ГЛАВА 29

– Это врачиха, которая убила маму, – сказала Лейси, заливая молоком рисовые шарики у себя в миске.

Алек, нахмурившись, посмотрел через стол на свою дочь.

– Нет, – сказал он осторожно. – Она доктор, которая пыталась спасти жизнь твоей мамы.

Лейси подняла на него глаза.

– У мамы было всего лишь одно маленькое пятнышко крови на рубашке – больше ничего. Но когда врач поработал над ней, она до смерти истекла кровью.

У нее задрожала нижняя губа, и Алек видел, как Лейси пытается с ней справиться. Она опустила взгляд в миску, гоняя ложкой рисовые шарики в молоке. У корней ее волос уже отросла узенькая рыжая полоска.

– Лейс, – сказал Алек, – посмотри на меня.

Она попыталась: на короткий миг подняла на него глаза, но почти тут же отвернулась к окну.

– Дорогая, – он накрыл ладонью ее запястье, – мы никогда не разговаривали об этом, о том, что в действительности произошло в тот злополучный вечер.

Лейси выдернула руку.

– Она умерла, – сказала она, – и теперь это неважно.

– А я думаю, что это может быть важным. У меня было множество вопросов, и, я ручаюсь, у тебя тоже их предостаточно. Вот почему я познакомился поближе с доктором Саймон. Несколько недель назад я столкнулся с ней в студии. Она берет уроки у Тома – учится делать витражи – и я долго говорил с ней о том, что произошло с мамой.

Лейси смотрела на него. Носик у нее покраснел.

– У вас что-то вроде романа?

– Нет.

– Тогда, почему вчера вечером вы были вместе?

– Мы стали друзьями.

– Ты обнимал ее.

Он не знал, что ответить. То, что происходило вчерашним вечером, он не мог объяснить даже самому себе.

– Она замужем, Лейс, – сказал он. – Сейчас они с мужем живут отдельно, но, возможно, скоро они снова будут вместе. Ее муж – тот репортер, который написал статью о маме в журнале «Сискейп», помнишь?

Лейси сморщила нос.

– Он перепутал мой возраст.

– Да?

– Ты не помнишь? Он написал, что мне двенадцать. Две-над-цать! – Она округлила глаза. – А мне было тринадцать с половиной.

Алек улыбнулся ее негодованию.

– Ну, я думаю, что подобные ошибки происходят то и дело.

Лейси опускала ложку в молоко и вытаскивала обратно. До сих пор ни одного рисового шарика не попало в ее рот.

– Ну, – сказала она, – и о чем же вы говорили с этой докторшей вчера вечером?

– О маяке. – Алек откинулся на спинку стула. – Она собирается помочь нам в наших публичных дискуссиях. У нее много опыта в подобных вещах. Сегодня утром она поедет со мной в Норфолк.

Лейси закатила глаза и встала, собираясь вылить содержимое своей миски в раковину.

– Ты не собираешься это есть? – спросил Алек.

– Я потеряла аппетит. – Она пустила воду в миску.

– А кто такой Бобби? – спросил Алек.

– Друг. – Она старалась держаться спиной к нему, отправляя миску в посудомоечную машину.

– Почему бы тебе не пригласить его как-нибудь к нам в гости, чтобы я мог познакомиться с ним?

Лейси повернулась и хмуро взглянула на него.

– Тебе надо сменить образ жизни, папа. – Она вытерла руки бумажным полотенцем и вышла из комнаты.

Сворачивая на дорожку к дому Оливии, Алек улыбался. Она сидела на террасе в костюме цвета спелых абрикосов, который казался Неуместным на грубой деревянной террасе, но идеально подходил для интервью в Норфолке. Алек и сам был в костюме.

Он вылез из «бронко», обошел вокруг автомобиля, чтобы открыть дверцу для Оливии, и, увидев, что она улыбается, несмотря на вчерашний напряженный разговор, испытал немалое облегчение.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал он, снова садясь за руль. – Изысканно.

– Вы тоже, – сказала она. – Это первый галстук, который я вижу на вас. Он довольно милый.

Пока они по длинному мосту переезжали на материк, Алек гонял ее по истории маяка. Они успели пересечь границу штата Виргиния, прежде чем заговорили о прошлом вечере.

– Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение, когда мы столкнулись с Лейси, – сказал он. – Вы все еще сердитесь на меня?

– Нет. Я знаю, что для вас это была неловкая ситуация.

– Я пытался позвонить вам, чтобы извиниться, но ваш номер не отвечал.

Он несколько раз набирал номер ее телефона и в конце концов сдался. – Я отключила телефон.

Алек нахмурился.

– Чтобы я не мог дозвониться?

– Нет, Алек. – Она улыбнулась. Облупившийся нос очень молодил ее. – Репортерша из «Газетт» пыталась добраться до меня, а я не чувствовала никакого желания говорить с ней.

– О чем же она хотела с вами беседовать?

Оливия пожала плечами и отвернулась к окну. Посреди нефритово-зеленого поля стоял полуразвалившийся сарай.

– Не представляю себе, – сказала она.

Около полудня они добрались до Норфолка и перекусили в ресторанчике рядом с радиостанцией, где Оливии предстояло давать интервью. Она съела свой сэндвич с тунцовым салатом и несколько раз откусила от сэндвича Алека.

Он лукаво усмехнулся.

– Похоже, вы принадлежите к тем людям, у которых пробуждается зверский аппетит, когда они нервничают?

– Просто я ем за двоих, вы помните об этом? – сказала она и добавила, оправдываясь: – И я вовсе не нервничаю.

Он проводил ее до двери радиостанции, чувствуя себя виноватым в том, что оставляет ее в одиночестве ждать начала интервью, и направился в публичную библиотеку, где проходила встреча Друзей маяков Атлантического океана.

Выступая перед благотворной аудиторией, состоявшей примерно из тридцати фанатичных любителей маяка, он подумал, что ему легче, чем ей. Его слушатели были как нельзя более восприимчивыми, и к тому моменту, как он закончил, несколько мужчин и две женщины уже подписали чеки на значительные суммы для фонда спасения маяка. Ненадолго задержавшись, чтобы ответить на вопросы, Алек откланялся. Он сел в «бронко» и включил радио, чтобы послушать последние десять минут выступления Оливии. Она и Роб Мак-Кейн, который с ней беседовал, смеялись, и Алек понял, что все идет как надо.

– Очевидно, – сказала Оливия, – капризы природы лишь малая часть того, с чем нам приходится иметь дело. Любые решения, принимаемые в отношении маяка, влекут за собой и политические, и технологические, и экономические последствия.

Алек остановился у светофора, довольно улыбаясь.

– Но мне кажется, что идея дамбы имеет широкую поддержку, – сказал Роб Мак-Кейн. – Есть ли у этой поддержки политические мотивы?

– Не более чем у любого другого решения, – ответила Оливия. – Интерес к спасению маяка выше политических амбиций, и поэтому сбор средств стоит в стороне от политической борьбы партий. Мы получаем пожертвования от школьников и пенсионеров, от служащих и политиков. Ото всех, кто думает о спасении частицы нашей истории.

Алеку понравилось, что, говоря о комитете, она использовала слово «мы», и это несмотря на то, что обычно он испытывал чувства собственника в отношении маленькой группы энтузиастов спасения маяка, которую он сам организовал. После сегодняшнего интервью Оливия более чем заслужила право принадлежать к ней.

Она стояла на тротуаре перед радиостанцией, выглядывая «бронко». Интервью удалось как нельзя лучше. Помимо информации, полученной от Алека, она прочла еще кое-что и чувствовала себя спокойно и уверенно.

«Бронко» вынырнул из-за угла и подъехал к Оливии. Она забралась на место пассажира и обнаружила, что Алек улыбается.

– Я слышал заключительную часть интервью, – сказал он, вливаясь в транспортный поток. – Вы были великолепны.

– Спасибо, – ответила она, – мне это понравилось.

В машине было невыносимо жарко. Она хотела сбросить жакет, но сегодня утром ей пришлось заколоть пояс юбки, и она была ошеломлена тем, что длины английской булавки едва хватило на то, чтобы соединить крючок с петелькой. И теперь она не могла избавиться от жакета, как бы ни было жарко.

– Боюсь, кондиционер начинает сдавать, – сказал Алек.

Она приоткрыла окошко со своей стороны.

– А как у вас все прошло? – спросила она.

– Замечательно. Аудитория состояла из энтузиастов, но мне кажется, что с нынешнего дня все публичные дискуссии должны взять на себя вы. – Он взглянул на Оливию. – Вы меня просто очаровали. Не думаю, что я смогу поверить во всю эту чепуху насчет того, что вы не чувствуете себя уверенно вне отделения скорой помощи. По-моему, уверенность – ваше врожденное качество. Она улыбнулась.

– Учительница, к которой я переехала, когда сбежала из дома, руководила в нашей школе дискуссионным клубом.

Алек некоторое время помолчал.

– Так вы сбежали? Вы говорили, что ушли из дома, а не… – он посмотрел на нее. – Почему, Оливия? Почему вы так поступили? – Он спросил это очень мягким тоном. Любопытным, но не обвиняющим.

Оливия закусила нижнюю губу. Она не знала, как ему отвечать. Алек снова взглянул на нее, вопросительно подняв брови.

– Я думаю, рассказать вам сокращенную версию или все целиком.

– Я бы предпочел полную редакцию. Вам предстоит долгая дорога.

Она вздохнула, откинув голову на спинку сиденья.

– Ну, я ушла из дома – сбежала из дома – в тот день, когда была изнасилована. Я боялась вернуться назад и так никогда этого и не сделала.

– Но почему вы так вот вдруг, в один миг, порвали со своей семьёй? – Алек нахмурился, не отрывая глаз от дороги.

Довольно долго она молчала, пытаясь подобрать слова.

– Вам хочется об этом рассказывать? – Он взглянул на нее.

– Да.

– Тогда попытайтесь.

– Слишком жарко, – сказала она и сама услышала в своем голосе детскую интонацию.

Алек переключил издыхающий кондиционер на следующее деление, и тот изрыгнул поток легкого прохладного воздуха. Они проезжали через Чизепик, мимо ресторанов быстрого обслуживания, больницы, одной из тех, куда она обращалась, когда решила покинуть «Вашингтон Дженерал», но тогда предложение из Аутер-Бенкс пришло первым.

– Дом, в котором я выросла, был настоящей крысиной дырой, – начала она. – Там было невероятно тесно: всего лишь одна спальня, которую я делила со своими братьями. Моя мать спала на диване в гостиной, или, правильнее сказать, она напивалась там до потери сознания. После смерти отца она так никогда и не вышла замуж. Она была… грузной и говорила, что единственный мужчина, который может уместиться на диване рядом с ней – «Джек Дениэлс». – Оливия почувствовала, как ее губы кривятся в улыбке. Она взглянула на Алека, который смотрел на машины перед собой, не меняя хмурого выражения лица.

– В тот день я поздно вернулась из школы. Была зима, и я помню, что на улице уже стемнело. Парень, который жил с нами по соседству – Натаниэль, сидел в нашей комнате вместе с моими братьями. Начнем с того, что я чувствовала себя неловко рядом с ним, так как он был необъятных габаритов. Ему было семнадцать, и он был, наверное, шести с половиной футов роста и двухсот пятидесяти фунтов веса, а его любимым развлечением была стрельба по кошкам и собакам из духовушки. Как бы то ни было, вся троица тут же замолчала, и я поняла, что они что-то замышляют. Я попыталась выйти, но Эвери закрыл дверь, а Натаниэль стал заходить сзади, приговаривая, что я хорошо выгляжу, и что я действительно… сформировалась – вот, что он говорил. Обходя вокруг, он стал прикасаться ко мне. Всего лишь слабые прикосновения… – кончиками пальцев она на секунду коснулась плеча Алека, – …вот так, но по всему телу и неожиданно для меня. Я не знала, где он прикоснется в следующий раз. Он по-настоящему страшил меня. Пытаясь открыть дверь, я начала драться с Эвери. Было время, когда я вполне могла его побить, но теперь он стал слишком силен для меня – тогда ему было уже почти семнадцать – и он просто смеялся. Кто-то из них сказал что-то, не помню, что именно, но я поняла: я была частью сделки. Натаниэль что-то для них сделал, или что-то дал им, а я была платой.

– Господи! – сказал Алек.

Кондиционер снова начал сдавать. Ей едва хватало воздуха. Она еще на несколько дюймов приоткрыла окно, но шумный жаркий воздух был невыносим, и она снова подняла стекло.

– Вдруг Эвери схватил меня, держа за руки спиной к себе, а Натаниэль рванул блузку у меня на груди, – пуговицы ее блузки дробью застучали по деревянному полу, покатившись Под кровать и комод. – Я сражалась, как сумасшедшая, пинала его ногами, но он, казалось, даже не замечал этого. Он задрал мой лифчик наверх, – она отвернулась к окну, заново переживая острую боль своего унижения. Лишь незадолго до этого она начала уходить переодеваться в стенной шкаф, скрываясь от глаз своих братьев.

– Оливия. – Алек покачал головой, сворачивая около высокой, небесно-голубой водонапорной башни. – Не надо рассказывать дальше. Я не должен был вас спрашивать.

– Я сама хотела, чтобы вы спросили. – Она хотела рассказать ему все это, излиться. – Я хочу, чтобы вы поняли.

Он кивнул.

– Хорошо.

– Натаниэль начал хватать меня за грудь. Он был груб и омерзителен. Я стала звать свою мать. Но это было бесполезно, и я принялась кричать Клинту, чтобы он помог мне, но тот неподвижно сидел на кровати, уставившись в пол. Дальше помню, что я оказалась на полу, и Эвери как-то затянул мою блузку назад – так, что я не могла двинуть руками. – Оливию била дрожь. – Это было самое ужасное: я не могла воспользоваться ни кулаками, ни ногтями. Я и сейчас еще… не выношу, если у меня нет свободы движений. Однажды Пол, когда мы занимались с ним любовью, задержал мои руки сзади, конечно, не для того, чтобы меня испугать, у него и в мыслях такого не было, но я начала кричать.

Пол плакал, когда понял, что вызвало у нее такой прилив ужаса.

– Бедный Пол, – сказала она. – У него не было ни малейшего представления о том, что он на самом деле делает.

Она прислонилась виском к теплому стеклу автомобиля и неловко подвинулась на сиденье автомобиля. Скоро ей захочется в туалет. Ее мочевой пузырь в эти дни, казалось, был постоянно полон.

– И Натаниэль, – продолжала она, – задрал мне юбку, стащил с меня трусы, а Эвери запихнул их мне в рот, чтобы я не могла кричать. Мне казалось, что я задыхаюсь, и это было так… унизительно. Я со всей силой пинала Натаниэля, и в конце концов Эвери сказал Клинту, чтобы тот помог держать меня. – Она посмотрела на свои руки на коленях, и глубоко в груди снова ожила давняя боль. – Когда я вспоминаю об этом, мне жалко Клинта.

Она навсегда запомнила смущение на лице своего близнеца, когда тот пытался решить, кому он должен продемонстрировать свою верность. Год назад это наверняка была бы Оливия, но теперь, в четырнадцать, одобрение старшего брата означало для него все.

– Сам плача, он все же опустился на пол и держал мою ногу, а Эвери держал другую.

Натаниэль великаном маячил над ней, и в ее воспоминаниях эта сцена прокручивалась как в замедленном кино. Его мясистая рука расстегнула молнию на брюках и забралась внутрь штанов, чтобы извлечь огромный, прямой, как кинжал, пенис. Она снова закричала, но звук утонул в материи, заполнивший ее рот.

– Следующее, что я помню – это все его двести пятьдесят фунтов на мне и то, как он не мог войти внутрь, – он толкался в ее неподатливое тело, а его лицо наливалось краской досады. – Он сказал, что такое впечатление, будто пытаешься трахнуть кирпичную стену, и я не прекращала молиться, чтобы он сдался, но он не сделал этого. Я кричала и давилась, и не могла использовать свои руки. – Она подняла руку к горлу. – Он был чудовищно тяжелый и буквально раздавил меня. Я помню, как Клинт говорил: «Может быть, ты бросишь это дело, Нат?» – но не думаю, что Натаниэль слышал его. В конце концов, – она передернула плечами, – я почувствовала, что меня как будто… раскололи. Боль была такой сильной, что я, очевидно, потеряла сознание, потому что, когда пришла в себя, была одна в комнате. Юбка и ноги у меня были испачканы кровью. Кровь была также и на ручке двери.

Алек снял правую руку с руля и протянул к Оливии, вложив пальцы в ее ладонь. Большим пальцем он погладил тыльную сторону ее руки, и Оливия благодарно сжала его руку.

– Я сбежала к Эллен Дэвидсон, моей учительнице. Я не рассказывала ей о том, что случилось. Никогда. Но, должно быть, она как-то догадалась. Она вела себя так, как будто ждала, что я появлюсь. У нее в доме была свободная комната, приготовленная постель и все остальное. Я просто поселилась у нее, и она перевела меня в школу подальше от моего дома. С тех пор я больше ни разу не видела никого из своей семьи.

– Слава Богу, Оливия.

– Я беспокоилась о Клинте, – сказала она, – но после того, как ушла из дома, я думала только о Себе. О смерти своей матери я узнала, когда уже училась на первом курсе колледжа. Я понимала, что должна вернуться и убедиться, что с Клинтом все в порядке, но я просто не смогла. Я так боялась Эвери, и… – она сморщила нос, – мне казалось, если я после всех моих трудов, направленных на то, чтобы выбраться оттуда, вернусь, то снова застряну там и стану прежней, запуганной Оливией. Я понимаю, что в этом нет никакой логики, но, тем не менее…

– Как вы могли продолжать беспокоиться о Клинте после того, что он сделал? – прервал ее Алек.

– Строго говоря, он не принимал участия во всем этом.

Алек резко повернул к ней лицо.

– Что вы хотите этим сказать? Он же держал вас в то время, как другой мужчина насиловал.

– Но он…

– Вы говорили, что он лишь немного отставал в развитии. Он что, не понимал разницы между хорошим и плохим?

– Да, но… Пол говорил, что я должна дать ему шанс искупить свою вину, что тогда он был ребенком и…

– Нет. – Алек сильно сжал ее руку. – Это слишком тяжкий проступок, чтобы простить его когда-либо.

Оливия закусила губу.

– Энни никогда бы не отвернулась от своего брата, – сказала она, – независимо от того, что произошло в прошлом.

– Энни совершала множество глупостей во имя благотворительности.

– Но я была нужна Клинту. Встав на ноги, сделавшись врачом, я действительно должна была попытаться встретиться с ним. Эвери наверняка был не в состоянии позаботиться о нем. Даже его собственная мать была не в состоянии. Мы жили в клоаке, Алек. Если бы вы увидели, где прошло мое детство, вам бы стало плохо, а я просто оставила его там гнить. – Она вытащила руку из ладони Алека и убрала со лба челку. – Пару лет назад Эллен написала мне, что до нее дошли слухи о его смерти. Скорее всего, он стал алкоголиком, как наша мать. Никто никогда не говорил ему, что это может его убить. Если бы я помогла ему, он, возможно, все еще был бы жив. – Она посмотрела на Алека. – Я бросила его.

– Чтобы выжить. Какого черта, ведь у вас не было выбора!

Оливия закрыла глаза, стремясь впитать в себя его слова, поверить в них. Она вздохнула.

Мне нужно в туалет. – Она опустила козырек, чтобы посмотреть на себя в зеркало и застонала, увидев свое отражение. Нос покраснел, тушь потекла, оставив на щеках длинные серые полосы.

– Мы остановимся на ближайшей заправочной станции, – сказал Алек.

Он ждал ее на стоянке возле маленькой заправочной станции. Протерев стекло «бронко», он, прежде чем вернуться за руль, снял пиджак и галстук. С кондиционером действительно было что-то серьезное.

Он не мог освободиться от картины, стоявшей перед глазами: братья Оливии, удерживающие свою сестру на полу, пока семнадцатилетний забулдыга насиловал ее, только в воображении Алека это была его дочь. Может быть, Оливия накануне вечером была права, когда говорила, что с Лейси надо обращаться построже. Он понятия не имел, где и с кем она проводит время по вечерам. Он помогал ей не больше, чем Оливии ее мать, которая валялась на диване, напившись до потери сознания.

Оливия вернулась в машину с чисто вымытым лицом без малейших следов макияжа. Ее недавний загар уже сошел, и она снова стала анемично бледной. Зеленые глаза и темные ресницы эффектно контрастировали с белизной кожи. Однако она совершенно не утратила своего очарования, а может быть, даже напротив – стала еще интереснее.

– У вас все в порядке? – спросил он, когда она застегнула ремень безопасности.

Оливия кивнула. На лбу у нее выступил пот, и челка прилипла к коже.

– Почему бы вам не снять жакет?

– Не могу. Юбка застегнута на булавку.

Он захохотал – озорно и доброжелательно – однако Оливия даже не улыбнулась.

– Вы думаете, что для меня это имеет какое-то значение? – спросил он. – Снимите его, здесь чертовски жарко.

Он придержал жакет, пока она, наклонившись, вытаскивала руки из рукавов.

– Вам лучше? – спросил он, и Оливия кивнула.

Они снова тронулись в путь. Оба молчали, и прошло несколько минут, пока он понял, что она плачет, отвернувшись лицом к окну, почти неслышно всхлипывая. Он съехал на обочину и выключил зажигание.

– Оливия. – Он отстегнул ремни безопасности и притянул ее к себе. Она прижалась к нему, и под тонкой белой блузкой он почувствовал влажность ее кожи.

– Извините, – сказала она, когда смогла говорить. Она слегка отодвинулась от него, опустив лицо, и его губы коснулись ее макушки. Он закрыл глаза и поцеловал теплый шелк ее волос.

– Я так давно не говорила об этом, – сказала она. – Я даже не думала об этом. – Она подняла на него глаза. На темных ресницах блестели слезы. – Вы убедили меня в том, что я ничего не могла сделать для Клинта. Я вам очень благодарна. Я всегда думала, что должна постараться быть как-то выше того, что произошло со мной, отбросить прошлое и помочь ему, но…

– Но вы знали, что не сможете сделать это и одновременно заботиться о себе.

Она кивнула.

– Господи, это счастье, что меня изнасиловали. Благодаря этому я выбралась оттуда.

– Нет, – сказал он. – Это не счастье. Вы нашли бы какой-нибудь другой способ вырваться из этой грязи.

– Не знаю. – Оливия отодвинулась обратно на свое сиденье и закрыла глаза. – Я выбралась оттуда благодаря этому, но заплатила непомерную цену. – Она устремила отсутствующий взгляд в никуда. – Я шарахалась от мужчин, боялась секса, и мне казалось, что я ничего не стою.

Алек изучал ее твердый профиль.

– Однако и с этим вы справились, не правда ли? Она кивнула.

– Тут мне помог Пол. Он был просто невероятно терпелив.

Да. Именно таким Алек себе его и представлял. Оливия улыбнулась, но ее глаза все еще сохраняли отсутствующее выражение.

– Я была очень нервной, – сказала она. – У меня в голове засело, что я так до конца и не вылечилась после изнасилования, что я не могу никому позволить прикоснуться к себе или заняться со мной любовью, потому что не знаю, как буду реагировать на это физически и эмоционально. Пол оказался первым человеком, которому я смогла довериться и который поддержал меня. Я очень хотела заниматься с ним любовью, и тем не менее нам потребовалось четыре или пять вечеров, чтобы… завершить акт. Каждый раз он продвигался чуть дальше, прежде чем я каменела. – Белые щеки Оливии быстро заливались краской. Она взглянула на Алека. – Я вас не смущаю?

– Нет. – Его голос прозвучал гораздо тише, чем ему хотелось бы, почти как шепот. – Мне нравится вас слушать, и очень хорошо, что вы время от времени напоминаете мне о Поле, потому что иногда, когда я с вами, я забываю о его существовании.

Прежде чем продолжить, она некоторое время смотрела ему в глаза.

– Он писал стихи, – сказала она. – Каждый день он появлялся с новым стихотворением, отмечая таким образом прогресс в наших отношениях. Иногда стихи были милыми и трогательными, иногда метафоричными: охотник с копьем приближается к добыче, – она засмеялась. – В конце концов нам это удалось. Мне было двадцать семь лет, и это был первый оргазм в моей жизни. И я не представляла, что он может быть таким… мощным.

– Вы кончили в первый же раз? – Алек понял, что вопрос бестактен, когда он уже слетел с его губ, но Оливия, казалось, этого не заметила.

– Да, – сказала она. – У меня с этим нет никаких проблем, я по-другому и не умею.

– Вы счастливая. Энни… – Алек заколебался, обнаружив, что не может говорить об этом также свободно, как Оливия. – Для Энни это всегда было непросто, хотя через некоторое время я понял, что она не придает этому особого значения. Она говорила, что для того, чтобы ей было хорошо, она должна чувствовать близость, а секс – это лишь побочное явление.

Оливия нахмурилась.

– И все годы вашего брака вам приходилось сдерживать свои сексуальные чувства?

– Нет. Вы забываете, что я был женат на самой щедрой женщине в мире. Я всегда получал то, что мне было нужно. – Его внезапно охватило чувство вины за слишком откровенное обсуждение Энни. Он слабо улыбнулся. – Не могу поверить, что мы говорим на подобную тему.

Оливия улыбнулась ему в ответ. Она потянулась, выбросив руки перед собой, и вздохнула.

– Как насчет обеда? – спросила она. – Я ужасно хочу есть, и мне не помешало бы подышать свежим воздухом.

Они остановились, чтобы пообедать, переключившись на безопасный разговор о маяке и о своих сегодняшних публичных выступлениях. Когда они снова сели в «бронко», Оливия уснула, пристроив голову между спинкой сиденья и окном. Он разбудил ее, когда они переезжали через мост перед Китти-Хок. Закат был слишком прекрасен, чтобы его пропустить. Их накрывал купол золотисто-лилового неба. Они открыли окна, наполняя салон «бронко» сырым вечерним воздухом и запахами залива. Оливия отстегнула ремень безопасности и, встав на колени, развернулась, чтобы посмотреть в заднее окно. Вдоль икры, обтянутой чулком, тянулась тонкая дорожка спущенной петли, а блузка так трогательно топорщилась над поясом юбки, заколотым английской булавкой, что он протянул руку и, едва касаясь, провел тыльной стороной ладони по ее волосам.

Когда они въехали в Китти-Хок, она снова села, и Алек свернул на кроутанское шоссе, в сторону дома.

– Вам не будет тяжело провести сегодняшний вечер в одиночестве? – спросил он.

– Нет. – Она полезла в сумочку за ключами. – После того, как вы меня разбудили, я вдохнула воздух Аутер-Бенкс и теперь чувствую себя гораздо лучше. – Она снова откинула голову на спинку сиденья и посмотрела на него. – Даже несмотря на то, что здесь у меня всего один-единственный друг – а именно вы, я чувствую, что Аутер-Бенкс – мой дом.

Алек улыбнулся ей. Вдруг, поддавшись внезапному порыву, он развернулся на ближайшем перекрестке и поехал в обратную сторону.

– Что вы делаете? – спросила Оливия.

– Я отвезу вас в одно место. Вы заслужили право увидеть его.

– Маяк! – воскликнула она, когда он свернул с шоссе направо в сторону Кисс-Ривер.

Дорога, которая вела к маяку, была не освещена, и деревья, выстроившиеся вдоль нее, образовывали серо-зеленый тоннель для «бронко». Алек заехал на маленькую стоянку, окруженную со всех сторон неясно вырисовывавшимися в темноте кустами черники. На Кисс-Ривер быстро опускалась ночь, и маяк уже действовал. Он вспыхнул, когда они вышли из «бронко», осветив белое, охваченное каким-то благоговейным трепетом, лицо Оливии.

– Здесь страшновато, – сказала она.

Дом смотрителей стоял абсолютно темный, и они никого не видели, пока шли через поле, заросшее дикими травами. Оливия запрокинула голову, рассматривая маяк.

– Двести десять футов – это гораздо выше, чем мне представлялось.

Алек достал связку ключей и выбрал один из них. – Предполагается, что у меня его нет. Мери Пур дала его Энни много лет назад.

Он открыл дверь и зашел в темный коридор, шаря по стене в поисках выключателя.

– Боже мой! – воскликнула Оливия, когда свет заполнил коридор и осветил винтовую лестницу. Она подошла к ней и посмотрела вверх. – Двести семьдесят ступеней.

– Пожалуй, вам лучше подниматься по ним без каблуков. – Он подождал, пока она скинет туфли, и начал подниматься. – Надеюсь, вы не страдаете головокружениями? – Его голос эхом отражался от наклонных стен из белого камня.

Оливия посмотрела вверх на залитую жутковатым светом спираль ступеней.

– Думаю, сейчас мы это выясним, – ответила она. Они остановились на третьей площадке, чтобы Оливия могла перевести дыхание. Через узкое окошко можно было разглядеть лишь очертания дома смотрителей, стоящего в темноте.

Спираль лестницы закручивалась все туже, и Алек слышал дыхание Оливии также хорошо, как свое.

– Мы почти добрались, – сказал он.

Они вышли на узкую площадку. Алек открыл дверь, ведущую на галерею, и отступил в сторону, пропуская Оливию вперёд.

– Это потрясающе! – воскликнула она. Теплый ветер дул им в лицо. Она запрокинула голову. – Посмотрите, как мы близко к звездам. Ах! – Она испугалась, когда прямо у них над головами вспыхнул сигнальный огонь маяка, и Алек засмеялся.

Облокотившись на перила, он смотрел на океан. Луна освещала воду, и волны напоминали мерцающие полоски серебра, несущиеся к берегу.

– Один раз я запер нас с Энни здесь на ночь, – сказал Алек. – Я выкинул за перила ключ от этой двери.

– Нарочно? – Оливии казалось невероятным, что ему могла прийти в голову такая сумасшедшая идея.

– Да. Мы не могли спуститься вниз до самого утра, пока ни пришла Мери Пур. и ни выпустила нас.

Эти воспоминания вызвали у него улыбку. Он вдруг почувствовал, что Энни где-то рядом, и если бы не присутствие Оливии, он мог бы поговорить с ней.

Оливия облокотилась на перила рядом с ним.

– Спасибо вам. Спасибо, что позволили мне побывать здесь. Я понимаю, вы считаете маяк вашим с Энни.

Он кивнул, признавая правильность ее слов.

– Пожалуйста.

Они наблюдали за огнями кораблей, проплывавших далеко на горизонте. Алек глубоко вздохнул, последний раз наполняя легкие соленым морским воздухом.

– Вы готовы спускаться вниз?

Оливия кивнула и через дверь снова шагнула на площадку, однако внимание Алека привлекло что-то на земле.

– Одну минутку. – Он обошел по галерее вокруг башни и, ухватившись руками за железные перила, стал всматриваться в темноту между домом смотрителей и деревьями. Вспышка света прорезала пространство между ним и землей, и в этом чистом белом свете он увидел бульдозер, стоявший рядом с двумя свежими, глубокими шрамами на земле.

Алек проводил Оливию до двери. Он протянул к ней руки, и она шагнула в его объятия. Он нежно поцеловал ее в висок.

– Спасибо за вашу помощь, – сказал он. Она отступила от него и улыбнулась.

– Это вам спасибо. Пожалуй, вы сделали для меня больше, чем обещали. – Она отперла дверь, и еще раз повернулась к нему. – Вы можете не звонить мне сегодня, Алек.

– Вы хотите сказать, что вам на сегодня уже достаточно общения со мной?

– Нет, – она поколебалась немного, – просто сегодня я чувствую близость, появившуюся между нами, и не уверена, что это хорошо.

Его сердце сжалось, когда он подумал об Энни. «Ты будешь ждать год?» Он кивнул.

– Тогда поговорим завтра.

Когда он вернулся к себе, в доме было пусто. Он разогрел в микроволновой печи кусок замороженной пиццы и сел за кухонный стол, намереваясь поужинать. Перед ним лежала утренняя «Бич газетт». В ней, на первой странице, в верхнем правом углу была фотография Энни. Алек отложил пиццу и взял в руки газету. Заголовок был выделен огромными буквами:

ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ В КИЛЛ-ДЕВИЛ-ХИЛЛЗ ОБВИНЯЕТСЯ В СОКРЫТИИ ПРИЧИН СМЕРТИ ЭННИ О'НЕЙЛ

Он прочитал статью дважды, его руки непроизвольно сжались в кулаки. Потом он взял ключи от машины и вылетел из дома.

Загрузка...