Сталин и заговор Тухачевского

ГЛАВА 13. КАКИМИ СИЛАМИ РАСПОЛАГАЛА АНТИСТАЛИНСКАЯ ОППОЗИЦИЯ?

На какие силы опиралась оппозиция? Что давало основания надеяться? Откуда собирались черпать силы для переворота?

Ответить на эти вопросы в настоящий момент можно лишь приближенно: необходимые документы до настоящего времени не опубликованы. Тем не менее некоторые важные выводы сделать можно. Группа Тухачевского черпала свои силы из следующих подразделений на территории Московского военного округа и самой Москвы:

— спецотряды НКВД, созданные Ягодой из оппозиционеров, путем всяких хитроумных махинаций, тщательным отбором людей, а также длительным и терпеливым воспитанием; — спецчасти в Московском военном округе, охватывавшем огромную территорию (даже и за пределами Московской области).

Состав войск самого округа: три стрелковых корпуса; Московская пролетарская дивизия; прославленные части из состава Первой конной армии: 14-я Майкопская кавалерийская дивизия, 1-я отдельная особая Краснознаменная кавалерийская бригада им. Сталина; дивизионы легкой, средней и тяжелой артиллерии; артиллерия резерва Главного командования (значительная часть ее находилась именно в пределах данного округа); механизированный корпус (500 танков, 200 автомашин); две механизированные бригады; боевая авиация и военно-транспортные части; воздушно-десантные войска; войска ПВО (находились под особым контролем Военного совета округа); сводный железнодорожный полк.

Командовал этой значительной вооруженной силой (до прихода сюда Буденного) командарм первого ранга Иван Панфилович Белов. При нем состояли: его заместитель Б.М. Фельдман, член Военного совета Б.У. Троянкер, начальник Политуправления округа Л.Н. Аронштам, начальник штаба округа И.А. Антонов. Все эти лица по-своему знамениты.

И.П. Белов (1893-1938, чл. партии с 1919) — из крестьян, участник Первой мировой войны, за два первых года войны получил три (!) Георгиевских креста, произведен в унтер-офицеры, за рукоприкладство в отношении офицера попал в дисциплинарный батальон. В 1917 г. вступил в партию левых эсеров, но позже вышел из нее. Активный участник революции и Гражданской войны, был главнокомандующим войсками и членом РВС Туркестанской республики. Участвовал в разгроме белых банд на Кубани (1921-1922). Командовал дивизией, корпусом, войсками Ленинградского военного округа (1923-1931), командующий войсками Московского (1935-1937) и Особого Белорусского округов (арестован 7 января 1938). Имел два ордена Красного Знамени. Д. Фурманов, работавший с Беловым, отзывался о нем восторженно: «Человек он тугой на сближение, для многих тяжеловесный, а порой и нетерпим за свою непосредственность и прямоту. На подлость, на воровство, на махинации — он абсолютно не способен, я в этом глубоко убежден. Наоборот, такого честного и прямого человека трудно встретить» (Расправа. Прокурорские судьбы. М., 1990, с. 189). Ворошилов тоже держался о Белове самого наилучшего мнения. В 1925 г. о нем он писал: «Как партиец — безупречен. Хороший единоначальник. Может служить примером другим». (Там же, с. 190.) Этого мнения держался он и позже. Однако защитить Белова от обвинений сотрудников Ежова (майоры госбезопасности Николаев и Ямницкий), действовавших по его указанию, не смог. Впрочем, с деятельностью Белова в 1936-1938 гг. многое не ясно. Эсеровское прошлое, связи и страх за самого себя могли толкнуть на заговор. Необходимы сборники документов и показания его на следствии и в суде. Только тогда все будет окончательно ясно.

Л.Н. Аронштам (1896-1937, чл. партии с 1915). Еврей. Военком полка в Гражданскую войну, затем: военком дивизии, инспекции артиллерии и бронесил РККА, член РВС и начальник Политуправления Белорусского военного округа, Московского и Приволжского.

Б.У. Троянкер (1900-1937, чл. партии с 1917). Еврей. Корпусной комиссар (с 1935), член Военного совета (1937, май-ноябрь). Участник Гражданской войны. После нее работал в политотделах дивизии, корпуса, бригады Северо-Кавказского, Московского и Белорусского военных округов. С 1932 г. работал в Политуправлении РККА, начальником Политуправления Гражданского воздушного флота.

А.М. Перемытов (1888-1938, чл. партии с 1918) — комдив, начальник штаба МВО (май 1936 — июнь 1937). Окончил военное училище. Участник Первой мировой войны. Капитан царской армии. В РККА с 1918 г. Командовал батальоном, затем на руководящей штабной работе: помощник начальника штаба, начальник штаба дивизии, начальник оперативного отдела штаба Южного фронта, помощник начальника штаба Западного фронта. В 1921-1924 гг. начальник штаба Северо-Кавказского военного округа и 5-й Краснознаменной армии, затем начальник штаба Московского и Белорусского военных округов (1924-1928). Был также преподавателем Военной академии РККА (1929-1936).

Б.М. Фельдман (1890-1937, чл. партии с 1919). Еврей, друг Тухачевского, комкор (1935), в Гражданскую войну начальник штаба бригады и дивизии. Кончил Военную академию РККА (1921), был начальником штаба у Тухачевского в Ленинградском военном округе (1928— 1931), занимал пост начальника Главного управления Красной Армии по начальствующему составу, долго пользовался доверием Ворошилова. Перед арестом — заместитель командующего Московского военного округа.

А.И. Антонов (1896-1962, чл. партии с 1928). Участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах. Участник Великой Отечественной войны на крупных должностях. Выдающийся штабной работник. Генерал армии. Был начальником штаба стран-участниц Варшавского Договора.

Необходимо отметить еще одно важное лицо, игравшее в военной структуре Москвы тех критических дней очень важную роль. Это был выдвиженец Якира Михаил Лукин, военный комендант Москвы. Последний знал Якира, по его собственным словам, 15 лет! Что представлял он собой?

М.Ф. Лукин (1892-1970, чл. партии с 1919) — генерал-лейтенант с 1940 г., в РККА с 1918 г. Участник Первой мировой войны. Кончил школу прапорщиков и курсы разведчиков. Воевал в чине поручика. В 1917 г. — в Красной Гвардии. В Гражданскую войну: помощник начальника штаба дивизии по разведке, командир полка и бригады, начальник штаба дивизии. Затем: помощник командира дивизии (до 1929), начальник отдела штаба Украинского военного округа, начальник отдела Управления РККА. С 1929 г. — командир стрелковой дивизии, в 1935-1937 гг. — комендант Москвы, с 1937 г. — заместитель начальника штаба, в 1938 г. — начальник штаба Сибирского военного округа, с 1939 г. — заместитель командующего Сибирским военным округом, в 1940 г. — командующий 16-й армией. В войну с немецким фашизмом — командующий армией. Попал в плен раненым под Вязьмой. Находился в лагере до освобождения в 1945 г. С 1946 г. в отставке. Работал после этого в Комитете ветеранов войны. Награды: 5 (!) орденов Красного Знамени, Красной Звезды, медали. (О нем: М.Ф. Лукин. «Мы не сдаемся, товарищ генерал». (Воспоминания). — «Огонек». 1964, № 47, с. 26-29.)

Самое интересное в биографии этого генерала следующее: начальником штаба 19-й армии, которой он в войну командовал, являлся известный предатель комбриг В.Ф. Малышкин (1896-1946, чл. партии с 1919), перебежавший на сторону немцев и ставший у Власова тоже начальником штаба (он был якобы «обижен», что Сталин не дал ему генеральского чина!). Власов на Лукина, оказывается, тоже имел виды. И предлагал ему, как соратнику Якира, стать командующим Русской Освободительной Армии (РОА), которую планировал создать для «борьбы против Сталина»! Тот, подумав как следует, ему, однако, отказал.

К сказанному следует добавить еще некоторые интересные детали. Их сообщает книга явно сочувствующих и заинтересованных лиц: В. Муратов, Ю. Городецкая. Командарм Лукин. М., 1990. (Второй автор — дочь главного героя книги.) Итак, еще раз повторяем: Лукин — член партии с 1919 г., участник Гражданской войны, служил на Украине у Якира; он являлся командующим Харьковской отдельной дивизией, в Москву уехал в 1935 г. на пост коменданта Москвы. И вот что интересно: Якир, приезжая в столицу по делам, тут же встречался с ним. Уж, конечно, делалось это не ради того, чтобы они, как невинно изображают авторы, вспоминали годы совместной работы. (С. 337.) До того ли было обоим среди бешеных репрессий, связанных с убийством Кирова в Ленинграде?!

Еще интереснее другое: Якир приезжал в столицу и в мае 1937 г., незадолго до собственного ареста. (С. 337.) Лукин чувствовал себя на своем посту очень неважно: одолевали шпионы НКВД, интриги, склоки и аресты. Желая от них избавиться, он стал проситься к бывшему начальнику на Украину. Якир, слишком много знавший, со вздохом махнул рукой: «Э, Михаил Федорович, что об этом говорить».

Это был несомненный отказ, вызванный тем, что оппозиция нуждалась в Лукине именно в Москве, на его посту.

Дальнейшую часть разговора авторы передают очень лицемерно. Собеседники будто бы говорили обо всем, «но не касались главного, что волновало обоих: что же происходит, почему арестовывают и бесследно исчезают люди, которых мы знали как отличных боевых командиров и преданных коммунистов?» (С. 337.) Трудно в это поверить, невозможно! Они слишком хорошо знали друг друга — и поэтому могли говорить откровенно.

Якир вернулся в Киев — и скоро оказался сам арестован. Лукин в разговорах с домашними о своих настроениях отозвался так: «Арест Якира поразил меня как внезапный удар грома среди ясного неба. Разве мог я поверить, что он шпион, враг?!»

«Я любил Якира, — добавлял он, — верил ему и не мог отыскать в его жизни и работе даже малейшего пятнышка». (С. 338.)

Вот так оппозиционная верхушка воспитывала командиров дивизий и корпусов: в духе личной преданности, маскировавшейся громкими фразами и бешеной рекламой в печати и на радио! Эти командиры должны были быть готовы — без всяких уговоров! — буквально на все, по одному слову своих высоких начальников!

Лукин, вполне понятно, притворялся, будто арест Якира явился для него величайшей неожиданностью. На самом деле, благодаря своему положению в Москве и личным связям, он знал больше, чем достаточно! И мог не сомневаться, что если арестуют маршала Тухачевского, то Якир, как его близкий соратник, автоматически последует за ним. Ибо нельзя создавать заговор, не имея верных приспешников. Примеры генерала Франко в Испании, генерала Пиночета в Чили это неоспоримо доказывают!

Так спрашивается: есть ли «идеология» среди бешеной борьбы? Конечно есть! Хорошо сказали два автора:

«Идеология собирает людей, объясняет, как устроен мир, указывает друзей, врагов, путь к благоденствию. Сильная идеология — это не сухое дерево познания, а спичка, поджигающая эмоции».

Оппозиция тоже воспитывала своих людей во вполне определенном духе. И отголоски этого воспитания проскальзывают через всевозможные мемуары. Так генерал А.В. Горбатов в своей книге «Годы и войны» (М., 1989, с. 95) пишет:

«Плоды нашей работы могут в полной мере проявиться только на войне. Исправлять ошибки, устранять недоделки, наверстывать упущенное будет уже поздно: за все придется расплачиваться кровью. Вот почему мы очень много работаем и очень много думаем».

Да уж понятно, как они «думали» в 1937 г. и в предыдущие годы — сторонники Тухачевского, Якира, Уборевича и других из того же лагеря!

Сказанного о Лукине вполне достаточно.

Пришедший на смену Урицкому в Московский военный округ Буденный пользовался громадной славой и авторитетом. Удивляться тому не приходится! Он действительно был легендарным и непобедимым командармом, необыкновенно одаренным полководцем, имевшим славу человека, «заговоренного от пуль» (хотя и имел несколько ран!), лучшего рубаки в Первой конной армии. Его выдающиеся успехи опирались на замечательные личные качества: феноменальную память, железное здоровье (его он поддерживал регулярными спортивными занятиями и верховой ездой), громадную работоспособность и трудолюбие, высокую организованность и скрупулезную аккуратность в работе. Он очень любил книгу, много читал и являлся прилежным посетителем обширной библиотеки генерал-лейтенанта царской армии Снесарева, перешедшего на службу в Красную Армию. И собственную библиотеку Буденный с большой любовью собирал многие годы. По различным отраслям знаний. Склонность к ежедневному чтению маршалу привила жена Ворошилова, которая читала им обоим в Гражданскую войну разные интересные книги.

Привычка к общению с громадным множеством людей, каждого из которых следовало правильно понять и оценить, развила у Буденного необыкновенную проницательность и умение распознавать способности людей. К людям он вообще испытывал большой и жадный интерес, помогал каждому, кто к нему обращался. Вместе со своим другом Ворошиловым он являлся почетным председателем землячества Первой конной армии, созданного в 1929 г.

Свою семью и детей Буденный очень любил и всегда заботился о воспитании молодежи. Собственных детей учил иностранным языкам с пяти лет, придавая этому большое значение. Вообще, его воспитательное искусство стояло на значительной высоте, и соратники справедливо говорили о «школе Буденного».

Влияние командарма опиралось на безупречный моральный авторитет. А тот базировался на тонком и проницательном уме, на склонности к оригинальным решениям, умении верно выбирать людей, блестящем знании дела и выдающейся личной храбрости. О последней лучше всего говорил такой факт: из окопов Первой мировой войны он вынес четыре Георгиевских креста и четыре медали, то есть имел полный бант Георгиевских наград, дававшихся в царской России нижним чинам за военные подвиги. (А что имел Тухачевский?!)

Соответственно таким своим качествам он выбирал себе и соратников. Трусливых и болтливых, ленивых и нерадивых он не выносил и сразу же изгонял. Железное правило его при приеме новых людей было таково:

— Нам нужны только герои, а трусам нет места в наших рядах. (Страницы большой жизни. Сб. М., 1983, с. 42.)

Чтобы не случалось «осечек», он с первых же боев к каждому новичку прикреплял негласно опытных бойцов, которые следили за поведением вновь прибывшего в бою и давали ему аттестацию. Дисциплину он воспринимал как святая святых и придавал ей большое значение. Будучи в делах службы человеком суровым, жестким и требовательным, в повседневной жизни он показывал себя человеком добрым, заботливым и чутким, настроенным всегда оптимистически, склонным к юмору и шутке. Он был мастером играть на гармони, любил песню и пляски, славился как замечательный рассказчик, был душой общества. Люди тянулись к нему, верили его слову, знали, что командующий никогда не подведет. Он показал себя страстным и наблюдательным охотником, большим ценителем лошадей. В.И. Ленин держался о Буденном самого высокого мнения. Кларе Цеткин в 1920 г. он говорил так:

«Наш Буденный сейчас, наверно, должен считаться самым блестящим кавалерийским начальником в мире. Вы, конечно, знаете, что он крестьянский парень. Как и солдаты французской революции, он нес маршальский жезл в своем ранце, в данном случае — в сумке своего седла. Он обладает замечательным стратегическим инстинктом. Он отважен до сумасбродства, до безумной дерзости. Он разделяет со своими кавалеристами самые жестокие лишения и самые тяжелые опасности. За него они готовы дать разрубить себя на части».

В таком отзыве нет преувеличений. Маршал К.С. Москаленко, дважды Герой Советского Союза, с 18 лет воевал в рядах Первой конной армии и прошел в ее рядах путь от рядового бойца до начальника штаба полка знаменитой 6-й Чонгарской кавалерийской дивизии. Вспоминая прошлое, он так выразил общее мнение:

«Все мы, буденновцы, любили своего командарма за его острый природный ум, беспредельную отвагу и храбрость, мужество и волевой характер, за простоту, чуткость и сердечность. Мы мечтали быть похожими на него, подражали ему во всем». (Там же, с. 15.)

Большая и полезная для страны и народа жизнь Буденного была отмечена множеством наград: тремя Золотыми звездами Героя Советского Союза, семью орденами Ленина, шестью орденами Красного Знамени, золотым холодным оружием с надписью «Народному герою».

Белогвардейцы Буденного люто ненавидели и отзывались о нем так:

«Эта анекдотическая личность настолько известна, что распространяться про нее не стоит. Достаточно упомянуть, что даже большевики до сих пор держали его на чисто фиктивной должности инспектора кавалерии и главным его занятием было коневодство и организация бегов и скачек. Держали его при этом в Москве, главным образом, для парадных выступлений. Никаких командных постов после Гражданской войны до сих пор Буденному давать не решались. Даже с советской точки зрения он для этого не годился. Буденный, человек крайне ограниченных умственных способностей, живущий лишь за счет приобретенного им в Гражданскую войну ореола красного Мюрата. Можно себе представить, что он натворит в роли командующего войсками в Москве».

Или:

«Современная армия, возглавляемая такими героями конмарксизма, как Буденный, или такой каботажной красой и гордостью революции, как Дыбенко, такой же анахронизм, как современный аэроплан, управляемый извозчиком».

Отзывы белогвардейцев входили в непримиримое противоречие с фактами! Это доказывается очень легко.

В паре с Буденным, в качестве нового начальника округа, стал работать только что кончивший первый курс Академии Генерального штаба комбриг А.И. Антонов (1896-1961, чл. партии с 1928). Он находился в расцвете сил (41 год), отличался исключительной работоспособностью и творческой энергией, имел большой практический опыт и глубокие теоретические познания. Жизненный путь его был таков. Родился в семье офицера, выходца из Сибири, дед тоже офицер, мать — полька (ее отец оказался сослан в Сибирь за участие в восстании 1863-1864 годов), кончил гимназию, поступил на физико-математический факультет Петербургского университета (1915). Из-за смерти матери и острого безденежья пришлось поступить на завод. В 1916 г. закончил, в связи с войной, Павловское военное училище, отправлен на Юго-Западный фронт. Здесь получил ранение и орден. Короткое время работал в Продовольственном комитете Петрограда и, демобилизовавшись, учился в Петроградском лесном институте. Разгоревшаяся Гражданская война бросила его, как других, на фронт. Здесь он начал свою карьеру в качестве помощника начальника штаба бригады, входившей в состав Сивашской стрелковой дивизии. За успешную работу удостоен почетного оружия РВС республики и Почетной грамоты за подготовку и успешное проведение операции на Сиваше. Закончил Военную академию им. Фрунзе и с 1931 г. служил на Украине в г. Коростене. Затем вновь учился — на оперативном факультете при Академии им. Фрунзе (из него позже выросла академия Генерального штаба) (ноябрь 1932 — май 1933). После учебы занимал должности начальника штаба дивизии, начальника штаба укрепрайона, начальника оперативного отдела Харьковского военного округа. Участвовал в больших Киевских маневрах (12-17 сентября 1935 г.). Якир, знавший Антонова с 1923 г., способствовавший должностному росту последнего, остался очень доволен его работой в период апробации новинки — высадки десанта из 1200 человек. Его работа удостоилась благодарности со стороны наркома Ворошилова. С 1936 г. он вновь отправился на учебу: только что открылась Академия Генерального штаба РККА, где собрался цвет военных теоретиков страны. Его товарищами по учебе являлись А. Василевский, Н. Ватутин, И. Баграмян, Л. Говоров. Всех этих избранных слушателей готовили на самые ответственные должности: начальников штабов армии и фронта, на роли командующих. Все они во время войны с немецким фашизмом блестяще показали себя. Позже Антонов стал генералом армии и начальником штаба стран-участниц Варшавского Договора. (И.И. Гаглов. Генерал армии А.И. Антонов. М., 1987).

Среди всех названных частей округа Московская пролетарская мотострелковая дивизия была общевойсковой лабораторией, «полигоном» Генерального штаба, кузницей командных кадров, испытателем новых образцов оружия, обмундирования, а также тактики современного боя. Она всегда участвовала в парадах на Красной площади. Над ней шефствовали Большой театр, Малый театр, Художественный театр, Театр Мейерхольда, Театр Революции, заводы «Серп и Молот», «Динамо», комбинат «Трехгорная мануфактура», швейные фабрики и т.д. Восемь лучших командиров первого полка Пролетарской дивизии руководили стрелковыми кружками даже в Большом театре, вели там семинарские занятия с командирами запаса по тактике, организовывали военные игры (Московская пролетарская. С. 31):

— курсанты 75 военных школ;

— курсанты двух бронетанковых училищ (созданы в 1932 г.);

— курсанты военных академий (действовали с 1932 г.): военная академия механизации и моторизации, артиллерийская, военно-инженерная, военно-химическая, военно-электротехническая, военно-транспортная (создана позже) и более старые — Военная академия им. М. Фрунзе, Военно-политическая академия. За период с 1929 по 1937 год эти академии подготовили около 10 тысяч командиров;

— особые факультеты при военных академиях (для наиболее заслуженных командиров и военачальников, не имевших высшего военного образования);

— части артиллерии и ВВС;

— авиационные базы, мотоциклетные и автомобильные клубы;

— различные спортивные общества, члены которых участвовали в комсомольских кроссах, лыжных соревнованиях, сдавали нормы на значки ГТО;

— снайперские школы;

— члены многочисленных военных кружков;

— стрелковые роты, формировавшиеся на базе крупных заводов («Динамо», «АМО», и т.д., ряда учреждений);

— комсомольские учебно-строевые подразделения (КУПСы) на крупных предприятиях;

— молодежь, группировавшаяся вокруг стрелкового кружка при Втором доме Реввоенсовета (он являлся центром стрелковой жизни столицы!);

— стрелковые клубы при ВУЗах («Бауманский» и пр.);

— студенчество Московского инженерно-строительного института;

— учебный полк Московского университета (штаб, три стрелковых батальона, артдивизион, команда химиков);

— Пединститут им. К. Маркса (почти 1,5 тысячи студентов и преподавателей имели здесь по 2-3 оборонных значка!);

— кадры военно-учебных пунктов (ВУПы) при районных Советах Осоавиахима, где проходила военная подготовка;

— кружки Мосавиахима (только к 1930 г. он создал на предприятиях 400 команд по противовоздушной и химической обороне);

— авиамотористы и учащиеся планерных школ;

— 70 планерных кружков (в 1932 г. они объединяли 1,5 тысячи членов ВЛКСМ);

— общественная школа летчиков, готовившая их без отрыва от производства; — летные группы на заводах (в 1935 г. они подготовили 10 тыс. планеристов, 600 летчиков);

— студенты аэроклуба при Московском авиационном институте;

— московские аэродромы и авиационные КБ;

— парашютные кружки и парашютно-санитарные отряды из девушек, членов ВЛКСМ (кондитерская фабрика «Большевичка», Второй часовой завод, фабрика «Дукат», «Трехгорка» и др.);

— Московская городская вечерняя стрелковая школа;

— клубы ворошиловских стрелков в городском Доме пионеров и других коллективах;

— группы самозащиты предприятий, учреждений и жилых домов, принимавшие участие в массовых учениях по противовоздушной обороне. Охватывали 908 предприятий, 1315 учреждений и домоуправлений. (Московская оборонная. Краткий очерк истории столичной организации ДОСААФ. М., 1977, с. 17);

— члены Осоавиахима по важнейшим специальностям (авиация, артиллерия, связь, снайперское и подрывное дело, химия и защита от нее);

— участники массовых военных походов молодежи (в 1939 г. в них участвовало более 35 тыс. призывников);

— «отпускники» с Балтики и Черноморского флота, переброшенные в Москву к часу «X»;

— Бауманская районная стрелковая школа «Осоавиахим»;

— первый в СССР клуб ворошиловских стрелков при Бауманском районе (открыт осенью 1934 г.).

Кто же в то время, по данным Н. Ежова, из высших командиров входил в заговор? Часть этих людей ныне известна.

:

— А.И. Корк (1887-1937, чл. партии с 1918) — начальник академии с 1935 г., в Гражданскую войну — начальник штаба армии, командующий армиями, бывший полковник;

— Б. Майстрах — руководитель кафедры истории Первой мировой войны (арестован еще в феврале 1935 г.);

— П.И. Вакулич (1890-1937, чл. партии с 1918) — начальник оперативного факультета академии и начальник кафедры Академии Генштаба. В Гражданскую войну — крупный штабной работник, бывший полковник царской армии;

— И.И. Вацетис (1873-1938) — профессор академии, кафедра «История войн». В Гражданскую войну командовал фронтом и всеми вооруженными силами Республики. Бывший полковник царской армии;

— Г.Д. Гай (1888-1937, чл. партии с 1918) — профессор, начальник кафедры «Истории военного искусства». В Гражданскую войну командовал пехотной дивизией. Блестящий командир конных корпусов;

— Н.Е. Какурин (1883-1936) — преподаватель академии по тактике и начальник военно-исторического отделения. Бывший полковник цар— ской армии. В Гражданскую войну командовал дивизией, армией, был помощником командующего Западным фронтом;

— А.В. Павлов (1880-1937, чл. партии с 1918) — начальник особого факультета. В Гражданскую войну командовал дивизией и армией;

— А.Н. Перемытов (1888-1938, чл. партии с 1918) — преподаватель академии. В Гражданскую войну крупный штабной работник (дивизия, фронт). Капитан царской армии;

— Е.Н. Сергеев (1888-1938, чл. партии с 1918) — преподаватель академии. В Гражданскую войну начальник штаба дивизии и армии.

:

— М.Я. Германович (1895-1937, чл. партии с 1918) — начальник академии.

:

— Б.М. Иппо — армейский комиссар второго ранга, начальник академии;

— И. Нижичек — его заместитель, дивизионный комиссар (арестован в феврале 1937 г.).

— М. Алафузо — начальник кафедры (арестован 15.04.1937). Естественно, имелись и другие сторонники. Ведь каждый находился в окружении людей и искателей карьеры, часто раздраженных, по их мнению, несправедливостью Ворошилова. Каждый искал надежных единомышленников, а поскольку все прошли через Гражданскую войну и много раз видели друг друга в деле, то каждый достаточно хорошо представлял, кого можно привлечь, а кого не следует, так как он нерешителен, стар, труслив, склонен к доносам и т.п.

Опорой оппозиции являлись партийные и комсомольские организации именно Бауманского района. Здесь сосредотачивались наиболее значительные их кадры, тут велась особенно упорная работа в массах — среди молодых рабочих, пришедших недавно из деревни, среди комсомольцев, студентов и школьников. Тут особенно быстро росло число первичных организаций Осоавиахима. В состав общества входила примерно половина коммунистов района, а в 1940 г. — уже 60% (!) (Московская оборонная. С. 20).

Почему оппозиция, подготавливая переворот, уделяла такое большое внимание именно Бауманскому району? Почему отдавалось ему предпочтение перед другими? Это определялось рядом обстоятельств, имевших, по мнению оппозиции, практическую важность:

1. Бауманский район — крупнейший промышленный узел.

2. Здесь находилось здание НКВД («Большой дом» на пл. Дзержинского).

3. И тут же располагался Политехнический музей, в котором 7 ноября (25 октября) 1917 г. состоялось заседание Советов рабочих и солдатских депутатов, на котором был избран Московский военно-революционный комитет. 4. В здании Московского высшего технического училища им. Н.Э. Баумана (2-я Бауманская ул., 5) базировался в октябрьские дни 1905 г. большевистский Московский комитет РСДРП, здесь же собирались московские городские и областные партийные конференции.

5. В реальном училище Фидлера (д. 5/16 на углу улиц Макаренко и Жуковского) во время вооруженного восстания московского пролетариата в 1905 г. происходили заседания, собрания и митинги революционной Москвы, здесь находился штаб восставших рабочих, собирались представители боевых дружин разных районов города, студенты университета и Высшего технического училища. В залах училища Фидлера устраивались стрелковые и строевые занятия дружинников, в подвалах хранилось оружие, здесь заседали Московский комитет РСДРП(б) и Совет рабочих депутатов, а также Общемосковская конференция большевиков с участием представителей городов Подмосковья, на которой было вынесено решение о начале Декабрьского восстания 1905 г.

6. Здесь (ул. Грибоедова, д. 4) происходил I съезд Российского коммунистического Союза Молодежи. (Москва. Путеводитель по районам. М., 1981, с. 196.)

7. На бывшей Мясницкой (ул. Кирова, 40) находилась почта и телеграф, именно в этом здании с 1905 г. устраивались массовые собрания почтово-телеграфных работников.

8. Район тянется почти до Красной площади (крайняя черта его — метро «Площадь революции»), а туда ведет широкая магистраль — проспект Карла Маркса, очень удобный для многолюдной народной манифестации.

Словом, все было связано с определенными традициями, которые широко популяризировались.

Почти всюду в войсках и всяких учебных заведениях оппозиция имела определенное количество приверженцев, главным образом из офицерского и преподавательского, а также руководящего состава.

При этом намечавшемся перевороте руководители заговора главную надежду возлагали на слепую дисциплину и авторитет военачальников-оппозиционеров, а также на хитрость и обман рядовых бойцов и командиров. Они вовсе не собирались идти в бой, устраивать баррикады, выбрасывать лозунги «Долой Сталина, долой Советскую власть!». Нет, они хотели совершить переворот, прикрываясь лозунгом защиты Советской власти, которую будто бы путем восстания и захвата Кремля, с убийством вождей, пытались уничтожить белые, связанные с Западом и ведущие свою «работу» в согласии с ним. Предполагалось, что при подобной хитрой тактике удастся увлечь за собой массу бойцов и командиров, к оппозиции не принадлежавших.

Эти расчеты оказались совершенно несостоятельными, в силу чего из переворота ничего не получилось. Тухачевский с горечью признал эфемерность имевшихся надежд во время предварительного следствия: «Политико-моральное состояние красноармейских масс было на высоком уровне. Невозможно было допустить и мысли, чтобы участникам заговора удалось повести за собой целую часть на выполнение преступной задачи. Надежды Примакова на то, что ему удастся повести за собой механизированные войска ЛВО, представлялись больше фантазией». (Кровавый маршал. С. 100.)

Это позже Тухачевскому взгляд Примакова представлялся «фантазией»! А в 1936 г. маршал вполне разделял надежды своего соратника!

Вербовка новых людей, даже при опоре на Ягоду, являлась все время делом сложным и опасным, все время приходилось балансировать на грани провала. Позже в НКВД Тухачевский показал:

«Завербованных много. Однако, несмотря на строгие внушения о необходимости соблюдения строжайшей конспирации, таковая постоянно нарушалась. От одних участников заговора узнавали данные, которые должны были знать только другие (т.е. высшие командиры. — В.Л.), и т.д. Все это создавало угрозу провала». (Там же, с. 99.)

Поведение оппозиционеров понятно: передавая друг другу важнейшие сведения, они старались поддержать свой моральный дух. Ибо их подлинные планы слишком мало имели шансов на то, чтобы получить поддержку широких народных масс.

В Москве, в день ареста Тухачевского, имелись в разных районах попытки произвести какие-то выступления, но они с позором провалились. Во-первых, не поддержал народ, который боялся новой смуты и не доверял темным уличным ораторам. Милиция быстро разогнала митинги и схватила часть подозрительных болтунов. Во-вторых, в решительный момент колебнулись оппозиционные командиры со своими солдатами. Они не пожелали взяться за оружие.

Все оказалось блефом! Впрочем, сами вожди оппозиции хорошо это знали, потому и искали заграничной поддержки! Только эта поддержка могла приверти их к власти!

Были ли иностранные посольства в курсе дел оппозиции? В целом да. Послы знали многое по официальной линии, от министров иностранных дел своих государств и их сотрудников, кое о чем догадывались на основе анализа полученных ими материалов, часть сведений получали они «приватно» — из доверительных разговоров с разными руководителями тайной оппозиции и от собственной разведки.

Среди послов в Москве главную роль играли: от Германии — Герберт Дирксен (1882-1949), посол в СССР с 1928 по август 1933 г.и Фриц фон Шулленбург (1934-1941), от Франции— Кулондер(XI. 1936-X. 1938), от Англии— Чилстон, от Италии— Черетти, от США — Вильям Буллит (1934-1936), журналист и разведчик, представитель США на Парижской мирной конференции еще в 1918-1919 гг., позже — посол в Париже (1936-1941), через брата-банкира и лично связанный с военно-химическим концерном «И.Г. Фарбениндустри», и его преемник Д. Дэвис (1936-1938). Посольства регулярно устраивали всевозможные обеды и рауты, на которых шли важные разговоры. Сотрудники посольств, торговые и военные атташе, приезжавшие из западных стран представители заводов и фирм по делам многократно бывали в Наркомате обороны, в Наркомтяжпроме и на заводах, ибо велись переговоры о перевооружении РККА с помощью Германии (начиналось это еще при Веймарской республике на основе секретного соглашения), об опытах с новейшими самолетами и танками, бомбометанием, обучении курсантов и т.п.

Среди этих послов — в силу обстоятельств Версальского мира — для СССР главную роль играл посол Германии Фридрих фон дер Шуленбург (1875-1944). Он родился в аристократической семье (по происхождению — граф). Род его принадлежит к древнейшим в Германии и ведет начало от рыцаря-крестоносца, убитого в 1119 г. Один из представителей рода был камергером Саксонии, получив графское достоинство Римской империи. Его сын Людвиг находился на русской службе, получив чин генерал-майора. В России род Шуленбургов имел также графское достоинство и с 1854 г. числился среди дворян Черниговской губернии. Таким образом, у этой фамилии были очень давние связи с Россией, что Гитлер, при своей самоуверенности, во внимание вовсе не принимал.

Граф Фридрих фон дер Шулленбург получил прекрасное воспитание. В 26 лет начал службу в дипломатическом ведомстве, побывал в Варшаве, Тифлисе, Эрзеруме, Дамаске, Тегеране, Бухаресте. Считался образцовым чиновником консервативного склада, добросовестно служившим сначала кайзеру, потом — Веймарской республике. Своей инициативы он никогда прежде не проявлял, не устраивал никаких оппозиций. В 1934 г. он беспрекословно вступил в нацистскую партию, хотя в среде дипломатов долго чувствовалось закулисное сопротивление. Гитлер это оценил и решил назначить его новым послом в Москву, где прежний посол Рудольф Надольный, несмотря на свое сочувствие нацистскому руководству, успел уже вызвать его неудовольствие. Он стал проводить слишком прорусскую политику и Н. Крестинскому, заместителю наркома по иностранным делам, в ноябре 1933 г. заявил: «Вы знаете меня давно, я держусь того мнения, что меняются правительственные системы, возникают и исчезают небольшие недоразумения, но основная линия, требующая крепкой связи между Советским Союзом и Германией, остается непоколебимой». (Ю.Л. Дьяков, Т.С. Бушуева. Фашистский меч ковался в СССР. М., 1992, с. 339.) Такой курс Гитлеру не понравился, и он своего посла сместил, заменив его Шулленбургом, в надежде, что тот окажется более покладистым.

Но и последний очень скоро показал, что является сторонником политики «железного канцлера» Бисмарка, давшего совет избегать воо— руженных конфликтов с Россией. Таково же было настроение почти всех профессиональных дипломатов, даже самого главы министерства иностранных дел Риббентропа (1893-1946) и его ближайшего сотрудника Вайцзеккера (1882-1951), занимавшего пост статс-секретаря МИДа (1938-1943). Невероятно, но в исключительно тяжелых условиях (28 апреля 1941 г.) он посмел написать Риббентропу так:

«Я не вижу в русском государстве какой-либо действенной оппозиции, способной заменить коммунистическую систему, войти в союз с нами и быть нам полезной. Поэтому нам, вероятно, пришлось бы считаться с сохранением сталинской системы в Восточной России и в Сибири и с возобновлением военных действий весной 1942 г. Окно в Тихий океан осталось бы закрытым.

Нападение Германии на Россию послужило бы лишь источником моральной силы для англичан». (Вторая мировая война в воспоминаниях Уинстона Черчилля, Шарля де Голля, Корделла Хэлла, Уильяма Леги, Дуайта Эйзенхауэра. М., 1990, с. 104-105.)

Неудивительно, что и Риббентроп постепенно склонился к такой точке зрения. Войны с СССР он не хотел и боялся. 22 июня 1941 г. в здании министерства иностранных дел Германии ему, однако, пришлось объявить советскому послу В. Деканозову (1898-1953), исполнявшему посольские обязанности в течение 1940-1941 гг., бывшему в то же время заместителем наркома иностранных дел (1939-1947) и крупным чином НКВД (заведующий иностранным отделом), соратником самого Берии, о разрыве отношений двух государств и войне. Когда советский посол, произнеся соответствующие моменту ответные фразы, пошел к выходу, в сопровождении секретаря посольства Бережкова, произошло вдруг нечто неожиданное:

«Риббентроп, семеня, поспешил за нами. Он стал скороговоркой, шепотком уверять, будто он лично был против этого решения фюрера. Он даже якобы отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Лично он, Риббентроп, считает это безумием. Но он ничего не мог поделать. Гитлер принял это решение, он никого не хотел слушать.

— Передайте в Москве, что я был против нападения, — услышали мы последние слова рейхсминистра, когда уже выходили в коридор» (В.М. Бережков. Годы дипломатической службы. М., 1987, с. 54; Он же. С дипломатической миссией в Берлин. М., 1966, с. 102.)

Во время этой утренней беседы, когда происходило объявление войны, министр находился явно не в себе: «У Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета, и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза». (С. 53.)

При таком раскладе вещей, понятно, что и Шулленбург являлся сторонником мира с Россией и вполне разделял взгляды авторитетных дипломатов и военных, которые генерал Гаммерштейн, начальник Управления сухопутных сил рейхсвера, во время беседы с Ворошиловым 5 сентября 1929 г. выразил так: «У вас коммунистический строй являет— ся государственным строем, у нас коммунизм враждебен государственному строю „…“ Основами дружественных отношений двух стран являются три фактора: дружба армий, возможно дружественная внешняя политика и взаимное признание внутренней политики каждой страны». (Ю.Л. Дьяков, Т.С. Бушуева. Ук. соч., с. 100.)

Шулленбург являлся горячим поклонником советско-германского пакта о ненападении и очень ему способствовал. Гитлер, естественно, знал о его настроениях. И в течение первой половины 1941 г. водил за нос собственного посла, отрицая намерение воевать с Россией. В апреле 1941 г. встревоженный ходящими слухами о войне, посол в сотрудничестве с советником посольства Хильгером и военным атташе Кестрингом (с явного одобрения Риббентропа!) разработал для Гитлера докладную записку о взаимоотношениях двух стран. Он старался отвратить фюрера от войны, которая, по его мнению, привела бы не к выигрышу, но могла стать погибельной для Германии. Его мнение в этом плане опиралось на авторитетное суждение генерала Гаммерштейна, который, тоже крайне отрицательно относился к идее такой войны и 11 декабря 1932 г. венгерскому посланнику в Берлине Кании говорил: «Все же, по моему мнению, Россия неприступна. И ее соседям придется горько. Русская армия и русские рабочие будут фанатично защищать свою родину. Я знаю, насколько велик рост заводов военной промышленности в Перми, но если они только подготовлены к пуску, то и тогда Россия при ее блестящем географическом положении непобедима. Ну какое для России это может иметь значение, если удастся на время захватить даже Москву?» (Там же, с. 137.)

Шулленбург вручил свою записку Гитлеру и после краткой беседы с ним 30 апреля 1941 г. вернулся в Москву крайне удрученный. Он не скрыл от своих сотрудников, что «выбор сделан, война — дело решенное», и что «Гитлер намеренно обманул меня».

Неудачный ход войны (что посол предвидел) вызвал у него страшную ненависть к фюреру. Он начал искать сближения с оппозиционными Гитлеру кругами, нашел нужных ему влиятельных людей (Герделер, Тресков и др.) и составил с ними совместный заговор. Целью его являлось свержение Гитлера и создание либерального правительства. Предполагалось, что в нем он займет пост министра иностранных дел. Заговорщики создали сильную партию, из людей очень влиятельных. Бывшему послу сумели доставить очень важный пост — заместителя полицай-президента Берлина, который помогал обеспечивать безопасность.

Заговор, однако, был раскрыт из-за неудачного покушения и малодушия военных руководителей, не посмевших в открытую выступить против Гитлера. В итоге вместе с рядом других сторонников Шулленбург был арестован гестапо и казнен. Участием в заговоре против Гитлера бывший посол неоспоримо доказал свою стойкость, смелость, убежденность, патриотизм и антифашизм на деле. Его членство в нацистской партии оказалось чистой формальностью. Правой рукой посла во всех делах являлся советник Густав Хильгер (1886-1965). Он был родом из семьи немецкого фабриканта, имевшего свое дело в России. Учился в Москве, в немецкой школе, с детьми из богатых русских семей. Кончил Высшую техническую школу в Германии (Дармштадт) с квалификацией инженера. В 1910 г. вернулся для работы в Россию. Выгодно женился на дочери французского промышленника, осевшего в Москве. Дела его шли хорошо, карьера складывалась удачно. В начале Первой мировой войны оказался выслан на окраину, в небольшой поселок на северо-востоке европейской России, через некоторое время возвращен в Москву, где занимался защитой интересов немецких военнопленных. После Бреста (1918) ведал вопросами репатриации. Во времена Веймарской республики с небольшими перерывами занимал в Москве дипломатические и другие посты, считаясь, по справедливости, знатоком русской и советской истории, германо-советских отношений' помощником всех послов Германии, их переводчиком во время бесед со Сталиным и другими руководителями СССР. В 1941 г. был отозван в Германию. Несмотря на репутацию политика, настроенного прорусски, занимал в МИДе на Вильгельмштрассе заметное положение, был экспертом по русским делам, руководителем отдела референтов (докладчиков). После войны, как сотрудник Риббентропа, оказался интернирован в США и находился в заключении. По возвращении на родину вновь работал в МИД (Бонн). До смерти успел выпустить интересную книгу «Мы и Кремль».

Знавшие Хильгера единодушно отмечали его высокий профессиональный и культурный уровень, как и его жены. Оба знали по три иностранных языка (он — русский, французский, английский, она — русский, английский, немецкий). Сотрудник посольства Кегель, вспоминая о совместной работе с Хильгером, отзывается о нем так:

«Его солидное, хотя, конечно, полное классовых предрассудков знание истории России и развития Советского Союза вызывало у меня уважение. Я также ценил такое его личное качество, как всегда сдержанное и политически уравновешенное поведение. Я убедился и в том, что он по убеждению, которое, правда, основывалось на совсем ином мировоззрении, чем мое, считал готовившуюся Гитлером и явно приближавшуюся войну против Советского Союза несчастьем для Германии». (В. Кегель. В бурях нашего века. М., 1987, с. 152.)

«Я не сомневаюсь, что его, прекрасного знатока страны и людей, активно использовали для организации самых различных провокаций и интриг против Советского Союза». (Там же, с. 127.)

Хильгер за многие годы жизни в России и СССР вжился в местную жизнь, и хотя советскую власть, понятно, не любил (она его разорила), но озлобления белогвардейцев у него не было. Советский дипломат В. Бережков, переводчик В. Молотова на встрече его с Гитлером, так характеризовал Хильгера:

«Он много лет провел в Советском Союзе, русский язык знал не хуже своего родного языка. Он даже внешне походил на русского. Когда по воскресеньям в косоворотке и соломенной шляпе, с пенсне на носу он рыбачил где-нибудь под Москвой на Клязьме, прохожие принимали его за „чеховского интеллигента“. (Там же, с. 126.)

Третьим лицом немецкого посольства являлся военный атташе полковник Кестринг. Этот человек, в силу своей должности и прямых выходов на Наркомат обороны СССР, особенно интересен.

Эрих Кестринг (1876-1953) родился в Москве, учился в местной школе. Отец его до революции был богачом, владел доходным издательством, потом купил имение под Тулой и выступал уже как российский помещик. Своего состояния Кестринг в результате революции, естественно, лишился. Поэтому советские порядки он ненавидел, как грабительские. Закончил Михайловское военное училище, вернулся в Германию и в Первую мировую войну находился на Восточном фронте, служил начальником разведки при Главном штабе немецкой армии. Закончил военную академию. В 1918 г. был направлен в составе немецкой миссии на Украину к гетману Скоропадскому, чтобы помочь сформировать сильную украинскую армию.

Предполагалось, что Кестринг будет помощником начальника Генерального штаба Украинской армии. Подобному тому как, по немецкому обычаю, делал это в 1885 г. фон дер Гольц (1843-1916). Эта весьма известная личность авантюрного склада участвовала в двух войнах (австро-прусской и франко-прусской), затем находилась на турецкой (!) службе, имела сан паши (!), в Германии (с 1911 г.) — чин генерал-фельдмаршала! Фон дер Гольц руководил реорганизацией турецкой армии (1909-1910), был затем адъютантом султана (!), командовал турецкой армией в Месопотамии (1915), победил английскую армию, стяжав почетные лавры (1916). Умер этот крупный политик и военный, автор ряда военно-исторических книг (в том числе книги «Вооруженный народ», русское издание 1886 г.) в городе халифов Багдаде! Вот что значило быть членом военной миссии за границей!

Предприятие оказалось малоуспешным из-за яростного сопротивления трудящихся и народной войны. По собственному признанию Кестринга, в то время «вся Украина превратилась в ад». Ноябрьская революция в Германии (1918) положила конец деятельности миссии и заставила вернуться домой. Надо полагать, что после этого он все-таки выполнял разные секретные миссии по связям с белогвардейскими армиями, воевавшими с Красной Армией. И выполнял их, вероятно, неплохо, так как успешно делал карьеру. Был командиром кавалерийского полка, а в 1928 г. приехал в Россию вместе с группой немецких офицеров-наблюдателей военных учений в Белорусском и Киевском военных округах. Чем он занимался, у советского руководства не было сомнений, и уже тогда оперуполномоченный Особого отдела в служебном документе записал: «Кестринг заслуживает особого внимания». При Веймарской республике, работая под начальством генерала Адама, занимал пост старшего адъютанта начальника управления сухопутных сил генерала Ганса фон Секта. Получает назначение в Москву на пост военного атташе (1931) в чине полковника. Был связующим звеном между немецким военным руководством и советским, а также переводчиком генерала Адама, когда тот приезжал в Москву. Чрезвычайно интересна беседа, которую вели его начальник и Ворошилов в 1931 г. по военным вопросам. В ней, между прочим, затрагивался и вопрос о танках, о масштабах применения которых велись в то время дискуссии. Вот любопытный фрагмент беседы:

ВОРОШИЛОВ. Разрешите задать Вам вопрос немного, быть может, посторонний. Как Вы считаете, как Начальник Генштаба Рейхсвера, — танки в будущей войне будут играть действительно первостепенную роль, или они являются подсобным боевым средством?

АДАМ. Категорически придерживаюсь того мнения, что танки в будущей войне будут играть вспомогательную роль и что нам надо обратить особое внимание на противотанковые средства; при хороших противотанковых средствах танки не будут иметь большого значения.

ВОРОШИЛОВ. Если танки не будут иметь большого значения, зачем тогда противотанковые средства?

АДАМ. Танки очень дорогое оружие, и только богатое государство может позволить себе иметь их (.)

ВОРОШИЛОВ. Я с вами не совсем согласен. Если нужно противотанковое оружие, то против хороших танков. Я уверен, что Вы, невзирая на трудное положение Германии, будете применять танки, и хорошие танки. Танки у Вас будут, следовательно, Вы заинтересованы в развитии танкового дела. Танки Рейнметалла, Круппа и еще один, которые Вы привозили, далеко отстают от современной техники танкостроения.

АДАМ. Тогда это ошибка — нам надо быть всегда в курсе развития танков и строить современные танки. Неверно, что танки решили войну, но танки надо иметь, чтобы защищаться против танков, следить за их развитием и строить танки.

ВОРОШИЛОВ. Как тогда Вы расцениваете английскую линию на широкое развитие механизации вооруженных сил?

АДАМ. Англичане тоже ограничены в средствах и воздержатся от широкого развития танков. Большие битвы никогда не будут решены танками, а людьми. (Ю.Л. Дьяков, Т.С. Бушуева. Ук. соч., с. 126-127.)

В 1932 г. Кестринг получает чин генерал-майора. Он подумывает уже об отставке (56 лет), но пришедшие к власти нацисты его не отпускают. Они Кестринга отправляют для разведывательной работы в Маньчжурию и Китай (эта командировка заняла почти 2 года), а затем в Москву, потом в Чехословакию, где назревали большие события. В Москве его заменил 45-летний баварец из артиллеристов полковник Гартман, окончивший Академию Генерального штаба и с 1932 г. принимавший участие в работах разведывательного отдела военного министерства.

После того как Кестринг вступил в НСДАП, он вновь был возвращен на свой пост в Москву (1935). И оставался на нем по 1940 г., отлуча— ясь на время для поездок в Берлин и Прагу в связи с ликвидацией Чехословакии, как самостоятельного государства (весна 1939 г.). В 1937 г., по существу, Кестринга отозвали в Берлин из-за разразившегося скандала: советская печать обвиняла его в том, что он поддерживал тайные оппозиционные контакты с Тухачевским и даже занимался шпионской деятельностью, что сам Кестринг категорически отрицал.

В Берлине не стали устраивать свару из-за своего военного атташе и, отозвав, заменили его новым — полковником фон Бонином. Последний, как и его друг, посол фон Блюхер, потомок немецкого фельдмаршала, входил в «русскую партию». В Москве он установил прекрасные отношения с Наркоматом обороны, познакомился с предприятиями советской военной промышленности (таким путем Сталин надеялся удержать Гитлера от войны, продемонстрировав ему реальную советскую силу). После этого фон Бонин направил в Берлин объективный доклад. Но Гитлер и немецкий Генеральный штаб отвергли его, считая, что он «преувеличивает силу Красной Армии». После же советско-финской войны Гитлер вообще сделал вывод, что Красная Армия «колосс на глиняных ногах», и не раз оскорбительно говорил: «Если ты русский, то чего ты стоишь?!»

Советско— германский пакт немецкий фюрер рассматривал исключительно как хитрое прикрытие на период подготовки войны. Фон Бонин был отозван, поскольку лишился доверия, но в конце 1940 г. он приехал в Финляндию как частное лицо и там секретно передал важнейшие документы советской разведке о разработке плана нападения на СССР. В 1944 г. он, с рядом других офицеров, принял участие в неудачной попытке покушения на Гитлера, был схвачен и казнен.

Кестринг, по необходимости, оказался возвращен в Москву. Руководство решило, что он вовсе не самый плохой военный атташе, а тот, со своей стороны, пытался всеми силами руководство успокоить. Он принимал участие в военных консультациях своего руководства в связи с подготовкой войны и последующей ликвидацией независимости Польши. В этой связи приходилось встречаться не только со своим непосредственным начальством генералом Матцки, но и с Гитлером, его главным адъютантом полковником Фридрихом Хоссбахом (1894-1980), который часто стенографировал совещания фюрера с высшим руководством Германии (в 1944 г. он примкнет к заговорщикам!), главнокомандующим воздушным флотом генерал-полковником Г. Герингом и его советником Эрхардом Мильхом (1892-1980), Мартином Борманом (1900-1945), Йозефом Геббельсом (1897-1945), его референтом В. Хейрисдорфом, доктором Таубертом, начальником специального отдела, где сочиняли всякие злостные политические выдумки, распространявшиеся затем через газеты или в виде слухов, с Карлом Бемером — правой рукой министра пропаганды, руководившего обычно пресс-конференциями с иностранными журналистами, с адмиралом Канарисом, Гейдрихом, Шелленбергом, бывшим военным министром генералом Вернером фон Бломбергом (1878-1946), бывшим начальником Генерального штаба генералом Людвигом Беком (1880-1944) и многими высшими чинами вермахта — бывшими работниками немецкого Генштаба. И, разумеется, с начальником ОКВ (Верховное командование вермахта) Вильгельмом Кейтелем (1862-1946). В порядке консультаций Кестринг вел беседы также с чиновниками Центрального департамента по делам колонизации, уже созданного в предвидении большой войны. Зная о скором ее начале, по указаниям своего начальства в строгом секрете занимался формированием на территории Германии подразделений «казаков», большей частью из белогвардейцев и их сыновей. В мае 1941 г. уже генералом вновь вернулся на свое место в Москву, где замещал его полковник Ганс Кребс (1898-1945), работавший в посольстве в качестве помощника (с 1945 г. он — генерал пехоты, кончил самоубийством). Этот Кребс был прислан сюда в марте 1941 г. и пробыл в качестве заместителя до начала мая, так как Кестринг сказался больным. Его разговоры в Берлине вызвали сильное неудовольствие высшего начальства. Последнее полагало, что он, как и Шулленбург с Хильгером, сильно переоценивает обороноспособность СССР и пропаганду принимает за чистую монету. Одному из своих сподвижников фюрер даже сказал с осуждением: «Эти дипломаты и военные атташе в Москве вообще хуже всех информированные люди» (А.И. Полторак. От Мюнхена до Нюрнберга. М., 1960, с. 161.) Разумеется, это тотчас стало известно в Москве в посольстве и произвело здесь удручающее впечатление на всех. И когда после парада 1 мая 1941 г. на приеме у посла в честь его возвращения из Берлина Кегель спросил Кребса, как он расценивает парад и его военную технику, тот вдруг побагровел и буквально заорал: «Все вы здесь слишком верите советской пропаганде! Считая нас, немцев, дураками, Кремль хочет заставить поверить, что участвовавшая в параде дивизия действительно оснащена оружием, которое сегодня провезли по Красной площади. Если речь идет о трех показанных на параде длинноствольных орудиях, то они изготовлены на пльзеньском заводе „Шкода“. И мы точно знаем, что во всем Советском Союзе имеются всего лишь три таких орудия. Это значит, что современная техника, которую вы видели на параде, собрана со всего Советского Союза, чтобы произвести впечатление на иностранцев, которых здесь считают дураками». (Г. Кегель. Ук. соч., с. 193.) Кестрингу такие разговоры было, конечно, смешно слышать, так как он в течение ряда лет, вместе с другими немецкими офицерами и специалистами, бывал в разных местах страны и видел, что там идет напряженная работа и учеба. Так, например, в 1931 г. он побывал в Курске (8 дней в 55-й стрелковой дивизии), в Оренбурге (8 дней в 11-й кавалерийской дивизии), в Свердловске (10 дней в 57-й стрелковой дивизии), в Бердичеве (5 дней в 3-й кавалерийской дивизии). Свои впечатления он имел возможность сравнивать с впечатлениями коллег. И они никак не совпадали с тем, что говорил Гитлер и многие из его окружения. Кестринг был человек очень умный, с высокой военной и общей квалификацией. Поэтому советская контрразведка бдительно следила за каждым его шагом, учитывала все его связи, старалась ограничить его поездки за пределы Москвы, подстроила так, что однажды один из сотрудников советской разведки оказался его спутником.

«Генерал Кестринг, — отмечал он в своем отчете, — человек умный, хитрый, чрезвычайно наблюдательный и обладающий хорошей памятью. По-видимому, он от природы общителен, но общительность его и разговорчивость искусственно им усиливается и служат особым видом прикрытия, чтобы усыпить бдительность собеседника. Он задает не один, а десятки вопросов самых разнообразных, чтобы скрыть между ними те два или три единственно существенных для него вопросов, ради которых он затевает разговор. Он прекрасный рассказчик, но и то, что он говорит, обычно ведет к совершенно определенной цели, причем так, что собеседник не замечает этого. В течение часа или двух он может засыпать собеседника вопросами, рассказами, замечаниями и опять вопросами. По первому впечатлению это кажется совершенно непринужденной беседой, и только потом становится ясным, что вся эта непринужденность и видимая случайность на самом деле вели к какой-то определенной цели».

В архиве советской разведки с течением времени собрался значительный материал о деятельности Кестринга, а также различные его характеристики. Одна из них, принадлежавшая такому тайному советскому агенту, гласила: «Сам Кестринг отчаянно пытался прорвать устроенную ему блокаду». И отчасти ему это удалось, о чем он позже рассказал в своих мемуарах.

А в своем секретном докладе в Берлин он так рассказывал о своих противниках из НКВД:

«Сотрудники НКВД, одетые в штатское, сменялись в каждой области и в каждой республике. Хотя они никогда не вмешивались, им удавалось одним только своим присутствием делать почти невозможной какую-либо продолжительную беседу. Их было во время моей поездки около 40 человек. За исключением одного еврея, они были тактичны и сдержанны. Если отбросить то неприятное чувство, что за тобой постоянно наблюдают, будь то в театре, в гостинице, во время пути, в столовых и в самых интимных местах, и игнорировать то обстоятельство, что это мешало осуществлению моей цели — много видеть и много говорить, я могу охарактеризовать сотрудников НКВД только как очень любезных и дельных людей».

В сущности, Кестринга можно считать представителем «русской партии» в Германии. Нацистов он не любил, но в НСДАП вступить пришлось — по житейским обстоятельствам. И Гитлеру он не очень верил. Но поскольку генерал находился на государственной службе, а Гитлер являлся главой государства, он, как истинный немец, считал необходимым добросовестно подчиняться его распоряжениям. Вместе с тем Кестринг считал, что правильна та линия, которую прямо и честно бывший посол Дирксен отстаивал перед фюрером, которому он в апреле 1933 г. писал: «Большевизм в России не вечен. Процесс развития национального духа, который показывается теперь во всем мире, охватит в конечном итоге и Россию. Большевизм с его нуждой и ошибками сам подготовляет почву для этого. Мы должны оставить это в центре нашего внимания.

Исторически мы должны держаться за хорошие отношения с Россией, с которой мы безусловно рано или поздно опять будем иметь непосредственные границы. При таких условиях мы должны проявлять особенную осторожность во всех тех внутреннеполитических и полицейских мероприятиях, которые могут прямо ухудшить наши отношения с Москвой». (Ю.Л.Дьяков, Т.С. Бушуева. Ук. соч., с. 313.)

В посольстве уже с января 1941 г. не сомневались, что в этом году будет война. Но относительно даты шли споры, так как факты было трудно отделить от фантастических слухов. В середине мая Кестринг вдруг спросил Кегеля, как коллегу по посольству, как, по его мнению, немецкой администрации следовало бы относиться к колхозам в оккупированных районах СССР? Кегель осторожно ответил:

«Интересы обеспечения производства продовольствия потребуют сохранения колхозов. А, впрочем, мне совсем не нравится делить шкуру неубитого медведя. Почему генералу проходится раздумывать над такими вопросами?» Кестринг ответил:

«Я полностью разделяю ваше мнение. Но мое начальство в Берлине хотело бы знать это и многое другое. Я противник коллективизации сельского хозяйства. Но если мы распустим колхозы и вновь превратим колхозников в единоличников, то наступит хаос». (Кегель. Ук. соч., с. 183.)

В это же приблизительно время из посольства начинается массовый отъезд женщин, жен дипломатических работников, которые прежде уже дипломатической почтой отправляли отсюда купленные ими ценности: украшения из золота, драгоценные камни, иконы, ковры, произведения искусства (вывоз их был запрещен). Это все Кестрингу очень не понравилось, и он своему начальству в Берлин написал так:

«Последствия таковы, что, поскольку эту переправку ценностей можно утаить разве что от посыльных, но не от русских наблюдателей, она дает пищу самым диким слухам. Как недостойно все это! Другие последствия мне представляются еще более серьезными. Как и в Чехословакии, все, что я еще раз называю барахлом, через границу могут переправить лишь те, у кого есть дипломатический паспорт, то есть высокопоставленные чиновники. И еще: почти все жены дипломатов из нашего посольства уже удрали. Кое-кому из них, возможно, действительно нужно выехать, но большинству, конечно, нет. Можно представить себе, что думают жены других служащих и машинистки посольства, когда они видят, как их подруги с дипломатическими паспортами удирают. И хотя мое мнение нередко считают грубым, я, несомненно, прав: „Бабам на войне делать нечего“! Нужно ли, чтобы все прибывающие для усиления посольства сотрудники везли с собой семьи? Они приезжают сюда, наедаются до отвала маслом и икрой, увешивают себя мехами и ожерельями, купленными за дешевые рубли, а потом отваливают или по меньшей мере стремятся спасти свое добро в ущерб великому делу, во вред нашим единству и сплоченности. Я испытываю грешное желание, чтобы бомбы англичан попали в те дома, где хранится это вывезенное недостойным путем в Германию добро». (Там же, с. 191-192.)

Даже отдельные штрихи в деятельности Кестринга показывают, что он находился в курсе всех важнейших мероприятий по плану «Барбароссы», под чем подразумевалось нападение на СССР (подписан Гитлером 18.12.1940). Он не раз бывал в «Штабе Валли» под Варшавой, который возглавлял опытный разведчик Шмальшлегер, где координировались действия команд и групп, предназначавшихся для ведения разведывательных и диверсионных операций, контактировал с начальником Абвер-П полковником Эрвином фон Лахузеном (1897-1955), с руководителем сверхсекретного подразделения полковником Эрвином Штольце (1891 — после 1997), — оно должно было наносить мощные удары по военно-промышленным объектам для выведения их из строя, с главарями украинских националистов Бандерой и Мельником, подготовлявшими выступление националистов на Украине, приуроченным к началу войны, с генерал-фельдмаршалом Вильгельмом Кейтелем (1882— 1946), который был очень популярен в Германии, среди военных ближе всех стоял к Гитлеру, являлся начальником штаба ОКВ (Верховного командования), заменив собою непокорного генерала Людвига Бека (1880-1944), с генерал-фельдмаршалом Вальтером Браухичем (1881— 1948), главнокомандующим сухопутными войсками; встречался по делам службы с руководством военно-исследовательского центра — Институтом геополитики и, естественно, с начальником отдела Иностранных армий Востока полковником Кинцелем. И с Канарисом пришлось не раз беседовать, и с его ближайшим сотрудником и соратником Остером, и бывать в военных лагерях украинских националистов под Берлином и Бранденбургом, и в разведывательной школе близ Кенигсберга, и в берлинской школе абвера, готовившей агентов высшей квалификации (15-месячная программа). И к финнам приходилось ездить, поскольку предполагалось их участие в войне с СССР, в ставку маршала Маннергейма, к начальнику финской разведки Меландру для обмена разведывательной информацией. И уж само собой понятно, что приходилось встречаться с немецким послом в Финляндии фон Блюхером (1883-1963) и военным атташе генерал-майором Россингом. Не обходились вниманием и прибалтийские буржуазные государства. Особенно тесные связи установились с Эстонией, и Кестринг бывал здесь по служебным делам у начальника разведывательного отдела Генерального штаба полковника Маазинга, настроенного пронацистски, и на— чальника штаба армии генерала Рээка. Главнокомандующий эстонской армией генерал Лайдонер контакты с немцами оценивал вполне определенным образом: «Нас главным образом интересовали сведения о дислокации советских военных сил в районе нашей границы и о происходящих там перемещениях. Все эти сведения, поскольку они имелись у них, немцы охотно сообщали нам. Что касается нашего разведывательного отдела, то он снабжал немцев всеми данными, которыми мы располагали относительно советского тыла и внутреннего положения в СССР. (Ф. Сергеев. Тайные операции нацистской разведки. М., 1991, с. 170-171.) Генерал Пикенброк, один из ближайших сотрудников Канариса, о тех же связях позже показывал так: „Разведка Эстонии поддерживала с нами очень тесные связи. Мы постоянно оказывали ей финансовую и техническую поддержку. Ее деятельность была направлена исключительно против Советского Союза. Начальник разведки полковник Маазинг ежегодно наведывался в Берлин, а наши представители по мере необходимости сами выезжали в Эстонию. Часто бывал там капитан Целлариус, на которого была возложена задача наблюдения за Краснознаменным Балтийским флотом, его положением и маневрами. С ним постоянно сотрудничал работник эстонской разведки капитан Пигерт. Перед вступлением в Эстонию советских войск нами заблаговременно была оставлена там многочисленная агентура, с которой мы поддерживали регулярную связь и через которую получали интересовавшую нас информацию“. (Там же, с. 171.)

Ради укрепления отношений с разведкой Эстонии и в связи с «предприятием» Тухачевского, Канарис и Пикенброк выезжали туда и сами (1937-1939), разумеется, под чужими именами, ради сохранения секретности. В апреле 1939 г. генерал Рээк был даже приглашен на день рождения Гитлера (!), который праздновался всей страной.

Готовясь к войне с СССР, Гитлер обольщал себя пустыми надеждами, от «ошибочных данных», сообщавшихся генералами и разведкой, отмахивался. Он всецело уповал на свои победы во Франции и, убеждая Кейтеля и Йодля в своей правоте, торжествующе говорил: «Теперь мы показали, на что способны. Поверьте, поход против России будет в сравнении с этим простой детской игрой». (Там же, с. 186.)

Уже с 6 сентября 1940 г. Управление разведки и контрразведки самым энергичным образом проводило свои акции против СССР. А в конце декабря 1940 г. Йодль сообщил Канарису и Пикенброку, что начало войны с СССР — лето 1941 г.

В соответствии с тайными планами проводились вполне определенные мероприятия, вызывавшие большую настороженность руководства СССР: направление военной миссии Германии, а затем и войск в Румынию, заключение договора с Финляндией о размещении там германских войск, развертывание финской армии и немецкой дивизии на ленинградском направлении, формирование в Германии финского эсэсовского батальона, развертывание войск против Югославии. В мае 1941 г., как определенное знамение, в Москве в немецком посольстве вдруг объявился Шелленберг в качестве «представителя химической промышленности». Эта хитрая и опытная бестия из ведомства Гейдриха, сделавшая невероятную карьеру в 30 лет (в декабре 1941 г. он уже возглавлял внешнюю разведку!), прибыл в Москву якобы для того, чтобы побывать на каком-то химическом заводе (одни сотрудники посольства говорили, что где-то на Нижней Волге, другие — на юге Урала). Выезжать туда он, однако, не торопился. В промежутках между своими таинственными делами он в сопровождении одного из сотрудников посольства осматривал «достопримечательности Москвы», а потом напивался (видно, его мучил страх!) и вел с сотрудниками опасные разговоры. При этом разглашал такие сведения, за которые полагается отрубание головы. Разговоры были такого рода: «Дни Советского Союза уже сочтены, и война между Германией и Россией неизбежна. Эта война начнется скоро. А Советский Союз — это „колосс на глиняных ногах“. Одного сильного удара немецкого вермахта будет достаточно, чтобы „господство большевиков“ рухнуло. Надо-де только сбросить с самолетов на русские деревни достаточно пулеметов, винтовок и боеприпасов, и в мгновение ока всю страну охватит пожар. Русские крестьяне сами рассчитаются „с еврейскими большевистскими заправилами“. (Кегель. С. 184.)

Странные были разговоры. Учитывая характер ведомства, общую обстановку, дух соглядатайства, царивший в посольстве, можно не сомневаться, что Шелленберг не просто так распускал язык, «по пьянке». Скорее всего, Шелленберг догадывался (даже не сомневался!), на основе имевшихся в его распоряжении служебных документов, что в посольстве есть два или три лица, которые работают на неприятельские разведки, в том числе и на русскую. Разглашая секретные сведения, он и Гейдрих хотели на будущее (весьма неверное!) заручиться расположением этих разведок, дать им доказательства своей нужности, чтобы в случае проигрыша войны они помогли им спасти свои шеи от петли! Шелленбергу это вполне удалось! А Гейдрих не дожил до конца войны: он умер от ран (04.06.1942), полученных в результате покушения английских парашютистов, заброшенных для этой специальной акции в Чехословакию, где он тогда свирепствовал.

Велика ли была для Гейдриха и Шелленберга степень риска? Риск, конечно, присутствовал. Но имелось и могущественное прикрытие. Работавших на английскую разведку сначала прикрывал Гесс, заместитель Гитлера по партии, который сам держался английской ориентации и делал последнюю попытку договориться с Англией «по-хорошему». Он даже лично полетел туда на самолете. Но попытка сорвалась: не хватило бензина. Он угодил в неожиданный плен и за совместные с Гитлером преступления был приговорен к пожизненному заключению (умер в 1987 г.). Его заменил Геринг, тоже державшийся английской ориентации. Оказывал поддержку и шеф гестапо Мюллер, у которого Шел— ленберг служил начальником контрразведки до перехода к Гейдриху (середина октября 1939), и могущественный Борман, эта «тень фюрера», даже министр иностранных дел Иоахим Риббентроп (1893-1946), который прежде занимал пост посла в Англии, кому буржуазная пресса создала репутацию «сверхдипломата», а Гитлер называл человеком, чье имя «будет вечно связано с политическим расцветом германской нации».

Кегель, будучи советским разведчиком, встретил появление Шелленберга с большим подозрением. До этого он с ним не встречался, и Хильгер в своем кабинете их познакомил. Шелленберг «под строжайшим секретом» рассказал действительно феноменальные вещи, но и опасные в высшей степени. «Когда, бойко отсалютовав нам приветствием „Хайль Гитлер“, господин Шелленберг удалился, не преминув еще раз сослаться на абсолютно доверительный характер сообщенных нам сведений, я спросил Хильгера, что он обо всем этом думает и зачем пригласил меня участвовать в разговоре. Ведь это просто сумасшедший, заметил я. Во всяком случае, мне кажется, что он — общественно опасная личность. К сожалению, ответил Хильгер, этот человек явно представляет угрозу безопасности, но он не сошел с ума. Он — весьма высокопоставленный и влиятельный деятель НСДАП, который благодаря своему положению действительно может иметь доступ к самым секретным планам, если такие планы существуют. Но все услышанное представляется ему дурным сном. Зачем он пригласил меня участвовать в этом разговоре? Ему, Хильгеру, не хотелось беседовать с этим человеком без свидетеля. И лучше всего было бы, если бы я забыл все, что слышал». (Кегель. С. 186.)

Обстановка стала тревожной до крайности, благодаря определенным действиям правительства Германии и лавине чудовищных слухов. Очень встревоженный, Сталин вызвал из Берлина для беседы советского посла Деканозова. Воспользовавшись его приездом, Шулленбург и Хильгер, желая предотвратить войну любой ценой, с большим риском для себя, устроили встречу с ним. И в разговоре напрямую предупредили его о времени начала войны. Деканозов их сообщение отверг, считая за провокацию! Позиция Шулленбурга и Хильгера вполне понятна: на 6 июня 1941 г. вдоль советской границы были уже развернуты силы около 4 млн. немецких и румынских солдат. (Канун и начало войны. Документы и материалы. Л., 1991, с. 310.)

Накануне войны в посольстве царила полуистерическая атмосфера. «Руководящие сотрудники бездельничали. Фашистское правительство в Берлине утратило интерес к своему послу в Москве и к его бумагам.

Сотрудники посольства слонялись по кабинетам, пытаясь как-то отвлечься от раздумий над причинами этого небывалого затишья. Строго ограниченный ранее обеденный перерыв длился теперь по несколько часов и заполнялся бесконечной болтовней. Ожидание неизбежной катастрофы изматывало нервы». (Кегель Г. С. 197-198.) И вот наступило 22 июня 1941 г., — тот же день, в который Наполеон напал на Россию. И Шулленбургу, получившему соответствующую телеграмму от Риббентропа, со стесненной душой пришлось отправиться в Кремль и объявить Молотову о начале войны, хотя война уже на деле шла в течение 1,5 часа, немецкие самолеты бомбили Одессу, Киев и Минск.

Вместе с послом и Хильгером Кестринг возвращается в Германию самолетом, остальные сотрудники — поездом, после хлопотливой и неприятной процедуры размена посольствами. Как человек, выступавший за договор о дружбе с Россией еще в 1934 г., Кестринг сначала находится под подозрением. Целый год он служит, находясь под наблюдением.

И с вполне понятным огорчением (патриотизм есть и у него!) видит, как обещание фюрера добыть быструю победу рассыпается в прах. Война идет совсем не так, как им намечено. Застигнутые врасплох русские полки, дивизии, армии, неся большие потери, отчаянно отбиваются, консолидируют фронт, часто бросаются в яростные контратаки, стараясь отвоевать отданную территорию, сами несут большие потери, но значительные потери причиняют и врагу. Английский историк Алан Кларк в книге «Барбаросса». Русско-германский конфликт 1941— 1945 гг. (Лондон, 1965) так описывает положение в начале июля 1941 г.:

«Гальдеротмечает, что „все (в ОКХ) наперебой рассказывают страшные истории о силе русских войск (позади танковой группы в районе Пинских болот)“.

(От «Барбароссы» до «Терминала». Взгляд с Запада. М., 1988, с. 70.)

«На фронте группы армий „Север“ немецкое командование также начало проявлять неуверенность, столкнувшись с упорным сопротивлением противника. Русские спешно перебрасывали с финской границы солдат, танки и авиацию, чтобы усилить измотанные в боях армии генералов М.М. Попова и Ф.И. Кузнецова. Эти регулярные части, сплотив вокруг себя отряды, составленные из новобранцев, ополченцев и милиции, предприняли серию яростных контратак, в результате чего „на ряде участков фронта немецкие войска оказались в критическом положении“. (Там же, с. 71.)

«В районе Могилева большая часть соединений 13-й армии оказалась в окружении. Тем не менее русские продолжали сражаться с неукротимым героизмом, который вызывал восхищение даже у Гальдера, и их „дикое упорство“, на которое он будет часто сетовать в своем дневнике, постепенно подтачивало вооруженную мощь вермахта». (Там же, с. 77.)

В таком изображении не было никаких преувеличений. Немецкие отчеты той поры рисуют следующую типичную картину, которая делает понятным, почему была выиграна война:

«Русские не ограничиваются противодействием фронтальным атакам наших танковых дивизий. В дополнение к этому они ищут любую удобную возможность, чтобы ударить по флангам наших танковых прорывов, которые в силу необходимости оказываются растянутыми и относительно слабыми. В этих целях они используют свои многочисленные танки. Особенно настойчиво они пытаются отсечь наши танки от наступающей за ними пехоты. При этом русские, в свою очередь, нередко оказываются в окружении. Положение подчас становится таким запутанным, что мы, со своей стороны, не понимаем, то ли мы окружаем противника, то ли он окружил нас». (Там же, с. 75.)

Гитлер, однако, не обращал внимания на первые неудачи, считая их естественными. Больше впечатления производила на него захваченная территория, которую Красная Армия, отчаянно сопротивляясь, все-таки вынуждена была оставлять из-за общего неравенства сил. Гитлер ликовал, считая, что война идет к победной развязке. 13 июля, ориентируя генерал-фельдмаршала Браухича (1881-1948), командующего сухопутными войсками, он сказал ему: «Не столь важно быстро продвигаться на Восток, как уничтожать живую силу противника». (Там же, с. 73.) При этом фюрер ставил задачей захватить сначала Ленинград, как колыбель революции, крупный экономический центр, лишить русскую сторону выхода в Балтийское море и обеспечить беспрепятственный подвоз железной руды из Швеции. Потом уже, в зависимости от обстоятельств, выходить на новую цель — Москву или Украину. Сам он больше склонялся к последнему, считая необходимым захватить ее, как несравненный источник продовольствия и сырья.

Будучи в великолепном настроении от первых успехов, Гитлер велел вызвать в свою ставку «незадачливого пророка» Кестринга, с торжеством показал на карту и сказал: «Ни одна сволочь никогда не выгонит меня отсюда». — «Надеюсь, что нет», — осторожно ответил Кестринг, не питавший никаких иллюзий и имевший не одну радужную информацию. (Там же, с. 72.)

Но уже к 4 августа (меньше чем через 2 месяца войны!) Гитлер понял, наконец, что он просчитался, совершил ужасную ошибку. От других он это скрывал, чтобы не лишить их мужества, но вождю танковых войск знаменитому Гудериану (1888-1954), не раз бывавшему в России до войны по делам военного министерства, в кулуарах совещания в ставке фон Бока (командующего группой армий «Центр») с огорчением признался: «Если бы я знал, что приведенные в вашей книге („Внимание, танки!“ — В.Л.) данные о мощи русских бронетанковых сил соответствовали действительности, я думаю, что никогда бы не начал эту войну». (Там же, с. 82.)

С 1944 г. Гитлер стал задумываться над собственной судьбой. Раньше он не возражал против того, что его называют новым Чингисханом. Это ему нравилось. Теперь же он сам стал называть себя помесью Чингисхана и Христа! Свои странные слова фюрер пояснял так: хотя он и совершил величайшие завоевания, но он все-таки может кончить как Христос — на Голгофе. О размерах закулисного сопротивления политике Гитлера в рядах самой нацистской партии, сопротивления, которое не прекращалось, несмотря на ярое насаждение культа личности фюрера, которое охватывало «старых соратников», министров, военных, финансистов, ответственных чиновников, родовую знать и т.д., говорит множество фактов. Войны с СССР (по идейным соображениям или из страха за собственную голову) не хотели очень многие. Особенно те, кто был облечен большой властью, купался в лучах славы и материальных благах (как Геринг и ему подобные) и по должности был осведомлен относительно фактов действительности. Все они были не склонны витать в облаках, стремиться к химерическим целям. Поэтому-то отчаянно упирались, прикрываясь формальным согласием и любезными улыбками (кому хотелось потерять голову?!). Среди них находились: Гесс, Геринг, Кана-рис со многими сотрудниками, министр иностранных дел Нейрат со своим преемником Риббентропом, финансист Шахт, граф Штауфенберг, генерал Бек, Бломберг и еще большое количество очень важных лиц. Только принимая во внимание это тайное сопротивление, неизбежно принимавшее вид интриги (ничего «единого» нацистская верхушка, партия и общество, не представляли!), можно понять, каким же образом советской разведке удавалось проникать всюду, несмотря на аппарат тотального сыска и страшнейших репрессий. Поэтому и признают ныне исследователи, что советской разведке удалось укрепиться в центральном аппарате гестапо, штабе Геринга, шифрослужбе абвера, МИДе, научных и промышленных кругах, во многих посольствах, в Италии — тоже в МИДе, в армии, даже в канцелярии Муссолини. Шли агентурные сведения из правящих кругов Югославии, Болгарии, Венгрии, Румынии, Польши. (Канун и начало войны. Документы и материалы. Л., 1991, с. 310-311.)

Чрезвычайно интересен такой вот необычный факт. 9 мая 1937 г. посол СССР в Германии Я. Суриц сообщает в свой наркомат: «Один видный немецкий промышленник третьего дня мне рассказывал, что Шахт в разговоре с ним с большой тревогой отзывался о советско-германской торговле. Шахт предвидит, что очень скоро Германия лишится советской нефти, марганца, заменить которые будет „чертовски трудно“. Он говорил, что обо всем этом сигнализировал Гитлеру, которому нашептывают эти „проклятые Геббельсы“. Мой собеседник со слов Шахта уверяет, что выпад, направленный Гитлером против нас в его первомайской речи ( 1937 г. — В.Л.), не был воспроизведен в печати. К числу сторонников изменения курса по отношению к нам мой собеседник также относит и Геринга». (Документы внешней политики СССР. Т. XX, с. 235.)

Это очень напоминает совет Сталину: что надо сделать, чтобы сорвать нападение Гитлера. Увы, сообщению Сталин не поверил: он был убежден, что в 1941 г. Гитлер будет нападать не на СССР! Коварный фюрер довольно ловко обманул его. Неудачи на фронтах реабилитировали Кестринга. И после заминки, в 1942 г., когда подтвердились многие его предсказания о силе Красной Армии, он вновь обретет доверие. С сентября 1942 г. со своим адъютантом Виттенфельдом он вновь занимается формированием частей «казаков» из белогвардейцев и их сыновей, действуя на положении специального уполномоченного по вопросам Кавказа. Цель, которую ставили перед ним: привлечь народы Кавказа к войне Гитлера против Сталина. В

1944 г., после неплохих успехов на этом поприще (результатом явились массовые высылки Сталиным с Кавказа карачаевцев, ингушей и т.д.), он назначается командующим «добровольческих отрядов» — из власовцев, уголовников и военнопленных. Части эти очень скоро показали низкую свою боеспособность и надежд руководства вермахта совершенно не оправдали. Да и сам Гитлер был против формирования таких частей, считая их опасными.

В 1945 г., когда стало окончательно ясно, что война проиграна, Кестринг сдался в плен американцам. Он рассказал им много интересного о работе немецкой разведки, об отношениях между руководством РККА и рейхсвера, об отношениях СССР и Германии. Довольнее американцы быстро его освободили (1946), и он стал первым освобожденным из плена генералом.

Вернувшись вновь в Германию, Кестринг смог продолжить свою службу (на этот раз в ведомстве генерала Гелена). И успешно продолжал службу до выхода на пенсию, оказывая американцам важные услуги.

На старости лет, не написав мемуаров, Кестринг тем не менее выпустил сборник официальных документов, связанных с его разведывательной деятельностью, а остальную часть работы предоставил доделывать историкам. (См.: General Ernst Kostring. Der militarische Mittler zwischen dem Deutschen Reich und der Sowjetunion 1921-1941. Bearbeitet von Hermann Teske. Frankfurt/Mein. 1966.)

Оглядываясь назад, Кестринг по совести не мог считать себя вполне чистым от участия в разбойничьих делах немецкого империализма. Оставалось лишь утешать себя тем, что он совершал предосудительные дела не один, что он был не из худших и что в рейхе Гитлера он как мог служил Отечеству.

Он мог также несколько сожалеть, что не удалось ему подняться на высочайшие должности в государстве, что вписало бы его имя в анналы истории крупными буквами, как, например, Кребса, того самого, который вместе с ним работал в посольстве в Москве, а потом стал последним начальником штаба у Гитлера (будучи близким человеком к Борману!). Зато он мог утешить себя тем, что удалось избежать и его конечной участи: бедняга Кребс застрелился в бункере фюрера 1 мая

1945 г.! И еще одним обстоятельством можно было утешить себя: что хотя он и не без грехов (а кто же их не имеет в период войны?!), но на его совести все-таки нет чудовищных преступлений против народов и человечности! Да, в этом мире известность и чистая совесть часто находятся в злейшей вражде. Сколько примеров мы этому видим, в том числе и сегодня!

Вот эти три лица и определяли работу немецкого посольства до 1941 г. Остальные играли роль второстепенную. Это были: советник посольства фон Типпельскирх, правая рука бывшего посла, двоюродный брат полковника (позже генерал-майора) Типпельскирха в Генеральном штабе Германии, занимавшегося вопросами разведки; военно-морской атташе Норберт фон Баумбах; военно-воздушный атташе Ашенбреннер; фон Вальтер, глава консульского отдела; советник Греппер, незаметный чиновник; советник Швингер, из бывших австрийских дипломатов, которого сотрудники с насмешкой называли «наш трофейный немец»; начальник секретариата и хозяйственного отдела «канцлер» Ламла, ведавший контрабандными махинациями, незаконным ввозом из-за границы советских денег, что давало возможность сотрудникам посольства увеличивать свое жалованье в четыре раза (как и в других посольствах!) и жить на широкую ногу, имея прислугу и собственную машину, выписывавшуюся из Швеции.

Этот Ашенбреннер представляет весьма большой интерес. Судя по всему, он принадлежал, как и Кестринг, к «русской партии» и всеми силами хотел убедить государственное руководство не идти на конфликт с Россией. 30 апреля 1941 г. от представителя советской разведки в Берлине («Старшина») поступило сообщение, в котором содержались следующие данные:

«Доклады немецкой авиационной комиссии, посетившей СССР, и военно-воздушного атташе в Москве Ашенбреннера произвели в штабе авиации подавляющее впечатление. Однако рассчитывают на то, что хотя советская авиация и способна нанести серьезный удар по германской территории, тем не менее, германская армия быстро сумеет подавить сопротивление советских войск, достигнув опорных пунктов советской авиации и парализовав их».

Данное сообщение очень наглядно показывает, что немецкие авиационные специалисты были высокого мнения о боеспособности советской авиации и, следовательно, продажные российские негодяи нагло лгут, утверждая, что «страна была не готова к войне» и что «Сталин в военном деле ничего не понимал». Все он отлично понимал, а ВВС, вместе с артиллерией, были для него любимыми родами войск!

А в торговом отделе посольства числились у Хильгера два сотрудника, которых окружающие недооценивали. Один из них — второй секретарь посольства Ганс Биттенфельд, внук еврея, сын офицера-землевладельца, которого не приняли в НСДАП из-за еврейского родства. Он участвовал в войне с Польшей, затем с помощью Кестринга получил место в одном из штабных ведомств и был связан с военной разведкой. Одновременно он являлся тайным агентом Чарльза Болена, начальника разведслужбы американского посольства в Москве. Болен сделал по— том прекрасную карьеру: личный переводчик президента Рузвельта на встрече со Сталиным, советник президента Трумэна на Потсдамской конференции, посол США в Москве. В 1973 г. он выпустил сенсационную книгу воспоминаний: «Свидетель истории периода 1929-1969 гг».

Этот вот Болен с целью получения секретной информации встречался со своим агентом на конных прогулках (на даче американского посольства, 17 км от Москвы) и во время посещения теннисного корта. Иногда (из-за срочных дел!) заглядывал даже в служебный кабинет Биттенфельда. Когда тот уехал в Германию, то передал свои секретные функции советнику Вальтеру. С образованием ФРГ Биттенфельд, с помощью американцев, быстро стал продвигаться, занимая важные посты в министерстве иностранных дел (посол за рубежом, статс-секретарь и руководитель бюро президента Любке). До самого конца у Биттенфельда существовали доверительные отношения с Шулленбургом, Хильгером и Кестрингом. И можно думать, что все они делали одно дело.

Остается сказать о Герхарде Кегеле, чьи мемуары принадлежат к числу лучших в немецкой и мировой мемуаристике, отличаются обилием материала, колоритностью, рельефностью и правдивостью. Биография этого человека не менее замечательна, чем биография Р. Зорге, Шандора Радо и Л. Треппера! Он родился в 1907 г. на железнодорожной станции в семье железнодорожника, недалеко от пограничной станции России — Русские Щербы. В детские годы жил в Катовицах, потом в Оппельне (Катовицы отошли к вновь возникшему Польскому государству) и Бреслау. Кончил реальное училище. Хотел получить специальность электротехника. Но жизнь распорядилась иначе: он стал учеником в филиале Дрезденского банка, изучал торговое дело (с 1926). Кончил факультет права и общественных наук в Бреслау. Был репортером, познакомился очень хорошо с нравами буржуазной прессы. Участвовал в работах социалистического кружка студентов Бреслау. Затем стал одним из основателей первой коммунистической студенческой организации в университете (1930). Закончив учебу, работал в суде (1931). Из-за нелепого провала оттуда пришлось срочно уволиться. Короткое время работал редактором в одной из местных газет. В связи с усилением фашистских репрессий (1933) поспешил перебраться на дальнюю окраину — в Польшу. Сначала выступал там как зарубежный корреспондент немецких газет. Специализировался на вопросах экономики и торговли. В начале 1935 г. был приглашен на работу в немецкое посольство в торговый отдел, как знающий свое дело специалист. Был вынужден вступить в НСДАП. Участвовал в переговорах о торговом договоре с Польшей, выступал экспертом торговой делегации в Москве. И после этого (с февраля 1940) обосновался в немецком посольстве русской столицы, в отделе торговли советника Хильгера.

В комцартию Кегель вступил в 1931 г. Активно участвовал в нелегальной борьбе и работе против Гитлера в Германии. С 1934 г. работал на СССР и имел постоянную связь с советской разведкой в Варшаве и Москве (чекиста-связника здесь он звал Павлом Ивановичем). После 1941 г. вернулся в Германию и продолжал участвовать в антифашистском сопротивлении. В 1944 г. был мобилизован на фронт и перешел на советскую сторону. Пока шла проверка, находился в лагере пленных в Лодзи. После освобождения и реабилитации вернулся в новую Германию. Работал в берлинских газетах, занимался организацией издательства, входил в бюро Президента Пика, участвовал в создании нового министерства иностранных дел, был членом комиссии по агитации при ЦК СЕПГ, наконец, послом ГДР при ООН. Почти в 70 лет (после инфаркта) вышел на пенсию.

Пользовался большим уважением товарищей, хотя и для него бывали обидные моменты. Ибо находились лица, которые знали его как активного члена нацистской партии. Поэтому они относились к нему с подозрением. В этой связи Кегель пишет:

«К счастью, двое товарищей, участвовавших в принятии этого столь нелегкого для меня решения (о вступлении в ряды фашистской партии с целью проникновения на работу в посольство. — В.Л.), остались в живых после второй мировой войны и смогли подтвердить сообщенные мной о себе сведения. И чтобы мне не пришлось снова и снова рассказывать свою политическую биографию в каждом полицейском участке и адресном столе или при заполнении более или менее важной анкеты, мне был выдан следующий документ:

«Удостоверение. Дано гр-ну Кегель Герхард, рожд. 1907 г., в том, что на основании произведенной Центральной Комендатурой проверки материалов немецких групп сопротивления против гитлеровского режима он действительно являлся активным членом одной из таких групп, в период с 1933 по 1945 г. активно боролся в городах Бреслау, Варшаве и Берлине, а в 1935 г., согласно заданию этой группы, он вступил в НСДАП в целях получения более лучших возможностей для проведения антифашистской борьбы.

В связи с этим членство гр-на Кегель Г. в НСДАП следует считать несуществующим. Центральная Комендатура не возражает против работы гр-на Кегель Г. в редакции и издательстве «Берлинер цайтунг» или в каких-либо других немецких учреждениях и предприятиях.

Уполномоченный Центральной Комендатуры по очистке немецких учреждений от нацистских элементов. Печать. Подпись. Берлин, 25 июня 1945 г.».

Но было бы неверно утверждать, будто членство в зарубежной организации НСДАП совсем не доставляло мне неприятностей. Я не имею в виду злобные выпады прессы ФРГ и одной из сионистских организаций в Вене, меня никогда не трогали злопыхательства классового врага. Но когда ко мне проявлял недоверие тот или иной старый член КПГ, то хотя это и было понятно, но все же причиняло боль». (Там же, с. 63.)

Подводя итог своему жизненному пути, Кегель в заключении книги писал: «Дожив до восьмого десятка лет, могу с чистой совестью сказать: более полувека тому назад я твердо решил посвятить свою жизнь самому благородному на свете делу — борьбе за социализм и коммунизм. И я активно участвовал в этой борьбе, как в худые, так и в добрые времена. Когда нужно было не жалеть сил во имя победы партии рабочего класса над мрачными силами прошлого, я не жалел своих сил. Иногда это было нелегко. Но я никогда не раскаивался в решении, которое принял полвека тому назад и которое с тех пор определяло мою жизнь. Я всегда был верен этому решению». (Там же, с. 457.)

На примере деятельности Кегеля, между прочим, хорошо видно, возможно ли было проникновение антифашистов в нацистскую партию с целью ведения разведывательной работы. Таких случаев имелось, конечно, много. И пресловутый Штирлиц, о котором уже говорилось, не с потолка взят, но объединил в себе несколько вполне реальных лиц. Одним из них явился видный советский разведчик Д. Быстролетов (1901— 1975). До каких пределов доходило его преображение в интересах работы, он сам вспоминает так:

«Перед самым началом войны во мне созрело твердое решение заняться, наконец, научной работой. Вернувшись в Москву из очередной командировки, я даже написал соответствующий рапорт. Но меня не отпустили. Я был вызван к Наркому. Начальник нашей разведки поделился планами направить меня в Антверпен, где я вступаю в бельгийскую фашистскую партию, оттуда еду в Конго и покупаю там плантацию или завожу торговое дело, потом еду в Южную Америку, где в Сан-Паулу у гитлеровцев имеется мощный центр. Там я перевожусь из бельгийской в немецкую фашистскую партию. Выдвигаюсь как фанатик-активист. Перебираюсь в Германию и остаюсь там на все время войны как наш разведчик, работающий в Генеральном штабе рейхсвера». (Тайные страницы истории. Сборник. М., 2000, с. 412.)

При проникновении советской разведки в немецкий Генеральный штаб сохранять все военные тайны было, конечно, совершенно невозможно. Но и ведомства Канариса и Гейдриха тоже имели определенные успехи на советской стороне, особенно консульства, работавшие в Ленинграде, Киеве, Харькове, Одессе, Тбилиси, Новосибирске, Владивостоке. Наибольший успех имело консульство, которое работало в Ленинграде, со своим главой Сомнером.

Этот Сомнер был хитрый и пронырливый еврей, родом из Англии. Какая-то ветвь его состоятельной фамилии оказалась даже в далекой Америке. И Чарлз Сомнер (1811-1874) был там сенатором, председателем сенатской комиссии по иностранным делам, одним из основателей фермерской партии, видным руководителем в республиканской партии, сторонником отмены рабства негров. Фамилия имела еще прозвище Мэн — по острову в Ирландском море, где местное население занималось скотоводством, рыболовством и земледелием. Ветвь данной фамилии знали и в России, как давних поселенцев. Поэтому Сомнер-разведчик, этот новый Соломон (имя у них очень распространенное), мог собирать богатую информацию с помощью местных евреев, настроенных на Запад.

Рихард Сомнер (1894?-1948?) родился в Петербурге, в семье состоятельного еврея — немецкого подданного. (Возможно, отец-Сомнер был даже немецким резидентом, «законсервированным» на случай войны.) Мать его — эстонка, но с примесью немецкой крови, из интеллигентной семьи, где имелось сильное немецкое влияние и культура. Кончил частную гимназию, затем, перед самой войной, Петербургский университет (факультет геологии). Благодаря окружающей русской среде, на русском языке говорил как на родном. Отличался завидным трудолюбием и прекрасно учился. Имел широкий кругозор и большую начитанность. Обладал обширным кругом знакомств среди русской и еврейской молодежи, а также немецкой профессуры. Состоял в элитарном морском клубе и клубе мотогонщиков, не раз успешно выступал на их соревнованиях. Усиленно занимался спортом. Отличался прекрасным здоровьем и такой же физической подготовкой. Лихо скакал на лошади, отлично водил автомобиль и мотоцикл, которые очень любил.

Когда началась Первая мировая войны, выехал в Германию, окончил военное училище и в чине лейтенанта принял участие в боевых действиях на русском фронте. Затем стал работать в разведке и за время до прихода Гитлера к власти ( 1933 г.) накопил большой разведывательный опыт. Хорошо знал полковника Николаи, организатора немецкой разведки в Первую мировую войну и его сотрудников, у которых многому научился.

Эту войну Сомнер окончил в чине капитана, имея Железный крест 1-й и 2-й степени, пользуясь уважением коллег.

При Канарисе получил чин майора, а в самом конце войны удостоился генеральства. Многократно выполнял важные разведывательные задания, бывая в разных странах. В период дружеских отношений СССР и Веймарской республики объехал страну Советов вдоль и поперек, выступая в качестве главы поисковых геологических партий, искавших новые рудные сокровища. Особенно его интересовала разведка новых нефтяных и газовых районов, месторождения марганцевых руд, а также бокситов. Это все то, чего не хватало Германии для ее военной промышленности. А бокситы были интересны тем, что являлись базой создававшейся в СССР алюминиевой промышленности, алюминий же — материал для производства боевых самолетов.

Сомнера хорошо знали и в Академии наук СССР, в Главном геолого-разведочном Управлении при Высшем совете народного хозяйства СССР, основанном по решению Советского правительства 2 января 1930 г., и в Центральном геолого-разведочном музее им. академика Ф.Н. Чернышева (Ленинград), в Геологическом музее им. академика А.П. Карпинского (Ленинград), в Центральном научно-исследовательском геолого-разведочном институте (Ленинград). Всюду ценили его как прекрасного и опытного специалиста в геологии, с которым можно с пользой обсуждать самые сложные научные вопросы.

Разумеется, по вполне понятным соображениям, он старался подняться на самые высокие научные верхи. Он знал знаменитых академиков и видных лиц из их окружения: академика В.Н. Вернадского (1863— 1945) — основателя геохимии и биохимии, видного кристаллографа и минералога, организатора Радиевого института в Петрограде (оставался его директором до 1939 г.). Он имел массу научных зарубежных командировок (Франция, Голландия, Чехословакия, Норвегия, Польша, Германия) и зарубежных учеников. Установить связи в такой среде казалось, понятно, очень соблазнительно; И.М. Губкина (1871-1939) — академика с 1929 г., ректора Московской горной академии (1922-1936), вице-президента АН СССР (с 1936); В.А. Обручева (1863-1956) — академика с 1929 г., автора монументальной «Геологии Сибири» в трех томах (1935-1938), геолога и географа, исследователя Сибири и Центральной Азии, автора популярных приключенческих романов, среди которых находилась «Земля Санникова»; Н.Д. Зелинского (1861-1953) — создателя крупной школы советских химиков.

Все ученые мужи, работавшие в АН СССР, представляли собой достаточно единое целое, хотя личные противоречия и у них, как у других людей, имелись. Их сплачивал ряд обстоятельств:

1. Когда произошла Октябрьская революция, они все уже находились в зрелом возрасте.

2. Их мировоззрение сложилось в предыдущий период и редко выходило за пределы позволенного либерализма.

3. Являясь крупными учеными, они имели широкую систему зарубежных связей и международный авторитет, что определенным образом, но не всегда, их защищало.

4. Новая власть остро нуждалась в них для реализации намеченных программ — в сфере просвещения, науки, промышленности, сельского хозяйства, геологии, химии и т.п. Поэтому и приходилось быть снисходительным и на «неудачные» высказывания «закрывать глаза».

5. Выдающиеся светила науки привыкли к самостоятельному исследованию и смелым выводам, основанным на фактах, а не на энтузиазме, карьеризме и химерических допущениях; они иронически воспринимали многие постулаты официальной доктрины, именовавшейся «марксизмом-ленинизмом». Откровенные насмешки вызывали у них низовые партийные руководители и даже высокопоставленные. Академик В. Вернадский, получивший образование за границей и знавший Германию, особенно Мюнхен, как свои пять пальцев, писал о них в 1938 году так:

«Продолжается самопоедание коммунистов и выдвижение новых людей: без традиций, желающих власти и земных благ для себя — среди них не видно прочных людей (типа) Серго. Выдвинутая молодежь в Академии ниже среднего. Постоянные аресты разрушают. Серьезно го— ворят и думают, что жизнь государственная разрушена НКВД, например Магнитогорск (.)

К власти продолжают лезть невежественные темные люди, желающие благ и не желающие ответственности. Их уничтожают сотнями, но на их место лезут еще более невежественные. Кровавая вакханалия, да и только. И среди ученых коммунисты, как правило, бездарные. Лесть и подхалимство таких людей верхушка принимает за поддержку. «Удивительно, что люди, прошедшие огонь и воду, как наша власть, могут им верить».

Ближайшие друзья Вернадского, академик Н.Д. Зелинский и академик С.А. Чаплыгин (1869-1942), математик, механик и авиатор, с которыми он откровенно обменивался мыслями, вполне разделяли его мнение.

Следует еще отметить, что в АН СССР, как и республиканских академиях, очень сильно было влияние «правых», ибо в АН СССР долго работал Н. Бухарин, тоже являвшийся академиком. Он и его единомышленники вели персональную «обработку» нужных людей — самих академиков, их жен, детей и учеников. «Тягаться» с красноречивым и умным Бухариным, блестяще образованным, редко кто мог. Поэтому в стенах АН СССР и академических учреждениях «правые» имели много тайных сторонников, что действия западных разведок очень облегчало. Из сказанного хорошо видно, насколько сложными были задачи, стоявшие перед Сталиным. Врагов и колеблющихся имелось вокруг сколько угодно, а твердых, надежных и хорошо подготовленных людей всегда не хватало.

Сомнер умело пользовался обстоятельствами, И, чтобы не «засветиться», старался держаться очень осторожно. Он неоднократно выступал со статьями в советской и зарубежной печати, восхищаясь несметными богатствами России, дружелюбием ее народа и умением неутомимо работать при очень скромном уровне жизни и стойком патриотизме. Генеральный штаб Германии часто получал от него реалистические обзоры о положении дел в СССР.

В 1933 г. Сомнера «перебросили» работать на дипломатический фронт — с сохранением за ним разведывательных функций. В 1933-1934 гг. он исполнял обязанности консулав Москве, где немецкая разведка ждала решающих событий (они совершились лишь частично — убийство члена Политбюро С. Кирова), а затем в Ленинграде (1935-1937). Всюду Сомнер поддерживал тайные контакты с оппозицией, оказывая ей всевозможные услуги, ожидая, как немецкий Генштаб, вооруженного выступления противников Сталина и местной контрреволюции. Разочарований имелось, конечно, много, но антисоветские элементы не теряли надежды.

Сомнер непрерывно повышал свое мастерство разведчика, умение завязывать связи в различных кругах общества. В советском Наркомате обороны он знал едва ли не всех, многократно беседовал с Ворошиловым и Тухачевским, объявляя себя сторонником «русской партии». Сомнер также часто контактировал по делам с руководителями эстонско— го и финского Генштабов и руководителями их разведок. Он хорошо знал военное дело, ибо позже кончил военную академию. Разбирался в важных вопросах стратегии и в тактике, знал современную боевую технику и очень ею интересовался. Отлично стрелял из всех видов оружия и прекрасно владел многими видами рукопашного боя.

При этом являлся вполне светским человеком, выдержанным, вежливым и очень остроумным, умевшим вести беседу и очаровывать.

Сомнер прошел и через Вторую мировую войну, продолжая работать в разведке, обеспечивая интересы группы армий «Север», действовавших против Ленинграда. Знал, разумеется, бывшего военного атташе в Москве Кестринга и всех его сотрудников, а также тех перебежчиков из офицеров и генералов, которые перешли на сторону Гитлера. И с ними он имел дело, полагая, как и Кестринг, что их надо организовывать в самостоятельные боевые части, но под немецким контролем. Он также имел дело с теми военнопленными, из которых пытались создать шпионскую агентуру для заброски их в советский тыл.

Когда война кончилась, Сомнеру скрыться не удалось. СМЕРШ напал на его след и скоро арестовал. Он был доставлен в Москву. Здесь его судили, и он по совокупности своих дел получил 10 лет лагерей. Умер в лагере в 1948 г. 54-х лет от роду.

Сомнер обладал большим опытом, так как работал в разведке уже в Первую мировую войну. И, как разведчик высокой квалификации, знал еще, помимо русского, английский, финский, эстонский и шведский. Считался «специалистом по Ленинграду». Его ум с изворотливостью очень ценил Канарис, его хорошо знали в разведшколе абвера под Кенигсбергом, которой руководил полковник Шиммель, и капитан Целлариус, главенствовавший в филиале абвера в Финляндии, тоже считавшийся «специалистом по Ленинграду». Знал его и майор Гелен, возглавлявший позже в качестве полковника отдел Генерального штаба вермахта «Иностранные армии — Восток».

Учитывая бурную шпионскую деятельность, все немецкие консульства в СССР в конце 1937 г. были закрыты. Вот к этим-то, названным выше послам и посольствам, прибегала оппозиция в разные годы под всякими предлогами, стараясь получить там помощь и поддержку. Посредниками служили «свои люди» из военных и делового мира, приезжавшие по делам в Москву. Первое место среди них занимали посольства Германии, Англии и Франции. Сюда, на всякие культурные мероприятия, регулярно ходили жены высокопоставленных военных (Тухачевского, Егорова, Путны и др.), завязывая многочисленные контакты. В первые месяцы 1937 г. эти визиты очень участились, многие высокопоставленные жены превратились в курьеров своих мужей, переправляя письма в ту и другую сторону. Это дорого им потом обошлось и привело к обвинению в шпионской деятельности. Обвинения этого рода выдвигались НКВД не «просто так»! Все зарубежные посольства находились под постоянным «колпаком» советской контрразведки. Сотрудники опе— ративного отдела расставили «жучки» для подслушивания в особняке Кестринга и не раз тайно наведывались к нему и военно-морскому атташе Баумбаху в их отсутствие. Когда в мае 1937 г. Кестринг совершил «экскурсионную поездку» на автомобиле по областям Черноземья, Украины, Дона, по Крыму, Кубани и Кавказу и подготовил потом доклад для Берлина, сотрудники оперативного отдела добыли этот доклад, сфотографировали его и представили своему начальству раньше, чем он прибыл в Берлин.

Но это еще что! Знаменитый советский разведчик Николай Иванович Кузнецов (1911-1944, чл. партии с 1942), добывавший ценнейшую развединформацию во время Великой Отечественной войны в городе Ровно под видом обер-лейтенанта Пауля Зиберта, уничтоживший ряд видных немецких палачей (главный судья Украины Функ, вице-губернатор Галиции Бауэр и др.), известен и другими акциями. Он показал свои способности еще в родном Свердловске до войны, где работал на заводе, а потом в Москве. Туда его перевели (1939), поскольку он блестяще знал разговорный немецкий язык, обладал значительными аналитическими и актерскими способностями.

О другой части его деятельности, наиболее скрытной, написал позже Павел Судоплатов (Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930-1950 годы. М., 1997, с. 206-207), видный работник разведки и контрразведки:

«Он готовился индивидуально, как специальный агент для возможного использования против немецкого посольства в Москве. Красивый блондин, он мог сойти за немца, то есть советского гражданина немецкого происхождения. У него была сеть осведомителей среди московских артистов. В качестве актера он был представлен некоторым иностранным дипломатам. Постепенно немецкие посольские работники стали обращать внимание на интересного молодого человека типично арийской внешности, с прочно установившейся репутацией знатока балета. Им руководили Райхман, заместитель начальника Управления контрразведки, и Ильин, комиссар госбезопасности по работе с интеллигенцией. Кузнецов, выполняя их задания, всегда получал максимум информации не только от дипломатических работников, но и от друзей, которых заводил среди артистов и писателей. Личное дело агента Кузнецова содержит сведения о нем как о любовнике большинства московских балетных звезд, некоторых из них в интересах дела он делил с немецкими дипломатами».

Эта информация, которую прежде бы назвали скандальной, подтверждается и другими исследователями.

Источники «интересных сведений» и в Советском Союзе были очень разнообразны. О них пишется так:

«В СССР в 30-е годы наиболее информационно насыщенной и раскованной группой, в контакте с которой находили вдохновение партийные лидеры, наркомы, военные, советские и иностранные дипломаты, была богема: писатели, поэты, музыканты, актеры и прежде всего, конечно, актрисы. С богемой дружили, с ней флиртовали. В том хмельном брожении чувств и страстей вращалась информация и обнажались настроения. Нужен был особый талант, чтобы улавливать и впитывать эти информационные и настроенческие потоки. Таким талантом обладал Кузнецов, и Ильин это понял.

Но кроме таланта охотника за информацией, нужен был талант человека, которому можно было довериться. И здесь Кузнецов не имел себе равных. А деньги и подарки — что масло для механизма. Поэтому Кузнецов вел небольшой бизнес — скупка, продажа ценных и дефицитных вещей — и весьма преуспевал на этой стезе».

«Галантный, остроумный лейтенант производил впечатление крепкого и надежного мужчины, готового быть другом и любовником, готового провернуть дело и вывернуться из любой непредвиденной ситуации. Он познавал московский бомонд на спектаклях, пирушках, вечеринках.

«…» Его видели с артистами в «Метрополе» и «Национале», он собирал компании в московских квартирах, талантливо закручивая атмосферу флирта и интриги.

А потом, очутившись в постели с утонченной блондинкой-певицей или темпераментной балериной, затевал невинные разговоры о друзьях и знакомых, выслушивал забавные истории из жизни писателей и актеров, политиков и даже вождей. Партийные деятели, наркомы, дипломаты и военные «западали» на этих же привлекательных певиц и кокетливых балерин. Ильин знал, на чем заварилась трагедия Кирова — на балеринах Ленинградского оперного. Танцующие любовницы приревновали лидера ленинградских коммунистов к официантке Мильде Драуле и постарались, чтобы ее ревнивый до сумасшествия муж узнал о приключениях своей ненаглядной жены. А маршал Тухачевский симпатизировал танцовщице из Большого и об этом, конечно, знали в НКВД». (Н.Н. Непомнящий, с. 259-260.)

При такой успешной деятельности разведки НКВД материал против Тухачевского удалось собрать очень быстро. В совокупности с другими данными он оказался сокрушительным! В пресловутой «красной папке» Гейдриха не было никакой необходимости.