Спасите наши души

Глава 3. «В Пекине очень мрачная погода»

Хороший начальник умеет выжимать из подчиненных все соки, не выдавливая из них раба. Хороший подчиненный умеет поддерживать в начальнике иллюзию, что сока в нем уже не осталось, а вот раба – сколько угодно. Именно поэтому мы с Денисовым разошлись мирно и довольные друг другом – полковник считал, что он отмщен, поскольку два старлея будут вкладывать на выходных, как папы Карло, ну а два старлея – то есть я и Макс – были счастливы, что отползли малой кровью.

Макс в мою выдумку пока что глубоко вникать не стал. Ему хватило моих заверений, что всё под контролем, и что большую часть работы я беру на себя. Его же ждала Ольга – из памяти Орехова я извлек знание о том, что дела у этой парочки активно двигались к ЗАГСу, и совместная встреча Нового года была хорошим подспорьем на этой дороге. Правда, Макс зачем-то позвал и меня к ним в гости – он был в курсе, что у нас с Ириной не сложилось, и оставлять друга одного в такую ночь казалось ему неправильным. Но мне было недосуг вставать на пути счастья двух молодых людей, поэтому я легко отказался – а Макс легко принял мой отказ.

Так что домой я возвращался один, и у меня было время хоть немного перевести дух и обдумать ситуацию, в которой я оказался.

Несколько лет я был прикован к инвалидному креслу, и это заставило моё сознание измениться. Иначе и быть не могло, ведь моё тело, которым я всегда управлял с различной степенью легкости, теперь подчинялось мне условно – руки ещё слушались приказов, поступающих из мозга, а ноги – уже нет. Это было странное чувство, и я вряд ли продержался бы все эти годы, если бы не моя вторая половинка, которой впору было присваивать звание жены-героини за такой подвиг и награждать соответствующей медалью.

Сейчас моё сознание оказалось в совершенно чужом теле. Но оно слушалось меня... вернее, начало слушаться после пары приступов, так что по улице Дзержинского и проспекту Маркса я шел достаточно уверенно, хотя постоянно прислушивался к своим ощущениям. К тому же я давненько не ходил – и с каким-то неземным наслаждением переставлял ноги по асфальту, покрытому тонкой коркой льда, оставшемся после недавней оттепели. Кое-где дворники успели набросать песка, но далеко не везде, и приходилось ещё и выбирать место, на которое я поставлю подошву модного югославского ботинка.

Я даже не думал жаловаться на суровую судьбу. Всё, что со мной происходило раньше и произошло сегодня, могло быть заслужено, но могло быть и простой цепочкой совпадений, на которые человек не влияет никак и никогда. Я склонялся ко второму – всё же моя вера была очень условна; но и у верующих есть поговорка про человека, который предполагает, и Бога, который располагает. Человечество вообще с самого своего появления страдало фатализмом в острой форме, и у всех народов мира были боги, которые отвечали за судьбу. У древних греков – мойры, у римлян – парки, у викингов – норны, у славян – то ли судицы, то ли суженицы. И кто я такой, чтобы спорить со всем этим пантеоном?

Я и не стал, просто молча смирился, что теперь я имею внешность Виктора Орехова и могу пользоваться его памятью, что было очень кстати – непонятное поведение сотрудника нашей Конторы могло привести к очень серьезным разбирательствам и проверкам с неоднозначным для объекта, то есть меня, результатом. Правда, я уже подпрыгнул выше среднего со своей инициативой, но Денисов сам подсказал мне хорошее объяснение для любой комиссии – мол, вспомнил про институт поражения в правах, про американский закон об иностранных агентах, сложил два и два и получил четыре. Никто не докопается. Случайное озарение, в полном соответствии с представлениями древних о судьбе.

Я улыбнулся девушке, которую судьба посадила напротив меня в вагоне метро, и чуть прикрыл глаза, пытаясь выудить из памяти Виктора сведения о том, как живут обычные сотрудники КГБ в 1971 году.

***

Впрочем, и по данному вопросу товарищ Орехов многого сообщить не мог. По сравнению со средним здешним уровнем мой старлей жил очень хорошо. Три года назад ему выписали ордер на двушку-распашонку в новой девятиэтажке на Фестивальной – явно на вырост, с намеком на то, что неплохо было бы завести семью и остепениться. Ибо холостой представитель Конторы может стать целью для разработки врагом, особенно если имеет странные наклонности. Орехов ожиданий начальства пока не оправдал, но и наклонностей, тем более странных, не имел. С девушками у него складывалось в целом легко – но на длинной дистанции все кандидатки отваливались сами собой, не в силах вытерпеть ненормированный рабочий день и сложный характер. С Ириной, правда, он завязал сам – но и это сложилось само собой, не потребовав особых усилий с его стороны. Из его памяти я выудил, что он уже всерьез обдумывал идею создать семью с какой-нибудь девушкой, например, из машбюро – в учреждениях этого времени такой отдел был главным поставщиком невест, к тому же знакомых со спецификой службы. Но реализовать этот план он банально не успел – его место занял я, и теперь именно мне предстояло снова решать задачу, успешно решенную однажды, много лет назад. Причем я не мог пойти по знакомому пути – моя жена из будущего ещё даже не родилась, как и я сам...

Тут я вспомнил о своих родителях, и мои мысли свернули на новое направление.

Отец и мать в 1971 году ещё учились в школе, хоть и в старших классах. Отец родился в Нижнем, вернее, в нынешнем Горьком, мать – в Кирове, который смог сохранить своё название и обратно в Вятку по какой-то причине не превратился. Встретятся они как раз в Горьком, лет через пять – оба учились в институте иностранных языков и впоследствии очень гордились, что их сокурсником – пусть с другого факультета и на пару лет старше – был известный режиссер Алексей Балабанов. Потом в их жизни будет некий этап, когда они помотаются по европейской части страны, но к развалу СССР окажутся в Москве. И оба уйдут из жизни вскоре после завершения сытых нулевых, друг за другом, от болячек, заработанных в эпоху первоначального накопления капитала. От них останется квартира, которую мы с женой сумеем превратить путем обмена в просторную трешку – и когда в меня прилетел тот кусок кирпича, нам хотя бы не нужно было думать о том, где жить.

В общем, информации о родителях у меня было достаточно, чтобы найти их без особого труда – если не самому, то с помощью коллег из Горького и Кирова. Вот только я сомневался, что мне стоит их искать – по двум самым прозаичным причинам.

Из прочитанной фантастики я вынес знание о так называемом «эффекте бабочки», который во время путешествий во времени может привести к самым неожиданным последствиям. Например, я могу что-то сделать, родители не встретятся, я не появлюсь на свет, не попаду в прошлое, возникнет катаклизм, который сотрет из реальности всю Вселенную. Конечно, были и другие теории – по одной из них именно мой «присмотр» обеспечил их встречу в Горьком... но я в это не верил и склонялся к самому суровому варианту.

Но больше всего я боялся привлечь к родителям внимание своих нынешних коллег. Если я сделаю запрос в областные управления о конкретных людях, да ещё и школьниках, моё начальство однозначно воспримет этот неожиданный интерес подчиненного как странность и начнет присматриваться ко мне с повышенным рвением. А мы и так все ходили под колпаком – пусть не у Мюллера, как было в ещё не снятом фильме, а у своих, советских, но хрен редьки не слаще. Подвесят наружку, начнут изучать всё под лупой, могут и избить до полусмерти в подворотне, чтобы спровоцировать на что-то... нет, лучше не рисковать. Пусть мать и отец спокойно доживут до развала этой страны, а там посмотрим. В девяностые у тех, кто работал в КГБ, появилось много интересных возможностей, а контроль над сотрудниками серьезно ослаб. И если не зарываться и делиться, то можно было пройти между Сциллой и Харибдой беззакония и правосудия целым и невредимым.

В этот момент мои мысли снова уехали – на этот раз в сторону развала Советского Союза.

До этого события оставалось ровно двадцать лет без нескольких дней, и за это время, наверное, можно было сделать всё, чтобы никакого развала не случилось. Правда, это «всё» упиралось в вопрос, которым задавался ещё дореволюционный писатель Чернышевский – а что, собственно, делать? Мои старшие товарищи сходились на том, что спусковым крючком была элементарная борьба за власть, которую на всю страну развернули Горбачев с Ельциным – в какой-то момент они слишком увлеклись и не заметили, как ситуация стала необратимой. Но просто вывести этих двоих из уравнения было бессмысленной тратой ресурсов – не будет их, на их место найдутся желающие, и не факт, что новые лица удастся вовремя отследить.

Ещё говорили о том, что Брежнев не сумел обеспечить преемственность власти; впрочем, то же самое говорили и про Сталина, и про Ленина, да и про Хрущева – мол, уйди они вовремя, всё могло быть иначе. Правда, такие говоруны упускают одну мелочь – все эти люди были достаточно молоды. Ленин умер в 54 года, Сталин – в 74, Брежнев – в 75, а Хрущева отправили на пенсию, когда ему было 68. Да и не были они единоличными правителями, пусть со стороны казалось именно так – все годы советской власти у руля государства стоял вполне коллегиальный орган; сейчас он назывался Политбюро ЦК КПСС, и в нем заседало пятнадцать человек, отвечающих за все важнейшие направления деятельности огромной страны. Все годы Политбюро было монолитом – по крайней мере, для массовой аудитории, и как раз попытка Горбачева подмять его под себя, сделать проводником своей воли и привела к пресловутому ГКЧП и всем последующим трагедиям.

А ещё говорили, что власти СССР сильно опоздали с реформами – мол, нужно было ещё в семидесятые двигаться по китайскому пути, и тогда бы всё получилось. Правда, в семидесятые ещё и сам Китай по китайскому пути двигаться не начинал, да и потом долгое время было непонятно, во что это выльется. И было два коренных отличия Советского Союза от Китая. Во-первых, в СССР ни одна из западных стран не стала бы вливать сумасшедшее бабло почем зря – а Китай весь свой рост построил на американских инвестициях. А во-вторых, руководство Союза было буквально отравлено разоблачением культа личности, а потому посылать армию против безоружных – да и вооруженных тоже – демонстрантов категорически не хотело. Китайцы же спокойно выкатили на площадь Тяньаньмэнь танки, а потом пересажали уцелевших – без рефлексий и прочих колебаний. Горбачев же слишком ориентировался на мнение западных «друзей», которые подобное отношение к инакомыслящим не одобрили бы.

Мои мысли снова вильнули – на этот раз в сторону тех иноагентов, судьбу которых я собирался определять в самом ближайшем будущем.

На самом деле я не был абсолютно уверен, что советские диссиденты работают по заданию западных спецслужб. Во всех мемуарах бывших чекистов работа ведомства, в котором служил Виктор Орехов, выставлялась похожей на анекдот. Ведь Пятое управление КГБ СССР никогда не было многочисленным – во всех союзных, республиканских, областных и городских управлениях служило дай Бог тысячи три сотрудников, от девочек из машбюро до седовласых генералов с большим количеством звезд на погонах. Правда, и диссидентов – даже вместе с националистами всех мастей – считали не легионами; их было-то тысяч десять по самым смелым прикидкам. Вот эти некрупные армии времен Тридцатилетней войны и бегали по СССР друг за другом, играя в полицейских и воров – одни вели подрывную пропаганду среди себя же, а другие их за это сажали или выдавливали из страны.

Самое обидное, что сорок лет спустя мы в аналогичном подразделении занимались примерно тем же – небольшой кучкой гонялись за такой же кучкой диссидентов нового времени, а те азартно от нас скрывались.

Я чуть поморщился. Мне не понравились эти мысли – они делали мою жизнь и жизнь моих товарищей бессмысленной, а наши жертвы – бесполезными. Но факт оставался фактом: до конца искоренить подрывные элементы не удалось ни «Пятке», ни нам. И это было очень и очень обидно.

***

– Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Искаженный плохими громкоговорителями женский голос пробормотал знакомую речевку, и я вынужден был бросить свои мысли на самом интересном месте. До станции «Речной вокзал» доезжали многие – не только жители окрестных микрорайонов, пока ещё застроенных сталинскими и хрущевскими пятиэтажками или брежневскими девятиэтажками, но и обитатели Химок, Зеленограда и Долгопрудного – больших пригородов большой Москвы, в которые было очень сложно попасть и в далеком будущем. Я пропустил почти всю толпу, поднялся по эскалатору и оказался в новом для себя городе.

Район Лубянки почти не изменился за прошедшие годы – сейчас он выглядел лишь самую малость поскромнее, чем в мои времена. Тот же «Госужас», те же «Детский мир» и Политехнический музей, те же Большой и Малый театры, непременный ЦУМ и расположенная на другой стороне проспекта гостиница «Метрополь». Правда, сейчас ещё стоял на своем месте памятник задумчивому Дзержинскому, улицы назывались иначе, но я всё равно не терял ориентации в пространстве.

На «Речном» всё было иначе. Правда, я в этом районе бывал от силы раз пять, причем пару раз – добираясь до «Шереметьево», то есть бегом и не глядя по сторонам. Сейчас у меня было время, так что я остановился ненадолго. Позади был парк, на другой стороне улицы – выделяющиеся желтым кирпичом свежепостроенные башни Вулыха для каких-то не слишком крупных чиновников, в ближайшей к дороге в стилобате расположен большой универсам, который так и называется – «Универсам». И всю немалую площадь между двумя выходами занимали самые разнообразные и разноцветные автобусы – местные, московские, и междугородние. В основном, конечно, это были «ЛиАЗ-677», тоже относительно новые, их начали выпускать года четыре назад, но встречалась и продукция других автобусных заводов СССР.

До дома, в котором жил Орехов, идти было с километр; из его памяти я «вспомнил», что он всегда ходил пешком – что, впрочем, было даже логично. Виктор был молод, занимался спортом и поддерживал себя в хорошей форме, так что этот километр он буквально пробегал минут за десять – если учитывать время, потраченное на ожидание зеленого сигнала светофоров. Я не стал ломать традицию и тоже двинулся направо – вдоль парка, по тротуару. Правда, здесь снег убирали гораздо хуже, чем в центре, так что бежать я не стал – просто шел, стараясь не поскользнуться на всё ещё чужих ногах.

По дороге я рассматривал людей, и это было даже интереснее, чем глядеть на смутно знакомые здания. С модой сотрудников КГБ я уже ознакомился – одинаковые серые костюмы с большими отворотами и широкими гастуками-лопатами вырвиглазных расцветок; у меня, например, галстук был с черными, желтыми и белыми полосками, что, наверное, должно было напоминать знающему человеку про времена Российской империи. Ну и непременная дубленка, купленная при посредничестве ушлого коллеги Анатолия, у которого был родственник – директор комиссионного магазина на Калужской. В принципе, «мой» Виктор и сам мог организовать себе такого «родственника», но так было принято, и он не стал выделяться; услугами Анатолия не брезговал пользоваться и Денисов – но там всё было по высшему разряду. Впрочем, и мне было грех жаловаться – зимние ботинки из Югославии и пыжиковая шапка попали ко мне по тому же каналу.

Из воспоминаний Виктора я знал, что раз в неделю мне предстояло относить в расположенную на Смольной химчистку пару костюмов и рубашки – там их приводили в порядок гораздо лучше, чем это мог сделать холостяк с ненормированным рабочим графиком. Стиральная машина в квартире у Орехова присутствовала – обычная «Вятка», купленная опять же благодаря хорошим знакомствам в соответствующей среде; правда, пользовался Виктор ею изредка – не привык к подобной роскоши. К тому же она стояла в углу коридора, и для работы её нужно было затащить в ванную комнату, перегородив доступ к умывальнику. Впрочем, по нынешним меркам и это считалось роскошью – соаетские люди стояли в очередях за подобным новинками технического прогресса годами.

Большинство обычных прохожих мало выделялось из толпы – черные пальто, ушанки из кролика с подвязанными ушами или пуховые платки; правда, у женщин расцветки верхней одежды были поразнообразнее, некоторые щеголяли модными меховыми воротниками и большими вязаными сферами. Попадались и модники с модницами – первые подметали снег невообразимыми клешами и, несмотря на легкий мороз, демонстрировали огромные пестрые воротники своих рубашек, а вторые носили укороченные, выше колена пальто или дубленки и сапоги-чулки ярких расцветок. Но таких было немного.

В бытность здоровым человеком я привык к другой одежде – например, у нас не возбранялось прийти в Контору в джинсах. Ну а после травмы мне было не до моды – что жена натянула на мои ноги, то и носил. Сейчас же мне нужно было просто следовать здешним негласным обычаям, не слишком выделяясь из толпы своих сослуживцев. И лучше всего – действительно завести жену, чтобы она следила за этой областью человеческих взаимоотношений. К тому же на супругу можно многое свалить, если начальство вдруг заинтересуется, почему подчиненный не повязал на шею традиционную лопату, а косит под вымерших стиляг со своим узким шнурком вместо галстука.

За улицей Лавочкина я сделал остановку – вернее, зашел в ещё один универсам, открытый пару месяцев назад. Посетителей там было многовато, но я мужественно отстоял очередь и вышел на улицу с буханкой черного хлеба и странным тортом под банальным названием «Праздничный». Сладкого я, правда, не любил, но сейчас было слишком много поводов, чтобы либо напиться, либо побаловать себя чем-то вкусненьким. Начинать свою вторую жизнь с похмелья я не хотел, поэтому и остановился на тортике, с которым мне откровенно повезло – их принесли и положили на стеллаж прямо рядом со мной, и мне оставалось только протянуть руку, а потом позорно сбежать от рванувшей в мою сторону толпы. Стоять за чем-то другим я не стал – Виктор был товарищем хозяйственным, и в его квартире имелся какой-то запас продуктов, которых мне должно было хватить на первое время. Ну а потом... так далеко я пока не загадывал.

Я свернул с Фестивальной к своему дому, «вспомнил» номер подъезда – второй – и увидел Ирину. Ей было двадцать шесть, и она относилась к тем редким модницам, которых я уже видел по дороге от метро – красные сапожки в обтяжку, светлые колготки, розоватое пальто чуть выше колен, под которым – я был в этом уверен – надето ещё более короткое платье. Как я понял, мода на ультрамини пока ещё не ушла, но в КГБ она не приветствовалась, и наши сотрудницы носили юбки вполне приличной длины.

Меня Ирина не заметила – сегодня было, конечно, не так холодно, как вчера, когда температура опустилась ниже минус двадцати, но все равно зябко, да и легкий ветер добавлял пару градусов мороза. Поэтому девушка ходила туда-сюда перед моим подъездом, опустив нос в мех воротника и не глядя по сторонам. Наверное, я мог бы легко проскочить мимо, но решил не бежать от опасности, а встретить её лицом к лицу, как и подобает настоящему советскому офицеру.

Я подошел поближе, встал у неё на пути, а когда она подняла голову, просто сказал:

– Здравствуй, Ирина. Ко мне?