СССР. Незавершенный проект

Глава 1. Как изучать СССР

Вопрос о социально-экономической природе СССР и других стран так называемой Мировой социалистической системы стоял и стоит как загадка сфинкса, перед каждым исследователем проблем философии истории, ибо более 70 лет эволюции едва ли не трети человечества серьезный ученый и политик, ответственный гражданин не может просто «забыть» как сон: этот сон продолжает сниться. И не только старикам: в моей стране его все чаще видит молодежь, сталкивающаяся с тем, что мир, возникший на развалинах СССР не решил тех проблем, на вызовы которых пыталась ответить так называемая «Мировая социалистическая система» (МСС).

Так что же это был? Почему возникло и почему ушло в прошлое? Каковы уроки этого рождения и смерти?

На эти вопросы я хочу ответить циклом из нескольких кратких текстов, в основу которых положены основные положения доклада на конференции «20 лет без СССР», а так же выступлений автора в России, Китае и Венесуэле последних лет и ряда написанных автором разделов наших совместных с А. И. Колгановым книг[1].

Предпослать же авторской версии ответа на этот вопрос мне хотелось бы краткое схематичное изложение основных вариантов ответа на вопрос «Что такое СССР?», положив в основу первичной систематизации взглядов простейший критерий: то, как те или иные группы авторов оценивают меру «социалистичности» советской системы.

Очевидно, что в этом случае первой (одной из полярных) окажется позиция тех ортодоксально-консервативных авторов (преимущественно из числа ностальгирующих по СССР постсоветских сталинистов) для кого Советский Союз был адекватным воплощением социализма, который в свою очередь рассматривается как первая фаза коммунистической формации.

Основными аргументами в пользу этой позиции являются трактовка социализма как системы, где доминирует государственное планирование и государственная собственность, образование, здравоохранение и ряд других социальных благ являются бесплатными для граждан, социальная дифференциация невелика. Соответственно в пользу этого взгляда говорят все известные успехи СССР (победа в Великой Отечественной войне, освоение космоса, высокий уровень образования и геополитическая мощь).

Возникновение СССР в этом случае считается объективно неизбежным результатом противоречий империализма, предпосылки возникновения социализма минимально достаточными и «достроенными» в процессе индустриализации, методы строительства – не всегда гуманными, но единственно возможными в условиях сохранения внутренней оппозиции и враждебного окружения, вид системы – оптимальным для того времени. Соответственно к числу основных причин распада СССР относят субъективные: предательство Горбачева (в ряде случаев его корни видят в политике Хрущева) и подрывную деятельность мирового империализма.

К числу так квалифицирующих природу СССР авторов относятся идейные лидеры ряда российских и постсоветских коммунистических партий, а так же некоторых коммунистических партий за рубежом (прежде всего, в Азии). В постсоветской России эта позиция наиболее точно и аргументировано была выражена, на мой взгляд, в работах Р. И. Косолапова.

Замечу, что многое в этой кажущейся ортодоксальной догмой позиции заслуживает серьезного внимания: у нашей страны, действительно, были достижения мировой значимости; минимальные предпосылки для начала движения по пути социализма в мире в начале XX века уже сложились; давление мирового капиталистического окружения было чрезвычайно мощным и принимало самые жесткие – вплоть до фашистской агрессии – формы. Однако ключевые идеи – трактовка причин распада СССР как прежде всего субъективных и характеристика сложившейся в период сталинизма репрессивно-бюрократической модели как адекватной формы социализма, равно как оправдание всех ее преступлений как исторически-неизбежных – все это заслуживает серьезной критики. Причем критики, объясняющей неслучайность этой позиции и причины ее столь широкого распространения в России и ряде других стран постсоветского пространства в 2000-е годы.

Ряд ключевых недостатков описанного выше подхода преодолевают сторонники второго блока взглядов на природу, причины генезиса и распада СССР, к числу которых относятся многие постсоветские левые «шестидесятники» (Б. П. Курашвили, А. А. Пригарин, Б. Ф. Славин и др.). Они видят наибольшие успехи СССР в политике времен хрущевской оттепели и ранней горбачевской перестройки. Сталинизм, по их мнению, есть отступление от основной линии строительства социализма и подвергается жесткой и вполне заслуженной критике. СССР квалифицируется как ранний социализм с определенными бюрократическими деформациями. При этом в трактовке социализма акцент делается на общественной собственности и власти народа, а так же на таком критерии как развитие Человека.

Продолжением этой же позиции с несколько более радикальной критикой советских практик (включая и хрущевско-горбачевские) является трактовка СССР как деформированного социализма.

Подчеркну, что с моей точки зрения эти акценты правомерны и заслуживают поддержки. Однако заслуживающим критики является существенный «нюанс»: сведение причин трагедий 1930-х годов к преимущественно субъективным причинам и рассмотрение истории СССР как искривления (в ряде работ – деформации) в принципе верной линии, началом которой стала ленинская новая экономическая политика. Столь же субъективными видятся в этом случае и причины распада СССР, которые в конечном счете сводятся к ошибкам горбачевского руководства.

На мой взгляд, главным недостатком этой позиции является не-акцентированносгь ключевых объективных проблем генезиса социализма в странах среднего уровня развития. Это определенное упрощение проблемы путем редуцирования социализма к двум ключевым параметрам: общественному присвоению благ и власти трудящихся, что создает иллюзию большей простоты построения основ нового строя, нежели это есть на самом деле, ибо на самом деле речь идет о начале снятия всех основных форм социального отчуждения («царства необходимости»), и ключевым параметром здесь становится не форма (собственности, власти), а действительное содержание: мера развития отношений социального освобождения, ассоциированного социального творчества трудящихся как системного качества «царства свободы», вне развития которого нет генезиса социализма.

И это системное качество в СССР было рождено преимущественно энергией Октябрьской революции, а не объективными предпосылками, и потому от рождения деформировано, что и стало объективной основой всех противоречий и трагедий СССР и Мировой социалистической системы.

Этот взгляд развивается в третьей (в нашей систематизации) позиции, которую автор будет отстаивать ниже. Кратко ее суть состоит в том, что Мировая социалистическая система возникла как мутация общемировой тенденции генезиса «царства свободы» (гипотеза мутантного социализма). Эта мутация стала продуктом прорыва в «слабом звене» тех мировых противоречий империализма, которые предельно обострились в результате Первой мировой войны в условиях, когда предпосылки снятия социального отчуждения вообще и противоречий капитализма, в частности, были минимальны, а необходимость их революционного снятия – предельно остра. Результатом этой «ловушки XX века» стала мутировавшая от рождения в основе своей некапиталистическая система, включавшая немало ростков «царства свободы» (прежде всего в таких постиндустриальных, потскапиталистических сферах как общедоступное образование, культура, здравоохранение, подлинная Культура, новые качества Человека, его ценностей, мотивации, образа жизни. Все эти ростки развивались, однако, в мутантном, бюрократически и капиталистически-деформированном виде, что и поставило в конечном виде проблему: либо революционное снятие мутаций, либо коллапс. Первое исторически не состоялось..

Авторская позиция ниже будет раскрыта и аргументирована подробнее, поэтому продолжим наши краткие характеристики основных взглядов на природу советской системы.

Еще более решительными критиками СССР стали сторонники четвертой (в нашем перечне) позиции – авторы, продолжающие и развивающие идеи Л. Д. Троцкого (к их числу следует отнести прежде всего работы Эрнеста Мандела). Суть этой точки зрения состоит в том, что СССР был по своему рождению рабочим государством с бюрократическими извращениями. Отдавая должное наличию ряда социальных завоеваний, используемых во благо трудящихся, эти авторы главный акцент делают на том, что экономическая и политическая власть в СССР принадлежала бюрократии. Она все более разрушала ростки социализма в СССР, имея тенденцию перерождения в особый правящий социальный слой. В перспективе его интересом, как справедливо показал еще в 1930-е годы Л. Троцкий, должен был стать и стал обмен власти и бюрократических привилегий на собственность и капитал и, соответственно, буржуазная контрреволюция в СССР.

Этот прогноз оказался вполне справедливым и автор этих строк, равно как и многие мои товарищи продолжили линию критики советской номенклатуры (термин Восленского) как одной из «движущих сил» разложения нашей страны. Однако автор в ряде пунктов не согласен с троцкистской постановкой проблемы. Прежде всего это касается исторически ограниченного взгляда на проблему СССР исключительно через призму проблем генезиса индустриального социализма, рассматривавшегося как первая фаза коммунизма. Кроме того, в работах принадлежащих к этой линии авторов, на мой взгляд, недооценены действительные ростки социального освобождения, а не только социальной справедливости как главное, что позволяет говорить о наличии социалистической составляющей в советской системе.

Пятая позиция объединяет широкий круг авторов, отрицающих наличие в СССР и других странах «социалистического лагеря» сколько-нибудь значимых социалистических слагаемых, но стоящих на левых позициях. Их основной тезис – в СССР не было социализма и потому теория и идеология не несет ответственности за преступления и трагедии этих практик – кажется им важнейшим аргументом в пользу социализма будущего (в постсоветской России этот тезис наиболее подробно развивается Г. Г. Водолазовым).

Природу СССР эти авторы трактуют по-разному: как ту или иную разновидность капитализма (наиболее известна точка зрения Т. Клиффа и его последователей на СССР как государственный капитализм; в современной России гипотезу о буржуазном характере советской системы развивают М. И. Воейков и др.), азиатской деспотии и др. или даже особую, не имеющую исторических аналогов, общественную систему.

Основные аргументы, доказывающие не социалистическую природу СССР хорошо известны: экономическая и политическая власть сосредоточена в руках номенклатуры, а не трудящихся, которые подвергались более жестокой эксплуатации, чем даже в странах развитого капитализма; политическая и идеологическая системы авторитарны (или даже тоталитарны); социальные льготы были закрытыми и незначительными, существенно уступая по мере своего развития и демократизма даже ряду развитых капиталистических стран.

Полемика с этой группой ученых имеет давнюю традицию в социалистической среде и автор не склонен ее воспроизводить. Ключевыми в данном случае являются два вопроса. Первый – трактовка социализма. Если он понимается как системы, где господствуют государственная собственность и централизованное планирование, нет частного капитала и есть государство, действующее от имени трудящихся, то такой «социализм» в СССР, действительно был. Если же социализм характеризуется как прежде всего социальное освобождение, то найти его в МСС становится гораздо сложнее. Второй вопрос – видение в СССР не только некоторых внешних форм, но и внутренних, сущностных противоречий, в том числе – мощных социально-освободительных тенденций, которые проявляли себя на поверхности явлений в ряде случаев весьма превратно.

К этому вопросу мы еще вернемся, а сейчас зафиксирует шестой и последний в нашем перечне, крайне правый взгляд на СССР как «империю зла». В силу известной парадоксальности диалектической логики этот взгляд наиболее озлобленных критиков СССР (от российских идеологов монархизма 1920-х гг. до 3. Бжезинского и его последователей в настоящее время) совпадает по своей методологии с позицией ортодоксальных адептов СССР как страны победившего социализма.

И для тех, и для других социализма есть прежде всего государственная собственность, централизованное производство и распределение, власть одной – коммунистической – партии и т. п. и потому и те, и другие согласны в том, что СССР и есть единственное и адекватное воплощение социалистических идей. И для тех, и для других в истории СССР принципиально значим политический, субъективный фактор, только для одних это означает, что исторической случайностью было возникновение СССР, а для других – его гибель. И те, и другие оценивают практики СССР крайне односторонне и предвзято, только одни видят в СССР лишь черное и на этом основании делают вывод, что социализм – это зло, другие лишь белое и соответственно считают доказанным, что социализм – добро…

Так что крайности и в данном вопросе (о природе СССР) сходятся, только в нашем случае они сходятся формально, пятясь друг к другу спинами и потому максимально ненавидя друг друга и будучи отдалены друг от друга максимальной дистанцией (если двигаться по кругу, представленному ниже на рисунке № 1).

Начну с очевидного: все XX столетие прошло под знаком развития системы, претендовавшей на снятие капитализма, но завершилось кризисом именно попыток создания посткапиталистического общества. Новый век принес новые проблемы – попытки рождения альтернатив капиталистической системе отчуждения не прекращаются. Ими полны Латинская Америка и новые социальные движения, ими продолжают грезить интеллектуалы… А «старая» система вместо того, чтобы обрести спокойствие, как казалось еще недавно дарованное ей «концом истории», оказалась пронизана глубокими противоречиями, грозящими не только продлить локальные войны и вопиющее неравенство (к этому вроде бы все уже «привыкли»), но и породить новую империю с неизбежно следующей за этим антиимперской борьбой, похоже уже начавшейся в XXI веке.

Так новый век реактуализировал проблему исследования заката одних систем и рождения других, проблематизирует вопросы реформ и революций, ставит в повестку дня проблемы нелинейности общественного развития. Все это новые (хотя и не абсолютно) вызовы, на которые уже начала отвечать диалектическая методология нового века.

В частности, автором этого текста продолжена начатая их учителями разработка диалектики «заката» общественной систем. Суть этого «заката» вкратце может быть представлена как закономерное самоотрицание в рамках этой системы ее генетических основ (качества) и сущности вследствие развития внутри нее ростков новой системы. По-видимости парадоксом при этом является то, что последние вызываются к жизни потребностями самосохранения и развития прежнего строя, прогресс которого далее некоторой качественной черты невозможен вне самопродуцирования ростков новых качеств и сущностей.

Эта черта – невозможность дальнейшего прогресса системы без внесения элементов новой – и знаменует собой начало заката некоторого общественного образования, в частности, – капитализма. Первые шаги такой диалектики были показаны В. И. Лениным применительно к капитализму (тезис о подрыве товарного производства и генезисе элементов планомерности как свидетельстве перехода к фазе «умирания» капитализма) и развиты в советской политической экономии (хотя и в несколько апологетической форме)[2].

Мы предлагаем развитие этого тезиса, показывая, что такое снятие не сводится к подрыву исходного качества системы, а должно пройти по всей ее структуре, видоизменяя все основные блоки системы и порождая внутри нее сложную систему переходных отношений[3].

Однако в данном тексте мы вынуждены в данном месте поставить многоточие, адресовав читателя к нашим предшествующим публикациям и поставить наиболее важную в данном случае проблему нелинейной диалектики генезиса новых систем.

Для этого процесса характерны не только нелинейность прогресса нового качества, но и мулъти-сценарностъ развития новой системы в условиях ее революционного генезиса.

Качественный скачок есть по определению отрицание одного качества и рождение другого; для него характерны процессы и возникновения, и прехождения (что показал еще Гегель).

И именно в силу этого временного «взаимоуничтожения» качеств старой и новой систем в момент революционного скачка становятся особенно значимыми флюктуации, зависимые отнюдь не только от предшествующего объективного развития системы[4]. В условиях революции «старая» объективная детерминация процессов и явлений, поведения индивидов и сложных общественных субъектов (социальных движений, партий и т. п.) ослабевает или уже не действует. Новая же объективная детерминация только возникает, она еще не действует или по крайней мере слаба. Для социальной революции этот тезис связан с известным феноменом возрастания роли субъективного начала, но на наш взгляд последний есть лишь одно из проявлений более общей закономерности диалектического революционного скачка, кратко отмеченной выше.

На этой основе неявно принятая ранее в марксизме трактовка всякого революционного рождения новой социальной системы как явления однозначно прогрессивного, ведущего к появлению более эффективного и гуманного нового образования, нами подвергнута критическому переосмыслению. На наш взгляд, для этого процесса характерна упомянутая выше мультисценарность развития, показывающая где, когда и почему, при каких предпосылках и условиях, в результате революционного перехода наиболее вероятным станет либо собственно прогрессивное развитие новой системы, либо противоположная тенденция вырождение революции в свою противоположность, контрреволюционный возврат к строму качеству, либо рождение нового качества при недостаточных предпосылках, дальнейшая мутация прогрессивных тенденций, ведущая к кризису и контр-революции при накоплении негативного потенциала внутри возникающего нового образования.

Кстати здесь мы можем вспомнить о нашей интенции конструктивной критики постмодернизма. Так, для этого течения (во всяком случае, для многих представителей его левого крыла) характерно не полное отрицание каких-либо закономерностей эволюции, но «всего лишь» акцент на наличии многочисленных, более того, бесконечно открытых, не ограниченных и потому до конца (или вообще) не познаваемых вариантов развития. Этот акцент в свете всего сказанного выше очевидно неслучаен. Более того, на наш взгляд, именно этот аспект постмодернизма объективно обусловлен тем, что на нынешней стадии «заката» капиталистической системы становится скорее правилом, чем исключением упомянутая выше объективная мультивариантность (мультисценарность) процессов заката и рождения систем, их взаимоперехода. Этот объективный процесс и находит свое несколько мистифицированное и абсолютизированное отражение в постмодернизме.

Эта мультисценарность, естественно, бросает вызов традиционной диалектике с характерным для нее линейным детерминизмом внутрисистемного развития. Диалектика мультисценарной эволюции, заката, рождения и взаимоперехода систем – это еще только формирующееся новое поле нашей науки. Но оно не пусто. Десятки работ по проблемам диалектики социальных революций и контрреволюций, реформ и контрреформ, реверсивных исторических эволюций создали некоторые основы для методологических обобщений, над которыми работают многие ученые, в том числе и автор этой статьи. Но не все можно вместить в один текст.

Соответственно возникает и вариант диалектики тупикового развития старых и новых систем с возможной стагнацией в этом состоянии или его революционным (контрреволюционным) взрывом.

Анализ реверсивных социо-исторических траекторий позволил показать некоторые черты диалектики регресса – сферы, ранее лежавшей вне непосредственного поля марксистских исследований. Опыт последнего столетия дал, однако, немало материала для такого анализа. Стадия заката системы может порождать парадоксальную ситуацию объективно неизбежных, но при этом столь же объективно несвоевременных, не имеющих достаточных предпосылок попыток революционного слома старого качества и рождения нового. И это касается не только примера революции в Российской империи. Весь период самоотрицания («заката») системы чреват такими попытками взрыва, который становится потенциально возможен с момента вхождения системы в эту стадию, но может произойти при разной степени вызревания предпосылок нового качества и при недостаточном уровне развития последних. Все это будет порождать регрессивные процессы, характеризующиеся попятным нарастанием старых форм и снижением роли ростков нового в рамках переживающей закат системы.

Все эти компоненты характеризуют диалектику перехода одной системы в другую. Как явственно следует из предыдущего, этот переход предполагает, во-первых, достаточно длительное существование и нелинейное нарастание элементов новой системы внутри старой и, во-вторых, достаточно долгое и нелинейное отмирание элементов старой системы внутри новой.

На всем протяжении первого процесса, в любой его момент может начаться революционный переход к новому качеству. На всем протяжении второго может возникнуть контрреволюционный возврат к прежней системе. Кроме того, для обоих этапов – «заката» [старой системы] и становления [новой системы] типичным будет доминирование переходных отношений, а не «чистого» бытия той или иной системы.

Названные закономерности нами (в данном случае не только лично автором этого текста: я опирался на хорошо известное марксистское наследие, развивая его в меру своих сил) были выведены на основе анализа процесса заката капиталистической системы, царства необходимости в целом и первых попыток зарождения нового общества. Но, на наш взгляд, эти закономерности могут быть генерализованы и послужить в качестве гипотезы существования более общих закономерностей диалектики заката, регресса, трансформаций.

Однако оставим задачи генерализации будущему и посмотрим сквозь призму названной методологии на проблемы возникновения и распада СССР.

Тема этого подраздела столь фундаментальна и обширна, что делает невозможной ее сколько-нибудь полное освещение в кратком тексте. Однако и обойти ее в таком тексте нельзя. Поэтому поневоле мы вынуждены будем ограничиться лишь некоторыми принципиально значимыми ремарками, адресовав интересующихся к широкому кругу источников по данной теме.

Сначала о тезисах широко известных, но систематически игнорируемых критиками социализма как возможного будущего.

Первая ремарка.

Как бы ни относиться к опыту «реального социализма», следует признать, что явление такого исторического масштаба некорректно списывать лишь на флюктуации общественного развития. Оно требует своего объяснения. Такие объяснения есть. Их много и это нормально для теоретического изучения сложного общественного феномена[5]. Теоретическая работа по этой теме проделана огромная, но она принципиально не завершена. Игнорировать эту работу серьезному исследователю, в том числе и тому, кто считает опыт «реального социализма» исключительно негативным, некорректно. Большинство же современных экономистов, особенно в России, признает, что для СССР и других стран «реального социализма» были характерны определенные достижения, которые могут и должны быть использованы при поиске оптимальных моделей организации социально-экономической жизни в новую эпоху. Кроме того, негативный опыт прошлого может быть не менее ценен, чем позитивный.

Вторая ремарка.

В настоящее время имеется практика ряда стран, которые заявляют о развитии в направлении социализма. И это не только Китай, Вьетнам и стоящая несколько особняком Куба, но и начавшие осуществлять первые шаги в направлении радикальной социализации Венесуэла и Боливия. Мы согласимся с либеральными критиками в том, что Китай и Вьетнам все больше эволюционируют в направлении «нормальной» капиталистической экономики. Однако в этих странах присутствуют и некоторые ростки новой социально-экономической организации (от ассоциирования мелкого частного бизнеса до долгосрочных государственных программ «выращивания» высокотехнологичных ТНК), изучение которых представляет немалый интерес. Что же касается опыта Кубы и отчасти похожего на него опыта первых шагов социализации в Венесуэле, то здесь можно найти немало принципиально важных элементов экономики будущего. В частности, это практика достижения высокого уровня развития человеческих качеств (медицина, спорт, образование, высокая культура, низкий уровень преступности и т. п.) в условиях относительно низкого уровня развития технологической базы и экономической блокады (что особенно болезненно в условиях глобализации)[6].

Третья ремарка.

Современная экономика знает не только рынок, капитал и наемный труд, но и ряд других, качественно отличных от них институтов. Это и экономика солидарности с ее многообразными формами общественного присвоения и распоряжения (от «старых» кооперативов до новейших сетевых ассоциаций), и системы бесплатного распространения знаний, и многочисленные НПО с их некоммерческой деятельностью и т. п.

Кроме того, общеизвестно, что подавляющее большинство либеральных критиков социализма считает развитие общественного сектора, бесплатных и общедоступных образования, здравоохранения, спорта и культуры и т. п., «опасным» подрывом основ рынка и «открытого общества» и продвижением к социализму. Авторы согласны с этим тезисом (правда, с иным акцентом: этот процесс действительно ограничивает рынок, но развивает человеческие качества и потому он прогрессивен). Из него вытекает, что социальные механизмы регулирования, нацеленные на реализацию интересов общества в целом (быть здоровым, образованным, дышащим чистым воздухом, не сталкиваться с жесткими социальными антагонизмами) и его наиболее уязвимых в экономическом отношении групп, есть процесс «отмирания» капитализма и рождения элементов социализма, переходных (от капитализма к социализму) отношений.

Показанная еще в конце XIX века диалектика этого процесса состоит в том, что именно это самоотрицание старой системы является, начиная с конца позапрошлого века, единственным путем ее самосохранения и развития. Этот процесс в чем-то подобен тому, как древнеримская империя для своего сохранения еще на несколько столетий должна была принять христианство, перейти к колонату и все больше ограничивать рабство (что, впрочем, все равно не спасло ее в конечном итоге от гибели).

Четвертая ремарка.

Социально-экономическая мысль XX–XXI вв. немало сделала для разработки теории социализма.

Кроме упомянутых выше сотен работ по проблемам «уроков» реального социализма, выделим несколько блоков теоретических работ по собственно экономическим проблемам, рассматривающих предпосылки и основные блоки будущей экономической системы, прежде всего, отношения координации и собственности. Во-первых, это работы по проблеме предпосылок социализма[7]. Во-вторых, это многочисленные исследования, лежащие в русле модели «рыночного социализма»[8] и несколько менее известные работы о возможных моделях демократического планирования[9]. В-третьих, это работы по проблемам развития кооперативов, коллективных предприятий, самоуправления, демократически управляемого «публичного» сектора, НПО и т. п.[10] В последнее время они дополняются массой интернет-материалов по проблемам знаний (информации) как общественного блага. Наконец, напомню, что и отечественная политическая экономия социализма дала истории примеры не только апологетики, но и серьезных научных достижений, скрытых под покровом цитат «мудрых» генсеков[11].

Но все это тезисы в принципе хорошо известные профессионалам. Мы кратко обозначили их только потому, что круг людей, хотя бы отчасти профессионально знакомых с проблемами социализма, ныне резко сузился и подавляющее большинство авторов, так или иначе затрагивающих эту тему, систематически игнорирует названные выше общеизвестные положения, заявляя в стиле партпропагандистов советской поры: я этих апологетов не читал, но точно знаю, что их работы бессодержательны, реакционны и льют воду на мельницу врагов цивилизованного общества.

Однако в XXI веке это наследие требует не только сохранения, но и позитивной критики. Типичные для эпохи К. Маркса ответы на вопросы о предпосылках и природе социализма, уже давно и существенно развиты и игнорировать это развитие столь же неплодотворно, сколь судить о потенциале неоклассики, не зная ничего, кроме работ А. Маршалла.

Глава 2. Причины возникновения и распада СССР: гипотеза «мутантного социализма»

В рамках формирующейся школы постсоветского критического марксизма вопрос о социально-экономической природе СССР и других стран так называемой Мировой социалистической системы (стоящий, как загадка сфинкса, перед каждым исследователем проблем философии истории) решается по-разному, но в рамках единого поля, границы которого относительно строго задаются следующими параметрами.

Мы критически относимся к любым вариантам решения проблемы, исходящим из того, что никакая иная социально-экономическая система кроме рыночно-капиталистической вообще невозможна и потому «коммунистический» строй является исторической случайностью, возникновение которой было обусловлено субъективными факторами, а смерть является совершенно естественным доказательством невозможности существования социализма (коммунизма – либеральные исследователи их, как правило, не различают) вообще.

Как было показано выше, мы, вслед за нашими учителями и предшественниками, исследуем объективные и субъективные предпосылки рождения нового строя и находим достаточно аргументированным доказательство принципиальной возможности и закономерности возникновения новой общественной системы, обеспечивающий больший простор развития личности, нежели «царство необходимости» вообще и капитализм в частности.

Столь же малоубедительным, на наш взгляд, является утверждение об однозначной прогрессивности общественно-экономической системы «реального социализма» и, соответственно, случайности его гибели вследствие субъективных причин[12]. Мы прекрасно видим и стремимся объективно исследовать глубокие внутренние противоречия «реального социализма» и тот мировой контекст, который, с одной стороны, вызвал к жизни этот специфический общественный организм, а с другой – привел к его распаду. Более того, мы исходим из того, что причины возникновения и распада советской системы были в основе своей одни и те же. Рассмотрим эту непростую диалектику подробнее.

Для авторского понимания природы социального строя обществ реального социализма ключевым является тезис о наличии общеисторической тенденции нелинейного заката царства необходимости и генезиса царства свободы как общей метаосновы всех конкретных изменений, характерных для XX–XXI веков.

Поэтому теоретической проблемой для нас является не только и не столько (1) закат капиталистического способа производства и генезис нового, более прогрессивного способа производства, который в советских учебниках называли коммунистическим, характеризуя социализм как его первую фазу (о гипотезе социализма как особого способа производства мы в данном тексте спорить не будем), сколько (2) снятие всей системы отношений социального отчуждения, характерных для «царства [экономической] необходимости. Если в первом случае главный вопрос продвижения к будущему обществу – снятие эксплуатации наемного труда капиталом и переход к присвоению прибавочной стоимости обществом трудящихся, то во втором масштаб проблемы много больше: перед исследователем стоит вопрос диалектического снятия и рынка, и капитала, государственнобюрократической власти и внеэкономического принуждения, разделения труда и отчуждения человека от природы, опиума религии и идеологического подчинения… Вопросы общественного присвоения прибавочной стоимости и средств производства в этом случае становятся лишь одним из параметров социалистических преобразований, а само по себе огосударствление экономической и социальной жизни не есть свидетельство продвижения по социалистическому пути.

Это постановка вопроса, существенно отличная от ортодоксальной версии советского марксизма, но адекватная всему спектру работ самого Маркса и тому развитию, которое марксизм претерпел в XX веке в рамках критического марксизма как в СССР, так и за рубежом.

Эта гипотеза позволяет сформулировать следующую тезу: противоречия современной эпохи создают достаточные материальные предпосылки для генезиса «царства свободы». В то же время они показывают, что отмирание отношений отчуждения не может не быть (а) длительным (б) нелинейным и (в) интернациональным, процессом. Именно его мы и обозначаем словом «социализм».

Такой подход позволяет критически снять и развить традиционное линейное понимание социализма как всего лишь первой стадии коммунистической общественно-экономической формации (ортодоксальный марксизм) или не более чем системы ценностей, которые могут частично реализоваться в рамках «постклассического» буржуазного общества путем реформ (социал-демократия).

Если мы поднимаемся до взгляда на процесс рождения нового общества как на интернациональный глобальный сдвиг в истории человечества, то и сам процесс трансформации приобретает новые характеристики. Потому социализм может быть охарактеризован не столько как стадия общественно-экономической формации, сколько социализм, понимаемый как процесс перехода от эпохи отчуждения к «царству свободы» (коммунизму), будет включать в себя революции и контрреволюции; первые ростки нового общества в отдельных странах и регионах, их отмирание и появление вновь; социальные реформы и контрреформы в капиталистических странах; волны прогресса и спада различных социальных и собственно социалистических движений.

Нелинейность, противоречивость, интернационалъностъ этих сдвигов составляет специфику социализма как процесса рождения нового общества во всемирном масштабе.

Данная методология позволяет сделать вывод: система «реального социализма» появилась не случайно. Это был ответ на вызов «ловушки XX века», когда новые общественные отношения должны были возникнуть в силу остроты социально-политических противоречий, но не могли возникнуть в адекватных формах в силу неразвитости технологической и культурной базы.

Именно ловушка XX века стала причиной возникновения «реального социализма» и она же (как мы покажем ниже) стала причиной его гибели.

В результате возникла система, приспособленная к условиям индустриализма и жесткого военного противостояния. Эта система с момента своего рождения была неадекватна тем объективным вызовам новому обществу, которые «предъявляют» условия рождения постиндустриальной системы, она могла относительно успешно жить лишь в прежних условиях. Необходимость перехода к новой экономике привела к объективной необходимости качественного изменения советской системы, что в СССР и странах ЦВЕ оказалось невозможно в силу социально-политических причин.

Тем не менее, опыт СССР показал, во-первых, какие пути перехода к новому обществу ведут в тупик и, во-вторых, какими могут быть прогрессивные ростки новой системы (их обобщение – одна из до сих пор не решенных учеными задач).

В некотором смысле, как мы уже многократно писали, опыт СССР с его дефицитом и ГУЛАГами, с одной стороны, и великой культурой, наукой и образованием – с другой, в чем-то подобен опыту ренессансной Италии с ее инквизицией, гражданскими войнами и Высоким Возрождением. И в том, и в другом случае попытки перейти к новой системе (в первом случае – социалистической, во втором – капиталистической) сопровождались чудовищными мутациями (войны, политический и идеологический террор…) и закончились поражением. Однако без Ренессанса бы не было ни культуры, ни экономики Нового Времени.

Объективные предпосылки и первые шаги социалистических преобразований, связанных с подрывом отношений отчуждения в конце II тысячелетия, оказались существенно изменены глубоким внутренним кризисом, а затем и крахом первоначальных (мутантных) ростков социализма в СССР и странах Восточной Европы. В мире в 1990-е гг. появилась новая реальность – пост-«социалистическая» (имея в виду под словом «социализм» в кавычках реальные отношения и идеологию странах «мировой социалистической системы» и соответствующих левых организаций в других странах). Именно в этом новом мировом контексте мы можем и должны анализировать перспективы переходных социумов. Ключевым для понимания их природы, таким образом, оказывается вопрос о природе той системы, которая сложилась в странах «реального социализма» в XX веке.

Свидетельствами всестороннего кризиса «социализма» стал, как уже было отмечено, в первую очередь распад этого строя в странах Восточной Европы и СССР. В основе чего лежала фундаментальная неспособность этой системы – но не социализма в научном смысле слова – обеспечить более высокую, чем капитализм, производительность труда, больший простор для свободного всестороннего развития человека. Важным свидетельством этого кризиса стало резкое снижение роли левых в мире, застой в теории социализма, падение его идейного влияния и мн. др. Причиной всего этого является, прежде всего (но не исключительно – не будем забывать о глобальной гегемонии капитала), собственная природа «социализма».

В сжатом виде суть прежней системы может быть выражена категорией «мутантного социализма»[13]. Под последним понимается тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, находившейся в начале общемирового переходного периода от капитализма к коммунизму. Это общественная система, выходящая за рамки капитализма, но не образующая устойчивой модели, служащей основанием для последующего движения к коммунизму.

Эти тезисы требуют некоторых пояснений.

Во-первых, заметим, что исследователям, пишущим работу о социализме на рубеже XX–XXI веков, трудно ответить на мощное возражение критиков, суть которого заключается в констатации кажущегося очевидным положения: никакого иного социализма, кроме того, что был в странах мировой социалистической системы, человечество не знает. Следовательно, у нас нет оснований считать этот строй мутацией.

Эта очевидность, однако, является ничем иным, как одной из классических превращенных форм, в которых только и проявляются все глубинные закономерности мира отчуждения. Ум (или, точнее, «здравый смысл» обывателя и его ученых собратьев) хочет и может видеть только эти формы, но не сущность. Между тем в нашем исследовании без выделения сущностных тенденций не обойтись. Эти сущностные тенденции рождения царства свободы, равно как и ростки социализма как интернационального процесса перехода к новому обществу, мы постарались показать выше на основе анализа объективных процессов заката царства необходимости и позднего капитализма постиндустриальных технологий и творческого труда, пострыночного регулирования, освобождения труда. То, что эти сущностные черты рождающегося нового общества не приобрели адекватных форм и не смогли развить присущий им потенциал прогресса производительных сил, человека как Личности и позволяет квалифицировать прошлое наших стран как мутантный социализм.

Следовательно, мы можем заключить, что в странах «мировой социалистической системы» был искажен не некий «идеал» социализма. Речь идет о том, что реальная общеисторическая тенденция перехода к царству свободы и адекватные ей реальные ростки социализма развивались в мутантном, уродливом от рождения виде. Это касается ростков и пострыночной координации, в частности, успешного и планирования экономики, и ассоциированного присвоения общественного богатства, и социального равенства, и новой мотивации, и особых ценностей, и культуры.

Во-вторых обращение к термину «мутация» неслучайно. Авторы в данном случае пошли по не слишком оригинальному пути аналогий с некоторыми разработками в области естественных наук, чем «грешили» и марксизм («формация» и т. п.), и неоклассики. Категория «мутантный социализм» используется нами для квалификации общественной системы наших стран по аналогии с понятием мутации в эволюционной биологии (организмы, принадлежащие к определенному виду, в том числе – новому, только возникающему, обладают разнообразным набором признаков – «депо мутаций», которые в большей или меньшей степени адекватны «чистому» виду и в зависимости от изменения среды могут стать основой для «естественного отбора», выживания особей с определенным «депо мутаций», для выделения нового вида).

В момент генезиса, начиная с революции 1917 года, рождавшееся новое общество обладало набором признаков («депо мутаций»), позволявших ему эволюционировать по разным траекториям, в том числе – существенно отклоняющимся от оптимального пути трансформации «царства необходимости» в «царство свободы». Особенности «среды» – уровень развития производительных сил, социальной базы социалистических преобразований, культуры населения России и международная обстановка – привели к тому, что из имевшихся в «депо мутаций» элементов возникавшей тогда системы наибольшее развитие и закрепление постепенно получили процессы бюрократизации, развития государственного капитализма и другие черты, породившие устойчивую, но крайне жесткую, не приспособленную для дальнейших радикальных изменений систему. В результате возник мутант процесса генезиса царства свободы (коммунизма).

Так сложился организм, который именно в силу мутации был, с одной стороны, хорошо приспособлен к «среде» России и мировой капиталистической системы первой половины и середины XX века, но с другой (по тем же самым причинам) – далек от траектории движения к коммунизму, диктуемой закономерностями и противоречиями процесса нелинейного отмирания, прехождения мира отчуждения.

В результате в СССР сформировался строй, который мог жить, расти и даже бороться в условиях индустриально-аграрной России, находящейся в окружении колониальных империй, фашистских держав и т. п. Победа в Великой Отечественной войне – самый могучий тому пример. Но в силу тех же самых причин (мутации «генеральных», стратегических социалистических тенденций) этот «вид» не был адекватен для новых условий генезиса информационного общества, он не мог дать адекватный ответ на вызов обострявшихся глобальных проблем, новых процессов роста благосостояния, социализации и демократизации, развертывавшихся в развитых капиталистических странах во второй половине XX века[14].

У сложившегося в рамках «социалистической системы» строя в силу его бюрократической жесткости был крайне узок набор признаков («депо мутаций»), позволявших приспосабливаться к дальнейшим изменениям «внешней среды». Этому мутанту были свойственны мощные (хотя и глубинные, подспудные) противоречия: на одном полюсе – раковая опухоль бюрократизма, на другом – собственно социалистические элементы (ростки «живого творчества народа»), содержащие потенциал эволюции в направлении, способном дать адекватный ответ на вызов новых проблем конца XX века. Но постепенно последние оказались задавлены раком бюрократии. В результате мутантный социализм не смог развиваться именно в этих, более благоприятных для генезиса ростков царства свободы, условиях – условиях развертывания НТР, обострения глобальных проблем и т. п., бросавших все больший вызов со стороны «общечеловеческих», т. е. собственно, коммунистических ценностей и норм миру отчуждения. Ответить на эти вызовы жесткий мутантный социализм не смог. Как следствие, он захирел («застой») и вполз в кризис.

Когда «мягкая» модель социально-ориентированного капитализма сменилась в 1980-е годы «жесткой» и агрессивной праволиберальной, вызов рождающегося информационного общества стал практической проблемой, а внутренние проблемы мутантного социализма достигли такой остроты, которая не позволяла решить их в рамках сохранения прежнего вида – тогда и встал выбор: либо преодоление мутаций старой системы и движение в направлении к царству свободы, либо кризис. Первое оказалось невозможно в силу названной жесткости старой системы. В результате мутантный социализм умер собственной смертью, ускоренной, впрочем, мировым корпоративным капиталом.

Итак, мутантный социализм – тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, находившейся в начале общемирового переходного периода от «царства необходимости» (в частности, капитализма) к «царству свободы» (коммунизму); это общественный строй, выходящий за рамки капитализма, но не образующий систему, служащую основанием для последующего движения к коммунизму.

Неслучайным парадоксом этого общества стало то, что в его рамках наименьшее развитие получили те сферы, которые составляют предпосылки социализма и по идее должны решаться в рамках буржуазной системы, – прежде всего – развитие демократии, гражданского общества, прав и свобод индивида, обеспечение населения предметами потребления и услугами, высокий уровень дисциплины труда и т. п. И наоборот, наибольшее развитие получили именно те сферы, которые, собственно, и характеризуют его как зарождающееся царство свободы (социализм) – общедоступные по охвату и гуманистические по содержанию культура, образование, наука и т. п. «Реальный социализм» впервые в истории человечества в массовом масштабе генерировал ростки ассоциированного социального творчества и идеальный образ (теоретико-художественный идеал) будущего, коммунизма (теория социализма и советская культура были восприняты практически, в реальном образе жизни большинством населения именно как такие идеальные прообразы будущего)[15]. При этом в силу неразвитости буржуазных предпосылок собственно социалистические задачи решались частично, в весьма специфических, мутантных формах (один из наиболее ярких примеров последних – бериевские «шарашки», где полуголодные заключенные в большинстве своем искренне-энтузиастически создавали основы постиндустриального сектора СССР).

В результате мутантный социализм, возникнув на обломках еще недо-развитого (хотя в чем и уже пере-развитого) капитализма, не смог решить буржуазных задач, в чем-то успешно решая некоторые сверх-задачи движения к царству свободы. И это противоречие стало одним из глубинных оснований краха мутантного социализма. Сложилось же оно неслучайно: «реальный социализм» возник как продукт «ловушки XX века века», сделавшей поворот к социализму объективно необходимым (вследствие обострения противоречий империализма, приведших к первой в истории человечества мировой войне) и одновременно невозможным в силу слабой развитости предпосылок нового общества в нашей стране.

Подчеркнем: сказанное – не осуждение прошлого (хотя мы осуждаем самым решительным образом тиранов-сталиных, порожденных той эпохой, и вдвойне – их прихлебателей). Это констатация исторического факта: первая попытка «прорыва» к коммунизму породила такое общество. Те несколько шансов из ста, которые были даны нам для того, чтобы не скатиться в русло сталинщины в 1920-е, для того, чтобы не свалиться в кризис ельцинщины в 1990-е, мы – граждане СССР и других стран мировой социалистической системы – реализовать не смогли. Закрывать глаза на то, что такая мутация произошла, не извлечь уроков из трагедии прошлого так же преступно, как предать забвению героическую борьбу наших отцов, дедов и прадедов за социализм.

В этом чудовищно интенсивном противоречии ростков и мутаций социализма – тайна нашего прошлого. Задача настоящего – трезвый научный анализ этих противоречий. Мы должны не закрывать глаза на ошибки и преступления прошлого, а понять их суть и причины, отделить великие героические достижения созидателей социализма (от «простых» строителей Магнитки до таких титанов, как Ленин или Маяковский) от трагических ошибок и преступлений, очистить зерна освобождения от плевел авторитаризма. Мы подчеркиваем реальную диалектичность, противоречивость, изменчивость и многообразие проявлений первых шагов к новому обществу, предпринятых в наших странах, мощных противоречий и деформаций на этом пути. Важнейшим для нас является анализ как тех реальных новых общественных отношений (пострыночных, посткапиталистических), которые показали возможность возникновения социально-экономических отношений, нацеленных на развитие человеческих качеств, а не максимизацию прибыли, так и их изначальных деформаций, приведших к трагедиям и преступлениям советского периода[16].

Этот анализ реальных преступлений, трагедий и прорывов в будущее «реального социализма» позволяет нам сделать вывод: к началу новой эпохи – перехода к глобальному обществу знаний – общественноэкономический строй «реального социализма» оказался неподготовлен. И здесь мы согласны с либеральными критиками социализма.

Но мы принципиально не согласны с тем, что из тупика советской модели был лишь один выход – к капитализму. Существовали и иные альтернативы, которые, однако, требовали «революции снизу» – качественной смены основ старой системы (государственно-бюрократического отчувдения). Произошло же лишь реформирование форм этого отчуждения, и сделано оно было «сверху». Более того, мы еще накануне этих «реформ» показали, как и почему «шоковая терапия» будет откатом назад, вызовет к жизни «негативную конвергенцию»: соединение худших черт старой системы (бюрократизма, волюнтаризма, диспропорциональной структуры экономики) и капитализма (социальное неравенство, криминализация общественной жизни, деградация «человеческих качеств» и т. п.), что будет сопряжено с социально-экономическим спадом, институциональным хаосом и нарастанием теневой экономики, возрождением добуржуазных форм личной зависимости и насилия, при феодально-монополистической концентрации капитала и, как закономерное следствие, – угрозе восстановления авторитаризма.

Глава 3. «Реальный социализм» в СССР: уроки кризиса

Полвека назад граждане любой страны мира, говорившие о социализме, хорошо знал и историю Советского Союза. Сейчас ситуация изменилась. И не потому, что вы не хотите знать про СССР, а потому что время другое. Вот почему я очень коротко напомню – что же было в СССР в XX веке.

История социализма в нашей стране началась в 1917 г., когда произошла по-настоящему великая революция. Попытки движения к социализму вызвали Гражданскую войну, которая продолжалась до 1924 г., почти 7 лет.

Что представляла из себя наша страна после Революции и Гражданской войны? 80 % населения – крестьяне. Подавляющее большинство из них занято примитивным ручным трудом и безграмотны. Промышленных рабочих в лучшем случае 5 %. Значительная часть так называемой «элитной» интеллигенции испугалась и эмигрировала из нашей страны. Меньше чем через 20 лет после окончания Гражданской войны на СССР напала фашистская Германия и мы прошли через чудовищные испытания Второй мировой войны, главные битвы которой были на восточном – Советском – фронте.

Несмотря на все эти испытания уже к концу 50-х годов XX века мы сделали огромный скачок. СССР стал второй сверхдержавой мира, которая опережала по общим объемам производства, по военному, научному, образовательному потенциалу все станы мира кроме США. Наша страна была связана с третью человечества, которая тоже собиралась строить социализм. Мы гордились тем, что первым человеком в космосе был советский человек Юрий Гагарин. Мы гордились тем, что страна, которая 50 лет назад была абсолютно безграмотной, стала занимать одно из первых мест по уровню образования. Что у нас были одни из самых лучших в мире фундаментальная наука и культура… Это был огромный скачок, сделанный (за вычетом войн и восстановления народного хозяйства после вызванной ими разрухи) за четверть века.

Опыт СССР доказывает: качественный скачок в области образования, науки, культуры на основе посткапиталистических методов развития возможен.

Мы много чем гордились, но наша история, наша жизнь были полны и трагедий, и преступлений, за которые нам до сих пор стыдно перед человечеством.

Это чудовищный террор по отношению к своим же собственным гражданам в сталинские времена: миллионы репрессированных людей, многих из которых расстреляли в тюрьмах НКВД или уморили в ГУЛАГах. Это засилье тупой пропаганды, лозунгов, восхваляющих вождей на каждом углу в каждом городе. Это дефицит элементарных продуктов питания и модной одежды. Закончилось все это в 1991 г. коллапсом «реального социализма», который рассыпался как карточный домик, не оставив, на первый взгляд, никаких следов.

Опыт СССР, как сфинкс на пути в лабиринт, требует ответа на вопрос: «Что же это было?» И следствие из этого вопроса: возможно ли идти по пути опережающей социалистической модернизации, не платя за это ценой кровавой диктатуры?

Я выскажу жесткое утверждение. До тех пор, пока ученые и практики не найдут ответ на эти вопросы, любое продвижение по пути социализма будет сталкиваться с огромными трудностями. Споры на эту тему идут более полувека и здесь я не смогу рассмотреть эти дебаты, сконцентрировав их результаты (естественно в том виде, в каком их видит автор), выделив десять сфер структуры общества, показав, какие достижения и недостатки были у СССР в каждой из этих сфер и сформулировав на основе анализа этих достижений и недостатков первый, второй, третий и т. д. «уроки» возникновения, развития и распада Советского Союза.

Безусловно, это будет очень большим упрощением реальной диалектики нашей жизни, но иначе на нескольких страницах трудно решить столь непростую задачу.

Давайте начнем с проблем материального производства, экономики и посмотрим на первый пласт – на материально-техническую базу СССР. Огромным достижением нашей страны стал совершенно неожиданный для всего мира прорыв в области постиндустриальных технологий и того, что я бы назвал креатосферой – сферой творчества (образование, культура, наука, инженерное и социальное творчество). Советский Союз сумел решить задачу создания (конечно, только в ряде областей) постиндустриального уклада, адекватного для материальнотехнической базы социализма. У нас были развиты прежде всего те сферы, которые нужны именно для социализма как общества, более прогрессивного чем капитализм. Это, повторю, образование, наука, культура, высокие технологии. Но при этом – вот парадокс! – мы не смогли решить задач, которые успешно решает буржуазное общество, мы не смогли в полной мере создать материально-техническую базу развитого капитализма. Мы не смогли создать эффективное сельское хозяйство, в котором бы работало (как в США или Западной Европе) 3–5 % населения, производя изобилие продуктов питания и сельскохозяйственного сырья (СССР импортировал зерно, мясо и т. п.) Мы не смогли создать легкой промышленности и сервиса, которые бы обеспечили наших граждан качественными потребительскими товарами и услугами. Мы могли послать космический аппарат на Луну, но мы не могли построить нормальный легковой автомобиль. Наши ученые получали Нобелевские премии в области химии и физики, но мы не могли сделать модные джинсы.

В СССР развилось глубокое противоречие между прорывом в постиндустриальной, собственно социалистической сфере, и огромным отставанием в традиционной индустриальной, собственно буржуазной сфере. Исходя из этого сформулирую урок первый, касающийся материально-технической базы социализма: новому обществу необходим скачок в постиндустриальную сферу при развитии эффективного индустриального сектора. Я бы сформулировал это в виде афоризма – «опережать, не отставая». Для этого надо «вырастить» такие экономические, политические и другие отношения, которые позволят реализовать эту задача была реализована. Давайте посмотрим, опираясь на критический анализ советского опыта, какими именно могут и должны быть эти отношения.

Рассмотрим второй блок проблем (первым, напомню, были проблемы материально-технической базы) – соотношения плана и рынка. Нет другого вопроса, по которому было бы больше споров среди социалистов, чем этот вопрос.

Во-первых, СССР показал, что и народно-хозяйственное планирование, а не только рынок, может обеспечивать развитие экономики. Именно благодаря планированию мы осуществили крупнейшие структурные сдвиги. Рассчитанный более чем на 15 лет план электрификации позволил совершить огромный технологический скачок в самой передовой для 20-х годов прошлого века сфере. Плановая концентрация ресурсов в ключевых областях позволила развивать и фундаментальную науку, и мощный военно-промышленный комплекс, и образование.

Во-вторых, в СССР в условиях новой экономической политики (это было сделано в 1920-е годы, за 10 лет до «Нового курса» Рузвельта, едва ли не впервые в мире в столь грандиозных масштабах мирной экономики) был внедрен механизм косвенного регулирования экономики. В СССР в период нэпа было ядро – крупнейшие государственные предприятия народнохозяйственного значения, которые получали долгосрочные плановые задания, ресурсы и инвестиции. Далее шел сектор, в котором предприятия не получали задания, но были включены в орбиту косвенного государственного и общественного регулирования. Работай в том направлении, в каком требует программа, и налоги будут низкими, а кредиты – дешевыми. Наконец, была сфера, где предприятия (в основном – мелкие и средние) действовали главным образом исходя из конъюнктуры рынка.

Постепенно эта политика была преобразована Сталиным в жесткое, чисто директивное планирование, а рынок свернут вообще. В результате в 1930-е годы мы получили бюрократические методы управления, внеэкономическое подчинение работников, фактически рабский труд во многих сферах (особенно в сельском хозяйстве). У нас возник огромный дефицит элементарных потребительских товаров и огромные противоречия между прорывами в одних сферах и провалами в других. И этот опыт показывает, что попытки бюрократически запретить рынок к добру не приводят.

В этой связи не могу не сказать о том, что происходит в Китае. Мне кажется, что нынешняя политика Китая – это Alter Ego того, что делал Сталин. Сталин испугался рынка и убрал его вообще, оставив лишь формы товарных отношений. Дэнсяопиновский Китай возлюбил рынок и готов продать ему душу как дьяволу. У автора китайских реформ Дэн Сяопина было такое выражение: «Не важно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей». Не важно – «красный» или «белый», социалистический или капиталистический хозяйственный механизм используется – главное, чтобы эффективно развивал экономику. Я во время визита в Китай предложил другую аналогию. По-моему, рынок – это не кошка, а тигр. Тигр же может не только ловить мышей, но и съесть дрессировщика, который хочет его использовать. В Китае рынок-тигр съедает «дрессировщика», съедает социалистические тенденции.

Рынок – это не нейтральный экономический механизм. Это система экономических и общественных отношений. Она основана на обособлении и конкуренции людей, она неизбежно порождает мощную дифференциацию, рост буржуазии на одном полюсе, наемного труда – на другом. Она выдавливает социалистические ориентиры свободного развития личности и насаждает отчуждение, товарный и денежный фетишизм, потребительство. Попытка сделать из рынка чисто социалистическое средство развития – это то же самое, что попытка заставить тигра есть траву.

Как быть? Без рынка – сталинский террор, с рынком – китайское забвение социалистических целей, эволюция к созиданию капитализма под социалистическими вывесками.

Выход на абстрактном уровне видится следующим образом (и это второй урок СССР). Социализм может и должен постепенно выращивать сознательное регулирование и планирование, двигаясь от простейших форм учета, контроля, косвенного регулирования к долгосрочным плановым программам. Это, во-первых.

Во-вторых, это регулирование и планирование обязательно должно быть демократическим. Если не можете развивать демократическое не-бюрократическое регулирование и планирование, то не развивайте их вообще.

В-третьих, рынок нужно использовать, ограничивая и вытесняя только по мере развития более эффективных форм, в той мере, в какой регулирование и планирование становятся эффективнее, чем формы рынка. Не умеете обеспечить экономическое развитие при помощи сознательного регулирования лучше, чем на основе рынка – значит, еще рано вводить планирование.

Но, в-четвертых, если вы не будете постепенно вытеснять рынок сознательным регулированием, то никогда не будете двигаться в сторону социализма. Поняв, что рынок – лишь одно из необходимых (в меру) и при этом очень опасных (при превышении меры) средств, крайне важно определить цели и приоритеты стратегии. СССР лишь в 1920-е гг. и в конце 1950-х – начале 1960-х гг. смог «поймать в свои паруса ветер истории», сделав ставку на опережающее развитие, ориентированное на прорыв на самом передовом участке (сначала электрификация и культурная революция, затем – наука и образование).

Сейчас таким участком являются высокие технологии, медицина, наука и, прежде всего, непрерывное образование, нацеленное на развитие и использование творческого, личностного потенциала каждого человека. Быть может, это покажется романтической иллюзией, но автор уверен, что с технико-экономической (о социально-политических проблемах – ниже) точки зрения такой рывок в будущее в принципе возможен, особенно в странах, где есть возможность использовать для этого в качестве ресурса направляемую на общественные цели развития сырьевую и другие виды ренты.

И именно такой прорыв в постиндустриальные сферы (при всей трудности его реализации) – едва ли не единственный шанс для стран «периферии».

Это был второй урок «в четырех частях».

Третья группа проблем – проблемы собственности. СССР показал, что можно развивать экономику и жить без частной собственности. Ранее такой путь развития казался абсолютно утопическим.

Более того, господство государственной собственности в нашей стране дало некоторые положительные результаты. Я их коротко перечислю, а потом к ним еще вернусь для более подробного рассмотрения. Страна обеспечила себе безопасность и сумела победить в чудовищной войне против фашизма, где многие другие страны проиграли. Каждый гражданин СССР (правда, за исключением диссидентов) имел гарантированную еду, жилье, образование и здравоохранение. Люди не понимали, что может не быть зарплаты за проделанную работу, что может не быть возможности получить образование или медобслужи-вание. Для нас отсутствие всего этого было столь же невероятно, как для Вас – снежная буря. Такова положительная сторона развития общественной собственности в СССР.

Но была и отрицательная. По мере укрепления сталинщины реальным хозяином страны стал не народ, а номенклатура – узкий слой бюрократии, который сконцентрировал в своих руках все полномочия, всю реальную экономическую мощь. Граждане оказались отчуждены от собственности, от управления, от экономической власти. Возникла парадоксальная ситуация, когда людям что-то давали, но как подачку от «доброго отца». Получалось так, что не люди своим трудом создавали общественное богатство, а государство предоставляло им некие блага. Построен завод – спасибо товарищу Сталину. Дети ходят в школу – опять же спасибо вождю. В результате в СССР даже сложили частушку: «Прошла зима, настало лето – спасибо партии за это!»

Следствием этого стала пассивная модель поведения людей, привыкших к государственному патернализму. Люди постепенно утратили способность самостоятельно решать общественные проблемы, защищать свои интересы (кстати, это стало одной из причин того, что мы по сути дела безропотно приняли распад СССР, варварскую приватизацию и т. п.) Энергия социального творчества постепенно угасла в нашей стране. Эта проблема стала едва ли не наиболее болезненной для моей страны. Отсюда третий урок – социализм развивается в той мере, в какой развивается общественная, но не государственно-бюрократическая собственность.

Государственно-бюрократическая собственность – это не социализм. Это другая сторона медали частной собственности. Маркс ее назвал «всеобщей частной собственностью». Что же такое общественная собственность в отличие от государственно-бюрократической? Эта собственность может иметь государственную форму, то за ней должно скрываться общественное распоряжение и присвоение, в частности, самоуправление работников. Плюс демократическое итеративное планирование государственных предприятий. Плюс использование экономических результатов деятельности общественных предприятий в интересах граждан (а не номенклатуры) и под их контролем. Это первая часть третьего урока.

Вторая часть.

Важнейший блок социалистических отношений собственности – это не только государственные, но и коллективные предприятия и кооперативы. В самых разных сферах – промышленности, сельском хозяйстве, научных исследованиях – кооперативы могут играть очень большую роль.

Третья часть.

Частная собственность в начальный период социализма возможна и необходима, но только при условии ее социального ограничения и регулирования. В процессе «выращивания» социализма может и должна использоваться такая форма как «социально-ответственный бизнес» Это частные, акционерные предприятия, на которых устанавливаются отношения социального партнерства капиталистов и рабочих, работники имеют право участия в управлении, бизнес берет на себя ответственность за решение экологических и социальных проблем в регионе, где он расположен и т. п. Здесь есть очень интересный опыт. Мелкий бизнес тоже может быть полезен начальному этапу социализма, но при условии, что мы поможем ему ассоциироваться, иначе его будет контролировать мафия.

И, наконец, четвертая часть третьего урока.

Генезис экономики, основанной на знаниях, на творческой деятельности значительных (в перспективе – большинства) работников, предполагает решение в качестве главного вопроса т. н. «интеллектуальной собственности». Автору этих строк не раз доводилось писать, что культурные феномены (научные теории и романы, технологии и «педагогические поэмы») по своей природе есть неограниченные блага (правилами арифметики можно пользоваться бесконечно; их от этого меньше не станет). Посему они в принципе могут и должны быть объектом всеобщей собственности, т. е. принадлежать к пространству отношений собственности каждого на все. Это собственно коммунистическая (адекватная законам «царства свободы») составляющая социалистических отношений собственности, особенно значимая в условиях активного развития технологической базы «царства свободы» – массовой творческой деятельности (труда ученого и педагога, художника и врача, инженера и креативного рабочего, рекреатора природы и общества и работника библиотек и музеев…) Соответственно вытеснение частной интеллектуальной собственности и развитие всеобщей (бесплатного общедоступного образования и медицины, общедоступных медицинских, информационных, аграрных и т. п. технологий…

Это был третий урок.

Четвертый блок проблем, где мы можем извлечь уроки из опыта СССР – социальная сфера. Здесь у нас были очень интересные, почти уникальные достижения. СССР едва ли не первым в мире ввел общедоступное бесплатное среднее и высшее образование. Еще в конце 20-х годов была создана общедоступная бесплатная система медицинского обслуживания. Была создана система гарантированной занятости. Последнее не означало, что каждый без проблем мог устроиться работать министром, но найти работу рабочего, инженера или учителя проблем не было. И здесь есть чему поучиться.

Но у этой медали была и другая сторона. Общественные фонды потребления, бесплатные блага вместе с невысоким уровнем дифференциации заработной платы создали тенденции к уравниловке и иждивенчеству. В результате у большинства населения СССР возникло ощущение, что социализм – это бесплатная кормушка. Поэтому четвертый урок я очень коротко бы сформулировал следующим образом. Социализм развивается в той мере, в какой развиваются общедоступные, бесплатные образование, культура, медицина и т. д., но социализм – это не бесплатная государственная кормушка для бездельников. Это не ситуация, когда лидер удовлетворяет потребности граждан непонятно за чей счет.

В то же время, социализм предполагает, что социальная дифференциация людей обусловлена их трудом, а не социальными статусом или собственностью. Более того, продвижение к социализму предполагает постепенное сглаживание социального неравенства через высокие налоги на наследство, на доходы от собственности и из прибыли. Важнейший компонент продвижения к социализму – прогрессивный налог на сверхвысокие (капиталистические по своей природе) доходы.

И еще одна важная позитивная тенденция, пробивавшая себе дорогу в СССР: у нас действовал (правда, как всегда, с перебоями и «поломками») своего рода «социальный лифт». В нашей стране человек из бедной семьи мог получить хорошее образование и стать ученым, инженером, поэтом. Активная работа делала рабочего «передовиком» и он получал не только высокую зарплату, но и почет, уважение, признание общества. Конечно же этот «лифт» вступал в глубокое противоречие с властью номенклатуры, но в лучшие периоды СССР он действовал и действовал успешно.

Всякая социально-экономическая система результируется в том, какого человека она производит и это пятый блок проблем. В этом марксистский подход отличен от подхода буржуазной экономики, которая считает только количество денег. Советский Союз создал и воспроизводил новый тип личности. Пожалуй, это было важнейшим позитивным достижением нашей страны. Лучше всего об этом было бы расспросить тех, кто был включен в социально-культурную жизнь нашей страны. А я в качестве примера перескажу вам содержание фильма «Неотправленное письмо». Фильм был снят в 1960-е годы, в период хрущевской «оттепели», и он посвящен короткой жизни нескольких молодых геологов.

Профессия геолога была тогда романтической, молодежь ей грезила. Вообще, среди характерных черт советского человека был романтизм, стремление к открытию новых земель и неба, космоса; увлечение искусством и наукой; стремление строить новые города и писать стихи… Не могу в этой связи не сформулировать своего рода закономерность: социализм не может существовать без романтизма. Социализм – это не только романтизм, но без романтизма и энтузиазма (строже – ассоциированного социального творчества) он развиваться не может…

Так вот, по фильму группа геологов нашла на Севере огромное месторождение алмазов. Если бы этот фильм снимали американцы, то герои бы перестреляли друг друга, а победитель засунул кучу камней себе в карман. В нашем фильме люди помогали друг другу в адских условиях сделать максимально подробную карту месторождения. А потом с огромным трудом, из последних сил помогая друг другу, отдавая жизни, постарались доставить эту карту и образцы людям. Они все по очереди погибли. И последний из них уже мертвым плывет на плоту, держа в холодных мертвых руках сумку с картой, образцами алмазов и неотправленным письмом любимой девушке.

Вот такой вот фильм. Не про алмазы. Даже не про героизм. А про любовь и неотправленное письмо…

И самое важное: в СССР поведение героев этого фильма воспринимались не как исключительный героизм, а как нормальное поведение нормальных людей. То, что такое поведение воспринималось как нормальное, и было величайшим достижением Советского Союза.

Безусловно, у нас не все люди были такими. Наверное, даже не большинство. Но это была очень важная и значимая тенденция. Точно также при капитализме не все могут убить 100 врагов из одного пистолета и сделать себе миллион, но стремление быть таким – «крутым» – это основная тенденция при капитализме.

Итак, формирование нового человека – творческого, ориентированного на общественные свершения, солидарность – вот главная цель и критерий социализма.

У этой медали была, как всегда, и другая сторона. Другой стороной был дефицит элементарных потребительских благ. И по мере угасания энтузиазма в СССР крайне обострилась проблема потребительства в условиях дефицита. Отсюда две стороны пятого урока. С одной стороны, социализм развивается в той мере, в какой формируется новый человек; с другой стороны, нельзя обеспечить прогресс этого нового человека, не удовлетворяя его нормальных утилитарных потребностей. Если вы, борясь с рынком и потребительством, создадите дефицит и очереди, вы убьете ростки социализма.

А теперь суммируем социально-экономические противоречия советской системы и попробуем сделать едва ли не самый главный в этой сфере вывод, касающийся причин коллапса СССР.

Объявленное в 1970-х гг. построение в СССР т. н. «развитого социализма» ознаменовалось обострением двух мощнейших противоречий.

Внизу возник конфликт между стремлением омещанившегося населения к росту, прежде всего, утилитарного потребления, с одной стороны, и «экономикой дефицита» – с другой. Мы создали чудовищно взрывоопасную смесь – мещанский «гуляш-социализм», «общество потребления» без… предметов потребления. Выражаясь коротко (и, следовательно, научно не слишком строго), я бы сказал: СССР погубили очереди.

Вверху разложение оказалось еще более сильным: оторвавшаяся от трудящихся, не подконтрольная им номенклатура превратилась в особое сословие (наподобие феодальной аристократии), живущее замкнуто, пользующееся огромными привилегиями, управляющее страной главным образом в целях усиления своей власти, но делающее это (в силу своего бюрократизма) крайне неэффективно.

И если старшее поколение номенклатуры еще было связано какими-то коммунистическими «предрассудками», то номенклатурная молодежь средней руки (типа Гайдара и К°) выросла крайне циничной. Они мечтали поменять власть на собственность и капитал; в этом был их объективный (как особого слоя – омещанившейся номенклатуры) и субъективный интерес. Они должны были предать социализм и они его предали. Вот почему, повторю, одна из важнейших причин краха СССР и ростков социализма в нашей стране – тупик «гуляш-социализма», конформизм, мелкобуржуазность большинства населения и номенклатуры, как следствие – мелкобуржуазное вырождение последней и стремление к обмену полулегальных привилегий и узурпированной власти на реальные собственность и капитал.

Итак, в СССР недооценили глубины мелкобуржуазного гниения как большинства населения, так и верхушки Советского государства и Коммунистической партии. Почему так сложилась ситуация в СССР – это очень сложный вопрос. Я попытаюсь ниже ответить на него, предложив гипотезу «мутантного социализма», развиваемую в книге. Сейчас же подчеркну: перед Вами стоит сложнейшая (и, похоже, вполне осознаваемая) проблема, напоминающая ту, что возникла перед СССР в период НЭПа, когда в довольно-таки отсталой, бедной стране и в условиях международной изоляции надо было идти к социализму. Проблема эта коротко состоит в следующем: как допустить объективно необходимое развитие рынка (и, следовательно, социальной поляризации, товарного фетишизма, стремления населения к частной собственности и утилитарному потреблению), обеспечить при этом профессиональное, эффективное управление (везде – в отеле, на предприятии, в государстве) и развивать социализм, т. е. общество, устремленное к социальному равенству (но не уравниловке) и народному самоуправлению?

Мы эту проблему решить не смогли: сначала НЭП выродился в сталинщину; потом брежневский застой обернулся ельцинщиной.

Едва ли не наиболее острые противоречия советской системы сложились в сферах социально-политической жизни.

Начнем с внутренней политики (и это будет шестой блок проблем). Обычно считают, что здесь никаких достижений в СССР не было, но не все так просто. В первое десятилетие в нашей стране существовали очень интересные ростки новой демократической политической системы. Именно в нашей стране возникли Советы трудящихся, Советы граждан как новая форма демократии. Они возникли «снизу», были созданы простыми крестьянами, рабочими и солдатами. Символично, что у Вас в Венесуэле такие же Советы стали создаваться также «снизу» такими же простыми людьми.

Второй очень интересный опыт – попытка создания мощного контрольного органа (ЦКК-РКИ), соединяющая деятельность рабочих и крестьян с одной стороны с деятельностью членов партий – с другой. Причем там были соединены государственный и партийный контроль. Создание такого открытого, избираемого «снизу», органа, способного контролировать любого государственного деятеля – это очень важная инициатива.

Но, к сожалению, это были только ростки, а политическая система в целом быстро стала тоталитарной, недемократичной. Выборы были формальностью (мы выбирали из одного кандидата). Свободы слова не было вообще. Правящей и единственной партией была КПСС, причем, власть принадлежала даже не партии, а ее верхушке. В результате жесткий политический диктат запрещал любую оппозиционную деятельность. Все, пытавшиеся критиковать действия властей, подвергались репрессиям, их сажали в тюрьмы, расстреливали, в более позднюю эпоху – объявляли сумасшедшими. Эта система стала важнейшей причиной постепенно накопившегося отчуждения власти от граждан, что породило недоверие к власти, недовольство ей, стремление граждан (особенно культурной части общества) к радикальному изменению политической системы.

Отсюда шестой урок. Социализм может создаваться только по мере развития демократии, продвижения вперед по сравнению с капитализмом в этой области, усиления базовой низовой демократии. Любое сужение демократии есть подрыв социализма. (При этом, замечу, не надо идеализировать демократию США или современной буржуазной России: там экономическая власть и идейно-политическое манипулирование капитала подрывает ее основы самым решительным образом).

Есть еще одна сфера, на которую часто не обращают внимание. Это сфера политической и социальной активности граждан. В СССР был опыт огромного энтузиазма людей, которые самоотверженно строили свой новый мир. И именно эта энергия социального творчества граждан, которые своими руками совместно строили свой новый мир – мир новых заводов и университетов, прекрасной культуры и новых городов, бесплатного общедоступного образования и гарантированной занятости – была действительной основой ростков социализма в СССР и единственной серьезной основой его успехов и популярности во всем мире.

Но как всегда была и оборотная сторона этой медали. Ею были власть номенклатуры и культ личности вождя. Что касается номенклатуры, то это был особый слой партийных, государственных и др. руководителей, который воспроизводился и был относительно закрытым. Попав в круг номенклатурных «начальников», вы в нем уже оставались надолго (за исключением периода сталинских репрессий). Так, если какой-то начальник в министерстве легкой промышленности плохо им руководил, то его переводили руководить министерством культуры; если он не справлялся и с этим, то его в качестве «наказания» отправляли послом в какую-нибудь теплую страну… Каждый начальник тянул за собой шлейф родственников и знакомых, его дети принимались по блату в привилегированные университеты и в дальнейшем занимали номенклатурные посты. Номенклатура имела закрытое распределители, в которых всегда были качественные дешевые товары, шикарные дома, служебные машины и т. п. привилегии.

Этот слой воспроизводил сам себя и был неподконтролен никому и ни от кого не зависел. На верхушке этой номенклатуры был вождь, и она воспроизводила его культ личности. Культ личности вождя был выгоден номенклатуре: за популярностью действительно пользовавшегося доверием масс лидера она скрывала свою власть, отсекая вождя от народа и концентрируя в своих руках всю полноту власти. Впрочем, такой вождь как Сталин, сам воспроизводил это отчуждение государства и партийной верхушки от граждан.

Этот культ в СССР возник не сразу и не сразу стал столь негативным явлением. Началось все с того, что в начале революции действительно много людей верило Ленину, который талантливо вел страну к новому обществу. Затем ему на смену пришел Сталин, который объявил себя наследником Ленина, и стал опираться на возникающий слой номенклатуры, а не на растущее снизу, демократически организованное творчество народа. В результате блок вождя и номенклатуры стал ассоциировать все достижения страны с личностью вождя. В глазах людей критика Сталина стала критикой строительства социализма. Объявлялось, что любая критика вождя есть подрыв социализма в очень тяжелых условиях внешнего враждебного окружения (а окружение действительно было крайне враждебным). Сначала оппозиции просто затыкали рты, а потом стали убивать всех инакомыслящих.

Я хочу подчеркнуть: власть номенклатуры и культ личности есть прямая угроза и один из страшнейших врагов социалистического строительства.

Позволю себе сформулировать своего рода социальный закон. Чем больше выдыхается энтузиазм, чем меньше энергия социального творчества, тем сильнее власть номенклатуры и угроза культа личности, тем быстрее чахнут ростки социализма.

Следствием возрастания власти номенклатуры является стремление ее перейти в класс капиталистов. По мере того, как номенклатура превращается в господствующую социальную силу, у нее возникает стремление к смене формы своего господства, к замене политической власти и скрытых привилегий на собственность и капитал. Отсюда интенции номенклатуры предать дело строительства социализма как только для нее это станет выгодно, а энергия социалистического строительства трудящихся иссякнет.

Единственная альтернатива этому – реальное самоуправление и низовая демократия в стране, реальный контроль «снизу» за чиновниками и партийными вождями, абсолютная прозрачность финансовой и других сторон деятельности чиновников. Высокопоставленный чиновник может получать в 5-10 раз больше, чем учитель, но он должен жить открыто, так, чтобы любой гражданин мог видеть, как живет начальник и его семья, сколько они получают, на что тратят деньги и т. п.

Седьмая сфера – внешнеполитические проблемы. Большим достижением СССР было то, что наша страна была одной из самых влиятельных в мире. И это было не только потому, что у нас была огромная армия и термоядерные бомбы. Основой влияния СССР в лучшие годы его существования был огромный авторитет наших науки, культуры, образования, авторитет идей социализма.

Но, как всегда, была и обратная сторона. По отношению к своим иностранным союзникам советские руководители вели себя как начальники-бюрократы, стараясь их подчинить. Будете следовать нашим приказам – поможем, не будете – не поможем. В результате мы всех наших настоящих друзей – социалистов, коммунистов, социальные движения – превратили в наших врагов. Не простили нам они в своем большинстве и таких акций как вторжение в Чехословакию в 1968 г., преследование инакомыслящих внутри страны и т. п.

Вторая негативная сторона – это закрытость нашей страны. Наши граждане не могли нормально поехать за рубеж, не было открытых контактов, очень малы были возможности прямого культурного обмена.

Наконец, наша страна включилась в гонку вооружений и создала гигантский военно-промышленный комплекс. Нам надо было обороняться, но мы перешли все разумные границы. В СССР был создан такой термоядерный потенциал, что если бы его взорвали на территории СССР, то результат был бы таким же, как если бы мы его взорвали на территории противника – уничтожение человечества. Кстати, в США сейчас имеют еще больший термоядерный потенциал. И это «естественно»: ведь с бен Ладеном можно бороться только с помощью термоядерного оружия и подводных лодок…

Отсюда седьмой урок. Социализм будущего должен быть открытым. Страны, идущие по социалистическому пути, должны быть открыты для диалога с новыми социальными движениями, альтерглоба-листским движением и общественными организациями, демократическими социалистическими и коммунистическими партиями. Закрытость, какими бы благими намерениями она не оправдывалась, приведет к вырождению и коллапсу.

Подытожим. В СССР мы не там, где следует, искали основы успехов социализма, связывая их с государственной собственностью, государственным планированием, властью верхушки правящей партии. Между тем, в СССР, по сути, оказались задушены действительные основы социализма: живое творчество народа (теоретически я бы это назвал ассоциированным социальным творчеством), и базисная (низовая) демократия, развивающаяся в самоуправление. Не безвластие и анархия, не диктатура номенклатуры и идеологический тоталитаризм, а самоорганизация снизу и народовластие – вот ключ к победе социализма.

Если широкие слои граждан на деле постоянно участвуют в учете, контроле, принятии решений на всех уровнях Сот бригады и поселка до страны в целом), включены в деятельность женских, профсоюзных, образовательных и т. п. организаций, то они практически почувствуют себя хозяевами своей страны, а это единственное противоядие против мелкобуржуазного вырождения.

В этой связи я не могу не подчеркнуть: да, социализм нельзя создать и сохранить исключительно при помощи энтузиазма; но без энтузиазма, созидательного оптимизма большинства трудящихся, их наполненности веселой жизнерадостной энергией социального новаторства (строительства городов и создания новых форм общественной жизни, массового включения в культуру и науку) социализм не может ни рождаться, ни жить.

Если этот оптимизм в обществе есть, социалистические тенденции в нем не победит никто. Если эта энергия угасает – социализм захиреет даже в благоприятных условиях.

Более того, включение в совместное сотворение своей жизни (причем особенно важно – в открытых добровольных ассоциациях, а не бюрократически формально, как это зачастую бывало в СССР) пробуждает в человеке тягу к подлинной культуре, образованию, рождает отторжение массовой культуры.

В этой связи замечу очень важный, но часто забываемый аспект: массовая культура – это один из самых опасных врагов социализма. При этом, однако, не следует повторять наших ошибок: ее нельзя запрещать; ее можно лишь выдавливать путем (1) формирования в народе потребности в подлинной культуре – через включение в управление ит. п.; (2) общественно-государственной поддержки подлинной культуры; (3) с помощью особо заботливого отношения к любым талантам (которые надо холить и лелеять как важнейшее общенациональное достояние).

Базисная демократия и самоуправление, контроль и учет снизу, отсутствие привилегий и льгот у руководства партии и государства, абсолютная прозрачность их финансовых потоков и открытость жизни (когда жена министра ходит в магазин, так же, как и «рядовые» граждане, а соседи министерской семьи знают, что она живет может быть в несколько – но не в сто! – раз лучше, чем семья рабочего или учителя) – это абсолютно необходимое (но не единственное) условие, с помощью которого удастся предотвратить отрыв власти от народа, а также избежать предательства властью дела строительства социализма.

Наконец, только ассоциированное социальное творчество (возможность самореализации в большом, демократически и добровольно организованном деле, требующем к тому же высокого культурного уровня и дающем общенародное уважение) позволит создать у молодежи заинтересованность в осуществлении социалистических преобразований, сформировать иммунитет против потребительства и накопительства.

Однако потребительски-паразитические тенденции неизбежны в любой стране, где начинаются проекты движения в социалистическом направлении, и они не дают нам успокоиться, серьезно пробле-матизируют вопрос о судьбах живого творчества народа и подлинной демократии.

А теперь о самом главном – о духовной жизни человека. Здесь противоречия СССР были не менее глубоки, чем во всех других областях.

Начнем с восьмой сферы – идеологии. Одним из важнейших достижений нашей страны стало то, что социалистические идеи охватили весь мир и показали: в них есть много действительно прогрессивного, серьезного, талантливого.

И в то же время, в нашей стране отсутствовала гласность, а коммунистическая идеология насаждалась во многом политическими административными методами. В результате возникла страна лжи. К концу 70-х годов XX века, в эпоху застоя мы на партийных собраниях, на официальных мероприятиях клялись в верности партии и говорили, что мечтаем о коммунизме, а друг другу рассказывали анекдоты о тупых руководителях КПСС и мечтали купить у спекулянта американские джинсы. Не все. Но едва ли не большинство. Я позволю себе сформулировать восьмой урок. Социализм не может жить без социалистической идеологии, но развивать ее можно исключительно в открытом диалоге, в диалоге как со сторонниками социализма, так и с противниками социализма, исключительно в атмосфере гласности. Попытка насаждения социалистической идеологии путем затыкания рта оппонентам приводит ко лжи и вырождению.

Девятая сфера – образование, включая не только обучение, но и воспитание. Эту сферу я выделяю особо, так как она играет главную роль в становлении социализма XXI века – социализма, адекватного вызовам «общества знаний».

В СССР все образование было не просто бесплатным, но и общедоступным. Это касалось и школ, и профессионально-технического, и высшего образования. Для действительно равного доступа представителей всех социальных страт к образованию были найдены многие позитивные решения. Среди них: вечерние школы для рабочих и крестьян, не сумевших получить полное среднее образование. Подготовительные курсы для поступления в вузы для работающей молодежи с последующим зачислением в вуз без экзамена в случае успешного окончания курсов. Стипендия для студентов, по сути бесплатное общежитие, очень дешевое питание и мн. др.

Кроме того, в СССР повсеместно существовали так называемые «дома пионеров», где дети могли опять же бесплатно заниматься в десятках самых разнообразных кружков (от литературных до технических), бесплатные музыкальные и спортивные школы и т. п.

Что касается воспитания, то весьма позитивным был опыт общественной организации детей 10–14 лет – пионеров. Включение мальчиков и девочек в общественную работу, школьное самоуправление, идейные дискуссии – все это давало весьма и весьма позитивные результаты.

Пожалуй, что уникальным был и советский опыт самоуправляющихся учебно-производственных коммун подростков, где они вместе с педагогами создавали свои «республики». Особенно известен в этом отношении опыт коммуны Макаренко, в которой были собраны подростки со сложным, в том числе уголовным прошлым и из которой вышли сотни замечательных, известных людей.

Безусловно, бюрократическая атмосфера и власть номенклатуры давали себя знать и в сфере образования, где чиновники зачастую душили инициативы педагогов и молодежи, где хватало формализма и идеологического диктата, но в целом в сфере образования социализм проявил свой потенциал (даже при всех недостатках СССР) едва ли не самым лучшим образом. И это не случайно: образование, наука и культура – это те области, которые могут и должны получать в условиях социализма приоритетное значение – таков девятый урок СССР.

Десятая сфера – наука и культура. Здесь у нас были действительно огромные достижения.

Наша наука, особенно фундаментальная, была одной из лучших в мире. И этот опыт показал, что для науки общественные механизмы организации, финансирования, развития адекватны более, чем частные. Вопреки существовавшему и здесь бюрократическому диктату мы смогли очень много добиться в этой сфере.

Что касается культуры, то она была, во-первых, преимущественно высокой. У нас миллионными тиражами издавалась отечественная и иностранная классическая литература. Англичане признали лучшей экранизацией «Гамлета» советский фильм, по их же признанию лучшая экранизация произведений о Шерлоке Холмсе – это советская экранизация.

Во-вторых, она была общедоступна. В стране везде – от столицы до деревни, на каждом заводе и в каждой школе были бесплатные библиотеки с очень хорошим подбором книг и журналов, с искренними, внимательными в своем большинстве библиотекарями. Один из величайших пианистов мира Святослав Рихтер регулярно на своем автомобиле объезжал десятки периферийных городов и сел, давал концерты в сельских клубах и цехах и это было скорее правилом, чем исключением для нашей культурной жизни. Рабочие, крестьяне, молодежь рвались на его концерты. У нас в стране были многие тысячи самодеятельных театров, которые ставили и классику, и современные пьесы. Поэтические вечера проводились на стадионах…

В-третьих, эта культура была интернациональной. Мы зачитывались Нерудой, Борхесом, Хемингуэем, Экзюпери…

Что касается недостатков, то одним из самых острых была идеологизация культуры и попытка вождей руководить культурой бюрократическими методами.

Одновременно хочу сказать, что другим врагом культуры является рынок и порождаемая им массовая культура. Массовая культура – это не просто низкий уровень культуры, это враг социалистической культурной жизни. Но при этом массовую культуру нельзя запрещать. В СССР пытались запрещать масс-культуру, рок-музыку и т. п. В результате мы получили обратный результат: «запретный плод» оказался сладок.

Отсюда десятый урок, опять же в четырех частях.

Во-первых, Не допускать бюрократическую идеологизацию культуры, но при этом помнить, что не только идеологизация культуры, но и масс-культура – это враги развития социализма. И еще раз повторю: запрещать масс-культуру нельзя, но вытеснять ее путем поддержки подлинной культуры необходимо.

Во-вторых, для социализма принципиально важно холить и лелеять таланты, интеллигентных и культурных людей. Один талантливый поэт, художник или музыкант может сделать для строительства социализма больше, чем тысячи активных партийных деятелей, не обладающих талантами.

Работать социалистам с деятелями культуры очень трудно. В большинстве своем они безразличны к социализму или не любят социализм. Многие из них считают себя самыми великими людьми, эгоистичны, капризны и не признают никакой дисциплины. Но если вы не будете носиться с ними как с талантами, необходимыми для социализма, то вы не построите социализм. Они будут плевать на Вас, предавать вас, но Вы должны носиться с ними, ибо без их поддержки дорогу созидания социализма не пройти.

В-третьих, принципиально важно соединить профессиональную культуру и самодеятельную культуру большинства граждан. С одной стороны, социализм в вашей стране будет развиваться в той мере, в какой ее будут любить самые талантливые люди мира и поддерживать ваши собственные профессиональные художники. С другой стороны, социализм развивается в той мере, в какой едва ли не большинство самых простых людей участвует в самых различных формах художественного творчества. В начальный период развития СССР нас любили Бернард Шоу и Ромен Роллан. С нами были Горький и Прокофьев, Маяковский и Шостакович, Эйзенштейн и Пикассо. И в то же время в СССР было множество самодеятельных театров, литературных кружков и т. д.

И последняя часть этого «урока». Социализм должен быть красивым. Если ваша жизнь во всех смыслах, начиная от того, как выглядит ваш двор, дом, завод, школа, и заканчивая тем, как выглядите вы сами, не будет красивым, за вами люди не пойдут. Вырождение социализма в нашей стране началось с того, что наши города и деревни стали серыми, грязными, противными.

Мы перестали строить красивые дома, мы перестали сажать цветы и деревья на каждом углу, и это было символом нашего вырождения. Отнеситесь к этому предельно серьезно. Для социалистов кажется главным, чтобы армия была сильной, чтобы выборы выиграть с большим преимуществом, промышленность национализировать. Это все важно, но на первом месте должны быть знание, добро и культура, красота. А это значит – Человек.

Выше я поступил как истинный профессор, наступив на горло собственному публицистически-эмоциональному стремлению передать всю боль и все то страстное желание помочь Вашим попыткам социалистического строительства, которое живет в людях с коммунистическими убеждениями в моей стране, живет у автора этой книги; я сформулировал академически-пунктально «уроки» генезиса и распада СССР. Мне еще очень и очень многое хотелось бы сказать, предостерегая друзей, чтобы они не наступили на грабли, размозжившие нам голову, но предисловие не должно быть трактатом. И все же не могу не упомянуть еще трех аспектов.

Первый – социализм нельзя построить в одной стране. Но и мировая социалистическая революция пока что не предвидится. В этих условиях у стран, идущих по социалистическому пути есть только один шанс не оказаться в изоляции – найти основы для растущей практической солидарности с теми активно действующими интернациональными сетями НПО и новых социальных движений, кому, так же как и Венесуэле, не по пути с «глобальными игроками», не по пути с НАТО, правительством США, транснациональными корпорациями. Рост и в ширь, и в глубь альтерглобалисткого движения как новой всемирной альтернативы капитализму делает возможной и необходимой солидарность стран, выбирающих социалистическую траекторию, и этих сетей. Более того, поддержка алътерглобалистскими сетями тех преобразований, что идут в Венесуэле, будет значимым фактором не только международного признания Вашей страны, не только важным гарантом вашей безопасности, но и своего рода «лакмусовой бумажкой» того, что Вы идете правильным путем и, в частности, не повторяете наших ошибок (ведь от СССР в 1970-е годы недаром отвернулось едва ли не большинство НПО, социальных движений и даже левых политических организаций мира: мы вместо народовластия и социализма все больше укрепляли авторитарный политический строй и воспроизводили «экономику дефицита»).

Второй – нельзя недооценивать опасностей национализма и расизма. Эта едва заметная в нормальных условиях зараза, молниеносно превращается в пандемию, как только ослабевает иммунитет общества и целенаправленная борьба против нее. В условиях кризиса общества мещанин молниеносно становится националистом, а то и расистом.

Третий – социализм проиграл капитализму в конце XX века, в том числе, теоретически. Не выиграв новый теоретический «матч», не дав более точного, перспективного объяснения законов нынешнего глобального мира, чем буржуазные неолиберализм и постмодернизм, не переосмыслив марксизм, диалектически (позитивно, с удержанием положительного) критикуя его, не создав теории социализма XXI века, мы будем идти вслепую, методом проб и ошибок, и проиграем.

Вот такая непростая история с противоречиями и «уроками» Советского Союза и нашими надеждами на будущее социализма…

Глава 4. Так был ли в СССР социализм?

Полемика внутри относительно недавно сформировавшейся постсоветской школы критического марксизма по проблемам методологии исследования и теории социализма во многом продолжает традиции хорошо известных международных и отечественных дебатов по различным аспектам данного проблемного поля. И в то же время она имеет свою специфику, о которой собственно и пойдет речь ниже.

Из всего круга вопросов я выделю только одну – пожалуй, наиболее значимую (естественно, с точки зрения автора): о возможности генезиса социализма на неадекватном базисе.

Поставленный выше фундаментальный вопрос о возможностях развития социализма в условиях, когда для генезиса «царства свободы» еще не вызрели достаточные предпосылки, уходит своими корнями в полемику об объективной обусловленности и социалистической природе Октябрьской революции 1917 года – полемики, начавшейся еще накануне этих исторических событий. В 2007 году, в связи с 90-летием революции, они вновь обнажили всю свою актуальность, которая оказалась вдвойне велика в контексте попыток продвижения к социализму в Венесуэле, а так же споров о возможностях социалистической эволюции Кубы, Китая, Вьетнама – стран, чей уровень развития следует отнести скорее всего к периоду неравномерного перехода к развитому индустриальному обществу. А этот уровень, как показал опыт распада СССР, скорее неадекватен для социализма…

В рамках нашей школы главным критиком, казалось бы, незыблемой в рамках прежней советской традиции тезы об Октябрьской революции как социалистической стал М. И. Воейков (с некоторой частью из них солидаризируется отчасти и А. И. Колганов)[17]. Развивая тезисы А. Грамши, Р. Люксембург, ряда представителей международного троцкистского направления и т. д., он доказывает, что по своим реальным результатам и реальным движущим силам Октябрь 1917 года был продолжением Февраля, частью единого процесса буржуазной экономической, социальной и даже технологической революции в России. Соответственно, ключевым выводом автора является положение о буржуазной (в общем и целом) природе «реального социализма».

Основные аргументы М. И. Воейкова в принципе известны: главным субъектом революционных событий не мог быть пролетариат (он был крайне малочислен в России) и он им не стал. Главные задачи, которые действительно решила революция, были буржуазными (индустриализация, урбанизация, ликвидация неграмотности и т. п.) Социально-экономические отношения, господствовавшие в СССР, трудно назвать социалистическими, ибо мера отчуждения человека от труда, его средств и результатов была в условиях этой системы едва ли не выше, чем в условиях «классического капитализма». Следовательно, делает вывод профессор М. Воейков, эта революция объективно была буржуазной. Оригинальным в данной постановке является дополнение, которое делает этот автор: акцент на недостаточности для развертывания социалистического проекта даже тех материальных условий, которые сложились в СССР в условиях т. н. «развитого социализма» – с одной стороны, выделение многих прогрессивных достижений (а не только глубочайших негативных явлений) в практике реального социализма – с другой. Последние два тезиса еще в большей мере характерны для А. И. Колганова.

С ним активно спорит Б. Ф. Славин, акцентируя внимание на социалистических слагаемых революции[18]. Это и природа партии большевиков, других левых партий, совершавших революцию, и содержание многих социально-экономических преобразований (не только национализации, но и планирования, социальных гарантий и т. п.), и новый тип человека, возникшего в результате победы этой революции, и самосознание ее субъектов и др.

С этими аргументами трудно не согласиться, но, тем не менее, они мне кажутся недостаточными. Они доказывают, прежде всего, то, что и в самой революции, и в системе, возникшей после ее свершения, были реальные ростки нового, посткапиталистического общества. Это доказать можно, и с этим, в конечном итоге, согласится если не Воейков, то Колганов.

Гораздо сложнее доказать, что действительное содержание Октябрьской революции было социалистическим. И здесь я хочу обратиться к некоторым теоретическим положениям о природе революции, высказанным выше.

Как было специально подчеркнуто в предыдущем разделе текста, главным критерием социальной революции является пробуждение к жизни массового социального творчества. И Октябрьская революция действительно стала источником такого творчества низов. Она вызвала к жизни созидание самими трудящимися новых социальных форм, несших в себе ростки (именно ростки – иного и не может быть в исходном пункте нового общества, каковым является революция) отношений нового общества.

Этот тезис, конечно же, требует подробного историко-документального обоснования, но даже исторически не слишком просвещенный исследователь знаком с примерами десятков тысяч новых форм социальной организации, созданных еще в годы Гражданской войны, а уж тем более – в 1920-е годы. Они создавались везде. В экономике ими были коммуны и реальные кооперативы, программы долгосрочного экономического развития (ГОЭЛРО) и формы всенародного учета и контроля. В политике ими стали Советы и массы новых общественных организаций и движений; по размаху форм социально-политической и иной самодеятельности (того, что ныне называется «grass-roots democracy») СССР первых 10 лет революции не знает себе равных. В общественной жизни и культуре это пробуждение к жизни миллионов «рядовых» граждан, участвовавших в ликвидации беспризорности и неграмотности, строительстве дирижаблей и спорте, создании новых художественных объединений и театров, немыслимом ни до, ни после размахе художественной самодеятельности при огромном взлете профессионального искусства…

Да, все это было сопряжено и с многоукладностью нэповской экономики, и с растущей бюрократизацией политической системы и т. п. Да, все это социальное творчество базировалось на отсталых производительных силах и решало задачи, лежащие в общем и целом в рамках буржуазного горизонта (от электрификации до массовой физкультуры). Но решало оно их на основе новых, посткапиталистических форм организации. Эти формы творили новые субъекты – по-новому (ассоциации) взаимосвязанные новые (по своим ценностям и мотивам) люди. Видимым символом этого процесса стала радостноприподнятая, романтически-энтузиастическая атмосфера, бывшая не единственной, но господствующей социальной музыкой революционной эпохи.

Более того, это была атмосфера ускорения социального времени («Время – вперед!» – это не просто имя музыкального произведения, это ритм эпохи) и открытия новых пространств – Неба (повальное увлечение авиацией), Севера и т. п.

Так мы в практике первого десятилетия Октября находим еще три признака социалистической революции: романтическое сотворение ее просыпающимися к новой жизни низами; музыкальность и праздничность; ускорение социального времени, спрессованность и одновременно открытость социального пространства.

Наконец, это была и культурная революция: Октябрь дал начало новому культурному процессу, имеющему очевидно пост-капитали-стическую природу, что доказала в своих работах Л. А. Булавка[19].

Вот почему я берусь утверждать, что диалектика Октябрьской революции несводима к однозначной оценке: «буржуазная – социалистическая».

Да, она на капиталистических (подчас даже ранне-капиталистических) основаниях решала задачи, которые в принципе должна была решать капиталистическая система. Но она решала их некапиталистическими методами и вызывая к жизни не-капиталистические социальные формы, что привело, в частности, к тому, что и сами эти буржуазные задачи были решены иначе.

Если мы попытаемся проследить собственно социалистическую линию, идущую от Октября, то мы заметим, что в нашей стране если и были действительные достижения, то в деле решения задач:

• не столько буржуазной индустриализации (ориентированной прежде всего на массовое производство потребительских благ), сколько (мутантно-) социалистической научно-технической революции;

• не столько обеспечения буржуазной профессиональной грамотности, сколько (мутантно-) социалистической общей высокой культуры населения;

• не столько обеспечения буржуазной демократии (ее-то как раз и не было, и это одна из важнейших причин краха СССР), сколько первых ростков более высокого низового демократизма – реального социального творчества.

Парадокс Октября и последующих лет состоял в том, что собственно буржуазные задачи-то мы решали как раз очень плохо (экономика дефицита вместо «общества потребления», технологическая отсталость вместо «более высокой производительности труда» и т. п.) Единственно, где у нас были действительные успехи, так это как раз в сферах посткапиталистичеких (отчасти даже постиндустриальных) – в обеспечении общедоступного образования высокого уровня и ориентированного на формирование разносторонне развитого человека, а не узкого специалиста; в освоении космоса и фундаментальной науке; развитии высокой культуры и обеспечении ее доступности массам…

Другой вопрос, который здесь возникает: можно ли решать по-сткапиталистические задачи, не решив собственно буржуазных и не потому ли в конечном итоге рухнул «реальный социализм», что собственно буржуазные задачи массового потребления и т. п. у нас не были решены – мы пока оставим в стороне. Нам в данном случае было важно показать другое: то, что импульс Октября вопреки сталинскому террору и брежневскому застою дал мощный (хотя и постепенно истончившийся) поток новых общественных отношений и форм деятельности, человеческих поступков, ценностей и мотив постбуржуаз-ного, социалистического типа.

Оппоненты могут возразить: это была не единственная линия Октябрьской революции.

Да, это действительно так. В ней было много и того, что характеризует как инерционность общественного развития, так и разрушительные составляющие самой революции. Низы СССР несли в себе не только начала ассоциированного социального творчества, но и родовые черты Хама. Интеллигенция частью шла в Революцию, созидая в диалоге с массами новые чудеса техники и качественно новую культуру, а частью бежала от революции. Советская власть открывала тысячи новых школ и музеев, но Гражданская война и сталинская модернизация уничтожила массу объектов и – что гораздо страшнее – субъектов культуры…

В этом реальная диалектика революции. И диалектика эта была такова, что баланс разрушения и созидания был очень подвижен и колебался, вызывая фантастические достижения и чудовищные разрушения на протяжении долгих десятилетий, пока не завершился поражением советского проекта. Но это была именно революция.

Другой вопрос, была ли это революция «против “Капитала”»[20]. Если смотреть на проблему узко политико-экономически и исходить только из одного тезиса Маркса о том, что революция происходит там, где старые производственные отношения стали тормозом развития новых, обогнавших их производительных сил, то это действительно так. Но объективно произошедшие в XX веке во многих слабо- и средне-развитых странах антикапиталистические социально-экономические и политические изменения поставили проблему возможности опережающего развития и решения в некапиталистических системах буржуазных задач (1) прогресса технологии, создания позднеиндустриального уклада и перехода к постиндустриальному и (2) обеспечения материального благосостояния на уровне «общества потребления» для значимой части граждан, профессионального образования и т. д.

Ключ к решению этой теоретической проблемы дает методология исследования диалектики взаимодействия различных слагаемых социума (в традиционной марксистской терминологии – производительных сил, производственных отношений, «надстройки») и, в частности, методология «Капитала», прежде всего, – теория формального и реального подчинения труда капиталу.

К последней мы еще вернемся, а сейчас кратко сформулируем несколько принципиально важных тезисов, касающихся названной выше методологии.

Во-первых, взаимодействие производительных сил и производственных отношений, традиционно сводимое лишь к двум аспектам («содержание и уровень развития первых определяет вторые; на определенном этапе развития производительных сил производственные отношения становятся тормозом их развития, что вызывает революцию») на самом деле много богаче. Для нашего анализа необходимо, как минимум, следующее уточнение: возможной является ситуация, в которой производственные отношения опережают развитие производительных сил, оказываются как бы «сшитым на вырост» социально-экономическим «костюмом».

В «Капитале» этот вариант раскрыт при анализе диалектики развития формального подчинения труда в реальное. Напомним, первое предполагает развитие капитала на неадекватном для него материально-техническом базисе простой кооперации и мануфактуры, основанных на использовании ручного труда, доиндустриальных технологий, где только социально-экономическая форма – капитал – подчиняет наемного работника. Реальное же подчинение труда предполагает, что капитал развивается на адекватном для него индустриальном базисе и не только определенное производственное отношение – капитал, – но и само содержание труда, господство системы машин над работником, превращенным в частичный придаток машины, – обеспечивает реальное подчинение труда.

В рамках этой методологии, в частности, показано, что сформировавшиеся «на вырост» производственные отношения капитализма при благоприятных социально-политических условиях (например, в Нидерландах с XVI века) могли обеспечить опережающее развитие технологий. А при неблагоприятных (как, например, в ренессансной Италии) – не могли. Более того, при неблагоприятных условиях даже индустриальные технологии могли развиваться в феодальных или даже рабовладельческих формах (крепостные фабрики в России XIX века, использование рабского труда вплоть до настоящего времени в некоторых странах мира).

И исторический опыт (например, систематические поражения многократных попыток перехода к капитализму в доиндустриалъную эпоху), и приведенные выше теоретико-методологические соображения показывают, что для периодов генезиса новых производственных отношений на еще неадекватном материальном базисе характерны (1) возможные успешные примеры такого перехода; (2) многочисленные неуспешные примеры того же и (3) систематичность, закономерность постоянно возобновляемых попыток такого перехода.

Во-вторых, взаимодействие так называемых «базиса» и надстройки» также несводимо к однозначной детерминации второй первым. Методология анализа трансформационных процессов показывает, что для обществ, находящихся в этом состоянии, характерно резкое возрастание значения социально-политических и социо-культурных факторов, что вызвано, в частности, ослаблением базисной детерминации в условиях уже начавшегося отмирания старого способа производства и еще не завершенного генезиса нового. В силу этих причин в условиях возникновения новых общественных отношений на неадекватном материальном базисе едва ли не ключевым фактором, обусловливающим успешность или поражение этого генезиса, становится деятельного общественного социального субъекта и социо-культурные факторы.

В-третьих, генезис социализма, как мы показали выше, это прежде всего не возникновение нового способа производства, а переход к «царству свободы», и посему принципиально значимую (хотя и не главенствующую) роль в этой трансформации играют такие феномены, как массовое социальное творчество и культура (впрочем, об этом мы уже писали).

Отсюда гипотеза возможности развития при благоприятных условиях отношений формального освобождения труда на базе недостаточных для посткапиталистической системы технологических и культурных предпосылок.

В этой связи автор предлагает уточняющую основные ленинские идеи гипотезу условий, при которых возможно «достраивание» предпосылок нового общества, в условиях, когда революционный переход к его созиданию начался на неадекватной базе. К числу таких условий опережающего развития предпосылок и элементов социализма на неадекватном материальном базисе относится, как минимум, следующие.

(1) Разработка и реализация стратегии решения буржуазных задач (прежде всего – создания позднеиндустриального технологического базиса и обеспечения рационального уровня потребления населения) новыми методами и в новых социальных формах. В частности, среди таких форм должны были бы быть отношения формального освобождения труда (самоуправление, социальное творчество и новаторство работников в условиях фордистской модели организации труда: ситуация не более, но и не менее противоречивая, чем капиталистическое производство на базе ручных орудий труда в условиях простой кооперации труда или ранних мануфактур), новые формы утилитарного потребления (в СССР не были найдены действенные гуманистические альтернативы ни «обществу потребления», ни «экономике дефицита», а это едва ли не ключевые проблемы раннего социализма) и т. п.

(2) Развитие постиндустриальных технологий и сфер деятельности, адекватных вызовам нового общества, а не имитирующих процессы позднего капитализма (для социализма должны быть характерны такие постиндустриальные процессы, как развитие, прежде всего, массового высококачественного образования, здравоохранения, культуры, науки, рекреации природы и общества, трудосберегающих технологий, всех других форм креативной деятельности, развивающей человеческие качества, а не милитаризма, финансовых спекуляций и масс-культуры), причем при помощи новых социально-экономических отношений.

(3) Наличие мощной энергии социального творчества («энтузиазма»), формирующего отношения формального освобождения труда и компенсирующего недостаточное развитие материально-технических предпосылок. Социализм, конечно же, нельзя построить только на энтузиазме, но без энтузиазма, без энергии социального творчества значительной части общества социализм построить так же невозможно. Справедливость обеих тез в полной мере подтверждает опыт генезиса и краха «реального социализма».

(4) Приоритетное развитие подлинной культуры как второго (наряду с социальным творчеством) неотъемлемого слагаемого «компенсации» недостаточного развития материально-технического базиса.

(5) Использование наиболее развитых форм «старой» социально-экономической организации там, где для формирования новых нет условий в рамках смешанных общественных систем; более того, развертывание новых форм только в той мере, в какой присутствует достаточная социальная энергия для их выращивания. Существенна при этом динамика в соотношении старых и новых форм: для Китая последних десятилетий, как и СССР эпохи нэпа, характерна смешанная экономика, но между ними есть принципиальное различие: в первом случае цели стоят чисто буржуазные (рост ВНП и прогресс «державы» любыми средствами), а ростки социализма постепенно затухают, так и не успев избавиться от мутантных форм, вытесняются капиталистическими отношениями; во втором, в СССР периода нэпа, ставились социалистические задачи и наращивалось использование социалистических методов их достижения. В конечном итоге эта попытка, правда, выродилась. Но выродилась именно вследствие отхода (объективно неизбежного или вызванного субъективными причинами – это мы сейчас не рассматриваем) от названной выше стратегии.

(6) Обеспечение форм базисной демократии (строительство «социализма гражданского общества», говоря языком нового века) как абсолютно необходимое условие реализации всех названных выше процессов.

К сожалению, в СССР социальные и политические условия оказались неблагоприятны для решения задач опережающего развития, некапиталистические формы решения проблем технологического развития и роста потребления не были найдены (или были найдены лишь отчасти – в сферах образования, фундаментальной науки, культуры).

Подытожим наши размышления, введя для четкости анализа некоторые определения, суммирующие (но и несколько огрубляющие – как и всякое определение) сказанное выше.

Итак, в нашем понимании царство свободы («коммунизм») – это общественная система, лежащая преимущественно «по ту сторону материального производства» (основные виды деятельности и отношений принадлежат к пространству и времени креатосферы). В качестве материальной основы предполагает постиндустриальные технологии, основанные на преимущественно творческих функциях человека (всеобщий труд), всеобщую собственность на креатосферные блага и т. п.; цель развития – творческая деятельность и саморазвитие человека, свободное время как самоцель и мотив; добровольная работающая ассоциация как основная социальная форма.

Социализм имеет в рамках наших работ двоякое определение.

В широком смысле слова – это пространство и время трансформации царства необходимости в царство свободы.

В узком смысле слова – общество, лежащее по ту сторону капитализма и переходное к царству свободы (для него в этом случае должны быть характерны приоритетное развитие креатосферы; опора основной части экономики на переходных к постиндустриальным технологиях и 4–5 технологических укладах; сознательное регулирование и отмирающий рынок; вытеснение наемного труда формально свободным даже в материальном производстве; переход к всеобщей собственности на креатосферные блага; вытеснение эксплуататорских форм распределения; развитие человеческих качеств как высшая цель; базисная демократия).

При таком подходе мы можем зафиксировать, что социализм – это, во-первых, только начало движения к «царству свободы» и потому для него характерны не только приоритет креатосферы (в следующем подразделе мы еще вернемся к проблеме «коммунизм как пространство культуры»), но и развертывание посткапиталистических форм социально-экономической и общественно-политической организации.

Как таковой социализм, во-вторых, есть пространство и время преимущественно формального освобождения труда, т. е. развивается на базисе, неадекватном для «классического» состояния «царства свободы» (коммунизма). И в этом он подобен раннему капитализму, развивавшемуся преимущественно на базе до-мануфактурного и мануфактурного базиса, т. е. формального подчинения труда капиталу.

В-третьих, возникновение социализма на базе «классических» для капитализма производительных сил (индустриальное массовое производство, содержание и структура приспособлены к потребностям капитала) маловероятно и крайне проблематично. На базе производительных сил позднего капитализма этот генезис становится возможен, но как общество, возникающее на недостаточно адекватном для «царства свободы» материальном базисе, социализм оказывается неустойчив. Победа или поражение социалистических преобразований во многом зависит от уже названных выше параметров – энергии ассоциированного социального творчества и меры развития культуры, освоения ее гражданами. Существенно, что в последнем случае речь идет о развитии этих параметров не только в некоторой стране, но в человеческом сообществе в целом.

Не менее существенно и то, что, в-четвертых, в условиях такого (осуществляющегося на недостаточно развитом базисе) генезиса нового общества особенно велика угроза инволюции социального творчества в деконструктивный активизм, становящийся важным фактором акселерации и без того весьма вероятных мутаций социализма.

Возвращаясь к проблеме природы Октябрьской революции, мы можем на базе предложенной выше методологии показать, что она, как и практически каждая революция, произошла в условиях, когда налицо отнюдь не все необходимые и достаточные условия ее безболезненного совершения, но в то же время были гиперреализованы угрозы крайне реакционной, реверсивной исторической инволюции (военно-феодальной диктатуры, еще более реакционной, нежели прежняя империя).

В этом случае великая миссия и ответственность революционных сил состояла в том, чтобы суметь «достроить» недостающие элементы нового общественного здания уже в процессе революционных событий.

И в этом смысле надо отдать должное смелости и ответственности «ленинской гвардии», решившейся пойти в сложнейших условиях кризиса Российской империи именно по этому пути, не предав – из-за осторожности или трусости, свойственной меньшевикам, – интересы и действия широчайших масс, поднявшихся на революцию в начале XX века во многих странах мира. Другое дело, что выдержать эту линию «достраивания» предпосылок революции после политического переворота большевикам не удалось: они потерпели поражение в борьбе… со своим Alter Ego – мутациями социализма. Впрочем, наряду с поражением и трагедией большевиков мутантный социализм был еще и их подвигом – подвигом всех тех, кто вырос из Октябрьской революции и сделал XX век эпохой борьбы за социализм в мировом масштабе.

Ну а далее работает теоретически отображенная закономерность: в той мере, в какой «достроить» предпосылки социалистической революции не удается (или объективно невозможно вследствие недостаточности предпосылок рождения нового общества), она неизбежно вырождается в контр-революцию, приводя либо к восстановлению прежней системы, либо к появлению мутантного вида нового общества, приспособленного (именно в силу этих мутаций) к неадекватным объективным и субъективным (таким, в частности, как перерождение революционных сил, «термидор») условиям.

Примеры таких мутаций – не только сталинский СССР, но и многие другие социумы, в том числе – мутантно-капиталистические монстры конца XIX – начала XX века, соединявшие в себе военно-феодальные и империалистические черты. И если в случае с СССР мы можем говорить об «опережающей» мутации, возникшей вследствие объективной тенденции Великой октябрьской социалистической революции создать новое общество «слишком рано», то в случае с буржуазными преобразованиями в Российской империи правильнее было бы говорить об «отстающей» мутации капитализма[21]. Последняя возникла в силу того, что движение к буржуазному обществу началось слишком поздно и проходило слишком медленно, искусственно тормозилось правящими классами, осуществлялось недостаточно радикальными, половинчатореформистскими методами, что и привело к рождению «военнофеодального империализма» с массовой нищетой, неграмотностью и политической диктатурой Распутиных и романовых.

Но! Еще и еще раз подчеркнем: было бы большой ошибкой считать эти мутации следствием того, что в первом случае революционеры слишком поспешили и были слишком радикальны, а во втором – были слишком слабы и нерешительны.

Диалектика объективного и субъективного в революции гораздо сложнее, и отчасти мы постарались выше показать некоторые азы этой «алгебры», дополняя в меру сил опыт и теорию великих революционеров прошлых веков.

В заключение еще раз повторю: не-свершение объективно назревшей революции чревато регрессом и жертвами гораздо большими, чем в условиях ее свершения. Да к тому же это были бы жертвы социального регресса.

Это в полной мере относится и к Октябрьской революции. Ее не-свершение в 1917 году было чревато не мирным процветанием в духе бельгийской социал-демократической «монархии» нынешней поры, а кровавой диктатурой и продолжением Мировой войны вкупе с продразверсткой, начатой отнюдь не большевиками, а временным правительством…

Глава 5. СССР как вызов будущему

Наш анализ реальных преступлений, трагедий и прорывов в будущее «реального социализма» позволяет сделать вывод: для развитию по качественно новой траектории, вставшей в повестку дня с конца XX века – траектории генезиса глобального общества знаний – общественно-экономический строй СССР оказался неадекватен. И здесь мы согласны с правыми критиками социализма.

Но мы принципиально не согласны с тем, что из тупика советской модели был лишь один выход – к российскому «капитализму юрского периода». Существовали и иные альтернативы.

Иные альтернативы существовали. Но они, однако, требовали «революции снизу» – качественной смены основ старой системы (государственно-бюрократического отчуждения). Произошло же лишь реформирование форм этого отчуждения и сделано оно было «сверху». Более того, мы еще накануне этих «реформ» показали, как и почему «шоковая терапия» будет откатом назад, вызовет к жизни «негативную конвергенцию»: соединение худших черт старой системы (бюрократизма, волюнтаризма, диспропорциональной структуры экономики) и капитализма (социальное неравенство, криминализация общественной жизни, деградация «человеческих качеств» и т. п.), что будет сопряжено с социально-экономическим спадом, институциональным хаосом и нарастанием теневой экономики, возрождением добуржуазных форм личной зависимости и насилия (криминал, коррупция, «вассалитет», «бизнес по понятиям»), при феодально-монополистической концентрации капитала и, как закономерное следствие, – угрозе восстановления авторитаризма.

Более того, развертывание всех этих трансформаций в контексте не просто неолиберальной глобализации, а новой, прото-имперской формы гегемонии крупнейших транснациональных корпораций, сращенных со сверх-государствами (США в XXI веке – это не одно из сотен государств земного шара; это прото-империя; не менее важен находящийся в кризисе, но мощный блок ЕС…) ставит вопрос: а каким может быть геополитический и геоэкономический проект, хоть в чем-то наследующий достижения СССР и во многом единой с ней Мировой социалистической системы?

Берусь утверждать, что для сложившейся сегодня в мире системы отношений гегемонии глобальных игроков Россия и ее соседи нужны исключительно как экономические пространства, на которых расположены большие сырьевые ресурсы, потенциально квалифицированная (легко обучаемая) рабочая сила, немалые рынки сбыта и… все. В той мере, в какой это утверждение справедливо, у нашей страны имеется три потенциальных сценария будущего геоэкономического и геополитического бытия.

Сценарий первый.

Белоруссия, Казахстан, Россия, Украина и Ко, ничего не изменяя в господствующих ныне в наших странах социо-политико-эконом-ических системах, пытаются создать союз примерно одинаковых по своим параметрам (сырье + устаревший, но реальный промышленный потенциал + ядерное оружие + большая территория) экономических систем. Однако при сохранении господства частно-государственных сырьевых и финансовых кланов, поддерживающих ту или иную (более или менее социальную, более или менее про-западную) форму мягкого авторитаризма с демократическими вывесками, этот сценарий возможен только в одном виде. Это может быть исключительно крайне мягкое и крайне зависимое от политической конъюнктуры во входящих в него странах объединение, имеющее главным образом пропагандистские цели (т. е. то, что мы до сих пор и имеем). С экономической точки зрения мы, будучи в основном одинаковыми, являемся скорее конкурентами, нежели сторонами, которым выгодна кооперация. Для сырьевых корпораций и сращенных с ними государственных структур, равно как и для спекулятивного финансового капитала, главный интерес состоит в том, чтобы как можно более выгодно продаваться на мировых рынках. Создать монополистический (или хотя бы олигополистический) союз экономики постсоветского пространства не могут, ибо давно уже проиграли торговые войны другим странам с аналогичным уровнем развития.

Замечу: при сохранении существующей социо-политико-эконо-мической модели можно было бы гипотетически предположить иную модель – империю, созданную на основе подчинения всех участников одному центру – то ли Москве, то ли Астане, то ли Киеву, то ли Минску… Но этот вариант, слава богу, ныне политически невозможен, иначе центром такой империи стал бы Пекин.

Сценарий второй.

Модель государственно-олигархического капитализма в наших странах сменяется на право-либеральную. В экономике происходит отказ и от формального, и от теневого государственного регулирования, рынки еще больше открываются. Достаточно понятно, что в случае реализации этого сценария (маловероятного, но возможного в некоторых из наших стран) постсоветская интеграция становится не нужна ни одному из имеющих власть экономико-политических субъектов.

Сценарий третий.

В наших странах происходит алкаемое нынешней российской державной оппозицией продвижение к белорусской модели (ее слагаемые хорошо известны: бюрократически-организованный и государственный сектор + ограниченный в своем развитии частный капитал + патерналистски-ориентированный авторитаризм). Эта модель – если не карикатура, то дружеский шарж на СССР конца 1970-х годов, только существенно более продвинутого в сторону капитализма и рынка. В этом случае возникают некоторые основания для «дружбы против»: наши страны оказываются в явном враждебном окружении господствующих в современном мире глобальных игроков и мы вновь оказываемся в том же тупике, в который вошли в поздне-брежневское время. Кратко поясню и аргументирую этот неочевидный тезис.

«Белорусская модель» при всех ее социально-привлекательных сторонах (особенно по сравнению с российским криминальноолигархическим строем) и способности продавать за рубеж не столько сырье, сколько трактора, автомобили и оборудование исторически устарела еще в 50-60-е гг. XX века. Уже тогда выигрывать (или хотя бы достойно участвовать) в мировой геоэкономической, геополитической и, главное, интеллектуальной гонке можно было, только работая на опережение в ключевых сферах прогресса: образовании, культуре, науке, высоких технологиях (уже тогда это были мирового уровня университеты и наукограды, космос и электроника, новые виды энергетики и экологически чистое производство…) Именно прорывы в этих областях позволили Советскому Союзу в середине XX века стать не только ядерной, но и научной, культурной, образовательной державой.

Повторю: в этом случае частичная реставрация СССР в рамках этого сценария теоретически возможна, но исторически регрессивна, к тому же политически крайне маловероятна.

Итак, сценарии, ориентированные то ли на (а) уход от СССР к тому или иному существующему «стандарту» социо-политико-эконо-мической организации, свойственной для капиталистических стран полупериферии (нынешняя или право-либеральная модели), то ли на (б) те или иные половинчатые попытки восстановить «рыночно-подправленный» СССР («белорусская модель»), ничего похожего на новую геополитическую и геоэкономическую интегративную систему, способную предложить реальную альтернативу нынешнему миропорядку, дать не могут.

Естественно, что у автора должен быть «туз в рукаве» – свое собственное, никому не известное и простое решение никем до него не решенной проблемы.

У автора данного текста такого «туза» нет.

Но есть изложенные выше соображения. И они позволяют показать, в каком направлении можно вести стратегический поиск новых оснований для новой интеграции России и ее новых (и старых) друзей.

В начале текста я постарался кратко обосновать вывод: Советский Союз развалился не потому, что его предал Горбачев и не потому, что иной строя, кроме капитализма, в принципе невозможен. Он распался потому, что характерная для нашей страны мутация нового со-цио-политико-экономического проекта (назовем его алым) зашла в тупик. Исчерпала свой потенциал.

Из этого тупика было три выхода.

Первый: революционный поворот назад (в нашей стране мог быть и был реализован частично и опять же в мутантном виде: вместо «классического капитализма» по Гайдару Россия получила криминально-олигархический полукапиталистический строй по Черномырдину-Путину).

Второй (реализуется в Китае): траектория государственнокапиталистического полупериферийного догоняющего развития.

Третий: революционное избавление от мутаций алого проекта. Последний оказался политически не реален и не состоялся.

Однако именно этот третий сценарий вновь и вновь встает в повестку дня как вызов будущего, бросаемый народам нашей страны и ее союзников. Точно так же, как начиная с первых побед в Северной Европе XVI–XVII веков, капиталистический проект неизбывно взывал к своему воплощению, порождая серии революций и реформ.

В нашем случае этот – алый – проект предполагает постепенное, но неуклонное продвижение к новым сферам новой интеграции новых акторов.

Что касается новых сфер развития интеграции, то, во-первых, в постсоветском пространстве традиционно сохраняются два ключевых фактора интенсивного общественного развития постиндустриальной эпохи – природа и культура. Расшифруем. Природа – это не только и не столько сырьевые ресурсы, сколько экологически чистые биогеоценозы (лес – значит воздух, вода, природные заповедники и т. п.) Культура – это, прежде всего, не масс-культура как один из наиболее быстро растущих глобальных рынков, а «человеческие качества» и сферы их развивающие и воспроизводящие: образование, наука, накопленные столетиями нормы жизнедеятельности и достижения искусства.

Именно это и есть условие формирования творчески активного человека-новатора, который единственно может стать и станет в ближайшем будущем главным источником прогресса. И точно так же как для индустриального общества главной сферой модернизации было массовое производство машин, для постиндустриального становится всеобщее «производство» человека-новатора (подчеркнем – не про-фессионала-исполнителя, а именно творчески активного субъекта создания know-how во всех областях общественной жизни: от высоких технологий для сельского хозяйства и промышленности до новых форм образования и воспитания, социальной организации и управления). Субъект, заинтересованный в такой модернизации в наших странах объективно существует: новое поколение активно тянется к образованию, причем на первых курсах вузов (пока «проза жизни» не задавит исходные мотивы) знания и способности как таковые выступают для студентов не меньшим мотивом получения образования, чем будущий доход и карьера. Следовательно, дело за «малым»: сформировать такие экономические и общественные отношения, в которых культура и талант человека, реализуемые в любой сфере общественнополезной деятельности (а не только бизнесе и финансах) гарантировали бы достойное качество жизни и общественный престиж.

Во-вторых, в нашем обществе подспудно зреет понимание того, что Родина (Россия ли, Украина ли…) все больше вползает в исторический тупик, выход из которого в принципе есть, но нынешней властью не реализуется. Большинство глухо ропщет (неявно выражая сой протест против исторически бесперспективной траектории эволюции экономики и общества) и, как всегда бывает в таких случаях неосознанности проблемы, ищет альтернативы в прошлом, выбирая простейшую траекторию ностальгии и консерватизма.

Но новое поколение нового общественного слоя реальных и потенциальных наемных рабочих массовых профессий постиндустриальной эпохи (прежде всего, учителя, врачи, инженерно-технический корпус, социальные работники и творчески-акгивная часть «традиционного» пролетариата) в силу своего «социального рефлекса», неосознанных объективных общественных интересов не принимает консервативный курс как реальную альтернативу. Оказываясь в стратегическом тупике, они уходят от проблем социальной бессмысленности жизни в мещанскую серость и/или иллюзии осмысленности и социального действия. Отсюда пандемии таких форм псевдо-творчества как рок- и спорт-фаны, или просто уход от жизни в «виртуалку», алкоголизм, наркотики; а там и самый край – массовые молодежные суициды, в том числе, среди «благополучных» детей.

Альтернативой может быть только конструктивный, новый курс, очевидно нацеленный в будущее и социально-востребованный (не обязательно властью – оппозиция здесь даже предпочтительнее).

Эта альтернатива может быть и будет (рано или поздно) привнесена во все более жаждущее ее общество той или иной социальной силой – «прогрессорами» (выражаясь языком Стругацких).

В-третьих, в наших странах все еще имеются интеллектуальные силы для того, чтобы предложить конструктивные альтернативы (именно так – в множественном числе) демократическими методами осуществляемого модернизационного проекта, выводящего наши страны на траекторию прорыва в мир креатосферы, а не просто постиндустриальное общество (здесь возможен вариант антиутопии сыто-потребительской стагнации) и уж тем более не на обочину «периферийной империйки».

Основные черты таких альтернативных проектов уже многократно прорисовывались интеллектуальным сообществом России в диалоге с нашими друзьями во многих странах мира[22].

Начнем с того, что эти альтернативы не постулируются как бла-гопожелание, а выводятся на базе широкомасштабных исследований основных тенденций развития технологий и общества, а так же тщательного анализа объективных интересов реальных «пассионарных» сил нашей страны.

Хорошо известно, что научно-обоснованная стратегическая цель (в отличие от основанной на вере утопии) является важнейшим компонентом мобилизации исполнителей долгосрочного проекта. Для наших стран такой целью, как видно из сказанного выше, является глобальное культурное (в подлинном смысле слова: включая сюда образование, науку, высокие технологии, решение природоохранных и социальных задач) лидерство. (В скобках заметим, что слово «лидерство» мало адекватно для обозначения существа этой стратегии: речь идет не о внешнем насильственном воздействии, а о стратегии и тактике очарования мира подлинной культурой, о развертывании науки, искусства, воспитания, общения, диалога с природой, самостоятельного критического освоения мира Человеком в его диалоге с другими людьми как альтернативе потребительству, масс-культуре, манипулированию).

А теперь от исторических параллелей и долгосрочных утопий вернемся к реалиям начала XXI века.

Вынося на передний план развитие таких сфер прорыва в постиндустриальное общество, как воспитание и образование, наука и высокие технологии, искусство и природоохранная деятельность, управление и социальная работа, мы должны все же конструктивно, а не образно, ответить на вопросы о производстве промышленной и сельскохозяйственной продукции, судьбах работников этих секторов, способах обеспечения конкурентоспособности нашей открытой (эту модальность мы обосновали еще в начале нашего текста) экономики в глобальной среде и социально-экономических механизмах реализации этой стратегии, а так же о том, кто и почему окажется способен и заинтересован ее реализовать.

Ответы на все эти вопросы (кроме последнего) есть. И многократно были представлены научной общественности и представителям гражданского общества.

Коротко их формула проста: реализация долгосрочных общественно-государственных стратегических программ приоритетного развития открытых миру образования, фундаментальной науки, социальных и экологических инноваций – в экономике при сокращении роли государства и усилении гражданского общества в политике.

Такова программа-минимум и она общеизвестна среди «розовых» и «алых» и в Европе, и в США, и в Латинской Америке (но, впрочем, не в наших странах).

И все же эта программа, как правило, либо вообще не воспринимается, либо воспринимается как утопия.

Почему?

Именно потому, что нет вразумительного ответа на последний вопрос, ибо только поняв, какие общественные силы способны реализовать новый проект, мы сможем уточнить и конкретные параметры последнего. Более того, новый субъект сам востребует новых разработчиков и «реализаторов» этого проекта. Подобно тому, как буржуазия вызвала из небытия к жизни таланты тысяч техников, инженеров и путешественников, новый социальный субъект вызовет к жизни таланты миллионов педагогов, ученых, художников и «садовников».

Так кто же он, этот новый субъект? Толкового ответа на этот вопрос нет прежде всего потому, что его не там ищут.

Ответ на вопрос о социально-политических силах модернизации ищут «там, где светло, а не там, где потеряли» – среди реально существующих политических элит, уповая то ли на олигархов (они уже по большому счету проиграли первый раунд и взять реванш в третьем сами по себе могут разве что в рамках «коричневого» проекта, то же, как мы показали, исторически тупикового), то ли на государственную бюрократию (она второй раунд выиграла, но переход экономики и общества к новому качеству роста не может).

Искать же надо там, где есть силы (пусть пока потенциальные), заинтересованные в переходе к новому качеству развития.

Ими, во-первых, не может быть вообще никакая элита. Общедоступное образование и культура плюс чистая природа – это ресурсы развития, в которых заинтересованы широкие творчески-активные круги общества, а не элита. И без активного включения в освоение этих ресурсов этой части общества проблема в принципе не может быть решена. Прорыв в области культуры и экологии может быть сделан только миллионами активных учителей, студентов, инженеров, врачей, «садовников» в союзе с проснувшимся и возвысившимся до защиты хотя бы своих собственных интересов рабочими материального производства.

Вот почему мы беремся утверждать, что в наших странах объективно существует возможность качественно нового модернизаци-онного проекта – открытого культурного (в единстве образования, науки, высоких технологий, искусства и экологии) лидерства на базе развития сильного гражданского общества.

Есть для этого проекта достаточные социально-политические предпосылки в современной России – это второй вопрос. Его мы в данной статье не обсуждаем.

Перед вдумчивым, идеологически не-зашоренным аналитиком скоро уже столетие стоит не только вопрос о том, почему СССР был столь противоречив и ушел в прошлое, но и его Alter Ego: почему в XX веке практически во всех странах, нелинейно и неравномерно, но непрерывно и объективно возникают интенции движения к миру, лежащему «по ту сторону» существующей модели? Почему вот уже столетие постоянно совершаются социалистические революции или иные подвижки в этом направлении (Россия, Германия, Венгрия, Китай, Испания, Вьетнам, Куба, Чили, Венесуэла…)? Почему упорно воспроизводятся организации, требующие все более активного ограничения финансовых спекуляций и производства роскоши, рабочего времени и вредных выбросов, вооружений и бюрократии?

Почему подлинная мировая культура, фундаментальная наука, гражданское общество ищут альтернативы «рыночному фундаментализму» (Дж. Сорос) и глобальной гегемонии капитала? Что это – непрерывная цепь случайностей или все же закономерность? Закономерность столь же устойчивая, сколь и поражения (вырождения) этих интенций?

Мы можем дать достаточно строгий ответ на этот вопрос-вызов. Первоначальный этап генезиса любой новой общественной системы не может не быть периодом нелинейных трансформаций, включающих не только и не столько «чистый вид» закономерного генезиса нового мира, сколько мутации первых попыток продвижения к нему в условиях минимально достаточных предпосылок, победы и поражения этих первых шагов, их вырождение и возрождение. И это, повторю, закономерность. Даже относительно простой переход от одной системы отчуждения (феодальной) к другой (капиталистической) даже в таком узком локусе социального пространства как Европа шел около 500 лет, включая:

• первые удивительно красивые (и чудовищно кровавые) «эксперименты» ренессансной Италии, где проводилось «насаждение» рынка и демократии вместо «естественного», «богоданного» неравенства сословий и абсолютизма; напомню: они закончились провалом, лишь через триста лет дав всходы в виде освободительной войны Гарибальди…

• более трех столетий продолжавшиеся и всякий раз завершавшиеся поражением крестьянские и т. п. войны в Германии и Восточной Европе, которые лишь в конце 19 столетия привели к торжеству (и то не окончательному) капитализма;

• только в середине XIX века отмененное (и то не до конца) крепостничество в России, которая предприняла едва ли 5 попыток перейти к капитализму и рынку[23], но так и не перешла полностью к капитализму даже в XX веке, оставаясь накануне 1917 года страной военно-феодального империализма…

И лишь для Великобритании да Нидерландов был характерен относительно линейный переход, который при этом «естественно» сопровождали кровавые войны-революции-огораживания-казни плюс колониальное порабощение и ограбление трети мира. И все это история генезиса новой общественной системы в маленьком ареале обитания граждан мира. А Человечество в целом до конца не перешло к капитализму даже сейчас, в XXI веке…

Почему же мы считаем, что новый, посткапиталистический мира должен рождаться линейно, быстро и без осложнений?

Может быть правомернее иной взгляд – взгляд на первый опыт продвижения к нему (СССР) как на аналог Ренессанса в его мучительных противоположностях великого взлета культуры и гуманизма, с одной стороны, мракобесной инквизиции и политического цинизма инициаторов гражданских войн по рецептам маккиавелизма – с другой[24]? Может быть спустя двести (а не двадцать – как ныне) лет после СССР люди будущего, не забывая о ГУЛАГах, будут вспоминать об этом мире как прежде всего эпохе Маяковского и Гагарина, «Броненосца Потемкина» и великих «рядовых» строителей новых городов и победителей фашизма?