Спасти СССР

Глава 16

Москва

14 марта 1985 года

На работу я приехал уставшим как собака (нормально поспать так и не удалось), в расстроенных чувствах и еле живой. При том, что и пил то вчера крайне умеренно.

Надо было выбирать кабинет – но на это не было, ни сил, ни желания. Генсек по традиции каждый раз выбирает себе кабинет, я бы – будь моя воля – не только бы не выбирал кабинет, но и выехал бы из Кремля. Пока обосновался бы на площади Ногина, потом построили бы специальный город по типу Вашингтона, удобный для работы и современный – а в Кремле создали бы музейно-туристический комплекс. Но – так нельзя.

Потом пришли Громыко и Пономарев. Западные гости разъезжались, а вот лидеры стран Восточного блока, СЭВ – оставались. По традиции им надо было встретиться с новым Генеральным секретарем.

А мне надо было решать, что делать.

Ярузельский. Самый проблемный из всех. Во-первых – Польша капитально влезла в долги, живет не по средствам даже сейчас. Долги в основном номинированы в долларах. Никакого заговора тут нет и в помине – просто польский гонор никуда не делся и не денется, наверное. Польские власти, понимая негативное к ним отношение – пытались задабривать население социальными взятками. Население продолжало бунтовать – на каждой забастовке терялись деньги. Потом пришли кредиторы и потребовали деньги назад. Кстати, в этом тоже не было заговора – в США разбушевалась инфляция, долги были в долларах, получить их надо было как можно скорее.

Потом, когда стало понятно, что партия не справляется – Ярузельский устроил государственный переворот, ввел чрезвычайное положение. Сейчас ситуация в своеобразном клинче – активисты кто уехал, кто сидит, расстреливать никого не стали. Самый популярный политический деятель в стране – Иоанн Павел II. За ним – рабочий Лех Валенса. Народ требует построить католический храм в образцовом городе Гута Сталове, где храма изначально не проектировалось (это был город, построенный с нуля рядом с огромным металлургическим комбинатом). В страну поступает копировально-множительная техника по линии церкви, печатаются листовки, пропаганда, воззвания. В общем ситуация на грани потери контроля и страна по-прежнему не сводит концы с концами.

Хонеккер. Второй по проблемности. ГДР так же в долгах как в шелках, разница в том что основной кредитор ФРГ, а денег они пока не потребовали. Но если потребуют – будет дефолт. Есть и плюсы – вторая экономика СЭВ. У них производится полно потребительских товаров, которые имели бы большой спрос в СССР. Если с кем и обсуждать реформы СЭВ по модели ЕС, то это с Хонеккером.

Густав Гусак. Третья экономика СЭВ, с ними тоже можно наладить адекватный обмен. Проблем у них меньше чем в ПНР, а долгов меньше чем у ГДР. Но вопрос 1968 года никуда не делся – это все висит между нашими народами как темная туча. Интересна его "политика нормализации" – отказ от политики в обмен на сносное материальное существование. Гусак кстати интересен многим – в тридцать третьем он, еще двадцатилетним опубликовал хамский фельетон на Сталина, после войны сел в тюрьму как поддерживавший словацкий фашизм, в шестидесятом вышел из тюрьмы, а уже в шестьдесят девятом стал главой государства. Но мне более интересен его премьер – Любомир Штругал, который сумел перезапустить экономику в условиях социалистических ограничений и обеспечить приличный экономический рост, который в общем то и стал тем бархатом, который обеспечил исключительно мирный характер событий 1989 года. Ни Гусака ни Штругала ни кого либо еще даже не судили, а реабилитированный Александр Дубчек был реальным конкурентом Вацлава Гавела на высший государственный пост в стране.

Янош Кадар. Самый веселый бардак в социалистическом лагере, ВНР тоже с трудом сводит концы с концами – но именно венгерский опыт у всех на слуху наряду с югославским как направление реформ. Интересно узнать, чем же он так интересен.

Тодор Живков. С Болгарией проще всего, взять с нее особо нечего, разве только овощей и фруктов побольше и активизировать выездной туризм в Болгарию. Болгария интересна другим – именно там жил и работал Никола Гешев, основатель теории "гэбэшной демократии", который сказал – и через пятьдесят лет мои последователи будут править Болгарией. Суть его теории проста – к выборам можно допускать любого политика, у которого есть куратор, и который дал расписку о сотрудничестве. На территории бывшего СССР – история, в общем-то, опровергла Гешева – не счесть гэбэшных стукачей, которые возглавили народные фронты, которые надрывали глотки на митингах и потом становились отцами нации и голосами совести, мать их.

Ну и Николае Чаушеску. Диктатор Румынии, бывший карманник. Он не наш ни на грамм, ни на йоту. Но он играется в смертельные игры на Востоке и может быть неожиданным нашим союзником. В страну он впустил террористов с Ближнего Востока, на территории Румынии есть лагеря их подготовки, во главе этой системы стоит Андрута Чаушеску, брат президента. Сам Чаушеску относится к типу национал-коммунистов как Энвер Ходжа или Тито – то есть таких которые готовы на жесткий разрыв с Москвой. Сейчас в его стране зреет недовольство, которое может вылиться во что угодно – а армия играет в свою и очень опасную игру. По воспоминаниям участников событий 1989 года, армия поддержала восстание после того, как только что назначенному министром обороны генералу Виктору Стенкулеску позвонил директор ЦРУ. До этого Стенкулеску приказал открыть огонь по людям в Тимошоаре, а теперь он приказал армии вступить в бой с войсками госбезопасности и боевиками Андруты Чаушеску и сыграл ключевую роль в аресте, судилище и расстреле Николае Чаушеску и его жены. Как видите, румынский министр обороны готов воевать и со своим народом, но только пока ему не позвонит директор ЦРУ. Ну не мразь ли.

Решили так – распределяем между нами троими по два человека – а потом общая формальная конференция. Был риск, что тот, кто не попал ко мне, обидится – но товарищи Пономарев и Громыко сказали, что уладят этот вопрос, кроме того – будет и общая встреча, где будут участвовать все.

При распределении я взял себе Ярузельского и Густава Гусака. Почему не Хонеккера? Гусак не менее интересен в плане перспектив реформ, а если бы я встретился с Хонеккером – то все поняли бы, что есть большие страны – ПНР и ГДР – и есть все остальные и именно по этому критерию и распределяется "доступ к телу". А именно этого я и хотел избежать.

Ярузельский приехал первым. Перед ним я поговорил с Пономаревым, так как встреча должна готовиться. Пономарев дал Ярузельскому крайне отрицательную оценку – бонапартист, сталинист, отодвинул партию от управления государством, ситуацией не владеет. Как по мне, такая характеристика скорее негативно характеризовала самого Бориса Николаевича[45], воспитанника Отто Куусинена. Если оценивать Пономарева как менеджера, которому доверен участок работы – какой же он менеджер, если так отзывается о тех с кем контактирует по работе. Если Ярузельский его клиент – он должен горой за него!

Ладно, посмотрим…

Ярузельский приехал на площадь Ногина, в аппарат ЦК. Без охраны, традиционная военная шинель, глаза скрыты за стеклами очков – но это не американские Пилоты, похожи на какие-то лечебные, в роговой оправе. Может, глаза болят. По росту он немного выше меня…

Первых десяти минут мне хватило, чтобы понять, кто он. Умеренный националист, скрывающийся за военной формой, основная мотивация действий – чтобы хуже не было. Скорее всего, у себя пытается держать позицию центриста и арбитра, но получается плохо. Неглуп, интересуется искусством. Не сапог армейский.

Валенса кладет его на обе лопатки. Потому что у Валенсы другая мотивация – хотим как лучше. Сейчас общество взбудоражено и Валенса – его народный трибун. Поляки не знают и не хотят знать, что они теряют – да и что им терять, во что они страну превратили своими "страйками". Валенса не пройдет перевыборы – он проиграет перекрасившимся коммунистам, бывшим польским комсомольцам, оперативно ставшим социалистами. Страйковать – это одно, но даже довольно щадящая и проведенная при массированной американской и европейской помощи шоковая терапия за пять лет дискредитировала власть, которая до того взяла в парламенте девяносто девять мест из ста. Валенса не только ушел – он не смог вернуться ни в каком качестве, а его сторонники перегрызлись между собой. Польша – ее рывок к свободе закончился довольно странным кунштюком: безусловно, рыночная, открытая экономика при политике, полной ксенофобии, кликушества и агрессивного консерватизма.

Стоило ли ради такого придурка как Качиньский[46]…

Но сейчас Ярузельскому надо перехватывать инициативу в противостоянии

– Генерал, а вы верующий человек? – спросил я

Ярузельский привстал, потом снова плюхнулся в кресло?

– Я?

…

– Я давно не был в костеле… не знаю. Наверное…

Но я видел, что он боится сказать.

– Пан генерал – сказал я – искусство политика не в том, чтобы ломать свой народ. И не стоит во всем повторять наш путь – в нем были и ошибки. Польский народ почитает Деву Марию? Ну что тут поделаешь. Откройте храмы, пустите в них людей. Придите в храм сами, если чувствуете потребность в этом.

– Но как же…

– У нас есть Патриарх – сказал я – с ним встречался товарищ Брежнев, и я собираюсь встретиться. Постепенно мы ослабим религиозные ограничения, и не будем вмешиваться в выбор людей, во что им верить. Следует опасаться не верующих, а тех, кто ни во что не верит. Вот это страшные люди, способные наделать бед.

…

– Сам Сталин молился в сорок первом, когда больше ничего не оставалось.

Ярузельский кивнул

– Хорошо. Но вообще-то остался вопрос об экономическом взаимодействии.

– Денег больше не будет – сказал я

– Мы и не просим, но…

– Предлагаю подумать над расширением товарообмена. Учредить польско-советский банк для кредитования

Ярузельский достал платок и вытер лоб

– Это интересное предложение, но…

– СССР больше не будет поддерживать союзников деньгами на межгосударственном уровне, это исключено. Мы можем прокредитовать какие-то поставки. Мы можем вложить деньги в совместные проекты строительства, в совместные предприятия. Но отныне ни о каком кредитовании не может идти речи. И те деньги, что Польша уже получила, вы должны понимать, что они возвратные…

Ярузельский вышел от меня с таким видом, как будто кто-то умер. И это я ему еще не сказал о том, что после назначения правительства я поставлю задачу постепенного пересмотра политики в области цен на сырье и топливо с постепенным подтягиванием их до мирового уровня. И не только на внешнем, но и на внутреннем рынке.

А иначе нельзя. Все эти плакаты – выключайте свет, когда уходите и все такое прочее – это бла-бла-бла. Советская экономика стоит на двух китах и оба порочные. Это дешевый труд и дешевое сырье. Чтобы экономили – и то и другое надо делать дорогим.

А следом у меня был Густав Гусак, некогда лучший друг Леонида Ильича. Сейчас он можно сказать, уже думает о вечности, но поговорить с ним было бы интересно…

Оказалось – ни черта не интересно. Не буду даже пересказывать.

Гусак – типичный социальный националист с примесью подлости. Он в 1968 году был рядом с Дубчеком, но как только пришли танки – он переметнулся на сторону сильного, и в благодарность за это – получил пост главы государства. На благодарности Брежнева он и выезжал – Брежнев умел быть благодарным. Точно так же он в свое время терся рядом со словацкими фашистами, а потом резко стал коммунистом.

Почему он держится? По факту есть две страны – Чехия и Словакия. Именно Гусак объявил Братиславу второй столицей, начал закачивать в сельскую, по сути, Словакию ресурсы, строить там промышленные предприятия. Словаки ему за это и благодарны. Типичная, подленькая игра на национализме. Словаки его поддержат, потому что свой, а чехи… хоть кто-то поддержит – и будет большинство.

Кстати, Чехословакия так и раскололась. В Братиславе, когда в Праге была бархатная революция – особых восторгов не было. А потом, пару лет спустя, чешские политики сами инициировали процесс разделения, потому что из Словакии пошел на Прагу одиозный бывший министр внутренних дел Владимир Мечьяр. И Вацлав Гавел и другие чешские политики прекрасно поняли к чему идет – в Словакии его поддержат все, потому что свой, а в Чехии хотя бы ностальгируюшее по сильной руке меньшинство – но хватит и этого. Потому то и решили – лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Единственно, чем удалось заинтересовать – это проектом трансграничной зоны на Карпатах. Зоны в которой можно развивать и туризм, и сельское хозяйство. И возможно, какую-то промышленность.

Под вечер появились Громыко и Пономарев. Хонеккер все-таки обиделся и собрался уезжать, пришлось дать обещание, что с новым Генеральным он увидится перед отлетом.

Я коротко изложил Громыко и Пономареву что собираюсь говорить на общем заседании. Удивились, особенно Пономарев. Громыко может, сдержался лучше, но…

– Это интересные идеи, Михаил Сергеевич – сказал он – но воплотить их будет очень нелегко…

– Мы не сможем придать экономике ускорение без действительно резких, радикальных мер. Все полумеры уже испробованы, результата они не дали. Борис Николаевич, что думаешь? Только честно?

Пономарев кивнул

– Интересно. Но будут саботировать.

– Почему?

– У всех своя гордость.

– Работать по собственным стандартам вместо общих это часть гордости?

Пономарев не ответил. Но я знаю, о чем он подумал – да, это часть гордости.

Послал же нам Господь союзничков. Все – свидомые, национально ущемленные, получившие относительно недавно независимость и с болезненным нарциссизмом оберегающие свои "манечки" от зловредного покушения на них со стороны империализма – любого империализма. В том числе советского. Кажется, потом термин придумают – нарциссизм малых различий. СССР они ненавидят не за что-то, а почему то – потому что большой и сильный, какими никогда не стать им самим. Потому да, они все инициативы по созданию единых пространств по типу ЕС – воспримут в штыки. Они и в ЕС то пошли потом, потому что хотели денег, а как только немного отъедятся – так такое полезет…

Ну что делать – легких путей мы не ищем…

Конференция должна была быть завтра. Поехал пока домой…

– Гусака ты зачем оскорбил? К чему такое чванство?

– Я его не оскорблял

– Ты с ним как со слугой разговаривал.

– Я с ним разговаривал вежливо – насколько это возможно. Не люблю попрошаек, но больше чем попрошаек – не люблю пустозвонов.

– Это Гусак то пустозвон?

– Он самый.

– Да… тяжело тебе придется. Может теперь поменяемся?

– И не мечтай

– Я у тебя совета буду спрашивать, клянусь.

– Не надо клясться. Проблема не в советчиках, их тут полно. Проблема в том, что некому эти советы в жизнь воплощать. Вот ты, например

– А что – я?

– Помнишь, межколхозные предприятия. Так ведь и не довели до ума…

– Так там… а откуда знаешь?

– Я тоже в твоей памяти покопался. Так вот, оправданий может быть множество. Но есть люди которые в лепешку – но сделают. А есть те у кого оправдания. Ты – из какой группы?

– Так там знаешь, какое началось. Каждый председатель – он царь и Бог, то что какой-то техникой придется пользоваться по очереди…

– Во! Ты сам на вопрос и ответил. Все в людях. Либо ты можешь организовать людей – убедить, заставить, поменять – или нет. Извини, но ты то как раз – нет. И все последующие исторические события – это как раз показали.

…

– Ладно. Без обид.

А дома меня ждал очередной сюрприз. Рая нашла и притащила домой – Мераба Мамардашвили…

Мераб был ее однокашником, они учились в одной группе – как и Юрий Левада. Но с Левадой мы уже договорились о чем-то, а теперь вопрос был с Мерабом. Который видимо на этот момент является самым авторитетным философом СССР. Антисоветским правда.

Но антисоветскость Мамардашвили – довольно сильно отличается от обычных антисоветчиков. Обычные антисоветчики не любят СССР по бытовым поводам (не выпустили куда-то, не продали машину) или политическим (вторглись в Чехословакию) поводам. Мамардашвили ненавидел СССР потому что он так сильно отличался от выпестованного им образа Европы, старой, еще до Первой мировой – Европы. Он был специалистом по довоенной Вене.

Надо сказать, что я бы согласился с Мерабом по поводу того, что СССР сильно отличается от Европы, от той, старой Европы, и не факт что в лучшую сторону. Вопрос – кто виноват и что делать. Революция совершилась со всей ее кровью, со всеми эксцессами, тут ничего не поделаешь. И той старой Европы, по которой скучает Мамардашвили – нет и ее, ее унесло черной бурей фашизма. Он в своей интеллигентской мечтательности предлагает идти в то место, которого уже давным – давно нет. В Вену, где мужал и набирался ненависти и обид Адольф Гитлер.

Опасности – настоящей, не выдуманной – он не видит в упор. Если все пойдет как пойдет – его родину, Грузию скоро возглавит педераст Звиад Гамсахурдиа, сын знаменитого грузинского писателя Константина Гамсахурдиа. Но проблема будет не в Гамсахурдиа и не в его клевретах – а в том, под какими лозунгами они пойдут к власти сами и поведут толпу. В девяносто втором, один из клевретов Гамсахурдиа, сказочник Гурам Петриашвили выбежит на сцену оперного театра в Тбилиси, где собирались давать "Аиду" Верди и заорет – нам тут не нужны эти ваши русские оперы! Мамардашвили тоже был за независимую Грузию – но ему независимость нужна была для того чтобы Грузия могла обновиться, цивилизоваться по европейским меркам и идти в Европу. Таким как Гамсахурдиа и Петриашвили независимость нужна была для того чтобы подчеркивать и лелеять собственное убожество. Чтобы не сливаться с высокими культурами – неважно, советской ли, европейской ли – а создать свою культурку. Маленькую, приземленную, убогую, но свою. В которой они будут отцами нации, академиками, членами Союза Писателей, чтобы на госсредства издавали их графоманию, чтобы все восхищались их мазней только потому, что она своя, родная.

Потом, много лет спустя – не помню, кто-то из грузинских режиссеров сказал – потеряв русский язык, мы потеряли и грузинскую культуру. Потому что высокая национальная культура должна стоять на мощном культурном фундаменте. Нельзя, к примеру, стать великим режиссером, если не знать Шекспира. А как его узнать? Пока все знали русский – с ним на русском и знакомились, потому что в русской культуре была проделана гигантская работа и по переводам и по постановкам. Некоторые переводы не только не уступали, но и превосходили оригинал. И только поняв и почувствовав это – грузинские режиссеры возвращались к своим корням, снимали про свою страну – но перенося на свои работы опыт великих. Потому и про Грузию – рождалось великое, грузинское кино знали далеко за пределами Грузии, грузинский балет так же был известен, и столько грузинских балерин было на сцене Большого. А потеряв этот фундамент, отказавшись от него – Грузия осталась со сказочником Петриашвили, который предлагал ради слияния с народом ходить по траве босиком(?!)…

Мамардашвили этого пока не понимает. Он считает сегодняшний уровень нормой, от которого надо стремиться вверх, он не понимает, что все это можно потерять и за несколько лет скатиться к войне, дикости и буржуйкам, к ворам в законе во главе страны. Он потом прозреет и скажет – если мой народ проголосует за этого человека (Гамсахурдиа) – я пойду против своего народа. И умрет от сердечного приступа – после того как его в аэропорту в Москве опознали и набросились сторонники Звиада Гамсахурдиа.

Как сказала одна из сторонниц Гамсахурдиа (возможно, одна из тех, кто и набросится на Мамардашвили в аэропорту) – ему не нужны интеллигенты, он сам интеллигент! И все грузинские интеллигенты это покорно проглотят – все те, кто с такой яростью были против советской власти, кто выходил на пикеты и демонстрации. Чудны дела…

Хоть я как всегда уработался (дела с избранием меня генеральным секретарем пошли под гору бегом, план у меня был, но для того чтобы хотя бы начать реформы, потребуется минимум полгода работы на износ – господи, тут текст законопроекта надо набирать на машинке, а если где-то ошибка, то с того листа и до конца перепечатывать все заново! А в Политбюро ставок технического персонала не хватает – борьба с бюрократизмом!). Но так как у меня дома был гость – я принял его как подобает, посидели, поговорили о том о сем.

Потом пошли поговорить в кабинет. В США при таких случаях наливали виски со льдом, но у нас был чай. Я уже начал продумывать, что делать с антиалкогольной кампанией и как ее предотвратить – и начал борьбу с зеленым змием с себя. Так то я ошибку эту повторять не хотел – просто планировал начать последовательное повышение цен на водку и крепленые вина, но оставить цены на натуральные вина и пиво, чтобы люди переходили на менее крепкие напитки и учились пить по-европейски (то есть понемногу, в Европе бутылка водки или виски на большую компанию это нормально). И понятно, вырубать виноградники – это варварство и безумие. Но это потом.

– Что скажешь, Мераб – сказал я когда мы устроились друг напротив друга – готов принять критику…

Мамардашвили огляделся

– Да чего тут критиковать то?

– Ну как. У интеллигента – не найдется критики по адресу власти?

Мамардашвили уставился на меня своими совиными глазами через толстые стекла очков

– Ты это сейчас для чего говоришь?

– Как затравка для разговора – не растерялся я – мне твоя помощь вообще то нужна

– Какая помощь?

– Помощь такая. Вот скажи, Мераб – ты грузин, советский человек или европеец?

Вопрос застал врасплох.

– Я не могу отказаться от своих корней – сказал после обдумывания Мамардашвили

– Дерево не отказывается от своих корней. Но растет не в землю, а вверх, к солнцу и свету. Я это к чему. У нас в стране слишком мало свободы и слишком много запретов. Погоди, Мераб, дай договорю. Большинство запретов – никто даже не знает, зачем они введены, просто чтобы чего не вышло. Я намерен это изменить. Не сразу. Но изменить. Но дело в другом. Вот вы – боретесь за свободу и права человека. Хельсинская группа… ну допустим. Я готов это принять. Но ты видишь, что свободу многие понимают по-разному?

– Это как?

– По-разному. Для кого-то свобода – это права человека и гражданина. Я гражданин, а гражданство предполагает права. И обязанности тоже. Но я – гражданин, один из многих, я не лучше и не хуже других. Это я готов даже принять. Но есть другие. В том числе в грузинской Хельсинской группе. Они считают, что свобода – это свобода быть грузином в Грузии. И тот факт, что они грузины – делает их лучше других. Не замечал?

…

– Молчишь. Такая вот свобода – это свобода за чей-то счет. Я заслуживаю свободы, а ты – нет, потому что у тебя фамилия неправильная, ты приезжий и тебе вообще нечего здесь делать. Так за какую свободу вы – боретесь?

…

– Говори, Мераб, я слушаю. Вы же не раз говорили, что вам рот затыкают. Ну, вот, перед тобой генеральный секретарь. Скажи, что думаешь.

Мамардашвили покачал головой

– Умно, Михаил. Очень умно.

– И?

– Ты пытаешься нас разобщить. И делаешь это умно, умнее, чем КГБ

Я удивился. И разозлился одновременно

– Слушай, Мераб. Я понял твою мысль. Государство так сильно, что против него допустимы любые средства – вранье в том числе. И можно стакнуться с любыми союзниками. А тебе не мерзко? Тебе не мерзко понимать, с кем ты на самом деле находишься в одной лодке? И тебе не страшно думать о том, а что будет, если вы каким-то чудом победите. И государства, которое запрещает – больше не будет. А вы окажетесь наедине с сами собой. Союзники, которые союзники только пока есть общий враг. И больше – ничего общего, а так – глотку бы друг другу перерезали. Ты знаешь, кто такой Гамсахурдиа, но молчишь. И это… как у вас там – жить по совести?

– Да, по совести. И я понимаю, что у нас совесть уже не чиста. Но знаешь, я не так уж отличаюсь от Гамсахурдиа, я тоже считаю, что национальное возрождение Грузии должно начаться с ее освобождения. И знаешь, почему?

…

– Потому что вы, большевики – как тот черный кобель, которого не отмоешь добела. Вы играли и играете на низких чувствах толпы. Вы – ее вожаки. Вы не воспитываете, вы потакаете. Что вы принесли в Грузию? Низость и дикость.

– И деньги – сказал я

– Да, и деньги – согласился Мамардашвили – на эти деньги у нас цветет наркомания, двадцатилетние бросают институты и разъезжают на Волгах, идет спекуляция. Это все – дикость, дикость народа, дикость общества и в основе всего – вы. У нас просто нет хорошего примера для подражания – а есть дурной. То есть вы. Поэтому, извини, Михаил, но я не буду с вами, с тобой сотрудничать. Не хочу испачкаться. Не хочу. Мне жаль тебя. И жаль Раису. Может ты и хочешь изменить что-то к лучшему, но у тебя не получится. Лучшее что ты можешь сделать – идти в Европу. Вот все что я имею сказать.

Мамардашвили, наконец, высказался и умолк. А я смотрел на него и думал – да… Прав был Ленин, говоря про то, что интеллигенция это не мозг нации, это ее…

Но последнее слово – я все же оставил за собой.

– Ты прав, Мераб. Знаешь, я тебе могу без задней мысли это сказать – ты прав

Мамардашвили смотрел на меня через очки совиными, удивленными глазами

– Да, у нас было много ошибок в прошлом и вероятно, будут и в будущем. Без ошибок просто не получается управлять.

…

– И вот ты сейчас сказал мне в лицо все что думаешь, и правильно сказал – только дальше то что? Ты пойдешь домой с осознанием собственной моральной правоты и непогрешимости. Ты будешь уважать себя за то, что сказал все это в лицо члену Политбюро, генеральному секретарю – то, что многие думают, да высказать не рискуют – а ты взял и сказал, молодец. Но ты встал и ушел – а я остаюсь здесь. У кого мне спросить совета в трудную минуту?

…

– Поверь, желающие дать совет – найдутся. И не только дать совет, но и воплотить его в жизнь, засучив рукава. А вы так и будете в сторонке. В своей недосягаемой моральной правоте. И потом снова будете сидеть в тюрьме или психушке, и думать – как так. Почему ничего не меняется. Да потому что когда вам дается возможность что-то изменить – вы все просираете. И ты сейчас – просрал. С этим вот – и живи.

После того как Мераб ушел – подошла Рая. Уже по моему лицу, она поняла, чем закончился разговор.

Оба мы молчали. Я вспомнил стихи… не помню, откуда. В памяти всплыло.

Звезды синеют. Деревья качаются.

Вечер как вечер. Зима как зима.

Все прощено. Ничего не прощается.

Музыка. Тьма.

Все мы герои и все мы изменники,

Все одинаково верим словам.

Что ж, дорогие мои современники,

Весело вам[47]?

– Его тоже можно понять – прервала молчание Раиса

– Нет – качнул головой я – нет, не понимаю.

– Если он примет твое предложение – он станет изгоем. Ему и руки никто не пожмет.

– Ах так?! То есть, в Сибирь в каторгу – можно! На плаху – можно! В ГУЛАГ – можно! А вот что-то реально попытаться изменить – нельзя?! У него что, совесть избирательного использования, только для взаимоотношений с государством, так что ли? Друг с дружкой можно и без совести прожить?

Раиса ничего не ответила