Спецслужбы и войска особого назначения

ЛОВЦЫ ВОРОВ

Английская полиция была моложе французской, объяснялось это вескими причинами. Многие зарубежные наблюдатели считали и считают чрезмерно преувеличенными представления англичан о значении гражданских свобод. Именно эти представления способствовали тому, что английская общественность в любом виде полицейского надзора усматривала угрозу гражданским свободам. Длилось это до тех пор, пока Лондон в 30-х годах XIX в. буквально не поглотила трясина преступлений, насилия и беззаконий. Из-за своеобразного понимания свободы жителями Англии страна столетиями не имела ни публичных обвинителей, ни настоящей полиции, а поддержание порядка и охрана имущества считалась делом самих граждан. Возможно, такая точка зрения и оправдывала себя, но только до тех пор, пока граждане были в состоянии не только бесплатно осуществлять полномочия мировых судей, то и для их поддержки нести полицейскую службу. Со временем никто не захотел больше заниматься этим делом. Граждане стали нанимать кого-нибудь вместо себя за плату. Подбирая тех, кто подешевле: инвалидов, полуслепых, бродяг и даже воров. Многочисленные мировые судьи использовали свои посты часто лишь для наживы — брали взятки, занимались укрывательством преступников. Англия не имела своего Вид ока. Вместо подобных ему в результате столкновения с преступностью рождались отвратительные типы профессиональных доносчиков и «ловцов воров» — самозваных детективов, занимавшихся этими ради наживы, из мести или жажды приключений. После поимки вора и его осуждения они получали от государства или общины часть суммы налагаемого на преступника штрафа, а в случае поимки убийцы или грабителя им выдавалась премия.

Так что каждый мог приобрести «профессию» доносчика, мог поймать преступника и предстать с ним в качестве обвиняемого перед мировым судьей. Если за этим следовало осуждение, доносчик получал свое вознаграждение, но, с другой стороны, подчас ему грозила месть приятелей осужденного.

Каждый мог стать «ловцом воров» и привести в суд уличного грабителя, взломщика, убийцу. К преступнику применялись жестокие санкции (за совершение любого из двухсот, по преимуществу мелких, преступлений грозила смертная казнь). Тюрьмы служили лишь пересыльным пунктом по пути на виселицу или в ссылку в колонии.

Сорок фунтов, одежду, оружие и имущество преступника получал «ловец воров» от государства или общины за поимку уличного грабителя. Такие деньги «за кровь» были большим соблазном для всех «детективов», однако жажда денег вела их потом к коррупции. «Ловцы воров» провоцировали молодых людей на совершение преступлений, а затем тащили их в суд, дабы получить свои денежки. Они открыто предлагали услуги по возвращению украденного за цену, равную его стоимости. Разумеется, при этом «ловцам воров» приходилось делиться вознаграждением с вором, если только не они сами совершали кражу, что тоже случалось довольно часто. Самым знаменитым представителем таких «детективов» был некий

Джонатан Уайлд. Жулик, уличный грабитель, организатор подпольного преступного мира Лондона, несомненный предшественник более поздних гангстерских боссов Северной Америки, Уайлд нарек себя «генеральным тайным сыщиком Великобритании и Ирландии». Он носил трость с золотой короной вместо набалдашника, имел в Лондоне сыскную контору и огромную виллу с большим количеством прислуги. Сотни уличных грабителей отдал Уайлд под суд и отправил на виселицу, но среди них были только те, которые не желали ему подчиниться. В 1725 году он кончил, как все грабители: его повесили.

(Ю. Торвальд. Век криминалистики. — М., 1984.)

СКОТЛАНД-ЯРД

На берегу Темзы возвышались Два новых комплекса зданий с остроконечными фронтонами и крепостными башнями по углам. В них разместился новый Скотланд-Ярд — главная резиденция лондонской полиции.

Если история Сюртэ к этому времени насчитывала восемьдесят лет, то Скотланд-Ярд не мог похвастаться столь почтенным возрастом.

В 1829 году два первых лондонских полицейских комиссара, Мэйн и Рауэн, заняли под свое новое бюро помещение в старом здании, примыкавшем некогда к Уайтхоллскому дворцу. Позже лондонская полиция заняла еще один комплекс зданий, в котором ранее останавливались члены шотландской королевской семьи при посещении лондонского двора. Отсюда и произошло название «Скотланд-Ярд» («Шотландский двор»), ставшее впоследствии наименованием английской уголовной полиции.

Один лондонский мировой судья со всей искренностью и серьезностью восстал против ширящихся беззаконий. Это был писатель Генри Филдинг. Из-под его пера вышел злой памфлет на Джонатана Уайлда.

Будучи тяжело больным, Филдинг тем не менее обладал огромной силой воли. Как мировой судья Вестминстера он беспомощно взирал на захлестнувшую Лондон волну преступности. У него хватило решимости и аргументов доказать министру внутренних дел, что Лондон — единственный на земле город, обходящийся без полиции, — может стать позором нации, позором цивилизованного мира.

В результате Филдингу выделили средства из фонда секретной службы для оплаты дюжины сотрудников. Требование выдать им униформу привело всех участников этой истории в состояние шока. Сотрудникам выделили только красные жилеты, под которыми они носили пистолеты. Помещение суда Филдинга находилось на Боустрит, и его сотрудников начали называть боу-стрит-раннерами (сыщиками с Боу-стрит), — так неожиданно они стали, надо полагать, самыми первыми детективами в мире. Филдинг платил им по одной гинее в неделю. Но и каждый гражданин, нуждавшийся в защите и пожелавший узнать обстоятельства преступления, мог нанять раннера за одну гинею в день, и уже через четверть часа тот был готов приступить к порученной работе.

Методы раннеров немногим отличались от методов Видока. Переодевшись, они посещали притоны, оплачивали услуги филеров, запоминали лица преступников, умели терпеливо выслеживать, отличались напористостью и мужеством. У них были неплохие достижения, некоторые из них даже прославились. Самым знаменитым был Питер Таузенд, служивший одно время телохранителем короля Георга IV. В анналы историй криминалистики вошли также имена Джозефа Эткина, Виккери, Ратвена, Сейера. Но анналы умалчивают о том, каким образом боу-стрит-раннеры нажили большие состояния (Таунзенд оставил после себя 20 тыс., Сейер — 30 тыс. фунтов стерлингов). Между тем то, что они не чуждались практики Джонатана Уайлда, было секретом Полишинеля (секрет, который всем известен). Ограбленные банкиры отказывались от уголовного преследования грабителей, гораздо вернее было, хорошо заплатив боу-стрит-раннерам и грабителям, получить украденное обратно. Правда, при этом к пострадавшему возвращалась только часть похищенного, но это было лучше, нежели увидеть через какое-то время вора перед судом, но никогда не увидеть украденного им. Раннеры брали деньги «за кровь», где только могли их получить. А некоторые из них без зазрения совести могли отдать под суд невиновного.

Тем не менее во времена, когда никто не был уверен в безопасности своей жизни и имущества, раннеры-взяточники были лучше, чем ничего. И Генри Филдинг даже с такими полицейскими достиг удивительных для своего времени успехов. Это произошло не только потому что он, как впоследствии и Видок, стал вести реестр известных ему преступников. Он преуспел и потому, что в процессе розыска грабителей, убийц и воров вступал в переписку с другими мировыми судьями по всей Англии, публиковал розыскные листы в газетах.

Когда в 1745 году Генри Филдинг умер, его место занял его свободный брат Джон. Он был слепым.

История, а может быть, легенда повествует, что к концу своей жизни (он умер в 1780 году) Джон Филдинг различал три тысячи преступников по голосам. Он создал вооруженные пешие боу-стрит-патрули и конные отряды для патрулирования проезжих дорог. Правда, конные патрули просуществовали недолго (у Филдинга не хватало денег на их содержание). Но боу-стрит-раннеры на протяжении девяноста лет были единственными детективами, которыми располагал Лондон. Однако их число никогда не превышало пятнадцати человек, и это в конце концов обрекло их на бессилие. К 1829 году в Лондоне существовали целые районы, где даже средь бела дня совершались ограбления. На каждых 8322 жителя столицы приходился один преступник. Около тридцати тысяч человек жили исключительно за счет ограблений и краж.

Ситуация стала настолько серьезной, что министр внутренних дел Роберт Пиль решил наконец, вопреки враждебному отношению общественности к полиции, создать настоящую полицейскую службу. Он выдержал настоящий бой в нижней палате парламента, и 7 декабря 1829 года тысяча полицейских в голубых фраках, серых холщовых брюках и черных цилиндрах продефилировала через весь город к своим новым полицейским участкам. Цилиндры должны были показать лондонцам, что не солдаты взяли на себя охрану их безопасности, а гражданские лица. Несмотря на цилиндры, к ним на долгие десятилетия пристали презрительные клички, такие, как «пилеры», «коперы» («хвататели») или «бобби» (уменьшительное от имени Роберт).

Понадобилось несколько особо жестоких убийств для того, чтобы министр внутренних дел в 1842 году решился наконец предпринять следующий шаг.

Двенадцать полицейских сняли свою униформу и, облачившись в цивильную одежду, стали детективами. Они разместились в трех маленьких комнатах Скотланд-Ярда. Имена некоторых их этих детективов вошли в историю, в частности Филд, Смит, Джонатан Уичер. Писатель Чарльз Диккенс увековечил их деятельность, написав 1850 году первый серьезный английский детективный роман «Холодный дом». Прообразом героя романа — детектива Скотланд-Ярда Баккета — послужил настоящий детектив, инспектор Филд. В английской литературе впервые случалось, чтобы герой романа представлялся таким образом: «Я — Баккет, из детективов. Я — агент секретной полиции». Слово «детектив» стало термином, обозначающим криминалиста, и привилось во всем мире.

Но в практике работы первых детективов перемен вначале было немного. Жалованье новых детективов было больше, чем у боу-стрит-раннеров, а следовательно, соблазн коррупции меньше.

Но любой житель Лондона все еще мог нанять детектива в частном порядке по своему делу. Такая возможность была необходимой уступкой английской общественности, начавшей вновь возмущаться. Разве из Франции не доходили устрашающие слухи? Разве их уголовная полиция не является по существу, институтом шпионажа за гражданами? Подобные подозрения только усугубляли и без того сложную борьбу детективов с преступностью. Все это порождало ограничения, которых не знали во Франции и которые были на руку лишь преступникам. Детективы не могли никого задержать, не имея в наличии веских доказательств. Им запрещалось склонять подозреваемого к даче показаний. Всех подозреваемых они обязаны были предупреждать, что всякое их показание может быть использовано против них самих.

(Ю. Торвальд. Век криминалистики. — М., 1984.)

КОМАНДИРЫ ИРРЕГУЛЯРНЫХ ВОЙСК

Никакой список шпионов-любителей не будет полон, если не включить в него имени полковника Т. Э. Лоуренса — «Лоуренса Аравийского», действовавшего во времена Палестинской кампании (1918). Этот молодой англичанин, наделенный бесспорными дарованиями, оригинальным нравом и серьезной эрудицией, был отличным агентом разведки и шпионом до того, как показал себя одним из наиболее способных командиров иррегулярных войск в современной истории. Как партизанский вождь, Лоуренс организовал военную кампанию в пустыне, и его «верблюжий корпус» арабских племен имел большое значение, совершенно непропорциональное своей малой численности, вооружению и характеру театра военных действий. Пробравшись через турецко-германский фронт, Лоуренс порой с несколькими сторонниками из туземцев взрывал мосты и воинские поезда и совершал другие акты диверсии. Маскировался он в совершенстве, он не только был похож на арабского шейха, но и научился мыслить как араб, отлично усваивал племенные различия между отдельными группами арабов и вел себя совершенно так же, как они.

Лоуренс был и искусным шпионом, и умелым руководителем, всегда хорошо знавшим, что ему в том или ином случае может противопоставить враг. Результаты его шпионской системы и партизанских вылазок в высшей степени пригодились генералу Алленби в палестинской кампании.

В Малой Азии и на Ближнем Востоке англичане столкнулись с несколькими агентами германской разведки, из которых каждый был в известной мере и на свой лад наделен талантами Лоуренса. Чины разведки генерала Алленби считали, например, самыми предприимчивыми своими противниками Прейсера и Франкса. Прейсер, наиболее ловкий из них, подобно Лоуренсу, исключительно хорошо знал Ближний Восток и столь же хорошо владел искусством маскировки. Турки называли этого германского агента «бедуином». Говорят, он по меньшей мере трижды, в критические моменты, пробирался в Египет и посещал английскую ставку в Каире.

В стратегически крайне беспокойном районе между Суэцом и Константинополем, где очень трудно приходилось путешественникам и еще труднее — агентам секретной службы, Прейсер орудовал совершенно свободно, занимаясь шпионажем либо собирая сведения у подчиненных агентов, туземных жителей и местных разведчиков, состоявших на содержании у турок или немцев.

Вольфганг Франкс провел много лет в разнообразных колониях Британской империи то в. качестве овцевода в Австралии, то в качестве коммерсанта в Бомбее, то как журналист в Кэптауне — и все безуспешно. Он не переставал быть немцем, хотя внешне был очень похож на уроженца британской колонии. Пришла война, и Франкс поспешил на родину и записался добровольцем. Он получил заурядный пост в тяжелой артиллерии, а затем предложил свои услуги военной разведке, прося направить его на фронт в районе Яффа-Иерусалим. Франкс убедил своих начальников, что он хорошо знает край, что он умеет ругаться, как заправский австралийский овцевод, и может даже сойти за британского штабного офицера. По редкому стечению обстоятельств, ему действительно удалось получить назначение, для которого он был исключительно пригоден.

Франкс прибыл в Палестину как раз в тот момент, когда турки начали испытывать на себе всю мощь наступления Алленби. В совершенстве владея не только английским языком, но и некоторыми его диалектами и располагая обмундированием различных родов войск, он начал действовать в роли то английского, то колониального офицера. Пробраться в лагерь англичан ему было сравнительно нетрудно. Английские и турецкие линии тянулись параллельно одна другой в ограниченной зоне, почти как на Западе, с той лишь разницей, что вместо грязи и воронок Пикардии здесь были пески, — безводная пустыня. Отъехав достаточно далеко от переднего края, Франкс огибал его и попадал во вражеский лагерь. В экстренных случаях он перелетал фронт на самолете и спускался с парашютом.

Облачался он при этом в английскую военную форму. Обладая отличной выправкой, прекрасными манерами, технической осведомленностью почти во всех отраслях военного дела, он щеголял штабным мундиром, нашивками, всеми деталями формы и ни в ком не возбуждал подозрений. Он успешно выдавал себя за офицера какой-нибудь дивизии, расположенной в том или ином отдаленном пункте яффско-иерусалимского фронта, иногда же за артиллерийского офицера. При этом ему удавалось включать в телефонные провода свой миниатюрный аппарат. Это давало ему возможность подслушивать официальные разговоры, и он так хорошо подражал голосам англичан, что однажды ему удалось даже передать по телефону нужный ему приказ.

Англичане не раз воздавали ему должное. В сущности все, что известно об этом германском мастере шпионажа, исходит от его бывших врагов, отдавших справедливую дань его отваге. Когда война кончилась, Франкс, подобно многим даровитым собратьям по профессии, исчез бесследно, не оставив ни воспоминаний, ни каких-либо записок. Но до конца палестинской кампании он исчезал лишь для того, чтобы вновь появиться в каком-нибудь другом секторе фронта под Новой личиной. Не раз случалось, что по его милости англичанам приходилось спешно менять свои планы. Его всячески преследовали, и зачастую многие английские офицеры, хоть чем-нибудь на него похожие, арестовывались и вынуждены были бесплодно терять время, пока не выяснилось, что они никакого отношения к грозному майору Франксу не имеют.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ПОКАЗАНИЯ ДЛЯ «ИНТЕЛЛЕДЖЕНС СЕРВИС»

Секретная английская служба «ИнтелледжеНс сервис» была главным соперником ОГПУ в Мешхеде.

Секретарь Сталина Бажанов после своего бегства из Союза встретился в Персии с капитаном Маканном, местным британским вице-консулом. В своем отчете об этой встрече, отправленном в тот же день в Нью-Дели, вице-консул подчеркнул, что беженцы представляют значительный интерес. «Они владеют исключительно важными политическими секретами, — докладывал он, — которые хотели бы сообщить правительству Его Величества, но отказываются раскрывать их, находясь в Персии. Они готовы сделать это, как только окажутся в Индии. Можно ли разрешить им, — спрашивал в заключение вице-консул, — проследовать в Кветту?»

И получил однозначно отрицательный ответ. Их утверждение, будто они знают какие-то важные государственные секреты, «выглядит неубедительно».

Бажанов начал приходить в отчаяние — и было от чего! Однако на сцене появляется второй его спаситель. Фамилия спасителя была Скрайн. Он служил консулом Его Величества в районах Кайн и Систан. Именно его тогдашним энергичным действиям (однако не поддержанным начальством) мы обязаны тем, что спустя много лет смогли появиться на свет главы настоящей книги, посвященные Бажанову, и больше того, сам Борис Бажанов остался в живых и смог в дальнейшем рассказывать о себе. (Имеется в виду книга Бажанова «Воспоминания бывшего секретаря Сталина»).

По свидетельству Бажанова, советские финансовые эксперты (без сомнения, набранные в основном из числа дореволюционных специалистов) в подтверждение своих выводов привели следующее любопытное сравнение с положением царской России накануне первой мировой войны:

«В 1914 году денежное обеспечение рынка составляло примерно двадцать миллиардов рублей золотом. Это создавало чрезвычайно подвижный резерв, на который можно было рассчитывать в случае войны и под который можно было взять военные ссуды, то есть получить необходимые государству средства и произвести необходимое перераспределение ресурсов национальной экономики, приспособив ее к изменившимся условиям военного времени. В настоящее время в СССР полностью отсутствует золотое обеспечение денежного обращения — необходимейшее условие мобилизации средств на военные нужды.

Банковские средства, составлявшие миллиардные суммы, могли быть использованы царской Россией для военных займов под золотое обеспечение. При существующей же системе банковский капитал представляет собой только активный рычаг, заставляющий работать промышленность, которая полностью зависит от банковского кредита. Любая попытка взять из этого источника ссуду на военные нужды нанесет промышленности тяжкий удар и чрезвычайно повысит стоимость промышленных товаров в стране, где их и без того катастрофически недостает. Эта проблема сейчас приобрела неизмеримо большее значение, чем когда бы то ни было в прошлом. 1914 году страна располагала огромными запасами товаров, достаточными для обеспечения жизнедеятельности государства и населения на многие годы. Сейчас резерва не хватает даже на две недели, и любая сумма, направленная на восполнение потерь военного времени и поддержание промышленного производства, будет означать немедленный рост очередей в городах и угрозу вспышки недовольства населения.

К началу первой мировой войны, — продолжал Бажанов, — денежные накопления мелких вкладчиков в банках и сберкассах составляли два миллиарда рублей. К лету 1927 года обнищавшее население держало в сберкассах ничтожную сумму в сто миллионов рублей.

Бажанов, опираясь на выводы компетентных советских экспертов, рассмотрел другие возможности военного финансирования. Так, продажа золота и иностранной валюты из резервных фондов Государственного банка для закупки товаров хотя и могла быть предпринята, однако не достигла бы цели. В случае войны Запад осуществил бы экономическую блокаду Советской России, а на Востоке закупать нечего.

Увеличение таможенных сборов будет иметь отрицательные политические последствия. Рост денежного оборота без должного покрытия приведет лишь к полному обесценению рубля, а повышение прямых налогов мало что может дать, потому что хоть сколько-нибудь состоятельная прослойка населения попросту отсутствовала.

Наилучшим вариантом финансирования военных акций следует считать выпуск облигаций военных займов, но и это, не дав в советских условиях существенных результатов, вызовет лишь дальнейшее снижение уровня жизни населения, который и без того крайне низок. В любом случае, приблизительно на третьем месяце войны наступит финансовая катастрофа».

Этот трезвый анализ Политбюро неохотно принял к сведению на своем заседании в сентябре 1927 года, за несколько месяцев до побега Бажанова. По-видимому, именно финансовой несостоятельностью советского режима можно объяснить военную сдержанность, которую Сталин продемонстрировал наряду с идеологической агрессивностью в последующие несколько лет.

Хотя все эти соображения выглядели очень вескими, однако в глазах офицеров британской разведки подобные проблемы относились скорее к отдаленному будущему и носили слишком специальный технический характер. Гораздо более интересным для себя они сочли другой документ, который Бажанов предложил их вниманию три недели спустя и который также дожил до нашего времен ни. Этот документ, адресованный правительству Его Величества, носит гриф «чрезвычайно секретно» и подписан: «С искренним уважением, Бажанов» В нем идет речь уже не о теоретической, а о реально осязаемой финансовой ценности — фонде драгоценных камней, доставшихся большевикам в наследство от царских времен Этот неприкосновенный фонд члены Политбюро, по-видимому, хранили для себя — на случай, если советская власть вдруг потерпит крах.

Бажанов сообщает, что в феврале 1924 года, после шока, вызванного смертью Ленина, его, как се^ кретаря Политбюро, обязали представить схему тайного распределения запасов бриллиантов и других драгоценностей из фондов Государственного банка. Открытого обсуждения, как распределить, не было. Решение, очевидно, было принято ведущими членами Политбюро (Сталин, Каменев, Зиновьев), что называется, келейно. В то время это обстоятельство не вызвало у Бажанова никаких подозрений. Подобные решения — по крайней мере в отношении иностранной валюты — нередко принимались именно так, в частности когда требовалось срочно выделить крупные суммы денег в поддержку революционных движений за границей

Однако этот эпизод невольно припомнился ему спустя три года, когда он работал в качестве ответственного сотрудника народного комиссариата финансов. Однажды утром он собирался войти в кабинет наркома финансов Брюханова — и вдруг что-то заставило его остановиться на пороге

Бажанов в своих воспоминаниях пишет об этом так:

«Я уже открывал дверь в кабинет наркома, когда услышал, как он берет трубку телефона-автомата. Надо заметить, что автоматическая телефонная связь в Кремле охватывала ограниченное количество номеров, ею пользовалась только большевистская верхушка, обеспечивая строгую секретность телефонных разговоров. Я задержался в дверях, не желая беспокоить наркома. В приемной никого, кроме меня, не было: секретарь отсутствовал. Дверь оставалась приоткрытой, и я отчетливо слышал разговор Брюханова с собеседником, которым оказался, судя по первым же фразам, Сталин.

Из реплик Брюханова я понял, что существует абсолютно секретный фонд драгоценностей (возможно, тот самый, с которым я заочно имел дело в 1924 году, в бытность мою секретарем Политбюро). Брюханов оценил его стоимость лишь приблизительно, сказав: «несколько миллионов». Сталин, очевидно, спрашивал, не может ли Брюханов дать более точную оценку. Тот ответил: «Это сделать трудно. Стоимость драгоценных камней определяется обычно целым рядом переменных факторов: и то, как они котируются на внутреннем рынке, не является решающим показателем. К тому же, все эти драгоценности рассчитаны на реализацию за границей и при обстоятельствах, которых сейчас предвидеть просто невозможно. В любом случае, полагаю, достаточно исходить из того, что они стоят несколько миллионов. Но я все же постараюсь уточнить эту цифру и тогда позвоню вам».

Впоследствии Бажанов узнал, что этот секретный фонд драгоценных камней был предназначен исключительно для членов Политбюро и хранился на случай падения советской власти.

«Хотя Брюханов говорил понизив голос, — продолжает Бажанов, — я услышал, что он сказал Сталину, посмеиваясь: «Как это вы смело выразились — «в случае утраты власти»! Услышь это Лев Давыдович (Троцкий), он бы вас тут же обвинил в неверии в возможность победы социализма в одной стране!»

В этот момент Сталин, не склонный выслушивать подобные шутки, очевидно, перевел разговор на другую тему и заговорил о необходимости соблюдения строжайшей секретности, так как Брюханов поторопился ответить: «Конечно, конечно, я отлично все понимаю. Это просто временная предосторожность на случай войны. И это делается не только «анонимно», но у нас даже ничего не зафиксировано на бумаге!»

Далее Бажанов пишет:

«Я понимаю, — продолжал Брюханов, — что это необходимо для членов Политбюро, чтобы предотвратить паралич в работе Центра в случае чрезвычайных обстоятельств. Но вы сказали, что хотели бы изменить систему хранения… Что я должен сделать в этом смысле?»

Последовал длинный ответ Сталина, затем Брюханов сказал, что он полностью согласен: лучшего места для хранения драгоценностей, чем квартира Клавдии Тимофеевны, не найти.

Со всеми предосторожностями ценности были перевезены на новое место хранения.

В этом мероприятии участвовало несколько особо доверенных людей, каждый из которых знал не больше того, что ему было необходимо по его положению определенного звена в цепи.

Что касается самих членов Политбюро, им, конечно, было сообщено об этом фонде, созданном «на случай возникновения чрезвычайных обстоятельств», однако без уточнения, где именно он находится.

Только Сталин, Брюханов, «Клавдия Тимофеевна» и — волею случая — Бажанов знали все.

Эта женщина, фамилию которой Брюханов избегал называть даже в доверительном телефонном разговоре со Сталиным, была хорошо известна Бажанову. Он знал, что речь шла о К. Т. Новгородцевой, вдове покойного председателя ВЦИК Якова Свердлова, которая обладала двумя необходимыми для этого дела качествами. Во-первых, она была известна своей неподкупной честностью и принципиальностью. Во-вторых, ее квартира находилась на территории Кремля, что весьма удобно.

Затем Бажанов рассказал, как он получил подтверждение этой необычной информации. Он был знаком с сыном Новгородцевой Андреем, подростком лет пятнадцати, который жил с матерью. В конце лета 1927 года ему удалось завести с мальчиком беседу на интересующую его тему. Андрей рассказал, как его мать открывает ключом буфет в своей комнате. В буфете хранились документы ее покойного мужа, и там же лежала «целая куча» драгоценных камней. Когда Андрей спросил, что это такое, мать ответила, что это «семейные украшения», «стекляшки» и «безделушки», которые ничего не стоят, однако, казалось, была сильно раздражена тем, что он заинтересовался ими. Но Андрей поверил матери. «Конечно, они все фальшивые, — сказал он Бажанову. — Откуда бы у нее могло взяться столько настоящих драгоценностей?» Естественно, Бажанов согласился с этим.

Заканчивает Бажанов свои показания просьбой, обращенной к британскому правительству: не разглашать эту информацию, так как она представляет ценность только пока сохраняется в секрете.

(Брук-Шеперд Гордон. Судьба советских перебежчиков //Иностранная литература. — 1990. —№ 6.)