Спецслужбы и войска особого назначения

ДЬЯВОЛЬСКОЕ КОВАРСТВО МИНИСТРА

Такой самодержец, как Наполеон, может по своему желанию сместить даже столь изобретательного, бессовестного и исключительно хорошо осведомленного министра полиции, как Жозеф Фуше. Он может выгнать его вон, как конюха, но может очутиться и перед необходимостью провести несколько ночей без сна, туша пожар в конюшнях.

Для Бонапарта 1810 года характерна была замена такого острого и гибкого инструмента, как Фуше, столь тупым орудием, как Савари; а для Фуше в любой период его жизни было характерно стремление нанести удар унизившему его человеку минированием дороги своего преемника.

У Савари не оставалось выбора. «Вы министр полиции. Присягайте и беритесь за дела!» — г крикнул ему император. Если царедворец и начальник императорской жандармерии и предпочитал увильнуть от столь щекотливого назначения, он все же не посмел сказать это вслух.

Фуше, внезапно вышвырнутый вон, творец самой эффектной и широкой полицейской системы в Европе, был не такой человек, чтобы уйти, хлопнув дверью или сделав неловкий жест. Он был слишком хитер и хорошо осведомлен, слишком сдержан и рассудителен, чтобы решиться на бесполезное сопротивление. Но он обладал бесспорным юмором, он любил и умел оставлять в дураках тех, кого имел причины презирать или бояться. На этот раз, после сделанного Наполеоном шага, он избрал своей мишенью Савари.

Фуше вынужден было радушно принять генерала Савари, герцога Ровиго, показать ему все, сделать так, чтобы на новом посту он чувствовало себя как дома. У новоиспеченного министра были все основания ненавидеть и бояться Фуше, и теперь больше, чем когда-либо, и все же он дал возможность надуть себя этому законченному интригану, которого он унизил и который принял его в парадной форме, но с обезоруживающей сердечностью.

Савари имел неосторожность предоставить своему предшественнику «несколько дней» на приведение министерства в порядок. Фуше мог сделать это и в половину данного ему срока. Вместе с преданным ему другом он в течение четырех дней и четырех ночей насаждал в министерстве сатанинский ураган беспорядка. Любой мало-мальски значительный материал изымался из архивных папок, каждый документ в этом обширном резервуаре шпионских донесений и политических сообщений был удален для спокойствия Фуше или для того, чтобы озадачить его преемника. Все, что могло скомпрометировать людей, над которыми ему желательно было сохранить еще власть, было отложено в сторону, чтобы попасть затем в Феррьер, имение уходящего в отставку министра. Остальное было предано огню.

Драгоценные имена и адреса, имена тех, кто служил Фуше шпионами в фешенебельном квартале Сен-Жерменского предместья, в армии или при дворе, не должны были достаться в наследство Савари. Пусть ему достанутся мелкие филеры, доносчики и осведомители, привратники, официанты, прислуга и проститутки, пусть он попробует с их помощью управлять полицейской службой!

Общий указатель был уничтожен; списки роялистских эмигрантов и секретнейшая переписка исчезли, некоторым малосенсационным документам приданы были неверные номера. Таким образом, существеннейшая часть этой огромной машины была с дьявольским коварством приведена в негодность. Старые агенты и служащие, на которых мог бы опереться Савари, были заранее подкуплены, чтобы одновременно работать в пользу изгоняемого министра и обо всем регулярно доносить тому, кто намерен был остаться их действительным хозяином.

Когда Фуше, наконец, передал дела Савари, то при этом иронически предъявил лишь один серьезный документ — меморандум, относившийся к изгнанному из Франции дому Бурбонов. Увидя, как разграблены архивы министерства, Савари поспешил с протестом к императору. Фуше, вместо того чтобы направиться с посольством в Рим, преспокойно отдыхал в Феррьере, упиваясь сообщениями о бешенстве своего тупого соперника. Но на этот раз гроза разыгралась всерьез, и молнии засверкали вокруг колпака и погремушек шутника.

От Наполеона в Феррьер помчались курьеры с требованием «немедленной выдачи всех министерских документов». Фуше дерзнул намекнуть, что ему известно слишком многое. В его руки обычно попадали секреты семьи Бонапарта, этих скучных и беспокойных братьев и сестер императора. Но он счел целесообразным уничтожить их. Если он проявил чрезмерное усердие…

Император был взбешен этой прямой попыткой шантажа; не один эмиссар обращался к Фуше, и каждому он давал все тот же кроткий, но возмутительный ответ. Он очень жалеет — он, без сомнения, сделал промах в припадке осторожности, но все бумаги им сожжены. В ответ на это Наполеон вызвал графа Дюбуа, начальника личной полиции, до недавнего времени подчиненного Фуше.

Впервые во Франции человек, чиновник, открыто перечил своему повелителю; шагая по комнате взад и вперед, Наполеон осыпал этого мятежника самыми яростными и грубыми ругательствами.

Дюбуа явился в Фёррьер, и Фуше пришлось примириться с тем, что все его бумаги были опечатаны. Такой поступок причинил ему больше унижения, чем неудобства, ибо он имел благоразумие за несколько дней до этого убрать и спрятать все наиболее важное. Он слишком далеко зашел в своей «шутке», и, подчинившись, тотчас же принялся писать императору оправдания, казавшиеся правдоподобными. Но было уже поздно. Наполеон отказался принять его и послал ему одну из самых презрительных отставок, когда-либо дававшихся министру.

«Господин герцог Отрантский, ваши услуги более не могут быть угодны мне. Вы должны в течение двадцати четырех часов отбыть к месту вашего нового назначения».

И новому министру полиции было поручено озаботиться, чтобы Фуше немедленно подчинился указу об изгнании.

Выполнив эту приятную обязанность, Савари приступил к управлению имперской полицией вопреки Фуше. Попытавшись дать повышение кое-кому из третьестепенных осведомителей, оставленных ему в наследство предшественником, он быстро убедился, что ему понадобятся более надежные и опытные шпионы.

Человек туповатый и упрямый, Савари все же был не глуп и сумел — возможно, пользуясь советами Демаре или Реаля, — успешно поставить дело шпионажа в высших слоях общества. В подвергшихся разгрому помещениях министерства он нашел список адресов, которые Фуше со своими друзьями почему-то не уничтожил. Этот список, предназначался для курьеров, разносивших письма, велся доверенными писцами; и Савари, предположив, что большая часть их все еще остается верной начальнику, которого он сменил, решил помешать тому, чтобы они об этом узнали; он забрал список в свой кабинет и лично полностью его скопировал. Здесь он наткнулся на имена, изумившие его, имена, которые, по его словам, он ожидал бы скорее встретить в Китае, чем в в этом своеобразном каталоге. Но многие адреса не имели обозначений, кроме цифры или начальной буквы, он заподозрил, что они и есть самые ценные.

Савари специальным письмом вызвал к себе каждого агента; письмо это доставлялось одним из его собственных курьеров. Час свидания не был обозначен, но из предосторожности Савари назначил свидание только одному человеку в День. Каждый из приглашенных агентов являлся к вечеру; и Савари, прежде чем впустить его, предусмотрительно осведомлялся у главного привратника, часто ли этот посетитель приходил к господину Фуше. Почти во всех случаях оказывалось, что привратник видел его раньше и мог что-нибудь сообщить о нем. Этим путем Савари подготовлялся к тому, чтобы взять правильный тон при встрече с новоприбывшим, — с одним он был сердечен, с другим сдержан, в зависимости от того, как поступал его предшественник.

Так он действовал в отношении «специалистов», обозначенных инициалами или номером. Иногда случалось, что кое-кто из агентов пользовался более чем одним инициалом. Посланный Савари курьер вручал ему два письма, и при его появлении в министерстве ему объясняли, что писцы по ошибке написали ему дважды.

Савари твердо решил перещеголять Фуше постановкой своей секретной службы и придумал иной способ ознакомления с агентурой. Кассиру приказано было извещать его каждый раз, когда какой-нибудь агент явился за поручением жалованья или денег на расходы. Поначалу людей являлось мало — настолько подозрительно относились сотрудники Фуше к новому руководству; но через несколько недель жадность взяла верх, и незнакомцы начали заглядывать в министерство «просто за справкой», как они объясняли. Они неизменно встречали нового начальника. Савари относился к каждому такому визиту как к чему-то само собой разумеющемуся; он маскировал свое незнакомство с агентурой, разговаривал о текущих событиях. Нередко, побудив какого-нибудь «визитера» прихвастнуть своими успехами, он по своей инициативе повышал ему жалованье.

Действуя настойчиво и методично, Савари с течением времени восстановил все мастерски законспирированные связи Фуше. Предстояло сделать следующий шаг — разработать и расширить всю систему шпионажа. На это его толкал Наполеон. Вскоре Савари заслужил прозвище «Сеид Мущара», т. е. шейха полицейских шпионов. В его руках были сосредоточены целые группы доносчиков и филеров, фабричные рабочие, извозчики, уличные носильщики и попросту сплетники.

Когда фешенебельный Париж покидал столицу на лето, Савари переносил слежку за самыми высокопоставленными особами и на их дачи. На него работали домашние слуги, садовники и письмоносцы, равно как многие из никем не заподозренных гостей. И, наоборот, он побуждал хозяев шпионить за своими слугами, и каждый домовладелец обязан был докладывать ему обо всех переменах в его доме и регулярно осведомлять ПОЛИЦИЮ о поведении своей прислуги.

Савари не щадил никого. Он обозлил духовенство и с таким увлечением осуществлял свою мелочную, назойливую слежку за всем Парижем, за всей Францией, что заслужил всеобщую ненависть и презрение — ив этом не было ничего удивительного.

Савари был алчен и снедаем тщеславием. Типичный бюрократ, случайно поднявшийся на самую верхнюю ступень служебной лестницы, он с необычайной подозрительностью относился ко всему, что, как ему казалось, хоть в малейшей степени могло умалить его достоинство.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ЗАГОВОР МАНЬЯКА

Самомнению Савари был в конце концов нанесен жестокий удар. И сделал это не какой-нибудь Фуше или Талейран, а полупомешанный человек, которому удалось пошатнуть трон Наполеона, пошатнуть самые основы Империи и тем самым поставить в весьма затруднительное положение министра полиции.

Военная карьера генерала Мале не может быть названа блестящей. В июне 1804 года, когда он командовал войсками в Ангулеме, префект потребовал его увольнения. Наполеон, в ту пору первый консул, ограничился тем, что понизил его в чине и перевел в Сабль-д’Олонн. 2 марта 1805 года имя Мале внезапно появилось в списке вышедших в отставку из-за недоразумений с гражданскими властями, возникших в Вандее. Но он обратился опять в Наполеону, тогда уже императору, который милостиво возвратил его 26 марта в действующую армию. 31 мая следующего года вновь был опубликован указ о его увольнении за какие-то не совсем чистые финансовые дела; тем не менее Мале продолжал регулярно получать жалованье как офицер, состоящий на действительной службе. Как же он отблагодарил главнокомандующего, снисходительность которого по отношению к себе он испытывал в полной мере? В 1808 году он был разоблачен как участник заговора против императора и заключен в тюрьму Сент-Пелажи, но он пользовался почему-то покровительством Фуше и благодаря этому добился перевода в частную больницу некоего д-ра Дюбюиссона в предместье Сент-Антуан.

Во время тюремного заключения Мале разработал план нового заговора. Это был безрассудный и наглый, но весьма простой план. Воспользовавшись отсутствием императора, Мале предполагал объявить о смерти Наполеона и провозгласить «временное правительство». При этом он рассчитывал на поддержку войсковых частей, командовать которыми собирался сам. Когда наступил подходящий момент, Мале попытался осуществить свой план во всех деталях. И если бы не случайная неудача, заговор полоумного Мале увенчался бы полным успехом.

В ту пору Париж управлялся слабо. Камбасерес представлял императора. Савари руководил всей полицией. Несмотря на подчиненную ему огромную агентуру, он ничего не знал о Мале и почти ничего о действительных настроениях в городе.

Префект, генерал Паскье, был честным и сведущим администратором, но отнюдь не человеком дела. Гарнизон столицы состоял в основном из рекрутов, поскольку все ветераны наполеоновской армии либо воевали против Валлингтона в Испании, либо находились при Наполеоне, который вел их к бесславному концу в России. Генерал Юлен, военный комендант Парижа, был методичный и преданный солдат, наивный и лишенный всякого воображения человек, великовозрастный младенец в военных дрспехах.

В гостеприимном заведении д-ра Дюбюиссона, наполовину санатории, наполовину арестном доме, заключенным разрешалось разгуливать на свободе «под честное слово», общаться между собой и принимать каких угодно посетителей. Таким образом, генерал Мале имел возможность обдумать и обсудить свой план, и так как в этом приюте содержались и другие лица, недовольные Наполеоном, то Мале мог без труда навербовать себе сообщников. Однако он решил довериться только одному лицу. Это был аббат Лафон, чья смелость не уступала смелости самого Мале и чье продолжительное участие в рискованных роялистских заговорах против Империи вызывало у этого полубезумного генерала бессмысленную зависть.

Заговорщики вели себя осторожно, ибо опыт показал им, что предательство и измена кроются под самыми разнообразными личинами. Мале знал, что он может положиться на сотрудничество двух генералов, Гидаля и Лабори. с которыми он подружился в тюрьме. Но даже этим двум противникам Наполеона он не раскрыл всех целей и масштабов заговора.

В лечебнице Мале забавлялся тем, что облачался в свою парадную военную форму. Окружавшие привыкли к этому и никому не показалось странным, что, когда пришел момент, в 8 часов вечера 23 октября 1812 года, Мале вместе со своим другом аббатом покинул гостеприимный кров Дюбюиссона в полной военной форме.

Вскоре он появился у ворот близлежащих казарм и резко сказал часовому, а затем начальнику караула: «Проводите меня к вашему командиру. Я генерал Ламот».

Мале избрал эту фамилию потому, что Ламот был офицер, пользовавшийся хорошей репутацией в парижском гарнизоне. Он принес с собой целый ворох фальшивых документов: депешу, якобы полученную со специальным курьером и содержавшую извещение о смерти Наполеона в России, резолюцию Сената о провозглашении временного правительства и приказ о подчинении ему — Мале — гарнизона столицы.

В ночь на 24 октября Мале был, что называется, в своей стихии, не подозревая даже, что всего лишь подражает всем характерным особенностям того самого монарха, которому он так завидовал.

По его приказу были разосланы возглавленные подчинившимися ему офицерами сильные отряды для захвата ключевых позиций в Париже: застав, набережных и площадей. Другая часть войск отправлена была в тюрьму Ла-Форс, где в то время находились Гидаль и Лабори. Их освобождение состоялось без применения силы, без кровопролития и вообще без каких-либо заминок.

Как только генерал Лабори предстал перед своим начальником Мале, он тотчас же получил приказ арестовать префекта Паскье. Затем Лабори двинулся во главе отряда к министру полиции, где ни о чем не предупрежденный своими агентами и застигнутый врасплох Савари сдался без сопротивления. Сам Мале готовился повести другой отряд на Ванд омскую площадь. Он намеревался арестовать генерала Юлена в вбенном штабе Парижа.

Арест Савари и Паскье состоялся около 8 часов утра; оба были отправлены под строгим надзором в ту самую Тюрьму, из которой только что вышли Гидаль и Лабори. Савари впоследствии иронически назывался «герцогом де-ла-Форс», хотя срок его унизительного ареста оказался недолгим.

Мале тем временем нагрянул к Юлену и предъявил свои полномочия. Они, однако, не устрашили этого трезвого солдата. Объявив о необходимости посмотреть бумаги, он попытался выйти из комнаты. Мале выхватил пистолет и выстрелил — пуля раздробила Юлену челюсть. Этот выстрел был первой неудачей Мале. За ней последовала вторая.

Генерал-адъютант Дорсе — в списке лиц, которых надлежало арестовать и заключить в тюрьму, он числился как фигура второстепенная — по какой-то случайности зашел к генералу Юлену раньше обычного. Мале смело встретил его и сразу же предъявил свой мандат: но Дорсе тотчас увидел, что документы поддельные. Его проницательность едва не стоила ему жизни. Мале готовился выстрелить в Дорсе, когда внезапно в комнату вошел его адъютант. У Мале после выстрела в Юлена осталась в стволе всего лишь одна пуля, а противостояли ему теперь два офицера.

Возможно, что он справился бы с обоими, поскольку они не обладали его. отчаянной инициативой и душевной неуравновешенностью, но как раз в этом момент в комнату вошел отряд солдат. По приказу Дорсе они быстро справились с Мале. — В эту минуту вся, его необычайная авантюра закончилась: Савари и Паскье вскоре были выпущены из тюрьмы Ла-Форс; сообщники Мале были арестованы.

Отступая с армией из России, где он потерпел Жесточайшее поражение, Наполеон узнал о деле Мале и был очень обеспокоен обнаружившимся непрочным положением свой династии. Дело Мале было одной из причин его стремительного бегства от армии в Париж. Он набросился на всех, а тайную полицию осыпал отборнейшей смесью корсиканской злобной брани и жаргона кордегардии.

Но Савари, который мог ожидать для себя участи Фуше, все же не был прогнан за границу.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ИСТОРИЯ СЮРТЭ ОТ ЭЖЕНА ФРАНСУА ВИДОКА ДО ГЮСТАВА МАСЭ

Когда в 1879 году Альфонс Бертильон, письмоводитель Первого отделения полицейской префектуры Парижа, вывел криминалистику из тупика, в который она тогда зашла, ему было 26 лет, а французской уголовной полиции — 70. В то время Сюртэ («Безопасность»), как называли французскую уголовную полицию, пользовалась всеобщей славой и считалась колыбелью уголовной полиции вообще, а ее семидесятилетняя история исчислялась со времен Наполеона,

Существовавшие до Наполеона полицейские службы во Франции занимались не столько раскрытием уголовных преступлений, сколько выслеживанием и арестами политических противников французских королей. Но и позже, во второй половине наполеоновской эры, у Анри, шефа созданного для борьбы с уголовными преступлениями Первого отделения парижской полицейской префектуры, было в подчинении всего 28 мировых судей и несколько инспекторов. Парижские улицы стали в то время подлинным раем для многочисленных грабителей и воров. Только в 1810 г., когда из-за наполеоновских войн ослабли социальные связи и волна преступлений грозила затопить весь Париж, пробил час рождения Сюртэ и наступил поворотный момент в судьбе одного человека — основателя Сюртэ Эжена Франсуа Видока, человека, чью деятельность невозможно оценить однозначно и тень которого, казалось, даже через двадцать лет после смерти еще витала над Сюртэ.

До 35 лет жизнь Видока представляла собой цепь сумбурных приключений. Сын пекаря из Арраса, Видок побывал актером и солдатом, матросом и кукольником, наконец стал арестантом (за то, что избил офицера, соблазнившего одну из его подружек), совершившим несколько дерзких побегов. Ему удавалось бежать из тюрьмы то в украденной форме жандарма, то прыгнув с головокружительной высоты тюремной башни в протекающую под ней реку. Но всякий раз его ловили, и в конце концов Видок был приговорен к каторжным работам и закован в цепи. В тюрьмах Видок годами жил бок о бок с опаснейшими преступниками тех дней. Среди прочих — с членами знаменитого французского клана Корню. Члены этого клана убийц, приучая своих детей к будущим преступлениям, давали им для игр головы мертвецов.

В 1799 году Видок в третий раз бежал из тюрьмы, на этот раз удачно. Десять лет он прожил в Париже, торгуя одеждой. Но все эти годы бывшие сокамерники угрожали Видоку, что выдадут его властям. Возненавидев шантажистов," он сделал самый решительный шаг в своей жизни: отправился в префектуру полиции Парижа и предложил использовать для борьбы с преступностью приобретенный им за долгие годы заключения богатый опыт и знание уголовного мира. Взамен он просил избавить его от угрозы ареста за прежние дела.

Семь десятилетий спустя некоторые представители Сюртэ уже испытывали известную неловкость, когда речь заходила о Видоке и о рождении Сюртэ. Уж слишком не вязалась биография последнего до 1810 года со сложившимися за 70 лет представлениями о происхождении и жизненном пути не просто полицейского, а шефа уголовной полиции. К этому времени всеми была забыта тяжелейшая ситуация, заставившая тогда Анри — шефа Первого отделения и барона Паскье, исполнявшего обязанности префекта полиции Парижа — принять беспрецедентное решение: поручить Видоку возглавить борьбу с преступностью в Париже.

Для того чтобы скрыть от деклассированных элементов истинную роль Видока, его сначала подвергли аресту, а затем, устроив очередной успешный, побег из заключения, выпустили на свободу.

Вблизи префектуры полиции, в мрачном здании на маленькой улочке Святой Анны, и обосновался Видок. В выборе сотрудников он руководствовался принципом: «Побороть преступление — сможет только преступник». Вначале у Видока работало всего 4, потом 12 и затем уже 20 бывших заключенных, он выплачивал им жалованье из секретного фонда и держал в строжайшей дисциплине.

За один только год Видок с двенадцатью сотрудниками сумел арестовать 812 убийц, воров, взломщиков, грабителей и мошенников, ликвидировал притоны, в которые до него не рискнул сунуться ни один мировой судья или инспектор.

На протяжении 20 лет организация Видока (которая вскоре стала называться «Сюртэ») разрасталась и крепла, став тем ядром, из которого развилась впоследствии вся французская криминальная полиция.

Тысячеликие перевоплощения, тайные проникновения в притоны, аресты, «посадка» сотрудников Сюртэ в тюремные камеры, организация затем их «побегов», даже инсценировки смерти сотрудников после выполнения ими заданий — все это обеспечивало Видоку непрерывный поток необходимой информации.

Доскональное знание преступного мира, его членов, их привычек и методов преступлений, терпение, интуиция, умение вжиться в образ наблюдаемого, потребность быть в курсе каждого дела, дабы никогда не потерять «чутья на преступника», цепкая зрительная память, и, наконец, архив, в котором были собраны сведения о внешности и методах «работы» всех известных ему преступников, составляли прочную основу успешной деятельности Видока. Даже когда для Видока стало невозможным скрывать далее свою роль шефа Сюртэ, он все равно продолжал систематически появляться в тюрьмах, хотя бы для того, чтобы запомнить лица уголовников.

Лишь в 1833 году Видоку пришлось выйти в отставку, так как новый префект полиции Анри Жиске не захотел мириться с тем фактом, что весь штат уголовной полиции Парижа состоит из бывших заключенных. Деятельный Видок тут же открыл частную детективную контору (пожалуй, первую в мире), стал преуспевающим дельцом и писателем, не раз подсказывал сюжеты для романов великому Бальзаку, так что остаток своих дней он прожил весьма интересно. Скончался Видок в 1857 году.

Преемниками Видока на посту шефа Сюртэ стали представители буржуазии: Аллар, Канле, Клод, а в 1879 году — Гюстав Масэ.

Сюртэ пережила четыре политических переворота во Франции: от Наполеона — к Бурбонам, от Бурбонов — к Июльской монархии Луи Филиппа Орлеанского, от Июльской монархии — к Империи Наполеона III, от Наполеона III — к Третьей республике.

Из мрачной штаб-квартиры Видока на улице Святой Анны Сюртэ переехала сначала в не менее мрачное помещение на Кэд’Орлож и наконец разместилась в здании префектуры на Кэд’Орфевр. Теперь здесь работало несколько сотен инспекторов, а не двадцать сотрудников, как во времена Видока. Подчиненные Видока с уголовным прошлым уступили место более или менее почтенным обывателям. Но ни Аллар и Канле, ни Клод и Масэ, по сути дела, никогда не отказывалось от методов работы, которые ввел в практику Видок, более того, число бывших преступников, которых они привлекали в качестве оплачиваемых сотрудников и филеров, постоянно росло.

Высланных из Парижа, но все же незаконно возвратившихся в него уголовников при повторном аресте ставили перед выбором: либо работать на Сюртэ, либо снова угодить за тюремную решетку Сюртэ по-прежнему не пренебрегала и внедрением своих агентов (их называли «баранами») в тюремные камеры, чтобы те входили в доверие к своим соседям и хитростью добывали у них нужную информацию. Сами инспекторы регулярно посещали тюрьмы и приказывали водить вокруг себя в тюремном дворе заключенных для того, чтобы, как некогда Видок, тренировать «фотографическую память» на лица, запечатлевая их в своей памяти.

Такой «парад» оставался самым распространенным методом опознания ранее судимых преступников, а иногда помогал найти среди заключенных тех, кто разыскивался за совершение других преступлений.

Архив Видока превратился в гигантское бюрократическое сооружение. Горы бумаг в беспорядке валялись в мрачных и пыльных, освещенных газовыми рожками помещениях префектуры. Здесь на каждого изобличенного преступника была заведена карточка. В нее заносились: фамилия, вид совершенного преступления, судимости, описание внешности; в сумме таких карточек было собрано около пяти миллионов. И количество их все возрастало, поскольку к тому времени проверке стали подвергаться все гостиницы и заезжие дворы и даже учитывались все приезжающие иностранцы. К тому же, с тех пор как в 40-х годах в одной из брюссельских тюрем стали фотографировать преступников, число их портретов, накопленное парижской префектурой, составило 80 тыс. штук. Однако как бы ни восторгались иностранцы быстрому разоблачению в Париже преступников, бежавших туда из своей страны, и какие бы ни рождались легенды о парижской полиции, Сюртэ 1879 года была уже поражена глубоким кризисом.

(Ю. Торвальд. Век криминалистики. — М., 1984.)

СЮРТЭ ПРОТИВ «ВНУТРЕННИХ ВАРВАРОВ»

11 марта 1892 года взрыв потряс бульвар Сен-Жермен в Париже. Облака дыма вырывались из распахнутых окон дома № 136. Полиция и пожарные, прибывшие на место происшествия, решили, что взорвался газ. Но под развалинами третьего этажа были найдены остатки бомбы. А так как в этом доме проживал председатель суда Бенуа, который в мае 1981 года вел судебный процесс над несколькими анархистами, то никто не сомневался относительно того, кто подложил бомбу. Однако попытки найти истинных виновников вначале не дали никаких результатов. Волнение общественности возрастало. Наконец 16 марта женщина — агент Сюртэ, значившаяся в ее списках под номером X2S1, сообщила интересные сведения. Она была знакома с супругой профессора Шомартена, преподавателя технической школы в парижском пригороде Сен-Дени. Шомартен был фанатичным приверженцем анархизма и при каждом удобном случае публично распространялся об эпохе социальной справедливости, которая наступит после ликвидации всех правительств. Его считали неопасным, поскольку было совершенно очевидно, что он не умеет обращаться с бомбой. Но тут его жена проговорилась, что именно Шомартен задумал покушение, дабы отомстить председателю суда Бенуа за то, что тот вынес суровые приговоры его товарищам. Исполнителем, по ее словам, были некий Лион Леже.

В тот же день Шомартена арестовали. Он во всем признался, но основную вину стал сваливать на Леже. Последний, по словам Шомартена, был послан в столицу для того, чтобы отомстить судьям, враждебно относившимся к анархистам. Леже ненавидит всех богачей, и вообще, это человек, способный на все. Он скрывается от полиции, которая давно его разыскивает. К тому же Леже — это псевдоним, настоящая фамилия его Равашоль. Онто и украл динамит в Суари-суз-Этуаль. Бомба для взрыва, произведенного на бульваре Сен-Жермен, сделана на Ке-де-ля-Марин, заявил в заключение Шомартен, и там же проживает Равашоль.

Когда сотрудники Сюртэ прибыли на Кэ-де-ля-Марин, то нашли убежище того, кто звался Равашолем, пустым. В нем остался лишь материал для изготовления бомб. Шомартена допросили вторично, и выяснилось, что о новом месте пребывания Равашоля ему ничего не известно. Тем не менее он — описал внешность покушавшегося, правда, туманно и неточно: худощавый, рост — примерно 1,6 м, желтоватый цвет лица, темная борода. Несколько часов спустя имя Равашоля появилось на страницах всех парижских тазет. Сотни полицейских отправились на поиски таинственного незнакомца. Дороги на выезде из Парижа были перекрыты, проверялись все поезда, все мужчины с желтоватым цветом лица и темной бородой задерживались. Были арестованы известные анархисты. Консьержкам домов было приказано сообщать о каждом человеке, внешность которого соответствовала бы словесному портрету Равашоля. Однако эти меры оказались безрезультатными.

«Франция в руках беспомощных людей, — писала газета «Ле Голуа», — которые не знают, что предпринять против внутренних варваров…»

Префект полиции (теперь этот пост занимал Анри Лозе) призвал на помощь Бертильона. Опрос полицейских участков за пределами Парижа показал, что в Сент-Этьене и Монбризоне был известен человек, проживавший там под именем Равашоль, хотя в действительности его звали Франсуа Кенигштейн, он родился 14 октября 1849 года в Сен-Шамоне, был сыном голландского рабочего с металлургического завода в Изье, обучался профессии красильщика. Дома все боялись его жестокости, свою мать он часто избивал и угрожал ей убийством. В 1886 году он оставил работу и занялся контрабандой и воровством. Уже около года он разыскивается полицией за совершение нескольких тяжких преступлений. В ночь на 16 мая 1891 года был взломан склеп баронессы Рош-Тайе на кладбище под Сент-Этьеном. Грабитель открыл саркофаг, похитил нательный крест и медальон и пытался содрать кольца с пальцев умершей. Имелось достаточно указаний на то, что это преступление — дело рук Равашоля. 19 июня того же года был найден задушенный старик отшельник, одиноко проживавший в своей лачуге в Форезский горах. 35 тыс. франков, накопленных стариком за всю его жизнь, оказались похищенными. Кенигііітейн— Равашоль, подозреваемый в совершении этого преступления, был арестован, но вырвался из рук полицейских, и ему удалось скрыться.

Примерно через шесть недель, вечером 27 июля 1891 года ударами молотка были убиты две владелицы скобяной лавки на Рю-де-Роанн в Сент-Этьене. Убийца поживился лишь 48 франками. Это преступление также приписывали Кенигштейну—Равашолю, которого, однако, так и не смогли схватить. Все это было интересно, и, наверно, важно, но решающим было совсем другое. В 1889 году, когда в Сент-Этьене ввели бертильонаж (прием идентификации преступников, основанный на измерении отдельных частей человеческого скелета), туда по подозрению в соучастии в краже был доставлен Кенигштейн, которого обмерили, зарегистрировав соответствующие показатели. Уже 24 марта 1892 года Бертильон держал в руках полученную из Сент-Этьена карточку с данными: Клод Франсуа Кенигштейн по прозвищу Равашоль; рост — 1,663; размах рук — 1,780; объем груди — 0, 877; длина головы — 0,186; ширина головы — 0,162; длина левой стопы — 0,279; длина среднего пальца левой руки — 0,122; длина левого уха — 0,098; окраска лев<^й роговицы — желтовато-зеленая; шрам около большого пальца левой руки.

Описательная часть карточки была не настолько полной, как это требовалось Бертильону, что и вызвало его сильный гнев. Тем не менее у него в руках было единственное для того времени точное описание Равашоля. Если Кенигштейн — Равашоль и Равашоль Шомартена окажутся одним и тем же лицом, то, значит, полиция сделала огромный скачок вперед в розыске преступника. Если удастся его арестовать, то его идентификация будет для Бертильона пустячным делом. Если Кенигштейн-убийца и Равашоль, подложивший бомбу, одно и то же лицо, тогда, безусловно, будет нанесен серьезный удар по всему движению анархистов. Анархисты — так можно будет заявить общественности, — проповедующие столь высокие цели преобразования человеческого общества, для достижения Своих целей используют профессиональных убийц.

Как только 26 марта в газетах появились портреты Равашоля, замешательство и нервозность в обществе снова усилилась. В газете «Фигаро» Альбер Мильо писал: «Равашоль? А кто знает этого Равашоля? Кто знает, как он выглядит? Это реальное существо или миф? Человек ли он? Все найдено, даже динамит. Но никто не знает, где найти Равашоля?»

Похоже было, что Равашоль и вправду становится мифом. В нем видят то идеалиста, то одного из основателей анархистской группы «Куртиль», то борца за свободу…

Но вот в воскресенье 27 марта в девятом часу утра опять взорвалась бомба. На этот раз в доме № 32 на Рю-де-Клиши. Взрывной волной жителей дома выбросило из постелей, и через раскрытые окна люди взывали о помощи, так как лестничная площадка была разрушена. Пять человек оказались тяжело раненными. В этом доме жил генеральный прокурор Бюло, выступавший обвинителем на процессе анархистов. Следовательно, нет никаких сомнений: взрыв — дело их рук. А если и были какие-либо сомнения, то их быстро рассеяла статья мнившего себя социалистом редактора газеты «Ле Голуа» Жарзюэля, который сообщал, ’jto получил в воскресенье письменное приглашение встретиться с каким-то незнакомцем на площади Бастилии. Этот незнакомец во фраке и цилиндре представился Жарзюэлю как Равашоль и предложил дать редактору интервью при одном условии, тот должен поклясться, что не будет публиковать точного описания его внешности. Для Жарзюэля сенсационность своей публикации была значительно дороже, нежели требование оказания помощи полиции. Поэтому он привел только следующие слова Равашоля: «Нас не любят Но следует иметь в виду, что мы, в сущности,' ничего, кроме счастья, человечеству не желаем. Путь революции кровав. Я вам точно скажу, чего я хочу Прежде всего терроризировать судей. Когда больше не будет тех, кто нас сможет судить, тогда мы начнем нападать на финансистов и политиков. У нас достаточно динамита, чтобьг взорвать каждый дом, в котором проживает судья.»

Новая волна возмущения прокатилась по Парижу. Толпами валили люди по Рю-де-Клиши к месту последнего взрыва. Премьер-министр Эмиль Лубе часами совещался с военным министром и префектом полиции. Все известные зарубежные анархисты были высланы из страны. В Риме, Лондоне, Берлине и Петербурге — повсюду говорили о Равашоле. Анархистские газеты славили его как героя, как «непобедимого».

Два дня спустя, в среду 30 марта, владелец ресторана «Бери» на бульваре Мажанта сообщил полиции, что у него завтракает мужчина примерно тридцати лет, со шрамом около большого пальца левой руки. Незнакомец еще в понедельник разговаривал с официантом Леро и провозглашал анархистские лозунги. Комиссар полиции Дреш с четырьмя сержантами прибыл к ресторану как раз в тот момент, когда незнакомец собирался его покинуть. Анархист тут же выхватил револьвер, но, несмотря на отчаянное сопротивление, был обезоружен и схвачен. По дороге в полицейский участок он несколько раз пытался бежать и катался по мостовой в ожесточенной борьбе с сержантами. Пока задержанного везли в Сюртэ, он непрерывно кричал на всю улицу: «Братья, за мной! Да здравствует анархия, да здравствует динамит!»

К Бертильону его привезли страшно окровавленного. Он так бушевал и неистово сопротивлялся, что не было никакой возможности обмерить его и сфотографировать. Только к пятнице задержанный успокоился. Теперь тон его изменился, он принял заносчивую позу героя. Только лично Бертильону он позволил обмерить себя и сфотографировать. Полученные данные оказались такими: рост — 1,663; размах рук — 1,780; объем груди — 0,877; длина головы — 0,186; ширина головы — 0,162; длина левой стопы — 0,279; длина среднего пальца левой руки — 0,122; длина левого уха — 0,098. Итак, Равашоль — «революционный идеалист» оказался Клодом Франсуа Кенигштейном и, по всей вероятности, грабителем и убийцей из Сент-Этьена. На следующее же утро сообщение об этом было помещено в печати. Некоторые левые газеты реагировали с возмущением и иронией: неужели полиция серьезно хочет убедить общественность, что Равашоль — это низкий преступник, убивавший и грабивший корысти ради?! И она серьезно надеется доказать, что задержан настоящий Равашоль? Всеобщее смятение и жуткий страх вновь овладели людьми — если задержан не настоящий Равашоль, то, значит, тот, истинный, на свободе!

Процесс над Равашолем был назначен судом присяжных на 27 апреля, и вдруг за два дня до этого взорвалась очередная бомба. Страшный грохот потряс ресторан «Вери», у входа в который был арестован Равашоль. Стены обрушились, вылетели окна. Под развалинами были найдены два трупа: хозяина ресторана и одного из посетителей.

Но сделанные Бертильоном измерения не лгали..

Равашоль, представ перед судом как виновник взрывов на бульваре Сен-Жермен и на Рю-де-ля-Клиши, отрицал свою причастность к убийству в Сент-Этьене. Судьи же, парализованные, как видно, страхом от угроз, сыпавшихся в адрес парижской юстиции, не решались сказать ни одного резкого слова.

Но вот 20 июня Равашоль, обвиняемый в убийстве и ограблении в районе Сент-Этьена, предстал перед судом присяжных департамента Луара в Монбризоне. Председатель суда Дарриган прибыл из Лиона. Он чувствовал себя свободным от неуверенности и страха, сковавших парижский судей. Как только Равашоль понял, что игра в запугивание окончена, он сбросил маску Громко, высокомерно и цинично он заявил, что одна из его фамилий действительно Кенигштейн, а ограбление могилы баронессы Рош-Тайе и убийство отшельника Жака Брюнеля — дело его рук. Это было признание человека распущенного, для которого слова анархистов об уничтожении власть имущих служили прикрытием его собственных устремлений убийцы.

Когда Равашоля, приговоренного к смерти, вели ранним утром 10 июля по улицам Парижа к месту казни, он надрывно распевал: «Хочешь счастливым быть — вешай своих господ и кромсай попов на кусочки». Его последними словами на эшафоте были: «Вы свиньи, да здравствует революция!»

К сообщению о разоблачении Равашоля, весть о котором облетела все европейский страны, присовокупилось известие и об истории проведенной Бертильоном идентификации, способствующее этому разоблачению.

(Ю. Торвальд. Век криминалистики. — М., 1984.)

БОРЬБА НА ИСТОЩЕНИЕ

В 1915 году первая мировая война вступила в самую страшную фазу — борьбу на истощение, первой жертвой которой пала маневренная стратегия и конечным результатом которой, была гибель лишних миллионов людей. Антанта, имея на Западе численное, превосходство, пребывала в блаженной уверенности, что на каждых четырех убитых французов или англичан должно прийтись по меньшей мере три мертвых немца: следовательно, в каком-то неопределенно близком будущем останется лишь обширная страна покойников, именуемая Германией, на территорию которой уцелевшие солдаты Антанты войдут победителями. Но эта программа методического уничтожения людских ресурсов не учитывала такой проблемы, как саботаж или уничтожение существенных материальных ресурсов врага.

Слово «саботаж» происходит от французского слова «сабо», означающего — деревянные башмаки. Французские ткачи XIX века бросали эти башмаки в свои станки, чтобы испортить их, так как думали, что появление машин лишит их навсегда работы. Но мировая война внесла в это слово весьма существенные поправки и даже истолковала его по-новому. Способный начальник «саботажников» эпохи мировой войны 1914–1918 годов, иначе говоря диверсантов, должен был иметь несколько пар лакированных «сабо», ибо бывал он в каком-нибудь плутократическом клубе, регулярно ходил в свой «оффис» (контору) в Нью-Йорке, подобно адвокату или коммерсанту, совещался там со своими агентами, словно это были клиенты или продавцы, а не шпионы и бомбометатели, и часто принимал приглашения отобедать в шикарном Ритц-Карлтон.

Такого рода, техника диверсии была весьма распространена в ту пору в Европе, и особенно там, где шла война. В самом деле, кто мог найти причину «катастрофы», организованной любительской рукой или профессиональным агентом-диверсантом, в месте, где взрываются бесчисленные снаряды, бомбы, падающие с воздуха, и где пылают пожары?

Французской авторитет, генерал Б. Э. Пала, высказывает убеждение, что в жуткие месяцы 1916 года Верден спасли два счастливых обстоятельства: удачное уничтожение всех германских 42-сантиметровых гаубиц точным огнем французских дальнобойных орудий и взрыв большого артиллерийского парка близ Спенкура, где немцы заготовили и держали 450 000 тяжелых снарядов с запалами. Такая небрежность уже сама по себе является своего рода «диверсией», обычной в боевых зонах, — беспечность подчиненного или глупость начальника. Но что же, независимо от незащищенности этих тысяч немецких снарядов, взорвало первый из них?

Антанта никогда не изображала спенкурскую катастрофу как мастерский ход своей секретной службы, обнаружившей парк в качестве цели для бомбежки с воздуха, или как прямой взрыв в результате диверсии. И генерал Пала почти одинок в признании огромного влияния этого взрыва на возможность удержания французами в своих руках ключевой позиции Западного фронта.

Союзники, видимо, несколько стеснялись диверсий и предоставили главные достижения в этой области Германии, впрочем, Комптон Макензи в неизъятом томе своих военных мемуаров рассказывал о своем коллеге из британской разведки, который разработал план взрыва одного моста близ Константинополя. Этот офицер добыл образцы разных сортов угля, которым пользовались в этой части Турции, отобрал несколько крупных кусков и отослал в Англию, где они должны были послужить моделью оболочек для бомб, бомбы эти обещал доставить на место один наемный левантинец-диверсант.

Диверсия осталась изолированным приемом нападения, но она с неизбежностью породила агента контрдиверсии. В 1915 году германский военный атташе в Берне познакомился с одним русским, который как будто готов был принять любое поручение, направленное против царя. Он хорошо знал Россию. Не попытать ли счастья на Сибирской железной дороге? Этот потенциальный шпион и агент-диверсант говорил, что ему знакома каждая верста Сибирской железной дороги. Когда ему растолковали, в чем дело, он даже согласился тайно вернуться в Россию и пробраться в Сибирь до Енисея, где он взорвал бы железнодорожный мост. Уничтожение этого моста на месяцы остановило бы приток боеприпасов из Владивостока на Западный фронт России, воевавшей против Германии. Русский по фамилии Долин получил исчерпывающие инструкции, деньги на дорогу и щедрое вознаграждение, причем ему была обещана двойная награда в случае, если он взорвет мост и сумеет бежать. Долин смело отправился в Россию и явился к руководителям охранки и генералу Батюшину. Что же, Долин был попросту плутом, обманщиком, который струсил? Нисколько! Его'можно было бы назвать обманщиком, но в широком патриотическом плане секретной службы, ибо Долин дурачил немцев с самого начала. Он был ответственный агент русской разведки.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ВОЗДУШНЫЕ ДИВЕРСАНТЫ

Переброска шпионов по Воздуху, во время первой мировой войны стала обычным делом в летных частях воюющих держав. Многочисленные улучшения облегчили положение и пассажиров, и летчика. Самолет обычно приземлялся по возможности неподалеку от местожительства постоянного агента, который разводил яркий огонь в своем камине, видный только с самолета, находящегося прямо над домом, огонь этот зажигался лишь в том случае, если агент убеждался, что приземление безопасно. Сигнализация помогла летчику и тогда, когда он прилетел, чтобы отвезти шпиона домой. Если агент почему-то не мог приготовиться к условленному часу, сигналы постоянного агента избавляли летчика от напрасной посадки.

Положение летчика, взятого в плен вместе со шпионом или непосредственно после произведенной им высадки шпиона на вражеской территории и преданного затем военному суду, в юридическом отношении было неопределенным. В Гаагских конвенциях вообще не было указаний, относящихся к такого рода действиям летного состава армий.

В этом смысле представляет интерес дело двух летчиков — Баха, американца, служившего во французском летном корпусе, и сержанта Манго. Каждому из этих летчиков удалось высадить своего шпиона, но оба потерпели аварию при обратном взлете. Они пытались пробраться до какой-нибудь нейтральной границы, но не имели возможности переодеться. Когда разбившиеся самолеты были обнаружены, летчиков быстро выследили и арестовали. Затем обоих отвезли в Лан и предали суду по обвинению в шпионаже. Этой злополучной паре летчиков выпала на долю незавидная участь: способствовать установлению международного прецедента. Но Джимми Бах был добродушный молодой авантюрист и человек со средствами, он мог позволить себе роскошь и пригласил видного адвоката, который прибыл из Берлина, чтобы защищать его и его товарища-француза. На первом судебном заседании, состоявшемся 20 октября 1915 года, судьи не пришли ни к какому решению, второе заседание, состоявшееся 30-го, окончилось тем, что обвинение в шпионаже было снято с обоих подсудимых. Бах и Манго, как военнопленные, провели три тяжелых года в плену в Нюрнберге.

После этого случая агентов, посылаемых со специальной миссией, стали одевать в военную форму, прикрывавшую штатское платье. Приземлившись, такой агент прятал мундир и к своим шпионским обязанностям приступал в штатском костюме. Но в ту ночь, когда летчик должен был, согласно расчетам, явиться за шпионом, последний снова надевал военную форму, которая должна была в случае поимки избавить их обоих от военного суда.

Союзникам было весьма выгодно засылать своих шпионов по воздуху. Бельгия и тринадцать оккупированных департаментов Франции были открыты для французской или английской секретной службы, поскольку там имелись десятки более или менее укромных посадочных площадок и сотни патриотов обоего пола, готовых помочь союзникам. За небольшую плату в 700 франков — по тогдашнему курсу 130 долларов — можно было завербовать бельгийца и высадить возле своего же бывшего жилья, где ему отлично была знакома вся местность.

Что касается прифронтовых зон союзников, то здесь немцам для той же цели приходилось подкупать французского или бельгийского ренегата, в лучшем случае какого-нибудь негодяя, выпущенного из тюрьмы на оккупированной территории. Такой агент мог хорошо знать местность, но ему мешала его репутация, а также опасность быть узнанным местными властями. Убедившись на многих примерах, что эта дуэль шпионов воздуха всегда оборачивается против них, немцы попросту усилили свою, оборонительную бдительность. Они установили микрофоны для уловления вибраций авиационного мотора в тех отдаленных районах, где можно было ждать высадки вражеского агента.

На это союзники ответили тем, что ограничили работу летчика однократным приземлением. Шпиона спускали с парашютом совершенно бесшумно и притом в местности, где оседло жил постоянный агент. Эта система действовала в течение целых четырех лет. Секретные агенты спускались с темного неба на врага, который мог предположить это, но не был в состоянии держать под постоянным наблюдением бескрайние просторы французских фландрских полей, где могли приземляться шпионы и где их радушно встречали и прятали местные патриоты.

Шпионы воздуха в большинстве своем были люди слишком пожилые для несения службы на фронте. Обученные обращению с почтовыми голубями, они брали их с собой в количестве до шести штук и затем по одному посылали со срочными донесениями. Каждого шпиона снабжали подробными инструкциями и достаточным запасом французских и немецких денег. Приземлившись, каждый шпион первым делом разыскивал ближайшую линию коммуникаций, а затем начинал пробираться к фронту. Иногда к этой работе в пользу союзников привлекали и немцев, главным образом эльзасцев и лотарингцев, живших во Франции с начала войны и стремившихся таким путем избавиться от военной службы, вербовали также солдат, дезертировавших и взятых в плен.

По мере того как война разгоралась, самолеты постепенно становились все более ценным видом оружия; и французы все чаще отправляли шпионов, предоставляя многим из них изворачиваться на свой страх и риск после отправки последнего голубя с донесениями. Покинутые, таким образом, на произвол судьбы воздушные шпионы либо попадали в руки к немцам, либо окольными путями пробирались в Голландию. Тамошние французские консулы заботились об отправке их во Францию. Многим из шпионов рекомендовалось на случай, если им не удастся выбраться на самолете, использовать свое пешее странствие для разрушения железнодорожных путей, мостов и подвижного состава в тылу вражеских войск.

Спустя некоторое время шпионов начали перебрасывать на воздушных шарах. Такой способ совершенно избавлял от предательского шума авиамотора, но других преимуществ не давал. Средний воздушный шар имел в диаметре 8,5 метра и вмещал 310 кубических метров газа. Он поднимал только одного человека, а радиус действия его был равен 24–36 милям. К такому полету шпионов готовили в Англии четыре недели; в продолжение этого срока устраивалось минимально шесть пробных полетов, из них два ночью. В корзину воздушного шара брались и голуби. Война требует мужества в различных его проявлениях. Было немало людей, готовых заняться шпионажем, но не желавших летать, проноситься над зенитками, приземляться в потемках с парашютом, спрыгнув с военного самолета или спустившись на воздушном шаре. Для неустойчивых субъектов, готовых согласиться на полет, но могущих оказаться несостоятельными в критический момент, был даже придуман самолет специальной конструкции. Под фюзеляжем, между колесами, подвешивалась алюминиевая кабина для шпиона и его парашюта. Дно этой кабины мог открыть только летчик, что они в нужный момент и делал. Цассажир падал вниз со своим парашютом.

Специальные миссии давали ценные для разведки результаты. Масштабы их с течением времени все более расширялись. Теперь уже не довольствовались временной деятельностью одиночного шпиона; главной целью становилась организация, создание регулярной разведывательной службы, которую должны были нести местные агенты, навербованные и обученные тайно. В 1917 году нашлись люди, серьезно подумывавшие об учреждении «заочной» школы для бельгийцев или французов, готовых заняться рискованным делом шпионажа.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946)

ПОЧТОВЫЙ ГОЛУБЬ — ПТИЦА НЕЖНАЯ

Во время первой мировой войны самолеты сбрасывали в большом количестве почтовых голубей, а также листовки и брошюры, содержавшие призывы к жителям оккупированных районов собирать и передавать сведения. Для этого пользовались небольшими корзинками, вмещавшими пару голубей; прикрепленные к шелковым парашютикам, они медленно спускались на землю. В каждую корзину, помимо корма для голубей, клали письменные указания, как обращаться с голубями, вопросники для заполнения, образчики существенно важных сведений, французские деньги, и всегда — пламенный печатный призыв к патриотизму людей, уже в течение трех лет испытывающих голод, нищету и унижения в результате оккупации.

В местах, весьма отдаленных от линии фронта, германские контршпионы нашли немало корзинок с мертвыми голубями. Это, разумеется, была лишь ничтожная часть общего числа корзинок, сброшенных союзниками. Голуби непрерывно летали над фронтом, и хотя попасть в летящего голубя из винтовки может лишь исключительно меткий стрелок, все же сделать это удавалось не раз. И во всех случаях, по уверениям немцев, голуби несли донесения большой военной ценности.

Эту систему собирания любой информации, как бы она ни были отрывочна и случайна, союзники продолжали расширять вплоть до дня перемирия. Голубей забрасывали не только с самолетов (иногда это было слишком заметно), но и в небольших воздушных шарах, снабженных остроумным механизмом для отстегивания клетки с голубями. К такому воздушному шару был прикреплен деревянный крест, на четырех концах которого висело по клетке голубями. В центре креста находился ящик с простейшим часовым механизмом. В назначенное время механизм автоматически начинал действовать: парашюты с прикрепленными к ним корзинками отстегивались, после чего из оболочки шара выходил газ. На каждом таком шаре красовалась довольно наивная надпись: «Это немецкий шар, его можно уничтожить». Позднее вместо часового механизма стали применять медленно горящий фитиль, он поджигал шар после того, как клетки, в голубями отделялись от шара.

Почтовый голубь — птица очень нежная, она очень быстро гибнет. Поэтому секретная служба союзников применяла еще один вид воздушных шаров. Шары эти, диаметром всего 60 сантиметров, делались из голубоватой папиросной бумаги и были почти невидимыми в воздухе. Их можно было наполнять из простого газового рожка. Летчики сбрасывали пакеты, заключавшие в себе три таких шара в сложенном виде, с подробнейшими наставлениями о способе пользования. Иногда в пакет вкладывалась химическая смесь, которая давала возможность тому, кто нашел шар, наполнить его газом. Но так как подобный воздушный шар с донесением можно было отправить к союзникам лишь при попутном ветре, то конкурировать с почтовыми голубями эти шары, конечно, не могли.

Жители местностей, расположенных за германской линией фронта, всего больше интересовали союзную разведку, и всевозможные листовки сыпались на них дождем. Зимой 1918 года специальные летчики союзников сбрасывали клетки с голубями и воздушные шары даже в самых отдаленных пунктах Эльзаса и Лотарингии. Последним их достижением была переброска по воздуху радиопередатчиков новейшей модели Маркони: с четырьмя аккумуляторами, сухими элементами на 400 вольт и 30-метровыми антеннами. С помощью таких аппаратов можно было передавать сообщения на расстояние до 30 миль (48 километров). Они сослужили большую службу крестьянам и одиноким жителям пораженных войной районов, которые не только настойчиво вели рискованную разведывательную работу, но и пытались передать по радио шифрованные донесения.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЛИШЕН ЧУВСТВА СЕБЯЛЮБИЯ

Уголовными преступниками иногда пользуются для выполнения секретных поручений, если эти поручения неудобно давать сотрудникам государственного аппарата. Но ни один знаток шпионажа, действительно заслуживающий названия специалиста своего дела, не станет поручать уголовному преступнику регулярную доставку сколько-нибудь важных сведений. Вопреки широко распространенному мнению, настоящий «ас» шпионажа должен обладать многими, если не всеми качествами, какие требуется от ценного работника гражданских или военных учреждений. Если его мужество и честность вызывают хотя бы малейшее сомнение, его начальник не рискнет довериться ему в трудную для родины минуту.

Секретный агент обязан быть не только предан делу и долгу, но и лишен чувства себялюбия. Он должен быть чужд всякого бахвальства и других проявлений несдержанности. Он должен быть в такой же мере правдив и морально устойчив, как и решителен, изобретателен, бдителен. Кроме того, агент, состоящий на действительной службе, должен быть приучен к полному духовному одиночеству. Его профессия — профессия особого рода. Сам не доверяя никому, он нередко должен суметь завоевать доверие к себе.

Большую часть своей работы секретный агент должен выполнять единолично. Его снабжают инструкциями и отсылают. С этой минуты он должен рассчитывать только на себя. Если он попадется, власти вынуждены будут отречься от него. Его коллеги обязаны отрицать всякое знакомство с ним, даже понаслышке. Если его изловят в военное время, он, как шпион, подлежит повешению или расстрелу.

Во Франции от шпионов всегда требовалась железная дисциплина, вместе с тем эта страна нередко проявляла черную неблагодарность к преданным ей секретным агентам, И все-таки, когда в период первой мировой войны Франция очутилась на краю пропасти, военная разведка в Париже и главная квартира в Шантильи сумели найти таких патриотов и талантливых работников, как Жозеф Крозье, Жорж Ладу, Марта Рише, Люсьето, Вегеле и многих других.

24 марта 1918 года, в воскресенье немцы открыли огонь по Парижу из дальнобойного орудия. Столица была охвачена тревогой. Еще накануне немцы находились в 60 милях от города, а сейчас, после первых же выстрелов, многие были уверены, что враг приблизится на расстояние 12–15 миль от парижских укреплений. Правительственное сообщение быстро рассеяло эти страхи. Хотя один из первых снарядов и попал в церковь, наполненную молящимися женщинами и детьми, все же эта величайшая из всех «Толстых Берт» была охарактеризована как типично немецкое орудие устрашения, не имеющее практической военной ценности.

Специалисты из французской ставки уже мобилизовали свои силы на борьбу с этим невероятным крупповским чудовищем. Одна из артиллерийских служб несла ответственность за борьбу с артиллерийскими новинками неприятеля — это был вновь учрежденный особый отдел армии, ведавший разведкой и контрразведкой, поскольку они имели отношение к артиллерии. Были вызваны добровольцы, и из 70 с лишним человек, предложивших свои услуги, отобрали пятерых искусных работников контрразведки. В ту же ночь на самолетах они были переправлены через линию фронта и сброшены с парашютами в смежных секторах, образующих воображаемый треугольник, по углам которого находились города Ла-Фер, Куси-ле-Шато и Анизи-ле-Шато. В пределах этого треугольника были засечены перемежающиеся, но несомненные детонации от залпов нового орудия, сделано это было частично с помощью звукоулавливающих аппаратов.

Предусмотрев это, германские артиллеристы старались замаскировать местонахождение сверхтяжелого дальнобойного орудия. Время от времени они выпускали холостые снаряды, разрыв которых так же сотрясал воздух, как и обычный снаряд. Несмотря на это, уже через несколько часов после того, как первые снаряды обрушились на Париж, специалисты единогласно определили зону расположения орудия. И вот пятеро контрразведчиков глухой ночью отправились на «окружение» пушки. Через неделю двое из них вернулись с удачей. Третий был убит, а четвертый ранен во время воздушного рейда, но не был разоблачен как шпион. Пятый убедился, что не сможет добраться до самолета, который должен был поставить его обратно в Шантильи, он двинулся пешком к голландской границе, но предварительно отправил с почтовым голубем обстоятельный доклад о дальнобойной пушке.

Как только показаниями агентуры было установлено, что дальнобойная пушка находится на опушке Сен-Гобенского леса, ураганный огонь союзных батарей и бомбежка с самолетов изолировали засеченный район. Донесения разведки подтвердили, что германское орудие «кочует», т. е. передвигается с места на место, поэтому треугольная зона неослабно подвергалась действию артиллерийского огня и бомбардировкам с воздуха.

Но в лесу находились и фальшивые орудия, также замаскированные сетками и листвой, чтобы вводить в заблуждение воздушных наблюдателей и разведчиков. И так как в Эссене изготовлено было несколько этих мощных орудий, то одно из них могло постоянно поддерживать обескураживающий огонь. Заставить «Толстую Берту» совсем замолчать никак не удавалось. Несмотря на все усилия артиллеристов, наблюдателей, летчиков, специалистов по звукоулавливанию и разведчиков. Нужны были специальные математические вычисления, чтобы точным огнем накрыть пресловутую пушку Круппа.

Немцы никогда не знали в точности, какой участок Парижа они поражают, когда снаряд попадает в город. Еще за несколько дней до того, как «Берта» начала обстрел, немцы отрядили агентов для ежедневного доклада о месте поражения, о человеческих жертвах и о действии бомбардировок на дух населения.

Между тем в Париже были организованы летучие команды, которые немедленно убирали мусор, чинили мостовые и вообще врачевали раны, наносимые городу обстрелом. Нередко следы разрушения удавалось ликвидировать в течение каких-нибудь 5–6 часов.

И все-таки даже при таких темпах немецкие шпионы ухитрялись устанавливать место попадания снаряда, посланного из Сен-Гобена. Полковник Николаи рассказывает, что он регулярно получал обстоятельные донесения о пораженных участках и обо всех последствиях бомбардировки; такие сведения главным образом добывала и передавала некая шпионка Ида Калль.

Французы не отрицают, что она долго и успешно занималась этой опасной деятельностью. Они понимали, что из такого космополитического города, как Париж, трудно выкурить всех шпионов, и заботились главным образом о том, чтобы укрыть от них весьма секретный материал военного или политического характера.

Что касается французской разведки, то ее обслуживал по меньшей мере один шпион, сумевший во время войны обосноваться в главной квартире германской армии. Этот агент действовал в качестве комиссара полевой полиции и своей работой так хорошо зарекомендовал себя, что неизменно переезжал вместе со ставкой по мере того, как сама ставка перемещалась из Шарлевиля в Стенэ, Крейцнах и Плесси. По иронии судьбы, шпион Вегеле обязан был охранять верховное командование германской армии от заговоров или слежки неприятельских, т. е. антинатовских, агентов. При этом герр — или мсье — Вегеле не мог позволить себе ни малейшего промаха. Он должен был действовать эффективнее самых талантливых их своих коллег по полицейской службе. В личной жизни он должен был вести себя с величайшей осмотрительностью, выбирать друзей с большим разбором и в то же время казаться чудаком или нелюдимом. Нужно было также обладать большой изобретательностью, чтобы благополучно лавировать между быстринами и отмелями национальной и международной политики. С одной стороны, легко было запутаться в противоречивых германских делах, а с другой — не менее легко было выдать себя повышенным интересом к французским делам.

В то же время он не мог носить дешевой маски фанатичного врага Франции, чтобы не испортить этим своей карьеры тайного французского агента в Германии. Умные деятели контрразведки справедливо не доверят фанатикам. Такой человек, как Вегеле, непременно привлек бы к себе пытливое внимание. Почему он ненавидит французов? Что они сделали ему? Француженка, что ли, обманула его или французская фирма надула его? Или он жил во Франции, нарушил законы там или в какой-нибудь французской колонии и до сих пор не признался в этом? Самой возможности возникновени я таких вопросов нужно было всячески избегать.

Об успехах шпионажа Вегеле в германской ставке мало что известно. Установлено только, что он заранее оповещал о большинстве крупных передвижений немцев как на Восточном, так и на Западном фронте. Достижения его не соответствовали огромному риску, которому он подвергался, трудностям его работы, В мае 1918 года, когда Гинденбург, Людендорф и их помощники-специалисты из германского главного штаба готовили большое наступление против 6-й французской армии, Вегеле все разузнал, и оказалось, что он не переоценил опасности. «27 мая предстоит крупная атака на Шменде-Дам» — таково было предостережение, отправленное им. Но это не спасло 6-й армии, ибо французская разведка доставила это предупреждение в Шантильи с опозданием на десять дней.

(Р Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ТАКИМ ПУТЕМ МЫ ВЫИГРАЕМ ВОЙНУ!

Шарль Люсьето был одинаково искусен как в разведке, так и в контрразведке. Под видом немца он был послан изучать производство германских боеприпасов, сосредоточенное тогда в промышленной части Рейнской области. Он узнал, что огромный завод Круппа в Эссене представляет собой надежно охраняемый город, в котором изготовляются тяжелые орудия и снаряды к ним, шрапнель и другие основные материалы. Баденский анилиновый завод и содовый завод в Мангейме были в области химической продукции тем же, чем Крупп был в области артиллерии.

22 апреля 1915 года на Ипре германское командование впервые применило новинку — удушливые газы. Первым газом, который был применен на фронте, был хлор, газ это выпускался из металлических резервуаров, тайно доставленных на фронт во Фландрию. Две французские дивизии дрогнули и отступили. Благодаря этому фланг канадцев «повис в воздухе». Канадцы и англичане также страдали от удушливых газов, но сумели все же своей стойкостью и мужеством удержать фронт.

Войскам были с опозданием розданы первые образцы противогазов. Дальнейшие попытки газовой атаки обратились против немцев, они не учли того, что во Фландрии господствуют ветры преимущественно западных или юго-западных направлений. Когда внезапно переменившееся направление ветра привело к тому, что он стал союзником Антанты, страшный опаловый туман понесся на атакующих немцев, и сотни солдат кайзера погибли в страшных мучениях.

Вторичное посещение Мангейма убедило Люсьето в том, что наполнение газом мелких резервуаров, отправляемых на фронт, производится не там. Он узнал, что с крупных химических заводов уходит множество железнодорожных цистерн. Куда их перегоняют и зачем? Лишь только он узнал это, его опасения и тревога усилились. Цистерны перегонялись на заводы Группа в Эссен. Люсьето возвратился в Эссен — место, особо опасное для любого агента союзников, ибо нигде сеть немецкой контрразведки не была столь разветвленной и активной, как в районе заводов Круппа.

Сидя часами в кафе, где мастера и механики крупповских заводов проводили свой досуг, и угощая их пивом, Люсьето сумел из их разговоров кое-что узнать. Сдружившись с пожилым полицейским, охранявшим завод, он стал проявлять такой интерес к скучнейшим разговорам этого субъекта, что тот начал проводить с ним по многу часов. И Люсьето повезло: он узнал о готовящемся удивительном эксперименте с газовыми снарядами. Отравляющие газы в снарядах? Из обыкновенного полевого орудия? Немыслимо!

Полицейский стоял на своем. Он утверждал, что в крупповских снарядах может содержаться газ, что вскоре орудия будут стрелять этими газовыми снарядами и что он может доказать это. Но как? Пусть он только докажет, возразил Люсьето, и он заработает наличными 2000 марок!

Чтобы выиграть предложенное пари, полицейскому пришлось захватить своего новоиспеченного друга, который выдавал себя за коммивояжера, на официальное испытание удивительных новых снарядов. Друзья отыскали для себя укромный, но удобный наблюдательный пункт и увидели, как к огромному артиллерийскому полигону подкатило несколько автомобилей; из них вышли сам кайзер Вильгельм, его блестящий штаб и многие другие важные лица.

Почетный караул отдал честь, заиграл оркестр.

Затем для производства опытов выкатили 7 7-миллиметровое полевое орудие и тяжелую морскую пушку. В качестве объекта было избрано стадо овец, пасшихся на холмистом склоне примерно на расстоянии 1200 метров. Полевое орудие выстрелило, его снаряд разорвался с легким, глухим гулом, совсем не похожим на обычный разрыв шрапнели. Потом разрядили морское орудие. Ни тот, ни другой снаряд не попали прямо в пасущееся стадо, но после каждого выстрела поднималось облако желто-зеленого дыма, и его несло ветром прямо на стадо овец. Их закрыло, как вуалью, а когда облако рассеялось, то на месте, где находилось стадо, не осталось ничего живого. Даже трава казалась сожженной, даже земля была опалена и как бы покрыта ржавчиной.

— Это замечательно! Таким путем мы выиграем войну! — воскликнул полицейский, кладя в карман выигрыш, который шпион тотчас же выплатил ему.

— Да! Поразительно! — пробормотал ошеломленный Люсьето. Нарядная толпа военных и приглашенных гостей стала редеть. Люсьето сказал:

— Я проиграл кучу денег, но я не жалею об этом! Великое изобретение германской науки доконает проклятых французов и англичан. Но я все-таки не понимаю, как снаряд начиняется газом?

— Этого не знает никто, кроме рабочих, которых делают эти снаряды.

— Ну, разумеется же! Но послушай, дружище: что, если я поищу остатки такого снаряда на память об этом великом, незабвенном дне?

— Не вижу к этому препятствий. Но все же лучше будет, если я сам пойду туда, — сказал полицейский.

Он так и сделал, и осколок одного из первых химических снарядов был вскоре вывезен секретным агентом из эссенского района, а через три дня Люсьето уже предъявил его в Париже своим начальникам, которые отправили осколок в химическую лабораторию знаменитого химика. Тогда же было признано необходимым немедленно сконструировать усовершенствованный противогаз для армий Западного фронта.

Независимо от этого англичане и французы занялись массовым изготовлением газовых бомб.

В истории шпионажа мало найдется специальных заданий, которые были бы выполнены с таким полным и всесторонним успехом, как миссия Люсьето. Он добыл в высшей степени ценные данные, не был при этом обнаружен и сумел передать все добытое, оставив противника в полном неведении, и, следовательно, не дав ему возможности принять свои контрмеры.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ВЫСТРЕЛЫ В ГЕНЕРАЛА ДЕ ГОЛЛЯ

История покушений на генерала де Голля, подробности которых впервые появились во французском журнале «Пари матч», выходит далеко за рамки уголовной хроники. Она отражает остроту внутриполитической борьбы, развернувшейся во Франции 1959–1964 годов. Однако прежде чем конкретно говорить о мотивах этих покушений, то есть о том, кому было выгодно физическое устранение президента де Голля, необходимо вспомнить, что за обстановка сложилась в это время в стране.

Центральной проблемой внутренней политики Франции в 1959–1964 годах была проблема Алжира. Левые демократические силы требовали немедленного прекращения военных действий и переговоров с Временным правительством Алжирской Республики. К этому же склонялся и президент де Голль, который в декабре 1960 года выдвинул законопроект «об организации государственной власти в Алжире вплоть до самоопределения».

Июнь 1961 года. Покинув здание Сената, по парижской улице Турнон шагают двое. Фамилия одного — Эрве Монтань, второго коротко зовут Жерменом. Бледность покрывает лица обоих. Только что в одном из кабинетов Люксембургского дворца (где размещается Сенат) им был задан вопрос: «Вы готовы к тому, чтобы убить де Голля?»

Они ответили: «Да».

Эрве Монтань, 34-летний, элегантно одетый, коротко подстриженный шатен, выглядит типичным молодым коммерсантом. Это, кстати, недалеко от истины: Монтань владеет небольшой страховой конторой в предместье столицы Булонь-Бийянкуре. Выщипанные брови придают его лицу несколько удивленное выражение, но энергичный подбородок, помеченный шрамом, выдает в нем человека действия. Ему предстоит возглавить покушения в Пон-сюр-Сен.

В Жермене чувствуется выправка старшего офицера. Странный персонаж нынешнюю профессию которого нелегко угадать. Слишком замкнутый для невоенного, слишком резонер для служаки..

С 1961 по 1964 год на генерала де Голля было совершено пятнадцать покушений. Принято считать, что все они были делом рук ОАС. В действительности самые опасные были задуманы и исполнены членами тайной организации, существовавшей задолго до ОАС; руководители ее так и не были арестованы. Неизвестно даже, кто они. Теперь, после кончины генерала де Голля и амнистии, объявленной за преступления и правонарушения, связанные с событиями в Алжире, стало возможным назвать эту организацию.

Она выбрала себе наименование «Старый штаб армии».

Это был заговор, разветвленный и глубоко законспирированный. Он сформировался еще в 1956 году. В то время речь, естественно, не шла об убийстве генерала де Голля. Заговор ставил своей целью свержение IV республики, правительства которой, по убеждению заговорщиков, собирались «отдать» Алжир. В зародыше членами «Старого штаба» были только военные — генералы и старшие офицеры, действовавшие умно, осторожно, державшиеся поодаль от шумных сторонников «французского Алжира» и правых экстремистских группировок. Несколько лет подряд они плели свою паутину, налаживая контакты с политическими деятелями и деловыми кругами. Они сыграли важную роль в подготовке путча 13 мая 1958 года. Кстати сказать, большинство руководителей «Старого штаба» поначалу были голлистами. Своими целями этот заговор напоминал новое издание «Кагуля» (связанный с фашистами заговор крайне правых, пытавшихся незадолго до войны установить во Франции профашистский режим).

После недели баррикад в Алжире в январе I960 года «Старый штаб» активизируется во Франции. Неудача апрельского путча 1961 года показала, что армия не в силах помешать обретению независимости Алжиром. И вот тогда-то «Старый штаб армии» решает убить президента. Исполнителем этой акции становится «Комитет 12-и» в который вошли, кроме прежних заговорщиков, «независимые», раскольники из ЮНР, радикалы и даже кое-кто из социалистов. Члены «Комитета 12-и» занимали самые различные посты в Париже, в том числе в Национальном собрании и в Сенате. Первый контакт между их представителем, с одной стороны, Монтанем и Жерменом — с другой, состоялся именно в одном из кабинетов Сената. Поразительная деталь, не правда ли?

Культ засады, поклонение винтовке с оптическим прицелом, базуке и бомбе охватили политических деятелей, которых ничто в прошлом не готовило к терроризму и заговорам. Депутаты и сенаторы, бывшие министры и бывшие премьер-министры стали готовиться к тому, чтобы взять власть в свои руки и сформировать правительство после того, как под большим секретом им сообщили, что во Франции существует диверсионная группа бывших легионеров из Индокитая и офицеров в бессрочном отпуске, которая изучает маршруты президентских поездок, а один опытный химик родом из Алжира, подпольная кличка такая-то, занят изготовлением надежной «адской машины». Было известно, что генерал де Голль не считал нужным заботиться о своей безопасности. Руководителям полиции и секретной службы, которые уговаривали его подчиниться определенным правилам предосторожности, президент неизменно отвечал: «Я делаю свою работу, а вы извольте заниматься вашей».

Не только «Старый штаб армии» и его политические союзники думали о покушении на жизнь главы государства. Этим же занимались нарождающаяся ОАС, в особенности ее глава — генерал Салан.

Выйдя из Сената, Эрве Монтань быстро приходит в себя. То, что ему надлежит совершить, его не пугает. Предстоит только уточнить план, предложенный человеком, которого он до конца будет знать как Жермена. Тот повез Эрве Монтаня в своем черном «пежо-403» на место. Был выбран участок шоссе в 20 километрах от Парижа. На обочине там лежит груда песка, в которой легко спрятать бомбу.

Осмотрев место, заговорщики вернулись в город, где в том же сенатском кабинете встретились с представителем «Комитета 12-и» Монтань спросил о технической стороне дела — где взять провода, детонаторы, взрывчатку. В ответ он услышал сухое: «Здесь не Алжир, за ручку вас водить некому». «Старому штабу» претит незатейливость, с которой военные полной пригоршней черпают все, что им заблагорассудится, в алжирских арсеналах. Здесь, в метрополии, каждый шаг должен быть рассчитан до миллиметра, все сделано в глубочайшей тайне.

Во время совещания Эрве Монтань замечает в руках в Жермена полный список автомашин Елисейского дворца (резиденции президента Франции).

— Как с людьми? — спрашивает Жермен.

— В моей группе пятьдесят человек.

Это явно завышенная цифра. Жермен задумчиво смотрит на Монтаня и сокращает число в десять раз: пять человек вполне достаточно. На самом деле Эрве Монтаню удастся завербовать для покушения только троих. Марсьяль де Вильманди, тридцати лет, сын цирковых гимнастов, бывший радиодиктор в Сайгоне. Истертое, в морщинах лицо делало его похожим на старого клоуна. Жан-Марк Рувьер, 25 лет, электрик. И Доминик де ла Прад, 28 лет, контролер в аэропорту Орли.

Из другой группы к ним откомандировали Армана Бельвизи и Бернара Барбанса. Бельвизи, 37 лет, родившийся в Тунисе, обожает костюмы кричащих расцветок, по которым его можно распознать за полкилометра. А его громовой голос способен всполошить всю окрестную полицию. Бернар Барбанс в 27 лет уже террорист со стажем, это он подложил бомбу в издательство «Масперо».

Надо было достать взрывчатку. Монтань дознался, что в Пуату со времен оккупации сохранился склад английского и канадского оружия, которое крестьяне продавали по ценам «черного рынка»: 80 франков за килограмм тола, 250 франков автомат «стен», 3200 франков за ручной пулемет «брен». Автоматическое оружие, кстати, должно понадобиться. По плану «Старого штаба» после покушения сведения о гибели президента не должны сразу попасть в Париж. Следовательно, придется уничтожить весь президентской эскорт. Эрве Монтаню приказано забросать гранатами машины с сопровождением. Однако вскоре последовал контрприказ: «Армия отказывается выступить прежде чем убедится в смерти де Голля».

В действительности «Старый штаб армии» оперировал несуществующими полками.

Некий инженер изготовил бомбу: сорок пять килограммов взрывчатки в металлическом баллоне из-под пропана. Детонатор, погруженный в массу взрывчатки, приводится в действие электросигналом. После взрыва, по предварительным подсчетам, останется воронка диаметром не меньше 100 метров.

Покушение назначено на 23 июля. До этой даты необходимо незаметно подвести электрический провод к песчаной куче. У заговорщиков ушла неделя на то, чтобы протянуть 650 метров провода. Работали ночами. Диверсанты ползали в поле, прижимаясь к земле каждый раз, когда вдали возникали фары автомобиля. Однажды Барбанс, плюхнувшись ничком, раздавил своим телом электрические батареи. Операцию пришлось отложить.

23 июля вечером Эрве Монтань, лежа в кювете, всматривался в проезжающий кортеж: первым идет президентский «ситроен», за ним — две такие же машины, потом с промежутком в 25 секунд еще два автомобиля, один из которых оборудован радиотелефоном. Над кортежем следует вертолет.

Эрве Монтань решает поехать на каникулы с женой и двумя детьми в Кане, под Перпиньян. То была мера чистой предосторожности. Опытный конспиратор, он понимал, что не поехать в отпуск значит привлечь внимание. А заговорщик обязан раствориться в толпе. Цвет заговорщика — серый. Один только Бельвизи, похоже, не понимает этого. Этим летом он обряжается в самые экстравагантные костюмы и шествует в них по улицам с таким видом, что на него оборачиваются.

Но это еще не все. Бельвизи толкует чуть ли не с каждым встречным о необходимости убрать президента. Происходит то, что должно было случиться: в одно прекрасное утро его арестовывают и запирают в психиатрическую лечебницу. Для предстоящей операции это подлинная катастрофа. Дело в том, что перед отъездом в Кане, Монтень доверил ему бомбу. Бельвизи ничтоже сумняшеся запер ее в багажнике автомашины. Жермен в тревоге звонит Монтаню в Кане и просит немедленно приехать в Париж.

Тем временем Бельвизи успевает рассказать на ухо одному из своих коллег по лечебнице в Божоне — бывшему капитану Мертцу о том, что на де Голля готовится покушение. Капитан прежде служил в Алжире в охране центра контрразведки французской армии, но потом был определен в лечебницу в связи со странностями поведения.

Бельвизи, к вящему удивлению окружающих, неожиданно выписывают из лечебницы. Эрве Монтань, таким образом, получает свою бомбу. Но он не знает главного: бомба обезврежена. Взрыв происходит от электрической искры. Достаточно было поместить детонатор в стальную капсулу, чтобы искра не дошла до взрывчатки. Подоплека же истории такова.

Капитан Мертц поспешил рассказать о деталях подготовки покушения своим бывшим коллегам по контрразведке. Некий будущий министр признал позднее, что вскоре после проверки сведений он купил Мертцу билет на самолет до Канады…

Секретная служба решила не мешать операции. Теперь, когда бомба не представляла опасности для главы государства и сопровождающих его лиц, заговорщикам можно было дать свободу действий.

5 сентября все готово. 7 сентября — канун покушения. Таинственный Жермен предупредил участников, что завтра президентский кортеж поедет по шоссе № 15 в направлении Коломбо — загородного имения де Гол ля. Электрическая батарея установлена в кустах, откуда к бомбе подведен провод. Монтань устраивает последнюю репетицию. Если система работает нормально, то после того, как Вильманди нажмет рычаг, на устройстве должна загореться контрольная лампочка. Лампочка горит.

8 сентября, 21 час. Машина де ла Прада стоит возле кустов параллельно шоссе. В 21.43 де ла Прад замечает вдали огни фар и подает сигнал Вильманди. По сведениям Жермена, президент едет в головной машине. Вот в поле зрения заговорщиков появляется крыша черного «ситроена». Вильманди с полным хладнокровием нажимает рычаг подрывного устройства.

В наступивших сумерках полковник Тессер, адъютант президента, пытался читать плакаты, которые крестьяне вывесили вдоль шоссе между Пон-сюр-Сен и Крансэ: «Увеличьте закупочные цены на молоко!», «Шарль, раскошеливайся!» Адъютант улыбается. Генерал де Голль, сидящий, как обычно, на заднем сиденье «ситроена», делает вид, что ничего не замечает.

Президентской кортеж — машина генерала, машина с охраной и двое мотоциклистов — движется со скоростью ПО километров в час в направлении Коломбэ. На часах было ровно 21.45, когда подполковник Тессер слышит «сухой и резкий взрыв, похожий на удар реактивного самолета, преодолевающего звуковой барьер. И в тот же миг его ослепляет столб пламени. Шофер генерала, старшина жандармерии Франсис Марру, сбавляет скорость: песок, хлестнув по ветровому стеклу, закрыл видимость. Адъютант поворачивается и убеждается, что генерал и мадам де Голль невредимы. Сквозь заднее стекло он видит оранжевое пламя, взметнувшееся выше деревьев. В голове мелькнуло: «Смесь бензина и взрывчатки». Потом: «Взорвалась вторая машина». А в «ситроене» сопровождения комиссар Дюкре, ответственный за передвижения президента, увидев пламя, прошептал: «Они убили его».

Единственный, кто обошелся без мыслей и слов, — это Франсис Марру, водитель головной машины. Это не входит в обязанности жандармского старшины. Он давит на газ и устремляется вперед, ориентируясь на два красных хвостовых огня малолитражки, которые маячат на шоссе.

В пяти километрах от места происшествия адъютант велит шоферу остановиться. Несколько минут спустя подъехала машина с охраной. Обмен впечатлениями, взаимные поздравления.

Что же произошло? Специалисты антиоасовской бригады действительно обезвредили бомбу. Но они не знали, что электрик диверсионной группы Рувьер накануне покушения, то есть уже после «обработки» снаряда, добавил к нему канистру с напалмом собственного изготовления. По идее, стена огня должна была отрезать президентскую машину от сопровождения.

Сидя в своей конторе, Эрве Монтань понапрасну ждал победной реляции. Первым взяли Вильманди. Перед покушением он спрятал машину в овраге, а затем попросил случайно встретившегося крестьянина помочь ему выкатить ее Затем он проезжает мимо кучи песка, чтобы поглядеть на результат своей работы. Крестьянин тут же указывает на него жандарму: «Вот этому господину я помогал выбраться». Наутро после ареста Вильманди просит бумагу и с детским старанием выписывает имена всех исполнителей. Единственный, кого он не знал, был Жермен.

Февральским вечером 1962 года в скромной квартире отставного офицера встретились трое Из них мы знаем пока одного. Это Жан-Мари Бастьен-Тири, «Жермен» из операции в Пон-сюр-Сен. Теперь его зовут «Дидье» Он по-прежнему доверенное лицо «Старого штаба» — тайной военно-политической организации, которая с 1961 года упрямо ищет способа убрать президента де Голля В своей граничащей с манией ненависти к генералу Бастьен-Тири считал себя французским подобием полковника графа Штауффенберга, который 21 июля 1944 года подложил в бункере немецкой ставки бомбу с целью убить Гитлера. Выпускник Высшей политехнической школы и Высшей школы аэронавтики, талантливый авиационный инженер, Бастьен-Тири участвовал в разработке первой французской управляемой ракеты СС-11 Бастьен-Тири — 34 года, лицо с правильными чертами, мечтательный взгляд. Что-то юношеское есть в его улыбке. Он непререкаемо убежден, что призван стать «выразителем национальной воли» Рядом с ним сидит Жан Бишон. Серое, незапоминающееся лицо, фигура тонет в слишком широком костюме. Человек из тени. Кадровый офицер с 1934 по 1942 год, он сражался затем в Сопротивлении. После 1944 года Бишон вел таинственное существование, о котором отказался говорить на своем процессе. Нет сомнений, что с конца войны он работал во французской разведслужбе. Он осуществляет связь между «Старым штабом» и диверсионной группой Бастьен-Тири.

В тот вечер он представлял шефу нового человека — Алена Бугрене де ла Токнэ, лейтенанта артиллерии. Этот прямиком прибыл из средневековья, представляющегося ему золотым веком человечества. Его идеал — восстановление христианства и рыцарства, изгнание «неверных» от порога Запада. Его главные враги — якобинцы, бонапартисты, социалисты, роялисты, марксисты и голлисты.

С 1956 года этот офицер воюет против алжирских муджахидов в горах Кабилии. В 1961-м он активно поддерживает путч в Алжире. Вскоре его арестовывают и препровождают в Париж, в тюрьму Сайте. Несколько месяцев спустя он убегает оттуда и носится с идеей убийства генерала де Голля. Тут-то его и вербует «Старый штаб».

Трое заговорщиков распределили роли следующим образом: де ла Токнэ возглавляет оперативную группу Бастьен-Тири, интеллектуал, станет мозгом операции. Метод — нападение на президентский кортеж во время следования по трассе Париж — имение де Голля Коломбэ-ле-дез-Эглиз. Но после покушения в Пон-сюр-Сен генерал летает на самолете до Сен-Дизбе. Перехватить кортеж, таким образом, можно только до дороге из Сен-Дизье в Коломбо. Или в самом Париже.

«Старый штаб армии» обещал Бастьен-Тири обеспечить операцию всем необходимым, в том числе деньгами и оружием. Но организация вновь переоценила свои силы. «Старому штабу» пришлось войти в контакт с ОАС; в частности с Каналем, по прозвищу Монокль, которому генерал Салан передал всю «полноту власти» в метрополии. Все встречи происходят на рассвете в саду Трокадеро.

Бастьен-Тири и Токнэ ждут под проливным дождем. Наконец появляется связной от Каналя Из-под его расстегнутого зеленого плаща выглядывает костюм с цветастым орнаментом. Это Бельвизи, тот самый, выпущенный из лечебницы Токнэ, который видит его впервые, отнесся к нему с недоверием.

Тем не менее Бельвизи явился не с пустыми руками: он принес саквояж, в котором лежат ручной пулемет, четыре автомата и гранаты. Вслед за ним из аллеи вышли двое помощников, присланных Каналем в распоряжение Бастьен-Тири. Это Жорж Ватен, по прозвищу Хромоножка, — громадный человек со свирепым лицом пирата. В Алжире, где у него была ферма, Ватен вел свою собственную войну с повстанцами. Бастьен-Тири, правда, опасался, что слишком характерная внешность и хромота привлекут к нему излишнее внимание. (В дальнейшем Ватену, одному из двух участников покушения, удастся избежать ареста) Тот же Ватен был автором инструкции для членов ОАС, прятавшихся у «сочувствующих» Им вменялось в обязанность сделать хозяйку дома своей любовницей, чтобы «обеспечить контроль над помещениями» В результате число «сочувствующих» ОАС резко сократилось.

Второй, Жорж Бернье, высокий молчаливый блондин, служил парашютистом в Алжире, откуда террористическая группа «Дельта» откомандировала его в распоряжение Каналя

В диверсионную команду завербовали также трех венгров, бежавших из своей страны в 1956 году Лайоша Мартона, бывшего летчика, Дьюлу Сари и Ласло Варгу. Вспомогательная группа из шести студентов должна была доставить заговорщиков на место в угнанных машинах.

На ночь заговорщики прячут оружие в кузове «эстафеты» на стоянке возле Орлеанских ворот. А в одно прекрасное утро Токнэ, Ватен и Бернье, открыв машину, видят, что оружие украдено — его похитил один из сообщников банды! Три дня спустя он же выкрадывает оружие из квартиры Ватена. Ситуация сложилась безвыходная… Надо ждать!

Заговорщиков выручила вдова одного полковника. Доставая из шкафа ручные пулеметы, она сказала взволнованно: «Я берегла их как зеницу ока. Это все, что у меня осталось от мужа».

В квартире Бастьен-Тири раздается звонок. Это один из осведомителей с аэродрома Сен-Дизье. Он сообщает, что глава государства возвращается в столицу для встречи генерала Эйзенхауэра. В 5 утра команда рассаживается по машинам. Группу ведет на «фиате» Бастьен-Тири. За ним Токнэ на верном «ситроене». Рядом с ним ватен, сзади — Жан Бишон. Замыкает кавалькаду «эстафета», за рулем — Варга, слева от него — Бернье с автоматом; на заднем сиденье венгры Сари и Мартон с двумя пулеметами.

Заговорщики приняли тактику «мобильных командос»; двигаясь на средней скорости, они должны были дождаться, когда президентский кортеж начнет их обгонять. В этот момент стрелки, сидящие в «эстафете», откроют огонь.

Три автомобиля двинулись по улице Конвента, переехали мост Мирабо и оказались на авеню Версаль, где должен проехать де Голль. Но президентские «ситроены» неожиданно поворачивают на набережную Блерио. Токнэ бросается вслед за ними сквозь интенсивное движение. На мосту Гренелль он нагоняет машины сопровождения. Вот они видят седой затылок генерала и белую шляпу его супруги.

Токнэ поравнялся с президентским «ситроеном».

Жорж Ватен опускает стекло.

В этот момент генерал поворачивается и внимательно смотрит в лицо Ватену. Тот медленно поднимает автомат.

Но какая-то вертлявая малолитражка вклинивается между ними, и в следующую секунду «ситроен» де Голля теряется в уличном потоке…

Утром 22 августа группа сделала еще одну попытку. Была среда, и глава государства должен был присутствовать на заседании Совета министров. Заговорщики решают перехватить президентский кортеж при въезде в столицу в районе улицы Раймон-Лоссеран. Но они опоздали на несколько минут.

Заседание, однако, кончилось довольно быстро, и генерал намерен вернуться в Коломбэ.

В 19.45 у Бастьен-Тири раздался звонок. Осведомитель из президентского дворца сообщает состав кортежа, номера машин и маршрут следования.

На сей раз в кортеже два автомобиля. В первом «ситроене» на заднем сиденье едут президент и мадам де Голль. Их зять, полковник де Буасье, сидит впереди, рядом с шофером — это все тот же старшина Марру. Во втором «ситроене» едет военврач Дега, полицейские комиссары Пьюссан и Джу ер. Кортеж сопровождают двое мотоциклистов. Они должны выехать к аэродрому через площадь Пти-Кламар.

Группа — на сей раз она не опоздала — занимает позицию на площади. Возле бензозаправочный станции у кромки тротуара кузовом к Парижу стоит «эстафета». За рулем Серж Бернье, он внимательно следит за Бастьен-Тири, который, стоя в 200 метрах, глядит в сторону столицы. Завидев кортеж, тот должен взмахнуть газетой.

У Бернье и Лайоша Мартона, сидящих рядом с ним, на коленях автомашин. Все молчат. В сотне метров дальше к аэродрому, на боковой уличке, занял позицию «ситроен» Токнэ. В кабине рядом с ним — Ватен. Оба вооружены автоматами. По плану «ситроен» должен выскочить на площадь и загородить дорогу президентской машине после того, как ее обстреляет из пулеметов «эстафета».

В 20.05 Бастьен-Тири замечает вдали кортеж, он взмахивает свернутой газетой. Но к этому времени успевают пасть сумерки, и Серж Бернье не замечает сигнала…

Внезапно в тридцати метрах перед стоящей «эстафетой» возникает идущий на большой скорости черный «ситроен» президента. Бернье открывает дверцу «эстафеты» и кричит: «Давай» Мартон и Бернье выскакивают на мостовую и поливают огнем удаляющийся «ситроен».

Заслышав выстрелы, Токнэ включает мотор и кричит: «Наш черед, Жорж!» Но президентская машина проскакивает мимо них на скорости 100 километров. Они устремляются вслед.

Ватен, не успевший убрать в кабину покалеченную ногу, сквозь открытую дверцу разряжает свой «стерлинг» в направлении машины генерала. Одна пуля явственно ударяет в автомобиль.

— Попал, Жорж! — кричит Токнэ.

Но оба «ситроена» продолжают уходить на большой скорости. Токнэ замечает впереди полицейский патруль. Не снижая скорости, он сворачивает в переулок. Группа рассыпается в разные стороны, заметая следы.

Впервые нам удалось восстановить то, что происходило в это время внутри президентской машины.

Полковник де Буасье, сидящий спереди, первым замечает человека, выскочившего перед машиной с пулеметом в руках. Он успевает крикнуть: «Отец, пригнитесь!» Полковника поразило искаженное страхом лицо стрелявшего: «Словно Франкенштейн, возникший на обочине».

Он приказывает шоферу: «Марру, выезжайте на середину — и как можно быстрей!»

В этот момент он видит вторую машину. «Мы пропали!» — мелькнуло у него. Он оборачивается: генерал и мадам де Голль по-прежнему сидят на своих местах. Зять кричит изо всех сил: «Отец, умоляю вас, пригнитесь!» Генерал опускает голову (позднее он поздравит своего зятя в следующих выражениях: «В решительные моменты у вас, оказывается, командный голос»). В ту же секунду пуля пробивает кузов машины, и кусочки обивки сыплются на голову президенту.

Генерал и его зять выпрямляются. Де Голль оборачивается и восклицает: «Ну, это уж слишком, теперь они нас преследуют!»

Вечером он сказал полковнику де Буасье: «То, что эти наглецы стреляли в женщину, я им не прощу».

Наутро 23 августа главари заговора обсуждают, как «исправить ошибку». Решено не прятать людей в подполье, как это было предусмотрено, и не переправлять их в Испанию. Бастьен-Тири предлагает использовать ракетные снаряды СС-11, которые он хорошо знает. Из Алжира был даже доставлен «лендровер» с ракетной установкой. Но 5 сентября полицейские арестовывают основных заговорщиков. Только двое из участников ушли от ареста: Жорж Ватен и Жан Бишон.

Они продолжают методически вести разведку. В начале 1963 года их можно было видеть возле Военной школы, где генерал должен был выступать 15 февраля. Ватен и Бишон — последний резерв «Старого штаба», оставшегося без войск, без средств, без надежды; они сохранили лишь разбитые мечты и бессильную злобу.

Однако Ватену с Бишоном удается вновь навербовать себе помощников. Среди них оказалось некая мадам Руссуле, преподававшая английский язык в Военной школе, дама, влюбленная в военную форму. Она вовлекает в заговор двух слушателей — капитана Пуанара, считающего свою преподавательницу «политическим гением», и младшего лейтенанта То. В один прекрасный день мадам Руссуле просит их прибыть по указанному адресу. Новообращенных террористов встречает Ватен и с места в карьер переходит к делу: «У меня есть четыре месяца, чтобы убить де Голля».

Ошарашенный, младший лейтенант То соглашается помогать.

Но уже на следующее утро, охваченный паникой, он бежит к офицеру службы безопасности, который, немедленно отвозит его на своей машине в Управление контрразведки, где дело берет в свои руки опытнейший полковник Беллек.

Полковник обещает младшему лейтенанту То забыть про его участие в заговоре при условии, что тот будет поддерживать тесный контакт с заговорщиками и одновременно информировать службу безопасности о всем, что происходит.

Заговор тем временем идет своим чередом. 12 февраля То получает последние инструкции: 14-го числа он должен провести в Военную школу группу «исполнителей», то есть Ватена и Пуанара, накормить их ужином в столовой младшего офицерского состава и спрятать на ночь в ветеринарном отделении, в боксе для больных лошадей.

13 февраля Пуанар замечает за собой слежку, но, прежде чем его арестовывают, успевает подать знак Ватену, ожидающему в соседнем кафе. И Ватен — в который раз! — растворяется в толпе. Он возвратится во Францию только после амнистии.

«Старый штаб армии» отказывается от планов убийства президента.

Но не ОАС.

(Ф. Кавильоли. Выстрелы в генерала де Голля //Вокруг света. — 1972. — № 1.)

ОАС — СЕКРЕТНАЯ ВООРУЖЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

В условиях сложной и острой внутриполитической обстановки во Франции возникли — и действовали довольно могущественные антиправительственные подпольные организации, представлявшие собой объединения военных с лидерами крайне правых группировок в метрополии и алжирскими «ультра». В январе 1960 года алжирские «ультра» при косвенной поддержке парашютных частей подняли в Алжире военно-фашистский путч, известный под названием «недели баррикад». В это же время видные французские генералы выступили с публичными заявлениями, в которых содержалась резкая критика политики президента де Голля. А главнокомандующий французских вооруженных сил в Алжире генерал Шаль заявил западногерманскому корреспонденту, что «французские войска вообще никогда не покинут Алжир».

В апреле 1961 года в Алжире вспыхнул генеральский мятеж, организованный ОАС с целью свержения правительства де Голля, причем возникла реальная угроза высадки мятежных парашютных частей в Париже. Однако этот мятеж, как и путч I960 года, успеха не имел. Объединенными усилиями демократических сил, правительства и верных де Голлю войск генеральский мятеж был подавлен. Десант на Париж не состоялся. Мятежные генералы были арестованы, руководящий состав армии в Алжире и метрополии обновлен.

Тогда-то реакционные силы, убедившись в тщетности попыток заставить главу государства изменить политику в отношении Алжира, особенно после проведенного де Голлем в январе 1961 года референдума о самоопределении Алжира, укрепившего позиции президента), стали считать генерала де Голля главным препятствием в реализации планов ликвидации республиканского режима. Именно в этот период реакционные силы в перешли к политике террора, главным объектом которого стал президент де Голль, о чем свидетельствуют пятнадцать раскрытых попыток покушения на его жизнь. Таким образом, определяется и ответ на поставленный вначале вопрос «кому выгодно?»

Считалось, что все покушения на генерала де Голля были делом рук ОАС — «Секретной вооруженной организации». В эту федерацию входили политические группировки в метрополии, мятежные «алжирские полковники» и «ультра», представители которых в феврале 1961 года подписали «мадридское соглашение». Главой ОАС стал бывший командующий французскими войсками в Алжире генерал Рауль Салан.

Из окна пятого этажа дома № 86 по улице Фобур-Сен-Оноре убийца видит генерала де Голля в двадцати шагах от себя сквозь оптический прицел карабина «Вальтер-22». Его зовут Марсель Лижье, это снайпер оасовской группы Бертолини.

Генерал пересекает двор и поднимается по ступенькам в Елисейский дворец.

Под крышей отеля «Бристоль» изготовился другой стрелок с базукой на плече.

Генерал подходит к первой ступеньке. Марсель Лижье задерживает дыхание и тихонько начинает давить на спусковой крючок. Человек с базукой тоже готов выпустить снаряд.

Время действия — 20 мая 1962 года. Через два месяца должна быть провозглашена независимость Алжира. Но, может, ход истории изменится?..

Описанной нами сцены в действительности не было. Группа Бертолини не успела добраться до огневых позиций. Но вплоть до 1 июля 1962 года — дня провозглашения Алжирской Республики — убийство генерала де Голля оставалось для ОАС «постоянной целью № 1».

Группа Луи Бертолини приступила к действию в апреле 1962 года. Сам Бертолини (он же капитан Бенуа) работал во французской разведке. Некая частная фирма предоставила в его распоряжение сто миллионов франков. Бертолини узнает, что из студии одного художника, живущего на пятом этаже дома № 86 по улице Фобур-Сент-Оноре, просматривается двор Елисейского дворца. В компании еще одного заговорщика он явился к художнику, милому восьмидесятилетнему старику. Представившись любителями живописи, они покупают у него холст, но главное — убеждаются, что художник живет один. В нужный момент его легко будет связать и затолкать в стенной шкаф.

Кроме того, Бертолини снимает номер в отеле «Бристоль» для человека с базукой. Остается теперь только найти базуку и карабин с оптическим прицелом. Бертолини едет в Алжир и обращается к Жан-Жаку Сюзини, ответственному за террористические акции в штабе ОАС. Сюзини широким жестом пересылает в Орли два ящика с требуемым оружием.

За два дня до намеченной даты — 18 мая — все готово. Бертолини с сообщниками ждут на явочной квартире прихода связного. Но вместо него в помещение врываются человек двадцать в штатском. Это полиция.

Группу выдал один из алжирских агентов службы безопасности, внедренный в ОАС, которому был известен парижский адрес заговорщиков. При обыске в квартире обнаруживают базуку и карабин с оптическим прицелом. Базука запакована в ящик с надписью: «Деталь для левого реактора».

Покушение на этот раз имело, по оценке специалистов, 95 процентов шансов на успех. С двадцати метров Марсель Лижье, снайпер-профессионал, не мог промахнуться. Обезвреживание этой группы прошло в то время абсолютно незамеченным.

1 июля 1962 года последние руководители ОАС покинули со своими приближенными Алжир и нашли убежище в Испании. Жак Сустель, встретившись в Италии с Жоржем Бидо, основал НКС (Национальный комитет Сопротивления), своего рода продолжение ОАС.

(Ф. Кавильоли. Выстрелы в генерала де Голля //Вокруг света. — 1972. — № 1.)