Спросите у берез…

Учитель Вестенберг и его ученики

Враги бы его встретили с готовностью. А среди своих были и такие, которые плохо его знали и относились к нему с осторожностью. Но он был наш — и разумом, и сердцем, и духом.

На столе, окутанный паром, чугунок с горячей картошкой. Нетерпеливо ерзают на стульях хозяйкины дочки. Но Федосья Степановна не разрешает начинать завтрак. Она ждет, когда появится из своей комнатушки их квартирант.

Десятилетняя Рая не выдерживает и кричит:

— Владимир Иосифов-и-ч! Быстре-е-ей!

— Тише, проказница, — говорит ей мать.

В это время на пороге комнаты появляется молодой человек. Высокий, черноволосый, подтянутый. Под мышкой у него книжка в темно-бордовом переплете. Сев за стол, кладет ее рядом, продолжает читать.

«Как переменился он, — думает хозяйка дома, — трудно узнать. Внешне тот же дуб, а внутри словно что-то надломилось».

Дуб — не случайное слово. Так зовет она его за силу и характер. Ловчее парня во всей деревне не сыщешь. По утрам занимается гимнастикой и гирями, а в свободное время дров напилит и наколет, поможет раскидать навоз. Становился даже за плуг, когда хозяйке надо было и на колхозное поле поспеть, и управиться с работой на своем огороде. Никакой крестьянской работы не гнушается, хотя и учитель.

Более того — директор школы.

Живет учитель как-то легко, весело. Шутит без удержу. Даже деньги за постой отдает не просто, а с прибауткой:

— Вот вам, Федосья Степановна, очередной штраф за обжорство, незаконное вторжение в дом и эксплуатацию чужого труда.

А недавно застенчиво признался:

— Мои денежные сбережения кончились. Теперь я полный иждивенец, и можете меня отныне не кормить.

— Ну зачем вы так, Владимир Иосифович. Намного ведь вперед уплатили. Да и не чужой вы нам, — возразила хозяйка.

Но он думал о чем-то своем.

«Неужели мучается только от того, что не хочет быть в тягость? Конечно, нет. Что-то его одолевает тяжелое и непонятное», — строила предположения Федосья Степановна.

Что и говорить, война никому не принесла радости. Люди в горе стали как-то ближе друг к другу, охотнее раскрывают душу, и от этого словно легче становится. А бывший директор школы, наоборот, вроде затаился, ушел в себя. Правда, иногда придет откуда-то (а уходит он теперь часто и надолго) и весело напевает в своей комнатушке. Конечно, веселье это мимолетное, ненастоящее. Чаще всего учитель строг и задумчив, уткнется в свои книги и читает не только в дневное время, а и по ночам, закрыв одеялом окно. Целую гору книг откуда-то принес.

— А ты знаешь, кто твой постоялец? — с каким-то недобрым вызовом спросила как-то Федосью Степановну одна болтливая гаврилинская баба. — Немец он. Вот кто.

Вначале она никак не могла вникнуть в смысл этих слов. «Что она мелет, эта сплетница? Немец! Немцы — это те, что непрошеными гостями пришли из далекой неметчины. Пришли с винтовками и пушками, чтобы жечь и убивать, — думала женщина. — А он? Он жил с нами одной жизнью. И теперь разве она у него иная? Страдает даже больше других. Какой же он немец? Самый настоящий наш человек».

— Кушайте, Владимир Иосифович, не стесняйтесь. Что же вы сальца не берете? — ласково, как мать, угощает она квартиранта.

— Сколько можно! Я уже сыт. Спасибо. — Он быстро встает и направляется в свою комнатушку.

Там садится на табуретку у окна, раскрывает книгу, еще и еще раз пробегает глазами знакомые строчки. Сколько за последнее время книг из библиотеки Жени он перечитал! Все советовался с теми, в авторитет кого свято верил. Долго и упорно искал ответа на вопросы, что его все время мучили.

И вот, кажется, кое-что прояснилось…

Да, родина Вестенберга — Россия, куда много лет назад приехали его предки. Отец еще до революции уезжал в Америку, но счастья там не нашел и вернулся домой, на родную Витебщину. В числе первых вступил в колхоз, был активным строителем новой жизни.

Теперь Владимир снова стал думать о том, что его отец, а значит, и он тоже — немцы. Было горько и обидно, даже как-то стыдно…

И вспомнился ему эпизод, случившийся в первый день оккупации. Он, Вестенберг, вместе с Григорием и Василием уничтожали в сельсовете последние документы. И тут он, первым заметивший через окно вражеских мотоциклистов, крикнул: «Немцы!»

Не фашисты, не гитлеровцы, а именно немцы. Слово это как-то само вырвалось у него из груди.

И вот теперь…

Какое это счастье, что рядом с тобой такие ребята! Что с ними все ясно, сами собой исчезают все душевные тревоги. Конечно, Владимиру труднее всех. Ему больше, чем другим, надо сторониться фашистов. Если они его приметят, обязательно спросят: почему не пошел к нам служить? Ведь ты немец?..

Быстро, незаметно прошла ночь. Вестенберг проснулся бодрым, почти веселым. Вспомнились Стрелки, школа на холме, где он начинал самостоятельную жизнь учителем младших классов и откуда год назад был переведен в Прошки. «А что, если побывать там? — подумалось ему. — В Стрелках, кажется, можно подобрать из ребят неплохую группу. Многих бывших школьников-комсомольцев из этой деревни я ведь знаю».

Эта мысль Владимиру так понравилась, что он решил не терять времени. Быстро позавтракав, пошел советоваться к Василию.

— Что ж, действуй, — одобрил тот, — там, около Дриссы, мы еще ни с кем не установили связи. А Стрелки в очень важном месте, на пересечении дорог.

Попросив у Федосьи Степановны лошадь, якобы для поездки к другу, Вестенберг на следующий же день отправился в Стрелки. Ехал не спеша и к обеду добрался до знакомого пригорка, с которого были видны первые домики.

В какой из них заехать?..

С самого края, несколько в стороне от других, словно на отдельном хуторе, стоит домик кузнеца Александра Максимовича Зубаря. Хозяин, насколько известно, неплохой, работящий человек. Старший сынишка его — Димка у Владимира Иосифовича учился. Вихрастый такой, светловолосый. Занимался неплохо, только на проказы всякие был мастер. Сюда, пожалуй, и следует заглянуть. Дом не очень на виду.

— Владимир Иосифович, добрый день! — послышалось откуда-то сбоку.

— Здравствуй, Димка!

Паренек был на лыжах, за спиной какой-то узел.

— Владимир Иосифович, в деревню лучше не едьте. Там немцы!

— А ты откуда знаешь, что я боюсь немцев? — спросил Вестенберг.

— А то как же! Их все люди сторонятся.

«Интересно, сколько ему лет? Видно, Аниськин ровесник. Нет, Аниська, пожалуй, моложе, хотя ростом и обогнала Димку», — думает Владимир.

— Как живешь, Дима, скучно без школы?

— Всяко приходится, — по-взрослому отвечает подросток. Секунду молчит и неожиданно спрашивает: — Владимир Иосифович, в вашей стороне партизаны не появлялись?

— А тебе это зачем? Рано тебе еще воевать.

— Нет, не рано. Все равно мы уйдем в партизаны.

— Кто это — «мы»?

— Я, и Ванька Казачонок, и Володя Поцелуенок, и Ванька Пудов, и другие ребята. Мы даже себе по винтовке достали, — разоткровенничался Димка, но вдруг осекся. Понял, что наговорил лишнего, хотя и надеялся, что Владимир Иосифович не продаст.

Неожиданное Димкино признание изменило прежние планы Вестенберга. Ехал он пока лишь в разведку, для того чтобы узнать настроение комсомольцев-старшеклассников и установить с ними личный контакт. А они уже, оказывается, действуют.

— Слушай, Димка! — Вестенберг круто меняет характер разговора. — А мне бы ты не мог достать винтовку?

— Запросто! — загорелся Димка. — За урочищем Углы шли бои. И там, если раскопать снег…

— А ты с друзьями раскопай. У меня многие просили, да негде взять. Соберите и спрячьте в надежном месте. Пусть это будет ваш тайник. А когда будет создан отряд, самых смелых мы возьмем к себе в партизаны. Например, в разведку. Хочешь быть разведчиком?

— Хочу, — горячо отозвался Димка.

— Значит, договорились?

Димка согласно кивает.

Теперь Вестенберг часто приезжает в Стрелки. У него здесь целое пионерское звено: мальчишки из его бывшего класса. Все горячие, порывистые, готовые выполнить любое его задание. Собрали два пулемета, четыре автомата, пятнадцать винтовок. Густо смазали их солидолом, завернули в тряпки и спрятали в тайнике. Оборудовать его и правильно хранить оружие, уберечь от ржавчины, помог Александр Максимович — отец Димки.

Через некоторое время Вестенберг решил перевезти оружие, собранное в районе Углов, в Прошки. Мишка подготовил место на своем складе и пришел за Владимиром Иосифовичем, чтобы поехать вместе. Вдвоем удобнее. И грузить, и уложить его будет легче. Да и в дороге всякое может случиться.

— Возьмите и меня с собой, — стал проситься Людвиг Геродник, — авось и пригожусь.

Людвиг прибыл из Освеи к Вестенбергу с особым поручением. Надо было составить на немецком языке листовку для распространения среди солдат гарнизона. Ему над окучил а однообразная работа «почтальона и курьера», как он в шутку называл обязанности связного. Парню хотелось делать что-то большее.

— Хорошо, поедешь с нами. Только имей в виду, что твое возвращение в Освею задержится на сутки, — согласился Владимир. А про себя подумал: «Еще один человек — даже лучше».

— Не беда, — сказал Людвиг, — зато командировочных получу больше.

Веселый парень, этот Геродник. С ним в пути скучать не будешь.

Выехали в середине дня, и в Стрелки добрались только к вечеру. Дорога плохо наезжена, а путь длинный. Сразу повернули к домику на отшибе, где живет кузнец. В отличие от первого раза, Александр Максимович встретил сдержанно. Даже как-то холодно. Только Димка заметно обрадовался, быстро прибежал из другой комнаты. Но и он не предлагает раздеваться, а стоит у порога и неловко топчется на месте.

— Немцы, — тихо сказал Димка, — ночуют сегодня в деревне.

— Можно подумать, что целая дивизия! — неожиданно вспыхнул кузнец. — Всего-то три немецких солдата, если не считать шоферов, да два жалких полицая и уже вся деревня в страхе. А вы, значит, только с мальчишками секреты разводите?..

Никогда еще Александр Максимович не был таким разгневанным. Обычно спокойный, уравновешенный, он был неузнаваем. Оккупационные власти ввели налог, заставили сдавать теплую одежду, обувь. Кому хочется расставаться с годами нажитым добром? Тем более сдавать это врагу?

А сегодня случилось такое, что было похоже на открытый грабеж. В деревне остановились три вражеские автомашины. Они везли обмундирование и продукты. И вот старший этой группы — пожилой фельдфебель — решил проявить инициативу. Оставив машины под охраной шоферов, он с солдатами и полицаями стал обходить двор за двором и хватать все, что попадалось под руку, — свинью или курицу, лежащее на виду сало, кринку молока или каравай хлеба.

В дом к кузнецу оккупанты почему-то не зашли. К вечеру они порядочно устали от «работы» и прекратили сбор продовольствия. Но Александр Максимович клокотал от негодования, словно обобрали не других, а его самого.

— Уничтожить этих разбойников! — выслушав рассказ кузнеца, не выдержал Людвиг.

— Только без горячки, — успокоительно сказал Вестенберг, — у нас другая задача. К тому же не забывай: мы еще не партизаны, живем в деревне.

— Наша деревня далеко, — поддержал предложение и Мишка, — а тут… Пусть ищут ветра в поле.

— Владимир Иосифович, давайте ударим по этим гадам! — робко просит Димка.

Александр Максимович строго посмотрел на сына.

— Не твоего ума дело, — сказал он ворчливо, но тут же добавил: — А вообще, не мешало бы их проучить. Только тихо.

Окончательное решение зависит от Владимира Вестенберга. Он хорошо знает, с каким риском сопряжена эта диверсия, если даже и пройдет успешно. Под боком, в Кохановичах и Освее, фашистские гарнизоны. Услышат первые выстрелы — сразу будут здесь. А что они сумеют сделать втроем, ну пусть вчетвером? Пускай даже вооружат пять — десять мальчишек — устоят ли они против десятков гитлеровцев?

— Гарнизоны близко… — начал Вестенберг.

— А мы немцам из Коханович и Освеи дорогу отрежем, — перебил Димка, словно наперед зная, что скажет его бывший учитель, — сожгем мосты, и они не проедут. Бензин у нас есть. В Лабутовке, в лесу.

Димкино предложение довольно-таки убедительное. Но им категорически запретили заниматься диверсиями. Вестенберг молчит, думает: «Вот и с самолетом едва не засыпались. Но, может быть, все-таки правильно говорит Мишка?..»

— А что, Иосифович, — поддерживает теперь уже сына Александр Максимович. — Димка, пожалуй, прав. Без мостов, по глубокому снегу немцы к нам не скоро доберутся. Ну, а если и пожалуют — припишем все незнакомым партизанам.

— Да что тут думать! Ликвидировать этих мародеров — и весь разговор, — заключил Геродник. — А машины сжечь!

— Не надо горячиться, друзья, — спокойно сказал Вестенберг. — Не так все это просто, как вы думаете. Если мы убьем этих «заготовителей», фашисты сожгут деревню, расстреляют из-за нас ни в чем не повинных людей.

Доводы Владимира Вестенберга охладили пыл ребят, озадачили и Александра Максимовича. Все задумались.

— Ну, тогда надо отнять хоть награбленное, — предложил хозяин дома. — Нельзя же позволять этим негодяям делать все, что им вздумается.

— Что ж, рискнем, — соглашается наконец Вестенберг, — только сначала два условия. Во-первых, вы, Александр Максимович, в этом деле не участвуете. Заметит кто-нибудь — не миновать беды. Во-вторых, Димка и его друзья обеспечивают нас только оружием, которое мы берем с собой.

— Можно и так, — тихо говорит кузнец.

— А кто укажет вам дома, где ночуют немцы? — с надеждой спрашивает Димка.

— Хорошо, ты пойдешь с нами, — подумав, сказал Владимир Иосифович.

Начали действовать сразу, как стемнело. Мальчишки из Димкиной группы с помощью Вестенберга, Людвига, Мишки и Александра Максимовича перенесли оружие из тайника и уложили в сани, хорошо замаскировав его сеном. Себе оставили только то, что было нужно для самообороны.

И вот, крадучись огородами, от дома к дому перебегают трое парней. Впереди — пятнадцатилетний мальчуган. Это Димка. Он ведет их к тем домам, где заночевали фашисты. У дороги, напротив них, силуэты автомашин. Часового там не видно. Неужели отправился спать?.. Вдруг на крыльце одного из домов что-то шевельнулось и снова замерло. Часовой! Пристроился в тихом месте, где нет ветра.

Понаблюдали…

— Обойдем дом сзади, с двух сторон, — шепотом объяснил Вестенберг, — часовой смотрит вперед, на машины, по сторонам почти не оглядывается. Главное — действовать без шума.

План оказался удачным. Часовой был быстро обезоружен. Тронули входную дверь, она легко поддалась. Видимо, чтобы не будить всех при смене часовых, немцы изнутри не закрылись.

— Теперь, Дима, домой! — приказал Вестенберг.

Димка шмыгнул в соседний двор, спрятался за углом и стал наблюдать. Он видел, как Вестенберг, Людвиг и Мишка тихо вошли в ту дверь, возле которой был часовой, а через несколько минут вышли, ведя перед собой пять полураздетых немцев. На улице к этой компании присоединились еще двое. Это были полицейские, ночевавшие в доме напротив. Их ошеломил Вестенберг, осыпав немецкими ругательствами. Сонные, они приняли его за немецкого офицера и не оказали никакого сопротивления. Впрочем, почти не сопротивлялись и немцы.

Группу арестованных комсомольцы повели в конец деревни. Все они дрожали от холода и страха, с опаской посматривали на своих конвоиров. Возле небольшой речушки, за которой начинался овраг, остановились.

— Мишка, обрежь у них пуговицы на брюках, — приказал Вестенберг.

Когда это было сделано, Владимир Иосифович сказал по-немецки:

— Запомните и передайте своим. Грабить мирное население мы не позволим никому! Повторится такое еще раз — пеняйте на себя.

Потом повторил сказанное по-русски.

— А теперь — марш отсюда! — скомандовал Вестенберг трясущимся от страха немцам и полицейским.

Поддерживая руками спадавшие брюки, они бросились кто куда.

— Как же с награбленным продовольствием? — спросил Мишка, когда комсомольцы стали выезжать из деревни. — Надо было его раздать крестьянам.

— Некогда. Каждый сам возьмет свое, — ответил Владимир Иосифович, и стал погонять лошадь.

Отдохнувшая, хорошо накормленная, она резво бежала по дороге. И долго еще смотрел вслед удаляющимся саням, желая благополучного пути седокам, паренек в шапке-ушанке, что спрятался за большим кленом возле дома кузнеца.