Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Глава 9. Военно-троцкистский заговор

В СССР может сложиться военный заговор, и армия может положить конец большевистскому режиму.

Троцкий. 21 октября 1928 г.

Среди фигур, причисляемых к жертвам 37-го года, наиболее одиозной стал Тухачевский. Казалось бы, странно, что этот внешне холеный, с чуть выпученными от базедовой болезни глазами и вечно со всеми конфликтовавший бывший подпоручик был так обласкан, едва не зацелован ветреной дамой – официальной историей. «Красный» маршал, «гениальный» полководец – какими только эпитетами не награждали его конъюнктурщики!

Однако если взглянуть на эту личность в приближенном ракурсе, то становится очевидно, что совершивший быструю карьеру Тухачевский ничего выдающегося не сделал ни во время Гражданской войны, ни после нее. Абсолютно ничего – кроме вреда.

Командуя с переменным успехом армией под Симбирском и Самарой, Тухачевский позже продрейфовал по фронтам, нигде долго не задерживаясь. Известность он получил в почти партизанской войне с Колчаком. Бывший подпоручик побеждал лишь там, где «враг бежит, бежит, бежит...». Так бесславно бежал Колчак, рассчитывающий на покорение Москвы. С полностью разложившейся армией он откатился в Сибирь, и это бегство не являлось заслугой командующего 5-й армией. Правда, позже Тухачевский успешно подавил Кронштадтский и Тамбовский мятежи, но то была не война, а лишь карательные акции.

В чем на самом деле он отличился, так это в том, что, командуя Западным фронтом, потерпел сокрушительное поражение под Варшавой. Это было самое крупное и трагическое поражение Красной Армии за все время Гражданской войны. Поляки разгромили превосходившие их силы Западного фронта, взяв в плен более 100 тысяч красноармейцев.

Поэтому почти абсурдно, что не имевший высшего военного образования, в пух и прах разбитый под Варшавой, бывший подпоручик уже в августе 1921 года был назначен начальником Военной академии. Кстати, таких самоучек, как Тухачевский, вышедших из низов военной иерархии царского периода, в Красной Армии было сотни тысяч, но «командование» академией сразу уравняло протеже Троцкого с высшими офицерами Генштаба.

Положение обязывало, и подпоручик решил изобрести новую военную теорию. Тухачевский всегда был самоуверен. Еще в 1919 он писал в Реввоенсовет о Гражданской войне: «Эта война слишком трудна, и для хорошего командования требует светлого ума и способности к анализу (курсив мой. – К. Р.), а таких качеств у генералов старой армии не было...»

В своих способностях к анализу Тухачевский не сомневался и в соответствии с распространенными тогда настроениями изобрел «классовую стратегию» ведения войны. Ее суть заключалась в том, что вооруженные силы потенциального противника имеют классовый состав. Это он усвоил из азов марксистской теории. Поэтому он выдвинул «теорию», что достаточно Красной Армии нанести сильный удар по капиталистической стране, как в ней восстанет рабочий класс, свергнет власть угнетателей, и под двойным натиском буржуазный строй падет.

Позднее эта стратегия трансформируется в доктрину войны «малой кровью на чужой территории». Но крови в последовавших войнах оказалось почему-то много. Даже слишком много! Как сказал бы Штирлиц: «Что-то в стратегии подпоручика не сложилось».

Между тем в стране были иные умы и иные головы. Среди них яркой личностью являлся бывший генерал царской армии А.А. Свечин, выпустивший в 1926 году книгу «Стратегия », где он рассматривал ведение войны с иных позиций.

Однако подпоручик безапелляционно заклеймил бывшего царского генерала. «Свечин, – писал Тухачевский, – марксистом не был и никогда им не хотел быть... В теоретических своих положениях Свечин всячески восстает против возможности наступления Красной Армии против капиталистических стран. Сознательно или бессознательно он является агентом империализма».

Вот так просто подпоручик навесил на генерала ярлык «агента»! Этот «критический», бездарно-начетнический опус, характерное свидетельство невысокого уровня мышления Тухачевского, но именно в таком «философском» ключе написаны все его не очень многочисленные работы.

О том, что «стратег» не мог сформулировать даже самые тривиальные мысли, свидетельствуют слова Тухачевского на XVII съезде партии 4 февраля 1934 года. Завершая выступление, он провозгласил: «Товарищи! Я уверен, что мы сумеем овладеть чертежами и контрольно-измерительным хозяйством и правильным, дисциплинированным техническим контролем... И я не сомневаюсь, что под напором нашей партии, под напором Центрального Комитета, под руководящим и организационным воздействием товарища Сталина мы эту трудную задачу выполним и в случае войны сумеем выдвинуть такие гигантские технические ресурсы, которыми обломаем бока любой стране, сунувшейся против нас».

Процитировав это «гениальное» высказывание, Р. Баландин и С. Миронов вопрошают: «Интересно, каким образом под напором партии и даже под воздействием Сталина он собирался «обломать ресурсами бока любой стране?».

Конечно, Тухачевский что-то почитывал из публиковавшейся профессиональной литературы. Но А.Б. Мартиросян делает нелицеприятный вывод, что, «снедаемый непомерно амбициозным тщеславием натурального выскочки, Тухачевский всю свою жизнь... занимался «непринужденным», но вполне компилятивным плагиатом взглядов и выводов крупнейших зарубежных военных специалистов, приписывав себе как якобы результат собственных теоретических изысканий в области им же изобретенной «классовой стратегии». На выдающихся отечественных специалистов военного дела «наполеончик» презрительно плевал...»

Дилетантство Тухачевского было очевидно. Поэтому «поруководив» академией менее полугода, стратег-подпоручик вернулся на пост командующего фронтом, но в академии у него сложились связи, которые он пронес через всю жизнь.

Впрочем, в том, что у него «светлая голова» сам подпоручик не сомневался. Л.А. Норд – свояченица Тухачевского – перебравшись за границу, позже писала, что в конце 20-х годов Тухачевский говорил: «... никто из военного руководства, кроме Фрунзе, не жил и не живет так армией, как живу я. Никто так ясно не представляет себе ее будущую структуру, численность и ту ступень, на которую армия должна стать... Поэтому теперь мне надо добиваться того, чтобы стать во главе руководства армией, иначе ее развитие будет идти не так, как надо, и к нужному моменту она не будет готова...».

Нужно ли доказывать, что подпоручик не страдал и скромностью? Одним из первых, кто открыто заявил что Тухачевский «голый король», стал В. Суворов-Резун, и уже поэтому агрессивное неприятие его книг незаслуженно и даже несправедливо. Своими нашумевшими и, похоже, умышленно-фрондерскими публикациями он прорвал хрущевско-пропагандистскую блокаду и привлек внимание к абсурдности многих утверждений антисталинистов.

Практически с его книг началось разрушение карточных пропагандистских мифов о «неготовности» СССР к воине, о гениальности «великих» полководцев; об «устаревших» танках, «горевших, как спички»; о сталинском руководстве войной по "глобусу" и 40 тысячах "загубленных полководцев".

Но может быть, бывший «маршал» оставил после себя теоретическое наследие? Нет! Он не оставил сколько-нибудь значимых трудов по военному искусству. Зато за ним тянется иной след. Он всегда умудрялся портить жизнь другим людям. По вине фельдфебеля Тухачевского застрелился в умывальной комнате военного училища юнкер Янковский, из-за его солдафонских придирок покончили с собой еще два юнкера.

Попав на фронт, уже вскоре Тухачевский оказался в германском плену. Он провел здесь всю войну и бежал лишь в конце ее. Причем при не очень приличных обстоятельствах, – нарушив слово чести. Бежал он время прогулки по городу, «разрешенной офицерам без надзора под честное слово». Этим он подставил под удар других пленных офицеров, содержащихся в Ингольштадте, которым после его бегства ужесточили режим содержания.

Симптоматичен и дальнейший список заслуг «полководца». Во время Гражданской войны Тухачевский первым в Красной Армии создал трибуналы, которые «не сидели без дела». За это он удостоился похвалы самого Троцкого. По его вине были замучены в польском плену 100 000 красноармейцев, попавших в концентрационные лагеря после провала бездарного наступления на Варшаву. Но нельзя не вспомнить и о бойцах, бессмысленно зарубленных в боях и расстрелянных шляхетскими пулеметами. Только прикрытие позорного бегства Тухачевского легендарным Котовским, умудрившимся в тяжелых арьергардных боях сметать боевые порядки белополяков, спасло фронт от более страшного разгрома.

Да, он отличился на подавлении Кронштадтского и Тамбовского восстаний. Но здесь Тухачевский блеснул не талантом «стратега-командира», а жестокостью карателя. На штурм фортов Кронштадта, подставляя свои головы, шли военные курсанты и делегаты партсъезда. На Тамбовщине реальную военную победу обеспечила та же бригада Котовского. Это котовцы вступили в боевые схватки с вооруженными мятежниками.

Тухачевский отличился в другом. Он применил «новую» тактику, добивая укрывавшихся в лесах остатки мятежников отравляющими веществами... Как с сарказмом отмечает А. Мартиросян, «пока Тухачевский носился с приказом о том, как коровам на рога противогазы надевать... Котовский, лично участвуя в этой операции, ликвидировал практически всю верхушку повстанческого восстания».

Поэтому не случайно, что летом 1925 года, имея в помощниках Тухачевского, «Фрунзе стал настойчиво добиваться назначения себе еще одного заместителя – Григория Котовского. Легендарного героя Гражданской войны, который еще во время советско-польской компании бок о бок воевал со Сталиным и Буденным.

По сути дела, подбирался совершенно иной военный триумвират – Фрунзе, Ворошилов, Котовский, – в корне противоположный Троцкому и стилю его правления... Однако 5 августа 1926 года Григорий Котовский был злодейски убит наемным убийцей, имя которого стало известно только после развала СССР, – Мейер Зайдер».

Симптоматично, что именно смерть во время операции Фрунзе, 31 октября 1925 года, и убийство Котовского открыли зеленую улицу для дальнейшей карьеры Тухачевского, который стал начальником Генштаба. Смерть Фрунзе и Котовского были подозрительно выгодны выдвиженцу Троцкого.

Но уместен более прямой вопрос: было бы в 1937 году расстреляно столько военных, если бы Тухачевский не организовал заговор? Подобно мифологическому флейтисту, это именно он спровоцировал неосмотрительных военных и увел их в расстрельные подвалы.

Подведем результат: Тухачевский почти фатально приносил зло всем, с кем даже просто соприкасался. Правда, его поклонники пишут, что у него было хобби. Он мастерил кустарные скрипки и даже написал работу о покрытии их лаком. Но дает ли это дилетантское увлечение основание для того, чтобы возводить кустаря-одиночку в ранг заслуженной исторической фигуры?

О планах Тухачевского по оснащению армии 40 тысячами ублюдочных бронированных «тракторов-танков» (!) подробно говорилось выше. И все же нельзя оценивать его планы только с точки зрения очевидного их идиотизма. Исходя из анализа обстановки 1927 года, когда появилось «предложение» Тухачевского, и его признаний, последовавших после ареста, становится ясно, что его планы носили несомненный подрывной характер.

Предложение Тухачевского о гонке примитивного вооружения создавало условия для взрыва внутри страны. И даже не важно, было ли это заблуждением или скрытым вредительством. Его предложения усугубляли трудности жизни народа, и при их осуществлении иноземное нападение рассматривалось бы крестьянами как благо – для избавления от существовавшей государственной власти.

Несомненно и то, что принятие предложения Тухачевского о развертывании 260 дивизий вызвало бы немедленный мощный резонанс за рубежом. Оно не могло быть расценено иначе, как очевидная демонстрация агрессивных намерений Советского Союза. В лучшем случае ведущее к его изоляции на международной арене, а в худшем – служившее поводом к прямому вторжению.

Уже в начале 30-х годов комиссия по подготовке Женевской конференции по разоружению по протекции Лондона поставила вопрос о «пропорциональном довооружении Германии». Смысл этого решения очевиден. Между тем военное командование, разведка Советского Союза прекрасно знали, что еще в июне 1926 года в Лондоне состоялась секретная англо-германская конференция, на которой рассматривался вопрос об организации вооруженного нападения на СССР силами Великобритании, Франции и Германии.

Но важнее то, что в разгар острейшего хлебного кризиса лозунг «танки вместо хлеба» мог создать лишь антисоветские настроения в среде крестьянства. И как отмечает историк, «ведомые волчьим инстинктом собственника, крестьяне могли запросто сокрушить и государство, тем более такое аграрное, как тогдашний СССР». Собственно говоря, это и входило в планы троцкистской оппозиции.

Стремясь приблизить осуществление этих планов, Тухачевский организовал собственный заговор. В этом он признался сам, в собственноручно написанных показаниях. Уже после первого допроса Тухачевский вызвался чистосердечно изложить информацию о заговоре и к 1 июня 1937 года написал рукопись на 180 страницах. Начало формирования военного заговора он отнес к 1932 году.

Однако чтение этих признаний не даст полной картины, если их не связать с действиями других персонажей и в ретроспекции с другими событиями. И начнем с Троцкого. Как указано в эпиграфе к этой главе, еще находясь в ссылке в Алма-Ате, 21 октября 1928 года в «письме друзьям» Троцкий указывал: «В СССР может сложиться военный заговор, и армия может положить конец большевистскому режиму». Намек был более чем прозрачным.

Напомним и то, что в том же 1928 году, отмеченном историей как ситуация «хлебного кризиса», в кабинете председателя Совета народных комиссаров состоялась беседа Рыкова с заместителем председателя ОГПУ Г. Ягодой. В этом разговоре, носившем «характер прощупывания», Рыков сказал собеседнику, что «Сталин ведет неправильную линию». Руководствуясь карьеристическими мотивами, Ягода заявил о поддержке правых, но просил не предавать это огласке.

Симптоматично, что в этом же 1928 году Тухачевский был освобожден от должности начальника штаба РККА и назначен командующим Ленинградским военным округом. Как это обычно бывает, считая себя незаслуженно «обиженным», он начал брюзжать по поводу политики руководства страны и искать единомышленников среди военных.

Таких людей он нашел в среде «внутриармейской оппозиции», слушателей и преподавателей курсов усовершенствования высшего политсостава при Военно-политической академии им. Толмачева. Борясь за место под солнцем, еще в октябре 1927 года «комиссары» открыто выступили против введения в армии единоначалия, ущемлявшего карьерные интересы политработников.

На амбициозного выскочку обратили внимание, и в своих показаниях Тухачевский пишет: «Зимой с 1928 по 1929 год, кажется, во время одной из сессий ЦИКа со мной заговорил Енукидзе, знавший меня с 1918 года и, видимо, слышавший о моем недовольстве своим положением и о том, что я фрондировал против руководства армии.

Енукидзе говорил о том, что политика Сталина ведет к опасности разрыва смычки между рабочим классом и крестьянством... Я рассказал Енукидзе... о большом числе комсостава, не согласного с генеральной линией партии, и о том, что я установил связи с рядом командиров и политработников, не согласных с политикой партии. Енукидзе ответил, что я поступаю вполне правильно... Я продолжал информировать Енукидзе о моей работе...»

Вторую встречу с Енукидзе Тухачевский отнес к концу июня – началу июля 1930 года. Она состоялась во время XVI съезда партии. Енукидзе рекомендовал собеседнику «законспирированно перейти от прощупывания командно-политических кадров к их подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии на платформе правых».

Секретарь ЦИК сообщил «что он связан с руководящей верхушкой правых» и пообещал Тухачевскому, что тот будет от «него получать дальнейшие директивы». Тухачевский признал в показаниях: «Когда на XVI партийном съезде Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принял его установки...»

В июле 1931 года Тухачевский вернулся из Ленинграда в Москву. Он был назначен на должность заместителя наркома по военным и морским делам и начальником вооружения РККА. И напомним, что именно в это лето на даче Томского в Болшево состоялось совещание правых, на котором в числе участников присутствовали Фома (А.П. Смирнов) и Ягода.

На этом совещании впервые встал вопрос о блоке между правыми, троцкистами и зиновьевцами. Разногласия были забыты, и ход мыслей лидеров оппозиции был направлен на укрепление единства усилий по борьбе со Сталиным и его сторонниками. При обсуждении ситуации возникла идея о свержении власти «путем переворота в Кремле». К осуществлению этих своих планов заговорщики решили привлечь заместителя председателя ЦИК Енукидзе.

Правда, может быть, все закончилось бы тайной болтовней, если бы не Лейба Бронштейн. Свой роковой импульс события получили тоже летом 1931 года, когда работник Главтрансмаша троцкист И.Н. Смирнов, а через него и Пятаков встретились в Берлине с сыном Троцкого Львом Седовым.

Седов договорился с Пятаковым о финансировании Троцкого деньгами, предложив осуществить это на основе переплаты счетов по советским заказам, поступавшим германским фирмам «Демаг» и «Борзинг». То был циничный и иезуитский план, но, как любил говорить один из более поздних политических авантюристов: «Процесс пошел».

Этим же летом, проезжая через Берлин, с Седовым встретился и бывший троцкист, профессиональный разведчик под крышей корреспондента ТАСС в Женеве и Париже Владимир Ромм. Встречу организовал военный атташе Путна. От сына Троцкого корреспондент получил письмо для передачи Радеку. Как показал Ромм на процессе в январе 1937 года, в нем была директива Троцкого «об объединении с зиновьевцами, о переходе к террористическому методу борьбы против руководства ВКП(б), в первую очередь против Сталина и Ворошилова».

Пока сподвижники Троцкого организовывали за счет Советского государства финансирование комфортной жизни своего политического кумира, ошивавшегося за границей, и ждали от него директив, правые тоже собирали свои ряды. Сластолюбивый «любитель девочек» и «роскоши», пятидесятичетырехлетний секретарь Президиума ЦИК Енукидзе откликнулся на предложение Рыкова, Томского и Бухарина по вступлению в центр заговора.

Более того, Енукидзе взял на себя роль непосредственного руководителя «дворцового переворота». И уже в июле 1931 года он завербовал в состав его участников командующего Московским военным округом эстонца Августа Корка и коменданта Московского Кремля латыша Рудольфа Петерсона. Заговорщики не стали «изобретать велосипед». Их план был прост.

На допросе 20 мая 1937 года Петерсон показал: общий замысел Енукидзе по осуществлению «дворцового переворота» сводился к тому, чтобы работавшие в Кремле члены организации правых произвели нападение на руководителей партии и правительства и либо изолировали их, либо уничтожили. По замыслам участников подготовки этой акции, «план переворота мыслился путем вербовки работников Кремля в организацию правых и использования их служебного положения для устранения руководителей ВКП (б)».

Конечно, этот нехитрый план, идея которого потом еще долго витала в воздухе, не являлся оригинальным. Но именно его кажущаяся простота делала осуществление замысла вполне реальным намерением. Бросается в глаза, что все главные фигуры заговорщиков принадлежали к некоренным национальностям страны, причем двое из трех главных действующих лиц были выходцами из Прибалтики.

Впрочем, общность интересов военных заговорщиков существовала и без переплетения национальных корней. Командующий Московским военным округом Август Корк одновременно был и начальником гарнизона Москвы, которому по вопросам внешней охраны подчинялся комендант Кремля Петерсон. Поэтому все складывалось почти само собой, но идея исходила от Енукидзе. Этот холеный «любитель девочек» с одутловатым лицом и мешками под глазами демонстрировал заинтересованную активность.

В протоколе допроса Корка от 26 мая 1937 года указано: «Для захвата власти при помощи вооруженной силы, которая выделена для этой цели военной организацией... Мы рассчитывали для этого использовать школу ВЦИК». Корк показал, что сигнал о выступлении должен был поступить от Енукидзе, который лидерами правых в лице Рыкова и Бухарина был назначен руководителем этой операции.

Обсуждение акции заговорщики провели летом, а в начале осени они уточнили детали. Это произошло, показал на допросе Корк, когда он «проводил инспекторскую стрельбу» курсантов школы, находившихся в лагерях под Москвой. После окончания стрельб и ухода курсантов в бараки, на стрельбище остались командующий войсками МВО Корк, комендант Кремля Петерсон, начальник школы Горбачев и его заместитель, он же начальник учебного отдела Егоров.

Детализируя готовившуюся акцию, захват Кремля и членов правительства, заговорщики намечали осуществить ее в ночное время. При обсуждении плана привлеченный к участию в путче начальник школы ЦИК Горбачев «предложил на случай перестрелки со стороны членов правительства либо выключить свет, либо бросить в зал заседания дымовую шашку». Нехитрый план, простой расчет, дело оставалось только за решительностью и волей к действию.

Что же двигало заговорщиками? Каковы были их мотивы? На что они рассчитывали, готовя свержение власти?

Позже на допросах Петерсон говорил, что «правые рассчитывали и надеялись на то, что политика коллективизации вызовет возмущение и восстание среди крестьянства». Позже, на Военном совете 2 июня 1937 года, Сталин так прокомментировал замыслы заговорщиков: «Колхозы. Да какое им дело до колхозов? Видите, им стало жалко крестьян. Вот этому мерзавцу Енукидзе, который в 1918 году согнал крестьян и восстановил помещичье хозяйство, ему теперь стало жалко крестьян. Но так как он мог прикидываться простачком и заплакать, этот верзила, то ему поверили.

Второй раз, в Крыму... так же, как и в Белоруссии... вот этот мерзавец согнал крестьян и восстановил какого-то дворянина. Я еще тогда представлял его к исключению из партии, мне не верили, считали, что я, грузин, очень строго отношусь к грузинам. А русские, видите ли, поставили перед собой задачу защищать «этого грузина». Какое ему дело, вот этому мерзавцу, который восстанавливал помещиков, какое ему дело до крестьян. Тут дело не в политике...».

Дело действительно заключалось не в политике, но «любитель девочек» не собирался быть щепетильным в выборе средств. В разговоре с Ягодой, состоявшемся зимой 1932/33 года, вовлекая заместителя председателя НКВД в организацию правых, Енукидзе говорил: «В борьбе за наши конечные цели, за их осуществление, за приход наш к власти мы признаем все средства борьбы, в том числе и террор...»

Тухачевский узнал о готовившемся перевороте еще на стадии его зарождения. На очной ставке с ним 30 мая 1937 года Корк показал: «Я с Тухачевским еще в 1931 году вел разговор в отношении военного переворота в Кремле». Правда, по-видимому, в это время Тухачевский еще не спешил играть роль дирижера заговора, но он уже претендовал на первую скрипку и начал собирать партнеров.

Примерно в октябре того же года, рассказывал Корк следователям, он получил от Тухачевского поручение пойти на квартиру к Уборевичу для обсуждения вопроса о привлечении «новых кадров для организации», пока еще незначительной по численности. По словам Корка, на дальнейших встречах с Енукидзе последний тоже сообщил ему, что план переворота в Кремле при помощи вооруженной силы (школы ВЦИК) согласован с Тухачевским.

Если Троцкого возбуждала ненависть, то Тухачевским двигала неудовлетворенность. Он рассчитывал на признание в среде таких же неудовлетворенных людей, подогреваемых жаром собственных амбиций. Ощущая себя непризнанным «гением», он искал людей, которые принимали его «талантливость» на веру без доказательств, и находил их.

Тухачевский пишет в своих показаниях, что даже после его возвращения летом 1931 года в Москву «недовольство отношением ко мне армейского руководства все еще продолжало иметь место, о чем я неоднократно разговаривал с Фельдманом, Якиром, Уборевичем, Эйдеманом и др.».

Но его недовольство не ограничивалось осмотрительным, с оглядкой по сторонам, фрондированием в кругу подобных себе посредственностей. Уже в это время в тайной деятельности Тухачевского проступала еще одна линия. В конце 1931 года в Москву приехал «начальник германского генерального штаба ген. Адам», которого «сопровождал офицер генерального штаба Нидермайер». После обеда, данного в честь гостя Ворошиловым, Нидермайер, отмечено в показаниях Тухачевского, «очень ухаживал за мной... говорил о необходимости наличия между Красной Армией и рейхсвером самых тесных отношений».

К разговору присоединился генерал Адам, и беседа с ним обусловила то, что на следующий год немцы пригласили его для присутствия на военных маневрах. Здесь он снова встретился с начальником германского генерального штаба.

В собственноручно написанных показаниях Тухачевского бросается в глаза, что, охотно называя множество людей, вовлеченных им в заговор, бесцеремонно сдавая их, он избегает касаться тем, содержания и фактического существа разговоров и действий. Впрочем, в показаниях любого подследственного важно не то, в чем он охотно признается, а то, о чем он умалчивает. А замалчивает он многое.

Написав в преамбуле, что в показаниях он чистосердечно излагает «свою антисоветскую деятельность», Тухачевский пытается отделаться общими фразами. Он уходит от трудных вопросов. Так, он не пишет о том, что уже в 1931 году узнал от Енукидзе о намерениях правых захватить Кремль. Об этом на очной ставке с Тухачевским сообщил следователям Корк. Умолчал подследственный и том, что уже тогда он знал и о планах ареста или уничтожения членов правительства, и о роли в этой акции Петерсона, Корка, Егорова.

Конечно, Тухачевский хитрил и пытался выкрутиться. Своей интерпретацией событий он всячески старался сгладить преступную значимость и антигосударственный характер деятельности заговорщиков. Это подсказывали ему собственные интересы; стремясь ослабить обрушившийся на него удар, он избегал деталей. Недоговоренность он компенсировал тем, что охотно называл много фамилий людей, вовлеченных им в заговор.

В числе первых, кто вошел в будущую расстрельную свиту непризнанного «гения», оказался начальник ГУ РККА Борис Фельдман. Тухачевский писал, что вскоре после перевода в Москву он сблизился с Фельдманом. Это произошло в 1932 году. Подследственный писал, что, ведя с ним откровенные разговоры, Фельдман перешел от осуждения руководства Красной Армии к критике Сталина.

«Я, – показывал Тухачевский, – предложил ему организовать на платформе правых взглядов военную группу, которая могла бы обсуждать эти вопросы и принимать необходимые меры (курсив мой. – К. Р.). Фельдман согласился, и таким образом было положено начало антисоветскому военно-троцкистскому заговору. Я сообщил Фельдману, что мною установлена связь с Енукидзе, который представляет верхушку правых».

Четким, каллиграфическим почерком он вписывал в камере в свои признания фамилии вовлеченных им в заговор людей. Кандидат в «наполеончики» охотно признается, что в этом же году, во время поездки в отпуск на Кавказ ему не составляло труда завербовать в свою группу Смолина. При встрече на станции Белан командарм «стал жаловаться Тухачевскому на отношение к нему Ворошилова», а из дальнейших разговоров выяснилось, что он не согласен и с «генеральной линией партии». Уже как «свой» человек, с декабря 1934 года бывший поручик И.И. Смолин станет начальником военно-инженерной академии.

В том же 1932 году согласие на вступление в группу заговорщиков изъявили начальник Смолина – сын офицера, капитан царской армии, – ставший «красным» комкором М.И. Алафузо и бывший заместитель начальника ВВС А.К. Наумов. Тайные замыслы, далекие планы и непомерные амбиции волновали воображение, как глоток вина, и уже вскоре собиравший единомышленников фрондер получил благословение Троцкого.

Известие от «патриарха бюрократов» ему передал корреспондент ТАСС в Женеве и Париже еврей Ромм. Тухачевский пишет в показаниях: «После отпуска на Кавказе я был командирован на большие германские маневры. Среди командированных был Фельдман. В пути вместе со мной оказался и Ромм, которому Троцкий поручил связаться со мной. Ромм передал мне, что Троцкий активизировал свою работу как за границей в борьбе с Коминтерном, так и в СССР, где троцкистские кадры подбираются и организуются.

...Ромм передал, что Троцкий просит меня взять на себя задачу по собиранию троцкистских кадров в армии. Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с Советской властью».

От загранкомандировки Тухачевский получил не только удовольствие. В Германии на банкете, данном в честь гостей главнокомандующим рейхсвера Гаммерштейном, доверительную беседу с советским заместителем наркома обороны имел начальник германского генерального штаба генерал Адам. Однако связи с германскими военными сложились еще до этой поездки.

Примечательно, что свои письменные показания Тухачевский начал с фразы: «Начало моих отношений с немцами относится к периоду учений и маневров в Германии, на которые я был командирован в 1925 году. Сопровождавший меня капитан фон Цюлов говорил по-русски, много раз останавливался на вопросе общих интересов СССР и Германии в возможной войне с Польшей, знакомил меня с методикой боевой подготовки рейхсвера и, в свою очередь, очень интересовался основами только что вышедшего Полевого устава РККА 1925 года.

В 1926 году фон Цюлов присутствовал на маневрах в Белоруссии, где я встретился с ним, и мы продолжали разговор. Я ознакомил фон Цюлова с организацией нашей дивизии и соотношением между пехотой и артиллерией. После маневров связь с фон Цюловым была утеряна».

Так ли обстояло дело в действительности, следствию проверить было невозможно. Ограничившись такой скудной порцией информации, Тухачевский как бы закрыл тему контактов с немцами. Но иначе считали другие люди.

Еще в июне 1929 года в ОГПУ поступило сообщение от одного из штатных агентов. В нем осведомленный информатор сообщал: «В 1929 году германский корреспондент Гербинг говорил нам, что Каменев С.С. и Тухачевский отдельно друг от друга работают в пользу Германии по заданиям германского генштаба. Гербинг говорил, что Каменев работает давно и активно, а Тухачевский очень вяло».

Как бы то ни было, но приведенный Тухачевским фрагмент общения с Цюловом свидетельствует, что он охотно и подробно делился с немецкими собеседниками информацией. Стал ли он осторожнее впоследствии? О чем его спрашивали работники германского генштаба, пригласив на маневры в 1932 году? Являлась ли передаваемая им информация лишь результатом эпизодических поездок в Германию? Это не праздные вопросы.

Тем более что, вернувшись из командировки, Тухачевский продолжил вербовку участников заговора. Он пишет в показаниях, что командующего Московским военным округом эстонца Корка он завербовал лишь летом 1933 года во время «опытных учений» под Москвой. Правда, он указал: «Я тогда не знал, что Корк уже был завербован Енукидзе. Я сообщил Корку, что имею связь с Троцким и правыми, и поставил ему задачу вербовать новых членов в МВО».

Тухачевский лгал. И на очной ставке, состоявшейся 30 мая 1937 года, «настырный эстонец» разоблачил его. Корк показал: «Я с Тухачевским еще в 1931 году вел разговор в отношении переворота в Кремле. Тухачевский мне заявил, что то, о чем я первоначально узнал от Енукидзе в июне 1931 года, т. е. о том, что правыми намечен контрреволюционный переворот в Кремле, опираясь на школу ВЦИК, что в это дело втянуты Петерсон, Горбачев и Егоров. Тухачевский мне подтвердил, что мы должны предусмотреть как первый шаг в конечном плане наших действий – это переворот в Кремле. Разговор об этом у меня с Тухачевским произошел в 1931 году».

Знакомство Корка с Тухачевским, как и еще одного кандидата в число «расстрелянных полководцев» – Уборевича, нельзя отнести к шапочному. И тот и другой уже в 1923-1924 годах занимали должности помощников командующего Западным фронтом, но еще до этого Уборевич «повоевал» вместе с будущим главой заговора при подавлении восстания тамбовских крестьян.

Корк рассказывал следователям, что в дальнейшем, в 1932-1933 годах, он неоднократно встречался у Тухачевского с Уборевичем, когда тот приезжал из Смоленска на заседания Реввоенсовета. Сборы у Тухачевского продолжались в 1934—1935 годах. Кроме Тухачевского, на этих «встречах присутствовали он, Корк, Уборевич, Эйдеман и не всегда Якир».

Подследственный отмечал, что на этих встречах обсуждались проблемы пораженческого характера, так как к тому времени вопрос об осуществлении переворота в Кремле принял затяжной характер, а сигнала о начале выступления, который должны были дать Рыков и Бухарин, почему-то не было.

Эта нерешительность заговорщиков бесила сидевшего во Франции Лейбу Бронштейна. Еще в середине 1931 года, встретившись с заместителем председателя ВСНХ Пятаковым, находившимся в командировке в Берлине, сын Троцкого без обиняков заявил ему: «Вы знаете характер Льва Давидовича, он рвет и мечет, он горит нетерпением, чтобы его директивы были превращены в действительность, а из вашего сообщения ничего конкретного не видно».

Поэтому в 1931 году директива Троцкого «всеми средствами устранить Сталина и его ближайших помощников» дополнилась призывом к объединению всех сил. Это нашло поддержку, и осенью служебный кабинет Пятакова посетил Каменев. Он проинформировал соучастника заговора «по основным направлениям работы троцкистско-зиновьевского центра» и сообщил, что у них установлен контакт с правыми: Бухариным, Томским, Рыковым. Подчеркнув, что в основу работы центра «положен вопрос о свержении власти при помощи террористических методов», он тоже передал Пятакову «директиву о вредительстве».

Это порождало новые планы и идеи. На процессе в январе 1937 года Пятаков показал, что через некоторое время после состоявшегося разговора «у нас [с Радеком] появилась мысль, чтобы наряду с основным центром в составе Каменева, Зиновьева, Мрачковского, Бакаева, Смирнова, Евдокимова и др. иметь наш троцкистский параллельный центр, который будет играть роль запасного центра на случай провала основного, и в то же время будет самостоятельно вести работу согласно директивам и установкам Троцкого».

Об этом замысле Радек сообщил приехавшему из-за границы корреспонденту ТАСС военному разведчику и троцкисту по совместительству Владимиру Ромму. Он сказал ему, что хочет по этому поводу запросить директиву Троцкого и послать с ним письмо. Уезжая осенью в Женеву, Ромм увез это письмо с собой. Напечатанное на тонкой бумаге, оно было вмонтировано в корешок немецкой книги.

И все-таки, объединившись в борьбе со Сталиным и его сторонниками, троцкисты, зиновьевцы и «правые» имели разные взгляды на тактику действий. На допросе 19 мая 1937 года Ягода показал, что, приняв его зимой 1933 года в своем кабинете секретаря ЦИК, Енукидзе откровенно говорил: «Троцкому за границей, наверное, не сладко приходится, и он исходит злобой, брызжет слюной и жаждет крови. Он не дает опомниться своему центру в Союзе, он требует террористических актов против членов ЦК, не считаясь с общей ситуацией в стране и вне ее...»

Енукидзе рассуждал так: «Мы не можем и не хотим пускаться на авантюрные акты, продиктованные больше жаждой мести и злобой, а не рассудком и расчетом... Мы можем хладнокровнее готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы».

Ягода пояснял следователям: «Планы правых в то время сводились к захвату власти путем так называемого дворцового переворота. Енукидзе говорил мне, что он лично по постановлению центра правых готовит этот переворот.

По словам Енукидзе, он активно готовит людей в Кремле и в его гарнизоне... Енукидзе заявил мне, что комендант Кремля Петерсон целиком им завербован, что он посвящен в дела заговора. Петерсон занят подбором кадров заговорщиков-исполнителей в Школе [им.] ВЦИК, расположенной в Кремле, и в командном составе кремлевского гарнизона... В наших же рядах и московский гарнизон...

Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами». Я хочу здесь заявить, что в конце 1933 г. Енукидзе в одной из бесед говорил мне о Тухачевском как о человеке, на которого они ориентируются и который будет с нами».

Из сказанного, говорил Ягода комиссару государственной безопасности третьего ранга Курскому и капитану госбезопасности Когану, Енукидзе сделал вывод: «При удачной ситуации внутри страны, как и в международном положении, мы сможем в один день без всякого труда поставить страну перед свершившимся фактом государственного переворота».

Шанс, безусловно, был. Еще какой шанс! И словно предвещая полную удачу расчетам заговорщиков, именно в 1933 году произошло событие, способное стать решающим фактором для успешного осуществления их планов. Но случилось это не в СССР, а за его границами, когда 30 января рейхсканцлером Германии был назначен Адольф Гитлер.

Вполне демократический приход к власти в Германии лидера национал-социалистов для сторонников Троцкого мог сулить блестящие перспективы. То был почти перст судьбы. Это значительно позже Гитлер стал восприниматься выходцем из преисподней, а в 1933 году врагом человечества не считал Гитлера не только Троцкий. Так не думал почти весь «цивилизованный» мир. Исключение составлял Сталин, а демократы Запада сделали переоценку своих взглядов лишь после оккупации Польши. Да, Гитлер быстро расправился в своей стране с коммунистической партией, но западной демократии это даже импонировало.

О том, какие взгляды были на этот счет у Тухачевского, свидетельствует заявление, сделанное им 13 мая 1933 года на прощальном приеме германской военной делегации. В этот вечер в порыве откровенности Тухачевский заявил: «Всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если будем вместе».

Подчеркнем, что это заявление было сделано уже после официального прекращения советско-германского сотрудничества; после поджога рейхстага и обвинения гитлеровской пропагандой в этом коммунистов. И никто не мог официально уполномочить заместителя наркома произнести такие многозначительные слова. Он сказал лишь то, о чем думал сам.

Но не слишком ли много позволял себе бывший подпоручик? Чем руководствовался он, позволив себе не только думать, но и произнести такое вслух? Или это была отрыжка от брызг выпитого на приеме шампанского?

Нет, Тухачевский вполне осознанно выражал свою мысль. Он говорил: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу». То было сказано внятно и недвусмысленно. Из изложенного выше очевидно, что в это время «кандидата в наполеончики » не устраивала не политика Гитлера, а политика Сталина. Как раз против него и сталинской политики «полководец» и готовил заговор.

Кстати, в это же время политика разделяла также СССР и Францию. Однако у Тухачевского было совсем иное отношение к французским военным коллегам. Принятый им накануне французский военный атташе сообщал в рапорте от 20 апреля 1933 года: «13 апреля – представление вице-комиссару обороны Тухачевскому. Прием корректный, но холодный. По истечении нескольких минут Тухачевский перестал поддерживать беседу...»

Франция Тухачевского не интересовала. Его симпатии целиком были отданы Германии. Установив контакты с представителями немецкого рейхсвера еще в середине двадцатых годов, в начале 30-х он неоднократно посещал маневры рейхсвера и германские заводы и даже давал коллегам советы.

В отчете начальника вооружений германской армии генерала В. фон Боккельберга отмечается, что в мае 1933 года Тухачевский «на завтраке в узком кругу неоднократно подчеркивал, что для того, чтобы Германии выйти из затруднительной политической ситуации, он желает ей как можно скорее иметь воздушный флот в составе 2000 бомбовозов».

Конечно, призыв, высказанный на официальном приеме германской военной делегации: думать о возможности «диктовать свои условия всему миру», не был лишь неосторожно вырвавшимся словом. Чтобы озвучить такую мысль, нужна была собственная концепция. Она у кандидата в диктаторы была, но на пути ее осуществления стояла политика Сталина. Пока СССР руководил Сталин, «полководец-подпоручик» не мог мечтать о своем самом заветном. О мировой славе! Он не мог строить грандиозных планов о том, чтобы въехать в историю на белом коне покорителя мира.

Приход к власти Гитлера обнадеживал; больше того, он служил примером. Однако бывший подпоручик был плохой оратор и не мог рассчитывать на то, что сумеет повторить успех удачливого ефрейтора. Необходим был иной путь. Нащупывая его, именно в год прихода Гитлера к власти Тухачевский вовлек в заговор наиболее значимые фигуры.

Это осело в его памяти, и симптоматично, что к лету 1933 года он относит вербовку Корка. Он писал в показаниях: «Я сообщил Корку, что имею связь с Троцким и правыми, и поставил ему задачу вербовать новых членов в МВО... Примерно к этому же времени относится и завербование мною в состав заговора Вакулича... Я указал Вакуличу на мою связь с правыми и троцкистами и поручил ему дальнейшую вербовку участников заговора.

По возвращении с Дальнего Востока Путны и Горбачева (заместителя командующего Московским округом B.C. Горбачева. – К. Р.), кажется, это было в 1933 году, я разговаривал с каждым из них в отдельности. Путна быстро признал, что он связан с Троцким и со Смирновым. Я предложил ему вступить в заговор, сказав, что по этому вопросу имеются прямые указания Троцкого. Путна сразу же согласился».

Вступление в группу Тухачевского бывшего прапорщика царской армии литовца Витовта Путны имело практическую значимость. «В дальнейшем, – писал Тухачевский в конце мая 1937 года, – при его назначении военным атташе, перед ним была поставлена задача держать связь между Троцким и центром военно-троцкистского заговора. Если не ошибаюсь, около этого же времени я имел разговор со Смирновым И.Н., который сказал мне, что он по директивам Троцкого стремится дезорганизовать подготовку мобилизации промышленности в области производства снарядов».

К этому времени он относит и вовлечение в состав своей группы заместителя командующего МВО Бориса Горбачева. Тухачевский пишет: «На мое приглашение вступить в ряды заговора он ответил согласием, сообщил, что им организуется так называемый дворцовый переворот и что у него есть связь с Петерсоном, комендантом Кремля, Егоровым, начальником школы ВЦИК, а также с Енукидзе».

Впрочем, в курьерах у заговорщиков недостатка не было. Еще осенью 1932 года корреспондент ТАСС Ромм вывез за границу письмо Радека, запросившего директиву Троцкого об идее создания «параллельного центра». Проездом, с Берлинского вокзала, Ромм переслал книгу с вмонтированным в нее письмом, бандеролью до востребования, «в один из берлинских почтамтов». В конце июля следующего года спецкор ТАСС Ромм в очередной раз встретился с Львом Седовым. Встреча произошла в Париже, в кафе на бульваре Монпарнас. Оттуда они отправились в Булонский лес, где курьера ждал сам Троцкий.

На этой встрече Лейба Бронштейн подтвердил свое согласие на образование

параллельного центра при условии, что этот центр «не будет бездействующим». На процессе 1937 года Ромм свидетельствовал: в разговоре Троцкий подчеркивал, «что в данный момент особое значение приобретает не только террор, но и вредительская деятельность в народном хозяйстве вообще».

Указав собеседнику на то, что в этом вопросе есть колебания в связи с возможными жертвами, Троцкий сказал: «Надо понять, что человеческие жертвы при вредительских актах неизбежны и что основная цель – это через ряд вредительских актов подорвать доверие к сталинской пятилетке». Свои поучения Троцкий подкрепил удачной латинской цитатой: «Чего не излечивают лекарства, то излечивает железо, чего не излечивает железо, то излечивает огонь».

Напутствуемый этой многозначительной фразой, троцкистский курьер увез для передачи Радеку роман Новикова-Прибоя «Цусима» с вделанным в переплет письмом. Конечно, выбор книги тоже не был случайным. Поражение русского флота в войне с Японией являлось намеком на будущее, ожидавшее Сталина и его окружение.

Радек получил директиву «из Парижа» в августе. На процессе 1937 года Пятаков говорил: «Радек сообщил мне... что Троцкий ультимативно ставит вопрос о сохранении полного единства блока с зиновьевцами, так как никаких расхождений у нас с ними нет, поскольку террористическо-вредительская платформа принята».

Напутствуя спецкора ТАСС, Троцкий не забыл послать с ним «привет» и главе военного заговора. Тухачевский писал в камере: «Примерно в этот же период, т. е. в 1933—1934 годы, ко мне в Москве зашел Ромм и передал, что должен сообщить мне новое задание Троцкого.

Троцкий указывал, что нельзя ограничиваться только вербовкой и организацией кадров, что нужна более действенная программа, что германский фашизм окажет троцкистам помощь в борьбе с руководством Сталина и что поэтому военный заговор должен снабжать данными германский генеральный штаб, а также работавший с ним рука об руку японский генеральный штаб, проводить вредительство в армии, готовить диверсии и террористические акты против членов правительства. Эти установки Троцкого я сообщил нашему центру заговора».

По признанию Тухачевского, в 1933 году у него состоялся и первый разговор с Бухариным, когда он с Поповым посетил его на квартире во время болезни. Бухарин сказал, что ему известно о работе Тухачевского по организации военного заговора, и заявил, «что политика партии губительна, что надо обязательно убрать Сталина и что поэтому надо всячески форсировать организацию и сколачивание заговора».

В это же время он завербовал Рохинсона, «связанного с военными разработками». На него главе заговорщиков указал Фельдман, который знал Рохинсона «по его учебе в академии». Доверительные разговоры начались во время «опытов на полигоне » и продолжились в кабинете заместителя наркома. Тухачевский показал, что по его поручению «Рохинсон вовлек в заговор и привлек к вредительской работе Гендлера и Либермана».

Складывается впечатление, что не умевший «делать расчеты» бывший подпоручик вообще не любил цифры. Не утруждая себя воспоминаниями, в своих письменных показаниях он отнес вербовку большинства участников своей группы к промежутку 1933-1934 годов. Конечно, он не горел желанием облегчать работу следователей, но похоже, что «лубянский мемуарист» почти инстинктивно выделял временной отрезок, наступивший с приходом к власти Гитлера.

Правда, он указал более определенно дату вовлечения в состав заговорщиков заместителя наркома С.С. Каменева. Тухачевский писал: «После опытных учений 1933 года, в начале зимы, ко мне в кабинет зашел однажды Каменев С.С. и стал говорить о своих выводах по опытным учениям. После длительного разговора Каменев долго не уходил, и я понял, что он хочет поговорить о чем-то другом.

Я ему сказал: «Очень советую вам, Сергей Сергеевич, держите поближе связь с Аппогой», на что Каменев ответил, что с Аппогой он связан очень тесно, но что хочет связаться и со мной. Я начал говорить об ошибках армейского и партийного руководства, Каменев стал вторить моим словам, и я предложил ему стать участником заговора. Каменев сразу же согласился. Я сказал ему, что мы будем считать его членом центра заговора, сообщил ему мои разговоры с Енукидзе и Бухариным, а также с Роммом.

Первоначально Каменеву была поставлена задача вредить в области военного хозяйства, которым он руководил как третий заместитель наркома. Затем большую вредительскую работу Каменев развернул как начальник ПВО.

Противовоздушная оборона таких важных объектов, как Москва, Ленинград, Киев, Баку, проводилась им таким образом, чтобы площадь, прикрываемая зенитным многослойным огнем, не соответствовала наличным артиллерийским средствам, чтобы аэростаты заграждения имелись в недостаточном числе, чтобы сеть ВНОС имела не собственную подводку, а базировалась на сети Наркома связи, и т. п.».

Бывший полковник царской армии, занимавший во время Гражданской войны высшие посты в РККА, С.С. Каменев в июле 1934 года был понижен с должности заместителя наркома до начальника управления ПВО. Это задело его самолюбие, но связь с делами Тухачевского обойдется ему дороже. После начавшихся в 1936 году арестов военных Каменев застрелился. Его прах с почестями захоронили в Кремлевской стене. И только после показаний Тухачевского будет установлена его причастность к заговору военных.

Время вовлечения в заговор бывшего поручика царской армии Ефимова Тухачевский тоже привязал к собственной хронологии. К моменту выдвижения своего подчиненного на должность начальника Главного артиллерийского управления (ГАУ), после чего их отношения нормализовались. Дело в том, что «гениальный полководец» фактически не выполнял свои служебные обязанности еще и до начала активной вредительской деятельности. Фактически он уже тогда не занимался работой. Причем именно 1-й заместитель начальника вооружений РККА Н. Ефимов пожаловался тогда на своего шефа Ворошилову.

В связи с этим нарком обороны писал 6 декабря 1931 года Гамарнику из Сочи: «У меня здесь пару дней сидит Ефимов, приехавший из Кисловодска. Он горько жалуется на положение с Управлением вооружений и говорит, что М.Н. [Тухачевский] всем занимается, кроме своего управления. Он очень встревожен и просит принимать какие-либо радикальные меры, или, как он говорит, будет поздно.

Что тут поделаешь? Пока что нажмите на него, указав, что Сталин может в любой момент заинтересоваться всяким вопросом из круга его деятельности, поэтому он обязан вплотную заниматься делом и все знать, а главное – обязан почаще и регулярно принимать подчиненных ему начальников управлений.

Было бы не худо, если бы на РВС или просто один раз заслушали краткие доклады о положении дел в управлениях – связи, химии, инженерном и, если будет время, то и артиллерийском. Можно это сделать в присутствии М.Н. [Тухачевского], можно и без него. М.Н. [Тухачевскому] пока, до моего приезда, ничего не говорите».

Это может восприниматься как некий анекдот. Начальник вооружения РККА не занимается своими прямыми должностными обязанностями! И ему, как бездельнику школьнику, нужно напоминать о необходимости «заниматься делом и все знать». Более того, Ворошилов продолжал:

«Наш Георгиев, много лет работающий над механической трубкой, как будто бы добился каких-то результатов, Тухачевский утверждает, что вполне удовлетворительных. Ефимов категорически заявляет, что георгиевская трубка не доработана, а на валовое производство может быть поставлена не ранее 3-4 лет. Ефимов настаивает на немедленной закупке техпомощи у немцев, давно нам ее предлагающих».

Приведя этот фрагмент в своей книге «Сталин и заговор генералов», С. Минаков пишет: «Если даже учесть в жалобах Н. Ефимова преувеличения обиженного человека, вряд ли эти жалобы были лишены основания. В чем же дело?»

Дело заключалось в том, что уже в это время Тухачёвский начал вредительскую деятельность. Позже он нашел способ наладить отношения со своим подчиненным и вообще перетянул его на свою сторону. Тухачевский писал в показаниях: «Фельдман неоднократно говорил мне о том, что Ефимов настроен враждебно к политике партии. Я использовал улучшение наших отношений и однажды заговорил с ним у себя в кабинете о плохой организации промышленности, о плохих настроениях в армии и т.п.

Ефимов охотно вступил в разговор, критикуя партийное руководство. Я сказал Ефимову, что как правые, так и троцкисты сходятся на необходимости организовать подпольную работу, чтобы сменить партийное руководство, что армия в стороне остаться не может, и предложил ему, Ефимову, вступить в военную группу, Ефимов согласился». На допросе, уточняя дату вербовки Ефимова, Тухачевский назвал все тот же 1933 год.

Находившийся в это время во Франции «патриарх бюрократов» продолжал вынашивать свои планы, и, конечно, он не мог молчать о них. Нетерпение и ненависть клокотали в его душе, и его злой язык не держсался за зубами. В октябре 1933 года в «Бюллетене оппозиции» Троцкий с эзоповской недосказанностью обещал: «Если Сталин и его сторонники, несмотря на изоляцию, будут цепляться за власть, оппозиция сможет их устранить с помощью «полицейской операции».

Что подразумевал он под такой операцией? Захват Сталина и членов правительства работниками НКВД или военными?

Но Троцкий еще не обладал реальной властью, чтобы отдавать указания руководителям силовых структур СССР. Тогда в арсенале оставались «карательные» террористические акции либо путч. Наступающий 1934 год мог действительно стать переломным для оппозиции. И повторим, что именно в декабре предыдущего года, за месяц до XVII съезда ВКП(б), на совещании центра заговора Рыков внес предложение об аресте всех делегатов съезда. Он предлагал провести эту акцию «с немедленным созданием нового правительства из состава правых и троцкистско-зиновьевского блока».

Не на эту ли «полицейскую операцию» намекал Троцкий? На допросе от 19 мая 1937 года Ягода показал, что Рыков предложил «осуществить арест всего съезда силами гарнизона Кремля, окружив Кремль частями Московского гарнизона». Этому плану возразили Каменев и Пятаков. Лев Каменев счел это рискованным предложением и неосуществимой идеей, поскольку «придется столкнуться с огромным сопротивлением в стране». Пятаков, «без соответствующих инструкций от Троцкого», тоже не решился на реализацию такого плана.

В последовавшем вскоре разговоре на эту тему с Ягодой Енукидзе, пожалуй, напрасно характеризовал «поведение Каменева как поведение болтливого труса, на словах мечущего гром и молнию, умеющего посылать убийц из-за угла, но неспособного к решительным действиям».

Подобную нерешительность Каменев уже проявлял. Он вел себя так же, как и в 1917 году, правда, на этот раз он не повторил ошибку, за которую получил ярлык штрейкбрехера. Но, несмотря на то, что многие из заговорщиков обладали достаточными амбициями, «революция» не состоялась. Нового Ленина среди них не нашлось. Они не решились на шумный переворот.

Поэтому когда на пути политических лидеров встретилось препятствие, то и военная ветвь оппозиции продолжала исподтишка заниматься вредительством, составляла пораженческие планы и множила свои ряды. Тухачевский писал, что вовлечение в его заговор украинца Виталия Примакова «состоялось в 1933 или 1934 году, когда Примаков был переведен в Москву. Примаков сообщил, что он связан троцкистской деятельностью с Казанским, Курковым, Шмидтом и Зюком.

То были члены группы троцкистов, участвующие в подготовке покушения на наркома обороны Ворошилова. Наркомом были недовольны многие. «Троцкистская организация, – говорил позже на следствии Примаков, – считала, что Якир наиболее подходящая кандидатура на пост народного комиссара вместо Ворошилова».

Участник штурма Зимнего, а позже командир 1-го корпуса червонного казачества, в двадцатые годы Виталий Примаков был начальником Высшей кавалерийской школы в Ленинграде, затем военным атташе в Афганистане и Японии. Он был профессионал-кавалерист, и даже странно, что позже пропаганда лепила из него образ «жертвы» Сталина, как полководца, способного отличиться в грядущей войне. В 1933 году он стал лишь заместителем инспектора высших учебных заведений.

К этому времени, выполняя установки Троцкого, заговорщики уже активно занимались вредительской работой и саботажем в военном ведомстве. «После разговора с Примаковым, – пишет Тухачевский, – я связался с Пятаковым, который повторил мне ту же информацию, что уже сообщил Примаков. Пятаков сказал, что он озабочен вопросами вредительства в оборонной промышленности, что по химии он и сам знает что делать, а вот что касается артиллерийской промышленности, то он просит, чтобы Ефимов, об участии которого в заговоре я сообщил Пятакову, крепко связался с Ерманом и Кражевским, работавшими в ГВМУ. Это поручение я передал Ефимову».

Симптоматично, что в центре руководства заговором военных сложился перевес прибалтов. Видимо, это связано с происхождением самого Тухачевского. Прапорщик Первой мировой войны литовец Роберт Эйдеман (настоящая фамилия Эйдеманис), ответственный редактор журнала «Война и революция», занявший с 1932 года еще и пост председателя Центрального совета Осоавиахима, тоже мог причислить себя к недооцененным личностям.

Примечательно, что литовского «полководца » Тухачевский лично вовлек в заговор в числе первых еще в 1932 году. В связи с новыми установками Троцкого Эйдеман попросил дать ему директивы о его деятельности в Осоавиахиме. Тухачевский отметил в показаниях: «Обсудив этот вопрос в центре, мы поставили основной задачей увязку его вредительской работы с Каменевым с тем, чтобы, кроме плохой защиты объектов в отношении ПВО, была дезорганизована и общественная деятельность по ПХВО (противохимическая оборона. – К. Р.)».

Но чьим интересам служили эти вредительские действия заговорщиков? Какие пределы имели их замыслы?

Эту тему глава заговора военных в своих показаниях не опустил. Он пишет: «В зиму 1933 на 1934 год Пятаков передал мне, что Троцкий ставит задачу обеспечить поражение СССР в войне, хотя бы для этого пришлось отдать немцам Украину, а японцам Приморье. На подготовку поражения должны быть сосредоточены все силы как внутри СССР, так и вне; так в частности, Пятаков сказал, что Троцкий ведет решительную линию на насаждение своих людей в Коминтерне. Пятаков сказал при этом, что, конечно, эти условия означают реставрацию капитализма в стране».

Очевидно, что Лейба Бронштейн не намеревался повторить Октябрьскую революцию. Это был план возврата к Февралю 1917 года. К ситуации Первой мировой войны. Не обладавший политическим предвидением, амбициозный, но слабый человек, он рассчитывал воспроизвести уже разыгранный ранее сценарий. То было эпигонством.

Но липкая паутина Троцкого тянулась все дальше, и к тому времени, когда Гитлер получил власть в Германии, ядро военного заговора против Сталина уже сложилось. Тухачевский писал в показаниях: «По мере получения директив Троцкого о развертывании вредительской, шпионской, диверсионной и террористической деятельности центр заговора, в который, кроме меня, входили по мере вступления в заговор Фельдман, Эйдеман, Каменев, Примаков, Уборевич, Якир, с которым были тесно связаны Гамарник и Корк, я давал различным участникам заговора установки для их деятельности, вытекающие из указанных директив.

Члены центра редко собирались в полном составе, исходя из соображений конспирации. Чаще всего собирались отдельные члены, которым по каким-либо служебным делам приходилось встречаться.

Таким образом, развивая свою платформу от поддержки правых в борьбе против генеральной линии партии, присоединяя к этому в дальнейшем троцкистские лозунги, в конечном счете антисоветский военно-троцкистский заговор встал на путь контрреволюционного свержения Советской власти, террора, шпионажа».

С определенного периода в литературе установилось мнение, будто бы Ворошилов был недалеким человеком, стоящим ниже того уровня, на который поднялись военные «гении» лубянских подвалов. Эта тенденциозная версия далека от действительной логики вещей. Притянута за уши и ее обратная сторона: будто бы в эти годы Тухачевский открыто фрондировал против наркома.

В книге, написанной за границей, «невозвращенец» 37-го года Бармин ярко передал действительное его поведение. Приехав на время в 1934 году в СССР, автор посетил Тухачевского. Бармин отмечает: «Во время беседы зазвонил телефон. Маршал спокойно взял трубку, но вдруг взволнованно вскочил на ноги и заговорил совсем другим голосом: «Доброе утро, Климентий Ефремович... Так точно, как вы скажете, Климентий Ефремович... Будет выполнено, Климентий Ефремович...» Так он говорил с Ворошиловым. Этот случай произвел на меня очень тяжелое впечатление.... Из лидера он превратился в простого служащего».

Бармин несколько передергивает. Во-первых, Тухачевский в это время еще не был маршалом. Это звание ему присвоили только осенью 1935 года. Во-вторых, этот эпизод говорит о большем, чем манеры «простого служащего».

Конечно, чинопочитание специфическая особенность армейской касты. Однако почти инстинктивное стремление вытянуться во фрунт перед пустой телефонной трубкой, где на другом конце провода невидимый начальник, – это уже ярко выраженное подобострастие. Оно свидетельствует о многом в характере «гениального полководца», претендовавшего на совершение государственного переворота. Говорят, что лучше быть шутом, чем подхалимом.

Итак, заговор дозревал, его участники занимались вредительством, вербовали сторонников и строили планы. И, видимо, какая-то информация все же просочилась наружу. С тех пор, когда Тухачевский попал в сферу внимания германских военных спецслужб, его не теряли из поля зрения в кабинетах рейхсвера. И это не осталось незамеченным.

В марте 1934 года агент НКВД, со слов немецкого журналиста Гербинга, подозреваемого в связях с германской разведкой, дополнительно сообщал: «Гербинг говорит, что ему известно, что существует заговор в армии, точнее среди высшего комсостава в Москве и, еще точнее, среди коммунистов высшего комсостава. Заговор имеет пока целью убийство Сталина, уничтожение существующего сейчас Политбюро и введение военной диктатуры. Конкретная работа заговорщиков должна начаться в недалеком будущем. Происходящие в данное время аресты – последние конвульсии ГПУ не могут не беспокоить армию, т.к. в ее среде безусловно могут теперь иметь место аресты».

Уже вскоре, 2 мая 1934 года, тем же агентом было передано очередное донесение: «В командном составе Красной Армии, по словам Гербинга, в самых верхах имеется уже реальная измена соввласти с смягчающими ее конкретность видоизменениями по нисходящей линии. Помимо этого, в командном составе Красной Армии идет совершенно самостоятельное, самобытное, так сказать, явление в виде скрытого кипения».

Далее информатор пояснял этот процесс: «Что такое большевики для русской армии? Это не враги, а тот, кто не враг, уже по существу и не большевик. Тухачевский – не большевик, им никогда и не был, Уборевич – тоже, Каменев – тоже. Не большевик и Буденный. Но их выбор, сказал как бы про себя Гербинг, пал на Тухачевского».

Очевидно, что эта информация перекликается со сказанным выше. Приведенные ранее документы создают отчетливую картину того, что в 1934 году и военные, и гражданские заговорщики делали основную ставку на террор. Такая мера, способная, по их мнению, переломить ситуацию, направить ее в русло потока, который сметет существующую власть, стала своеобразной философией всех сил, противостоящих Сталину и его ближайшему окружению.

Холодным днем первого декабря этого же года пулей из револьвера, наведенного рукой заговорщиков, был убит ближайший сподвижник Сталина Сергей Миронович Киров. И уже вскоре, 9 декабря 1934 года, тот же информатор сообщил, что «из среды военных должен раздаться выстрел в Сталина... Выстрел этот должен быть сделан в Москве и лицом, имеющим возможность близко подойти к т. Сталину или находиться вблизи его по роду своих служебных обязанностей».

Эту важную информацию о заговоре военных передавала О.А. Зайончковская, являвшаяся секретным сотрудником ОГПУ-НКВД вплоть до 1954 года. Причем не простым агентом. Ольга Андреевна была дочерью гвардейского генерала от инфантерии Генерального штаба Андрея Медаровича Зайончковского. Выходец из дворян Орловской губернии A.M. Зайончковский окончил Николаевскую академию Генерального штаба и был произведен в генерал-майоры еще в 1905 году.

Генерал Брусилов писал о Зайончковском в официальной характеристике в 1915 году: «Умный, ловкий, сообразительный, отлично знает военное дело и очень умело применяет свои знания сообразно с обстановкой». Уже позже, говоря об одном из публичных выступлений бывшего царского генерала, Брусилов отмечал: «Его речь была блестящей, как и все, всегда и везде, что он делал и при царе, и при большевиках».

Конечно, прославленный Брусилов не знал, что «при большевиках» A.M. Зайончковский не только был одним из профессоров, великолепно читавшим в Военной академии РККА курс по стратегии, но и агентом ВЧК. Именно он сыграл в операции «Трест» роль «главаря» в «легендированной (подставной) организации МОЦР».

Через отца дочь генерала Зайончковского и познакомилась с Тухачевским; и, тоже являясь сотрудницей контрразведки, она не теряла тщеславного военного из виду. Она одной из первых передала информацию о заговоре военных. Однако эта информация до Сталина не дошла.

Более того, ее отвергли с ходу. Бывшая сотрудница НКВД Тарловская на допросах в 1937 году говорила о Зайончковской: «Она являлась агентом Сосновского... После отъезда Сосновского в Ленинград я... стала встречаться с нею, получала сводки и передавала их Гаю... Все от ее сводок открещивались и не хотели их брать, считая их лживыми...

Она много писала на руководящий армейский состав, на Якира, Тухачевского, Корка и др. Об этом же писал и ее муж... Над этими сводками смеялись... Внешне к ней относились хорошо, рассказывали, что в прошлом она давала очень ценный материал, но в последнее время якобы «исписалась», часто ее сводки называли бредом сумасшедшей и держали за прежние заслуги».

Действительно на сводке Зайончковской от 13 декабря 1936 года начальник Особого отдела НКВД М.И. Гай, осуществлявший контроль за вооруженными силами, наложил резолюцию: «Бред глупой старухи, выжившей из ума...»

Однако «бред глупой старухи» продолжался. В 1936 году Зайончковская сообщала: «Разрабатывала Халепского – начальника мотомехчастей. Сосновскому в своих сводках о Халепском я писала, что он создает группировку в частях Красной Армии, которая принадлежала к линии Тухачевского. Сведения о такой группировке мною были получены от Готовского Александра Николаевича – полковника, преподавателя Военно-инженерной академии, от Матуля М.А. – помощника Халепского и от его жены».

Зайончковская напрасно обобщала сведения. Эта информация не поступала к Сталину. Получавший ее начальник Особого отдела НКВД, возглавлявший контроль и оперативную работу в РККА, М.И. Гай сознательно игнорировал сообщения Зайончковской. Ближайший сотрудник Ягоды, сын шапочника, комиссар госбезопасности 2-го ранга Марк Исаевич Гай (настоящая фамилия Штоклянд) сам состоял в заговоре. Как выяснилось позже, одновременно он являлся и германским агентом.

Впрочем, Гай-Штоклянд был не единственным сотрудником НКВД, кто работал на немцев. Еще с начала 30-х годов германской разведкой был завербован бывший резидент ОГПУ во Франции Зиновий Волович. Вернувшись в СССР, он стал заместителем начальника Оперативного отдела.

На допросе 13 мая 1937 года начальник 4-го отдела ГУГБ капитан госбезопасности Коган задал Ягоде вопрос:

«Какую группу работников НКВД имел Волович? Какого характера связи у него были с ними?

Ягода: Волович являлся не просто германским разведчиком, он был резидентом германской разведки.

Вопрос: Откуда вы это знаете?

Ягода: Об этом мне сказал сам Волович.

Вопрос: Когда? Где?

Ягода: В 1934 году, когда Волович сообщил мне, что должен по поручению германской разведки установить связь с Гаем, я спросил его, почему именно ему поручено это дело. Волович ответил мне, что он выполняет функции резидента германской разведки по НКВД.

Вопрос: А вы знаете, кто входил в резидентуру Воловича?

Ягода: По линии германской разведки с Воловичем были связаны Гай, Лурье и Винецкий.

Вопрос: Еще кто?

Ягода: Больше не знаю. Может, были и другие, но о них мне ничего не известно.

...Вопрос: Но откуда вы знаете, что Лурье связался по разведке с Воловичем?

Ягода: Дело было так. В 1932 или в 1933 году Лурье попал в разработку Особого отдела как подозрительный по своим шпионским связям. Мне об этом докладывал, кажется, Прокофьев (а может быть, Гай).

Я вызвал к себе Лурье и прямо поставил ему вопрос, в чем дело... Лурье рассказал мне, что во время его ареста в Берлине он был завербован германской разведкой и сейчас работает на них. Я его выругал за то, что до сих пор он мне об этом не говорил. Лурье был уверен в моей осведомленности по материалам ИНО или Особого отдела. Примерно в 1934 году или в 1935 году Лурье сообщил мне, что он, по указаниям германской разведки, связался с Воловичем и работает по его указаниям».

Ягода пояснил следователю, что инженер Винецкий работал в Оперативном отделе «по совместительству, основным же местом его местом работы был Наркомсвязь, где он занимал должность инспектора связи при наркоме, т. е. при Рыкове.

...Вопрос: А откуда вы знаете, что Винецкий являлся немецким разведчиком?

Ягода: Об этом мне докладывали Паукер и, кажется, Волович.

Вопрос: Когда это было и где было?

Ягода: Это было в 1932 году, я обратился к Воловичу с предложением подыскать мне человека, который мог бы сопроводить мою жену в Германию, куда она ехала лечиться. Волович мне порекомендовал Винецкого, и на мой вопрос, почему именно Винецкого, он ответил, что Винецкий может гарантировать благополучный проезд и пребывание там моей жены не только потому, что он имеет широкие связи в Германии, но и потому, что он связан с германской разведкой, которая ему многим обязана, и поэтому это наиболее подходящая кандидатура».

Таким образом, существовали серьезные предпосылки для того, чтобы информация о Тухачевском «затерялась» в архивах ягодинского ведомства. Выше уже говорилось о показаниях Какурина в 1930 году и реакции на них Сталина. Видимо, вождь посчитал эти факты не заслуживающими серьезного внимания и усмотрел в действиях Тухачевского лишь проявление неудовлетворенных амбиций.

Есть также основания предполагать, что Сталин испытывал к Тухачевскому определенные симпатии. По-видимому, он считал, что его фрондерские «вывихи» и фантастические прожекты являются болезнью роста. Поэтому он дал бывшему подпоручику возможность проявить себя, назначив его летом 1931 года на должность начальника вооружения.

Однако корм оказался не в коня. И дело даже не в том, что «построить» стране 100 000 танков доморощенный «гений», конечно, не мог, хотя бы потому, что он не имел элементарного технического образования. Но после признаний Тухачевского в 1937 году его деятельность в должности начальника вооружения РККА, а затем заместителя наркома обороны предстает совсем в ином свете.

Она уже не может рассматриваться лишь как просчеты дилетанта. Из логики его показаний вытекает, что этот неуемный демагог, не знающий азов математики, «склонный все просчеты взваливать на других», военный недоучка без талантов все совершал умышленно.

Историки давно иронизируют в отношении дорогостоящих экспериментов Тухачевского с тяжелыми пятибашенными танками, выпуском 15 тысяч танков с противопульной «картонной» броней, принятием на вооружение тяжелых дивизионных пушек «со стволами длиной 50 калибров».

Но мало кто знает, что именно он затормозил «постановку на вооружение ручного пистолета-пулемета В.А. Дегтярева, признанного на полигонных испытаниях своего времени самым лучшим!». Образцов этого современного скорострельного вида оружия, обычно называемого автоматом, выпустили всего 300 единиц.

Правда, внешне все выглядело так, будто Тухачевский действительно был озабочен проблемами будущего армии. Совместно с заместителем наркома тяжелой промышленности И.П. Павлуновским он «развернул кампанию по созданию универсальных полевых орудий – гибрида 76-мм дивизионной пушки и зенитки». Универсальная пушка не получилась. Их вообще не было ни в одной стране мира. Не дали результатов и эксперименты с орудиями, стреляющими «полигональными», или нарезными, снарядами. Они закончились тем же результатом, как и «при испытаниях таких же орудий в 1860-1871 гг. в царской России».

Еще одной авантюрой Тухачевского стали дорогие эксперименты с динамореактивными пушками Курчевского. Этими так называемыми безоткатными орудиями «гигант мысли» обещал заменить корабельные, танковые и авиационные системы. Пушки Курчевского оказались неработоспособными, и все выпущенные 5000 орудий пошли в металлолом. В результате вредительской деятельности «полководца» к началу Второй мировой войны Красная Армия «осталась без зенитных автоматов, без тяжелых зенитных пушек, без артиллерии особой мощности и т.д.»

Позже Сталину самому пришлось исправлять положение. Так, в частности, это он наладил выпуск знаменитых 50-, 82-, 107-, 120-мм минометов, которые «гений-подпоручик» назвал «суррогатом» артиллерийского орудия и не допустил их разработки в рамках государственного пятилетнего плана. Но не все успели решить, и не потому, что не хватало средств. Так, в результате деятельности Тухачевского «до конца 1940 г. единственным средством ПВО сухопутных войск были 7,62-мм пулеметы «максим».

Конечно, замаскированную вредительскую деятельность было трудно разоблачить. Она осуществлялась по определенным правилам. Тухачевский в показаниях поясняет: «Центр антисоветского военно-троцкистского заговора проводил диверсионную работу исключительно по линии существующих органов правления РККА, не допуская никакого образования комиссий, групп и т. д.

Вся работа должна была проводиться исключительно в системе текущей утвержденной работы, вкладываться в ее сметы, средства и сроки. Там, где вредительство велось удачно, там к концу года обычно оставались крупные неиспользованные кредиты».

Иными словами, вредительские и подрывные акции заговорщиков осуществлялись в рамках служебной деятельности. Кредиты возможно и оставались, но не приносили результата и израсходованные средства. Они тратились на бессмысленную экзотику, похожую на идеи фантастических романов.

Так, пригретые Тухачевским, разработчики строили установку, якобы способную с помощью сверхмощных магнитов отклонять вражеские снаряды. Будущий академик Иоффе изобретал «лучи смерти», чтобы ими «косить» пехоту. Бекаури мечтал о мотоброневагоне «Ураган», который, ворвавшись в расположение противника, выпускает облако отравляющих газов. Хотя Первая мировая война показала бесперспективность применения отравляющих газов, к ним у «маршала» оставалась особая слабость, как и к выброске парашютных десантов.

Правда, сам Тухачевский приводил более прозаические примеры вредительской работы. Он отмечал: «В 1934 году Ефимову была поставлена задача организовать вредительство по линии артиллерийского управления, в частности, в области некомплектного приема элементов выстрелов от промышленности, приема продукции без соблюдения чертежей литера и т. д., а также было предложено передать немцам данные о численности наших запасов артиллерийских выстрелов».

Однако человек здравого смысла и тонкой интуиции, Сталин своевременно принял меры, прекращающие вредительские извращения в области военных разработок и производстве вооружения. Убедившись в неспособности Тухачевского профессионально решать технические вопросы, он отстранил его от должности начальника вооружения.

Но, видимо, он еще не терял надежды на возможность полезного использования военного «фантазера». Его назначили начальником Управления боевой подготовки наркомата обороны, а в 1936 году он стал даже первым замом наркома обороны СССР. Но похоже, что Тухачевского уже переставляют как бесполезную вещь, которая не нужна, но ее жалко выбросить.

И все-таки Сталин даже не допускал мысли, что этот любитель «марксизма в стратегии», автор косноязычных начетнических публикаций на военные темы, явно не блещущий умом, способен на такой решительный поступок, как свержение правительства. Впрочем, и на это он оказался не способен!

Ягода лишь в мае 1937 года назвал следователям пятерых причастных к заговору: Енукидзе, Карахана, Петерсона, Корка, Тухачевского и указал на Московский военный округ как некую базу переворота.

Так оно и было в действительности. Тухачевский не бросил своих замыслов. К 1935 году он отнес вовлечение в заговор Белицкого, которому он поручил «помогать Эйдеману в осуществлении его вредительских задач», а также Геккера и Чайковского. Позже он завербовал Ольшанского, Сергеева и других военных.

Присоединение к заговорщикам Якира состоялось в 1934 году. Подследственный Тухачевский сухо констатировал: «Уборевич и Якир раскритиковали состав центра заговора. Они находили этот состав слишком «беспартийным». Якир считал необходимым усиление не только центра, но даже рядового состава людьми с большим партийным и политическим весом. Ставил Якир и вопрос о том, не правильнее ли центру военно-троцкистского заговора слиться с центром правых или троцкистов.

…Я указал Якиру, что для придания большего аналитического веса военному заговору следовало бы втянуть в заговор побольше политических работников и что эту задачу лучше всех сумеет выполнить он, Якир».

Якир действительно принял меры, и вскоре к заговорщикам примкнул начальник Политуправления РККА и первый заместитель наркома обороны Гамарник. «В 1935 году, – пишет Тухачевский, – я был однажды в кабинете Гамарника, последний сказал мне, что он от Якира и Уборевича знает о военном заговоре и будет ему содействовать, особенно по линии вредительства на Дальнем Востоке.

Гамарник указал, что он не будет принимать официального участия в центре заговора, но будет держать с ним связь через меня, Якира и Уборевича». Конечно, неглупый Гамарник не спешил подставлять свою голову под револьвер палача в расстрельном подвале. Он работал в прямом контакте с подельником Тухачевского Б. Фельдманом и принимал меры для формирования в армии своих кадров.

Писатель В. Карпов в книге «Генералиссимус» приводит яркий документ: «Секретно. Заместителю народного комиссара обороны СССР армейскому комиссару 1-го ранга тов.Гамарнику Я.Б. 14 января 1937 г. Во исполнение Ваших указаний о введении условного шифра в отношении лиц начсостава, увольняемых по политико-моральным причинам,

д о к л а д ы в а ю :

Наиболее приемлемым вариантом, не нарушающим Положения о прохождении службы командным и начальствующим составом РККА, является установление особой нумерации приказа. После номера приказа проставляются буквы «О.У.» (особый учет). В остальном форма приказа ничем не будет отличаться от обычных приказов по личному составу. Внешне эти приказы будут иметь такой вид: «Приказ Народного Комиссара Обороны Союза СССР по личному составу армии № 15/оу г. Москва

Командир взвода № стрелкового полка лейтенант СЕМЕНОВ Иван Семенович освобождается от занимаемой должности и увольняется в запас РККА по ст. 43 п. «б» «Положения о прохождении службы командным начальствующим составом РККА со званием лейтенант запаса».

Все уволенные по приказам НКО с данным шифром будут браться на особый учет с тем, чтобы не приписывать их к войсковым частям, не зачислять в переменный состав тер. частей, не призывать в РККА по отдельным заданиям и нарядам и не направлять в войска в начальный период войны... Начальник УНКС Фельдман».

То есть еще до февральско-мартовского пленума заговорщики начали «метить» армейские кадры, разделяя их на «чистых и нечистых» Для чего? С какой целью проводили они «секретную» чистку РККА?

Ян Гамарник (настоящее имя Яков Пудикович) был одним из главных организаторов репрессий в армии. Именно через него осуществлялась связь между Наркоматом обороны и органами государственной безопасности. Он родился в Житомире, в семье мелкого конторского служащего, а вырос в Одессе. В 1919 году он стал членом Реввоенсовета Южной группы войск, которой командовал сын аптекаря Иона Якир. С 1930 года Гамарник заместитель наркома обороны и председателя Реввоенсовета Ворошилова. В своих официальных выступлениях он активно отстаивал версию «об окопавшихся в армии немецких, японских и троцкистских агентах». Но о его практических действиях свидетельствует приведенный документ.

В. Карпов пишет: «С таким «шифром Фельдмана» были уволены из армии тысячи командиров, и почти все они сразу же по прибытии на место жительства арестовывались, как только местные органы НКВД видели на документах шифр «О.У.», он, собственно, был сигналом для ареста...»

Другой персонаж этого «секретного сговора» Фельдман Борис Миронович тоже родился в мещанской семье, в г. Пинске Минской губернии. Службу в Красной Армии начал помощником начальника оперативного отделения штаба 13-й армии. С 1934 года начальник управления по начальствующему составу РККА. Через его руки шли все кадровые назначения и перемещения в армии. В 1935 году ему присвоили звание комкора. С 15 апреля 1937 года Фельдман – заместитель командующего войсками Московского военного округа.

Отсечение неугодных и продвижение на ключевые места своих людей было составной частью планов заговорщиков. Даже после устранения из Кремля Енукидзе и Петерсона возможность ареста членов Советского правительства и создание нового не утратила своей потенции.

Говоря словами Троцкого, это могла быть именно «полицейская операция». На допросе 26 апреля 1937 года Ягода показал: «В 1935 году это было вполне реально: охрана Кремля, его гарнизон были в моих руках, и я бы мог это совершить. В этом направлении мною были приняты и соответствующие меры.

Вопрос: В чем они заключались?

Ягода: Я дал указание Паукеру приближать к себе командный состав Кремлевского гарнизона.... Так как комендантом Кремля был Ткалун, не наш человек, назначенный Наркоматом обороны, я пытался его приблизить к себе. В этом отношении Паукер также имел указания обхаживать его, приручать его к нам. И Паукер, правда, не совсем умело это делал, так как у них часто бывали стычки. Если бы удалось Ткалуна завербовать, его легко было бы в нужный момент локализировать, убрать.

Вопрос: Ткалуна удалось завербовать?

Ягода: Нет. Но это имелось в виду в дальнейшем. Кроме указанных мероприятий в отношении Кремлевского гарнизона, я приказал Паукеру отобрать 20-30 человек из особо преданных ему и мне людей из Оперода, тренировать их в ловкости и в силе, не вводя в курс дела, держать про запас.

Вопрос: Для каких целей?

Ягода: Я имел в виду использовать их в момент выполнения нами переворота для непосредственного ареста членов правительства. Паукер докладывал мне, что людей таких он частично отобрал и с ними работает».

О том, что это признание не было самооговором, свидетельствуют воспоминания очевидцев событий того времени. Работник охраны Сталина Алексей Рыбин – комендант сталинской дачи в Кунцево, рассказывал: «Бывший курсант школы ОГПУ И. Орлов мне сообщил: «В начале тридцать шестого года его заместитель Агранов, начальник правительственной охраны комиссар Паукер, его заместитель Волович и капитан Гинцель сформировали особую роту боевиков. В нее вошли и мои однокурсники Середа, Юрчик. Это были боевики двухметрового роста, ловкие, сильные. Богатырского телосложения. Нас учили самбо, штыковому ближнему бою, преодолению препятствий.

Нас хорошо вооружили и обмундировали. Обычно мы маршировали на площади Дзержинского, а Ягода наблюдал за нами из окна своего кабинета. Наконец нам разрешили провести смотр во дворе ОГПУ. Ягода и его единомышленники решили, что мы те самые парни, которые способны ради их замыслов на любой разбой. Нас готовили для захвата Кремля и ареста товарища Сталина. Но заговор провалился».

О том, какие настроения царили в ведомстве Ягоды, пишет историк Ю. Емельянов: «Писатель Александр Фадеев, который учился в Горной академии вместе с моим отцом, рассказывал ему, что зимой 1935/1936 года он вместе с драматургом Киршоном был приглашен на дачу Ягоды...

После обильной выпивки завязалась непринужденная беседа, и Фадеев услыхал, что все его собеседники, включая наркома, клеймят Сталина последними словами... Бывший дальневосточный партизан Фадеев... решил, что он попал «в логово врага», и, не надев пальто, выбежал из дачи и зашагал по зимней дороге в направлении Москвы.

Фадеев чуть не замерз, когда его догнала легковая машина, в которой сидели Киршон и охранники Ягоды. Киршон «объяснил» Фадееву, что он стал жертвой жестокой шутки, что на самом деле все присутствующие души не чают в Сталине, и писателя вернули на дачу. Фадеев никому не рассказывал о происшедшем событии вплоть до ареста Ягоды». Это язвительное фрондерство не было лишь пьяной забавой. За застольными откровениями стояли практические действия.

Но заговор провалился еще и потому, что, вынашивая тайные планы, продиктованные собственным честолюбием и личными расчетами, заговорщики не пытались сложить свои силы. Они не спешили делиться своими замыслами с другими группировками. Отчасти это обуславливалось требованиями конспирации, но, пожалуй, главное состояло в том, что доводы осмотрительности и расчета подсказывали лидерам группировок, что выгоднее выжидать, пока события не приобретут критический характер. Никто не спешил рисковать, оставляя возможность вовремя ускользнуть в свою нору. Пока же все старались не выдать своих пристрастий и намерений, приумножая свой вес получением нужной информации.

На продолжившемся 13 мая 1937 допросе Ягода охарактеризовал свои действия так: «Это была система окружения, обволакивания людей, близких к правительственным кругам, простая слежка за членами правительства и ПБ и прослушивание их разговоров.

Начну хотя бы с того, что Паукеру я дал задание ежедневно мне докладывать не только передвижения членов правительства, но и доносить мне абсолютно все, что станет ему известно из личной жизни членодЛБ: кто к кому ходит, долго ли засиживаются, о чем говорят и т. п. Паукер все это мог выполнить через работников охраны членов правительства.

Вопрос: Значит, вы Паукеру и Воловичу давали прямые задания вести «особое наблюдение и слежку» за членами правительства?

Ягода: Да, это именно так.

Вопрос: Зачем вам это было нужно?

Ягода: Конечно, не из простого любопытства. Мне это нужно было в заговорщицких целях. Во-первых, человеку (я имею в виду себя), реально готовившему государственный переворот, надо всегда быть в курсе личных взаимоотношений членов правительства, которое он намерен свергать, надо знать о них все.

Во-вторых, пока дело до свержения правительства еще не дошло, путем повседневной слежки, подслушивания телефонных разговоров, подборов всяческих слухов из личной жизни членов правительства, на основе этого можно неплохо лавировать и вовремя реагировать там, где требуется».

Аппарат для прослушивания телефонных разговоров Сталина был приобретен в 1933 году в Германии и тогда же работником Оперода Винецким установлен в кабинете Ягоды. Ягода показал на этом же допросе: «Особенно понадобилось мне подслушивание в дни убийства С.М. Кирова, когда Ежов находился в Ленинграде.

Но так как дежурить у подслушивающего аппарата в ожидании разговоров между Ежовым и Сталиным у меня не было никакой физической возможности, я предложил Воловичу организовать подслушивание переговоров Ленинград – Москва на станции «ВЧ» в помещении Оперода.

...Вопрос: А после событий, связанных с убийством тов. Кирова, продолжалось подслушивание?

Ягода: Только тогда, когда Сталин выезжал в отпуск.

...Вопрос: Вы поручили Воловичу, немецкому шпиону, подслушивание правительственных разговоров не только потому, что эти разговоры интересовали вас, но и потому, что это требовала немецкая разведка. Вы признаете это?

Ягода: Я давал задание Воловичу подслушивание правительственных разговоров только по мотивам, о которых я говорил выше. Но несомненно, что Волович передавал содержание этих переговоров и в германскую разведку.

Вопрос: По вашему поручению?

Ягода: Нет, по собственной инициативе».

Итак, заговорщики даже вели прослушивание телефонных правительственных разговоров. Казалось, что все благоприятствовало успеху. Более того, упомянутый выше Ягодой комдив П.П. Ткалун, сменивший в 1935 году Петерсона на посту коменданта Московского Кремля, тоже являлся участником заговора! Только не со стороны Ягоды, а его военного крыла. В заговор он был вовлечен Якиром, а связь поддерживал с Гамарником.

На допросе 22 октября 1937 года бывший нарком финансов СССР Г.Ф. Гринько показал: «Мне известно от Гамарника и Бубнова, что военные заговорщики подготавливали ввод вооруженного отряда в Кремль для ареста руководителей партии, причем с их же слов знаю, что шла успешная работа по вербовке для этого дела Ткалуна».

Однако ни энкавэдэшники, ни армейцы не спешили с осуществлением «дворцового переворота». Тухачевский так прокомментировал причины этого промедления, которое стало «смерти подобно»: «Успехи, достигнутые за последние годы в строительстве социализма, были настолько очевидны, что нельзя было рассчитывать на какое-либо восстание с участием сколько-нибудь широких слоев населения. Политико-моральное состояние красноармейских масс было на высоком уровне. Невозможно было допустить и мысли, чтобы участникам заговора удалось повести за собой целую часть на выполнение преступной задачи. Надежды Примакова на то, что ему удастся повести за собой механизированные войска ПВО, представлялись больше фантазией.

После убийства Кирова террор стал делом чрезвычайно сложным и трудным благодаря мерам предосторожности, принятым правительством. Это наглядно доказывала и неудача террористической организации Шмидта на Киевских маневрах». (Речь идет о планах убийства Ворошилова. – К. Р.)

Таким образом, единственно реальным представлялся «дворцовый переворот», подготавливаемый совместно с работниками НКВД, и, наконец, изменение положения могло наступить в результате тяжелой, напряженной войны в СССР, особенно в случае поражения».

В этом признании нет противоречия. Наоборот, логика Тухачевского выглядит прагматичной. Он не рассчитывал на поддержку заговорщиков ни армией, ни народом; как и Троцкий, он строил свои планы исходя из ориентации на внешние силы. Это подтверждал и его подельник Уборевич. В заявлении на 19 страницах, написанном 4 июня 1937 года на имя Ежова, Уборевич показал, что, говоря ему о сроках государственного переворота, Тухачевский сказал – он приурочен к возникновению войны с Германией, Японией и Польшей.

Уборевич писал, что в конце 1935 года, после Киевских маневров, Тухачевский в присутствии Якира рассказал о плане государственного переворота в условиях войны. Этот план сводился к тому, что верные заговорщикам воинские части неожиданным налетом арестовывают членов правительства и руководство ВКП(б). Правда, подробностей этого варианта Тухачевский не излагал.

Тогда же Тухачевский назвал Уборевичу людей, играющих руководящую роль в заговоре. Он причислил к центру заговора Якира, Гамарника, Корка, Эйдемана. Среди других участников назвал сотрудников центрального аппарата Наркомата и Генерального штаба: Роговского, Белицкого, Ольшанского, Аппогу, Левичева, а также начальника штаба Киевского военного округа Д.А. Кучинского.

Мотив захвата власти с началом войны все отчетливее проступал в планах главы заговора. Говоря об обсуждении вопроса отношений с немцами и «о возможных условиях предстоящей войны», Тухачевский пишет: «Во время разговора Якир сказал, что он совместно с Гамарником и Осепяном ведет работу по вовлечению в заговор политических работников армии. Тут же Якир спросил, что я думаю о настроениях Блюхера.

Я ответил, что у него есть основания быть недовольным центральным аппаратом и армейским руководством, но отношение Сталина к нему хорошее. Якир сказал, что он хорошо знает Блюхера и при первой возможности прозондирует его настроение. Был ли такой зондаж – я не знаю.

Осенью 1935 года ко мне зашел Путна и передал мне записку от Седова, в которой Седов от имени Троцкого настаивал на более энергичном вовлечении троцкистских кадров в военный заговор и на более активном развертывании своей деятельности.

Я сказал Путне, чтобы он передал, что все это будет выполнено. Путна дополнительно сообщил мне, что Троцкий установил непосредственную связь с гитлеровским правительством и генеральным штабом и что центру антисоветского военного заговора ставится задача подготовки поражения на тех фронтах, где будут действовать германские армии».

Тухачевский лукавит, указывая, что Путна передал ему записку от Седова. Путна на допросе показал, что в сентябре 1935 года он доставил Тухачевскому письмо от самого Троцкого, прочитав которое, Тухачевский сказал, что «Троцкий может на него рассчитывать». Это заявление не было голословным, оно совпадало с намерениями кандидата в бонапартики.

Напомним, что именно осенью этого же года обстоятельное письмо-инструкцию от Троцкого получил и Карл Радек. Письмо в восемь страниц, написанное на тонкой английской бумаге, было названо «развернутой программой пораженчества». В числе условий, которые, придя к власти, должны были удовлетворить «в пользу иностранных государств» заговорщики, программа Троцкого предусматривала передачу Германии Украины, а Японии уступку Приамурья и Приморья. Такая директива смутила даже троцкистских зубров.

Может быть, этот план породил сомнения и в душе «красного маршала»? Нет. В его жилах не закипела кровь литовских предков. Тухачевский, облитый позже слезами «детей оттепели», новые установки Троцкого воспринял без колебаний. Его погруженный в интригу ум уже выискивал способы исполнения предательских замыслов.

И когда за его спиной с грохотом захлопнулась дверь одиночной камеры, он писал в своих показаниях: «В зиму с 1935 на 1936 год, как я уже упоминал, я имел разговор с Пятаковым, в котором последний сообщил мне установку Троцкого на обеспечение безусловного поражения Советского Союза в войне с Гитлером и Японией и о вероятном отторжении от СССР Украины и Приморья. Эти указания говорили о том, что необходимо установить связь с немцами, чтобы определить, где они собираются двинуть свои армии и где надлежит готовить поражение советских войск».

Тухачевский принял планы Троцкого как руководство к действию. Он писал в показаниях: «Перед центром военного заговора встал вопрос о том, как организовать связь с иностранцами и особо с германским ген. штабом во время войны. Такие связи были намечены».

Однако бывший маршал лукавил. Из его же собственноручных показаний видно, что в действительности оформление отношений с немцами произошло еще в 1925 году. В период официальной командировки в рамках военного сотрудничества между рейхсвером и РККА, когда он прибыл в Германию в статусе помощника Фрунзе.

Конечно, немцы не собирались использовать его в роли «тривиального шпиона». Он тянул в перспективе уже на «агента стратегического, военно-политического» и даже геополитического влияния. И это учитывалось в тех планах рейхсвера, «которые были разработаны У. Брокдорф-Ранцлау, К. Хаусхофером и Г. фон Сектом». Тем более что по возвращении из Германии Тухачевский стал начальником Генштаба.

Начальник Политуправления Красной Армии Гамарник не светился на встречах заговорщиков, но, приняв их замыслы и оставаясь за кулисами, он активно содействовал их планам. В изданной в 1947 году книге «Тайная война против СССР» Майкл Сайерс и Альберт Кан называют Гамарника «личным другом рейхсверовских генералов Секта и Гаммерштейна».

А. Мартиросян отмечает контакты сторонников и покровителей Троцкого и Тухачевского и с другими силами. Исследователь указывает, «что через некоторые родственные связи отдельных заговорщиков заговор в целом выходил на мощнейшие на Западе силы еврейства, особенно на одну из самых могущественных в мире масонских лож «Бнай Брит» («Сыны завета»).

Дело в том, что сподвижник Тухачевского Ян Гамарник был женат на родной сестре одного из руководителей «Бнай Брита», знаменитого еврейского поэта, основоположника современной еврейской поэзии Хаима-Назмана Бялика...». Но не будем углубляться в дебри «масонских» заговоров.

Готовя военный переворот, Тухачевский хотел получить гарантии, что его действия будут поддержаны в Германии и, можно сказать, что с этой целью он рационально использовал поездку в Лондон.

Личный переводчик Гитлера Пауль Шмидт в своей книге «Гитлер идет на Восток », опубликованной под псевдонимом Пауль Карелл, отмечает, что в начале 1936 года возглавивший советскую делегацию на похоронах в Англии Георга V маршал Тухачевский по пути туда и обратно встречался в Берлине с «ведущими германскими генералами... Для него было главным создание российско-германского союза после свержения Сталина».

Впрочем, обратимся вновь к признаниям самого Тухачевского. Он указывает: «В конце января 1936 года мне пришлось поехать в Лондон на похороны английского короля. Во время похоронной процессии, сначала пешком, а затем поездом, со мной заговорил генерал Румштедт – глава военной делегации от гитлеровского правительства».

В действительности речь идет о главе германской военной делегации Герде Рунштедте, генерале, наиболее близком к Гансу фон Секту и одновременно являвшемся другом главнокомандующего сухопутными войсками вермахта генерала Вернера фон Фрича. Примечательно и то, что в состав германской делегации, присутствовавшей на похоронах Георга V, входил и Гейр фон Швеппенбург. Военный атташе Германии в Великобритании Швеппенбург поддерживал дружеские отношения с подельником Тухачевского – военным атташе СССР в Великобритании К.В. Путной. Так же как и Рунштедт, Г. фон Швеппенбург в тот период входил в состав германских оппозиционеров.

«Очевидно, – продолжал Тухачевский, – германский генеральный штаб уже был информирован Троцким, т. к Румштедт прямо заявил мне, что германский генеральный штаб знает о том, что я состою главой военного заговора в Красной Армии, и что ему, Румштедту, поручено поговорить со мной о взаимно интересующих нас вопросах.

Я подтвердил его сведения о военном заговоре и о том, что я стою во главе его. Я сказал Румштедту, что меня очень интересуют два вопроса: на каком направлении следует ожидать наступления германских армий в случае войны с СССР, а также в каком году следует ожидать германской интервенции».

Если бы дальше Тухачевский написал, что германский генерал дал ему ответ на эти поистине идиотские вопросы, то стало бы ясно, что он врет. Можно ли представить, что профессиональный военный мог рассчитывать на то, что другой профессионал – вот так, ни за что ни про что, за понюшку табаку – выдаст (даже заговорщику) секретнейшую информацию?

Но Тухачевский пишет: «Румштедт уклончиво ответил на первый вопрос, сказав, что направление построения германских сил ему не известно, но что он имеет директиву передать, что главным театром военных действий, где надлежит готовить поражение красных армий, является Украина. По вопросу о годе интервенции Румштедт сказал, что определить его трудно».

Вот это уже похоже на правду. И все-таки Тухачевский лгал следствию, сведя рассказ о контактах с немцами лишь до такого разговора. Так, подследственный умолчал, что еще по дороге в Лондон он останавливался в Варшаве и Берлине. На встречах с польскими и немецкими военными он не скрывал своего недовольства руководством СССР и преклонения перед вермахтом. Он не пишет ничего и о других эпизодах этой поездки.

И все-таки история сохранила некоторые свидетельства. Из Лондона Тухачевский выехал в Париж, где в советском посольстве был устроен официальный обед. На нем он изумил европейских дипломатов открытым восхвалением Германии. Присутствовавший на обеде заведующий отделом печати румынского посольства в Париже Шаканак Эссез записал слова «маршала».

Сидя за столом рядом с румынским министром иностранных дел Титулеску, Тухачевский заявил: «Напрасно, господин министр, вы связываете свою карьеру и судьбу своей страны с судьбами таких конченых государств, как Великобритания и Франция. Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии, по крайней мере, в течение некоторого времени будет принадлежать гегемония на европейском континенте. Я уверен, что Гитлер означает для нас всех спасение».

Присутствовавшая на этом обеде французская журналистка Женевьева Табуи позже вспоминала в своей книге «Меня называют Кассандрой»: «В последний раз я видела Тухачевского на следующий день после похорон короля Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром.

Он только что побывал в Германии и рассыпался в похвалах нацистам. Сидя справа от меня, и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он не переставал повторять: «Они уже непобедимы, мадам Табуи».

Почему он говорил с такой уверенностью? Не потому ли, что ему вскружил голову сердечный прием, оказанный ему немецкими дипломатами, которым нетрудно было договориться с этим представителем старой русской школы?

Так или иначе, в этот вечер не я одна была встревожена его откровенным энтузиазмом. Один из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали посольство: «Надеюсь, что не все русские думают так».

Нет, Тухачевскому «вскружил голову» не только сердечный прием немцев. Его голову пьянили те блестящие перспективы, которые рисовались ему после бесед с германскими генералами и, видимо, выпитое на банкете вино. Симптоматично, что все известные и шокирующие своим смыслом его заявления прозвучали во время застолий. Складывается впечатление, что «полководец» подтверждал известную пословицу о причине, по которой ум порой не сдерживает язык...

Но он не ограничился пьяной болтовней. Вернувшись из этой поездки, на проведенных под его руководством весной 1936 года стратегических играх в Генштабе Тухачевский со своими сообщниками обсудил «план поражения» СССР в случае войны с Германией.

Пока это был только «план». Реальные опасности подстерегали Сталина с другой стороны. 1 мая 1936 года была сорвана попытка покушения на вождя во время парада на Красной площади, но Тухачевский к этой акции не имел отношения. В этот период, в эйфорическом состоянии подпития, он решился лишь на очередной застольный демарш. 2 мая, когда военные и правительство собрались за столом на праздничном обеде у Ворошилова, Тухачевский допустил злословие в адрес наркома обороны.

Позже, на заседании Военного совета 1 июня 1937 года, Ворошилов рассказывал: «В прошлом году, в мае, у меня на квартире Тухачевский бросил мне и Буденному обвинение в присутствии т.т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т. д.». Сталин не отмахнулся от этой интриги. Чтобы во всем разобраться, он предложил провести заседание Политбюро. Оно состоялось на следующий день, но ничего не решило – Тухачевский «отказался от своих обвинений». Маршал оказался слабонервным.

Говоря о событиях 37-го года, следует подчеркнуть, что они возникли не спонтанно. Их нельзя рассматривать в отрыве от предшествовавших действий органов государственной безопасности. Напомним и еще раз проследим эту последовательную зависимость, постепенно складывающуюся в конкретную цепь событий и фактов.

Происшедшие в начале 1936 года аресты группы террористов, руководимых бывшим комиссаром Дрейцером, неожиданно вскрыли существование в стране развитого троцкистского подполья. Именно в это период оказавшийся под следствием ответственный работник Наркомвнешторга Э.С. Гольцман дал показания о создании в 1932 году объединенного антисталинского блока старых и новых оппозиционеров, связанного с Троцким.

После непосредственного и прямого вмешательства в процесс допросов и следствия Ежова Ягода был вынужден произвести соответствующие аресты. Вскрывшиеся в связи с ними новые факты заставили вернуться к передоследованию дел ранее осужденных оппозиционеров.

В середине июля 1936 года Зиновьев и Каменев были переведены из политизоляторов в московскую тюрьму. Вскоре, 26 июля, в числе арестованных оказался 1-й замнаркома лесной промышленности Г.Я. Сокольников (Гирш Янкелевич Бриллиант), бывший заместитель наркома иностранных дел СССР. На следствии Григорий Яковлевич сразу признался, что он является членом «параллельного троцкистского центра».

Но более важные признания прозвучали на первом процессе «троцкистско-зиновьевского блока», проходившем 19-24 августа 1936 года. Представшие на нем обвиняемые в своих показаниях назвали ряд заговорщиков из числа остававшихся на свободе и занимавших высокие посты в государственных структурах.

Прокуратура дала добро... И 17 августа были арестованы начальник Главного управления шоссейных дорог НКВД Л.П. Серебряков, 12 сентября 1-й заместитель наркома тяжелой промышленности Ю.Л. Пятаков, 16-го числа – активный сторонник Троцкого Карл Радек (Собельсон). 5 октября лишился свободы бывший советник полпредства в Австрии и Польше, председатель Госплана Украины Ю.М. Коцюбинский.

Это были значимые фигуры в колоде Троцкого, но особого внимания в цепи этих взаимно обуславливающих друг друга арестов заслуживают два. Летом 1936 года был арестован заместитель командующего Ленинградским военным округом троцкист украинец Виталий Примаков и бывший военный атташе в Великобритании, троцкист латыш Витовт Путна.

Еще в период дискуссии 1923 года многие командиры голосовали за платформу Троцкого по милитаризации профсоюзов, и это было естественно. Сразу после Гражданской войны ряды Красной Армии сократились до 500 тыс. человек, и многие командиры теряли свои посты. Правда, к 1936 году их численность возросла до 1,5 тыс. человек, но еще к 1934 году почти половина начальствующего состава в звании комкора (примерно генерал-лейтенанта) не только не сохранили свои должности, но и утратили их.

И не идейные соображения, а просто чисто человеческие мотивы: устройство личной жизни и дальнейшей карьеры, заставляли армейских профессионалов бороться за место под солнцем. И подобно «кукушатам» выдавливать из обживаемого гнезда тех, кто мешал их собственному благополучию.

На февральско-мартовском, 1937 года, пленуме Ворошилов говорил: «Мы без шума – это и не нужно было – выбросили большое количество негодных людей, в том числе и троцкистско-зиновьевского охвостья, и всякого подозрительного, недоброкачественного элемента... За время с 1924 года... За 12 лет уволено из армии около 47 тысяч человек начсостава. (За это же время призвана в армию из запаса 21 тысяча человек.) Только за последние три года – 1934-1936 включительно – уволено из армии по разным причинам, преимущественно негодных... около 22 тысяч человек, из них 5 тысяч человек как явные оппозиционеры».

Это был естественный процесс, неизбежный для любой функциональной системы. Нарком правомерно указывал: «Пусть вас не пугает такая цифра, потому что тут были не только враги, тут были и просто барахло, и часть хороших людей, подлежащих сокращению». Под чисткой Ворошилов подразумевает все увольнения из армии – за выслугу лет, по состоянию здоровья, за профнепригодность, моральное разложение, пьянство и другие мотивы.

Войскам нужны были новые грамотные военные, имевшие достаточную теоретическую и профессиональную подготовку. Ворошилов констатировал, что такая задача решается: «Готовим мы наши кадры усиленно и в большом количестве. Армия имеет 12 академий и 1 ветеринарный институт с 11 тысячами слушателей, 75 военных школ, в которых обучается 65 тысяч курсантов и слушателей. За 12 лет школы дали 134 700 человек командиров и разных начальников... Академии за тот же период дали 13 тысяч командиров, инженеров и других специалистов».

Ворошилов не скрывал, что продолжали службу и бывшие оппозиционеры. «Из числа бывших троцкистов и зиновьевцев, – говорил он, – и исключенных в разное время из партии оставлено в армии 155 человек. Кроме того, в армии находятся на различных должностях 545 человек бывших участников антипартийных группировок, получивших новые партбилеты.

Всего, таким образом, в армии имеется без партбилетов и с партбилетами бывших троцкистов и зиновьевцев и правых 700 человек». Однако нарком обороны не призывал на пленуме громить скрытых врагов. И то, что над военными сгустились тучи, не зависело от Ворошилова. Официально информация о военном заговоре впервые была озвучена летом 1936 года на «Процессе 16», на котором судили Зиновьева, Каменева и их подельников.

В показаниях одного из обвиняемых по делу «троцкистско-зиновьевского блока» говорилось, что Троцкий в 1936 году в письме Дрейцеру дал указания организовать нелегальные ячейки в Красной Армии. В качестве участников организации назвали Примакова и Путну. Тогда же всплыли имена комдива Шмидта и майора Кузьмичева, служивших в Киевском военном округе в подчинении Якира. Эти командиры были названы в числе военных, готовивших теракт против Ворошилова.

Арест Примакова, только недавно назначенного заместителем командующего Ленинградским военным округом, состоялся еще накануне суда – 14 августа 1936 года. 20 августа, уже по ходу процесса зиновьевцев, был арестован военный атташе в Лондоне Путна. Спустя десять дней, 31 августа, Путна дал первые показания, подтвердив участие как свое, так и Примакова в военно-троцкистской организации. Однако ни тот, ни другой пока не спешили с полным признанием.

Повторим слова Ягоды на допросе: «Причины запирательства Примакова были для меня совершенно ясны, Примаков знал, что в НКВД есть «свои люди », и он предполагал, что его как-нибудь выручат». Итак, троцкисты надеялись на помощь и поэтому не давали признательные показания. Они заговорят лишь в мае 37-го года, но уже на «Процессе 16» впервые была названа фамилия Тухачевского.

Опасный оборот события принимали и для других лиц, причастных к военным заговорщикам; и 25 августа покончил жизнь самоубийством бывший главнокомандующий периода Гражданской войны командарм 1-го ранга С.С. Каменев. Позже он будет признан причастным к заговору Тухачевского. В этот же солнечный день секретарь МГК ВКП(б) Никита Хрущев организовал в Москве очередной огромный митинг, на котором провозглашались требования «вынести расстрельные приговоры всем обвиняемым». Он не ограничился яростными призывами и развернул активное преследование подозреваемых в троцкизме.

Хрущев был не единственным, кто кипел желанием отличиться на ниве борьбы с врагами народа. Как в столице, так и на местах, стремясь упрочить личное положение, партийные секретари разворачивали действия, устраняя неугодных и конкурентов. Эти акции преподносились общественности как борьба с врагами, но такая тенденция, принимавшая массовый характер, вызвала неодобрение и тревогу Сталина.

Он отреагировал сразу. Резко и недвусмысленно. Уже 30 августа в партийные организации ушла директива ЦК: «В связи с тем, что за последнее время в ряде партийных организ

аций имели место факты снятия с работы и исключения из партии без ведома и согласия ЦК ВКП(б) назначенных решением ЦК ответственных работников и в особенности директоров предприятий, ЦК разъясняет, что такие действия местных партийных организаций являются неправильными.

ЦК обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий прекратить подобную практику и во всех случаях, когда местные партийные организации располагают материалами, ставящими под сомнение возможность оставления в партии назначенного решением ЦК работника, передавать эти материалы на рассмотрение ЦК ВКП(б)».

Итак, Сталин снова, уже в который раз (!) останавливал политических ястребов. В отличие от бытовавшей в историографии точки зрения, руководство страны не разворачивало репрессии. И хотя на состоявшемся спустя полгода февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года Ворошилов впервые официально признал существование в армии «вражеской организации», но и на нем не было призыва к «охоте на ведьм».

Конечно, нарком не мог не прокомментировать арест НКВД в армии «сравнительно небольшой группы» военных: «Что представляют собой эти изменники и предатели персонально, кто они такие? Это, во-первых, комкоры Примаков и Путна, оба виднейшие представители старых троцкистских кадров. Это, во-вторых, комкор Туровский... Далее идут комдивы Шмидт и Саблин, комбриг Зюк, полковник Карпель и майор Кузьмичев.

Следовательно, к настоящему времени в армии арестовано 6 человек комсостава в «генеральских» чинах: Примаков, Путна, Туровский, Шмидт, Саблин, Зюк и, кроме того, полковник Карпель и майор Кузьмичев. Помимо этой группы командиров арестовано несколько человек инженеров, преподавателей и других лиц начальствующего состава «рангом и калибром» пониже».

Однако обратим внимание на то, о чем Ворошилов умолчал. Большинство арестованных террористов, занимавших «высокие командные посты», принадлежали к одной национальности. Напомним, что Семен Абрамович Туровский был заместителем командующего Харьковским военным округом, Дмитрий Аркадьевич Шмидт – командир 8-й механизированной бригады, Юрий Владимирович Саблин – комендант Летичевского укрепрайона, Исай Львович Карпель – начальник штаба 66-й стрелковой дивизии, Михаил Осипович Зюк – командир 25-й дивизии.

Нарком привел фрагмент допроса начальника штаба 18-й авиабригады майора Бориса Кузьмичева. «Вопрос следователя: «Что вами было практически сделано для подготовки террористического акта над Ворошиловым в осуществлении полученного задания от Дрейцера в феврале 1935 года?»

...Кузьмичев, добровольно взявший на себя выполнение теракта, отвечает на вопрос следователя: «На маневрах в поле с Ворошиловым мне встретиться не удалось, так как наша часть стояла в районе Белой Церкви, а маневры проходили за Киевом в направлении города Коростень. Поэтому совершение теракта прошлось отложить до разбора маневров, где предполагалось присутствие Ворошилова».

– Где проходил разбор маневров?

– В Киевском театре оперы и балета, – отвечает Кузьмичев.

– Каким образом вы попали в театр? – спрашивает следователь.

Кузьмичев отвечает: «Прилетев в Киев на самолете, я узнал о том, что билетов для нашей части нет. Комендант театра предложил занять свободные места сзади. Так как я намерен был совершить террористический акт над Ворошиловым во время разбора, я принял меры к подысканию места поближе к сцене, где на трибуне после Якира выступал Ворошилов. Встретив Туровского, я попросил дать мне билет. Через несколько минут Туровский дал мне билет в ложу».

Дальше его спрашивают: «На каком расстоянии вы находились от трибуны?» Кузьмичев отвечает: «Метрах в 15, не больше». И вслед за этим он рассказывает, из какого револьвера должен был стрелять, почему он не стрелял – потому что якобы ему помешали, потому что все присутствующие в ложе его знали и что впереди две ложи были заняты военными атташе и иностранными гостями...

Косиор: Она несколько сзади, эта ложа.

Ворошилов: Да, она сзади, и эти ложи с иностранными гостями несколько заслоняли ложу, в которой разместился этот стрелок...»

Это извечное российское «преклонение» перед иностранцами, из-за которого сорвалось даже покушение на наркома обороны, могло бы выглядеть комично, но только не для самого Ворошилова. Приятно ли ощущать, что на тебя организовывалась «охота »?

Поэтому понятен его нелестный эпитет в адрес незадачливого террориста: «Через месяц этот наглец, будучи уличен фактами, сознался во всех своих подлых делах...» По этой же причине нарком не может испытывать симпатий и к другим арестованным «товарищам по оружию».

Ворошилов продолжал: «Именно Примаков – этот воспитатель и вдохновитель Кузьмичевых (Кузьмичев был секретарем Примакова. – К. Р.) – является, бесспорно, доверенным агентом Троцкого, его главным уполномоченным по работе в армии. Об этом говорят показания почти всех основных бандитов троцкистов и зиновьевцев. Об этом говорят и Радек, и Сокольников, Пятаков, Смирнов и Дрейцер.

Все они довольно подробно рассказали следственным органам о роли и действиях Примакова. И тем не менее этот субъект запирается и до сих пор не признался в своих подлых преступлениях.

...Какие цели и задачи ставила перед собой эта японо-немецкая, троцкистско-шпионская банда в отношении Красной Армии?

Как военные люди, они ставили и стратегические, и тактические задачи. Стратегия их заключалась в том, чтобы, формируя троцкистские ячейки, вербуя отдельных лиц, консолидируя силы бывших троцкистов и всякие оппозиционные и недовольные элементы в армии, создавать свои кадры, сидеть до времени смирно и быть готовыми в случае войны действовать так, чтобы Красная Армия потерпела поражение, чтобы можно было повернуть оружие против своего правительства.

Тактические цели – это коренная подготовка и проведение террористических актов против вождей партии и членов правительства».

Нарком не изобретает интриги заговора. В своем выступлении он лишь пересказывает признания обвиняемых на прошедшем процессе и материалы следствия: «Пятаков... в своих показаниях по поводу планов Троцкого в отношении Красной Армии заявляет следующее: «Особенно важно, — подчеркивал Троцкий, – иметь связи в Красной Армии. Военное столкновение с капиталистическими государствами неизбежно. Яне сомневаюсь, что исход такого столкновения будет не благоприятен для сталинского руководства. Мы должны быть готовы в этот момент взять власть в свои руки».

И далее Пятаков показывает: «Что касается войны, то и об этом Троцкий сообщил весьма отчетливо. Война, с его точки зрения, неизбежна в ближайшее время. В этой войне неминуемо поражение «сталинского государства». Он, Троцкий, считает совершенно необходимым занять в этой войне отчетливо пораженческую позицию. Поражение в войне не означает крушение сталинского режима, и именно поэтому Троцкий настаивал на создании ячеек в армии, на расширении связей среди командного состава. Он исходил из того, что поражение в войне создаст благоприятную обстановку в армии для возвращения его, Троцкого, к власти. Он считал, что приход к власти блока, безусловно, может быть ускорен военным поражением».

В этом плане Троцкого не было ничего необычного. Повторим, что он мыслил теми же категориями, какими мыслили большевики в 1917 году, но его тактика включает еще и эсеровщину. «А вот, – продолжает Ворошилов, – как о том говорит расстрелянный террорист Пикель, бывший в свое время секретарем Зиновьева. (Оппозиционер, литературный критик, еврей Пикель Ричард Витальевич. – К. Р.)

«На допросе от 4 июля 1936 года вы показали о существовании военной организации, в которой принимали участие связанные с Дрейцером Путна и Шмидт. В чем должна была заключаться их работа», – спрашивает Пикеля следователь.

Пикель отвечает: «Все мероприятия троцкистско-зиновьевского центра сводились к организации крупного противогосударственного заговора. На военную организацию возлагалась задача путем глубокой нелегальной работы в армии подготовить к моменту успешного осуществления планов Зиновьева и Каменева немедленный переход части руководящего командного состава на сторону Троцкого, Зиновьева, Каменева и требование командного состава армии отстранить Ворошилова от руководства Красной Армией. Это предлагалось в том случае, если Дмитрию Шмидту до убийства Сталина не удастся убить Ворошилова».

Вот как эти господа намечали развертывание своей предательской работы в армии. Если не удастся троцкистам и зиновьевцам прийти к власти путем устранения руководства партии и Советского государства террором, то необходимо выжидать и готовиться к войне. А уже во время войны действовать в соответствии с их «стратегическими » планами.

В своих показаниях Д. Шмидт... говорит примерно то же, что и Пикель: «Развивая передо мною задачи организации военных троцкистских ячеек в армии, Дрейцер информировал меня о наличии двух вариантов захвата власти:

1) предполагалось, что после совершения нескольких основных террористических актов над руководством партии и правительства удастся вызвать замешательство оставшегося руководства, благодаря чему троцкисты и зиновьевцы придут к власти;

2) в случае неудачи предполагалось, что троцкистско- зиновьевская организация прибегнет к помощи военной силы, организованной троцкистскими ячейками в армии. Исходя из этих установок, Дрейцер в разговоре со мной настаивал на необходимости создания троцкистских ячеек в армии».

Из изложенного наркомом обороны видно, что в армии готовилась не только ударная группа на случай государственного переворота, но и милитаризированная ветвь «пятой колонны» на случай войны. Забвение долга, личные карьеристские цели и слепое следование призывам Троцкого зашли так далеко, что люди, обязанностью которых являлась защита государства, встали на путь измены.

Остановившись далее на фигуре Путны, в момент ареста являвшемся военным атташе в Англии, Ворошилов докладывал участникам пленума: «Еще в 1931 году, будучи в Берлине военным атташе, Путна, связавшись через Смирнова с Седовым (сыном Троцкого. – К. Р.), намечал план троцкистской работы в Красной Армии. Вот что он показывает на вопрос следователя о содержании разговора, имевшего место между ними и Седовым.

«Разговор велся тогда по двум направлениям, – говорит Путна, – во-первых, вокруг уже известной мне от Смирнова директивы о терроре и, во-вторых, о настроениях в Красной Армии и перспективах укрепления троцкистского влияния в частях РККА.

Седов подробно меня расспрашивал, кто из троцкистов остался среди комсостава армии, и выразил уверенность, что армия и ее командиры Троцкого помнят... Седов, узнав от меня о моем предстоящем отъезде в СССР, сообщил мне как директиву, что Троцкий считает необходимым снова собрать в организацию всех военных работников-троцкистов. Седов мне назвал Мрачковского, который эту задачу сможет решить, поскольку в 1927 году был руководителем военной группы троцкистов и связи с участниками этой группы сохранил.

...Общая и основная задача нашей военной троцкистской организации заключалась в борьбе с руководством ВКП(б) и Красной Армии, направленной в итоге к смене этого руководства. Я имею в виду Сталина и Ворошилова в первую очередь (курсив мой. – К. Р.). Я уже показал выше, что Седов в Берлине излагал мне точку зрения Троцкого, по которой необходимо было иметь сильную военную организацию троцкистов для того, чтобы в нужный момент, если это потребуется конкретной обстановкой, она смогла бы сыграть решающую роль в борьбе за приход троцкистов к власти».

Очевидно, что, разворачивая антисоветскую деятельность и «исходя из установки на поражение», Троцкий не мог оставить армию вне своего внимания. Еще до процесса, в показаниях на допросах 4—5 декабря 1936 года К. Радек говорил: «Я уже показывал ранее, что Дрейцер, руководивший троцкистской деятельностью ряда групп первого центра, привлек также к террористической деятельности троцкистов, остававшихся на командных должностях в Красной Армии. Связь с участниками организации в Красной Армии поддерживал также и параллельный центр, в частности я – Радек был связан с Путной и Шмидтом».

Конечно, «пятая колонна», планируемая для создания в Советском Союзе, не была изобретением одного Троцкого. Такие коллаборационистские образования широко появились в результате гражданской войны в Испании, а затем, с началом Второй мировой войны, практически во всех странах Европы.

И все-таки, выступая на февральско-мартовском пленуме, нарком даже не мог представить опасности и размеров зреющего в его ведомстве заговора. Не догадывался об этом и Сталин. Полностью ситуация прояснилась только через три с небольшим месяца, после ареста Тухачевского и других заговорщиков.

Но подведем предварительную черту. Выдворенный из Советского Союза, озлобленный и не способный успокоиться, уже с начала тридцатых годов Лейба Бронштейн (Троцкий) начал затяжную перманентную борьбу против Сталина. Троцкий никогда не был советским патриотом, тем более русским, и даже не в силу своего национального происхождения.

Практически всю сознательную жизнь он провел за границей, и с Россией его не связывало ничего. Ничего не связывало Троцкого ни с ее руководителями, ни с ее людьми, ни с самой землей, на которой строили свою жизнь народы, заселившие территорию шестой части суши. Наоборот, всю свою жизнь Лейба Бронштейн страстно боролся с теми силами, которые представляли государственный образ России как единой страны. Сама Россия представлялась ему лишь территорией, унавоженной трупами и кровью жертв социальных распрей, с которой он, Троцкий, проторит себе путь к мировой славе.

Однако на пути его амбициозных замыслов встал Сталин с его планом построения социализма в отдельной стране. Это мешало Троцкому в осуществлении заветного, и он начал борьбу против Сталина. Со Сталиным у Троцкого всегда было расхождение во взглядах, но теперь к его одержимости маньяка примешалась личная неприязнь. Выдворенный из России, Троцкий уже не мог остановиться. Политический шарлатан, азартный игрок и прожженный авантюрист, он был готов на все, лишь бы уничтожить Сталина.

В своей борьбе против вождя Лейба Бронштейн прежде всего опирался на фигуры, так же, как и он, являвшиеся в России чужаками, людьми пришлыми, не имевшими корней среди национальностей, населявших страну. В их числе преимущественно были евреи, литовцы, латыши, эстонцы, поляки, то есть люди, принадлежавшие к национальностям, не испытывающим любви к России и традиционно тяготевшие к Западу.

Но была и еще одна черта, объединявшая противников Сталина, перевешивающая чашу весов в их умонастроениях в пользу Троцкого. Даже занимая высокие посты, они не имели шансов выдвинуться в первые ряды, наоборот, им угрожала вероятность потерять приобретенное. Многие из них теряли его, были разжалованы, и, как говорил Карл Радек, – «никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны».

Первоначально, ведомые замыслами Троцкого, его сторонники рассчитывали устранить Сталина и его окружение путем террора, «дворцового переворота», попытками скомпрометировать его политику вредительством и скрытым саботажем. Однако линия на демократизацию атмосферы в стране, нашедшая выражение в новой Конституции, подъем экономики и всенародная поддержка сталинского курса не оставляла противникам Сталина шансов на захват власти своими силами.

Теперь для Троцкого и его приверженцев не оставалось ничего иного, как рассчитывать на чужую силу. Возможность сокрушения «государства Сталина» они увидели в Гитлере. И тогда Троцкий поставил на повестку дня задачу пораженчества в надвигавшейся войне. Тухачевский и втянутые им в военный заговор люди без содрогания и сомнения восприняли программу пораженчества Троцкого.

Но, как и остальные антисталинские группировки, военные тоже начинали с плана «дворцового переворота». Бывший работник ОГПУ-НКВД Александр Орлов (он же Лейба Лазаревич Фельдбин) в июле 1938 года бежал из СССР в США. В изданной там книге, ссылаясь на свою встречу 15-16 февраля 1937 года со своим двоюродным братом Зиновием Кацнельсоном – заместителем руководителя НКВД Украины Балицкого и другом Якира, – Орлов так описывает замыслы заговорщиков.

Тухачевский намеревался убедить «наркома обороны Ворошилова... просить Сталина собрать высшую конференцию по военным проблемам, касающимся Украины, Московского военного округа и некоторых других регионов, командующие которых были посвящены в планы заговора. Тухачевский и другие заговорщики должны были явиться со своими доверенными помощниками. В определенный час по сигналу два отборных полка Красной Армии перекрывают главные улицы, ведущие к Кремлю... В тот же самый момент заговорщики объявляют Сталину, что он арестован. Тухачевский был убежден, что переворот мог быть произведен в Кремле без беспорядков».

Правда, у заговорщиков возникли некоторые разногласия. Тухачевский требовал, чтобы после захвата власти Сталина немедленно застрелить, а Косиор, Балицкий и Кацнельсон считали, что «Сталина надо было представить на суд пленуму ЦК, где предъявить ему обвинения».

Кацнельсон говорил Орлову: «Тухачевский – уважаемый руководитель армии. В его руках Московский гарнизон. Он и его генералы имеют пропуска в Кремль. Тухачевский регулярно докладывает Сталину, он вне подозрений. Он устроит конференцию, поднимет по тревоге два полка – и баста».

Итак, планы заговора были обсуждены, зарубежная поддержка оговорена, и все-таки заговорщикам не удалось сохранить свои намерения в абсолютной тайне. Причиной стала хлестаковская болтливость самого «маршала», и она не осталась незамеченной.

В период «командировки» 36-го года Тухачевский побывал не только в Берлине. В белоэмигрантских кругах Парижа заговорили о его связях с германским вермахтом после посещения им столицы Франции. Глава Чехословакии Бенеш при встрече с советским полпредом Александровским 7 июля 1937 года рассказал, что во Франции о сближении Тухачевского с вермахтом поняли из бесед, которые он вел в Париже, где останавливался в начале 1936 года во время поездки на похороны Георга V.

«Бенеш, – сообщал Александровский в Москву, – под большим секретом заявил мне следующее: во время пребывания Тухачевского во Франции в прошлом году Тухачевский вел разговоры совершенно частного характера со своими личными друзьями французами. Эти разговоры точно известны французскому правительству, а от последнего и Бенешу. В этих разговорах Тухачевский весьма серьезно развивал тему возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере... Бенеш утверждает, что эти разговоры несколько обеспокоили Францию». Похоже, что именно из этого сообщения Александровского и выросли ослиные уши мифа о «красной папке», которую якобы немцы передали через Бенеша Сталину.

О процессах, происходивших в Красной Армии, писал из Берлина и корреспондент «Правды» А. Климов, – один из лучших советских разведчиков, работавший под «крышей» журналиста. В его письме от 16 января 1937 года, переданном через редактора «Правды» Мехлиса, говорилось: «Мне стало известно, что среди высших офицерских кругов здесь довольно упорно говорят о связях и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве.

Этим делом по личному поручению Гитлера занимается будто бы Розенберг. Речь идет о кружках в Кр. Ар., объединяющих антисемитски и религиозно настроенных людей. В этой связи называлось даже имя Тухачевского. Источник, на который сослался мой информатор, полковник воздушного министерства Лидендер. Он монархически настроенный человек, не симпатизирует нац.-соц., был близок к Секту...»

Сообщения о готовящемся перевороте в СССР поступили и непосредственно из самой Франции. 17 марта 1937 года советский полпред в Париже Потемкин сообщил: «Даладье, пригласивший меня к себе, сообщил следующее: 1) Из якобы серьезного французского источника он недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии. После смены режима в СССР Германия заключит с Россией военный союз против Франции...

Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов, в которых имеется по данному вопросу две позиции. Непримиримые белогвардейцы готовы поддержать германский план, оборонцы же резко высказываются против...».

Но и это не все. Уже в начале 1937 года наркому обороны Ворошилову из НКВД было направлено сообщение: «3-м отделом ГУГБ сфотографирован документ на японском языке, идущий транзитом из Польши в Японию диппочтой и исходящий от японского военного атташе в Польше Савада Сигеру, в адрес лично начальника Главного управления генерального штаба Японии Накадзима Тецудзо. Письмо написано почерком помощника военного атташе в Польше Арно. Текст документа следующий:

«Об установлении связи с видным советским деятелем. 12 апреля 1937 года. Военный атташе в Польше Савада Сигеру. По вопросу, указанному в заголовке, удалось установить связь с тайным посланцем маршала Красной Армии Тухачевского. Суть беседы заключается в том, чтобы обсудить (2 иероглифа и один знак непонятны) относительно известного Вам тайного посланца от Красной Армии № 304». (Кстати, перевод этого документа был сделан бывшим работником ИНО НКВД Р.Н. Кимом, передавшим в свое время «дела в Токио» Рихарду Зорге.)

Итак, информация о заговоре военных поступала из разных источников. Эта и другая информация, поступавшие из-за границы в НКВД, не могли не навести на размышления. Однако заговорщики и сами понимали, что опасность разоблачения не исключена. Тухачевский писал в признаниях: «Завербованных было много. Однако несмотря на внушения о необходимости соблюдения строжайшей конспирации таковая постоянно нарушалась. От одних участников заговора узнавали данные, которые должны были знать только другие, и т. п. Все создавало угрозу провала».