Глава 14. Социализм

Сталин оставил в наследство социальный строй, в котором благо всех поставлено выше частного как более высокий принцип, как основа благополучия нации...

Владимир Нилов (А.А. Волин)

Конечно, не оппозиционеры и заговорщики были героями того времени, и только необходимость обосновать истину заставила уделить столько внимания теме репрессий. Настоящая, полнокровная жизнь рождалась не за колючей проволокой, где был изолирован от общества незначительный слой людей, вступивших в противоречие с государством и народом. Сталинское время царило на заводах и полях, в шахтах и небесном пространстве, в стенах институтов, конструкторских бюро и лабораторий.

Время било ключом, становясь образом жизни советского народа, его бытием и духовной сущностью. На стройках пятилетки народ возводил домны и заводы, строил московский метрополитен, учился, любил и растил детей; и Сталин твердо держал руку на живом организме общества, выверяя биение пульса времени. Все более важные, серьезные заботы и потребности ожидали воплощения его государственного таланта.

Сталин шел по непроторенному пути, и впервые в мировой практике методом и стилем работы руководящего аппарата он сделал государственное планирование. 28 апреля 1937 года Совет народных комиссаров СССР принял постановление «О третьем пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР» на 1938—1942 годы. Состоявшийся 10—21 марта 1939 года XVIII съезд ВКП(б) одобрил проект и взял курс на завершение в стране строительства социализма и постепенный переход от социализма к коммунизму.

Вождь не был оторванным от жизни прожектером. Он трезво и реально смотрел на вещи. Еще в 1934 году в отчетном докладе XVII съезду партии Сталин сказал: «Было бы глупо думать, что социализм может быть построен на базе нищеты и лишений, на базе сокращения личных потребностей и снижения уровня жизни людей до уровня жизни бедноты... Кому нужен такой, с позволения сказать, социализм?.. Социализм может быть построен лишь на базе бурного роста производительных сил общества, на базе обилия продуктов и товаров, на базе зажиточной жизни трудящихся, на базе роста культурности».

Эти сталинские планы стали объединяющим фактором многогранной практической работы многих людей. Однако характерно и то, что, как руководитель колоссального предприятия, Сталин вникал во все сам. И уже к середине 1937 года в СССР была осуществлена широкая программа реконструкции народного хозяйства. То был поражающий, стремительный бросок вперед.

К этому времени более 80 процентов промышленной продукции произвели предприятия, построенные в годы двух пятилеток. Поэтому в отчетном докладе ЦК съезду он с полным основанием заявил: «С точки зрения техники производства, с точки зрения объема насыщенности производства новой техникой наша промышленность стоит на первом месте в мире».

Об этом свидетельствовали и цифры. Вторая сталинская пятилетка по основным показателям была выполнена на 103%. Объем промышленной продукции вырос в 2,2 раза, производство средств производства – в 2,4 раза. СССР обогнал Великобританию и Францию по уровню производства чугуна, стали, электроэнергии.

«Наша промышленность, – отметил Сталин, – выросла в сравнении с довоенным уровнем более чем в девять раз, тогда как промышленность главных капиталистических стран продолжает топтаться вокруг довоенного уровня, превышая его всего на 20-30 процентов. Это значит, что по темпам роста наша социалистическая промышленность стоит на первом месте в мире». Это приносило удовлетворение, но он предупреждающе указал, что «мы все еще отстаем в экономическом отношении, то есть в отношении размеров нашего промышленного производства на душу населения».

Он не витал в облаках. Он предупреждал, что «невозможно в 2-3 года перегнать экономически главные капиталистические страны...». Но он видел такие перспективы и пояснял, что необходимо «прежде всего серьезное и неукротимое желание идти вперед и готовность пойти на жертвы, пойти на серьезные капиталовложения для всемерного расширения нашей социалистической промышленности».

В годы второй пятилетки бурными темпами продолжалось развитие индустрии; шел неуклонный подъем сельского хозяйства, осуществляемый на базе механизации отрасли. В сельское хозяйство поступило «500 тысяч тракторов, 123,5 тысячи комбайнов, более 142 тысяч грузовых автомобилей».

Ежегодное производство тракторов увеличилось в 3,5, а выпуск комбайнов – в 4,4 раза. В конце 1937 года в сельском хозяйстве работало свыше 1 млн. трактористов, комбайнеров, шоферов. «Наше земледелие, – говорил Сталин, – является, следовательно, не только наиболее крупным и механизированным, а значит наиболее товарным земледелием, но и наиболее оснащенным современной техникой, чем земледелие любой другой страны».

Эти утверждения не были демагогической пропагандой, к которой позже прибегали «соловьи» социализма с «человеческим (?)» лицом. Бывший переводчик Сталина В. Бережков не был склонен к «идеализации сталинского времени». Но в конце организованного провала «горбачевской перестройки» с пустыми полками он со знанием гурмана, почти «садистски» описывал: «Если перечислить продукты, напитки и товары, которые в 1935-м... появились в магазинах, то мой советский современник, пожалуй, не поверит.

В деревянных кадках стояла черная и красная икра по вполне доступной цене. На прилавках лежали огромные туши лососины и семги, мясо самых различных сортов, окорока и поросята, колбасы, названия которых теперь никто не знает, сыры, фрукты, ягоды – все это можно было купить без всякой очереди и в любом количестве. Даже на станциях метро стояли ларьки с колбасами, ветчиной, сырами, готовыми бутербродами и различной кулинарией. На больших противнях были разложены отбивные и антрекоты. А в деревнях в жаркий день... вам выносили кружку молока или холодной ряженки и не хотели брать деньги ». Причем все эти яства не были обилием упаковок дешевых супермаркетов без запаха и со вкусом недоспевшей резины, а имели качества и прелесть натурального продукта.

Это укреплявшееся благополучие жизни стало закономерным результатом политики Сталина. Американский геополитик Эллсуорт Хантингтон пишет о сталинских пятилетках: «Внедрение машин и образование позволили русским взять хороший старт в преодолении трудностей, порожденных длинными, холодными зимами и перенапряженной работы летом.... Хорошо освещенные и отапливаемые заводы позволяют теперь миллионам рабочих трудиться зимой столь же эффективно, как и летом...

Применение тракторов ускорило и облегчило работу, особенно пахоту, которая всегда создавала непреодолимые трудности для российского сельского хозяйства... Российский пример является наиболее ярким среди современных событий этого рода... в истории человечества, как «открытие огня нашими предками».

Но повторим, что Сталин был реалистом. Он выверенно взвешивал расстановку сил в оценках возможностей общества. Для осуществления планов ему были необходимы грамотные, активные, талантливые и дерзновенные, и прежде всего образованные люди. И на XVIII съезде Сталин отметил, что за прошедший период «шел бурный процесс формирования, мобилизации и собирания сил новой интеллигенции. Сотни тысяч молодых людей, выходцев из рядов рабочего класса, крестьянства, трудовой интеллигенции пошли в вузы и техникумы и, вернувшись из школ, заполнили поредевшие ряды интеллигенции. Они влили в интеллигенцию новую кровь и оживили ее по-новому, по-советски... Создалась, таким образом, новая советская интеллигенция, тесно связанная с народом и готовая во всей массе служить ему верой и правдой».

Действительно, за период второй пятилетки число специалистов с высшим образованием увеличилось более чем в два раза. Число студентов в сравнении с довоенным 1913 годом царской России возросло в 7 раз. В начале 1937 года умственным трудом в СССР занималось около 10 миллионов человек. Количество школьников в сравнении с 1913 годом возросло в 3,5 раза. Уровень грамотности населения до 50 лет к 1939 году составил 80%. Но за этой сухой статистикой стояли конкретные люди с их человеческим самосознанием, устремлениями и мечтами, и они сами хотели быть творцами новой жизни.

Вдохновенный порыв творчества, энтузиазм проник во все слои общества. Благодаря росту образованности и культуры в стране получили развитие и поддержку различные формы инициатив рационализаторов. Они получили название «стахановских» в честь забойщика шахты «Центральная-Ирмино» А.Г. Стаханова, добившегося в ночь на 31 августа 1935 года рекордной выработки по добыче угля. Рекорды стахановцев меняли организацию труда.

Говоря о Стаханове и его последователях, забойщике Н.А. Изотове, кузнеце Горьковского автозавода А.Х. Бусыгине, затяжчике ленинградской фабрики «Скороход» Н.С. Сметанине, ткачихах К.В и М.И. Виноградовых, Сталин с признательностью отмечал: «Таких людей у нас почти не было три года назад... Это – люди особенные».

Активно культивируемый Сталиным пафос героики труда стал исключительной особенностью, духовной чертой его современников. Никогда в истории человечества поэтика труда на благо общества, делающая жизнь осмысленной, не достигала таких высот признания. В этой всемерной поддержке и развитии Сталиным народного энтузиазма заключался глубокий философский смысл. Из необходимости добычи средств к рабскому существованию и потребительской погони за меркантильными материальными благами цивилизации труд превращался в процесс человеческого самовыражения.

Сталин отмечал: советские люди ставили рекорды потому, что труд становился «делом чести и славы», элементом коллективного самоутверждения. Теперь люди работали «не на эксплуататоров, не для обогащения тунеядцев, а на себя, на свой класс, на свое, советское общество».

Коллективизм и сопричастность людей в общности целей и результатов их труда, по существу, практически решали извечный вопрос о смысле самой жизни. Доставляя труженикам, гражданам страны чувство самоудовлетворения, они давали ощущение полноты будничного человеческого существования.

Однако вождь не принадлежал к зашоренным идеалистам. Еще на Первом всесоюзном съезде стахановцев, 17 ноября 1935 года, поясняя существо общественных сдвигов, он говорил: «Основой стахановского движения послужило прежде всего коренное улучшение материального положения рабочего класса. Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится». Эти произнесенные им слова приобрели огромную популярность.

Жить действительно стало веселей и обеспеченней. Но дело даже не в этом. В народных слоях росло чувство самоуважения, гордости за свое дело; шло формирование интеллекта профессионалов, востребованных обществом. Экономическим проявлением особенностей этого времени стало повышение производительности труда как фактора прогресса производства.

Выделяя эту сторону, Сталин особо подчеркивает: «Нынешний... этап социалистического соревнования – стахановское движение... связан с новой техникой». Он отмечал, что если несколько лет назад инженерно-технические работники и хозяйственники разрабатывали нормы «применительно к технической отсталости наших работников и работниц», то под влиянием энтузиастов производительность труда во второй пятилетке повысилась на 82%.

И обращаясь к сидящим в зале, в присущей ему неторопливой манере речи, он с удовлетворением констатировал: «Люди за это время выросли и подковались технически... Без таких кадров, без этих новых людей у нас не было бы никакого стахановского движения».

Это было время, когда народ по праву гордился своей страной. Все, чем Россия удивила и восхитила человечество в минувшем столетии, так или иначе принадлежит эпохе Сталина, его инициативе и организаторской деятельности. Даже первый спутник и полет Гагарина стали кульминационным выражением плодов его провидческой роли в управлении государством.

Знаменательно, что еще основоположник космонавтики К.Э. Циолковский незадолго до смерти обратился к Сталину с письмом, в котором называл его «мудрейшим вождем и другом всех трудящихся ». Отдавая свои «труды по авиации, ракетоплаванию и межпланетным сообщениям... партии большевиков и Советской власти – подлинным руководителям прогресса и человеческой культуры», Циолковский был уверен в продолжении своей работы. И он не ошибся.

Конечно, для воплощения грандиозных планов необходимы были не только работники практического склада. Ему нужны были «люди ума и таланта», профессионалы-ученые. И не будет преувеличением назвать его действительно «отцом» российской науки; человек государственного ума, он впервые в истории России осмысленно поднял науку на недосягаемую до того высоту. Это уважение к науке он пронес через всю жизнь.

Свидетельством ее быстрого развития в Советском Союзе стало и то, что уже к концу 1937 года в стране было создано 806 научно-исследовательских институтов и их филиалов. Он всегда уважительно относился к людям науки и требовал этого от других. Обращаясь непосредственно к Сталину, виднейшие ученые страны всегда получали его понимание и поддержку.

Он понимал этих людей и умел с ними говорить, он знал их проблемы, и эти люди чувствовали это. Выдающийся биохимик А. Бах писал: «Я ушел успокоенный, унося с собою чувство радостного удовлетворения, которое испытывает всякий советский гражданин после встречи с товарищем Сталиным». Можно привести множество примеров подобных признаний.

Да, преклонение большей части советских людей перед Сталиным было безмерно. Но оно было и искренно. Уже после уничтожения Советского Союза антисталинисты на Западе стали проводить аналогии между Сталиным и Гитлером. При этом усиленно утверждалась мысль, что тот и другой были диктаторами. То, что такую позицию занимают немцы, не вызывает удивления. Восторженность и обожествление, с какими немецкий народ воспринимал своего фюрера, пожалуй, превосходили эмоциональное восприятие своего вождя советским народом.

Поэтому, потерпев поражение и испытав заслуженное разочарование, немцы, чтобы не потерять совсем чувство самоуважения, охотно готовы видеть в Сталине такого же «деспота» и «диктатора», как разочаровавший их кумир. И в связи с такой упрощенностью подхода к Сталину есть необходимость обратить взгляд на сравнение деловых черт и характеров этих самых значительных государственных фигур минувшего века. Тем более что бесспорное признание их своими народами началось практически в одно и то же время.

Какова была их повседневная манера поведения в избранном кругу общения? Похожи ли эти два лидера минувшей эпохи?

Обладая диктаторскими замашками, Гитлер не скрывал этого в общении с окружающими, и это осталось в воспоминаниях современников. Отто Дитрих пишет: «Гитлер неистощим в речах. Говорение – стихия его существования». Другой приближенный немецкого фюрера А. Шпеер, министр вооружений и боеприпасов Третьего рейха, дополняет: «Он говорил без умолку, словно преступник, желающий выговориться и готовый, не страшась опасных для себя последствий, выдать даже прокурору свои самые сокровенные тайны».

Подобные мемуарные свидетельства тоже можно продолжать неоднократно. «Как только я прибыл в ставку, – отмечает генерал-полковник К. Цейтцлер, – Гитлер по-своему обыкновению обратился ко мне с многочасовым монологом. Невозможно было перервать его речь».

Но интересна и иная черта характера немецкого руководителя. Гитлер был эмоциональным человеком и часто впадал в ярость. Гудериан описывает такой эпизод: «Гитлер, с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками, стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались».

Впрочем, эти вспышки гнева бывали и более сдержанными: «От всего услышанного, – пишет Шпеер, – Гитлер разнервничался, настроение его явно испортилось. И хотя он не сказал ни слова, это было заметно по тому, как он судорожно сжимает и разжимает кулаки, грызет ногти. Чувствовалось, что в нем нарастает внутреннее напряжение…

Гитлер больше не владел собой. Его лицо покрылось пятнами, он уставился невидящими глазами куда-то в пустоту и заорал во все горло: «Проведение каких-либо оперативных мероприятий является исключительно моей прерогативой! Вас это никак не касается! Ваше дело – производство вооружения, вот и занимайтесь им!»... Фюрер окончательно утратил самообладание, речь его была сбивчива, он буквально захлебывался в потоке слов». Несколько ранее в своих мемуарах министр вооружения писал: «Я вдруг услышал нечленораздельный, почти звериный вопль».

Конечно, деятельность фюрера нации требовала и деловой обстановки для принятия жизненно важных решений на совещаниях со своими соратниками. Генри Пиккер пишет по этому поводу: «В этих совещаниях, проводившихся в рабочем бомбоубежище в саду имперской канцелярии, всегда принимало участие большое количество людей, многим из которых фактически там нечего было делать... В небольшом помещении присутствующие с трудом могли найти себе место. Стеснившись, они стояли вокруг стола с оперативной картой, за которой сидел Гитлер и несколько поодаль стенографистки.

Постоянное хождение и ведшиеся в задних рядах вполголоса разговоры часто мешали работе, но Гитлер обычно не возражал против этого. Заслушав доклады, он сообщал свои решения относительно следующего дня. При этом он лишь иногда прислушивался к предложениям генералов. Как правило, еще до начала оперативного совещания у него уже было сложившееся мнение».

Подобную обстановку описывает и уже цитировавшийся Шпеер: «Из-за присутствия большого количества людей в сравнительно маленьком помещении всегда был спертый воздух, из-за которого я – как и многие другие участники совещания – очень быстро уставал... Своим собеседникам Гитлер обычно не давал даже слова сказать и удачно избегал обсуждения спорных вопросов.

...Все решения были уже предопределены заранее. Гитлер всегда соглашался вносить в свои планы только незначительные изменения. «Гения, – утверждал Гитлер, – может распознать только гений...»

Нет смысла продолжать описание делового стиля фюрера немецкой нации, и неискушенный читатель вправе ожидать нечто подобное от Сталина, тоже проводившего множество встреч в своем кремлевском кабинете.

Здесь, в кабинете вождя, решались все основные вопросы, касавшиеся политических, экономических, хозяйственных, оборонных и других проблем страны. Совещания с большим числом приглашенных участников проходили в Свердловском зале Кремлевского дворца. 19 декабря 1938 года там состоялось заседание Главного военно-морского совета.

На нем присутствовали И.В. Сталин, В.М. Молотов, А.А. Жданов, К.Е. Ворошилов, а среди выступавших были М.П. Фриновский, И.С. Юмашев, В.П. Дрозд, Г.И. Левченко, Н.Г. Кузнецов. Сталин внимательно слушал выступления, бросая по ходу реплики или замечания. Они воспринимались как указание, вместе с тем он стремился досконально разобраться в мнениях руководителей флота по вопросам морской доктрины в связи со строительством новых кораблей.

Он осмысленно смотрел на вещи. В частности, он критиковал формулировку о «сложных формах боя», записанную в приказе о боевой подготовке на 1939 год. Его мысль сводилась к следующему: «Сложный бой возможен в будущем при наличии линкоров, крейсеров и других крупных кораблей, а пока мы еще на море слабы, и задачи нашего флота будут весьма ограниченными. Понадобится лет восемь-десять, пока мы будем сильны на море».

Обсуждались вопросы закупки за границей нескольких учебных кораблей, строительства военно-морских баз, вспомогательного флота, судоремонтных заводов, подготовки кадров для создания большого флота. Слова не бросались на ветер. Строительство бурно развернулось на всех флотах.

Заместитель командующего Тихоокеанским флотом Кузнецов в докладе на совещании коснулся неприятного события. Во время шторма погиб строящийся эсминец. Сталин посуровел, и все ждали, что разразится гроза.

– Вы считаете, что было предпринято все для спасения корабля? – спросил он.

– Все, – лаконично ответил Кузнецов.

Сталин дослушал доклад молча, не прерывая. Гроза не прогремела».

Такие совещания у Сталина стали рабочей практикой, и они неизменно завершались деловыми результатами. После совещания Кузнецов и Жданов выехали в командировку на Дальний Восток, чтобы на месте рассмотреть возможность переноса торгового порта из Владивостока в Находку. И уже вскоре в стране появился новый порт.

В начале этого же года в Овальном зале Кремля были собраны все, кто проявил себя как авиационный конструктор или изобретатель или вносил предложения, касавшиеся авиации. В президиуме сидели Сталин, Молотов, Ворошилов. Среди присутствующих находились нарком авиационной промышленности М.М. Каганович, конструкторы В.Я. Климов, А.А. Микулин, А.Д. Швецов, С.В. Ильюшин, Н.Н. Поликарпов, А.А. Архангельский, начальник ЦАГИ М.Н. Шульженко.

Совещание вел Молотов. Выступавшие один за другим поднимались на трибуну. Сталин молча расхаживал по залу. Он курил трубку, и со стороны могло показаться, что, погруженный в свои мысли, он не принимает участия в происходившем. Но так могло показаться лишь со стороны.

«Мне запомнилось, – вспоминал Яковлев, – что начальник НИИ ВВС Филин настойчиво выступал за широкое строительство четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков «Пе-8». Сталин возражал: он считал, что нужно строить двухмоторные бомбардировщики, и числом побольше. Филин настаивал, его поддержали некоторые другие. В конце концов Сталин сдался, сказав: «Ну, пусть будет по-вашему, хотя вы меня не убедили».

Сталин умел уступать грамотным специалистам, порой доверяя их аргументам, даже не будучи окончательно убежденным в их объективности. Однако жизнь доказала правоту Сталина. Яковлев отмечал: «Пе-8» поставили в серию на одном заводе параллельно с «Пе-2», но в ходе войны, уже вскоре, к этому вопросу вернулись. «Пе-8» был снят с производства, и завод перешел целиком на строительство «Пе-2». Война требовала большого количества легких тактических фронтовых бомбардировщиков, какими и были «Пе-2».

Рабочий день Сталина был смещен. Он начинал работу во второй половине дня, заканчивая ее далеко за полночь, иногда под утро. Он занимался делами по 12-15 часов в сутки. Его кремлевский кабинет, расположенный на втором этаже бывшего Сената, в северном углу у Никольской башни, выходил окнами на Арсенал. Вход в здание начинался со старинного крыльца, а в вестибюле охрана проверяла документы.

Широкая каменная лестница с красной ковровой дорожкой вела к длинному коридору, из которого был вход в секретариат. Прямо перед входом находилось бюро генерал-лейтенанта В.Н. Власика – начальника личной охраны Сталина. В секретариате слева стоял стол его помощника А.Н. Поскребышева, а справа – помощника Генерального секретаря Л.А. Логинова.

Рядом с приемной была комната дежурных охраны, где полковники Кузьмичев либо Горбачев предлагали посетителям, имевшим оружие, сдать его. Здесь же, в приемной, располагалась вешалка для верхней одежды членов Политбюро. В кабинет Сталина вела двустворчатая дверь с тамбуром.

Кабинет вождя представлял собой просторную светлую комнату с высоким потолком и облицованными мореным дубом, в рост человека, стенами. Старинная мебель из темного дерева. Справа у выхода стояла витрина с посмертной маской Ленина, а слева – высокие часы. К письменному столу протянулась ковровая дорожка; над столом картина – Ленин на трибуне. Слева располагался также большой длинный стол, обтянутый зеленым сукном, и ряды стульев, на стене портреты Маркса и Энгельса. Место Сталина было в торцевой части стола.

У противоположной стены, между окнами, стоял книжный шкаф с сочинениями Ленина, Большой советской энциклопедией и Энциклопедическим словарем Брокгауза и Ефрона. В следующем простенке был большой диван, обтянутый темной кожей, и два кресла. Еще одно кресло находилось у письменного стола; на нем лежали стопы книг и бумаг. Остро оточенные цветные карандаши. По левую сторону стола – столик с телефонами. Пометки Сталин делал обычно синим карандашом, писал он быстро и размашисто, читал без очков.

Свои впечатления от первой встречи со Сталиным, состоявшейся во второй половине апреля 1940 года, ярко передал Яков Ермолаевич Чадаев, управляющий делами СНК СССР. «В назначенный час, – рассказывал Чадаев, – я явился в приемную Сталина, где за письменным столом сидел А.Н. Поскребышев. Поздоровавшись со мной, он сказал: «Пошли!». Мы вошли в коридор.

«Вот здесь», – сказал Поскребышев, указывая на дверь. ...За дверью была небольшая комната президиума Свердловского круглого зала. Здесь в этот день, 17 апреля 1940 г., проходило военное совещание по итогам советско-финской войны... В указанной комнате находились Сталин, Молотов, Булганин и нарком лесной и бумажной промышленности СССР Анцелович.

Я робко поздоровался и встал у двери. Ко мне подошел Булганин и сказал: «Постой здесь». Я стоял в смущении, как, видимо, обычно бывает в присутствии великого или знаменитого человека. В это время Сталин, сильно взволнованный, ходил по комнате. «Кажется, уже достаточно получено уроков», – сказал он с гневом в голосе.

Потом воцарилась тишина. Тишину нарушила только булькавшая вода, которую Сталин наливал себе в стакан из бутылки с нарзаном. Выпив глоток, Сталин закурил папиросу и снова прошелся по комнате... Он был невысокого роста и не слишком широк в плечах. Чуть продолговатое лицо было покрыто еле заметными морщинами. Все еще густые, зачесанные кверху волосы слегка покрылись сединой. В чертах проступало нечто военное. Резко бросались в глаза энергия и сила, которые были в выражении его лица.

Сталин был одет в полувоенную форму: наглухо застегнутая куртка, шаровары защитного цвета, сапоги. Я впервые увидел близко Сталина... Многие сейчас хотели бы быть на моем месте, чтобы вот так близко смотреть на человека, на одного из тех немногих лиц, которые совершили великие дела, составившие целую полосу в истории человечества... Он производил на меня сильное, неотразимое впечатление. Его личность давила на меня своим величием...».

Встречавшийся со Сталиным еще ранее, в 1937 году, немецкий писатель Лион Фейхтвангер так описывает свои впечатления: «Сталин говорит медленно, тихим, немного глухим голосом. Он не любит диалогов с короткими, взволнованными вопросами, ответами, отступлениями. Он предпочитает им медленные, обдуманные фразы. Говорит он очень отчетливо, иногда так, как если бы он диктовал. Во время разговора расхаживает взад и вперед по комнате, затем внезапно подходит к собеседнику и, вытянув по направлению к нему указательный палец своей красивой руки, объясняет, растолковывает или, формулируя свои обдуманные фразы, рисует цветным карандашом узоры на листе бумаги».

Сталин не любил помпезного и поэтому не демонстрировал бесполезного посещения заводов, колхозов, собраний, чем занимались последующие обитатели Кремля. До 30-х годов он их еще как-то терпел. Тем не менее он был полностью в курсе происходящего в стране и за рубежом. Помимо газет и литературы, всю необходимую информацию он получал из спецдокладов, но главным образом из бесед с приглашаемыми работниками и деловых совещаний.

«Что касается заседаний, – рассказывал Я. Чадаев, – то, например, накануне войны заседания бюро Совнаркома под председательством Сталина проводились регулярно в установленные дни и часы. Он ставил на обсуждение самые различные вопросы... Сталин обладал умением вести заседания экономно, уплотненно, был точен в режиме труда, лаконичен в словах и речах.

Помимо этого проявлял демократичность и в ведении заседаний. Сталин стремился ближе приобщать к руководству правительства заместителей Председателя Совнаркома СССР. В дальнейшем он установил порядок, по которому по очереди некоторые из его заместителей вели заседания бюро Совнаркома. В частности, это поручалось Вознесенскому, Косыгину, Маленкову, Берия».

Переводчик Сталина В. Бережков пишет, что «другим заметным качеством Сталина было его умение слушать. Он вызывал нужных ему людей, как бы случайно затевал разговор и незаметно вытягивал из собеседника все, что тот знал. Он обладал феноменальной памятью, он запоминал всю полученную информацию по конкретному вопросу...».

Это были не праздные, а именно рабочие встречи. Методы управления, применяемые Сталиным, были необычны и объяснялись особенностями того периода, требованием времени и условиями, в которых находилось государство, представлявшее собой как бы огромное предприятие. Слишком много и в предельно короткие сроки следовало решить. Эта деятельность не афишировалась в печати, но она в тех условиях была необходимой системой руководства страной, и без нее многое сложилось бы не так.

Сталин не только мобилизовывал людей, принимавших участие в решении и выполнении государственных задач, общих и конкретных заданий, такой стиль руководства стал для многих людей школой управления. Знаменитый летчик-испытатель М.М. Громов вспоминает: «Сталин сделал поворот в моей жизни. Это был деятель большого государственного диапазона... Имел свойство магически действовать на должностных лиц, вдохновлять их на героические подвиги. Сталин был руководителем, не терпящим в работе шаблонов, обмана, общих фраз, карьеризма и подхалимства.

Надо сказать, что мы были безудержными фанатиками. Удали много, а знаний – мало. Он заставил нас всех мыслить глубоко, нередко предлагая нам посмотреть, что делается в авиации на Западе». Эта оценка сделана после смерти Сталина в период, когда только смелые люди позволяли себе отзываться о нем честно.

Развернув антисталинскую кампанию, Хрущев попросил Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского «написать что-нибудь о Сталине, да почерней, как делали многие в те и последующие годы. Из уст Рокоссовского это прозвучало бы: народный герой, любимец армии, сам пострадал в известные годы...».

Маршал наотрез отказался писать подобную статью, заявив Хрущеву: «Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой!». Когда на другой день Константин Константинович приехал на работу, в его кабинете, в его кресле, уже сидел маршал Москаленко. Он предъявил Рокоссовскому решение Политбюро о снятии его с поста заместителя министра, даже не оповестив заранее. Кстати, поведение Хрущева – это тоже стиль руководства.

В отличие от приемов Гитлера и Хрущева встречи у Сталина всегда были деловыми. В тот период, полный своеобразной гонки со временем, вызывая специалистов, он руководствовался не праздным интересом и не человеческим любопытством. Это была его работа, завершавшаяся конкретным решением или постановкой задач, осмысленных им и имевших далеко идущие последствия.

Вспоминая свою первую встречу с вождем, авиаконструктор А. Яковлев писал: «Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской и французской авиации... Я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист».

Быть может, одной из самых замечательных черт интеллекта Сталина являлась его способность к очень быстрой реакции, но это не складывалось из спонтанного озарения. Он рационально готовился к таким обсуждениям, изучал проблему и, как исследователь, принимающий окончательное решение, выслушав дополнительную информацию исполнителя, уже уверенно и профессионально формулировал постановку задачи.

О том, что занятие Сталина авиацией было не дилетантским увлечением, а повседневной государственной работой среди других многообразных дел, свидетельствует и выдающийся летчик-испытатель Байдуков: «Сталин имел большие познания в техническом оснащении самолетов. Бывало, соберет профессуру поодиночке, разберется во всех тонкостях. Потом на совещании как начнет пулять тончайшими вопросами, – мы все рты разеваем от удивления».

Все сталинские «мозговые атаки» заканчивались конкретными решениями о производстве того или иного вида вооружения. Практически Сталин выступал в роли, не свойственной обычным болтунам-политикам: он был заказчиком новой техники. Он выполнял роль руководителя оборонной промышленности. К осуществлению таких функций в мировой истории прибегали редкие выдающиеся деятели стран и народов.

Профессионализма, информированности Сталин требовал и от других руководителей. Он был требователен и не давал спуска людям, пренебрегавшим своими обязанностями. Однажды «во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С.С. Апряткина, – рассказывал в воспоминаниях Н.К. Байбаков, - Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифры – 160 миллионов тонн. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы пО их категориям. Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнес:

– Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.

Все мы были удивлены конкретной осведомленностью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда».

В кремлевском кабинете принималось подавляющее большинство решений, касавшихся хозяйственных, научных, оборонных, технических и других вопросов. И хотя поднимаемые темы Сталин предварительно обдумывал, нередко допускалась импровизация, и повестка дня формировалась уже в ходе самого обсуждения. Состав участников подбирался заранее, но в ходе дискуссий, часто выходивших за пределы решаемой проблемы, в нее могли включаться новые лица, в результате чего появлялись принципиально новые решения.

Сам Сталин тщательно готовился к встрече со специалистами, получая необходимую информацию от референтов, работников аппарата и ведомственных аппаратчиков. Но он не рисовался своими знаниями. Он работал.

Впрочем, сами участники встреч в кабинете вождя не всегда улавливали внутреннюю логику сталинской интеллектуальной системы руководства. «Заседания у Сталина, – рассказывал секретарь ЦК П.К. Пономаренко, – нередко проходили без какой-либо заранее объявленной повестки дня, но все поднимавшиеся на них вопросы продумывались очень тщательно, вплоть до мелочей.

...Идти к Сталину с докладом неподготовленным, без знания сути дела было весьма рискованным и опрометчивым шагом со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Но это не означает, что атмосфера во время заседаний с участием Сталина или встреч с ним была какой-то напряженной, гнетущей. Отнюдь. Имели место дискуссии и даже острые споры, хотя за ним всегда было последнее слово».

В практической деятельности он блестяще использовал свою природную одаренность. Нарком вооружения Устинов вспоминал: «Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное».

В организаторской манере Сталина нет места суетливости, пустопорожней болтовне, рисовке или стремления произвести дешевый эффект. По словам А.А. Громыко, Сталин «в редких случаях повышал голос. Он вообще говорил тихо, ровно, как бы приглушенно. Впрочем, там, где он беседовал или выступал, стояла абсолютная тишина, сколько бы людей ни присутствовало. Это помогало ему быть самим собой».

Жуков, часто встречавшийся с ним в годы войны, так описывал свое восприятие вождя: «Невысокого роста и непримечательный с виду, И.В. Сталин производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память даже очень искушенных и значительных людей заставляли во время беседы с И.В. Сталиным внутренне собраться и быть начеку».

Он действительно всегда оставался самим собой. При этом он воспринимался по-разному. «Сталин был весьма проницательным, – отмечал Чадаев. – Хотя он долго не всматривался в находящегося перед ним человека, но он сразу как бы охватывал его всего. Он не переносил верхоглядства, неискренности и «виляния». При обнаружении подобного выражение лица Сталина мгновенно изменялось. Наружу прорывались презрение и гнев». А. Рыбин, телохранитель вождя, свидетельствовал, что он «любил пошутить. Не терпел соглашателей; угодников. Узнав его характер, я нередко вступал с ним в дискуссии. Сталин иногда задумчиво говорил: «Может, вы и правы. Я подумаю».

Есть множество свидетельств, подчеркивающих, что каждая встреча с ним оставляла у людей неизгладимое впечатление. Это была своеобразная магия неординарной личности, усиливаемая ощущением сопричастности присутствовавших к решению важнейших задач в управлении страной.

Ю.В. Емельянов пишет, что Сталин как дирижер оркестра «удерживал внимание участников совещания на главной теме. Только вместо дирижерской палочки он держал в руках трубку, коробку папирос, или записную книжку, или карандаши». Емельянов приводит воспоминания своего отца, многократно участвовавшего в совещаниях в Кремле по вопросам обороны: «В одной руке у него был блокнот, а в другой карандаш. Он курил хорошо знакомую короткую трубочку... Вот он выбил из трубочки пепел. Поднес ближе к глазам и заглянул в нее. Затем из стоящей на столе коробки папирос «Герцеговина флор» вынул сразу две папиросы и сломал их. Пустую папиросную бумагу положил на стол около коробки с папиросами. Примял большим пальцем табак в трубочке. Медленно вновь подошел к столу, взял коробку со спичками и чиркнул».

Эту почти гипнотическую манеру использования предметов, замеченную во время встречи Сталина с писателями 19 октября 1932 года, отмечает и критик К. Зелинский: «Когда Сталин говорит, он играет перламутровым перочинным ножичком, висящим на часовой цепочке под френчем... Сталин, что никак не передано в его изображениях, очень подвижен... Сталин поражает своей боевой снаряженностью. Чуть что, он тотчас ловит мысль, могущую оспорить или пресечь его мысль, и парирует ее. Он очень чуток к возражениям и вообще странно внимателен ко всему, что говорится вокруг него. Кажется, он слушает или забыл. Нет... он все поймал на радиостанцию своего мозга, работающую на всех волнах. Ответ готов тотчас, в лоб, напрямик, да или нет... Он всегда готов к бою».

На этих своеобразных советах ярчайших умов государства царила деловая обстановка, где каждое мнение не остается без внимания, сам Сталин самым тщательным образом выслушивал докладчиков и скрупулезно вникал в проблему.

Ставший в 60-70-е годы министром иностранных дел СССР А.А. Громыко вспоминал: «Очень часто на заседаниях с небольшим числом участников, на которых иногда присутствовали также товарищи, вызванные на доклад, Сталин медленно расхаживал по кабинету. Ходил и одновременно слушал выступающих или высказывал свои мысли. Проходил несколько шагов, приостанавливался, глядел на докладчика, на присутствующих, иногда приближался к ним, пытаясь уловить их реакцию, и опять принимался ходить.

...Когда Сталин говорил сидя, он мог слегка менять положение, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, иногда мог легким движением руки подчеркнуть мысль, которую хотел выделить, хотя в целом на жесты был очень скуп».

Председатель Госплана СССР Байбаков считал, что на совещаниях Сталин «проницательно приглядывался к людям, к тому, кто как себя держит, как отвечает на вопросы. Чувствовалось, что все это его интересовало, и люди раскрывались перед ним именно через их заинтересованность делом». Сталин не изображал собственную заинтересованность, он искренне вникал в тему и осмысливал содержание обсуждения.

Он не скрывал своей заинтересованности мнением собеседника, но его собственная реакция на сказанное сохраняла при этом таинственность. Его великолепное умение слушать оппонента поражало собеседников, которым порой казалось, что он читал чужие мысли.

Громыко обращает внимание на мимику вождя: «Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд острее. Но этот взгляд таил в себе тысячу загадок... Сталин имел обыкновение, выступая, скажем, с упреком по адресу того или иного зарубежного деятеля или в полемике с ним, смотреть на него пристально, не отводя глаз в течение какого-то времени. И надо сказать, объект его внимания чувствовал себя в эти минуты неуютно. Шипы этого взгляда пронизывали».

Сталин не спешил навязать свои выводы и впечатления. Он ждал реакции других участников обсуждения, и в этом была осмысленная логика: он не хотел предопределять окончательную точку зрения, подавлять мнения других участников действия.

Внимательно выслушав докладчика, Сталин, отмечает Громыко, «направлялся к столу, садился на место председательствующего. Присаживался на несколько минут... Наступала пауза. Это значит, он ожидал, какое впечатление на участников произведет то, о чем идет речь. Либо сам спрашивал: «Что вы думаете?». Присутствующие обычно высказывались кратко, стараясь по возможности избегать лишних слов. Сталин внимательно слушал. По ходу выступлений, замечаний участников он подавал реплики».

Эти реплики всегда были тщательно взвешенными. «Что бросалось в глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни доводилось его видеть, прежде всего обращало на себя внимание, что он человек мысли. Я никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его определенного отношения к обсуждаемому вопросу».

Беседы в присутствии Сталина – это разговор профессионалов; не праздный обмен информацией, а деловое содружество, требующее предельной собранности для решения проблемы. «Чтобы говорить со Сталиным, – отмечает Н.К. Байбаков, – нужно было отлично знать свой предмет, быть предельно конкретным и самому иметь свое определенное мнение. Своими вопросами он как бы подталкивал к тому, чтобы собеседник сам во всей полноте раскрывал суть вопроса».

После первого своего выступления в присутствии Сталина, рассказывал Байбаков, вождь обратил к нему вопросы: «Какое конкретное оборудование вам нужно?.. Какие организационные усовершенствования намерены ввести? Что более всего сдерживает скорейший успех дела?»

Деловитость в работе вождя, рациональность его стиля работы Громыко подтверждает таким воспоминанием: «Вводных слов, длинных предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило, если кто-либо говорил многословно, и было невозможно уловить мысль, понять, чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль». Байбаков отмечает: «Сталин... умел выявлять то, что истинно думают его собеседники, не терпел общих и громких фраз».

Он действительно не терпел общих фраз, пустопорожней болтовни. XIX съезд ВКП(б) открылся 10 марта 1939 года. Прибывшие со всех концов страны делегаты в праздничном настроении входили в Большой Кремлевский дворец. С докладом выступал Сталин. Шел к концу третий день работы, когда очередной выступавший, говоривший «какими-то слащавыми, липкими фразами», льстиво обращенными в адрес Сталина, привлек внимание вождя. Он встал из-за стола и, подавшись всем корпусом вперед, стал внимательно вслушиваться в выступление делегата.

Зал притих. Все поняли, что что-то произойдет. И действительно, Сталин раздраженно махнул рукой в сторону трибуны и вышел из зала. Он не любил и подхалимских славословий в свой адрес. Теперь выступавшего уже никто не слушал.

Присутствовавший на съезде Н.М. Пегов, являвшийся тогда первым секретарем Приморского крайкома ВКП(б), вспоминал, что уже через несколько минут после этого эпизода его «вытащил» из зала помощник Сталина Поскребышев. Проведя Пегова в комнату, расположенную рядом с президиумом, он открыл внутреннюю дверь. Войдя, Пегов увидел идущего навстречу Сталина. Тот подошел, протянул руку приглашенному и спросил: «Как вы живете?».

Секретарь крайкома, встретившийся со Сталиным впервые, был взволнован и не сразу сообразил, что тот спрашивает о жизни на Дальнем Востоке. Быстро овладев собой, Пегов стал рассказывать о делах дальневосточников. Сталин интересовался людьми, но неожиданно задал вопрос: «Какие возможности имеются в крае для расширения посевных площадей под овощи и картофель?».

Рассказав о выращивании этих культур в районе, расположенном севернее Владивостока, секретарь крайкома посетовал, что эта территория отделена от края Сихотэ-Алиньским хребтом, так что перевозки осуществляются только морем, с множеством перевалок.

– А почему вы не пользуетесь дорогой, которая идет ущельем в горах Сихотэ-Алиня, – спросил Сталин. – Дорога эта похуже шоссейной, но лучше проселочной. В ущелье течет много речушек, которые пересекают дорогу. Мостики на них годами не ремонтировались и, скорее всего, разбиты, размыты. Отремонтируйте их и возите на здоровье урожай Ольгинского района.

Автор воспоминаний признается, что он об этой дороге ничего не знал. Но он пообещал Сталину, что, вернувшись в край, отремонтирует дорогу. Дорогу действительно освоили, и она использовалась позже не только для перевозки овощей и картофеля.

В эти дни съезда, последнего перед приближавшейся войной, решилась судьба «любимца» Ягоды и бывшего заместителя Ежова М. Фриновского, занимавшего теперь пост народного комиссара Военно-морского флота СССР. Адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал, что в один из последних дней работы съезда Молотов обратился к нему с вопросом, собирается ли он выступать.

Командующий Тихоокеанским флотом ответил отрицательно, сказав, что он ждет выступления своего наркома.

– Может быть, он не собирается... советую вам подумать, – загадочно посоветовал Молотов.

Кузнецов пишет: «В наркомате была какая-то странная атмосфера. М.П. Фриновский присутствовал на съезде. Я видел его из президиума, он сидел в одиннадцатом или двенадцатом ряду, но в наркомате не показывался. Уже поползли слухи, что его скоро освободят. Все текущие дела решал первый заместитель наркома П.И. Смирнов-Светловский».

В перерыве заседания, вспоминал Кузнецов, когда он разговаривал со Штерном, «мимо нас прошел Сталин. Повернувшись ко мне, он протянул бумагу, которую держал в руке.

– Прочтите.

Это оказался рапорт М.П. Фриновского, который просил освободить его от обязанностей наркома «ввиду незнания морского дела».

– Вам понятно? – спросил Сталин...».

После съезда Кузнецов собирался во Владивосток, но уехать не удалось. Ночью его подняли с постели. У подъезда гостиницы стояла машина. Его ждали в Кремле. Кузнецов пишет: «Меня принял Сталин. Когда я вошел в кабинет, он стоял у длинного стола, за которым сидело несколько членов Политбюро.

Перед ним лежали какие-то бумаги. Он заговорил не сразу. Неторопливо постучал трубкой о край пепельницы, взял большой красный карандаш, что-то написал на бумаге, лежавшей сверху. Затем пристально посмотрел на меня.

– Ну, садитесь.

Не очень уверенно я подошел к столу. Я видел Сталина не впервые, но никогда раньше не имел возможности внимательно и долго разглядывать его так близко.

Он был такой, как на портретах, и все же не совсем такой. Я представлял себе, что он крупнее, выше ростом. В тихом голосе и медленных жестах чувствовалась большая уверенность, сознание своей силы. Некоторое время он тоже внимательно смотрел на меня, и я, признаться, оробел под этим взглядом.

...Докладывать мне не пришлось. Он спрашивал, я отвечал. О службе на Тихом океане и нашем флоте, о том, как, по моему мнению, работает наркомат. Почему-то Сталин особенно интересовался моим мнением о Галлере и Исакове.

– Как вы смотрите на работу в Москве? – спросил он в конце разговора.

У меня, признаться, на сей счет не было определенного взгляда.

– В центре я не работал, да и не стремился к этому, – ответил я коротко.

– Ну, идите, – отпустил меня Сталин».

Утром выступивший на экстренном заседании Главного военно-морского совета А. Жданов сказал: «В Центральном Комитете есть мнение, что руководство наркоматом следует обновить. Предлагаю вместо Смирнова-Светловского первым заместителем назначить Кузнецова».

Сразу после совещания Кузнецов вместе со Ждановым выехали на Дальний Восток. По возвращении 27 апреля его снова вызвали в Кремль. На состоявшемся заседании Политбюро Жданов рассказал о своих впечатлениях от Находки, о делах Приморского края, о Тихоокеанском флоте. Уже покидая кабинет, Кузнецов услышал, как Сталин обратился к присутствовавшим:

– Так что, может быть, решим морской вопрос?

Вскоре, вернувшись в свой служебный кабинет, Кузнецов обнаружил на столе красный пакет с Указом Президиума Верховного Совета СССР о его назначении Народным комиссаром Военно-Морского флота СССР. Морскому министру было 36 лет.

В тот же день, 27 апреля, когда Политбюро решило «морской вопрос», в Кремль вызвали Александра Яковлева. Авиаконструктор в своей книге «Цель жизни» пишет: «Я с волнением поднимался по лестнице, устланной красным ковром... Точно в назначенное время меня пригласили пройти в кабинет. Там, кроме Сталина, были Молотов и Ворошилов. Все трое со мной тепло поздоровались.

Первое впечатление от кабинета врезалось в мою память на всю жизнь. Признаться, я был как-то разочарован: меня поразили его исключительная простота и скромность.

Не скажу, что, когда я вошел в кабинет, мое волнение как рукой сняло, нет, но постепенно оно ослабевало. Ровный голос, размеренная походка Сталина действовали успокаивающе.

Сталин стал расспрашивать о работе, о новой машине».

Речь шла о самолете «ББ», показавшем на испытаниях скорость 560 километров в час и принятом в качестве ближнего бомбардировщика. «Сталин, Молотов и Ворошилов... – вспоминал Яковлев, – расспрашивали, как же это удалось при таких же двигателях и той же бомбовой нагрузке, что и у «СБ», получить скорость, превышавшую «СБ».

Я объяснил, что здесь все дело в аэродинамике, что «СБ» проектировали 5 лет назад, а наука за это время продвинулась далеко вперед. Кроме того, нам удалось свой бомбардировщик сделать значительно легче, чем «СБ».

...Было решено запустить «ББ» в серийное производство. После того как договорились по некоторым вопросам дальнейшей работы нашего конструкторского бюро, Ворошилов что-то написал на листочке бумаги и показал Сталину, который, прочтя, кивнул головой в знак согласия.

Тогда Ворошилов прочитал текст ходатайства перед Президиумом Верховного Совета СССР о награждении меня орденом Ленина, автомобилем «ЗИС» и премией в 100 тысяч рублей. Ходатайство тут же все трое подписали». Одновременно с главным конструктором были награждены и члены коллектива бюро, работавшие над машиной.

Поведение Сталина – это образец высокого чувства такта, внутреннего человеколюбия, желания раскрыть потенциальные возможности людей, с которыми он работал. Байбаков пишет, что «никогда он не допускал, чтобы его собеседник стушевался перед ним, терялся от страха или от почтения. Он умел сразу и незаметно устанавливать с людьми доверительный, деловой контакт. Да, многие из выступавших у него на совещании волновались, это и понятно.

Но он каким-то особым человеческим даром умел чувствовать собеседника, его волнение и либо мягко вставленным в беседу вопросом, либо одним жестом снять напряжение, успокоить, ободрить. Или дружески пошутить. Помню, как однажды случился такой казус: вставший для выступления начальник «Грознефти» Кочергов словно окаменел и от волнения не мог вымолвить ни слова, пока Сталин не вывел его из шока, успокаивающе произнеся: «Не волнуйтесь, товарищ Кочергов, мы все здесь свои люди».

Иногда сознательно сопоставляя различные мнения, Сталин превращал обсуждение в острый спор, и в поисках деловой истины он мог вызвать новых компетентных участников дискуссии. Байбаков приводит пример, как в ходе выступления он «посетовал на Наркомчермет, который срывал поставку качественных бурильных труб. Сталин тут же подошел к столу и позвонил наркому черной металлургии И.Ф. Тевосяну: «Вы не очень заняты?.. Тогда прошу прибыть ко мне... Да, немедленно». Буквально через считаные минуты явился Тевосян. Сталин кивком головы указал ему на свободное место за столом и, выждав паузу, сказал: «На вас жалуются нефтяники, – указывая погасшей трубкой в мою сторону, добавил: – Товарищ Байбаков, уточните, пожалуйста, о чем идет речь».

...Дело известное, продолжает Байбаков, человек, на которого жалуются, обычно сразу же начинает обороняться и немедленно переходит в атаку. Так поступил и Тевосян. Возникла перепалка. Сталин не перебивал и молча ходил по кабинету, слушал и взвешивал все наши доводы и контрдоводы; порой останавливался перед каждым из нас, пристально всматривался в лицо, щурился и, наконец, недовольно поморщился и негромко проговорил: «Ладно, вы поспорьте, а мы послушаем». Мы оба сразу взглянули на Сталина и замолчали. А Сталин, иронично улыбнувшись в усы, глядя на нас, ждал. В кабинете стало тихо».

В процессе дальнейшего обсуждения выяснилось, что для производства качественных бурильных труб требуется 300 тонн молибдена, распределение которого находилось под контролем Госплана. В стране не было «свободного» металла – имелись только «неприкосновенные запасы» (НЗ), а присутствовавший на совещании председатель Госплана Вознесенский не проявлял ни малейшего желания выделить молибден для производства бурильных труб. Решение вопроса зашло в тупик. Почувствовав это, Байбаков сказал: «Каждая поломка труб вызывает аварию, устранение которой обходится в десятки тысяч рублей, а иногда такая авария приводит вообще к ликвидации бурящейся скважины».

Этот довод показался Сталину убедительным, и он опять обратился к Вознесенскому с мягкой улыбкой, видимо, щадя его самолюбие. «Товарищ Вознесенский, а для чего создается НЗ? – спросил Сталин и сам ответил: – Для того и создается, чтобы все-таки «есть», питаться, когда «есть» больше нечего. Не так ли? Давайте выделим 300 тонн молибдена, а вас очень попросим восстановить это количество НЗ». Вопрос был снят...

Сталин внимательно реагировал на эмоциональную сторону дискуссии, улавливая психологический аспект в оценке и отстаивании своих позиций участниками обсуждаемых вопросов. Адмирал И.С. Исаков вспоминал, как при обсуждении оснащения линкоров зенитными орудиями оппонентами было отклонено его предложение об установке шести зенитных орудий. Не сумев аргументировать свою точку зрения, подавленно он отошел в сторону и сел на стул.

«И вдруг, – вспоминал он, – как иногда человека выводит из состояния задумчивости шум, так и меня вывела внезапно установившаяся тишина. Я поднял глаза и увидел, что передо мной стоит Сталин. «Зачем товарищ Исаков такой грустный? А?» Тишина установилась двойная. Во-первых, оттого, что он подошел ко мне, во-вторых, оттого, что он заговорил. «Интересно, – повторил он, – почему товарищ Исаков такой грустный?»

Я встал и сказал: «Товарищ Сталин, я высказал свою точку зрения, ее не приняли, а я ее по-прежнему считаю правильной». – «Так, – сказал он и отошел к столу. – Значит, утверждаем в основном проект?» Все хором сказали, что утверждаем. Тогда он сказал: «И внесем туда одно дополнение: с учетом установки дополнительно еще четырех зенитных орудий того же калибра. Это вас будет устраивать, товарищ Исаков? Значит, так и запишем, – заключил он заседание».

Конечно, Сталин был человеком, не лишенным обычных эмоций, таких, как неудовлетворенность, недовольство и даже гнев. Вместе с тем он старался подавить в себе эти естественные проявления эмоциональной несдержанности, во всяком случае, скрыть внешнее проявление своего возмущения.

Исаков свидетельствует, что «для этого у него были давно выработанные навыки. Он ходил, отворачивался, смотрел в пол, курил трубку, возился с ней... Все это средства для того, чтобы сдержать себя, не проявить свои чувства, не выдать их. И это надо было знать для того, чтобы учитывать, что значит в те или иные минуты это его мнимое спокойствие ». Более того, отмечает Исаков, он умел «задержать немного решение, которое он собирался принять в гневе».

«Обычно спокойный и рассудительный, – вспоминал Г.К. Жуков, – он иногда впадал в раздражение. Тогда ему изменяла объективность, он буквально менялся на глазах, еще больше бледнел, взгляд становился тяжелым и жестоким. Не много я знал смельчаков, которые могли выдержать сталинский гнев и отпарировать удар». Но это не значит, что Сталин вел себя как несдержанный диктатор, подавляющий вокруг себя всякое инакомыслие. Люди убежденные, честные, преданные делу не боялись вступать с ним в противоречие – даже в ситуациях, когда Сталин был сердит, – и находили его взаимопонимание.

В результате неудачных экспериментов при подготовке перелета через Северный полюс на самолете «АНТ-25», было принято решение совершить рекордный рейс на американском самолете. К Сталину пригласили летчиков: Байдукова, Леваневского, конструктора Туполева. «Мы все прибыли в Кремль... – вспоминал Байдуков, – и я никогда прежде и потом не видел таким рассерженным Сталина, хотя не раз встречался с ним. Сталин резко настаивал, чтобы мы не мучились, а поехали в Америку и купили там нужную для перелета машину».

Байдуков возразил ему: «Товарищ Сталин, я считаю, бесполезное дело – ехать в Америку за самолетом». Сталин рассердился еще больше: «Требую доказательств!» – «Впервые видел такого Сталина, – рассказывал Байдуков. – Обычно он с нами очень ласково, вежливо разговаривал. А тут подошел, зеленые глаза, и сапогом два раза по ковру стукнул, мне даже смешно стало. «Требую доказательств!». А я знал Сталина: ему раз соврешь – больше с ним встречаться не будешь!».

«Товарищ Сталин, – отстаивал свою точку зрения Байдуков, – за два месяца до нашего с Леваневским вылета погиб Вилли Пост, величайший летчик мира, одноглазый, который решил с Аляски перелететь до Северного полюса, а с полюса сесть в устье какой-нибудь сибирской реки. Что, неужели в Америке нет таких самолетов, как «АНТ-25»? Оказалось, что нет. И ехать туда за самолетом бесполезно».

«Я требую доказательств!» – настаивал Сталин. «Вилли Посту, товарищ Сталин, дали бы самый лучший самолет, если бы он был в американской промышленности!» Байдуков указал, что, по имевшимся данным, в ближайшие четыре-пять лет зарубежные конструкторы не смогут создать самолет «с дальностью большей, чем десять тысяч километров, а у нашей машины дальность четырнадцать тысяч километров, она уже существует, и наверное, можно и дальше ее совершенствовать. Американцы – такие звонари: если бы у них что-то было, на весь мир бы растрезвонили! Более подходящего самолета для дальних перелетов, чем «АНТ-25», я не вижу».

Сталина убедила логичная аргументация летчика, и, смягчившись, он согласился с его мнением. Восхитившие мир рекордные полеты состоялись на советской машине.

В мемуарах, написанных в хрущевские времена, кроме очевидной умышленной клеветы об «ошибках» Сталина, которую извергали из своего сознания партийные приспособленцы и политические противники вождя, можно встретить и искренние заблуждения авторов, основанные на непонимании некоторых решений, вызванных порой вынужденной необходимостью упрощения или удешевления конструкции или решения.

Впрочем, Сталин умел признавать такие «ошибки». В такое положение наивного критика попал однажды адмирал И.С. Исаков. При обсуждении хода строительства одной из железных дорог, строящейся «наспех» поверх шоссе, проложенного через болото, Исаков попросил слова и, горячась, стал доказывать, что «накладка железнодорожных путей на шоссе – не что иное, как вредительство».

«Тогда «вредительство», – говорит Исаков, – относилось к терминологии, можно сказать, модной, бывшей в ходу, и я употребил именно это выражение. Сталин дослушал меня до конца, потом сказал спокойно: «Вы довольно убедительно, товарищ Исаков, проанализировали состояние дела. Действительно, объективно говоря, эта дорога в таком виде, в каком она сейчас есть, не что иное, как вредительство. Но, прежде всего, тут надо выяснить, кто вредитель?

Я – вредитель. Я дал указание построить эту дорогу. Доложили мне, что другого выхода нет, что это ускорит темпы, подробностей не доложили, доложили в общих чертах. Я согласился для ускорения темпов. Так что вредитель в данном случае я. Восстановим истину. А теперь давайте принимать решение, как быть в дальнейшем».

Исаков констатировал, что «это был один из многих случаев, когда он демонстрировал и чувство юмора, в высшей степени свойственное ему, очень своеобразного юмора, и в общем-то способности сказать о своей ошибке или заблуждении, сказать самому».

Система сталинского управления по-своему уникальна. Она позволяла привлекать к принятию решений лучших специалистов страны, открывала возможность для объективного творческого рассмотрения актуальных вопросов развития различных отраслей и областей народного хозяйства, «сводя к минимуму политиканство, давление местнических и ведомственных интересов». Ю.В. Емельянов отмечает: «Невиданный ни прежде, ни впоследствии темп развития нашей страны в годы сталинских пятилеток свидетельствует о том, что выигрыш от оптимальных решений, принятых под руководством Сталина, существенно превышал потери».

Давая возможность свободному развитию дискуссии во время обсуждения вопроса, Сталин обычно завершал ее сам. «Мы, – отмечал Байбаков, – участники кремлевских совещаний, утверждались в уверенности: Сталин в любом сложном деле знает, что предпринять. Никогда, ни разу не принимал он пустых и расплывчатых решений. Это происходило лишь после того, как все аспекты обсуждаемой проблемы были досконально разобраны и все сомнения были устранены. Только тогда, когда Сталин окончательно убеждался, что нужное решение найдено и оно реально выполнимо, он твердо подытоживал: «Итак, я утверждаю».

Характерной особенностью личной системы Сталина было отсутствие бюрократизма – этого извечного врага работы любого аппарата. Уже в конце войны, объявив Байбакову о назначении его наркомом нефтяной промышленности, Сталин тут же попросил сообщить, что необходимо для развития отрасли. Байбаков «решился тут же изложить все свои наиболее принципиальные соображения о путях развития нефтяной промышленности. Сталин слушал вдумчиво-сосредоточенно. «Хорошо! – наконец сказал он. – Вы изложите эти конкретные требования в письменной форме, я скажу Берия».

Он сразу же взял трубку телефона и позвонил Берия, который как первый заместитель председателя Совнаркома курировал топливные отрасли. «Лаврентий, вот здесь товарищ Байбаков. Все, что он просит, ты ему дай». В процессе дальнейшего разговора Байбаков «предложил Сталину, назвав конкретные оборонные заводы, перевести их на выпуск буровых станков и другого нефтяного оборудования для промыслов. Сталин тут же через Поскребышева (секретаря Сталина. – К. Р.) отдал необходимые и важные распоряжения». Байбаков отмечал: «Наша отрасль вскоре получила все – и материалы, и оборудование, и толковых строителей».

Но, пожалуй, самой сильной чертой сталинской системы был «постоянный и дотошный контроль за выполнением принятых решений. Весь управленческий аппарат страны строил свой трудовой день в соответствии с рабочим режимом Сталина, который мог и днем и вечером, и среди ночи потребовать отчета о выполнении плановых заданий или справки по тем или иным вопросам отрасли.

«Конечно, – признавался Байбаков, – работать с ним было непросто и нелегко; работать приходилось в зоне повышенной ответственности: Сталин от каждого требовал глубокого знания своего дела, конкретности. Он всегда проникал в самую суть исследуемой проблемы, обладая при этом какой-то мистической (не побоюсь этого слова) способностью чувствовать и находить наиболее слабые и уязвимые места в позиции собеседника.

Было очень трудно понимать, что ты почти безоружен перед его сжатыми до самой сути доводами. Мы знали, какую огромную власть он держал в руках, но сколько власти, столько и тяжелой ноши. И мы все – от Сталина до простого шахтера – несли эту ношу, непомерную и гордую, каждый по своим силам».

Управляющий делами Совнаркома Я.Е. Чадаев размышлял: «Почему так беспрекословно покоряются его воле и желаниям миллионы людей? Почему эти неторопливые слова так бурно и сильно впечатляют слушателей, вызывая у них прилив огромной энергии и подъема?

...Выступление Сталина было всегда событием. Его выступления всегда ждали. А когда он говорил, все слушали его внимательно, с захватывающим интересом, чуть ли не с благоговением. Его речи не были насыщены набором красивых оборотов и фраз, но это были речи, которые зажигали слушателей, зажигали их сознательно и разумно действовать так, и идти туда, и решать задачи так, как начертала партия. Он всегда оставался сдержанным в словах, но эти слова были простыми, честными, понятными. Они содержали такую большую логику, глубину, огромную внутреннюю правду, что их трудно было не понять, не подчиниться, не выполнить их. Сталин непроизвольно привязывал к себе содержанием своих речей...».

Чадаев приходит к выводу, что «его сила была в положительном влиянии на окружающих, в безусловном доверии, которое он вселял, в твердости его характера. Он проявлял непререкаемую волю в делах, заставляя людей верить в его талант, мудрость, силу, вселяя в них энтузиазм и пафос борьбы... Видимо, сила этого воздействия состояла в том, что Сталин был уверен в правильности, верности своих слов, в ясности своих мыслей, безошибочности выдвигаемых им предложений, и его уверенность охватывала и завоевывала массы... Хотелось делать именно так, как говорил Сталин, не сомневаясь, с полной ответственностью выполнять все его указания и распоряжения».

И все же, при очевидной убедительности приведенных мнений, личностный портрет Сталина будет неполным, если хотя бы бегло не коснуться других сторон его характера. Уже упомянутый Лион Фейхтвангер, под впечатлением встреч с вождем в 1937 году, пишет: «... Сталин, в противоположность другим стоящим у власти лицам, исключительно скромен. Он не присвоил себе никакого громкого титула и называет себя просто Секретарем Центрального Комитета. В общественных местах он показывается только тогда, когда это крайне необходимо; так, например, он не присутствовал на большой демонстрации, которую проводила Москва на Красной площади, памятуя принятие Конституции, которую народ назвал его именем. Очень немногое из его личной жизни становится известным общественности».

Писатель приводит услышанные в Москве рассказы, рисующие, «как близко он принимает к сердцу судьбу каждого отдельного человека, например, он послал в Центральную Азию аэроплан с лекарствами, чтобы спасти умирающего ребенка, которого иначе не удалось бы спасти, или как он буквально насильно заставил одного чересчур скромного писателя, не заботящегося о себе, переехать в приличную, просторную квартиру... О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего точно не известно...

Когда его приветствуют в публичных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что это приветствие относится исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике».

Действительно, личная жизнь вождя не афишировалась. Ее наблюдали лишь немногие, но некоторые свидетельства сохранились. После самоубийства жены Сталин сменил квартиру. Он поселился в бельэтаже здания Сената. Домой он приходил только обедать в шесть-семь часов вечера, а затем уезжал на ближнюю дачу в Кунцево. Уходя поздно ночью, он заходил поцеловать спящую дочь. Во время обеда он расспрашивал детей об учебе, потом иногда смотрел тетради и проверял оценки.

Кремлевская квартира выходила окнами на Арсенал. В центре столовой размещался стол на двенадцать персон, накрытый белоснежной скатертью. Слева вдоль стены стоял старинный резной большой буфет с наборами посуды. Прямо напротив дверей, между окнами была расположена тахта, а справа от нее, у стены, книжный шкаф и дверь в другие комнаты.

К его приходу накрывали стол, но даже при большом количестве гостей застолье проходило без официантов. Обслуживающая его женщина только приносила еду. Первые блюда стояли на отдельном столике, рядом тарелки. Он подходил, снимал крышку и словно для себя комментировал: «Здесь харчо... А тут уха... Здесь щи... Нальем щей». Наполнив тарелку, он осторожно нес ее к столу. Этот ритуал самообслуживания повторяли гости. Пили за столом умеренно. Сам Сталин выпивал рюмку-две кавказского вина.

Молодой генерал Генштаба С.М. Штеменко вспоминал, что, обратив внимание на запотевший графин, из которого Сталин доливал содержимое в бокал с сухим вином, он решил, что там водка и, во время отсутствия хозяина, наполнил свою рюмку. Вернувшийся в этот момент Сталин заметил эту хитрость, и когда после очередного тоста генерал выпил, он наклонился к Штеменко и тихонько с явной иронией спросил: «Ну, как, – крепкая?». Генерал смутился – в рюмке оказалась ледяная вода.

Обед заканчивался традиционным чаем; воду наливали из самовара. Разговор за столом обычно был сугубо деловым либо затрагивал различные темы от политических и международных до литературных и театральных. Ночевать Сталин неизменно уезжал на Ближнюю дачу. Его черный американский «Паккард» с бронированным кузовом и пуленепробиваемыми стеклами сопровождали две машины с охраной.

Двухэтажный дом дачи (второй этаж возвели в 1948 году) располагался в лесу близ селения Кунцево. Дача была окружена забором из досок, без колючей проволоки. Главный дом находился справа от ворот, и к нему вела асфальтированная дорога, а на крыше, до сооружения второго этажа, располагался солярий. Сталин не любил входить в дом через парадные двери. Там порой без необходимости толпились люди, и поэтому машина подвозила его вплотную к небольшой задней двери.

Сразу за парадным входом начиналась облицованная светлым дубом прихожая. Прямо был вход в большой зал с длинным столом, а справа – дверь, ведущая в кабинет. Второй этаж, предназначавшийся для гостей, практически был нежилым. Обстановка в доме была по-спартански простой: «книги и несколько портретов, мебель простая, самая необходимая.

«Единственный комфорт, – отмечала в дневнике летом 1935 года М. Сванидзе, – это диваны, их всегда у него по несколько в каждой комнате, разных форм, а иногда и цветов». Пожалуй, еще предметами «роскоши» был камин в углу центральной комнаты, – Сталин «всегда любил зимний огонь». Позже в комнате появился расстеленный во весь зал персидский ковер ручной работы.

Сам хозяин свободное время проводил в большой комнате, а иногда работал в кабинете. Рабочий кабинет Сталина представлял собой двадцатиметровый зал с массивным овальным столом хозяина и придвинутым к нему перпендикулярно прямоугольным столом. У стены стоял диван и четыре стула с высокими спинками.

Но по существу он жил в одной центральной комнате, которая служила ему всем. На диване он спал (ему стелили там постель). Рядом у стены был столик с телефонами, а на обеденном столе он размещал газеты и книги; здесь же, на краю, ему накрывали ужин-обед. У противоположной окнам стены стоял буфет с посудой и медикаментами в одном из отделений. Телефона было три: черный – обыкновенный, белый – вертушка и цвета слоновой кости – высокочастотный.

Слева от гостиной овальный зал заседаний с большим количеством двустворчатых окон и тяжелыми гардинами. Дверь рядом со входом в зал заседаний вела в квадратную спальню с двумя окнами. Белые «учережденческие» шторы. Слева от входа высокая кровать с деревянными спинками, застеленная покрывалом, с подушками, накрытыми крахмальной накидкой. Против кровати платяной, а чуть дальше, у этой же стены, книжные шкафы. Перед окнами покрытый черным лаком рояль, который, как говорили, прежде принадлежал А.А. Жданову.

По периметру дом окружали три террасы, одна из них была застекленной. Зимой, накрывшись пледом, Сталин иногда спал на террасе. В последние годы жизни он облюбовал маленькую западную терраску. Она выходила прямо в сад с цветущими вишнями и сюда падали последние лучи заходящего солнца.

Сад вокруг дома был его развлечением. Правда, землю он не копал, но иногда подстригал кусты и деревья. В саду – бывшем культивированном лесу – росли яблони и вишни. В пору цветения он любил прогуливаться среди деревьев или наблюдать период созревания плодов. На территории сада и в лесу со скошенной травой, окружавшем дом, в разных местах были сооружены беседки с навесами и без них, а то и просто деревянный настил со столиком, плетеной лежанкой или шезлонгом. Летом свободное время он проводил в парке. Сюда ему приносили «бумаги, газеты и чай». В отдалении от дома располагалась кухня и небольшая баня с «каменкой», где в примыкавшей к ней комнате поместили бильярдный стол.

Конечно, Сталин недостаточно уделял внимания детям. На это у него просто не было времени. Очевидно, что большую часть любви он отдавал дочери. Он был нежен с ней, баловал, любил играть и называл Сетанкой, как она произносила в раннем детстве свое имя. С дочерью у него сложилась игра, в которой он называл ее «хозяйкой», а себя «Секретаришка Сетанки-хозяйки бедняк И. Сталин».

Девчушка охотно включилась в эту игру и писала отцу печатными буквами «приказы»: «21 октября 1934 г. Тов. И.В. Сталину секретарю № 1. Приказ № 4. Приказываю тебе взять меня с собой. Подпись Сетанка-хозяйка. Печать». Или: «Приказываю тебе позволить мне пойти в кино, а ты закажи фильм «Чапаев» и какую-нибудь американскую комедию» – 28 октября 1934 года». Он подписывался под «приказами»: «Слушаюсь», «Покоряюсь», «Согласен» или «Будет исполнено. И. Сталин».

Он тоже пишет ровными печатными буквами в одном из писем шестилетней дочери, отдыхавшей на юге: «Сетанке-хозяйке. Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? (Лелька – тоже выдуманная идеально-послушная девочка из игры, которую Сталин ставил дочери в пример. – К. Р.) Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма. Папка».

Внучка Горького М. Пешкова вспоминала, что впервые увидела дочь Сталина в 1934 году на даче своего деда в Горках. Ее привез туда Сталин. Девочки были ровесницами и их хотели подружить, и вскоре М. Пешкову отвезли в гости на сталинскую дачу в Зубалово.

«Первое впечатление, – вспоминала она, – встречает меня няня Светланы, ведет наверх, в комнате девочка сидит и ножницами режет что-то черное. «Что это?» – спрашиваю. – «Мамино платье. С бисером. Кукле перешиваю». У нее не было матери, у меня недавно умер отец. Мы заплакали».

Сталин очень любил дочь. На одном из ее уже подростковых посланий 11 октября 1940 года, которое она начала словами: «Дорогой мой папочка!..», он написал: «Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка».

Жизнь Светланы Аллилуевой не сложилась. И не потому, что жизнь ее отца после смерти была подвергнута клеветническому поруганию. В его дочери преобладал характер матери, но ее подвело другое. Еще в ранней юности ее буквально стали осаждать ухажеры, руководствующиеся очевидными целями. Первым на совращение дочери главы государства устремился Люся. Такую игривую кличку в богемной среде носил соавтор сценариев к известным кинофильмам еврей А. Каплер. Это было в переломном 1942 году войны. По словам Аллилуевой, «он давал мне «взрослые» книги о любви, совершенно уверенный, что я их пойму».

Этот почти сорокалетний, рано располневший мужчина стал показывать шестнадцатилетней школьнице (на спецпросмотрах для двоих) заграничные фильмы с «эротическим уклоном». Кстати, дочь вождя не отличалась женским обаянием и, по собственному ее определению, «была смешным цыпленком».

Похоже, что Светлана, даже под старость, не поняла причины «любви» к ней Люси. Более того, она обиделась, когда узнавший об этой истории отец «не мог больше сдерживаться: «Идет такая война, а она занята...» – «Нет, нет, нет, – повторяла стоявшая в углу няня Светланы, отмахивалась от чего-то страшного своей пухлой рукой, – нет, нет, нет». – «Как так – нет?! Как так нет, я все знаю!» – возмущался Сталин и, обращаясь к дочери, объяснил: «У него кругом бабы, дура!» Люсю от школьницы «изолировали» и послали в Воркуту, где он работал пять лет... – в театре...

Великовозрастного ухажера сменил не менее расчетливый еврей Г.И. Мороз. Сталин пытался вразумить дочь: «Слишком он расчетлив, твой молодой человек...» – говорил он ей. – «Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, а он, видишь, в тылу окопался...».

Но на этот раз Сталин не стал препятствовать дочери. «Любовь» увенчалась браком, и вскоре Светланину квартиру заполнили родственники мужа, докучавшие просьбами и требованиями... В итоге отношения между супругами стали осложняться и закончились разводом... Кстати, позже, уже в 45-летнем возрасте, первый муж С. Аллилуевой (правда, безуспешно) пытался жениться на дочери А. Громыко.

Пожалуй, можно привести и еще одну, почти анекдотичную историю, касающуюся сына Сталина Василия, изложенную А. Сергеевым. В ту же осень 1942 года, когда летчик Василий Сталин сошелся с Ниной Орловой, женой кинооператора Р. Кармена, тоже еврея, Кармен написал письмо. Сталину его передал бывший тесть кинооператора Миня Израилевич Ярославский. Сергеев рассказывал, что Стал ин вызвал Генерального прокурора и дал указания насчет своего сына: «Судить мерзавца по закону!». Главный законник страны вызвал Василия:

– У вас живет жена Кармена?

– Живет.

– А почему она у вас живет?

– Сам не знаю.

– Почему вы ее не отпускаете?

– Так пусть уходит, пожалуйста.

Когда отцу доложили об этом разговоре, он покачал головой, приговаривая: «Вот подлец! Вот подлец!». И синим карандашом была продавлена такая резолюция:

«1. Эту дуру вернуть Кармену. 2. Полковника Сталина посадить на 15 суток строгого ареста».

Конечно, отношения Сталина с советскими евреями касались не только казусов с его детьми. Хотя, может быть, они и подталкивали к определенным выводам. В. Успенский пишет, что во время войны на пленуме ЦК Сталин сказал: «Некоторые товарищи еврейского происхождения думают, что война ведется за спасение еврейской нации. Эти товарищи ошибаются. Великая Отечественная война ведется за спасение, свободу и независимость нашей Родины во главе с великим русским народом».

Большое видится на расстоянии. Если взглянуть на события последнего предвоенного десятилетия в Советском Союзе с позиции XXI века, отстранившись от мелочности оценок и психологических пристрастий людей предшествовавшего века, то следует признать, что к 1934 году, к моменту завершения коллективизации, в стране исчезли идеологические предпосылки для политической борьбы.

У любого объективного современника Сталина, исповедующего патриотизм и любовь к своей Родине, не могло быть к нему претензий, как и сомнений с целью отрицания правильности выбора пути и хозяйственно-политических методов, которыми осуществлялось строительство и укрепление государства. Историческую правильность его действий подтвердили результаты Второй мировой войны...

Именно в начале 30-х годов в стране была создана база мощной современной индустрии, а колхозный строй гарантировал независимость государства от опасности голода, связанного с природными катаклизмами и конъюнктурой рынка. В стране исчез вечный бич капитализма (даже с «человеческим лицом»...) – безработица.

Заработали системы государственных гарантий по обеспечению населения услугами здравоохранения, обучения, пенсионного обеспечения, приобщения людей к достижениям культуры. Государство получило международное признание, осуществленное дипломатическими средствами, но наряду с этим шло и укрепление обороноспособности армии. Таким образом, произошло практическое воплощение тех идеалов, во имя которых совершалась революция и велась Гражданская война.

Пожалуй, самым значительным политическим событием довоенного периода стала подготовка и принятие новой Советской Конституции. Новую Конституцию Союза Советских Социалистических Республик принял 5 декабря 1936 года VIII Чрезвычайный съезд Советов СССР. Истинная демократичность этого документа еще не оценена. Она уравняла права населения вне зависимости от происхождения. Сталинская Конституция не на словах, а на деле дала государственные гарантии на образование, здравоохранение, отдых и пенсионное обеспечение. Но самое главное – она обеспечила право на труд, о чем люди в «демократических» государствах даже не могут мечтать. Фактическое равенство граждан страны выразилось в их праве на справедливую жизнь, обретенную в обществе, где нет эксплуататоров.

Какие же непримиримые, принципиальные претензии могли быть у лидеров оппозиции в отношении Сталина?

Никаких, кроме личных амбиций. Повторим и то, что до определенного времени отношение Сталина к своим политическим противникам было более чем либеральным. Их только исключали из партии, непримиримых отстраняли от государственных и общественных должностей и лишь самых строптивых ссылали в провинцию. Но и в этих случаях, после публичного «раскаяния», они возвращались к исполнению общественных обязанностей. Физического уничтожения оппонентов в лице «уклонистов » со стороны утвердившейся системы и правящего аппарата практически не было. Но поскольку каждый их них претендовал на первую роль, а их приверженцы рассчитывали на возвышение, столкновение было неизбежно.

В процессе разрешения этих противоречий оппозиционеры прибегли к методам террора, заговоров и встали на путь откровенного предательства. Однако существование оппозиции с ее агрессивными устремлениями и сама атмосфера, обусловленная моралью Гражданской войны, создали предпосылки для другой агрессивности.

Ее выразителями стали партийные функционеры, представлявшие верхушечный слой общества. Стремление к самоутверждению они маскировали борьбой с врагами; и жертвами соперничества стали «маленькие люди». Успокоение наступило лишь тогда, когда Сталин очистил верхние эшелоны как от тех, так и от других носителей общественного радикализма.

Он не мог поступить иначе, и население страны, народ были на его стороне. Народ и его лучшие представители испытывали иные «души прекрасные порывы», отличные от намерений внутренних врагов. Это было удивительное и захватывающее время, когда в одних квартирах пели: «мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...», а в других – враги тряслись в ожидании последнего звонка в дверь.

Сталин должен был освободиться от тайной и явной оппозиции. Хотя бы для того, чтобы, избавившись от путавшихся под ногами пигмеев, страна могла спокойно заниматься делом, а работы было много. Триумфы рекордных полетов советской авиации не настроили вождя на благодушный лад. Война в Испании показала недостаточное совершенство истребителей «И-15» и «И-16». И Политбюро внимательно всесторонне рассматривало вопросы серийного производства новых типов самолетов.

Авиаконструктора А. Яковлева вызвали в Кремль в апреле 1939 года. Он пишет: «Не зная причин вызова, ни о том, с кем предстоит встретиться, я очень волновался всю дорогу.

Подъехали к зданию Центрального Комитета партии на Старой площади. Бесшумный лифт плавно поднял на четвертый этаж, и по длинному коридору, застланному ковровой дорожкой, сопровождающий привел меня в какую-то комнату. Здесь стоял диван в чехле из сурового полотна, несколько стульев, в центре – небольшой круглый стол, накрытый белой скатертью. На столе ваза с фруктами, блюдо с бутербродами, несколько стаканов недопитого чая. В комнате никого не было.

К моему волнению добавилась еще и растерянность: куда я попал и что будет дальше?.. Вдруг сбоку открылась дверь, и вошел Сталин... Сталин подошел, улыбаясь, пожал руку, любезно справился о моем здоровье.

– Что же вы стоите? Присаживайтесь, побеседуем. Как идут дела с «ББ»?

Постепенно он расшевелил меня, и я обрел возможность связно разговаривать... Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской и французской авиации. Так же, как и Денисов, я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист.

– А как вы думаете, – спросил он, – почему англичане на истребителях «Спитфайр» ставят мелкокалиберные пулеметы, а не пушки?

– Да потому, что у них авиапушек нет.

– Я тоже так думаю, – сказал Сталин. – Надо и двигатель приспособить под установку пушки. Верно?.. У них и двигателя такого нет. А вы знакомы с работой конструктора Климова – авиационным двигателем, на который можно установить двадцатимиллиметровую авиационную пушку Шпитального?

– Знаком, – ответил я.

– Как вы расцениваете эту работу? Правильный ли это путь? А может быть, путь англичан более правильный? Не взялись бы вы построить истребитель с мотором Климова и пушкой Шпитального?

– Я истребителями никогда еще не занимался, но это было бы для меня большой честью.

– Вот и подумайте над этим.

Сталин взял меня под руку, раскрыл дверь, через которую входил в комнату, и ввел меня в зал, заполненный людьми.

От неожиданности у меня зарябило в глазах: не мог различить ни одного знакомого лица. А Сталин усадил меня рядом с собой и вполголоса продолжал начатый разговор. Я отвечал ему. Осмотревшись, увидел, что заседание ведет К.Е. Ворошилов, а в первом ряду сидит наш нарком Каганович, дальше конструктор А.А. Архангельский, директор завода В.А. Акулов и главный инженер завода А.А. Кобзарев, некоторые знакомые мне работники авиационной промышленности. В зале было много военных из Управления Военно-воздушных сил.

Кто-то выступал. Я понял, что речь идет о затруднениях, создавшихся в серийном производстве самолета «СБ»... Между тем от решения этой проблемы зависела судьба нашей фронтовой бомбардировочной авиации.

...Минут через 10-15 Сталин встал и повел меня обратно в уже знакомую комнату. Мы сели за круглый столик. Сталин предложил мне чай и фрукты.

– Так как же, возьметесь за истребитель?

– Подумаю, товарищ Сталин.

– Ну хорошо, когда надумаете, позвоните. Не стесняйтесь... Желаю успеха. Жду звонка. – И уже вдогонку сказал: – А все-таки дураки англичане, что пренебрегают пушкой.

В то время самолет, вооруженный двадцатимиллиметровой пушкой, уже был у немцев – «Мессершмитт-109». Видимо, Сталину это не давало покоя. Готовя перевооружение авиации, Сталин, очевидно, стремился избежать ошибки в выборе калибра пулеметов и пушек для наших истребителей».

Этот разговор примечателен как свидетельство того, что, по существу, именно Сталин, а не сам конструктор стал инициатором создания одного из лучших истребителей Второй мировой войны, принесших победу советской авиации.

Вскоре на заседание Политбюро в Кремле собрали ветеранов самолетостроения и молодых конструкторов. Каждого приглашали в отдельности. Яковлев доложил, что его бюро проработало предложение Сталина и он может взяться за конструирование истребителя.

– Как вы его вооружите? Пушка на нем будет стоять? – спросил Сталин

– Пушка калибра двадцать миллиметров и два скорострельных пулемета.

Выразив одобрение, Сталин сообщил, что правительство заказывает одновременно истребители нескольким конструкторам, и задача заключается не только в разработке наилучшего по боевым качествам варианта, но и в быстрейшем запуске в серийное производство.

– Машину нужно сделать к новому, сороковому году. Сможете? – спросил Сталин.

– Американцы новый истребитель делают за два года... – пояснил конструктор.

– Ну так это американцы! А вы покажите, на что способен молодой русский инженер. Покажете – чашка чая за мной, – улыбаясь, пообещал Сталин».

С начала лета Сталин стал часто вызывать к себе Яковлева для консультаций по авиационным вопросам. «Он, – пишет Яковлев, – иногда ставил меня в тупик, выясняя мнение о том или ином работнике.

Видя мое затруднительное положение, смущение и желая ободрить меня, он говорил:

– Говорите то, что думаете, и не смущайтесь – мы вам верим, хотя вы и молоды. Вы знаток своего дела, не связаны с ошибками прошлого и поэтому можете быть объективным больше, чем старые специалисты, которым мы верили, а они нас с авиацией завели в болото. – Именно тогда он сказал мне: «Мы не знаем, кому верить».

С такой же дальновидной предусмотрительностью, требовательностью и вниманием Сталин относился и к танкостроению. Но при дерзновенности замыслов, смелости решений он всегда оставался трезвым в расчетах; он не гнался за химерами и всегда с опытностью специалиста-профессионала оценивал целесообразность нового.

Во второй половине 1939 года коллектив под руководством М.И. Кошкина, А.А. Морозова и Н.А. Кучеренко разработал проект лучшего в мире танка «Т-34». Конструкторское бюро Ж.Я. Котина спроектировало тяжелый танк принципиально нового типа. В марте 1940 года Сталин рассмотрел перспективы развития танковой промышленности. Примерно в это же время был поставлен вопрос о литых танковых башнях. На заседание Политбюро были приглашены военные из Автобронетанкового управления и работники Наркомата черной металлургии.

B.C. Емельянов вспоминал: «Докладывал Ворошилов, держа в руке проект решения, подготовленного Комитетом обороны. Сталин подошел к нему и взял листок. Прочитал его и, обращаясь к начальнику Автоброневого управления Я.Н. Федоренко, спросил:

– Какие тактико-технические преимущества имеет новая башня?

Федоренко стал говорить о том, что литую башню можно изготовлять в литейных цехах, в то время как при производстве башен старого типа для штамповки отдельных деталей требуются мощные прессы.

– Я вас не об этом спрашиваю. Какие тактико-технические преимущества имеет новая башня, а вы мне говорите о технологических преимуществах. Кто у вас занимается военной техникой?

Федоренко назвал генерала И.А. Лебедева.

– Здесь он?

Генерал Лебедев поднялся. Сталин повторил вопрос. Лебедев заколебался и начал, по существу, повторять сказанное Федоренко.

Сталин нахмурился и сердито спросил:

– Вы где служите: в армии или в промышленности? Я третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах новой башни, а вы мне говорите о том, какие возможности открываются перед промышленностью. Может, вам лучше перейти работать в промышленность?

Генерал молчал. Я почувствовал, что решение о переводе на литье башни может быть не принято, и, подняв руку, попросил слова. Обращаясь в мою сторону, Сталин сказал:

– Я спрашиваю о тактико-технических преимуществах.

– Я об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович. ...Я вынул из папки карточки с результатами обстрела и подошел к Сталину.

– У старой башни, сваренной их отдельных деталей, имеются уязвимые места – сварные швы. Новая – монолит, она равнопрочная. Вот результаты испытаний обоих типов на полигоне путем обстрела.

Сталин просмотрел карточки, вернул мне и сказал:

– Это соображение серьезное. – Он отошел в другой конец комнаты. – Скажите, а как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню? Конструкторы машины здесь?

Поднялся конструктор:

– Если изменится, товарищ Сталин, то незначительно.

– Незначительно – это не инженерный термин. Вы считали?

– Нет, не считал.

– А почему? Ведь это военная техника. – Не спуская с конструктора глаз, Сталин спросил, как изменится нагрузка на переднюю ось танка. Конструктор тихо сказал:

– Незначительно.

– Что вы твердите все время «незначительно» да «незначительно», скажите, вы делали расчеты?

– Нет, – тихо ответил конструктор.

– А почему?

Конструктор молчал. Сталин положил на стол листок с проектом решения и сказал:

– Я предлагаю отклонить предложенный проект постановления как неподготовленный. Указать товарищам, чтобы они с такими проектами на Политбюро не выходили. Для подготовки нового проекта выделить комиссию, в состав которой включить Федоренко, его, – он указал на наркома автотракторной промышленности С.А. Акопова, – и его, – палец Сталина указывал на меня».

«Придирчивость» Сталина к конструкции танка не случайна – новый вариант требовал значительной перестройки технологического и организационного процесса производства. Поэтому он хотел убедиться в обоснованности таких решений.

В июне 1940 года Политбюро ЦК приняло постановление «О производстве танков «Т-34» в 1940 году». К его выпуску привлекалось значительное количество заводов. К лету 1941 года мощности советского танкостроения превышали в полтора раза уровень Германии. В 1940 году было выпущено 246 «КВ» и 115 «Т-34». В первом полугодии 1941 года было изготовлено уже 393 «КВ» и 1110 «Т-34». Это составляло больше половины танкового парка устаревших легких машин, с которыми Германия вступила в войну против СССР. Дело было за эффективным использованием танков военными.

Сталин прекрасно осознавал, что война не за горами, и страна усиленно готовилась к отражению возможного нападения. Еще 4 февраля 1938 года Гитлер произвел перестановки в кабинете министров, одним махом убрав из правительства фигуры, на которые рассчитывали военные заговорщики в Советском Союзе, готовившие «план поражения».

Гитлер со скандалом изгнал с постов военного министра генерал-фельдмаршала фон Бломберга и главнокомандующего армией фон Фрича, уволил министра иностранных дел фон Нейрата и принял отставку министра экономики Шахта. Рассчитывать на политические перемены в СССР уже не имело смысла, и германский лидер менял политику. Их заменили Кейтель и фон Браухич, Риббентроп и Геринг.

Верховным главнокомандующим Гитлер объявил самого себя.

Впрочем, теперь свою политику меняли все. В 1939 году разведка сообщила Сталину об ускоренном строительстве укреплений и дорог на финляндской стороне границы. В конце июня он вызвал к себе командующего Ленинградским военным округом Мерецкова. В кабинете вождя находился работник Коминтерна Отто Куусинен. Речь шла о Финляндии, которая могла оказаться разменной монетой в планах немецкой и англо-французской группировок.

В разговоре с командующим округом Сталин подчеркнул, что уже летом можно ожидать серьезных акций со стороны Германии и, какими бы они ни были, прямо или косвенно они затронут СССР. Мерецков получил задание подготовить докладную записку с планом прикрытия границы и контрудара в случае нападения Финляндии.

Наступила осень. Немцы вторглись в Польшу. 13 сентября в кремлевском кабинете Сталина состоялось совещание руководителей приграничных республик. Были приглашены первые секретари, председатели совнаркомов Белоруссии и Украины.

Участник этого совещания К.В. Киселев пишет, что после заседания Сталин пригласил присутствовавших на встрече к себе на дачу. Был прохладный сентябрьский вечер. Войдя в одноэтажный дом, окруженный со всех сторон деревьями, гости были приглашены в столовую.

«Наше внимание, – вспоминал советский дипломат, – привлек большой красивый камин, в котором, потрескивая, горели дрова. Сталин подошел к камину, подложил березовых дров, и вскоре пламя осветило всю комнату. Я засмотрелся и не заметил, как все сели за стол, осталось свободное место рядом со Сталиным. Заметив мое смущение, хозяин пригласил меня сесть с ним рядом.

На стол поставили три супницы – с картофельным супом, бульоном и украинским борщом. Сталин первый налил себе картофельного супа и пригласил отведать, что кому нравится. Я взял тарелку и налил себе картофельного супа.

Сталин в шутку сказал, что украинцы обязательно выберут борщ. Так и получилось.

Обед длился около трех часов... И.В. Сталин был приветливым и заботливым хозяином. Он спросил, сколько мне лет. «Тридцать пять», – ответил я. Сталин подробно интересовался положением дел в Белорусской ССР. А мне особенно запомнился рассказ о посещении им Белоруссии во время войны с белополяками». 17 сентября советские войска перешли белорусско-польскую границу. Сопротивления им оказано не было.

Этой же осенью впервые встретился со Сталиным и еще один дипломат. Будущий министр иностранных дел СССР А.А. Громыко. «И вот, – пишет он, – я в кабинете Сталина. Спокойная строгая обстановка. Все настраивало на деловой лад. Небольшой письменный стол, за которым он работал, оставаясь один. И стол побольше – для совещаний.

...Сталин сидел за вторым столом. Сбоку за этим же столом находился Молотов, тогдашний народный комиссар иностранных дел, с которым я уже встречался в наркомате. ...Разговор начал Сталин:

– Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника.

...Сталин кратко, как он это хорошо умел делать, назвал области, которым следовало придать особое значение в советско-американских отношениях.

– С такой крупной страной, как Соединенные Штаты Америки, – говорил он, – Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, прежде всего с учетом возрастания фашистской угрозы.

Тут Сталин дал некоторые советы по конкретным вопросам. Я воспринимал их с большим удовлетворением. Молотов при этом подавал реплики, поддерживая мысли Сталина.

– Вас мы хотим направить в США не на месяц и, возможно, не на год, – добавил Сталин. Он внимательно посмотрел на меня и сразу же поинтересовался:

– А в каких вы отношениях с английским языком?

Я ответил:

– Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика.

И тут Сталин дал совет, который меня несколько озадачил, одновременно развеселил и, что главное, помог быть мне менее скованным в разговоре. Он сказал:

– А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу совершенствования иностранного языка».

Это внимание к исполнителям, очевидное стремление помочь в решении поставленных перед ними задач являлось характерной чертой вождя. Александр Яковлев вспоминал случай, когда ему было поручено «важное задание. Сталин сказал: «Дело срочное, выполнить его нужно быстро. Чем помочь?» Я говорю: «Ничего не нужно, все у меня есть для того, чтобы сделать».

– Хорошо, если что будет нужно, не стесняйтесь, звоните, обращайтесь за помощью.

Тут я вспомнил: «Товарищ Сталин, есть просьба! Но это мелочь, стоит ли вас утруждать?»

– А ну!

– При выполнении этого задания потребуется много ездить по аэродромам, а у меня на заводе плохо с автотранспортом, мне нужно две машины «М-1».

– Больше ничего? Только машины?

– Да, больше ничего.

Из Кремля я вернулся на завод. Встречает меня заместитель:

– Сейчас звонили из Наркомата автотракторной промышленности, просили прислать человека с доверенностью – получить две машины «М-1». (...) На другой день две новенькие машины уже были в заводском гараже. К вечеру позвонили из ЦК: спросили, получены ли автомашины. Это уже проверка исполнения».

В том же 1939 году B.C. Емельянов присутствовал на совещании работников танковой промышленности, проходившем в Овальном зале Кремля. Он вспоминал, что приглашенных было много. Среди них находились члены Политбюро Молотов, Ворошилов, Каганович, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников, руководители промышленности И.Т. Тевосян, Б.Л. Ванников, С.А. Акопов.

Сталин прохаживался рядом с длинным, покрытым красным сукном столом, на котором не было ничего, кроме двух коробок папирос и спичек. В одной руке у него был блокнот, в другой карандаш. Когда все приглашенные разместились, Молотов объявил, что в правительство внесен проект об изготовлении танков с новым типом брони.

– Кто доложит? – спросил Сталин, обращаясь к Павлову. – Вы говорили, что эта броня была в дальнейшем усовершенствована. Может быть, сразу послушаем автора предложения. Он здесь? Пригласили его?

С места поднялся инженер Николаев.

– Расскажите о вашем предложении, – сказал Сталин.

Подойдя к столу, Николаев стал докладывать. Он избегал специальной терминологии, но излагал суть ясно, и закончил эффектной фразой:

– Все существующие типы брони являются пассивными средствами защиты, предложенная нами броня является броней активной: она, разрушаясь, защищает.

Доклад произвел на собравшихся хорошее впечатление. Сталин курил трубку, изредка делая пометки в блокноте. Когда докладчик закончил, Сталин повторил последнюю фразу:

– Она, разрушаясь, защищает. Интересно. Вот она диалектика в действии... Ну а что по этому поводу говорят представители промышленности, товарищ Николаев? Как они относятся к вашему предложению?

– Они возражают против этого типа брони, – ответил Николаев.

– Почему? – нахмурившись, спросил Сталин. – В чем же заключается существо их возражений?

– Никаких аргументов по существу предложения я от них не слышал. Они просто заявляют, что чудес в природе не бывает.

– Кто так говорит? – Сталин внимательно смотрел на инженера, но тот не стал упоминать Емельянова, который сказал эту фразу Николаеву перед самым совещанием.

– Не помню, товарищ Сталин.

– Так уж и не помните, – усомнился Сталин. Он прошел к столу. Выбил из трубки пепел и, вынув из коробки «Герцеговина флор» сразу две папиросы, разломил их. Набив трубку, он положил пустую папиросную бумагу рядом с коробкой и помял табак большим пальцем. Взяв коробку со спичками, прикурил трубку.

– Вы мне говорили, – произнес он, приближаясь к Павлову, - что у вас кто-то занимался в Испании этим типом броневой стали.

– Генерал Алымов, - пояснил тот, поднявшись с места...

Присутствовавший на совещании Алымов коротко доложил, как в Барселоне было налажено производство двухслойной брони. Листы соединяли заклепками и укрепляли на корпусе танка. Такая броня не пробивалась ни простои, ни броневой пулей. Идея была принята к реализации.

Великолепный организатор, Сталин был реалистом, знавшим пределы возможного. Он как никто другой понимал значимость и ценность опыта, технических решений, уже имевшихся в мировой практике. Более того, он лично организовал «самую настоящую разведку авиации потенциального противника».

В октябре 1939 года в Германию была направлена торговая делегация во главе с наркомом судостроительной промышленности Иваном Тевосяном. Включенному в состав делегации Яковлеву «была поставлена конкретная задача – ознакомиться с авиационной техникой Германии».

По возвращении в Москву он доложил вождю о своих впечатлениях, и в марте 1940 года Сталин вторично направил делегацию к немцам. Яковлев пишет, что на этот раз Сталин поставил перед ним новую персональную задачу: «в возможно короткий срок закупить в Германии авиационную технику, представляющую для нас наибольший интерес, как для сопоставления уровня наших самолетов с немецкими, так и для изучения технических новинок в области авиации вообще.

В разговоре выяснилось, что следовало бы выделить какую-то сумму в валюте для непосредственных, непредусмотренных закупок, помимо тех сумм, которые предоставлялись в обычном порядке.

– Сколько вы считаете необходимым выделить валюты для таких закупок? — спросил Сталин.

– Я думаю, тысяч сто-двести, – ответил Яковлев.

Сталин снял трубку и соединился с наркомом торговли Микояном:

– В распоряжение делегации надо выделить миллион, а если израсходуют – дайте столько же. – Окончив разговор с Микояном, он добавил: – В случае каких-либо затруднений в осуществлении вашей миссии обращайтесь прямо ко мне. Вот вам условный адрес: Москва. Иванову».

Предусмотрительность Сталина оказалась не лишней. «После поездки по заводам, – пишет Яковлев, – и встреч с Мессершмиттом, Хейнкелем и Танком у членов авиационной комиссии составилось вполне определенное мнение о необходимости закупить истребители «Мессершмитт-109» и «Хейнкель-100», бомбардировщики «Юнкерс-88» и «Дорнье-215».

Однако из-за бюрократических проволочек аппарата торгпредства мы не могли быстро и оперативно решить порученную нам задачу, то есть принять на месте решение о типах и количестве подлежащих закупке самолетов.

Я, видя такое дело, потребовал послать телеграмму по адресу: «Москва, Иванову». Торгпредское начальство телеграмму задержало и запретило передавать ее в Москву. Только после того, как я объяснил Тевосяну, что, предвидя возможность каких-либо затруднений и учитывая важность задания, Сталин разрешил при осуществлении нашей миссии обращаться непосредственно к нему и для этой цели дал мне шифровальный телеграфный адрес: «Москва, Иванову», он согласился и приказал не чинить препятствий.

Буквально через два дня был получен ответ, предоставляющий право на месте определить типаж и количество закупаемых самолетов без согласования с Москвой. Такая быстрая реакция на мою шифровку буквально потрясла торгпредских чиновников. Работать стало очень легко, и поставленная перед нами правительственная задача была успешно решена.

...В день возвращения в Москву из Германии, вечером, я был вызван к Сталину, у которого находились Молотов, Микоян, Маленков и Шахурин. Со мной долго и подробно беседовали сперва в кремлевском кабинете, а потом за ужином на квартире у Сталина.

Сталина интересовало все: не продают ли нам немцы старье, есть ли у них тяжелые бомбардировщики, чьи истребители лучше – немецкие или английские, как организована авиапромышленность, каковы взаимоотношения между ВВС – люфтваффе и промышленностью и т.д.

Участвовавших в беседе, естественно, больше всего интересовало: действительно ли немцы показали и продали нам все, что у них находится на вооружении; не обманули ли нашу комиссию, не подсунули ли нам свою устаревшую авиационную технику.

Я сказал, что у нас в комиссии также были сомнения, особенно в первую поездку, но сейчас разногласий на этот счет нет. Мы уверены, что отобранная нами техника соответствует современному уровню развития немецкой авиации.

Сталин предложил мне представить подробный доклад о результатах поездки, что я и сделал».

В очередную поездку с личным поручением Сталин послал Яковлева в октябре 1940 года; на этот раз – вместе с делегацией Молотова, участвующей в советско-германских переговорах.

В Германии конструктор посетил авиационные заводы, на которых прежде ему не удалось побывать. А. Яковлев вспоминал: «По возвращении в Москву меня сразу же, чуть не с вокзала, вызвали в Кремль... В тот же вечер обсуждалось много всевозможных вопросов... Сталина, как и прежде, очень интересовал вопрос, не обманывают ли нас немцы, продавая авиационную технику.

Я доложил, что теперь, в результате этой, третьей, поездки создалось уже твердое убеждение в том, что немцы показали истинный уровень своей авиационной техники. И что закупленные нами образцы этой техники... отражают состояние современного авиационного вооружения Германии.

...Я высказал твердое убеждение, что гитлеровцам, ослепленным своими успехами в покорении Европы, и в голову не приходило, что русские могут с ними соперничать. Они были так уверены в своем военном и техническом превосходстве, что, раскрывая секреты своей авиации, думали только о том, как бы нас еще сильнее поразить, потрясти наше воображение и запугать.

Поздно ночью, перед тем как отпустить нас домой, Сталин сказал:

– Организуйте изучение нашими людьми немецких самолетов. Сравните их с новыми машинами. Научитесь их бить.

Ровно за год до начала войны в Москву прибыли пять истребителей «Мессершмитт-109», два бомбардировщика «Юнкерс-88», два бомбардировщика «Дорнье-215», а также новейший истребитель – «Хейнкель-100». К этому времени мы уже имели свои конкурентоспособные истребители– «ЛаГГи», «Яки», «МиГи», штурмовики и бомбардировщики «Илы»и «Пе-2».

В ревизионистской литературе 60-х годов, да и в более поздних сочинениях антисталинистов, исторически подло и оболганно осуждался Договор о ненападении с Германией, подписанный накануне войны. Люди, имеющие уровень пещерного мышления Хрущева, не могли понять элементарных истин. Этот договор был блестящим политическим ходом Сталина, который принес ему массу тактических и стратегических преимуществ.

Но обратим внимание на другую сторону, о которой вообще мало кто знает. Заключению пакта предшествовали торговый и кредитный договоры, подписанные в Берлине. Инициатива по подписанию этих договоров исходила от германской стороны.

Еще до их подписания Сталин настоял на посылке в Германию делегации из шестнадцати специалистов, которые должны были ознакомиться со всеми, в том числе и последними, военными разработками. Англичанин А. Буллок пишет, что русские «весь ноябрь не вылезали с заводов, экспериментальных лабораторий и баз. Немцы выходили из себя по поводу того, что считали лицензированным шпионажем, и вообще были ошеломлены, когда увидели, чего хотят русские».

Действительно, при заключении договора Сталин потребовал от немцев предоставления СССР кредита в размере 200 миллионов марок. Причем кредита не связанного, позволявшего советским представителям закупать только то, что было необходимо советской стороне. Соглашением оговаривалось, что предоставивший кредит Deutsche Golddiskontbank не имел права требовать от германских фирм никакой ответственности за этот кредит.

Что же покупал у немцев Сталин на немецкие деньги?

В соглашении о кредите говорилось, что это должны быть «исключительно поставки для инвестиционных целей, т. е. преимущественно: устройство фабрик и заводов, установки, оборудование, машины и станки всякого рода, аппаратостроение, оборудование для нефтяной промышленности, изделия электрохимической промышленности, суда, средства передвижения и транспорта, измерительные приборы, оборудование лабораторий... Сюда относятся также обычные запасные части для этих поставок...».

Германские фирмы обязались поставить: токарные станки для обточки колесных полускатов, специальные машины для железных дорог, тяжелые карусельные станки диаметром до 2500 мм.Токарные станки с высотою центров 455 мм и выше, строгальные станки шириной строгания в 2000 мм и выше, кромкострогальные станки, расточные станки с диаметром сверления свыше 100 мм, шлифовальные станки весом свыше 10 тыс. кг, расточные станки с диаметром шпинделя от 155 мм, токарно-лобовые станки с диаметром планшайбы от 1500 мм, протяжные станки весом от 5000 кг, долбежные станки с ходом от 300 мм, станки глубокого сверления свыше 100 мм, большие радиально-сверлильные станки с диаметром шпинделя свыше 80 мм.

Прутковые автоматы с диаметром прутка свыше 60 мм. Полуавтоматы. Многорезцовые станки. Многошпиндельные автоматы с диаметром прутка свыше 60 мм. Зуборезные станки для шестерен свыше 1500 мм. Большие гидравлические прессы, фрикционные прессы, кривошипные прессы, разрывные машины, окантовочные прессы, ковочные молоты свыше 5 т. Машинное оборудование: вальцы, ножницы, гибочные машины, машины для плетения проволоки, отрезные станки и др.

Чем же Сталин обещал рассчитаться с немцами за получение современного оборудования? По торговому договору Советский Союз должен был в течение двух лет поставить Германии: «Кормовые хлеба – в скобках стоимость в миллионах марок – (22,00); жмыхи (8,40); льняное масло (0,60); лес (74,00); платина (2,00); марганцевая руда (3,80); бензин (2,10); газойль (2,10); смазочные масла (5,30); бензол (1,00); парафин (0,65); пакля (3,75); турбоотходы (1,25); хлопок-сырец (12,30); хлопковые отходы (2,50); тряпье для прядения (0,70); лен (1,35); конский волос (1,70); обработанный конский волос (0,30); пиролюзит (1,50); фосфаты (половина в концентратах) (13,00); асбест (1,00); химические и фармацевтические продукты и лекарственные травы (1,00); смолы (0,70); рыбий пузырь (Hausenblasen) (0,12); пух и перо (2,48); щетина (3,60); сырая пушнина (5,60); шкуры для пушно-меховых изделий (3,10); меха (0,90); тополевое и осиновое дерево для производства спичек (1,50). Итого на 180 млн. марок».

Такая «торговля» Сталина с Гитлером выглядит почти издевательской. За закупки новейшего современного оборудования и станков вождь расплачивался перьями и пухом, паклей и рыбьим пузырем, щетиной и жмыхом.

Обратим внимание и на то, что хрущевские клевреты беззастенчиво лгали, когда убеждали советских людей, будто бы Сталин продавал Гитлеру зерновой хлеб. То было фуражное зерно! Фураж (от французского слова fourrage), – смесь зерен злаков и бобовых, предназначен на корм скоту.

Он отправлял немцам буквально отходы производства. Это касалось и поставок руды. Отправляемая руда была с низким содержанием полезных материалов. И когда немцы пытались предъявить претензии, их ткнули носом в текст договора, в котором не оговаривалось обогащение. Немцам было заявлено, что в СССР якобы недостаточно обогатительных фабрик.

Таким образом, накануне войны Сталин приобрел новейшее современное оборудование и возможность его нелицензированного воспроизводства. Но и это было еще не все. 11 февраля 1940 года, когда подписали договор, он включал список военных поставок, составлявших «сорок две машинописные страницы, напечатанные через полтора интервала». В список входили все новейшие немецкие самолеты, военные суда, полные установки для державшихся в секрете химических и металлургических процессов.

В течение марта советская сторона приостановила поставки, указав на то, что Германия не выполнила обязательств по углю, и что не поступило ни одного самолета. Стремясь восстановить доверие, Гитлер подписал указ, отдававший приоритет поставкам в Советский Союз военной техники, даже в ущерб вермахту.

И все-таки, как бы ни стоял остро для Сталина в те годы вопрос: «если завтра война» – страна еще жила полнокровной мирной жизнью. Рост материального благосостояния и всеобщего образования способствовал подъему культуры и расширению интеллектуальных интересов всех слоев населения. В сравнении с 1933 годом тиражи газет возросли на 40%, журналов – на 47, книг – на 37 процентов. Потребление политической литературы удвоилось, а художественной – утроилось. СССР стал самой читающей страной в мире.

К 30-м годам в стране расцвел талант А. Толстого, М.Шолохова, К. Паустовского, К. Федина, А. Фадеева, А. Гайдара, многих других признанных народом советских писателей, по образному выражению Сталина, «инженеров человеческих душ». Но подлинным объектом всеобщего поклонения стал кинематограф. К этому времени «великий немой» заговорил. «Как зритель Сталин был истовым поклонником нового искусства, отдавая просмотрам фильма один-два вечера в неделю».

Конечно, он был человеком своего времени и часто смотрел в своем окружении как новые, так и старые киноленты. Однако Сталин не мог не руководствоваться политическими мотивами в оценке произведений искусства, так как искусство, как составная часть жизни, не могло быть вне политики.

Но то, что на кинофильм «Веселые ребята» ополчилась критика, к Сталину отношения не имело. Против нее выступили члены бывшего РАППа. В «Литературной газете» была помещена карикатура, на которой Чапаев выметал с экрана «Веселых ребят».

Сталин просмотрел еще незаконченную ленту на квартире Горького. Фильм доставил ему искреннее удовольствие, и «запрет» чиновников от культуры на фильм Александрова был ликвидирован. Злая критика обрушилась и на другую кинокомедию Александрова «Волга-Волга», но и в ее оценке мнение Сталина разошлось с оценками кинокритики. Он любил кинокомедию «Веселые ребята» и чуть не наизусть знал диалоги фильма «Волга-Волга». Но он был не только благодарным зрителем. Сталин одним из первых дал высокую оценку совместной работе Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова «Броненосец «Потемкин», ставшей «лучшей кинокартиной мира».

Вождь понимал значимость искусства кино и как средства развлечения, и его роль в качестве мощного аргумента воспитания. Со многими реясиссерами он подробно обсуждал сценарии будущих фильмов еще на стадии намечавшихся съемок. При съемках «Аэрограда» Довженко столкнулся с осложнениями, угрожавшими не только кинокартине, но и судьбе режиссера.

Отчаявшись, он написал письмо Сталину. Спустя двадцать два часа кинорежиссер оказался в кабинете вождя. В присутствии Ворошилова, Молотова и Кирова Сталин попросил прочесть сценарий. Затем он спросил: «Могли бы вы показать на карте место, где бы начали строительство города, если бы вы были не режиссером, а строителем?» Перешли в маленький кабинет. Довженко показал и объяснил, почему он выбрал это место.

Александр Довженко, которому вождь при подробном обсуждении сценария «дал ряд указаний и разъяснений», вспоминал: «Я понял, что его интересует не только содержание сценария, но и профессиональная, производственная сторона нашего дела... Я ушел от товарища Сталина с просветленной головой, с его пожеланием успеха и обещанием помощи». После выхода «Аэрограда» на экраны, в феврале 1935 года, вручая кинорежиссеру орден Ленина, Сталин напомнил: «За вами долг – украинский Чапаев!»

Речь шла о будущем кинофильме «Николай Щорс». Такой случай не единичен. Но он знал, чего хотел; его советы, как и во многих других случаях деятельности, были высокопрофессиональны, а оценки объективны; могло показаться, что он всю жизнь занимался обсуждаемыми вопросами. После просмотра и обсуждения фильма «Старое и новое», в котором приняли участие Эйзенштейн и Тиссе, режиссер Г. Александров писал: «Беседа со Сталиным и поездка по стране (предпринятая по совету И.В. Сталина) не только дали новую концовку нашему фильму, но и оказали большое влияние на восприятие всего, что мы впоследствии увидели в Европе и Америке».

Знакомясь со сценарием кинофильма «Суворов», к съемкам которого на «Мосфильме» В. Пудовкин приступил летом 1940 года, Сталин написал в записке: «Сценарий «Суворова » страдает недостатками. Он тощ и не богат содержанием. Пора перестать изображать Суворова как добренького папашу, то и дело выкрикивающего «ку-ка-ре-ку» и приговаривающего «русский», «русский». Не в этом секрет побед Суворова».

Он указал на «особенности военной политики и тактики Суворова: «Правильный учет недостатков противника и умение их использовать до дна. Хорошо продуманное и смелое наступление, соединенное с обходным маневром для удара по тылам противника. Умение подобрать опытных и смелых командиров и нацелить их на объект удара. Умение смело выдвигать отличившихся на большие посты вразрез с требованиями правил о рангах, мало считаясь с официальным стажем и происхождением. Умение поддержать в армии суровую, поистине железную дисциплину...»

Отметив, что сценарий создает впечатление, будто бы особенностью «военной политики и тактики» Суворова являлись главным образом доброта в отношении солдат и хитрость, переходящая в авантюризм, в отношении противника», он заключает: «Это, конечно, недоразумение, если не сказать больше».

То было суждение будущего Генералиссимуса страны. Он внимательно вгляделся в особенности таланта русского полководца, и когда пришла его пора «взяться за оружие», Сталин сделал это с мастерством и опытностью подготовленного военачальника.

Встречи и беседы с ведущими творческими представителями литературы, театра и кино не были пустым времяпровождением сноба, демонстрирующего свои «барские» вкусы. Строитель нового государства, на основе принципов утверждаемого строя, его философии и идеологии, вождь разумно и оправданно заботился о направленном формировании нравственных, патриотических, человеческих и гражданских качеств всего народа.

Он ясно осознавал, что умудренные жизненным опытом поколения должны учить и воспитывать своих потомков. И как в мире естественной природы необходимо отличать полезные плоды от ядовитых, так и нравственное и духовное воспитание было не менее необходимо, чем предостережения от употребления органической отравы.

Конечно, было бы неправильным видеть в его действиях попытку самовосхваления, когда он обратился к истории партии. Невзирая на огромный объем практической работы, в разгар внутриполитической борьбы, разработки реформы избирательной системы, решения проблем хозяйственной и внешнеполитической деятельности государства Сталин принял участие в подготовке «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс».

Он вышел под его редакцией и с некоторыми разделами, написанными им лично. В частности, частью главы «О диалектическом и историческом материализме », которая в течение последовавших десятилетий была руководством для всех изучавших марксистскую философию. Краткий курс в предельно сжатой форме резюмировал путь, пройденный большевистской партией, обозначив основные вехи и содержание ее борьбы.

Выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил: «Нельзя требовать от классиков марксизма, отдаленных от нашего периода в 45—55 лет, чтобы они предвидели все и всякие случаи зигзагов в истории в каждой отдельной стране в далеком будущем».

По подобию этого утверждения нельзя требовать от «Краткого курса», созданного в определенных условиях, применительно к определенному и во многом различному образовательному уровню коммунистов тех лет, универсальной полноты изложения истории правящей в СССР партии. Но нельзя и не заметить, что эта книга стала идейным оружием народа, принявшего тяжелейшую войну. Значимость этой книги в том, что она была создана ко времени.

Сталин многое делал ко времени. А.Б. Мартиросян обращает внимание, «при каких обстоятельствах советский историк, академик Евгений Викторович Тарле приступил к написанию самого знаменитого труда «Наполеон», а также что этому предшествовало. Именно с подачи Сталина в конце марта 1935 г. Тарле сел за работу и на одном дыхании, за несколько месяцев сотворил этот блестящий труд, который немедленно был издан».

То был политический заказ. Дело в том, что именно в этот период пришедшие к власти нацисты стали реанимировать фальшивку, известную как «Завещание Петра Великого». Она была изготовлена в 1797 году русофобом – поляком М. Сокольницким, и Наполеон использовал ее для обоснования агрессии против России. Работа Тарле писалась ко времени и, по мнению Сталина, эта книга одновременно должна была напомнить политикам, чем кончилось французское нашествие на Россию. Однако это «дипломатическое» предупреждение Сталина на Западе не поняли – или не хотели понять.

Впрочем, «простым смертным» вообще недоступно понять гения. Даже сегодня, по прошествии времени, трудно осознать в полном объеме то, что сумел совершить Сталин накануне гигантской битвы в истории человечества. Возглавив строительство социализма на шестой части суши, он прошел через неимоверные трудности.

Отбросив прочь капитулянтов и маловеров, разгромив тайных и явных врагов, он провел страну по никем еще не опробованному пути; через сложнейшие этапы коллективизации и социалистической индустриализации. Он вывел ее из неграмотности и экономической отсталости и поднял до уровня передового индустриального общества.

То был исторический прорыв. Человек, взявшийся за выполнение такой деятельности, должен был проявить смелость мысли, огромную политическую волю, великий организаторский талант. Но главное, он должен был иметь твердую веру в возможность осуществления исторических задач, в возможность достижения поставленных целей.

На этом пути Сталин встретил жесткое сопротивление многих бездарных пигмеев, недалеких и злобных, в то же время непримиримых и самоуверенных. В противостоянии ему они потерпели моральное и политическое поражение, но это не произошло само собой. Великий организатор, Сталин сумел сплотить вокруг себя все здравые политические силы, единомышленников, наиболее талантливых людей, даже из числа оппонентов. И все-таки этот прорыв, исторический сдвиг, Сталин не сумел бы совершить, если бы его не поддержал народ, подавляющее большинство населения страны. Планы и цели вождя отвечали чаяниям и устремлениям народа.

Это время стало неповторимой эпохой массового энтузиазма и невиданных свершений. Ни в одной стране мира не было таких быстрых темпов развития экономики, науки, техники; бурного роста образованности и приобщения населения к достояниям культуры, создававшим условия для раскрытия творческого и духовного потенциала каждого гражданина.

Сталину не было необходимости возвеличивать себя. Глупо даже говорить об этом. Вождя возвеличивало само время, дела, совершаемые им и поддержавшим его народом. Создание крупных промышленных гигантов, образование колхозов и совхозов укрепили мощь государства.

На востоке страны ускоренными темпами шло строительство заводов-дублеров. К 1940 году валовой выпуск продукции увеличился на 45% по сравнению с 37-м годом. За этот же период уровень национального дохода увеличился с 96 до 128 миллиардов рублей. История складывалась на глазах людей. Они сами становились ее творцами. Будущее воплощалось в реальность.

В стране были возведены Днепрогэс и Турксиб, Сталинградский и Челябинский тракторные заводы, Магнитогорский металлургический комбинат и Уралмаш; возникли десятки тысяч других предприятий. Прокладывались новые железнодорожные магистрали; на них появились мощные паровозы, и началась электрификация основных транспортных узлов. В Москве был создан метрополитен, а в октябре 1938 года начал свою работу телецентр.

Изменилось само отношение людей к труду, преобразовался уклад жизни. Совершилась культурная революция, росли и крепли новые кадры, могучей волной поднялось стахановское движение, укреплялось народовластие. При Сталине в государстве была ликвидирована безработица, введены бесплатное образование и здравоохранение, люди ехали отдыхать в черноморские здравницы, а у подножья горы Аюдаг гордо реяли флаги пионерской республики «Артек».

Не все начатое Сталиным воплотилось в реальность при его жизни. Война скомкала многие сталинские планы. Еще в 1936 году советский гидротехник, а впоследствии академик АН СССР, Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Сталинской премии (1950,1951) С.Я. Жук по поручению ЦК разработал записку о строительстве Куйбышевского или Камышинского гидроузла.

Сергей Яковлевич вспоминал, что при обсуждении этого вопроса Сталин указал: «Дело заключается не в сопоставлении выгодности Куйбышевского или Камышинского гидроузла. Это для ЦК партии вопрос решенный. Куйбышев имеет значительные преимущества.

Во-первых, он лучше использует воды Волги для орошения. Во-вторых, Куйбышев ближе к центральным районам страны и к Уралу – отсюда будет легче подавать энергию. В-третьих, устройством канала, пересекающего Самарскую луку, мы на 140 километров сокращаем путь судов по Волге.

– Так что, – говорил товарищ Сталин, – сейчас нужно выяснить техническую возможность строительства таких мощных сооружений близ Куйбышева – других сомнений нет. Мы ждем ответа на этот вопрос.

Я, вспоминал С.Я. Жук, попросил десятидневный срок и разрешения выехать в Куйбышев. Тогда в инженерных кругах спорили, каких размеров должны быть шлюзы на Волге... Иные увлекались гигантскими масштабами, другие, наоборот, были непомерно робки... Во время телефонного разговора я спросил товарища Сталина, как разрешить эту проблему. Мне было отвечено:

– Этот вопрос ЦК рассматривал.

Иосиф Виссарионович тогда же по памяти назвал мне основные размеры – глубину, ширину и т.д. Как всегда, после разговора с товарищем Сталиным все стало ясным и реальным. Выезд на место показал мне, что гидроузел близ Куйбышева строить можно, необходимо только перенести место створа плотины».

Летом 1937 года вопрос о строительстве был рассмотрен на заседании ЦК и Совнаркома. В конце совещания, вспоминал С.Я. Жук, стоя у карты, Сталин говорил о том, куда пойдет энергия из Куйбышева: на нужды ирригации, для борьбы с засухой; к центральным районами страны, где не хватает энергетических ресурсов. Свое выступление он завершил выводом: «Надо строить».

Осенним вечером 1938 года разработчики проекта вновь оказались в кабинете Сталина. Академик Жук писал: «На просторном столе были разложены карты, схемы, чертежи, макеты сооружений. Во время этого разговора решались все вопросы стройки.

В этот вечер товарищ Сталин утвердил нам место расположения плотины, которая по его указанию была разделена на две самостоятельные гидростанции: одна будет построена в Переволоках, а другая – в Жигулях, рядом с плотиной.

Мы тогда считали, что из четырех шлюзов, входящих в состав Куйбышевского гидроузла, в первую очередь можно строить не четыре, а два. Шлюзы в Переволоках, думалось нам, можно отложить.

Но Иосиф Виссарионович объяснил неправильность такого взгляда. Переволокские шлюзы позволят сократить путь по Волге на 140 километров. Это даст чрезвычайно большой экономический эффект.

...В июле 1939 года я докладывал Сталину о мощности турбин для Куйбышева. Наша промышленность освоила для Рыбинской гидростанции турбины диаметром 9 метров, имеющие мощность 55 тысяч киловатт. Если увеличить диаметр таких турбин на 50-100 сантиметров, то в условиях Куйбышева, где напор воды больше, чем в Рыбинске, их мощность повысится до 200 тысяч киловатт. Эта мощность и была принята в проекте.

Однако часть советских специалистов считала, что 200 тысяч киловатт – слишком большая мощность и не стоит строить турбины свыше 100 тысяч киловатт.

Я доложил обо всем этом товарищу Сталину.

– Мы тоже так думаем, – сказал Иосиф Виссарионович, – не следует увеличивать мощность турбин. Однако раз заводы уже освоили машины с диаметром рабочего колеса 9 метров, то уменьшать его не следует, пусть для Куйбышева пойдут такие турбины. Там они разовьют мощность в 170-180 тысяч киловатт. Этого вполне достаточно».

Мощная гидроэлектростанция на Волге, выше Куйбышева, была построена уже после войны в 1950-1957 годах. Пущенная в строй в разгар очернительской компании, она получила название Волжская ГЭС имени В.И. Ленина. О том, что это было детище Сталина, никто не вспоминал. Как никто не говорил и о том, что только благодаря Сталину СССР первым проложил дорогу в космос.

Конечно, с расстояния прошедших лет в силу наслоения событий многие дела Сталина и его времени доходят до нас приглушеннее. Но даже с далекого расстояния очевидно, что вождь в своей деятельности не допускал ошибок, которые могли принести вред государству и его народу.

Он всегда действовал в соответствии с обстоятельствами жизни, с учетом конкретной внешней и внутренней исторической обстановки. Его политика была безупречной и поэтому побеждающей. Даже делая вынужденные отступления, он никогда не проиграл ни одного принципиально важного дела. Все начатое он доводил до конца. До логического завершения, и он всегда достигал цели, какой бы грандиозной она ни казалась.

Его дела и поступки были исключительно прагматичны, взвешенны и глубоко продуманны. Чем бы он ни занимался: вопросами обороны или промышленности, народного хозяйства или экономики, политики или дипломатии, было серьезно и тщательно продумано им. Отпечаток его организаторского, философского и мировоззренческого подхода сказался на вопросах истории, литературы, искусства, кино, театра и многих других сферах жизни.

Но основная заслуга Сталина в том, что он построил в реальности, а не в проектах и на бумаге, первое в мире социалистическое государство. Он воплотил «в жизнь идеи, занимавшие лучшие умы человечества в течение веков».

Еще на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов, всего через три года после завершения коллективизации, в докладе «О проекте Конституции СССР» 25 ноября 1936 года Сталин заявил: «Наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило в основном социализм, создало социалистический строй, то есть осуществило то, что у марксистов называется иначе первой или низшей фазой коммунизма... Основным принципом этой фазы коммунизма является, как известно, формула: «От каждого – по его способностям, каждому – по его труду».

Этот вывод получил официальное утверждение. В «Кратком курсе истории ВКП(б)» провозглашалось, что «СССР вступил в новую полосу развития, в полосу завершения социалистического общества и постепенного перехода к коммунистическому обществу, где руководящим началом общественной жизни должен быть коммунистический принцип: «От каждого – по его способностям, каждому – по его потребностям».

Конечно, в том, что потомки не смогли воспользоваться советским опытом, нет вины Сталина. Мир снова соскользнул на путь, когда сильные мира сего устраивают свое благополучие за счет эксплуатации своего населения и ограбления чужих народов. В принципе это не что иное, как более изощренная цивилизованная форма старого «нового порядка». И не важно, что современные войны ведутся под полосатым флагом «демократии».

Загрузка...