СССР. Незавершенный проект

P.S. Западные левые, Советский Союз и марксизм[444]

Работа Марселя ван дер Линдена «Западный марксизм и Советский Союз» (2007) внесла крупный вклад в толкование и анализ проблем марксизма и левого движения в целом. Она охватывает обширный спектр работ как западных политических деятелей, придерживающихся левых взглядов, так и интеллектуалов, писавших об СССР, начиная с 1917 года вплоть до разрушения СССР в 1991 году и – кратко – до событий, непосредственно последовавших за разрушением СССР.

Один только лингвистический диапазон работ, охваченных рассмотрением в книге ван дер Линдена, замечателен и может вызывать восхищение – он включает в себя, помимо англоязычных работ, работы, изданные на восьми европейских языках. Это дает читателям английского издания книги (книга появилась первоначально на голландском языке) доступ к взглядам многих значимых мыслителей, пишущих на немецком, французском, норвежском, шведском, датском, нидерландском, итальянском и испанском языках.

Следует также отметить, что в книге продемонстрировано стремление к глубокому теоретическому пониманию. Ван дер Линден структурирует предмет анализа, создавая аналитические категории, которые призваны объяснить сущность Советского Союза, с целью не только проследить, но и объяснить стадии исторических трансформаций XX столетия, дать им полную оценку, связывая различные теории с основным (классическим) марксистским понятием класса и социальной структуры. Он даже пишет (в заключительной главе книги) о некоторых предварительных метатеоретических предложениях, касающихся способов соединения предположений с наблюдениями для получения выводов.

Книга ван дер Линдена являет собой редкое сочетание исторической (и филологической) глубины и сильной марксистской концептуальной основы, примененной к тематике, которая продолжала и продолжает интересовать левых в начале XXI столетия.

Следующие комментарии касаются трех проблем: проблемы определения «западного марксизма»; проблемы противостояния западных марксистских теорий с историческим материализмом Маркса, о котором говорит ван дер Линден в главе 8 («Вместо заключения») своей книги; а также некоторые дальнейшие наблюдения относительно западного марксистского наследия (особенно внимательно рассматривается присутствие «ненавязчивого постулата», позиции, разделяемой большинством).

Ван дер Линден абсолютно ясен в своих высказываниях: его объектом исследования является «несоветская или не подобная советской марксистская мысль на Западе»[445]. Выражаясь более ясно, имеется в виду марксистская мысль: (а) не соответствующая официальной советской идеологии и (б) не рассматривающая социальную структуру Советского Союза как социалистическую или развивающуюся в сторону социализма. Это – действительно примечательное изменение.

Это означает, например, что Лев Троцкий – «западный марксист» (хотя, как показывает ван дер Линден, Троцкий фактически рассматривал СССР 1930-х гг. как «развивающийся к социализму» или по крайней мере обладавший большим потенциалом развития в том направлении).

Это также означает что Морис Добб, британский марксистский экономист и экономический историк, чья книга «Советское экономическое развитие с 1917 года»[446] была оценена широким кругом общественности как оригинальное исследование предмета, не относится к числу «западных марксистов», и его работа, соответственно, не рассматривается в книге ван дер Ливдена.

Это не просто вопрос прагматического сужения предмета с целью того, чтобы держать исследование в заданных пределах. Исключение главного альтернативного полюса в дискуссиях о Советском Союзе составляет попутное замечание: в целях этого исследования Советский Союз должен просто быть рассмотрен как не социалистический (или же тенденциозно социалистический), так, чтобы фактическое позиционирование себя в политической оппозиции Советского Союзу и коммунистической партии, связанной с ним, являлось бы своеобразным «входным билетом» в дискуссию. Занимаясь поиском исторической параллели, я могу обратиться только лишь к языку американского закона Маккаррэна (McCarran Act) 1952 года. Столкнувшись с тем, что представители правительства США не сумели доказать того, что коммунистическая партия США якобы «способствовала или учила свержению американского правительства силой и насилием», в рамках закона Смита, закон Маккаррэна просто закреплял этот тезис законодательно и прямо запрещал дискуссии по этим вопросам.

Произвольное исключение одного положения относительно сущности Советского Союза – это не только несправедливо; это дает читателю книги одностороннее представление о спектре положений, которые существовали в действительности. Главное, однако, то, что это создает лишенную критики «карстовую воронку» – зону, где разделяемые ключевые предположения просто выдвигаются, но не защищаются, и это ослабляет критический анализ «западного марксизма» в целом.

Ван дер Линден видит четыре основных стадии в советском развитии XX столетия[447]: (1) первые годы СССР приблизительно до 1930 года; (2) с 1930 года по 1956 год – консолидация «сталинистского» режима до «тайной» разоблачительной речи Хрущева на XX партийном съезде; (3) относительная стабильность с середины 1950-х гг. до середины 1980-х гг., хотя и с «социальными разрывами» и «попытками реформ, которые постоянно терпели неудачу»; а также (4) кризис и упадок с 1985 г. до 1991 г. Для каждой из этих стадий «западным» (говоря более точно, «антисоветским») левым очевиден ряд основоположений.

Так, троцкисты видели (и видят) Советский Союз как выродившееся рабочее государство, в котором бюрократическая страта временно узурпировала власть. Поэтому, по их мнению, необходима политическая революция, чтобы вернуть демократию обществу рабочих, в котором рабочий класс имел бы экономическую власть над средствами производства. Ван дер Линден анализирует нюансы и отдельные уточнения в рамках этого положения, как они представлены в работах Троцкого и различных его последователей (таких, как Эрнест Ман-дель). Он отмечает неявное затруднение, вызванное острым разделением между политикой и экономикой, а равно напряженностью, возникшей на фоне очевидной стабильности и постоянства советского общества в послевоенный период. Другая широкая группа теорий рассматривает Советский Союз как капиталистическое государство, в частности, как страну государственного капитализма. Эта интерпретация имеет довольно ранние корни, но расцвет ее относится к 1940-м гг. и последующему времени – речь идет о размышлениях Раи Дунаевской и ее последователей, Тони Клифа в Великобритании и Макса Шэчтмена в США, многих теоретиков «нового класса» – таких, как Милован Джилас и Рудольф Бахро из Восточной Европы, и о более позднем маоистском направлении. Ван дер Линден делает все возможное, чтобы выделить различные взгляды, согласно которым Советский Союз интерпретировался как «капиталистический». В их центре была демонстрация государства и официальных представителей партии как основных представителей капиталистического класса страны, а строя самой страны – как «государственного капитализма» в завершенной форме.

Эта позиция достигает, возможно, финальной точки развития в работе Стивена Ресника и Ричарда Вольффа[448], для которых капитал – свободная социальная сила, которая может существовать в рамках отношений как частной, так и государственной собственности, при наличии рыночных отношений или же при их отсутствии, и в любом отношении к политической власти, и поэтому может вполне даже и совпадать с государством.

Некоторые подобные теоретики «капитализма», однако, были более чувствительны к марксистской традиции, которая, в конце концов, рассматривает капитал как отношения, появляющиеся вместе с товаром или стоимостью и поэтому имеющие определенное отношение к институту частной собственности. Гилель Тиктин, в числе других, видит капиталистический характер Советского Союза в искажениях (и даже, в определенной мере, анархии) производственных отношений в рамках государственного сектора[449].

Как полагают такие теоретики, коммуникация между иерархическими уровнями планирования была ограничена, и появилась конкуренция, хотя и в формах, отличающихся от рыночной конкуренции западного капитализма; в то время это послужило активизации репрессивных «опций» «капитализма советского стиля».

Некоторые теоретики – последователи теории «государственного капитализма» сделали большой акцент на относительной независимости предприятий, возникшей в результате реформ 1960-х гг. и последующего времени[450]. Различная степень глубины анализа центральных идей Маркса о капитализме влияла на взгляды различных направлений относительно выбора времени восстановления капитализма в СССР (если действительно капитализм существовал там не всегда) и относительно специфических особенностей советской капиталистической социальной формации.

В более поздние десятилетия XX столетия, однако, появилось и еще одно представление. Это представление о том, что Советский Союз развил «общий эксплуатационный способ» производства абсолютно нового типа. С этой точки зрения, традиционные категории (ухудшившийся социализм; государственный капитализм), походили на старые бутылки, которые, как в пословице, ломаются от любого нового вина. Появились различные теории о «бюрократически-эксплуата-торском» способе производства. Если теории «капитализма» испытывали затруднения с понятием «стоимости», то теории «бюрократии» испытывали затруднения с понятием «класса» и силились ответить на вопрос о том, как политическая элита может аккумулировать власть, если эта власть полностью базируется на ведомственной структуре и не является передаваемой, наследуемой и т. д.

Такие авторы, как Джеймс Бернэм[451], были связанны с марксистскими основами лишь в общих чертах. У них не было трудностей в разработке понятия нового управленческого класса, власть которого основывалась на монополии знаний и технической компетентности. (Подход Бернхэма был, конечно, предназначен для применения как к западным капиталистическим странам, так и к СССР). Таким марксистам, как Пол Суизи, который выдвинул понятие «бюрократическо-эксплуатационного» (bureaucratic-exploitation) способа, пришлось столкнуться с проблемой того, как же монополизация знаний может рассматриваться в качестве основы для нового типа правящего класса, когда знания неотделимы от действия (например, от труда), и развитие производительных сил стимулирует повышение уровня образования, квалификации и так далее? В любом случае, новое понятие «бю-рократическо-экспуатационного» способа производства вписалось в «модные» тенденции 1960-1970-х гг. времен эры «новых левых» в США и западной Европе, когда подобные взгляды были в изобилии (так, ряд левых и феминистских авторов предлагали даже новое понимание «домашних хозяйств»). Были же понятия «древнего», «патриархального» и других способов производства, так что «бюрократический» способ производства отлично вписывался в постоянно растущий список.

Этот очень краткий обзор исследования ван дер Линдена должен включать в себя и рассмотрение взглядов тех теоретиков, которые писали об азиатском способе производства. Как известно, Маркс в своем предисловии к работе «К критике политической экономии» (1913 [1859]) упомянул «древнюю, азиатскую, феодальную и современнобуржуазную» эпохи развития общества. В более позднее время ряд авторов – особенно Карл Виттфогель и Иосиф Ниидхэм, еще один видный британский марксист, который не попал в исследование ван дер Линдена, потому что он не использовал его работу о гидравлике в цивилизации древнего Китая для создания антисоветской интерпретации советской действительности, а разработал концепцию «восточного деспотизма» на основе централизованного управления ирригационными системами.[452]

С этой точки зрения, такое управление создало огромную бюрократию, извлекавшую излишки у непосредственных производителей, которые были, тем не менее, организованы в сельские коммуны (и не образовывали неимущих эксплуатируемых классов – в отличие от средиземноморской античности или европейского средневековья), что выводило ту цивилизацию, по меркам соответствующего времени, на передний план капиталистического развития. Виттфогель, конечно, применил эту концепцию к Советскому Союзу.

О Виттфогеле и связанных с ним мыслителях в работе ван дер Линдена говорится мало, и это делает, на мой взгляд, версию об «азиатско-советской» связи вполне убедительной. Что же соответствовало в советском опыте китайским гидравлическим системам? Что же продиктовало появление общественного труда и, следовательно, предотвратило появление рабства?

Ван дер Линден обращается к Александру Зимину и суммирует его позицию в схематической таблице[453]. Зимин считает, что азиатская форма есть «обход» основной линии развития, лежащей от примитивного бесклассового общества к классовому обществу, и советские общественные формации – это своего рода аналогичные «обходные пути» при переходе от классового общества к социализму. Я лично считаю эту общую схему очень убедительной, потому что она совпадает с моим собственным видением места и роли азиатского способа производства в общей теории способов производства[454].

Что же касается применимости таких теорий к Советскому Союзу, однако, я думаю, что многое зависит от отделения существа (субстанции) анализа от окружающих его (ее) «привходящих» элементов. По мнению практически всех аналитиков, советский опыт был детерминирован теми особыми обстоятельствами социальной, политической и технологической отсталости и изоляции, в которых состоялась большевистская революция; эти обстоятельства повлекли за собой длительный переходный период, в течение которого требовался прогресс в сторону полной бесклассовости.

Это – общая точка для широкого спектра позиций, в том числе и тех позиций, которые видят Советский Союз «развивавшимся в направлении социализма» (и были поэтому исключены ван дер Линде-ном из своего рассмотрения).

Рассматривая позицию Зимина, который считает, что путь Советского Союза – это своего рода «обходной, боковой» путь развития на пути к социалистическому (бесклассовому) обществу, можно увидеть взаимосвязь с отличной аналогией, выдвинутой Саймоном Моху-ном[455]. Маркс различал формальную и реальную категоризацию труда капиталом. Первая включает в себя формы наемного труда и правового отделения работника от средств производства, а вторая – дальнейшее развитие, требующее также развития производительных сил до точки, в которой истинное подчинение работника становится возможным (при переходе от мануфактур к машинному производству), и капиталистическая эксплуатация устанавливается таким образом как неотъемлемая черта общества. Так Мохун проводит параллель.

В советском опыте есть формальное воссоединение – ‘formal reunion’ (термин мой), противоположное историческому отрыву работника от средств производства, являющееся предварительным условием последующего реального воссоединения. Как отмечает Мохун[456], процесс труда создает единство между трудящимися (коллективным работником) и национализированными средствами производства, но это единство составляет лишь формальное подчинение средств производства труду, так как средства производства существуют только в том виде, в каком они были разработаны в рамках капиталистических отношений, а капиталистические технологии содержат в себе по существу встроенный авторитарный характер, который основывается на приоритете категоризации труда и капитала.

Это кажется глубоким, и даже очевидным – как только обращаешь на это внимание. И опять же, исторический взгляд на такого рода социалистическое развитие, восприятие его как длительного исторического процесса совместимы не только с марксовой «Критикой Готской программы»[457], но также и с «официальной» советской позицией и позицией раннего троцкизма, которые видят в СССР линию развития именно социализма, а не «в направлении» социализма (когда этот термин лишен какой-либо романтической или исторической коннотации).

В работах авторов, которые рассматриваются ван дер Линденом, есть гораздо больше теоретического разнообразия и вкуса, и примеров тому слишком много, чтобы приводить их здесь. Есть, например, теории, которые сопротивляются любым попыткам классифицировать советские правящие элиты как класс или слой, рассматривая его как более «бесформенный» объект, и даже отвергают такие ключевые понятия, как «способ производства», при описании советской действительности. Постмодернистские настроения в последние десятилетия оставили свой след и в рассматриваемой нами дискуссии (как и везде).

Глава 8 книги ван дер Линдена «Западный марксизм и Советский Союз», озаглавленная «Вместо заключения», представляется слишком скромной и краткой. Из нее, как и из работы ван дер Линде-на в целом, можно выделить «большую тройку» суждений об СССР – (1) выродившееся рабочее государство, (2) государственный капитализм, (3) бюрократический коллективизм. И все это сочетается с рассуждениями об азиатской детерминанте или обходном пути развития. Возникает вопрос: что мы должны получить в результате изучения этих сумбурных интерпретаций?

С учетом замечательной способности автора обращать внимание на нюансы и различия в развитии учений возникает множество резюмирующих оценок. Каждое из учений подвергается, как минимум, попыткам критики – базирующейся, однако, на тех строгих научных основах, каковые существуют в историческом материализме и политической экономии. Я не могу не упомянуть, что я сделал свой шаг в этом направлении, по крайней мере применительно к государственному капитализму и «бюрократическому» варианту, в статье[458], которая была переиздана в различных политических журналах, но не приведена в качестве примера ван дер Линденом, так как она не вписалась в его собственные критерии включения работ в рассмотрение. Мнение о том, что Советский Союз был капиталистическим, основано на поверхностном понимании теории Маркса, в которой капитализм «представляет собой единство нескольких “моментов”»[459]. Так, на основе наблюдения о том, что наемный труд в Советском Союзе существовал, делается вывод, что СССР был «капиталистическим», при игнорировании не менее важных моментов товарных отношений и конкуренции.

Ван дер Линден по существу (и, на мой взгляд, правильно) цитирует точку зрения Маркса о производстве товаров в качестве «общих предпосылок капиталистического способа производства» и «обобщения товарного производства <…> у капиталистов». Капитализм, по теории Маркса, имеет богатую специфику и потому многочисленные определения. Некоторые теоретики капитализма (например, Ресник и Вольфф), попытавшись по сути обеднить теорию Маркса, пошли в обратном направлении. Они относятся к «капиталу» как бестелесной силе, действующей среди произвольно выбранных исторических понятий – таких, как частная собственность (в противодействие государственной), наемный труд (или его отсутствие), рынок (или плановая экономика). Эта точка зрения также игнорирует капиталистический характер технологии (о чем мы писали выше), те политические и правовые учреждения, которые обеспечивают воспроизводство всей совокупности капиталистических социальных отношений. Совокупность эта, согласно таким взглядам, сводится к эссенциализму (эта ироническая характеристика – моя, не ван дер Линдена), то есть отделению сущности капитала от его конкретного определения, что по сути означает капитуляцию перед буржуазными представлениями, в которых категория капитала деисторизирована и оказывается вечной.

В качестве альтернативы лучше всего представлены у ван дер Линдена теоретики Тони Клифф (Cliff) и Чарльз Беттлехайм (Bettleheim), которые предприняли попытку сохранить всеобъемлющие марксистские категории капитала и класса и находить эти категории в советской действительности. Так что если мы говорим о советской буржуазии, должно быть показано, что имеет место ее участие в нерегулируемой конкуренции. Где эту конкуренцию можно найти? Если в гонке вооружений (по Клиффу), то это почти слишком надуманно, чтобы заслуживать серьезного рассмотрения. Если в интерпретации советского предприятия как отдельной единицы капитала (по Беттлехайму), то это, как отмечает ван дер Линден, противоречит реальности, так как предприятия в СССР явно были частью иерархического планирования, в котором все важные решения (по ценам, заработной плате, ассортименту продукции) никогда не находились под их, предприятий, индивидуальным контролем. Ван дер Линден делает вывод: «<…> ни одной теории государственного капитализма, остававшейся ортодоксально марксисткой, не удалось соответствовать имеющимся фактам»[460].

Позиция «выродившегося рабочего государства» оказывается не лучше. Общество, в котором власть рабочих в каком-то смысле и существует в сфере производства, но в котором паразитирующий бюрократический слой сформировался на уровне распределения, должно быть чрезвычайно временным и непрочным. Все, что необходимо сделать – это прийти к пониманию, что любое рабочее (например, послекапи-талистическое) государство (не говоря уже о государстве, появившемся на свет в условиях технической и социальной отсталости) сталкивается с беспрецедентными внешними агрессиями и ограничениями, и такому государству придется постоянно бороться за усовершенствование демократии и соединение бюрократических и авторитарных тенденций, унаследованных от капитализма (там, где эти тенденции, в конце концов, являются функциональными, а не дисфункциональными); этот процесс также включает в себя борьбу за превращение формальной категоризации труда в реальную (см. взгляды Мохуна). Однако в этом случае Советский Союз надо будет признать социалистическим государством. Но сейчас мы говорим о позициях западного марксистского спектра в тех пределах, которые являются допустимыми для ван дер Линдена. Основная проблема для троцкистской традиции в осмыслении Советского Союза, по мнению ван дер Линдена – это жесткое разделение экономического и политического. Такое разделение, по мнению ван дер Линдена, логически приемлемо, но я не уверен, что это приемлемо в качестве хорошей социальной теории, В частности, оно неудачно в применении к СССР: «<…> Именно в плановой экономике политическая и экономическая власть не может быть отделена. Тот, кто сформировал план и руководил осуществлением плана, обладал политической властью, а также очевидно, что он управлял экономикой»[461].

Это приводит к новому, до сих пор нигде не встречавшемуся, «бюрократическому» способу общественного производства. Здесь решение ван дер Линдена категорично: «<…> теория в целом не вписывается в рамки марксистской»[462]. Попытки обеспечить новый бюрократический (не капиталистический) правящий класс экономической основой сталкиваются с фактами отсутствия заметного экономического базиса (например, на предприятии) для политической власти управленческого слоя в Советском Союзе, который пришел к власти четко политическим способом. Но если просто утверждать, что здесь мы имеем какой-то новый правящий класс, который сложился после приобретения политической власти, произвол такого рода рационализации постфактум и его отход от всех основ марксистской теории становится очевидным. Постулат о «Новом классе» в значительной мере мистифицировал любую попытку объяснения классовых формаций, что положило конец марксистскому проекту в целом, и некоторые теоретики в этой сфере (например, Бернэм, Джилас) либо отказались от марксизма как объясняющей теории, либо же и изначально никогда полностью не следовали этой теории.

Так что же остается? Вот что пишет ван дер Линден: «В свете этого становится совершенно ясно, что советское общество вряд ли может быть объяснено с позиции ортодоксально-марксистских терминов. Если принимается, что СССР не был коммунистическим в марксистском смысле, анализ становится почти невозможным: какие же категории должны быть использованы для анализа общества, в котором угнетение и эксплуатация существуют, но в котором нет правящего класса в строгом смысле слова (будь то рабочий класс, буржуазия, или коллективная бюрократия) и в котором, вследствие этого, не может быть выявлено никакой логической, социальной, а равно экономической динамики?»[463]

Казалось бы, «на этом рукопись обрывается». Но, на самом деле, это не совсем так. Ван дер Линден далее, в заключительной мета-теоретической части своей работы, перечислил одиннадцать «суб-теоретических тем и топосов» с целью выявить некоторые типичные цепи рассуждений, связи, принципы, наблюдения, а также основные политические обязательства, что способствует серьезному анализу советского опыта. Мы не будем заниматься этим подробнее здесь; единственное, что необходимо отметить, это то, что эти «суб-теоретические темы и топосы» не изменяют общего заключения ван дер Линдена, приведенного выше, и не противоречат ему.

Примечательным, однако, является то, что ван дер Линден никогда не выходит за пределы основных ограничений своего предмета, воплощенных в словах: «если принимать, что СССР не был коммунистическим в марксистском смысле». Мы можем предположить, что слово «коммунистический» здесь используется в первоначальном значении, которое подразумевал Маркс, то есть как название способа производства, который сменяет капитализм, и что СССР, по ван дер Линдену, если и мог бы быть коммунистическим, то только в смысле низшей фазы марксистского коммунизма – длительного периода эволюционного перехода, основанного на успешной пролетарской революции и установлении власти трудящихся, но в котором ключевые элементы производственных сил и отношений, унаследованных от капитализма, остаются. К ним относятся: формы наемного труда, деньги и цены; стратификация рабочей силы и дифференциация доходов в соответствии с количеством и качеством труда, до сих пор остающиеся различия между умственным и физическим трудом, между городом и сельской местностью; формы и уровни сознания, отражающие всю историю капиталистической гегемонии, и, наконец, производительные силы с «встроенным авторитарным характером» (см., опять же, Мохуна), который должен быть преодолен, как только реальная социалистическая категоризация средств производства будет достигнута.

Эту низшую фазу коммунизма стали называть «социализмом» в XX веке. Ван дер Линден в своем заключении утверждает, что марксизм и историческая действительность несовместимы до тех пор, пока категорически отвергается возможность того, что Советский Союз был социалистическим. Однако же обратный этому «ненавязчивый постулат» очевидно прослеживается во всей книге ван дер Линдена, а равно в трудах почти всех ее «действующих лиц», которые не углубляются в исследования и принимают без возражений предположение о том, что рабочий класс в СССР (либо с самого начала, либо с какого-то важного момента времени) был отделен от средств производства и от политической власти и, следовательно, угнетался и эксплуатировался.

Это становится почти что вопросом веры – основывать свои рассуждения на этом предположении. Ставя это предположение под вопрос, можно почувствовать, как накаляется теоретическая обстановка в данной конкретной ситуации. Но на чем на самом деле основано это предположение?

Советская бюрократия, что всеобще признано, была сформирована почти полностью из рабочей и трудовой интеллигенции. Подавляющее большинство ключевых руководителей как в коммунистической партии, министерствах и плановых органах, так и на уровне самих предприятий, даже в конце 1970-х и в 1980-х гг., были по происхождению рабочими из промышленности и сельского хозяйства, и были выходцами из рабочих семей и общин. В отличие от концепции нового правящего класса (концепции Бернэма – Джиласа) на основе монополии образовательных средств, характерным фактом советского высшего образования является возросшая степень распространения и поощрения доступа к нему, что засвидетельствовано многими и не противоречит источникам, на которые опирается автор. Таким образом, основа правящего класса в виде внутренней идентификации, отделения и последующего сплочения в социально высший класс в Советском Союзе, судя по всему, отсутствовала.

А что же насчет контроля над средствами производства на рабочем уровне? Здесь армия «западных марксистских» исследователей СССР всех мастей упускает важный массив данных, необходимый для формирования конкретных выводов. Советский Союз создал, начиная примерно с 1930 года, настолько массивную контрольную сеть, с настолько выраженным дублированием усилий и неэффективным использованием времени, что она часто подвергается критике как «внутренними», так и «внешними» по отношению к СССР исследователями.

Эта сеть включала в себя следующие структуры: постоянные производственные совещания предприятий, инспекционные группы по здравоохранению и безопасности, профсоюзные комитеты и комиссии разного рода, комиссии при местных и региональных (областных, республиканских и т. д.) Советах. Рабочие, конечно, также на различных уровнях принимали участие в деятельности коммунистических партийных организаций, и в деятельности намного более многочисленного комсомола (под «молодежью» в СССР понимали людей, которых мы бы отнесли к людям «среднего возраста», так что это было одной из главных причин, обусловивших многочисленность участия). Формат данной статьи не предполагает детального обсуждения этой точки зрения; скажу лишь о том, что эта информация является еще одним неисследованным препятствием на пути возможности методологического применения ван-дер-Линденовского «ненавязчивого постулата».

Ряд авторов, о которых идет речь в работе ван дер Линдена, декларировал, что труд в СССР был в сущности рабским, мотивируя это тем, что в СССР был только один работодатель (государство), из чего делался вывод, что рабочие «принуждались» и не были «свободными», в отличие от капиталистического общества[464]. Здесь «западные марксисты» объединяются с Милтоном Фридманом! Опять же: те, кто знаком с литературой по труду в Советском Союзе, знает, что рабочие могли свободно менять место работы, переходя от одного предприятия к другому.

В самом деле, есть много экономических и социологических исследований, которые часто указывали на проблему высокого уровня текучести рабочей силы, которая была в СССР более серьезной, чем в большинстве капиталистических стран. Отсутствие значительной безработицы в Советском Союзе и значительное влияние рабочих в лице профсоюзов поддерживали «стоимость потери работы» на низком уровне.

Именно этот фактор подчеркивает Маркс в своих рассуждениях об огромном резерве армии безработных, которая образуется в капиталистических условиях, однако этот аргумент не используется западными марксистами в критике Советского Союза. Советское государство не являлось унитарным предприятием, и советские работники не имели опыта «единого работодателя». Они также имели важный ресурс, на который они опирались в выборе занятости – политическую культуру, которая защищала их права на труд и являлась подлинным «сообществом социальной защиты». Все это должно было быть учтено в анализе «западными марксистами» имевшего место, по их мнению, отделения рабочих от средств производства и их последующего угнетения вследствие этого.

Если мы «удалим» один слой реальности в поисках основного источника мотивационной убежденности в существовании в Советском Союзе классовой угнетенности, то мы, наконец, увидим неоспоримую реальность: политический контроль в СССР был монистическим, а не плюралистическим.

Отсутствие конкурентных выборов (в том виде, котором они существуют в капиталистических странах) и отсутствие права на политическую и интеллектуальную организацию за пределами учреждений, контролируемых коммунистической партией, являются, по мнению ван дер Линдена, достаточными основаниями для противостояния Советскому Союзу со стороны широких слоев с левыми взглядами в капиталистических странах. Чрезмерно политизированный и репрессивный контроль над политической, культурной и в целом интеллектуальной жизнью в Советском Союзе – это, действительно, документально подтвержденный факт, и я считаю это одной из основных причин распада Советского Союза. Это очень обширная тема, которая не будет рассматриваться здесь[465].

Политическому развитию постсоветских стран, как показали авторитарное правление Владимира Путина в России, недавние выборы в Узбекистане и другие примеры, предшествовал авторитарный деформировавшийся советский социализм, который пустил глубокие исторические корни, которые до сих пор не преодолены. Это также показывает поверхностность приписывания этой деформации как Ленину и большевикам (как это делают одни исследователи), так и Сталину и ВКП(б) – КПСС (как это делают другие исследователи).

Трудно не прийти к выводу о том, что «ненавязчивый постулат» – это почти религиозное убеждение о том, что советские рабочие были угнетены как класс. Оно имеет глубокие психологические корни в западных капиталистических обществах, где эта позиция широко распространена среди приверженцев левых взглядов. (Интерпретации политических диссидентов из Восточной Европы и СССР при всем их многообразии, как правило, далеки от марксистского понимания).

Я считаю, что не «просоветски» настроенные левые на Западе должны честно и глубоко признать возможность того, что наряду с действительно важными идеалами индивидуальной и интеллектуальной свободы, вытекающими из буржуазного просвещения, сильную роль в формировании сложившегося враждебного отношения ко всему советскому сыграл единственный факт: западный капиталистический правящий класс в XX веке начал тотальную идеологическую атаку против СССР, беспрецедентную по глубине и масштабу, оказавшую влияние (пока еще в должной мере не признанное) на популярные в обществе, в том числе и на левые, взгляды.

Посмотрим хотя бы только на связь между распадом Советского Союза и улучшением положения неолиберального проекта в глобальном масштабе, что стало очевидно более наглядным теперь, когда Советского Союза больше нет. Разве тогда это чересчур, если мы предположим, что, возможно, антисоветский «входной билет», который был необходимым условием членства в сообществе «уважаемых» левых, возможно, был формой идеологического господства капиталистического класса в наших рядах?

В прошлом я бы просто защищал социалистическую интерпретацию от той, которая приводится в книге ван дер Линдена. Теперь же я хотел бы начать с того, что сам по себе вопрос «Был ли Советский Союз социалистическим?» в действительности слишком узок и недиалектичен. Теперь я думаю, что задать этот вопрос – то же самое, что спросить: «Была ли Англия XVII века аграрной капиталистической страной?» Ответ может быть следующим: «да» – с точки зрения формальной категоризации, «нет» – с точки зрения реальной категоризации. Мы должны, наверное, сказать нечто подобное и о советском опыте. Советский Союз был формально социалистическим, и сделал большие успехи в фундировании социалистического проекта, но в итоге не смог довести этот проект до конца по причине того, что уровень его собственного политического, технического и культурного развития был низок в соотношении с тем неблагоприятным внешним балансом сил, с которыми он должен был бороться.

Однако для нас сейчас жизненно необходимо узнать как положительные, так и отрицательные компоненты советского опыта. Я думаю, что мы понимаем отрицательные стороны советского опыта довольно хорошо, и я не стремлюсь свести их к минимуму. Но мы столкнулись с постоянными попытками элиминировать все его положительные стороны, с по-прежнему активной и массивной антисоветской академической и информационной индустрией, нацеленной на сокрытие, искажение и уничтожение реальности положительных сторон опыта СССР; индустрия эта глубоко укоренена в капиталистической идеологии. Мы также должны противостоять нашей собственной тенденции к романтизму и нетерпению (тому, что раньше называлось «максимализмом»); мы должны помнить о масштабности и долгосрочных исторических перспективах тех задач, которые мы, приверженцы левых взглядов, взялись решать.

В конце концов, обращаясь даже лишь к торговым цивилизациям средиземноморской и азиатской древности, мы не можем не признать, что капитализм ранее процветал, но впоследствии он накопил критическую массу «фальстартов», повлиявшую на его способность к дальнейшему стимулированию развития хозяйства, к дальнейшему созданию социальных и технических предпосылок для последующего исторического прорыва.

Социализм/коммунизм, в свою очередь, является более сложным, и в некотором смысле более длительным, переходным периодом (хотя, несомненно, есть возможность сокращения сроков, и сроки могут измениться непредсказуемым образом). Нас не должно удивлять, что соответствующие «ранние эксперименты» (Парижская Коммуна, Советский Союз, некоторые аспекты общественной формации современного Китая, Кубы и др.) могут дать сбои, войти в состояние «отступления» и даже «спячки».

Вихри, водовороты и противоречия реальной истории, в конечном счете, подтверждают наше понимание основных направлений ее развития, но фактические движения в рамках этих направлений зависят от нас – от мирового политического движения рабочего класса во всем многообразии внешних форм этого политического движения. Мы не должны отвергать исторический опыт предыдущих попыток выйти за пределш капитализма – более того, мы должны принять этот опыт. Мы должны относиться к успехам и ошибкам тех попыток, как относились бы к своим собственным. Только тогда мы сможем двигаться с того места, где остановились наши предшественники, дальше вперед.