Сталин и заговор Тухачевского

ГЛАВА 22. ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ ЗАВЕРШЕНИЯ ПРОЦЕССА…

Дни неслись, как скаковые лошади. Сотрудники Ежова, почти не покидая кабинетов, работали не покладая рук, выявляя новых оппозиционеров, подвергая их арестам. Суды повсюду последних сурово судили, расстрельные команды, как им положено, — истребляли врагов. В Наркомате обороны царило похоронное настроение. Каждый боялся за себя.

Но страна трудилась, как обычно, и военные, скрипя зубами, делали свое повседневное дело. Правда, остатки оппозиции распространяли слух, что Сталин не посмел расстрелять Тухачевского, лучшего из советских военачальников, но отправил его «на отсидку» в один из советских лагерей, хотя там его никто не видел, как и в других местах.

Ворошилов, читая по утрам подборки отзывов зарубежной печати, тяжело вздыхал. Отрицательных отзывов на процесс Тухачевского было слишком много. Чтобы приглушить мрачные настроения в военных верхах, нарком решил устроить бал!

Арвед Аренштам, корреспондент «Последних Новостей», побывал на балу, который формально устраивал наркоминдел М. Литвинов в особняке Рябушинского, видного российского миллионера, одного из организаторов российской контрреволюции и иностранной интервенции. После этого бала Аренштам прислал в свою газету интересный материал, часть которого — в связи с делом Тухачевского! — ниже и приводится:

«Из соседнего, танцевального, зала, доносятся плавные звуки вальса. Молодые дипломаты и военные туда устремляются. Бал открывает Литвинов туром вальса с женой одного посла. Танцует он вальс „по старинке“, как танцевали его лет тридцать назад на интеллигентных вечерин— ках. Английский посол галантно приглашает жену наркоминдела. Госпожа Литвинова танцует лучше своего супруга.

Между тем в кругу молодых атташе вполголоса идет спор:

— Будет ли Буденный танцевать казачка?

Прецеденты есть. Но на этот раз мнения разделяются. Одни считают, что обязательно будет — после ужина. Другие не без основания замечают:

— Послушайте, — не прошло еще и недели со дня расстрела Тухачевского. Все-таки ему сейчас не до танцев!

Внимательно присматриваюсь к лицу человека, который только что подписал смертный приговор своему боевому товарищу Тухачевскому. Нет, ничего не выражает его солдатское лицо! Нет на нем следов душевной тревоги, ни отпечатка бессонных ночей.

Час спустя меня представляют Буденному у буфета, ломившегося под тяжестью всевозможных яств. Любопытная деталь — на серебряных блюдах были выгравированы двуглавые орлы и инициалы «С.А». Посуда была из дворца предтечи Буденного на посту московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича.

Широким, гостеприимным жестом маршал указал мне на белорыбицу и на ведра с икрой во льду, на копченых гусей, заливную птицу, на великолепные закуски и весело сказал:

— Выбирайте. Угощайтесь. За ваше здоровье!

И, слегка крякнув, выпил большую рюмку водки. Гости вообще приналегли на водку, явно отдавая ей предпочтение перед кавказским шампанским, которое разливали в бокалы лакеи в белых перчатках. Закусив и выпив, Буденный решил сказать мне что-нибудь любезное.

— Я по заграницам не разъезжаю и не знаю вашей прекрасной родины. Но надеюсь как-нибудь у вас все-таки побывать!

Признаюсь, я слегка перепугался. Кто знает, какой характер может носить визит маршала Буденного? Я предпочел бы, чтобы он приехал со своей молодой женой, а не во главе Первой конной».

Этот раут у Литвинова имел для дипломатического корпуса особое значение, ибо это был первый официальный прием со времени расстрела красных генералов.

Дипломаты и иностранные журналисты, жившие в Москве, еще не имели в этот момент точной информации о заговоре Тухачевского. На приеме у Литвинова можно было обменяться мнениями и слухами. Само собой разумеется, во всех кружках, где звучала не русская, а иностранная речь, в этот вечер говорили только о Тухачевском. По особому, неписаному соглашению, из чувства осторожности, имени Сталина никто не упоминал. Говорили просто «он». Постепенно, из различных отрывистых слухов и данных создалась общая картина. «К концу вечера один иностранный дипломат шепнул мне:

«За последнюю неделю в Союзе, по моему подсчету, произведено 98 расстрелов».

Можно ли говорить, что сведения эти дипломат получил от советских собеседников, тщательно уклонявшихся от разговоров на подобные темы, а не от своих иностранных коллег? С советскими гражданами рекомендуется разговаривать лишь о театрах и московской жизни.

Из многочисленных бесед, которые я имел в Москве с весьма осведомленными людьми, у меня создалось твердое впечатление, что Тухачевский действительно был душой заговора, имевшего целью устранение Сталина. В эти дни в иностранной колонии ходили по рукам копии письма Тухачевского к маршалу Ворошилову. Из письма этого явствовало, что Ворошилов был на стороне заговорщиков, что он должен был к ним примкнуть, но в последний момент отошел в сторону. В дипломатических кругах были убеждены, что письмо это — не апокриф, и что оно действительно до конца было написано Тухачевским.

Тухачевский не был «германским шпионом», несмотря на свою немецкую ориентацию. Преступление его носило более тяжкий характер: он осмелился стать поперек дороги Сталину.

В Москве рассказывают, как происходит заседание Политбюро. Сталин входит в зал и, не выслушав ничьего мнения, дает приказы.

— Я хочу, чтобы это было так.

Приказ Сталина — всегда гениален и критике не подлежит. Тухачевский и группа его приверженцев осмелились критиковать, проводить свою политику. Когда Сталин требует доклада по какому-нибудь вопросу, докладчик прежде всего желает выяснить, какова точка зрения на этот вопрос самого Сталина и чего он хочет. Все остальное не имеет значения. Тухачевский осмелился защищать свою собственную точку зрения — в частности, по вопросу о франко-советском пакте, и это погубило его.

Горе оппозиционерам! Их не спасет ни имя, ни заслуги перед революцией, ни ордена, ни чины. Когда советский сановник некоторое время не появляется на официальных приемах, в дипломатических кругах говорят:

— Такой-то, по-видимому, отправлен в Саратовскую губернию.

Это значит, что его уже нет в живых. Когда Сталин отправил в «Саратовскую губернию» зиновьевско-троцкистскую оппозицию, никто особенно не жалел расстрелянных, не пользовавшихся в широких слоях населения особенными симпатиями. Наоборот, многие искренне были удовлетворены, ибо в России, где все построено на умелой пропаганде и массовом психозе, все неудачи и срывы принято сейчас объяснять работой «троцкистов и зиновьевцев», — и многие в это искренне верят.

Совсем иное впечатление произвел на массы расстрел красных генералов. Все поняли, что на верхах идет отчаянная борьба за власть, ибо никто в душе не мог поверить в официальную версию «шпионажа». Нет, русской армией не командовали шпионы, говорят в Москве. Сталин воюет сейчас не с правой или левой оппозицией, не с определенной группой лиц, а со всеми теми, кто не разделяет его мнения и кто, тем самым, автоматически попадает в категорию троцкистов, шпионов и диверсантов.

Одно имя Сталина приводит людей в трепет. В Москве, с особого разрешения, мне удалось осмотреть Кремль, в чем обычно иностранному журналисту отказывают. Рядом со мной шел, все время осмотра, кремлевский офицер, человек, на которого возложена нелегкая обязанность охранять Сталина. Во время прогулки я спросил:

— А где в Кремле живет г-н Сталин?

Во всех официальных сношениях иностранцы применяют к Сталину эпитет «господина».

— Не знаю Это не знаю, — ответил смущенно кремлевский офицер. Я не ставлю прогнозов относительно исхода титанической борьбы, которую ведет сейчас Сталин со своими многочисленными и вездесущими противниками. Но в Москве нет ни одного иностранного наблюдателя, который не говорил бы мне, что Сталин во сто крат сильнее всех своих противников, вместе взятых». («Последние Новости», 08.11.1937, с. 2.)

Заговор разваливался буквально на глазах. Оставшиеся на свободе руководители уже не имели тех возможностей, что Тухачевский, Гамарник и другие, игравшие в армии первенствующую роль. Но они напрягали все свои силы, пускали в ход все виды интриг, стараясь задержать наступление врага.

Теперь тайное руководство перешло в руки тройки: наркома внешней торговли А.П. Розенгольца (чл. партии с 1905 г., арестован в октябре 1937 г.), наркома финансов СССР Г.Ф. Гринько (чл. партии с 1919 г., в 1906-1912 гг. эсер, в 1913-1917 гг. — на службе в армии; арестован на Октябрьском пленуме ЦК партии 1937 г.) и наркома земледелия СССР М.А. Чернова (чл. партии с 1920 г., в 1909-1918 гг. — меньшевик, в 1918— 1920 гг. — меньшевик-интернационалист, в 1925-1928 гг. — нарком Украины, с 1930 г. — на работе в Наркомате торговли СССР; арестован на Декабрьском пленуме ЦК партии в 1937 г.).

Это новое оппозиционное руководство чрезвычайно интересно: оно знаменует переход высшего руководства в деле заговора от старых большевиков в руки блока. В этом блоке присутствуют: один большевик, один эсер, один меньшевик. То есть, иначе говоря, в самом подпольном блоке преобладающую роль приобретают небольшевистские элементы, из тех, что были приняты в РКП в 1918 г. и позже. Значительная часть из них через свою верхушку быстро связалась с буржуазными правительствами и буржуазными партиями Западной Европы. Эти элементы ориентировались на реставрацию капитализма и прекращение неудачного «большевистского эксперимента». Только при энергичной западной поддержке могли они надеяться на успех. Но отношения с «западными партнерами» требовали все новых уступок!

Несмотря на отчаянные усилия оппозиции, серия провалов на всех уровнях быстро нарастала. Аресты верхушки, севшей затем с Бухариным на скамью подсудимых (1938), шли в такой последовательности: В.Ф. Шарангович, первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии — 29 июля 1937 г.; А.П. Розенгольц, нарком внешней торговли СССР (1930 — июнь 1937), затем начальник управления государственных резервов при Совнаркоме СССР (с августа 1937) — октябрь 1937 г.; Г.Ф. Гринько, нарком финансов СССР (до 17. 08. 1937) — октябрь 1937 г.; В.А. Максимов-Диковский, руководящий работник Наркомата путей сообщения — 11 декабря 1937 г.; М.А. Чернов, нарком земледелия СССР (с апреля 1934) — декабрь 1937 г.

В контексте последующих событий становится весьма интересной деятельность бывшего эсера (!) Белова, командующего Московским военным округом, а затем Белорусским военным округом (вместо Уборевича). Действительно ли он стоял в стороне от оппозиционных интриг, как стараются читателей уверить? Или бывшие эсеры сумели все-таки «протоптать к нему дорожку» и втянуть его в тайную оппозиционную деятельность? А именно в результате того, что, по утверждению следователей НКВД, он являлся одним из тайных руководителей эсеровской военной организации в РККА, он и был расстрелян по приговору суда 29 июля 1937 г.

Необходимо составить на основе документов «хронику событий», происходивших в 1937 г. в округах Белова, а также его собственной деятельности. Тогда станет все окончательно ясно: возник ли новый военный заговор, и кто был на деле он сам? Предлагаемый же читателям очерк А. Рыбчинского «Командарм Белов» (Расправа. Прокурорские судьбы. С. 185-192) смехотворен из-за своей краткости и явного лицемерия.

Какова была реакция в те дни со стороны оппозиции на этот прошедший суд и многочисленные аресты? Опубликованные документы о том умалчивают! И все-таки составить себе представление можно — по оппозиционным листовкам, распространявшимся в Москве осенью 1938 г., когда оппозиция созвала нелегальный «съезд партии» и вынесла резолюции о терроре и восстании. Суть листовок и 1937 и 1938 гг. была одна! Вот какова стилистика листовок, пропитанная неистовым гневом и яростью:

«Уважаемый товарищ!

Вам, вероятно, как и всем мыслящим людям, стало безумно тяжело жить. Средневековый террор, сотни тысяч замученных НКВД и расстрелянных безвинных людей, лучших, преданнейших работников советской власти — это только часть того, что еще предстоит!!!

Руководители Политбюро — или психические больные, или наймиты фашизма, стремящиеся восстановить против социализма весь народ. Они не слушают и не знают, что за последние годы от советской власти из-за этих методов управления отшатнулись миллионы и друзья стали заклятыми врагами».

«Наша власть — не советская, а большевистская, и притом тех большевиков, которые подхалимствуют и раболепствуют перед Сталиным, — истребила и продолжает истреблять многих честных сторонников советской власти, социализма и коммунизма. Эта власть, в нарушение конституции, сотнями тысяч арестовывает в огромном большинстве случаев ни в чем не повинных советских граждан, ссылает и расстреливает их.

Все граждане нашей страны делятся на две категории: на уже арестованных и еще не арестованных, или на бдительных и подозрительных.

Нет установленных конституцией ни неприкосновенности личности и жилища, ни свободы мысли и слова, ни печати и собраний.

Все боятся слово сказать, все боятся друг друга.

Наша власть — это Сталин и его чиновники, — подхалимы и негодяи без чести и без совести».

«Товарищи по крови. Снимите ваши шапки и станьте на колени перед страданиями народа и ваших товарищей по борьбе. Это вы же виноваты в их муках — перед вами реки крови и море слез. Помогите. Не ждите циркуляров и инструкций. Директива чрезвычайного съезда одна: Сталин и сталинцы должны быть уничтожены».

«Вечная память легендарным героям Красной Армии, погибшим от кровавой руки НКВД, т.т. Блюхеру, Бубнову, Тухачевскому, Егорову и др.».

Ясно, что призывы подобного рода, да еще со ссылками на резолюции нелегального партийного съезда, должны были только усилить репрессии, что и получилось на деле.