Спросите у берез…

Парни из деревни Рыльки

Еще одно знакомство, еще одна связь. Теперь на много верст у нас свои люди. Теперь мы — полный интернационал.

Такое было впервые. Среди бела дня, когда в деревне еще находился приехавший по делам бургомистр, в дом к Григорию заявился Василий.

— Гриша, есть дело, — сказал он полушепотом, чтобы остальные в доме не слышали, — надо собирать ребят.

— Сейчас?.. Неужто нельзя подождать до вечера?

— Понимаешь, нельзя. Вернулась Тоня Фролова. Она такое рассказывает.

Они пошептались вдвоем. Потом, когда пришел Мишка, к разговору присоединился и он.

Вскоре Василий с Григорием вышли, а Мишка подозвал к себе Аниську.

— Слушай, коза, загляни-ка в дом к старосте. Посмотри, как там и что, и незаметно вызови Марию. А чтобы не было подозрений, отнеси стакан соли. Скажи: «Вот мать посылает должок». И не забудь поблагодарить.

— Ладно, — степенно отвечает Аниська, с трудом скрывая охватившую ее радость.

Как же! Она польщена доверием брата. Теперь между ними устанавливается что-то вроде негласного союза.

— Если тебе что-нибудь покажется подозрительным или Мария что подскажет — вмиг назад. Я буду тут, возле дома. А если торопливость проявлять будет нельзя, сними платок и не спеша повязывай себе его. Я примечу.

Аниська понимающе кивнула.

На появление Аниськи в доме старосты никто из гостей не обратил внимания. А за столом, уставленным закусками и самогонкой, кроме хозяина сидело четверо — бургомистр, двое полицейских и какой-то немец. Он молчал, время от времени вставляя отдельные, порой до неузнаваемости исковерканные русские слова.

Говорил в основном бургомистр. Захлебываясь от восторга, он усердно расхваливал местные леса.

— Вот, например, господа, сразу за Прошками, — разглагольствовал Гудковский, — урочище Слипятное. Там сосны, как струны! Цены им нет. Может быть, господин Штумпф пожелает осмотреть этот участок сегодня же?

— Ошен карашо, — ответил немец, — после этот еда.

— Тогда надо послать за лесником, — сказал старосте бургомистр.

— Эй, кто там? Аниська! — неожиданно позвал Борис Борисович. Сделав знак Марии, девочка уже собиралась незаметно уйти, но окрик остановил ее. — Позови Петра Фроленка. Да не мешкай. Скажи, что немецкий специалист по лесным делам требует.

Аниська кивнула и поспешила к выходу. Пока она сбегала за лесником — братом Жени Фроленок — Мишка, ожидавший ее на улице, немало поволновался. Пришлось ему рассказать все, как было.

— Молодец! — похвалил Мишка, — а теперь вместо меня покараулишь здесь. Да смотри, не выставляй себя напоказ. Спрячься где-нибудь в сторонке. В случае чего — покличешь маму. Только громко, чтобы мы услышали. Поняла?

Что ж, она с удовольствием выполнит и это задание. Нужно только выбрать удобное место для наблюдения. Спряталась в своем дворе за штабелем дров. Отсюда вся улица как на ладони. Кругом тихо, ни души.

«Неужели уже все успели собраться?» — думает Аниська о друзьях Василия, вглядываясь в разукрашенные узорчатой морозной росписью окна его дома.

Но за ними темно. И кажется, что замерла там жизнь.

Так, однако, только кажется. За холодом заиндевевших окон бушуют горячие споры.

Пока Тоня рассказывала о лагере военнопленных, который оккупанты создали в бывшем здании зоотехникума, ее слушали внимательно и спокойно. Дело ясное. А вот когда поведала о второй новости — о том, что в Себежском районе началась отправка молодежи в Германию, — все заговорили. Волноваться было из-за чего: Себежский район — рядом, и то, что оккупанты сегодня делают там, завтра будут делать здесь. А ведь это грозит срыву всех планов по созданию партизанского отряда. И не только потому, что вывезенными могут быть и они, подпольщики, основной костяк будущего отряда. Угонят на принудительную работу в Германию всех совершеннолетних юношей и девушек, заставят их ковать оружие против своих братьев и сестер.

— Пойду в Освею разузнаю, что и как. Посоветуюсь, как поступать в случае какой-либо беды, — успокаивает друзей Василий. — Поэтому я и собрал вас.

— А мне кажется, что этого мало, — сказал Григорий. — Надо подумать и о молодежи, что живет в ближайших от нас деревнях. Подумать, как помочь также и им.

— Это правильно, — поддержал Григория Вестенберг. — Нужно не только помочь ребятам избавиться от угона в Германию, ко и установить прочную связь с комсомольцами русских деревень. Не ждать, пока они сами придут к нам, как пришли латыши.

Мысль, высказанная Григорием и развитая Вестенбергом, понравилась всем. Только как и с чего начать разведку в другие деревни?

И тут вспомнили об удачном походе Петра и Мишки в Рыльки за оружием. О том, что у Петра есть там даже родственники.

— Вот и сходишь навестить родичей, — обрадовался Василий, — если потребуется, погостишь там денек-другой.

— Это можно, — улыбается Петр.

Новость Мишки о приезде немецкого специалиста по лесным делам, в сравнении с остальными неотложными вопросами, показалась слишком мелкой.

Но Василий сказал:

— Об этом тоже надо узнать поподробнее. Может, нужно будет что-либо и предпринять. В общем, расходимся. Нам с Петром — в путь.

Вернулись они только на следующий день к вечеру, почти одновременно. Настроение у Василия было веселое, приподнятое. Он принес свежие сводки Совинформбюро, а главное — новости, которыми снабдил его Симацкий. Они вселяли уверенность в добрый исход начатого комсомольцами дела.

На Освейщине оккупационные власти пока что еще хранят молчание о предстоящей отправке молодежи в Германию. Им нужна древесина, заготовку которой они затевают в местных лесах. Для этого необходимы люди, много людей. Поэтому немцам пока что не до мобилизации рабочей силы. Это хорошо — есть время, чтобы предпринять контрмеры. К тому же Василий получил важные полномочия, которые могут оказаться весьма полезными. Ему поручено содействовать новым властям в организации, а точнее, в превращении бывшего колхоза в Прошках в сельскохозяйственную общину. Так что под видом нужд общины он сможет, в случае чего, стать на защиту местных парней и девушек.

Совсем иные вести у Петра. Вся молодежь Рыльков и соседних деревень переписана, прошла медицинскую комиссию и вот-вот будет отправлена в Германию.

Петр привел с собой невысокого бледнолицего парня. Оставив его у себя дома, направился к Василию.

— Помнишь, я тебе рассказывал про Егорку, который водил нас к заминированному полю? Так это его родной брат Петр. До войны он работал трактористом в колхозе «Пограничник». Воевал под Халхин-Голом. Награжден орденом Красной Звезды. В начале войны снова ушел в армию.

— Почему же он оказался здесь? — насторожился Василий.

— Попал в окружение где-то под Великими Луками. Вместе с председателем Ляховичского сельсовета Егором Кузьмичом Шакуровым. Того я знаю. Толковый мужик. Вдвоем они и вырвались, пробрались домой. А теперь прячутся. Ночуют где придется.

— Почему?

— Кто-то доложил немцам. И про орден, которым награжден Петр, и про то, что он комсомолец. О Шакурове — что он коммунист — доложено тоже.

— Зови его, — решительно сказал Василий.

И вот этот парень стоит перед ним. Не спеша раскуривая самокрутку, первым в разговор не вступает.

— Что ж, будем знакомиться, — протягивает ему руку Василий.

— Будем, — отвечает бледнолицый. — Петр Смычков. Ну, а про все остальное, видно, уже тезка рассказал.

— Да, уже знаю, — сказал Василий.

— И я о вас тоже…

— О нас? Что же такое, если не секрет?..

— А то, что оружием запасаетесь. — Гость хитровато улыбнулся. — Думаете, Егорка не понял, зачем на минное поле ходили?

Теперь неловко стало и Петру Лукашонку. Он думал, что никто не догадался, зачем они с Мишкой ходили в Рыльки. Оказывается…

— Больно много ты знаешь, — заметил озадаченно Василий.

— Да вы не бойтесь, — успокоил Смычков. — Егорка парень что надо. К тому же этим делом занимаемся и мы сами. Ребята подобрались дельные. Некоторые со своим оружием. К весне думаем уходить в лес. Хотели только разыскать отряд Сергея.

— А что это за отряд? — спросил Василий.

— Неужели не слыхали? — В глазах Петра искреннее удивление. — Это же первые партизаны в наших местах. Говорят, будто бывшие окруженцы. Парни лихие, смелые. И отчаяннее всех их командир — Сергей. Действуют они больше в соседних Идрицком и Россонском районах. Иногда и к нам заглядывают. Немцев бьют и предателей тоже не забывают. Устраивают засады на колонны автомашин, уничтожают мосты, склады, взрывают железнодорожное полотно.

— А связаться с ними можно?

— Пытались. Да найти их не очень-то легко. Даже на день нигде не останавливаются. А теперь… Теперь вот что получилось…

— Вот это да! — не выдержал Василий и, возвращаясь к началу разговора, сказал: — Ребят надо уводить всех, и девушек тоже.

— Куда? — с иронической улыбкой спросил Смычков. — Хватит и того, что мы с Шакуровым мыкаемся. Где сейчас сразу столько спрячешь? Летом, конечно, другое дело.

— Пусть они хоть на день-два куда-нибудь разбегутся, — настаивает на своем Василий, — а потом что-нибудь придумаем. Нельзя же так вот запросто отдавать ребят в руки фашистам.

Говоря «что-нибудь придумаем», в первую очередь он, конечно, имеет в виду лагерь, в котором прячутся освейские парни. Но о нем пока сказать не решается. Надо вначале посоветоваться с Григорием. При массовом уходе молодежи оккупанты обязательно организуют поиски. Имеет ли он, Василий, право подвергать опасности лагерь под Прошками?..

— Хорошо, поговорю с ребятами, — соглашается Петр, — послушаю, что скажут они.

Через некоторое время Смычков опять пришел в Прошки. Теперь уже, не прибегая к посредничеству Петра Лукашонка, сразу же направился к Василию. Заметно было, что он чем-то расстроен.

— Все рухнуло! — с отчаянием проговорил Смычков, войдя в дом, и умолк. Повернулся к ведру, стоявшему у порога на небольшой скамейке, снял с деревянной крышки большую кружку, зачерпнул ею до краев и выпил.

Холодная вода словно притушила то, что жгло его в груди. Петр почувствовал облегчение и стал рассказывать.

Совету Василия последовала вся молодежь Рыльков. В течение одной ночи из деревни исчезли все парни и девушки. Каждый прятался где мог. Некоторые у родственников, в соседних деревнях. Другие в сараях, в специально для этого оборудованных тайниках. А наиболее смелые убежали в лес.

Но не дремали и оккупанты — немедленно предприняли ответные меры. Они арестовали родителей беглецов и объявили, что если в течение двух суток все убежавшие не вернутся домой, их родители будут расстреляны.

Чтобы предотвратить бессмысленную гибель своих матерей и отцов, рыльковские парни и девушки вернулись в деревню. Фашисты сразу же оцепили дома, арестовали молодежь, усадили ее на машины и увезли в Себеж. Только несколько человек, которых признали негодными к тяжелой физической работе, вернулись потом домой.

Остальные, словно невольники, были отправлены в Германию.

— Тебе надо перебираться к нам. И твоему другу Шакурову тоже, — сказал Василий, — вас мы спрячем так, что ни один черт не найдет.

— Спрячем? Мы не трусы, чтобы прятаться! — обиженно возразил Смычков.

— Да я хотел сказать пока, до создания отряда. В Рыльках ведь уже делать нечего.

— Как нечего? А кто сведет счеты с фашистскими холуями? Теперь-то мы знаем, кто помогал немцам в вывозке молодежи, кто доносил. Да и оружие еще надо подсобрать… Его еще немало есть на полях.

— С кем же ты это будешь делать? — спросил Василий.

— Как с кем? А Егорка? А Павел Жилко? Их немцы не взяли, потому что еще года не вышли. И таких есть в деревне — о-го-го! — немало. А взрослые, которых немцы забраковали? Мы еще повоюем!

— Ты прав. — согласился Василий, — если так, работу надо продолжать. Очень прошу держать в курсе всего, что у вас происходит, и нас.

После этого разговора Петр Смычков бывал в Прошках часто. Как-то сообщил, что подпольщики его группы создали склад оружия. В другой раз — что разоблачили, а затем убрали фашистского доносчика Василия Наумова и тайного агента полиции Максима Рачковского.

— Теперь полицаи ведут себя как пугливые зайцы, — сказал он с гордостью за своих ребят. — А бургомистр — Сашка Крюков, тот даже стал заигрывать с населением. Доберемся и до него!

Но однажды Смычкова было прямо не узнать. Пришел грустный, подавленный.

— Опять что-нибудь стряслось? — тревожно спросил Василий.

— С нами-то ничего, — ответил Петр, — а вот с теми, кого вывезли… Он протянул Василию помятый лоскуток серой бумаги. На нем расплылись неровные строчки.

— Письмо из Германии? — пробежав глазами начало, догадался Василий. — Как же оно дошло? И почему оказалось у тебя?

— Потому что девушка, которая его послала, сумела перехитрить немецкую цензуру, — объяснил Смычков. — Она заранее договорилась с матерью, что, если ей будет плохо, напишет «хорошо», а если будет терпимо, напишет — «отлично».

И вот жители Рыльков читают это страшное письмо, в котором дочь пишет матери о том, что живется ей в Германии хорошо. Что она ест один белый хлеб, но ей очень хочется черного. Она там настолько сыта, что семь картофелин ей хватает на целых два дня. Письмо пошло по деревне, из дома в дом. А теперь Смычков принес его в Прошки, чтобы показать своим друзьям.

Комсомольцы были потрясены. За короткими строчками внешне безобидного текста они увидели большое человеческое горе, невысказанную тоску. Стало мучительно жаль незнакомую девушку, которой выпала такая тяжелая участь. Вместе с этим в сердцах молодежи усилились гнев и ненависть к поработителям, искалечившим жизнь многих сотен тысяч людей.

Когда Василий показал письмо из Германии Григорию, тот, не задумываясь, заключил:

— Надо разоблачить фашистскую ложь. Рассказать молодежи настоящую правду о жизни на чужбине. Не сегодня-завтра вывозка на работу в Германию начнется и у нас. Срочно нужна листовка.

— А кто напишет?

— Попробую сам, — сказал Григорий.

Но мысль о листовке пришла в голову не ему одному. Всю ночь не могла уснуть под впечатлением прочитанного письма Женя Фроленок. Перед глазами стояла девушка с грустным исстрадавшимся лицом, девушка-былинка, затерянная в чужом краю. Женя не выдержала, зажгла коптилку. Взяла с полки школьную тетрадку. И как-то сами собой потекли, полились строчки.

Она любила сочинять. С детских лет пробовала писать стихи. Посвящала их школьным подругам, большим событиям. Таким, например, как день приема в комсомол. Однажды даже написала в стихах большое сочинение. Но еще никогда эта девушка не вкладывала в свои стихи столько чувств, никогда не отдавала им столько сердечного тепла.

Женя писала и писала. Легко находились нужные слова, подбирались рифмы. Утром понесла показать написанное Марии.

— Здорово! — похвалила подруга. — Целая поэма получилась.

Она посоветовала показать стихи Василию. Их, по ее мнению, можно использовать как листовку-прокламацию.

— Ты так думаешь? — Лицо Жени зарделось.

— Уверена в этом.

Мария не стала ждать очередного собрания, созвала к себе комсомольцев в тот же день. Когда заинтересованные неожиданным вызовом парни и девушки расселись по местам, Женя начала читать:

Стихи лились размеренно и плавно. И может, не было в них необходимого поэтического мастерства, но зато была большая задушевность. Она подкупала, призывала к борьбе.

Слушали все молча, не двигаясь. Несколько секунд тянулось молчание и тогда, когда Женя окончила чтение.

— Хорошо. Очень хорошо, — первым высказался Василий, — но длинно. Для листовки великовато. Сколько у тебя, Женя, страничек?

— Восемь.

— А нужно, чтобы поместилось на одной.

— Но ведь это странички ученической тетради, — вмешалась Мария, — они маленькие. Да и подсократить можно.

— А что я говорю? Разве я бракую? Немного сократишь — и будет как раз, — сказал Василий.

Переписанное во многих экземплярах стихотворение пошло по деревням на следующий же день. Его наклеили на видных местах в Рыльках и Скробове, в Игналине и Гаврилине, даже в заборском гарнизоне. Распространили его и среди мобилизованных на вырубку леса крестьян в урочище Слипятное. Там начался саботаж, некоторые насильно согнанные лесорубы сбежали.

Стихотворение ходило по рукам, и каждое слово острой иглой пронизывало сердце, рождало гнев, звало к оружию.