Спонсоры. Нет проблем, или Небольшие трансбалканские хроники из страны спонсоров

28

Микрик смирно дожидается внизу уже добрых полчаса. Ангелина, вся красная, растрепанная, с мобильниками у каждого уха, прохаживается туда-сюда мимо дома, где нас поселили, беседуя с Марко и еще каким-то парнем. Впрочем, не «беседуя»: похоже, все трое чем дальше, тем больше раскаляются, никто ни в чем ни с кем не согласен, в воздухе пахнет грозой, Ангелина вот-вот окончательно выйдет из себя. Заметив нас, она жестом показывает: «Быстрее, быстрее, опаздываем!!!» В салоне видим Стояна, будто в насмешку он рассказывает нам, что им с Мистером X выделили стометровую квартиру с балконом и видом на море.

— Что-что?! Сто квадратов на вас двоих?! — кричит Ален. — Как понимать это блядство?!

Судя по сияющим физиономиям парочки, время они провели, занимаясь любовью, да и от ответа на простой вопрос: а что вы поделывали до сих пор? — они уклоняются, ограничившись смущенным хихиканьем.

Мы выезжаем из Будвы и горной дорогой движемся по направлению к городу Лука Тиват. Ехать дотуда минут сорок пять. Пользуюсь этим, чтобы повторить с Аленом текст роли — три несчастные строчки, которые он тем не менее воспроизводит с трудом. Чувствуется, что бедняга не понимает ни единого слова из тех, что мямлит, произношение никудышное даже с учетом акцента, не двигается дело с мертвой точки, хоть умри. Естественно, он снова начинает психовать, твердит, что «они» сразу догадаются о мошенничестве с нашей стороны, «они» сразу поймут, что он не знает ни слова по-английски, что ему в жизни не выучить этот дебильный язык, что соврал ради того, чтобы получить роль… на этом месте Ален переключается на меня и говорит, что я нарочно его подставила или, по крайней мере, совершенно не подумала о том, к каким пагубным последствиям на съемках приведет моя инициатива.

— Только не говори, что человек все может, если захочет!

Ален накручивает себя до тех пор, пока я и сама не начинаю ощущать совершенную психологическую опустошенность из-за его неуверенности и все возрастающего страха перед съемкой.

Наконец наш микроавтобус въезжает на территорию военно-морской базы. На набережной мы видим проржавевшее грузовое судно, но тут же, у причала, есть и военный корабль, крейсер, и даже настоящая подводная лодка, в небе вырисовываются громады серого металла, и все освещено огромными прожекторами. Зрелище впечатляет, наш шофер восхищенно охает, Стоян говорит ему, ничего, мол, удивительного — это декорация фильма с мегабюджетом, а ловчила Вук добавляет: надо бы подумать о пересмотре наших гонораров.

На площадке суетятся техники, тащат туда-сюда кабели, вокруг толпятся моряки в форме, в руках у каждого — бутылочка пива «Бип».

— Три сотни матросов взяли статистами, — докладывает и глазом не моргнув Ангелина.

Едва мы выходим из микрика, Марко, первый ассистент режиссера по актерам, отправляет нас ко второму ассистенту. Зовут второго ассистента Джулией, второй ассистент — красивая двадцатидвухлетняя итальянка родом из Рима, увешанная золотыми цепочками. На руке у этой стильной девицы из хорошей семьи дорогущий «ролекс», и всем своим видом она показывает: я знаю, кто я такая, откуда приехала, и я чрезвычайно высокого мнения о собственной персоне. Девушка-всезнайка, сверхорганизованная, заваленная работой, из таких, которые мне сразу становятся несимпатичны и которых я считаю некомпетентными.

Второй ассистент по актерам ведет всех в столовую, глядя на нас свысока и слегка презирая как второразрядных актеров. Мы никто, ничто и звать никак, к тому же сербы, а это отягощающее обстоятельство. Когда Ален объясняет Джулии, что мы-то Francuzi и я вообще не артистка, а его жена и личный психолог, сообщение выбивает ее из колеи и она совершенно теряется.

Столовая ровно напротив причала, и, когда Ангелина спрашивает надменную римлянку, почему автобус не мог отвезти нас прямо туда, далековато же топать, девица принимает оскорбленный вид, будто ей задали невесть какой идиотский вопрос, и отвечает, что так положено, а если мы недовольны — плевать, ей это до лампочки.

Римлянка доставляет нас на место, разворачивается и уходит. Ангелина раздражена и обижена, она принимается нудить на тему о том, что итальянская команда третирует сербскую, считает сербов недочеловеками, черт-те как платит, просто гроши, будто этому презренному народцу ничего не надо, и разве не стыдоба видеть, что ставки для итальянской, английской и сербской групп разные, если говорить о деньгах, сербы вообще тут самые обделенные, шепчет она, а раз так — все и позволяют себе свысока к нам относиться, она с самого начала знала, что этим кончится, с самого начала, и если бы ей позарез не нужна была работа, она бы никогда, никогда не согласилась… Она еще какое-то время ноет и вздыхает, мы все ей сочувствуем, искренне расстроенные тем, как у нее все вышло, да и тем, что нам выпала участь быть членами сербской команды, конечно, это несправедливо, но разве жизнь не есть сплошная несправедливость? Впрочем, все эти огорчения не мешают нам разделываться с пищей, проявляя вполне здоровый аппетит.

— Бог свидетель, мы не будем падать духом из-за таких мелочей! — восклицает Вук и грохает кулаком по столу.

И тут приходит Марко, чтобы вести нас в костюмерную. Он чрезмерно возбужден, к тому же не в настроении — и сразу обрушивается на Ангелину с претензиями. Это ей, дескать, поручено нас пасти, и она должна была (держитесь, братцы!) сама догадаться и привести нас в костюмерную, по крайней мере, полчаса назад, и она ни хрена не делает, какого черта, в куски ему, что ли, разорваться, не может же он заниматься всем сразу… Ангелина, вконец разобиженная, никуда нас не ведет, она говорит, что Марко — предатель своего народа, потому что работает на итальянскую команду, и она больше не хочет иметь дела с этим болваном, на двадцать лет ее моложе и без какого-либо опыта, но позволяющим себе учить ее ремеслу, тогда как она сама прекрасно знает, что ей делать, а что нет. Она сейчас же идет жаловаться директору сербской группы, который сидит за одним столом с итальянскими продюсерами, все, кроме сдержанного английского продюсера, оживленно беседуют, размахивая руками, Ангелину они некоторое время молча слушают, но видно, что не слышат, что у них, продюсеров, полно своих проблем и что она их немножко раздражает, эта Ангелина, дела которой их совершенно не касаются.

Чрезвычайно возбужденный Марко хватает токи-воки и вызывает Джулию, но та не отвечает. Первый ассистент знаком призывает нас следовать за ним между столиками, мы проходим мимо Ангелины, которую Марко не удостаивает даже взглядом, мимо оживленно беседующих итальянских продюсеров и молчащего английского, мимо хорватской режиссерши Неллы Бибица — она полностью сосредоточилась на операторе-постановщике, который рисует почеркушки на бумажной скатерти и показывает руками, куда и как движется камера при съемке того или другого плана.

Следуя гуськом за Марко, попадаем в царство костюмеров-гримеров-парикмахеров на втором этаже другого строения и там обнаруживаем Джулию, без видимых занятий бегающую между костюмерами, одевальщицами и гримершами. Здесь же оказывается Мистер X со своей безумной цирюльной командой, вооруженной ножницами и еще каким-то инструментом — рассмотрев его поближе, я бы поклялась, что это машинка для стрижки. Точно, машинка, такая же, как в армии, подтверждает Вук, проводя рукой по своему ежику, а Стоян молча поглаживает гладко выбритый череп.

— Не может быть и речи о том, чтобы меня постригли наголо! — снова заводится Ален, его вот-вот хватит апоплексический удар. — Об этом не может быть и речи!

На смену цирюльницам приходит костюмерша, она показывает, где вешалки с костюмами, на которых — картонные бирки с именем актера и — чуть ниже — названием фильма, черным маркером по белому фону. После каждого съемочного дня нужно повесить костюм на место, не забыв ни единого из аксессуаров, добавляет она. Вокруг Вука, Стояна и Алена суетятся одевальщицы, Ален уже на грани нервного срыва, особенно после того, как Марко, передав его в руки одевальщиц, жестом показывает им стрижку под машинку, а чертовка Джулия, которую все это очень забавляет, немедленно повторяет его жест.

Говорю, пытаясь выиграть время:

— Все в порядке, Ален, милый, все в порядке, не волнуйся, они только чуть-чуть подстригут, совсем чуть-чуть…

Но Ален бросает на меня такой мрачный взгляд, что я тут же затыкаюсь. К счастью, ему широки брюки, они сползают, что-то там напутали с размерами, и вообще ему дали не те штаны, которые он мерил в пошивочной, начинается паника: куда подевались нужные штаны цвета хаки, их приходится искать, штаны находятся там, где никто бы и не подумал, что они могут быть, потом время уходит на ругань между одевальщицами, кто мог туда засунуть важнейшую часть костюма, и зачем, и почему такое произошло…

Словом, Вука и Стояна уже постригли, в чем лично я не видела большой необходимости, и они переходят во власть гримерш, но тут возвращается распаленная Джулия и кричит, что надо торопиться, скорее, скорее, скорее, нас ждут на съемочной площадке. Ален, пользуясь этим, в последнюю секунду уворачивается от машинки и кидается прямо в объятия итальянских гримерш. Он отодвигает роковую минуту, он пускает в ход свое обаяние, он смотрит жалобнее некуда, он скулит: в другом фильме ему предстоит играть главного героя и, если ему обреют голову, придется навсегда распрощаться с ролью своей жизни… Естественно, девушки сочувствуют страху такого красавчика за волосы и принимают общее решение: нельзя тронуть ни единого волоска, нельзя погубить на корню карьеру первого любовника. Они выступают единым фронтом против Мистера X и его команды в майках с английской надписью «Любовь — в волосах», те ничего не могут понять в резком повороте событий, тогда итальянки от намеков переходят к прямым оскорблениям, утверждая, что все сербские парикмахеры — варвары и вандалы, лишенные малейшей креативности, и думают только о том, как бы оболванить всех и каждого. Достаточно, дескать, взглянуть на белградскую молодежь, чтобы оценить масштабы бедствия.

Обвинение следует за обвинением, атмосфера накаляется, наступает момент, когда все уже в лихорадке, и какая-то из итальянских гримерш, решив, что пора перейти от слов к делу, хватает машинку для стрижки и бегает с ней за Мистером X по комнате с намерением — о святотатство из святотатств! — покуситься на его золотой гребешок. Крики, вопли, «Боже мой!» по-сербски, «Боже мой!» по-итальянски, «Боже мой!» со всех сторон, начинается сражение, обе команды дерутся за машинку для стрижки, выдирая ее друг у друга, битва в разгаре, и вот уже из соседней комнаты, где спрятался Мистер X, раздается рев раненого зверя, и оттуда выбегает одна из гримерш, размахивая с торжеством, подобным торжеству Далилы, прядью волос белградской знаменитости.

Ален, снова пользуясь моментом, пытается хоть каким-нибудь образом натянуть на себя пилотку, доброжелательные одевальщицы, окончательно взявшие его сторону, помогают ему, закрепляя ее шпильками и заколками, прибегая ко всевозможным хитростям, чтобы замаскировать предмет споров его густую шевелюру, которую все же удалось спасти…

— Чем вы тут занимаетесь? Давайте скорее! — кричит Джулия, уставшая от бардака вокруг.

Тайминг есть тайминг, она обязана соблюдать тайминг, она приплясывает на месте, смотрит на часы и жутко нас всех ненавидит.

— Эта девица, должно быть, переспала с продюсером, — важно говорит Вук. — Она в жизни не работала ассистентом режиссера, у нее никакого самоконтроля, и она явно не умеет с нами управляться.

В конце концов мы вслед за Джулией все-таки спускаемся по лестнице и выходим из здания, движемся вдоль вагончиков, отведенных для звезд: этот принадлежит Джереми Айронсу, он играет полковника, вот его парикмахерша, его гримерша, его персональный психолог; этот принадлежит другому английскому актеру, Джону, исполнителю роли Мордашки — лейтенанта, влюбленного в Милену и соперничающего с полковником; этот… Вук знающий все и всех, немедленно нас просвещает.

На съемочной площадке суета сует и всяческая суета. Марко то орет в мегафон, то дует в свисток, расставляя по местам массовку и раздавая ценные, но по меньшей мере противоречивые руководящие указания. Режиссерша, окруженная продюсерами, смотрит на мониторе эпизод, в котором участвуют три сотни матросов с бутылками пива в руках, можно подумать, это реклама пива, говорит кто-то, а ну-ка убрать часть бутылок, приказывает кто-то другой и сразу же транслирует этот приказ через токи-воки кому-то третьему.

Нас замечает и направляется к нам мужчина лет пятидесяти: чуть вьющиеся волосы с проседью, холеная бородка, проницательные голубые глаза, черная рубашка, распахнутая так, что виден тщательно эпилированный торс, белый шелковый шарф, искусно замотанный вокруг шеи. Знакомимся. Вальяжный мужчина оказывается сценаристом, которому поручено все переписывать на месте, и это служит прямым подтверждением теории Мистера X об work in progress.[85] Сценарист размахивает листками бумаги, на которых только что переделанный им эпизод, — ему хотелось развить и усилить роли солдат, особенно французского солдата. Он говорит о свободной импровизации, о стихийности творчества, о системе Станиславского и еще о чем-то, в чем я не слишком разбираюсь, но улавливаю, что все это направлено на то, чтобы пробудить в актере творческую мощь и динамизм. На Алена же в результате вдохновенного монолога сценариста накатывает новая волна тревоги.

— Что это еще за фокусы с переписыванием диалогов в ходе съемки? Какая, к черту, свободная импровизация? Скажи ему, что лично я намерен придерживаться того блядского текста, на выучивание которого положил столько сил, и все — точка.

— What is the problem?[86] — спрашивает наш тренер-сценарист у Алена.

— Everything is fine, itʼs OK, — иду на хитрость я. — Не is a little stressed, thatʼs all.[87]

И наш учитель, удовольствовавшись моим объяснением, принимается работать с Вуком, Стояном и Аленом над произношением и точностью английской интонации, заставляя их раз за разом повторять текст, который они уже выучили с голоса. Теперь выясняется, что у всех полный непорядок с артиклем «the», вот так надо, вот так, «the», «the», высуньте кончик языка между зубами, так, «the», «the», и они старательно повторяют: «зе», «зе», потом, высунув кончик языка между зубами, — «the» «the»…

Вскоре появляется режиссерша, улыбаясь во все свои тридцать два зуба:

— Привет всем! Как дела? Порядок? — И снова, уже по-английски: — Hello! Everything is OK?

Мы окончательно перестаем понимать, на каком языке говорить во время этих съемок. Между тем взгляд Неллы Бибица вдруг останавливается на Алене и его пилотке, из-под которой выбивается несколько непокорных прядей — часть волос не удалось затолкать так, чтобы были не видны. Режиссерша просит снять пилотку, Ален неохотно выполняет просьбу, и — «Его постригли?» — недоверчиво спрашивает она, оглядываясь по сторонам.

— Кто-нибудь его стриг? — Режиссерша постепенно накаляется. — Я спрашиваю, кто-нибудь стриг его? Так не пойдет, то есть это совершенно никуда не годится! — кричит она раздраженно.

— Yes, yes! — отвечает Ален, убежденный в своей полнейшей безнаказанности, и, как пойманное на месте преступления дитя, улыбается Нелле, стараясь вложить в эту улыбку все обаяние, каким обладает. Видно, что на нее это действует.

— Да, конечно, они немного подрезали Алену волосы, — бесстыдно встреваю я с очевидной ложью.

А тренер-сценарист рассыпается в комплиментах шевелюре артиста, и понятно, что горячим Аленовым защитником его делает исключительно сходство их волосяного изобилия. Затем начинается долгий спор о том, были или не были все французские солдаты стрижены наголо, а может быть, это зависело от звания, надо бы проверить, скорее всего, это полная ерунда и чрезвычайно далеко от действительности, заключает дискуссию режиссерша, она опять становится категоричной:

— Волосы слишком длинные, их надо еще подрезать. Сделать намного, намного, НАМНОГО короче. Марко! Марко! Джулия! Джулия!

Нелла Бибица зовет своих ассистентов — уж конечно, только их тут не хватало, но вот и они — несутся сюда вскачь.

К завтрашним крупным планам надо укоротить ему волосы хотя бы на несколько сантиметров, — приказывает режиссерша.

И Марко — злобно глядя на Алена, вот сволочь! — показывает ему, как действует машинка для стрижки, а мне приходится снова успокаивать моего бедного мальчика, говоря, что нет, нет, только чуть-чуть укоротить, не волнуйся.

После того как раз и навсегда был найден компромисс, все — каждый со своим мнением по поводу длины волос Алена — успокаиваются, кроме Марко, который притворяется, будто не понял, и продолжает рассматривать Алена с выражением лица, которое ясно говорит: все равно ты свое получишь! Нелла Бибица тем временем принимается на чистейшем английском раздавать указания по мизансцене. Исполнители эпизодических ролей дружно кивают, в том числе и Ален, который не понял из всех режиссерских объяснений ни единого слова, но так профессионально прикидывается, ничем себя не выдав, что я балдею. К нам приближается итальянский солдат. Тренер-сценарист объясняет, что это Стефано, талисман режиссерши, который играл во всех ее первых короткометражках. Нелла считает, что Стефано приносит ее фильмам удачу, ну и пришлось его вставлять почти во все эпизоды, и это было совсем не просто, он ведь не знает ни слова по-английски, а платят ему, как будто он играет большую роль — за все съемочные дни, и мало того, этому участнику массовки со статусом звезды предоставляют собственный вагончик.

— Конечно-конечно, да-да, понятно, — киваю я, поглядывая на статиста Стефано, который уже подходит к обитателю соседнего вагончика Джону-Мордашке, английскому актеру с внешностью героя-любовника и, по всему видно, непомерными амбициями, с первого взгляда заметно, что для него главное — сразу же отделить себя от прочих, подчеркнуть, что Джон — не чета другим, что Джон — актер первой категории и так далее. Он старается держаться в сторонке, выглядит ужасно надменным и словно бы говорит с презрением: уж я-то никакого отношения к этим эпизодникам не имею.

Нелла Бибица одета в то же кошмарное, мешок мешком, джутовое платье, что во время кастинга, когда мы видели ее впервые. Платье измято и подпоясано веревкой, от чего бюст нависает, а и без того внушительный зад кажется еще больше, мало того, платье влезло в складку между ягодицами и шуршит, когда режиссерша передвигается, — ткань-то грубая. Мне вспоминается одежда спартанок — особенно когда я вижу сандалии Неллы, — а подобравшись ближе, понимаю, о господи, да они же настоящие, этнические…

— Внимание, мотор! — орет Марко по-английски, приставив к губам мегафон.

И внезапно начинается волшебство: три сотни статистов-матросов бешено аплодируют Милене, хрупкий силуэт которой возникает на палубе военного корабля. Надменная и грациозная, она идет — как будто танцует, как будто плывет, не касаясь ногами пола. На русской артистке красное шелковое платье, но вдруг она срывает его с себя, вращает над головой и резким жестом швыряет, вернее, отпускает в полет над землей, и легкое воздушное платьице парит в воздухе, а потом тихонько опускается прямо на матросов. Их снимают со спины, мы только слышим, как по толпе, на мгновение онемевшей, пробегает волна восторженного шепота, потом кто-то свистит.

Сплошное наслаждение смотреть на эту Милену с ее балетными движениями…

— Вот оно, чудо кинематографа, — блаженно вздыхает тренер-сценарист, глядя, как его выдумка превращается в реальность.

— Снято! — кричит Нелла. — Все отлично, сейчас сделаем еще один дубль, — добавляет она сразу же и, обращаясь к оператору-постановщику, висящему над площадкой на кране, дает ему новые указания.

Марко тут же начинает орать в мегафон.

И вот уже сняты несколько планов, не забыта и обратная точка, то есть строй матросов анфас и — крупешниками впереди — играющий мускулами Вук с физиономией прирожденного кретина, сербский педераст Стоян, талисман Стефано, Джон-Мордашка со сверкающими зубами и Ален, французский солдат. Аленов солдат пьян и Ален больше похож на пьяного, чем натуральный алкаш. Каждый без запинки выпаливает свой текст, и до того все идет прекрасно, что никто и не обращает внимания на слишком длинные волосы французского солдата. Даже тогда, когда Ален, решившись вдруг на импровизацию, в порыве восторга срывает с себя пилотку и подбрасывает ее в воздух.

После этого сразу же выставляется новый план, нужно переместить камеры, а главное, если я правильно расслышала чей-то шепот, сейчас на площадку явится звезда, Джереми Айронс.

Ко мне подходит Ален, озабоченно спрашивает, ну как, и, не дожидаясь моего ответа, обрушивается на Мордашку, который ставил ему во время съемок палки в колеса. Этот уродец решил, видишь ли, вылезти вперед, чтобы видно было его одного, и Алену пришлось просто-таки с помощью локтей пробиваться на свое законное место. Вот оно во всей своей красе, сволочное актерское эго! И был такой особо нервный момент, когда он наподдал этой сволочи, черт, черт, черт, если надо еще и драться ради того, чтобы твоя физиономия была видна… стоп, дело, оказывается, еще не до конца сделано! — добавляет он, злобно глядя на Мордашку, подходящего к Нелле Бибица. А тот изображает из себя артиста, внимающего указаниям режиссера, предельно собранного, профессионала из профессионалов: мне, мол, интересна моя роль, а главное — успех общего дела.

— Нет, ты только посмотри на этого ублюдка!

Из того, что я сейчас видела на мониторе, яснее ясного: Ален заткнул Джона-Мордашку за пояс, и тот сразу, с первого съемочного дня, почуяв в нем потенциального соперника, естественно, будет всеми сверкающими своими зубами удерживать завоеванные прежде позиции. Тем более что сценарий по ходу съемок меняется, тут возможно все, возможно даже, Ален займет место Мордашки, да-да, не исключено, такое вполне вероятно… Я размышляю вслух, Ален слушает, но тут появляется мало сказать взволнованная Ангелина и шепотом просит нас идти за ней: капитан подводной лодки пригласил Джереми Айронса в свою каюту выпить по стаканчику ракии.

— Эй, что там такое? — беспокоится Ален. — Что случилось?

Похоже, ответа он не услышит, мы в едином порыве, хотя и не обменявшись ни словом, идем за Ангелиной, которую по пути только что за юбку не хватает страшно возбужденная сербская гримерша, а потом и Стоян с Вуком — они чувствуют, что тут в глубокой тайне что-то замышляется, и их не нужно упрашивать пойти с нами.

Ангелина добегает рысцой до подводной лодки, бодро одолевает трап, сворачивает в коридор направо, налево, опять направо, — интересно, думаю я, с чего бы это она так хорошо знает, куда идти? Дверь капитанской каюты распахивается, мы заходим внутрь, садимся как ни в чем не бывало за стол — как раз напротив, о господи, самого Джереми Айронса, совершенно такого же, как на экране, простого и симпатичного. Жмем руки, обмениваемся привычными словами: здрасьте-здрасьте, как дела, — и вдруг Джереми, явно заинтересовавшись, спрашивает у Ангелины про Алена — кто это; французский актер, отвечает она, и Джереми говорит, что жил на юге Франции и отлично знает язык, и я сразу же чувствую, что это начало дружбы.

Появляется матрос с очередной бутылкой ракии, пьем за Черногорию, Ангелина переводит капитану на сербский геополитические вопросы насчет его страны, которые задает мистер Айронс, капитан обрисовывает во всех подробностях войну, развалившую Югославию, говорит о том, как чудовищно выглядят сербы в средствах массовой информации, о том, что само слово «серб» ассоциируется с понятиями «убийство», «насилие», «этнические чистки» и «геноцид», говорит о сегодняшней политической ситуации — ох какой трудной — и о переходном периоде, уточняя: тут сплошная анархия. Следующий тост — за здоровье дам. Капитан, преисполненный энтузиазма, обещает Джереми Айронсу показать ему Будву с вертолета, и звездный актер рассыпается в благодарностях — он, как положено, вежлив и приветлив.

В общем, проходит час, мы — Ангелина, капитан, Джереми, Ален, Вук, Стоян и я — по-прежнему сидим за столом, серьезный разговор перемежается смехом, все так, будто мы давным-давно знакомы, а Марко тем временем ищет нас везде где только можно… Какой-то пьяный матрос, который якобы видел, как мы шли по трапу подводной лодки, подсказывает ему, где мы. Даже не разобравшись, правда ли это, полный сомнений Марко немедленно шлет Джулию за нами. Естественно, Ангелина с Джулией опять начинают ссориться, Джулия осыпает Ангелину упреками: почему не предупредила, что мы в капитанской каюте, знает же как все ждут нас на площадке. Когда мы вернемся туда, не меньше часа уйдет на то, чтобы Нелла Бибица достигла согласия с оператором-постановщиком по поводу плана, который, как говорит тренер-сценарист, не имеет отношения ни ко всей истории, ни к нашему эпизоду, но который режиссерша, вся в творческом порыве, непременно хочет вставить в фильм из соображений эстетики, а потом откуда-то выныривает журналист, ему требуется взять интервью у Джереми Айронса, и сразу — тоже невесть откуда — возникают фотографы, вспышка за вспышкой, они снимают звезду вместе с Аленом, внимание к французскому актеру становится уже просто веянием времени, тем более что в ближайшем будущем его имя должно появиться в списке пригодных для выделения кредитов, и три сотни матросов устраивают обоим овацию, а удрученный Мордашка смотрит на все это со стороны. И тут происходит нечто невероятное, но ведь происходит, на самом деле происходит! Спустя несколько минут на набережной появляется бесшумный кортеж, состоящий из черных «мерседесов», толпа ликующих статистов расступается, пропуская машины, они останавливаются, и из одной выходит… держу пари, вам не угадать! — почетный президент Черногории! Брат-оператор, должно быть, тоже где-то поблизости, а как же без него!

Почетному президенту Черногории протягивают микрофон, за первым к нему придвигается множество других, и почетный президент Черногории произносит речь о большом значении кинематографа, который выведет его страну на мировой уровень и даже поднимет экономику Черногории, добавляет он — под всеобщие аплодисменты и вспышки фотокамер, направленных на охотно позирующих перед ними Джереми Айронса, почетного президента Черногории, Неллу Бибица и Алена, причем последний, в отличие от остальных, не слишком-то хорошо понимает, что с ним происходит.

После этого, когда журналисты с фотографами исчезают, вспыхивает бесконечная дискуссия между режиссершей и всеми продюсерами — итальянскими, английскими и сербскими, договориться насчет чего-нибудь существенного им не удается, привлекают к обсуждению советника-тренера-сценариста, и только после этого наконец начинают снимать. Что снимают, какой эпизод, не имею ни малейшего представления. Как будто это та же самая сцена, но сценарию уже никто не следует, и так с самого начала съемок, говорит Вук, они уже совершенно забыли, что делают, но никто не решается в этом признаться.

— Съемки на итальянский манер — это всегда типичный бардак, — заключает он.

Правда, все сходятся на одном: самая большая путаница иногда порождает самые великие творения, утешает только это, ну и что Ален с Джереми Айросом успели скорешиться, тоже очень важно. Звезда ведет себя с ним как своего рода духовный отец, делится даже собственным тренером-переводчицей, безумной, манерной и экстравагантной француженкой, откликающейся на имя Жан-Ми. Тренеру-переводчице безотлагательно поручается забота об Алене, это вконец дестабилизирует Джона-Мордашку, а ему еще сниматься в следующих эпизодах.

Остаток ночи — полнейший хаос, какое-то броуновское движение под нескончаемые английские «мотор», «начали», «снято» и двуязычные истерики Марко с его мегафоном, в который он орет все время между дублями, запутывая всех так, что никто уже не знает, съемка идет или репетиция. Марко в том числе заявляет, что даже на общих планах непременно присутствуют все, кроме Джереми Айронса, и получается, что Мордашка, актер первой категории, должен сниматься вместе со статистами на общем плане, где ему совершенно нечего делать, потому что посреди толпы его все равно никто не разглядит… даже не заметит.

— Я-то актер, я — АКТЕР, нечего совать МЕНЯ в массовку!

Впрочем, Мордашка вообще ничего больше не понимает в происходящем на этих треклятых съемках и каждому встречному горько жалуется, что зря теряет тут время, что ему нечего делать с этими дерьмовыми статистами, что агент снова обвел его вокруг пальца, что они тут черт знает как распоряжаются деньгами, что нужно сосчитать затраченные в целом часы и подумать о том, сколько он получит, занимаясь такой ерундой. Да-да-да, только об этом и думать.

Звезду эпизода Стефано, a contrario,[88] устраивает все, ему крупно повезло в жизни, он не может опомниться от того, что здесь оказался, он бы и сам приплатил за то, чтобы сниматься в таком фильме. Поэтому настроение у него все время превосходное — на грани эйфории, блаженная улыбка не покидает его лица ни при каких обстоятельствах, и он не понимает ничего, что ему говорят. Что касается Алена, смешавшего фантазию с действительностью, то он пропал. Или, точнее, бросил съемку. Он оказывается в компании моряков, то ли настоящих, то ли переодетых, он уже не соображает, где он и что с ним, осознает только, что моряки покорены им, он напивается, глотая один стакан ракии за другим в каюте военного крейсера и распевая сербские военные песни.

Посреди всего этого кромешного бреда спокойным остается один только Джереми Айронс. Звездный актер, положив ногу на ногу и всем своим видом выражая истинно британскую флегматичность, сидит на стуле, на спинке которого большими буквами написано его имя, попивает чай «Липтон», покуривает с небрежной элегантностью ментоловый «Тайм» и ждет, когда кому-нибудь понадобится… Никто не счел нужным хоть что-нибудь ему объяснить, но, похоже, его это совершенно не колышет. Вообще-то заставлять Айронса вот так вот сидеть и ждать — это слишком, они зарвались, говорю я одной из сербских гримерш, а та, пожав плечами, отвечает, что при том количестве бабла, какое он потребовал, а ходят слухи, что гонорар у него дай боже какой, ему-то в любом случае не на что жаловаться.

В четыре утра Джулия будит спящего в вагончике малыша Иво, пятилетнего исполнителя роли сына Милены, — и сербская команда во главе с Ангелиной идет войной на итальянскую, заявив, что график построен хрен знает как, что можно было снять эпизод с Иво намного раньше и, с точки зрения профсоюза, никто не имеет права использовать детский труд в такое время суток. Малыш Иво, будто услышав, начинает плакать, потому что устал и не хочет больше сниматься, и нужно применить недюжинную изобретательность, чтобы удержать его на площадке. Ну ладно, как бы там ни было, в шесть часов, после еще одной бесконечной серии «мотор», «начали» и «снято», я нахожу снова слинявшего господь ведает куда Алена, теперь он играет в покер с Вуком и несколькими моряками, и на этот раз в каюте другого судна — проржавевшего насквозь торгового корабля. Ангелина в это самое время ищет Стояна и обнаруживает его спокойно посапывающим в уголке. Мы тащимся пешком к микроавтобусу, припаркованному на другом конце набережной, а все такой же флегматичный Джереми Айронс с еще более одуревшим Джоном-Мордашкой погружаются в свои «мерседесы» — водители приехали за ними на площадку.

Когда одна из роскошных машин проезжает мимо нас, затененное стекло опускается.

— До завтра, Francuzi! — дружески машет нам Джереми Айронс, после чего автомобиль удаляется и исчезает в туче пыли, а за ним — и «мерседес» Джона-Мордашки с закрытыми наглухо окнами.

И все равно это была великая ночь — с настоящими съемками крупнобюджетного фильма, со звездой мирового класса, кроме того, совершенно ясно, что спонсирует картину именно почетный президент Черногории, вздыхаю я. А Ален добавляет: не забудь о брате-кинооператоре.