Среди Йоркширских холмов

12

— Дом этот, мистер Хэрриот, для женщины — сущий убийца.

Фермер, которого я проводил до входной двери, остановился, глядя, как Хелен трет ступеньки крыльца. Его слова поразили меня, точно удар грома: он без обиняков произнес вслух то, что давно меня грызло.

— Угу, — заговорил он снова. — Дом, конечно, старинный, красивый, но для женщины он — убийца.

И в эту минуту я принял решение так или иначе вызволить Хелен из Скелдейл-Хауса. Мы любили старый дом, но в нем было слишком много минусов для молодых супругов со скромным достатком. Изящество, гармоничность, бесспорно счастливая атмосфера сочетались с непомерной обширностью, а в холодную погоду он превращался в ледник.

Я поглядел на обвитый плющом фасад, на окна спальни, а потом на окна следующего этажа, где в начале нашей семейной жизни мы обитали в однокомнатной квартирке. Имелся еще один этаж, если посчитать и каморки под черепичной крышей. Там сохранился большой колокольчик, пружиной соединявшийся с сонеткой, — с его помощью в первые годы нашего века на первый этаж призывали горничную.

У старого врача, владевшего домом до нас, было шестеро слуг, включая экономку, но Хелен держала его в порядке с помощью только чреды мимолетных девушек, которым быстро приедались тяжелый труд и невообразимые неудобства дома.

Прежде чем вернуться в приемную, я снова посмотрел на сгорбленную спину и снующие руки моей жены. Безумие какое-то! На языке у меня вертелись слова; «Пожалуйста, оставь!». Но я их не произнес. Что толку? Я снова и снова пытался ее останавливать и лишь напрасно терял время. Так уж она была создана. Прирожденная домашняя хозяйка, она просто не могла сложить руки и признать свое поражение. Она твердо решила содержать дом в идеальной чистоте внутри и снаружи.

Это угнетало и злило меня. Я женился на красивой, умной, душевной девушке и всем сердцем желал, чтобы она была добрее к себе и хоть когда-нибудь отдыхала. В первые дни брака я мольбами, а иногда и бурными сценами, которые у меня не очень-то получались, пытался заставить ее не надрываться, но с тем же успехом я мог убеждать каменную стену — Хелен упрямо продолжала наводить порядок. И еще готовка. Я не встречал никого, кто умел бы творить подобные кулинарные чудеса, и как истинный любитель поесть я благословлял свою удачу и все же лихорадочно желал, чтобы она меньше времени проводила у плиты. Однако, когда вопреки моим настояниям она продолжала поступать по-своему, я утешался мыслью, что слышу, как она поет, атакуя комнаты пылесосом и тряпками. Вот и сейчас, оттирая проклятую ступеньку, она что-то тихонько мурлыкала.

Даже теперь, пятьдесят лет спустя, когда нам уже недолго ждать величайшей чести — появления в «Дарроуби энд Холтон таймс» фотографии нашей золотой свадьбы, она все еще поет, хлопотливо убирая другой, слава Богу, не такой огромный дом. И я давно сообразил, что для нее счастье и в этом.

А тогда я повернулся и пошел по выложенному плиткой коридору, который летом полнился солнечными лучами, но в этот холодный весенний день был таким же холодным и промозглым, как улица снаружи. Я шел мимо столовой и гостиной, повернул налево к аптеке, потом направо и снова налево все дальше по коридору мимо смотровой, утренней столовой и, наконец, добрался до кухни и посудомойной, завершавших длинную пристройку с задней стороны дома. Я, казалось, прошел пятьдесят ярдов. Кто решится осудить Тристана, что в былые дни он ездил открывать парадную дверь на велосипеде?

По дороге я встретился с маленькой Рози, чьи теплые башмаки звонко стучали по плиткам, а ноги были обтянуты толстыми рейтузами, которые еще недавно носил Джимми. Порой я удивлялся, как мы могли растить детей в таком холоде, и был благодарен судьбе, что они чихали и кашляли как будто не больше других своих сверстников. Главной страдалицей была Хелен, у которой лодыжки покрывались жуткими болячками.

Едва проснувшись на следующее утро, я принял окончательное решение. Нам необходимо переехать. Скелдейл-Хаус — отличное место для работы, и мы его сохраним, но жить будем в доме поменьше. Оставалось только его найти.

Это был первый приступ настоящей мании — я думал только об этом, когда вскочил с кровати, тщетно попытался увидеть хоть что-нибудь сквозь морозные узоры на оконном стекле и быстро оделся в ледяном воздухе. Распахнув дверь спальни, я галопом понесся выполнять свои утренние обязанности. Вниз, прыгая через две ступеньки, потом во всю прыть по арктическому коридору (секрет был в том, чтобы не замедлять бега) на кухню; где поставил чайник на огонь. Назад полным карьером — в столовую, где злоехидная антрацитовая печка опять погасла. Она была единственным источником тепла на весь дом, но пока у меня до нее руки не дошли.

Снова на кухню, где я заварил чай, и отнес чашку Хелен. Затем, дуя на пальцы и приплясывая, чтобы не заморозить кровь в жилах, растопил плиту. Я не обладал умением бойскаутов зажигать костер одной спичкой — в отличие от Хелен, у которой через пару минут пламя уже весело потрескивало, — и к тому времени, когда семейство спустилось завтракать, между углями по обыкновению еле теплился худосочный огонек.

Завтрак проходил уныло: маленький электрокамин вел неравную борьбу с холодом, а мы все старались не стучать зубами. Я молчал, занятый мыслями о принятом категорическом решении. И еще мне вспоминались зимние праздники: мы стоим, сгрудившись у огня, в большой гостиной, а спины у нас мерзнут, пока игривые сквозняки раскачивают елочные украшения.

Думал я об этом и когда зашел к миссис Драйден на ее половину небольшого дома у самой границы Дарроуби. Я лечил ее кота от чесотки в ушах, протекавшей очень тяжело.

— Давай, давай, Черныш, — сказал я, поднимая кота на стол. — Сегодня у тебя вид много лучше.

— Вот-вот! — Его хозяйка улыбнулась. — Он больше не трясет головой и не чешется. А до того как вы ему ушки очистили, он просто на стенки лез.

Я снова обработал уши, потом влил в них жидкой мази, а черный кот только радостно мурлыкал.

— Да. Я ему больше не требуюсь. Еще несколько дней продолжайте утром и вечером закапывать лекарство ему в уши, и, думается, он будет полным молодцом.

Я пошел к кухонной раковине вымыть руки и посмотрел в окно на ухоженный сад.

— У вас такой приятный дом, миссис Драйден.

— Что так, то так, мистер Хэрриот, только жить мне в нем осталось недолго.

— Неужели? Почему же?

— Да из-за денег. Только из-за них. Когда Роберт умер, оказалось, что накопил-то он самую малость.

Я ее хорошо понимал. Она была вдовой ушедшего на покой фермера, и я знал, с каким трудом сводили они концы с концами на своей маленькой ферме в холмах. Мы с Бобом Драйденом кое-чего повидали вместе. Тяжелые отелы, тяжелые окоты, а та злополучная весна, когда от дизентерии погибла добрая половина их телят! Боб был прекрасный человек и остался в моей памяти как добрый друг.

— Но где вы будете жить? — спросил я.

— Да у сестры в Холтоне. Там мне будет хорошо, только вот жалко расставаться с нашим домиком. Мы с Робертом так радовались, что купили его, когда он на покой ушел, что денег у нас достало. Ну да я надеюсь выручить за него две тысячи фунтов, а это мне на старости просто манна небесная.

Тут меня и осенило, как со мной изредка случается. Ведь это же именно то, что требуется нам! Просто идеальный выход, и я не сомневался, что смогу получить под закладную нужную сумму.

— А мне вы его не продадите? — поспешно спросил я.

Она улыбнулась.

— Непременно продала бы, мистер Хэрриот, если бы могла, да только все уже устроено. В среду в «Гуртовщиках» будет аукцион.

У меня бешено заколотилось сердце.

— Ну, я постараюсь его купить, миссис Драйден.

Я не сомневался, что домик станет моим, и обвел взглядом кухню, чувствуя, как рассеиваются мои тревоги. Невероятная удача! Я представил себе, как у этого окна стоит Хелен и смотрит на садик, на зеленые луга за ним, на церковную колокольню, вздымающуюся над купой деревьев за рекой. И все такое компактное! Панель, открывающаяся в столовую — больше уже не надо будет преодолевать пятьдесят ярдов с подносами в руках. Уютная прихожая, лестница на второй этаж с тремя спальнями на расстоянии вытянутой руки. Да, тут все совсем рядом — эта мысль меня просто заворожила. В тогдашнем моем настроении миниатюрность была превыше всего. Прочее значения не имело.

Я навел справки в Строительном обществе и не встретил никаких затруднений с закладной. Теперь этот дом стоил бы пятьдесят-шестьдесят тысяч фунтов, но в начале пятидесятых красная цена ему была две тысячи.

До среды я витал в облаках, а тогда отправился с Хелен в «Гуртовщики» на аукцион. Зал был полон, и едва мы с Хелен сели, как сосед — знакомый фермер — ткнул меня локтем в бок.

— Вот Сет Бутленд, — шепнул он. — Старик облюбовал этот дом для сынка — он как раз свадьбу сыграл. Думается, ему дом и достанется. Денег у него куры не клюют, да и дела он делать умеет.

Я посмотрел на богатого хлеботорговца. Внушительная фигура! Крупный нос, багровые щеки и выражение угрюмой решимости на лице. У меня сжалось сердце, но тут же я воспрял духом: нет, дом будет мой!

Торг начался с полутора тысяч, и надбавки быстро — куда быстрее, чем я ожидал, — достигли моего предела в две тысячи. Бутленд надбавил — две тысячи сто. Он явно понаторел на аукционах и только небрежно пошевелил пальцем. Я торопливо вздернул палец — конечно же, я сумею немного увеличить сумму закладной. Однако Бутленд вновь шевельнул пальцем, и слово опять осталось за мной.

Вскоре все, кроме нас с ним, вышли из игры, и я почувствовал себя выставленным напоказ. Надбавки снизились до пятидесяти фунтов, но цена подползла к трем тысячам, сердце у меня мучительно билось, ладони вспотели.

Хелен впилась пальцами мне в колено и при каждой новой надбавке отчаянно шептала:

— Нет, Джим, нет! Нам не хватит денег!

Но я впал в настоящее безумие. Деньги — вздор! Я видел только одно: Хелен в уютном домике смотрит на свой сад из окна очаровательной кухни. Это видение не исчезало, и я упрямо надбавлял и надбавлял.

Когда цена перевалила за три тысячи, зрители, набившиеся в зал, начали испускать взволнованные ахи при каждой новой надбавке, а они уменьшились до двадцати пяти фунтов.

— Мистер Бутленд предлагает три тысячи двести и двадцать пять. — Аукционщик вопросительно посмотрел в мою сторону, и у меня пересохло во рту.

Пальцы Хелен стиснули мое колено как тиски. Она трясла его, умоляя:

— Нет, Джим, не надо!

Я поднял руку.

— И пятьдесят. Благодарю вас. — Взгляд в сторону Бутленда. — И семьдесят пять. — Взгляд аукционщика и взгляды всех присутствующих обратились на меня. Словно во сне, я поднял руку.

— Мы имеем три тысячи триста фунтов.

Бутленд пошевелил пальцем.

— И двадцать пять.

И вновь в вибрирующей тишине все глаза впились в меня. Я был в полном изнеможении, рот у меня пересох окончательно, по телу пробежала дрожь, и я, словно сквозь туман, осознал, что Хелен бьет меня кулаком по ноге и почти рыдает.

— Перестань! Ну пожалуйста!

Она сейчас заплачет, подумал я и покачал головой. Торг кончился.

Зал заполнился возбужденным гулом голосов, а я поник на стуле, с трудом воспринимая окружающее. Вон Бутленд подошел к аукционщику, а Хелен сидит рядом не шевелясь. Наконец, я встал и поглядел на нее.

— Господи, Джим! Ты же совсем белый! — ахнула она.

Я молча кивнул. Белый? Неудивительно. По дороге к дверям я встретил свирепый взгляд Сета Бутленда. Из-за меня ему пришлось уплатить три тысячи триста двадцать пять фунтов (примерно тридцать пять по нынешним ценам) за дом, который, несомненно, стоил меньше. Да, вряд ли он питал ко мне особенно нежные чувства.

Но меня это не трогало. Меня угнетало сознание чудовищной неудачи. Радостное видение Хелен, глядящей из этого окна на луга, так и осталось видением. Я вернулся к тому, с чего начал. Все напрасно!

Выйдя на рыночную площадь, я остановился, глотая свежий воздух. Потом взял Хелен под руку — и тут кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулся и увидел милое лицо миссис Драйден. Она улыбнулась:

— Ох, мистер Хэрриот. Очень жалко, что дом вам не достался, но мне-то вы как удружили! Сами даже не знаете как! Столько я лишних денег получу, спасибо вам. Такой, можно сказать, подарок. Просто не знаю, как и благодарить.

Она отошла. Я смотрел на ее худенькую сгорбленную спину, на белые как снег волосы. Жена старины Боба Драйдена… Он был бы доволен. Значит, не так уж напрасно все было!