ГЛАВА 32

Следующие два дня к ней отправляли только туристов, приходивших в отделение скорой помощи, потому что местные жители, по крайней мере, те из них, кто считал себя принципиальными, отказывались идти на прием к врачу, лишившему их Энни О'Нейл.

Во вторник, после злобного выпада Джонатана, появившегося в «Газетт», Майкл Шелли попросил ее заглянуть к нему. Когда она вошла в его кабинет, он разговаривал по телефону и жестом предложил ей сесть. Майкл слушал своего собеседника, а она тем временем разглядывала глубокие морщины на его лбу. Что бы он ни собирался ей сказать, вряд ли это было что-то приятное.

Эти дни она чувствовала себя очень одиноко, несмотря на сдержанную симпатию большей части персонала отделения скорой помощи.

– Мы – за вас, – сказала ей Кейти Брэш.

– Мы знаем, через что пришлось вам пройти в тот вечер, – добавила Линн Уилкс.

Но они говорили это шепотом, словно боялись выразить свою поддержку публично. У Джонатана тоже были свои союзники, люди, которые следили за каждым ее движением и ждали, чтобы она совершила очередную ошибку, принимая решение.

От Пола не было никаких вестей с тех пор, как он уехал в Вашингтон. Алек тоже не звонил с того вечера, когда она стояла перед ним обнаженная и полная желания. Вспоминая об этом, она внутренне сжималась. Он был вполне серьезен, говоря, что они должны избегать друг друга. Пару вечеров она лежала в постели, ожидая десяти тридцати и надеясь, что вот-вот зазвонит телефон. В конце концов она засыпала и пробуждалась утром с мыслью, что он так и не позвонил. Может быть, сейчас он проклинает ее вместе со всеми.

Майкл повесил трубку и устало улыбнулся ей.

– Я хочу показать тебе кое-что, что я получил сегодня утром, – сказал он. Он извлек из большого конверта несколько листов бумаги и подтолкнул их к Оливии. – Петиция. Триста подписей. Все настаивают на твоей отставке. Точнее, я полагаю, просят, чтобы я заставил тебя уйти в отставку.

Она посмотрела на желтую разлинованную бумагу. В верхней части первого листа кто-то напечатал: «В связи с оказанием неадекватной медицинской помощи, которая привела к смерти ценного члена нашего общества Энни Чейз О'Нейл, нижеподписавшиеся граждане требуют отставки Оливии Саймон, доктора медицины».

Она переворачивала листы – один, второй, третий, пытаясь определить, нет ли среди множества других подписи Алека, но не могла быстро прочитать их, и имена уже начали расплываться перед глазами. Она взглянула на Майкла.

– У меня нет ни малейшего желания просить тебя уйти, Оливия. Но я подумал, что тебе следует знать, с чем мы столкнулись. Мне очень жаль, что вся эта история вышла из-под контроля.

Майкл сделал свое собственное заявление для прессы. И хотя он полностью отрицал какое бы то ни было сокрытие фактов, в выборе слов он был сдержан и осторожен. Оливия могла это понять. В его положении он должен был думать не только о медицине, но и о политике. И он не мог просто так пренебречь общественным мнением. В любом случае, что конкретно он говорил, не имело значения – люди все равно слышали только то, что хотели слышать. Даже по прошествии многих месяцев им нужен был козел отпущения, кто-то, кого можно было бы обвинить в потере их обожаемой святой Анны.

– Ты говорил с ее мужем? – спросила Оливия. – Тебе известно, что он думает по этому поводу?

– Ну, я не думаю, что он стоит за этой петицией. И мне хотелось бы надеяться, что сейчас он не ведет переговоров со своим адвокатом.

– Майкл, мне очень жаль.

– Не обращай внимания! То, что ты сделала, было, возможно, неразумно с точки зрения ответственности, но требовало определенной смелости. Я вовсе не уверен, что у меня хватило бы характера сделать здесь для нее что-либо подобное.

Он вышел из-за стола и проводил ее до двери.

– Держи хвост морковкой, – сказал он. Майкл показал на петицию на своем столе. – Я подумаю, что с этим можно сделать. А ты просто сосредоточься на своей работе.

Вечером она заехала в студию, чтобы показать Тому рисунок для своего нового витража: разноцветные воздушные шары, парящие над зеленым лугом. Это было несколько сложнее того, чем занималась до сих пор. Она уже представляла, как эта композиция будет смотреться на окне детской.

Когда она вошла в студию, Том оторвал глаза от рабочего стола.

– Привет. – Она достала рулон миллиметровки из тубуса. – Как жизнь?

– Трудно сказать. – Голос Тома звучал натянуто, и когда Оливия посмотрела на него, он сложил руки на груди.

– Что-то не так?

– Я много думал об этом, Оливия, – сказал он. – Я не уверен, что смогу учить вас дальше.

Глядя на него, она спрашивала себя, стояла ли его подпись под петицией.

– Это из-за того, что обо мне сказал Джонатан Крамер?

– Это из-за того, что я не знаю, чему верить. Потому что я считаю, что вы рисковали жизнью моего очень близкого друга. Очень дорогого друга. – У него в глазах стояли настоящие слезы, готовые скатиться с бесцветных ресниц.

Оливия подбоченилась, остановившись прямо против него.

– Я сделала для нее все, что могла, Том: Я не убивала ее. Мне кажется, люди обвиняют меня, потому что Захария Пойнтер слишком далеко и его нельзя увидеть. Если они будут обвинять его, это не даст им никакого удовлетворения. Поэтому козлом отпущения стала я. Но я клянусь вам, Том, я сделала все, что могла.

– Может быть, вы и сделали, Оливия. Я не могу судить. Я только знаю, что не смогу сидеть с вами здесь неделя за неделей, позволяя использовать стекло и инструменты Энни, ее…

– Хорошо. – Она взяла тубус. – Вы приняли решение.

– Я могу назвать вам нескольких художников, у которых вы можете учиться. Но должен предупредить, что круг художников здесь весьма узок, и я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь из них захочет взять вас прямо сейчас.

Она убрала миллиметровку обратно в тубус и без лишних слов покинула студию, не придержав за собой дверь, которая со страшной силой хлопнула у нее за спиной. Несколько человек на стоянке обернулись в ее сторону. Знали ли они, кто она такая? Знали ли это все вокруг? Она села в машину и, на тот случай, если за ней кто-нибудь наблюдает, выехала на улицу, прежде чем разрыдаться.

На следующий день она дежурила в отделении скорой помощи. Вечером, когда ее смена уже почти закончилась, позвонили и сообщили о лобовом столкновении на трассе. Водитель одной машины отделался несколькими царапинами, а водитель другой – женщина двадцати с небольшим лет – получила серьезную травму, и ее отправили в отделение на машине скорой помощи.

– Нам нужен второй врач, – сказала Оливии Кейти, готовя операционную.

– Знаю. – В голосе Кейти слышалась нерешительность. – Но сегодня в резерве Джонатан.

Оливия тщательно мыла руки.

– Ладно, – сказала она. – Все равно надо вызвать его сюда.

Раненая женщина и Джонатан прибыли одновременно. Двигаясь к операционной, Джонатан на ходу отдавал приказы так, словно уже был заведующим отделением. Пациентку, женщину двадцати одного года, доставили зафиксированной ремнями на специальной доске-спинодержателе и с фиксирующим воротником. Темная гематома уже распространилась по ее животу. Женщина была в сознании, хотя плохо воспринимала происходящее и стонала от боли.

– Она не пристегнулась ремнем безопасности, – сказал санитар. – Хорошо еще, что она зацепилась за руль, иначе бы вылетела через лобовое стекло.

– Готовьте оборудование для стабилизации спинальной травмы, – сказала Оливия Кейти. – Сделайте анализ крови и заодно проверьте уровень алкоголя. – Ей показалось, что от женщины пахнет спиртным.

Джонатан начал подсоединять пациентку к капельнице.

– Вертолет уже в воздухе? – спросил он Линн Уилкс. Та кивнула. – Мы стабилизируем ее и отправим. – Он посмотрел через пациентку на Оливию и с сарказмом в голосе добавил: – Или вы хотите поиграть с ней в доктора?

Оливия промолчала. Она не знала, что делать дальше с этой пациенткой. Давление у нее было девяносто пять на шестьдесят. Внешне это была стройная женщина в хорошей физической форме. Нормально ли для нее такое давление, или же оно свидетельствует о какой-то серьезной травме?

– Пульс – сто десять. – Кейти бросила взгляд на Оливию.

Оливия осторожно пальпировала живот женщины.

– Живот твердый, – сказала она, перемещая пальцы к левому боку. Женщина вдруг застонала, пытаясь отодвинуться от рук Оливии. Была ли это реакция на прикосновение к гематоме, или же у нее разорвана селезенка?

– Давайте вскроем брюшную полость, – сказала Оливия.

Джонатан хмуро взглянул на нее.

– У нас нет времени. Вы хотите еще одну дамочку отправить на тот свет?

Оливия больше ничего не сказала. Она следовала указаниям Джонатана, помогая ему подготовить женщину к транспортировке. Наблюдая, как пострадавшую переносят к вертолету, Оливия почувствовала, что у нее кружится голова. Она вернулась в свой кабинет, ступая слабыми непослушными ногами, села за стол, откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Она струсила. Почему она позволила Джонатану запугать себя?

Она должна была настоять на своем. Но теперь она боялась. Нет, не Джонатана, не потерять свою работу, она боялась принять неверное решение. Если бы прямо сейчас, когда она сидит за столом и ее трясет и тошнит, кто-нибудь спросил, уверена ли она, что приняла правильное решение в случае с Энни, она не смогла бы ответить.

Поздно вечером она позвонила в больницу «Эмерсон мемориал» и узнала, что у пострадавшей действительно был разрыв селезенки. Джонатан оказался прав: лишние минуты, которые ушли бы на вскрытие брюшной полости, могли стоить ее пациентке жизни. Оливия расплакалась, частью от облегчения, что у пациентки все обошлось, частью от того, что оказалась не права и теперь не могла доверять своей способности принимать Правильные решения.

Она легла в постель в подавленном состоянии, с чувством беспредельного одиночества. В десять тридцать она поставила на постель телефон и набрала номер Алека. У Алека был хрипловатый сонный голос, и она, не сказав ни слова, повесила трубку.

Загрузка...