каждый день думать об этом недодиссиденте я не мог в силу объективных причин.

Да ещё и само это дело оказалось в подвешенном состоянии. Его раскрутка неминуемо выводила меня на наше доморощенное диссидентское подполье, но Денисов прямо запретил мне проявлять никому не нужную инициативу. Вот только по Морозову имелся утвержденный тем же Денисовым план мероприятий, который продолжал выполняться в автоматическом режиме. Что означало – наружку давно сняли, но за его телефоном следили, а данные сегодня поступили бы ко мне.

– Спасибо, Василий Иванович, – сказал я. – Я попробую что-нибудь выяснить по нашей линии. Если что узнаю, обязательно сообщу.

Конечно, сообщу. Но уже в понедельник.

Макс вопросительно посмотрел на меня, но я лишь отмахнулся – ерунда, ничего серьезного. Хотя моё сердце очень нехорошо колотилось о ребра.

Дело в том, что подспудно я ожидал каких-то последствий своей воскресной беседы с Петром Якиром. У него был большой вес среди диссидентов, он явно знал об интересе к моей персоне и знал, через кого этот интерес пытались реализовать. Моё появление у него дома он был обязан хоть как-то объяснить – себе и своим товарищам по борьбе, и любое объяснение должно было отразиться на Марке Морозове. В самом травоядном случае Морозова должны были на время отстранить от диссидентских дел – просто на тот случай, что КГБ в моём лице хочет через него выйти на всю сеть. Крайне жесткая реакция тоже был возможна, но я ни разу не слышал, чтобы диссиденты практиковали обычаи времен «Народной воли», в которой даже за подозрение в предательстве полагалась смертная казнь. Впрочем, эти ребята могли возродить ту практику в любой момент, и случай с Морозовым очень подходил для этого. Но я надеялся, что этот человек ещё жив.

Я поднял трубку и позвонил ребятам, которые занимались телефонами. Мне всё равно не сиделось на одном месте, но работа требовала именно этого. Так что прогулка в соседнее крыло нашего здания была хорошим паллиативом.

***

Наши технические службы могли хорошо собирать данные, но обрабатывать их не умели – или даже не собрались этим заниматься. Иначе они бы заметили, что Морозов только в понедельник звонил по трем прежним номерам – Якиру-отцу, его дочери и Алексеевой. Во вторник звонок был только один – Якиру. В среду появились два незнакомых номера, в четверг – ещё один, и все эти звонки были совершены очень рано, около семи утра, а потом телефон весь день молчал. Сегодня Морозов вообще никуда не звонил.

В сводке указывались владельцы неизвестных номеров, и мы с «моим» Ореховым могли кое-что о них рассказать. Четверговый номер принадлежал Вадиму Делоне, который после обмена Буковского на Корвалана написал стишок про хулигана – из безопасной заграницы, где КГБ до него не мог дотянуться. Этот Делоне проходил по нашим каналам, был, похоже, убежденным врагом советской власти, на горячем попадался регулярно и освободился из заключения всего с полгода назад. Телефоны со среды принадлежали таким же закоренелым диссидентам – это были некие Габриэль Суперфин и Юрий Шиханович. Оба раньше преподавали в вузах, Шиханович вообще учил студентов в МГУ математике, но к настоящему времени они уже сменили род занятий – в том числе и благодаря пристальному вниманию КГБ к их деятельности.

Я лично был уверен, что все эти люди так или иначе вовлечены в составление и распространение «Хроник». Возможно, они даже кормятся с этого альманаха – поскольку были лишены высокого дохода, который имели раньше, но вряд ли поменяли привычки.

Эта информация была интересной, но мне не давала ничего. Разрабатывать новых диссидентов Денисов мне определенно запретил, но дело Морозова с меня никто не снимал. Поэтому я начал действовать кружным путем.

Звонок в опорный пункт милиции района Перово оказался относительно результативным – я попал на участкового, который рассказал, что за прошедшие три дня никаких происшествий по указанному адресу не было. То же самое со станцией скорой помощи – вызовы к Морозову не фиксировались. Я думал позвонить ещё и в морг, но решил, что это уже слишком. Если Морозов отбросил коньки, значит, так тому и быть – дело будет закрыто и передано в архив, а я вернусь к своим музыкантам. Например, мой «Мишка» ещё в понедельник просил о личной встрече, но я волюнтаристски перенес её на следующую неделю. Этот ресторанный певец редко приносил хороший материал, зато был многословен, и я опасался, что после общения с Якиром и Денисовым не сдержусь.

В принципе, ситуация с Морозовым выглядела как минимум странно. В понедельник диссиденты привечали его, как обычно – он звонил им, уточнял возможность посещения, потом, видимо, ехал по нужным адресам, поздно вечером возвращался домой. Что-то случилось во вторник – то ли Якир наконец вспомнил, кто такой Виктор Орехов, то ли ещё что; узнать это из моего кабинета было невозможно. Скорее всего, в тот вечер Морозов никуда не поехал – и выяснил, что его планы меняются, только после обязательного вечернего обзвона своих контрагентов. В среду он попытался узнать, что случилось, у других известных ему людей, но, видимо, неудачно; в четверг попробовал снова – и, возможно, ему намекнули, что пока в его услугах н нуждаются, потому что в пятницу он уже никуда не звонил, но и на работу не вернулся. Я начал подозревать элементарный запой, в который ушел гражданин Морозов, и мне эта версия понравилась. Вот только подтвердить или опровергнуть её я опять же не мог. Для этого надо было ехать на его квартиру и всё выяснять на месте, но такого самоуправства мне Денисов точно не спустит.

Я мысленно вздохнул и взял трубку внутреннего телефона.

– Саня, Сам у себя? Не занят? Мне на пять минут, с важной информацией.

Я положил листок с данными прослушки в папку из кожзама, зачем-то поправил галстук...

– Я к Денисову, если что – не жди, – сказал я на вопросительный взгляд Макса.

***

Денисов меня принял не сразу – заставил помариноваться в приемной минут пятнадцать. Но я терпеливо ждал, внутренне готовясь к легкому пропистону от начальства. Серьезно меня ругать не за что, информацию я принес, возможно, важную, с дела Морозова меня никто не снимал. В общем, я чувствовал свою правоту, хотя и понимал – у нас в Конторе правым достается сильнее всего, особенно если их правота идет вразрез с желаниями начальства. Это был именно тот случай.

– Рассказывай, что там у тебя, только быстро, – он демонстративно посмотрел на наручные часы.

Я рассказал, постаравшись говорить только по делу, без собственных домыслов.

Денисов с тоской посмотрел на меня.

– Ох, Орехов... Вот как чувствовал – нельзя тебя к этим антисоветчикам подпускать, но решил-таки дать шанс, попробовать себя в настоящем деле. И получилось... получилось, как всегда. Лучше бы ты выполнил моё распоряжение и вернулся к своим артистам... зачем ты снова во всё это полез?

Я проговорил заготовленную речь про то, что планы утверждены и цели ясны. Денисов осуждающе покачал головой.

– Последний дурак бы понял, что я всего лишь забыл передать это дело по принадлежности, – сказал он. – А ты, Орехов, не дурак. Признайся, не дурак?

– Я тогда не стал уточнять по всем делам, товарищ полковник, – ответил я. – И я честно занимался своим направлением. Но сегодня сначала позвонил человек из конструкторского бюро Миля, а затем пришли данные прослушки. Я по собственной инициативе позвонил участковому и в скорую помощь... Всё. Не идти же к вам с пустыми руками?

Денисов промолчал, уставившись в стол. Думаю, он понимал, что я кругом прав, хотя хотел обратного, и подчиненному в таком положении сложно позавидовать. Я себе и не завидовал, а просто ждал, чем всё закончится.

– Почему ты так хочешь продолжать вести это дело? – наконец спросил он.

К этому вопросу я был готов.

– Личный интерес, товарищ полковник, – сказал я. – Меня пытались завербовать через этого Морозова... возможно, это была разовая акция, но я склоняюсь к тому, что через какое-то время на меня бы вышли снова, начали бы шантажировать и требовать предать своих товарищей. Поэтому я хочу разобраться в ситуации до конца – кто, зачем и почему именно я. Возможно, они что-то обо мне знают, о чем я сам не подозреваю, и тогда нам нужно что-то сделать с этим уязвимым местом. Если будет нужно, готов написать рапорт об увольнении из Комитета.

Денисов посмотрел на меня совсем другими глазами.

– В самопожертвование, значит, играешь? – ухмыльнулся он. – Не стоит, меня этим не проймешь. После твоих слов я точно должен тебя отстранить, потому что ты теперь оказываешься под подозрением, и передать дело Морозова другому сотруднику. Ну а по результатам будем делать выводы и по твоей дальнейшей службе. Так, кажется, положено?

Я кивнул.

– Так точно, товарищ полковник.

Я не то чтобы боялся этого увольнения из КГБ. В СССР имеются тысячи достойных профессий, образование у меня достаточно внятное, хотя, конечно, многие считают нашу Высшую школу чем-то вроде военного училища и не относятся к нему серьезно. Но я уже сейчас мог претендовать на определенные инженерные должности во многих НИИ, а если после трудоустройства пойти учиться выбранной специальности – например, заочно, – то и вовсе через несколько лет меня ждет повышение в должности и зарплате. Правда, было немного жалко терять ту устоявшуюся жизнь, которую мне оставил в наследство Виктор Орехов, да и с квартирой непонятно – хотя её как раз мне, скорее всего, оставят. Но в целом уход из Конторы мог быть и во благо.

Показывать этого я, разумеется, не стал. Просто ел начальство глазами и ждал решения своей судьбы.

– Эх, Орехов, Орехов... Нет в тебе огня. Я понимаю, почему его нет. Тебе нужно всё и сразу, и ты забываешь, что результат нашей работы – дело не сиюминутное, что он проявится не сегодня и не завтра, и даже не через год. Дай бог, если эти результаты увидят наши дети или внуки...

Полковник Денисов был хорошим человеком и хорошим сотрудником госбезопасности. Я был уверен, что его карьера ещё не завершилась – через несколько лет он наверняка окажется в центральном аппарате КГБ, возможно, станет одним из заместителей председателя Комитета... Он будет продолжать бороться с врагами советской власти, с каждым днём видя, что эта борьба всё больше похожа на агонию, что эти враги умножились в числе и уже не только собираются на диссидентских квартирах, но и расселись на всех этажах власти, от задрипанного министерства до самого ЦК и даже Политбюро. И мне было заранее жаль полковника – или к тому времени уже генерала – Денисова, который этот процесс будет наблюдать во всех возможных подробностях, но ничего сделать не сможет.

И что мне сказать Денисову? Что его дети и внуки увидят совсем другую реальность, в которой коммунизм превратится в ругательное слово, а коммунисты выродятся до товарища Зюганова, который сейчас секретарит в Орловском областном комитете комсомола и, в принципе, разделяет все установки руководящей и направляющей?

Денисов ещё что-то говорил, но меня словно выключили – я даже испугался, что на этом всё моё попаданство в Виктора Орехова закончится, и я очнусь на полу своей квартиры в Чертаново лежащим на полу, а рядом будет валяться ПМ, который я не смогу взять отказавшими руками. Но это наваждение быстро пропало – гораздо быстрее, чем так и несыгранный концерт из ненаписанных пока песен Цоя.

Я незаметно помотал головой, напоминая себе, для чего я пришел сюда.

– Товарищ полковник, я пришел не за этим, – вклинился я в небольшую паузу в его монологе. – Мне нужна ясность – продолжаю я заниматься этим делом или мне стоит передать все материалы Ветрову, а самому вернуться к артистам.

Вырванный из пучины мыслей Денисов секунд пять смотрел на меня очень недовольно. Но потом черты его лица смягчились.

– И что ты предполагаешь делать, если я дам санкцию на продолжение работы по Морозову?

– Съезжу к нему домой, посмотрю на месте, что там происходит. Я вообще уверен, что он просто запил от расстройства, но лучше убедиться, – сказал я. – Да и думаю, вы были правы – надо у него прямо спросить, откуда он узнал о моём месте работы. Это будет проще, чем любые другие способы.

– Ты же был уверен, что он не ответит, – напомнил мне Денисов.

– Я и сейчас не уверен, – кивнул я. – Но это как с обыском у Якира – он либо позвонит, либо сам поедет к тому человеку. Причем, думаю, сделает это сразу после того, как я уйду. На всякий случай стоило бы наружное наблюдение организовать, но, боюсь, уже не успеем. Пятница, вечер...

– Если нужно – всё успеем, – Денисов был сама уверенность. – Вот только тут я тебя не поддержу. Не поедет он сразу, сначала позвонит. А телефон мы и так отслеживаем. И не бойся, не опоздаем, в этих делах два дня туда-сюда роли не играют.

В принципе, в этом я был согласен с полковником – наши клиенты редко срывались с адреса проживания в сторону финской границы. Вроде было несколько случаев, когда они прятались по знакомым, но такие прятки всё равно очень быстро заканчивались в кабинете у следователя, у которого появлялся дополнительный рычаг давления на таких бегунов.

– Так...

Закончить я не успел. На столе Денисова прозвучал сигнал коммутатора, он поднял тяжелую черную трубку, послушал – и бросил:

– Пусть войдет, – и уже мне: – Твой Степанов, говорит, что срочно и по твоему делу.

Я удивился – Макс не знал, что я занимаюсь Марком Морозовым, не знал, как я на него вышел, и о служебных делах мы с ним говорили только в очень ограниченных рамках. Кто-то позвонил мне во время моего отсутствия и сообщил что-то, что Макс решил сразу доложить начальнику? Я чуть сдвинулся назад и посмотрел на дверь.

Макс вошел в кабинет почти строевой походкой, остановился у ножки Т-образного стола и сказал:

– Товарищ полковник, разрешите поговорить с Виктором?

Денисов благосклонно кивнул, и Макс сразу же лишился всего приобретенного в армии лоска.

– Вить, – каким-то странным голосом сказал он. – Олька звонила, Ирина твоя в больницу попала, вроде бы на неё напали...

– Известно, что случилось?

На «моей Ирине» я решил не акцентироваться – не та ситуация.

– Её по скорой привезли, она номер Ольки дала, из приемной позвонили, а она уже мне набрала.

– Ясно, что ничего не ясно... – пробормотал я, поднимаясь. – Юрий Владимирович, можно...

– Погодите, – Денисов жестом дал понять, чтобы я вернулся обратно. – Ирина – это та, что вывела тебя на Морозова?

Я заметил недоуменный взгляд Макса.

– Да, она, – подтвердил я. – Надеюсь, там ничего серьезного... но я съезжу, если вы разрешите, чтобы убедиться.

– Разрешу. Через минуту, – достаточно сурово сказал Денисов. – Если это она, то тебе стоит проверить, не связано ли нападение на неё с тем делом, которое мы обсуждали. Оно остается за тобой. Езжайте... оба-два. Степанов, у тебя, кажется, машина была? Отвези товарища – и считай, что это приказ. Можете заехать к этой… Ирине. Но потом – пулей к Морозову. Если что срочное – сообщайте. Всё понятно?

Мы вразнобой ответили, что всё поняли.

Хотя я опять не понимал Денисова и того, почему он решил, что это происшествие с Ириной связано с исчезновением Морозова. Впрочем, если это было так, я бы не стал завидовать моему диссиденту.