Сталкер-югенд

10

Половину дороги Паха отшагал, как положено, в хорошем маршевом темпе. Половину половины одолел с частыми остановками, истратив малый запас лекарства. Оставшееся расстояние, волочился из последних сил, скрипел зубами, задыхался от боли, падал и вставал. Держался на характере. Воли и упрямства ему не занимать. Чили потянув время сколько выдержала видеть мучения, использовала заначку.

− Не буду, − упирался Паха, выплевывая спасительное снадобье.

Хитрость удалась, когда она растворила горошину в воде и дала ему выпить. Помогло, но ненадолго. Заключительный переход, впять километров, девушка тащила Паху, оружие и рюкзаки. Ничего из имущества, он бросить не соглашался.

− Лучше меня, − шептал Паха горячими губами.

Осознавая что не дойдет, попробовал курнуть «дирижабль», но после первой затяжки, отказался.

− Раскисну.

Раскисать крайне не желательно. Совсем рядом перетявкивались шакалы, шныряли в высокой траве, перебегали дорогу. На привалах лезли мордами чуть ли не в рюкзаки. Чили отгоняла, да бестолку. Стрельнут, рука не подымалась. Угрожающих демонстраций вскидывания автомата они быстро перестали бояться. Чем заканчиваются подобные игры известно. Осторожные переходят к действиям, а пацифисты прибегают к оружию, но слишком поздно. Но до кровопролития не дошло. Наглецов устрожил грозный рык динго. Шакалы быстренько убрались.

Под мелким дождичком ковыляли в подъем. Вначале полого. Потом круче. Слева торчали колючие прутья малинника, куда не сунешься, справа овражек заросший лопухами — то же не лучший выбор и до вершины березняк с густым желтеющим подлеском.

Паха впал в полузабытье. С таким неподъемным багажом, преодолеть несчастные две сотни метров у Чили не хватит сил.

Девушка побрызгала Пахе в лицо водой. Он с опозданием очнулся.

− Иди…. одна, − просипел Паха. — Там живут. Скажешь, я прислал. Помогут…

Тяжело задышал. Сделал несколько судорожных глотаний. Из уголка рта потянулась кровавая слюна.

Чили испугалась. Не за себя, за Паху. Дурак (так и обозвала, без злости и гнева) собирался умирать, а её отсылал, чтобы не видела. Но возможно ли по-другому? Вдвоем они никак. А если, действительно одной смотаться? Быстро? Быстро-быстро? За помощью.

Девушка решительно поднялась. Свой рюкзак отложила в сторону, понягу подсунула Пахе под голову, взяла автомат. Ей он показался не легче Пахи. Прикинула, за сколько обернется. Двадцать минут? Полчаса? Полчаса не так уж много.

− А если никого нет? — тряхнула она Паху за плечо.

− Иди…, − простонал тот.

Чили сделала самое большее три шага и оглянулась. По наитию, по странному холодку, пробежавшему между лопаток, по некоему чувству обеспокоенности и близкой угрозы.

Динго стоял метрах в тридцати и смотрел. Как смотрят любопытные зеваки на занятное действо. А что дальше? Когда продолжение?

− Пошел! — махнула Чили на непрошенного гостя.

Пес не двинулся. Стриганул ушами, помотал мордой и сел в траву. Ждать. Чили помнила − динго живут стаями. Значит, скоро все компания пожалует.

Опасность почувствовал и Паха. Приподнялся, сфокусировался на псе.

− Дай, − потребовал он автомат, дернул затвор.

Динго прилег, только уши да нос торчали из густого овсяца.

− Иди, − поторопил Паха. — Управлюсь….

− Я быстро, − пообещала Чили, заглянув ему в лицо. Глаза провалились, щеки впали. Подбородок в крови. Он не успевал её отплевывать.

И снова как искра. Оставишь одного, он сдастся. Просто возьмет и сдастся. И «уйдет», немигающее уставившись в серое небо и облака, что кочуют из края в край.

− Паха, миленький, подымайся! Ты сможешь! Ты все-все сможешь, − отчаянно тормошила Чили парня.

Вместо ответа кровавые пузыри на губах.

− Мужик, ты или кто?

Лучше бы молчала. Паха попытался, слава богу, силенок не хватило, направить автоматный ствол себе в подбородок.

Нет, его нельзя оставлять. Чили подлезла Пахе подмышку, с натугой подняла.

− Держись.

Они шли вверх, они плелись вверх, они ползли вверх. Ближе к финалу восхождения, Чили тащила Паху по траве, как тащат большую тяжелую тряпичную куклу.

Динго трусил следом. Не приближаясь и не отставая. Он смотрел. Наблюдал, как человек спасает человека, рискуя пропасть сам. Получить пулю псина не опасалась.

За десять-пятнадцать метров до вершины, Чили выдохлась. Окончательно. Устало прислонилась к дереву и тяжело дышала, не в состоянии двигаться.

Пес сделал рывок вперед. Не атаковать, а подстегнуть. Напрасно. Она не встанет. Не подчинится ни воли, ни инстинкту, ни чему и ни кому. Она не сдалась. Она безмерно устала.

Динго повторил угрозу.

Чили забрала у Пахи автомат. Даже без сознания, он не выпускал оружие. Вцепился намертво.

Очевидно, лицо девушки выражало неподдельную решимость стрелять, пес встал в стойку, напружинился. По загривку перекатилась волна вздыбленной шерсти. Низко рыкнул.

− Если вы не против, я помогу, − раздалось над самым ухом у девушки.

От неожиданности Чили нажала курок. Автомат громыхнул, пугая тишину. Пуля с чмоком впилась в березу. Полетели листья и веточки.

− Выстрел не назвать удачным.

Девушка повернула голову. Невероятно толстый мужчина, одетый весьма легкомысленно. В простую цветастую рубашку с коротким рукавом, шорты до колен и шлепанцы из старых сандалий с обрезанными задниками.

− Мгебо, − спокоен мужчина. — Это мое имя.

− Я − Чили, он − Паха.

− С ним я знаком.

− Так он шел к вам? — с облегчением вздохнула Чили.

− Очевидно.

− Ему срочно нужна помощь. Ему плохо. У него кончилось лекарство, − кратко описала очевидность девушка.

− Не трудно определить насколько ему хреново.

С появлением Мгебо динго пропал. Чили даже и не заметила куда. Пятнистая рыжая шкура отлично сливалась с желтым увядающим подлеском.

− Позвольте, возьму ваши вещи.

− Лучше его.

− Извините, но как раз его придется тащить вам, − ответил Мгебо, все так же, улыбаясь. — А все остальное донесу я.

− Я…, − растерялась Чили.

− При всем желании я не могу этого сделать. А носилок у нас нет.

«Беременным нельзя утруждаться,» − недобро съязвила Чили о брюхатом.

Обидную мысль Мгебо угадал и прокомментировал.

− Физически не могу контактировать с людьми. Так что руку помощи протяну условно и относительно. Но вы справитесь. Иначе не добрались бы до сюда.

Мужчина забрал рюкзак, понягу и автомат. Положил перед Чили отломанную палку.

− Обопритесь.

− Да уж как-нибудь…, − отказалась Чили.

«Помошничек, называется. Шмотки подобрал, а человек пусть пропадает.».

Чего ей стоило дотащить Паху до жилища, сможет оценить только тот, кто хоть однажды попадал в подобную ситуацию. Не обошлось без слез, нецензурщины и обещаний оторвать голову. Как справилась? Злость. Злость на Мгебо и на Паху, раскисшего столь не своевременно.

Симпатичный домишко прятался в тень выспевших красавцев кедров. За ними виден уступ скального излома и водопад в шапке радуги. Обласкав камни, поток собирался в чистый пруд.

На веранде гостеприимно встречал плетеный столик с креслом-качалкой. Внутри дома: в кухне, гостиной, двух спальнях, бесхитростное убранство. Много самодельной мебели. Стульчиков, шкафчиков, полок, этажерок заполнить углы и пространство стен. Грубовато, но функционально.

Чили тяжело сгрузила Паху на кровать. Как есть, в грязных штанах и рубахе. Если бы остались силы, пожалуй, пожалела чистые простыни. Но сил не осталось абсолютно, потому не до соблюдения чистоты. Плюхнулась рядом. Прислонилась к спинке кровати и вытянула ноги.

− Вы знаете, что надо делать? — спросила она толстяка, притащившего шмотки.

− К сожалению да, − не очень обрадовано произнес Мгебо. Вообще от момента встречи он несколько потускнел и не выглядел радостным визиту. − Пойдемте, приготовлю вам поесть. Вы голодны? И сварю чаю. Вы любите чай?

Странная привычка сперва обещать, потом спрашивать.

− А как с Пахой?

− Все что ему сейчас необходимо, немного покоя.

− Он три дня вообще ничего не ел.

− Тут я бессилен, − развел руками толстяк. − Но пока вожусь с готовкой, советую сходить, принять душ, − и со всей искренность добавил. — А вот от купания в пруду воздержитесь.

Чили понимающе кивнула головой. Приучилась. Предостерегают − слушайся.

До водопада доплелась, придерживаясь за стену, заборчик и кедры. Все тело болело. Скинула одежду. Запоздало сообразила, её хорошо видно из окна.

− Ну и пусть пялится, − отмахнулась она, вставая под подающие струи.

Вода шлепала по макушке, по плечам. Скатывалась по груди, по спине, обнимала бедра и икры, щекотано перебирала пальцы. Чили закрыла глаза. Ничего не делать, ни о чем не думать, ни о чем не тревожиться. Одно из состояний блаженства.

После душа, её ждал свернутый, очень поношенный, махровый халат с рыжим рисунком дракона. Она надела, окутавшись в мягкое облако ткани.

Вернувшись в дом с удивлением увидал, Мгебо держит дверь спальни, а Паха пытается её открыть.

− Что вы делаете? — возмутилась Чили.

− Не выпускаю.

− Открой! — надрывался Паха. — Мне надо! Слышишь? Надо!

Чили словно почувствовала боль терзающую Паху и то отчаяние, которое его охватило. Хворь дожала его.

− Паха! Паха! — звал Мгебо, желая вразумить. — Не дури! Туда нельзя одному! Нельзя! Потерпи еще маленько! Еще…

В двери долбанули. Короткое затишье. Грохот падающего тела.

− Ну-ка отойдите! — приказала Чили.

− Не ходите к нему сейчас!

− Пропустите!

− Не ходите!

− Отойди, сказано!

− Вам не следует так поступать…

Предостережение запоздало, а оттолкнуть Мгебо не получилось. Касание…. Сознание отключилось моментально. Ни слух, ни зрение, ни обоняние не воспринимали окружающее. Бытие остановило бег.

Когда восприятие вернулось, Чили продолжала стоять возле двери, а Мгебо накидывал на ручки что-то вроде веревочной петли.

− Я предупреждал, − с сочувствием произнес Мгебо.

Чили постаралась собраться с мыслями. В голове разброд и ломит в висках, как с похмелья.

Мгебо оценив работу, подергал концы шнура.

− Пойдемте лучше на кухню. Вы поедите, а потом поговорим о Пахе. И о вас.

− Обо мне? — Чили никак не могла прийти в себя после внезапной отключки.

− О вас в первую очередь, − Мгебо вздохнул. — У него очень мало времени. День или два. Он рассказывал, зачем шел сюда?

Чили замотала головой.

− Я так и понял. Что же… Пройдемте, еда на столе и чай тоже.

Чили расхотелось находиться в этом доме. Не так уж он и гостеприимен. Во всяком случае к ним. Не доверяла она и этому слишком уж добродушному толстяку.

− И все-таки прошу вас пройти, − настаивал Мгебо. — Ваше упрямство объяснимо, но упрямясь, вы не поможете ему нисколько. А ему потребуется ваша помощь. Впрочем, даже если вы хотите помочь, я не уверен, что сможете. А без моих пояснений уж точно у вас никаких шансов вытянуть его с того света.

Мгебо не нагнетал страха, он говорил сущую правду. Чили вынуждено согласилась.

− Хорошо.

− Возможно, у него имеются причины не посвящать вас в аспекты предстоящей процедуры. А возможно он поступал так из обычного собственного упрямства. Сколько его знаю, Паха всегда отличался упрямством, − рассердился Мгебо, но рассердился…. Как-то по-доброму. Как отец сердится на сына.

− Я все сделаю, − заверила Чили, хотя и представления не имела, какие умения и знания необходимы.

− Погодите-погодите, − Мгебо жестом предложил пройти.

Чили последовал за ним, хотя и с оглядкой на дверь. Подозрительно тихо.

− С ним в порядке. Относительно, − обнадежил Мгебо.

Хозяин усадил Чили за стол, пододвинул тарелку, и стакан с чаем.

− Я не знаю ваши вкусы, но думаю, чай с мелиссой будет кстати. Почти с лимоном.

Девушка взяла ложку. Есть в одного, без Пахи она отвыкла.

− Ему сейчас этого не нужно. А вам… вам просто необходимо.

Мгебо терпеливо ждал, пока она поест. Чили торопилась. И яичница, и лепешки, и чай − все вкусно. Их бы следовало смаковать, жевать каждый кусочек, наслаждаться всяким глотком. Но там за дверью загибался Паха, поэтому она глотала еду почти, не жуя, а чай выдула в три глотка.

− Это делает вам честь, − он взглядом указал на оставленную половину порции, − но ему сейчас нельзя, ни еды, ни питья.

− Говорите что надо, − потребовала Чили.

− Вы так решительны… что же… раз так… начну с объяснений.

− Только короче.

− Как могу.

Мгебо встал и отошел, выбирая дистанцию, откуда хорошо видно, и расстегнул рубаху. Чили ожидала какого-нибудь подвоха или дикой выходки, увиденное оказалось…

Она сжала губы. Поглощенный обед вознамерился выпрыгнуть обратно. Девушка прижала руку к губам.

Живот Мгебо представлял собой огромный пузырь. Под тонкой, стекловидной прозрачности кожей… Чили сперва показалось, видит внутренности, а на самом же деле… на самом деле внутри, как в аквариуме плавали… сразу и не определишь что именно.

− Выглядит отвратно, но это обыкновенные дождевые черви. Мутация. Одна из… Человек натворил столько, что невозможно не удивляться последствиям его глупостей. Если по порядку…, − Мгебо застегнулся и присел за стол, −…если по порядку, это займет чуть больше времени, но вы получите более ясную картину, за что возьметесь, если конечно возьметесь. В давней моей жизни мы жили по соседству. Я и семья Пахи. С его отцом я дружил, − Мгебо горько вздохнул. — До определенного момента. Мы были фермеры. Не только мы, а добрых полторы тысячи человек. Байдаха так называлась и думаю, называется по сию пору наша деревня. Жить с земли и сохранять цивилизованность в мире, который в цивилизации уже не нуждался, трудно. Забот хватало всем. Но основная… основная… как не странно прозвучит… Знаете, извести род человеческий совсем необязательно травить его радиацией и изводить уйму патронов. Достаточно ограничить рождаемость. Женщина, родившая двоих из области фантастики. Простая арифметика Двое порождают одного. Каждое последующие поколения в половину меньше предыдущих. В семье Пахи детей было двое. Он и Лусса. На всю Байдаху шестая или седьмая семья, имеющая двоих наследников. Когда смертность превосходит рождаемость это финал. Быстрый или долгий, но не хэппи энд, точно. Поэтому первое правило, что мы выучили, бороться за каждого человека. Не оставлять своих. Паха именно такой. Он еще много какой. В нем много рационального и еще больше упрямства.

− Покороче, пожалуйста. И ближе к теме.

− Я начал из далека, потому как, зная Паху, могу поклясться, ничего из своей биографии он вам не рассказал. А это важно.

− Важно ему помочь.

− Терпение. Дойдем и до этого. Так вот. Мы жили в соседях. Когда ему исполнилось десять, погибла его мать. Динго. Откуда они взялись у деревни, никто не знает. Женщину загрызли, а сестренку не тронули. Они не трогают детей. Странные создания. Злейшие враги человека, не трогают их детей. Я помню, как Паха плакал. Они вернулись с отцом из обхода. Обход это вылазка в поисках мало-мальски пригонного для работы и быта. Паха принес выменянные у кого-то кексы. К сожалению, опоздал. С той поры я убежден, ничего нет горше детских слез. Наверное, потому Природа и невзлюбила человека. Он не щадит себя, и не щадит своих детей. Поверьте, пахина жизнь достойна пера старых романистов. Не современных, где пиф-паф, трах-трах и все. А старой школы. Верна, Рида, Лондона. Паха сбежал к самоедам. Вот так просто, взял и сбежал. Поклялся научиться выслеживать и убивать динго. Паха прожил в лесах девять лет. И даже женился. Он рассказывал вам, что был женат?

Если Чили и собиралась опять поторопить Мгебо, то такую подробность пропустить не пожелала. Забеспокоилась. Неужто приревновала?

− Не рассказывал, − произнесла девушка. И память выхватила из своих запасников обвязанный лентами дубок. Дальше смогла догадаться.

− В один весенний день, когда Паха и его отец тащил меня сюда, гусятники захватили становище самоедов и выгнали их на минное поле. Городские решили, что минами могут воспользоваться недруги и наняли гусятников разминировать. Для гусятников самоеды не люди, дикари. Вот они с наименьшими затратами добились наилучшего результата. Юмана была среди пленниц. Жалко девчонку. Вот так вот… Извините, но это часть его жизнь.

По глупости и незнанию, я сжег легкие пухоносом. Это растение встречается возле болот и внешне похожее на размотанную и растрепанную пряжу. Стоит к пухоносу приблизиться, невидимая пыльца попадает в легкие и тебе крышка. Я не знал. Паха жил с самоедами и понял, мне недолго жить. Спасая, он и его отец, притащили меня сюда. На сегодняшнее понимание я бы не позволил им сделать того, что они сделали. Но помочь своему, долг и святая обязанность каждого фермера. Вот они и помогали. Как это место зовется у самоедов, можешь спросить у Пахи, он, наверное, знает. Мы зовем их Нити. И чего греха таить, считали частью фольклора самоедов. Ошибались. Как впрочем, и во многом другом…. Безнадежно больного или тяжело раненого, с предосторожностями опускают в воду, уповая на обитающих в ней червей. Функция лечения возложена на них.

Мгебо взял паузу хлебнуть чайку.

− Если они не подплывают к больному, значит, безнадежен. И его смерть вопрос времени. Не надо думать, что действия червей некое проявление гуманности. Никакой гуманности. Инстинкт размножения. И человеческое телом для этого подходит, как никакое другое. Подготавливая среду обитания для потомства, черви выедают пораженные болезнью или травмированные участки. Их слюнные ферменты вызывают быструю регенерацию поврежденного органа. Иногда они сами берут на себя его функции. Так вот, чтобы черви вылечили, и не устроили в человеке гнездо для своих личинок, − Мгебо погладил собственно брюхо, − больного или раненного обязательно поддерживают над поверхностью воды. Червям важно подчинить человека, но из двух им доступен один. Потому они будут воздействовать на второго. Если решитесь, то на вас. Поведают правду о Пахе.

− В смысле?

− Загляните во все уголки пахиной души. Узнаете, что он думал про вас, что ему в вас не нравилось и что приводило в восхищение. Это будет ретроспектива от дня сегодняшнего к дню первой встречи. Понятно я говорю?

− Понятно.

− Я повторюсь. Ретроспектива от сегодня до поза… поза… позавчера. Это важно. В этом соль. Они будут искать болевую точку нажать, чтобы вы освободили пахину руку. Это может быть что угодно. Неблаговидные мысли, поступки, ложь, предательство…. Они найдут зацепку. Найдут.

− Не дождутся.

− Я бы не был столь самоуверен. И говорю, это потому что знаю. Порой копаться в прошлом не лучше, чем плескаться в выгребной яме.

− Я справлюсь.

− Это совсем нелегко, девочка. Совсем нелегко. Ты даже представить не можешь что таит в себе человек. Его отец держал меня…. Но отпустил и при этом перестал считать меня своим другом. Из-за матери Пахи…

Чили в удивлении уставилась на Мгебо.

− Нет-нет, между нами ничего не было. Моя молчаливая любовь, не открытая никому. И тем не менее… Мои мысли, мои желания, мои мечты, мои грезы положили конец нашей дружбе с отцом Пахи. А дружили мы с детства. С его слов все равно, что хлебнуть из помойного ведра, хотя полагаешь пить из родника. Он ушел не попрощавшись.

− Просто держать за руки? — переспросила Чили.

− Держать просто. Удержать и не отпустить невероятно тяжело. Вы войдете в святая святых. Там не всегда чисто и честно. Даже, наверное, не чисто и не честно. В отношении людей друг к другу так в большинстве случаев. Человек, чем-то сродни айсбергу. Самая грязь сокрыта внизу. Вам откроют то, что возможно ни при каких других обстоятельствах не узнать, не выпытать, не заставить рассказать.

− Мы не настолько дружны, что бы наши тайны нам мешали или влияли на нас.

− Вы уверены? Ведь вам покажут Пахину жизнь от корки до корки, сделав акцент на его и твоей. Вашей. Когда вы вместе.

− Это все?

− В основном. Но прошу, отнестись к моим словам серьезно.

− Чтобы вы не сказали, чтобы я не услышала, без меня он умрет. Есть ли выбор?

− Выбор? Дело не в самом выборе. Дело в том, что мы его делаем за Паху.

− И потому вы заперли двери?

− Он хотел идти к пруду. Я же сказал вам, что неплохо знаю его. Все-таки был его учителем.

− Что же вы его грамоте не научили?

− А вы думаете, она пригодится? Нет, нет и нет! Надо по-новому налаживать контакты с Природой. Не с той, которой была, а которая есть. С Природой не признающей человека, не терпящей его, не переносящей на дух. И если не доказать, что мы часть её… то ничего не спасет. Самоеды, я бы сказал, последний шанс человечества. Не вы, не я, напичканные ненужными знаниями, а самоеды. Ну, возможно, Паха. Он неплохо прижился. Они ближе всех. Потом фермеры. Но я сам фермер и знаю, не живут − выживают. Остальные − доживают. Человеку нужно открытое небо, зеленая трава, солнце и вода. Природе человек не нужен. У нас в Байдахе сохранились старые документальные фильмы. Вы слышали о Чернобыле? О Фукусиме?

− Что-то читала.

− Так вот радиация оказалась не так страшна. Природа быстро восстановилась. И не потому что растения и животные мутировали. Оттуда ушел человек. Сбежал, побросав все. Причина гибели цивилизации, сама цивилизация, забывшая, что она плоть от плоти, кровь от крови, этих гор, рек и морей. Самоеды отринули оставшееся от цивилизации. Технику, науку. Они начали с чистого листа. Я думаю, они правы. Они начали сначала. У нас, фермеров, даже самые опытные охотники старались уходить в лес только на день. С утра и возвращались к закату. Потому что после ночи возвращались единицы. А самоеды живут. Собирают ягоды, коренья, растят детей, охотятся, ловят рыбу. Вы знаете о москитах? Так вот самоеды не бояться их. Удивлены? Ни каких вакцин, прививок или врожденного иммунитета. Мажутся коровьей мочой и обсыпаются песком или золой. Проще простого. Это не деградация, это исток. Ведь так же уже было. Неандертальцы, кроманьонцы. Главное держать в памяти, чьи мы и от чьего корня.

Наши знания, так бережно накопленные, сейчас мусор. Придется накапливать сызнова. Так что в данном случае грамотность скорее помеха. Она лишь поспособствует передачи информации заведомо ложной. Лет эдак через сто или двести, или тысячу письменность изобретут. Изобретут, когда предостаточно накопят нужных знаний для жизни. Возможно, я ошибаюсь. Но я так думаю.

− Как-то не весело.

− Правда, сама по себе удручающая вещь. Ибо не имеет вариантов, − Мгебо мгновение подумал. — Насколько вы близки с ним.

− Вы про любовь? — едва скрыла улыбку Чили. Забавно когда о чувствах говорит старый пень, мечтавший переспать с женой друга.

− Зачем кидаться в крайности. Дружба, приязнь, благодарность, мимолетная связь….

− Спасибо я поняла, за урок о яйцеклетке и сперматозоидах у меня пятерка. Но мы не размножались, если вы об этом. Он меня спас… Ну и потом было много чего. Я его впрочем, тоже спасла.

− Ну, раз спасла однажды, спасете и во второй раз, − невесело пошутил Мгебо.

− На том стоим.

− Ой, ли? Большинство готово спасать мир. В этом мы сильны. Но когда потребуется спасти одного, не самого нужного, не самого ценного, не самого лучшего, мы, оказываемся, не готовы. Так что, спасать всех и каждого это легко, а спасти одного? Хотя бы одного. Это трудно.

− А когда приступать? — болтовня Мгебо притомила Чили.

«Сама тоже хороша, развесила уши,» − упрекнула себя девушка. Но больше чем длинная речь пузатого носителя личинок её смущал вопрос о её взаимоотношениях с Пахой. А какие у нее с ним взаимоотношения? — «Даже петтингом не побаловались.»

− Завтра. С полудня и до заката. Поверьте, семь-восемь часов немалый срок.

− Я выдержу, − пообещала Чили.

− Очень на это рассчитываю, − Мгебо сложил руки пред собой. — Надеюсь.

Он молился. Чили ловила отдельные фразы, слова, но смысл молитвы для нее темен. Вроде песни на иностранном языке. Классная, а про что не понять.

− Вам стоит набраться сил, − обратился к ней Мгебо, закончив молитву. — Вторая спальня напротив пахиной. Занимайте.

− А вы?

− У меня осталось слишком мало времени, тратить его на сон. Поэтому я покараулю нашего друга.

Чили недоверчиво покосилась на Мгебо.

− Он попытается, − уверен толстяк.

− Но он, же не справится один!

− Однако, почему-то упорствует. Не подскажите почему?

− И не представляю.

− Вот именно. Давай сойдемся на его ослином упрямстве. Так по крайне мере понятно.

− А на самом деле?

− А на самом деле…. Ответ мы… ты узнаешь завтра. Первая, − толстяк впервые в разговоре невежливо «тыкнул».

Девушка послушно добрела до спальни и рухнула в кровать. Голова еще не коснулась подушки, а она уже спала.

Сон темен как омут в половодье. Но даже сквозь него она слышала, как Паха просил выпустить его. Долбился в дверь. Ей почудилась, плакал.

Десять часов не назовешь ранним утром. Приятное солнце, заливало кухню и вместе с ароматом жаренных картофельных лепешек, создавало просто чудесное волшебство.

Паха выполз из своей комнаты на четвереньках. Чили хотела ему помочь, но Мгебо остановил.

− Он справится.

Сказал нарочито громко. Паха услышал. Встал рывком, чтобы тут же уткнуться лицом в стену. Из-за боли не мог дышать. Переборол, переупрямил боль. Прижимая руку к боку, доковылял до стула и упал на него.

− Есть будешь?

− Нет.

− А чай!

− Неет! — не сумел крикнуть Паха, и просто долго выдохнул. Боль не позволила драть глотку.

− Тебе нужно.

− Я знаю, что мне нужно.

− Как ты? — выручила Чили, вмешиваясь. Перепираться могут долго, но она на стороне Пахи.

Тот только помотал головой — не спрашивай! И вправду, выглядел он не краше покойника. Бледный, под глаза черные круги, на подбородке корки крови.

− Я с тобой, − сказал Чили.

− Здесь останешься, − приказал Паха. В твердость слов он вложил остатки сил. Обреченно ткнулся лбом в сложенные руки.

− Я помогу.

− Нет, сказано.

− А я сказала, да! — ровным уверенным голосом объявила Чили.

Паха поднял на нее осунувшееся лицо.

«Ну, хоть ты не лезь,» − молил он взглядом.

− Тебе необходима помощь, − попросилась в помощники девушка. — Ты не сможешь один.

− Я сам. Сам….

Паха отрывисто задышал. Напрягся. Мгебо стоявший неподалеку, опередил попытку подняться, быстро прикоснулся. Парня моментально вырубило. Руки бессильно свесились, и он улегся щекой на скатерть.

− Зачем вы так!? — возмутилась Чили.

− А вы не поняли? Он собрался идти к пруду. Один.

− Я же сказала, я с ним.

− Девочка еще утро! Помнишь, о чем мы говорили? — от волнения Мгебо перешел на ты. — Полдень, не раньше. Полдень! Не надо лишнего геройства. Его не требуется. Просто помоги ему. Помоги.

Чили насупилась. Да, он говорил и что? Мог бы сделать иначе, по-другому. Но тут же признала, по-другому вышло бы хуже. А так, потеряв сознание, Паха лежал на столе. Ей до ужаса его жалко. Он совсем не напоминал того парня, что так уверенно шел по лесу, разгонял кроков, ловил рыбу, бился с гусятниками. Это бы другой Паха. Незнакомый. Уставший, Почерневший от боли. Чужой.

Чили старалась не шуметь, не потревожить Паху. Мгебо опять молился. Искал ли он опоры для собственной веры в успех или выпрашивал её у небес? Неужели все так плохо? Провально плохо.

Прошел час, прежде чем Паха подал признаки жизни. Он с трудом приподнял голову. Еще час ему понадобился очухаться.

Мгебо кивнул Чили головой.

«Наш выход,» − подбодрила себя девушка.

− Пойдем, − подхватила она под руку Паху.

− Я один, − вяло произнес тот, не в силах подняться.

− Конечно, сам, − не стала перечить Чили.

Мгебо моргнул, одобрив её дипломатичность.

Возились минут пять, прежде чем Паха смог подняться. Сделать шаг еще минута. Чили подставила плечо.

− Тут рядом, − говорила она, отвлекая парня от войны с собственной болью. А то, что больно, ему не утаить. Зрачки почти на все радужки глаз, зубы стиснуты, дыхание прерывистое, с перебоями.

Что двигало её решимостью? Чувства к Пахе? Какие? Влюбленность, благодарность, долг? Есть ли разница? Все мы пленники своих заблуждений и своих представлений как должно поступать. Иногда мы угадываем и радуемся. Иногда промахиваемся и огорчаемся. Не страшно. Оставаться равнодушным, забронзоветь в ничегонеделанье, вот это уже беда из бед!

− Мгебо мне все объяснил, − пела она на ухо Пахе, подготавливая свое участие и помощь.

− Все? — еле слышен вопрос Пахи.

− Я справлюсь, − пообещала Чили.

Удивил Паха.

− Прости меня, − вырвалось у парня.

− За что? — не поняла она.

Пояснений не последовало. Он попытался стиснуть ей руку. Получилось не очень.

Чили помогла ему раздеться. Улыбнулась, вспоминая, как её мазюкали вазелином и пеленали в полиэтилен. Потом Паха побрел в воду, она вела, ступая по мосткам. Усилий высвободиться, не делал, но девушка на чеку, сильно сжимала его запястье.

Лежать на жестко и неудобно. Чили ругнулась. Могла побеспокоиться заранее, принести постелить. Но теперь поздно. Паха поплавком висел в воде, она его крепко держала.

В пруду видно до самого дна. Камешки, мелкие рыбешки, небольшие кустики элодеи. Сквозь листву окружавших пруд деревьев, простреливал свет, пронзал воду. Солнечные зайчики выделялись среди обитателей вод. К свету липли рачки, букашки, мальки. Они походили на пыльную взвесь. Медленная и тянучая картинка подобна дреме. Не нарушая покоя, из голубоватого сумрака глубины, потянулись едва заметные длинные Нити.

Осторожничая, огибая пятна света, двинулись к Пахе. Кружили вокруг него, то приближаясь, то удаляясь, скользили вдоль тела к поверхности, стремительно уходили ко дну. Их замысловатая заверть, одиночками, парами, группами, своей плавностью и вывереностью, могла бы зачаровать, загипнотизировать, но ритм кружения скорее подходил боевому танцу, нежели безобидному хороводу. Наплававшись, Нити на пробу тыкались, выбирая место куда укусить или впиться. Чили, внимательно следила, старалась ничего не пропустить из действий подводных обитателей. Одна из Нитей отплыла примерно на ладонь, свилась спиралью и с неуловимой быстротой расправилась, прострелив исчирканный шрамами пахин бок. Девушка вздрогнула и едва не отпустила руку.

− Дура, — выругала она себя.

Примеру первой, последовали другие, поочередно прошивая мышцы тела. Вода чуть зарозовела от крови.

Но напугал её Паха.

− Прости, − произнес он, прежде чем взгляд подернулся пеленой безволия, а Чили ощутила, тело обмякло, стало податливым и послушным.

Пахин живот и грудь покрылись живой шерсткой из хвостиков червей. Шерстка раскачивалась, перевивалась, удлинялась, укорачивалась, выстреливала зеленоватым и грязно бурым.

− Давайте, давайте, − подгоняла Чили, представляя, как Нити выгрызают хворь из пахиного нутра.

Мы все ратуем за правду. Твердим о приверженности правде на каждом шагу и горячо заверяем в том всякого. Мы рыцари правды и несем сей тяжкий крест добровольно и безропотно. Не во имя там чего-то, а во имя самих себя! Потому ничего кроме правды нас в этой жизни не устраивает. Мы не боимся и не отречемся от нее, каковой бы она не предстала. В жалком рубище или в плащанице святости. Нам нечего боятся. Но сокрытое в нас от всех, и известное о нас разнится, как день и ночь. Порой контраст, столь значителен, будто речь идет о совершенно разных и взаимоисключающих вещах. Так что, несмотря на задекларированную смелость, кое-что приходиться припрятать. Под одеяло своей телесной оболочки мы никого не допустим. Стоять со свечкой над нашей душой никому не позволим. Шарить в закромах грез и желаний не разрешим.

Легкий разряд ущипнул пальцы Чили, пробежал перебирая вены и сухожилия, кольнул в локте, пронеся по предплечью, прострелил в шею и затылок…. Она приготовилась пролистать дневник пахиной жизни. Подглянуть туда, куда не пускают и бога.

Пахина жизнь мелькнула фейерверком. Еще быстрее мелькнули лица: Белый, Головач, Юмана. С Чили не стали миндальничать… Её просто размазали, как размазывают по стеклу залетную муху. Приложили, так что перехватило дух….

Там, на сгнившей лодочной станции, в голове Пахи, в такт боли, пульсировала мысль во стократ худшая, чем обычная ложь. Он собирался отвести её в город…. В городе молодая нетронутая женщина, стоила баснословных денег. Плата за операцию…. Он хотел вернуться в строй. Хотел мстить.

Говорят, чужая душа потемки. В потемках легко не разглядеть, упустить главное, значимое. Сбитая с толку, ошеломленная ужасным открытием, она упустила, не углядела. Нити угадали с точкой приложения…

…но просчитались с ответной реакцией.

Не разжать руку стоило огромных трудов. Просто неимоверных. Возможно, она бы и отпустила. И предатель…… дважды предатель, получил бы сполна за свою низкую ложь, обман, за все сразу! Но ей захотелось до колик в сердце сказать в лицо, какая он сволочь и низкая подлая тварь и еще тысячи-тысячи слов кто! О! она так и поступит, выскажет все-все-все. И пусть знает, он спас её, но и она его спасла. Они квиты!

Чили не отпустила. Крепко держала, более не чувствуя неудобства твердых досок, жара солнца, голода. Даже доведись лежать срок вдвое, втрое больший, вытерпела бы.

Из воды Паха выбирался сам. Чили ожидала (ожидала, ожидала!) слов благодарности, чтобы прямо тут же, сейчас же, незамедлительно распять Иуду.

− Я просил, − едва слышно произнес Паха.

Даже так! Он просил! Он просил… Чтобы она никогда не узнала, кто он на самом деле?

− Ты… ты…

Момент, когда позволительно все! Когда на твоей стороне правда! Но почему от правоты ей горше, чем ему? Нет-нет, она не заплачет! Не дождется! И не накинется с кулаками — попусту растрачивать силы. Она найдет им лучшее применение. А сейчас…. Сейчас…

Трудный вдох, уничижительный взгляд и выплеск раскаленной лавы

− Подонок!

Плохо, что он не оправдывался. Он должен был оправдываться, просто обязан, хоть что-то лепетать в ответ, чтобы она…. она…

Чили заперлась в спальне. Горьких слез не лила — облезут, из-за всяких лить слезы. На стук Мгебо, не отвечала и не отзывалась, словно её и не было. Может затаенно ждала прихода Пахи и его длинных запоздалых извинений и пространных объяснений. Признаться ждала, с каким-то обостренным желанием, еще раз выплеснуть наболевшее. Как на мостках у пруда, но не так сжато. Но Паха не пришел. Это не злило, а лишь сильней убеждало, он гад, каких не сыскать на свете. Он уникум в своей гадостности.

Ночь прошла в яростном диалоге. И себя и Паху озвучивала Чили. Ему нечего было сказать. А ей было!…

− Пойдете завтракать, − пригласил Мгебо на следующее утро.

Чили могла сбиться, но по её подсчетам, это двадцатое приглашение. Они хотели её выманить. Нашли наивную девочку.

− Не хочу.

− Вам надо подкрепиться.

− Пока он там, не пойду. И не сяду с ним за один стол.

− Пахи сейчас нет.

− Не пойду! Не пойду! — почти кричала Чили.

− Перестаньте. Я вас предупреждал.

Он предупреждал! Он предупреждал! Почему сразу не мог сказать, какая низкая сволочуга его бывший ученик.

И снизошло откровение! Ученик и учитель! Одного поля ягода! Вот именно! Оба − гады!

Мгебо она переупрямила. Толстяк ушел. Странно, но как только оставили в покое, у Чили возникло острое желание покинуть спальню. С чего она должна сидеть взаперти? Сидеть и морить себя голодом и жаждой из-за этого урода? Недолжна. И не будет.

Стараясь не шуметь, девушка тихонько приоткрыла дверь, протиснулась в щель и двинулась по коридору, прислушиваясь к голосам из кухни.

«А говорил нету его. Такой же гад!»

− Она просилась в город. Отведешь?

− Как скажет.

− Сейчас там опасно. И не потому что делят улицы и площади. Там…

− Как скажет, − повторил Паха, давая понять, выбор не за ним.

− Довольно странно подобное слышать от тебя. После всех твоих историй.

− Решать ей.

− Что значит решать ей? Что значит решать ей? Что она будет делать одна в городе? Что она вообще там будет делать? Объясни мне? Что? Попросит помощи? У кого? У Богуша? У Пиликалы? У муниципалов? Навербует гусятников? Останется жить? В городе? Ты… ты меня удивляешь. Ты меня у-ди-вля-ешь! — переполнен возмущением Мгебо.

Как не кипело внутри Чили, вынуждена согласиться. Самостоятельно до города не доберется. Мало вероятно. Какое там до города, она и полдня не проживет без Пахи. Признание тут же подняло градус кипения души.

− Чего ты от меня хочешь?

− Я хочу услышать, как ты намерен поступать?

− Ты услышал.

− Я услышал глупость.

− Не юли тогда и говори прямо, − потребовал Паха от бывшего учителя.

− Прямо? Хорошо. Тебе необходимо в Хар-ойн…

− Сбрендил?…

−…Причем срочно. Нити не такая уж безобидная штука. Мало ли….

− Нет.

− Не мне тебе объяснять. И лучше будет взять её с собой.

− Ты хоть имеешь понятие, о чем говоришь?

− Я знаю, тебе надо туда попасть. И что такого? Возьми и Чили.

− Нет.

− Паха! Не глупи.

− Нет, я сказал. Её туда точно не поведу.

Чили поразилась каким тоном отказал Паха бывшему учителю.

− Ответь, почему?

− Обойдешься.

− Прошу, подумай.

− Подумал. Нет.

Месть сладка, но предвкушение мести это….это…. это…. Как держать чужое сердце в кулаке. Нужно только выбрать мгновение сжать пальцы.

− Я возвращаюсь домой, − выпалила она, входя на кухню.

Чили не придумывала. Она собиралась домой. Где всё знакомо. И люди знакомы, и места встреч с ними, и жизнь течет размерено и без особых затей. Как вода из крана.

− Вас проводят, − согласен Мгебо, но косится на Паху. Что скажет он?

Паха предпочел молчать. Любое его слово воспримут негативно. Пообещай он хоть белую четверку и карету на мягком ходу, пошлют и с тем и с этим и далеко.

− Но сперва….

Вот оно ощущение могущества!

−…в Хар-ойн, − потребовала Чили.

− Мне туда нельзя, − попробовал объяснить Паха.

− За то мне можно.

− Нет, − последовал незамедлительный отказ.

− Ты мне должен, − зашипела Чили. Да он!!! Как посмел!!! Он… он….

− Ты понятия не имеешь, о чем просишь! Ты…, − Паха сбился, от возмущения подыскивая довод отказать.

− А мне и не надо ничего понимать, — неожиданно успокоилась Чили. − ТЫ МНЕ ДОЛЖЕН!

Очевидно же, она ничего от него не добьется. Криком изойдет, но не добьется. Паха не уступит. Не уступил бы. Вмешался Мгебо.

− Хариуцагч цусны.

При такой тишине свершаются либо великие чудеса, либо великие святотатства. Как нынче? Могучие заклинание сработало. Так чудеса или святотатство?

Паха с осуждением посмотрел на Мгебо. Кто тебя тянул за язык? Кто просил вмешиваться, лезть?

У Мгебо своя точка зрения на ход событий и их завершение.

− Он отведет, − обещает учитель за ученика..

Потому как сдвинулись брови, сузились глаза Пахи, как он поглядел на Мгебо, Чили понятно, их дружбе конец. Навсегда. На все времена.

«Так им и надо!» — осталась она премного довольной.

Для своего возраста − девять лет, мальчишка мелковат в кости, тощ, что выбегавшаяся собака, и пронырлив как белка. Он не самый старший, Жуже на полгода больше, но она всего лишь девчонка. Не самый сильный — Митхун заметно рослее и крепче. Не самый ловкий — Костян три месяца занимается паркуром и уже проделывает всякие балансы, дропы и манки. Он один из…

Когда на улице началась неразбериха, мать отвела его вниз пятиэтажного дома. Вонючие место, куда жильцы стаскивали ненужное барахло и всякий хлам, а бичи пережидали недолгую зиму. Бичей гоняли, случалось, били, но они не выводились. Как крысы. На данный момент обитель старья и ненужности не обитаема.

От того что бичей вытурили, изменений мизер, во всяком случае в хорошую строну. Свет плохо проникал сквозь заколоченные окошки. Повсеместно полумрак, сырость и комарье. По стенам отблескивала слизь, плесневело дерево и тряпки, из дальнего угла, из лопнувшей трубы, жутко воняло. На фундаменте расползающиеся трещины с наклеенными бумажными маячками, следы криворукого оштукатуривания, копоть от открытого огня и безымянные сажные граффити.

− Сиди здесь и носа не смей показывать, − в руки сунули бутылку воды и шоколадку. — Я за тобой скоро приду. Ты понял меня, Тимик?

Мама звала его Тимиком, отец — сынище или Тимкой, а Рем, старший брат — мелким или Тимон, и еще брателло. Остальные — Тимом.

Угощение мальчишка смолотил без раздумий. Шоколадом баловали только на Новый Год и по чуть-чуть, а здесь нате-возьмите полплитки. То, что нынче не праздник, и пьяному ежику понятно. В праздники усаживают за стол, а не загоняют в подвал. Улыбаются и шутят. Мать не улыбалась, а была сильно напугана. Еще сильней, чем когда на три дня запропастился отец, а потом вдруг объявился заросший щетиной и довольный. А подарки где? Вода не подарок. Шоколад разве что. Но где он, тот шоколад?

Лакомство кончилась, а в подвал загнали Митхуна. Погодя к их скромной компании прибавилась Жужа. Затем народу привалило конкретно. Костян, Руся, Микка, Лина, Ида и Посик. С Днюхи всем кагалом сюда, нюхать парашу и кормить комаров. Пацанов Тим отлично знал, девчонок не особенно. Только Лину. Они вместе ходили в садик, и потом записались в одну школу. Первый класс сидели за партой вместе. Во втором их рассадили. Видите ли «этот оболтус мешает девочке учиться», жаловалась училка матери. Во-первых, надо разобраться кто оболтус? Во-вторых, задачи решает быстрее многих. Вот только пишет коряво. И с ошибками. И стихи зубрить не любит. Еще не любит пение. Что за прикол, сидеть и разевать рот под взмахи карандаша.

− Крылатые качели летят, летят, летят…. Улетели, прямо….

Отец, узнав об отселении на камчатку, посмеялся.

− Ну, что Ромео? Достукался? Двоечникам пломбир не полагается.

В выходной, отцы, сруливая в сквер «пройтись по пивку», не сговариваясь брали детей с собой и покупали мороженое. Разное. Из экономии. Тим угощал Лину своим, а Лина своим. Съел одно, а получалось два, только маленьких. И никто не жадничал.

В подвале просидели долго. День или два. Затаенно и тревожно вслушиваясь в стрельбу, беготню и крики. Ничего не понятно. Все равно что смотреть ужастики с закрытыми глазами. Происходящего не видишь, а догадки в сто раз страшнее действительности. Но там вне подвала, похоже, творилось нечто такое, что превосходило самые ужасные детские фантазии, а неизвестность порождала самые невероятные предположения. Нашествие динозавров, вторжение инопланетян, нападение зомби.

− А они есть? — не верит Митхун в ходячих жмуриков.

− Есть, − уверен Посик и выкладывает удивительную историю о нисхождении в подземку с пацанами из соседской школы. — Своими глазами видел. Вот как вас сейчас.

Верить Посику? Он вам и не такое загнет. Куда он мог пойти, его со двора палкой не выгонишь. А с соседями давние терки, так что самое большое морду набить могут, чем с собой возьмут.

− Гусятники палят, − итожит спор Костян.

− Гусятникам лишнего бардака не надо, − не принимает версию Тим и считает себя правым.

− Кенты что ли?

− Кенты гражданских не трогают, − вновь не согласен Тим и поясняет. — Им с магистратом какой понт ссориться?

− Но что-то же происходит?

Вот именно. Происходит. И от того Тиму нет покоя и времени посидеть. Кругов тридцать по подвалу нарезал, не меньше. Всю грязь на обувь собрал.

Постепенно шум и крики умолкли. Установилось тоскливая, щемящая и необъяснимая тишь. Долгая, как после новогоднее утро. Время тянулось, сидящих в подвале не приходили разбирать по домам, и в голову вольно невольно лезли пугающие мысли.

Тим держался поближе к Лине успокоить и поддержать. Она продрогла, все-таки нарядное платьице с бантами и рюшами не совсем подходящий наряд для пребывания в сырости и на сквозняках. Мальчишка накинул свою курточку на девчачьи плечики.

Лина от курточки не отказалась и с превосходством посмотрела на подружек.

«Задавака», − перехватил Тим её взгляд. Лину он нисколько не осуждал. «Задаваться» входит в девчачий комплект вместе с бантиками, скакалками и чистыми носовыми платками.

Съедены остатки карамелек, печенюшек, сухариков. Выпита вода. Рассказаны все занимательные истории, но не весело. У большинства «слезки на колесках».

Выйти из подвала ребят удерживал не наказ. Если во всем слушаться взрослых, будешь до ста лет сидеть в углу, ковыряя пальцем в носу. Им так спокойней. Брат малявки Гвинн, буквально, швырнув её в темноту, с грохотом запер дверь, прикрикнув.

− Тихо там.

Тим дважды пробовал дверь открыть, но безрезультатно. Надежней, чем замуровано. Оставалось терпеливо ждать освобождения. Кто-то же придет за ними. Но не приходили. Второй день. Или третий.

Когда терпение у Тима иссякло, он рассудил, любой, самый строгий наказ имеет свой срок действия. И срок этот истек.

Подвал под домом представлял собой последовательность разноразмерных помещений, соединенных проходами и коридорами. Ничего сложного поискать другой выход. Но вот не задача. Проход перегораживала решетка.

Тим уже несколько раз примерялся к ней, качал, шатал, пинал.

− Сварка. Не сломать, − пробубнил Митхун. Мальчишка не по возрасту прагматичен и еще больше ленив. Упираться — не его призвание.

− Вот бы пилку. По металлу, − лез с советами Посик. — Жик-жик и готово.

− Ага. Где бы её раздобыть?

Осмотрели и замок. Самоделка. Такой проволокой не расковыряешь. И ключ так просто не подберешь.

− Брюква повесил, − доложил Посик.

Участок бетонного пола низводил затею подкопа до уровня глупости, если не дурости. Зубами его грызть, бетон этот? Тим прикинул и так и этак. Последняя возможность выбраться попробовать перелезть. На самом верху, между решеткой и потолком, щель. Те, кто ставил решетку, явно не предусмотрели мелких габаритов лазутчика. Взрослому конечно не судьба, а салаге пожалуйста.

Сколько раз Тим пожалел об отсутствии Комарика. Вот уж с кем и купаться, и на другой край города на стрельбище, и в подземку, и куда хочешь. Была бы возможность и на луну махнули. Но Комарик пятый день отсиживался дома. Распорол ногу, когда прыгали с беседки. Мальчишка немного завидовал другу. Да и кто не завидовал бы? Повязки, швы, шрамы, все такое….

Свой план Тим изложил сжато и понятно. Вы подсаживаете, я лезу. Никто не спорил. Лезь.

− Пригодится, − протянул Митхун перочинный ножик, декорированный костью.

Складником приятель гордился. Говорил настоящий, рыбацкий. Тим подозревал фраерское украшение из обыкновенной пластмассы, но все равно выглядело здорово.

Руся отдала ему пластик жевачки, если захочет пить. Посик отсыпал семечек. Больше других суетилась Лина. Основательно его осмотрела, заставила заправить вылезшую рубаху в штаны, завязать шнурки на кроссовках, вытерла платочком остатки шоколада со щеки.

− Не лезь, пожалуйста, куда не следует, − попросила она после всех своих манипуляций, не обращая на хитрое шушуканье остальных девчонок.

− Угу, − согласился Тим очень стараясь не краснеть.

Рем как-то сказал на Лину − невеста. Было первое сентября и по школе все ходили нарядные. На предположение Тима, что невеста это, наверное, торт… (А что? Вся в белом — безе, букет — кремовые розочки.) …мама улыбалась, а отец хохотал минуты три.

− Точно. Торт. Распробуешь, не оторвешься, − за что получил тряпкой по спине, но хохотал еще больше.

Мама объяснила.

− Невеста это будущая жена.

− Как ты?

− Еще лучше.

Вряд ли найдется кто-то лучше мамы. Даже вообразить не возможно, а уж что бы быть… нетушки!

Впрочем, Тим совсем не возражал, если Лина будет его женой. Во-первых, у нее всегда имеется чистый платочек. Во-вторых, она никогда не ходит в испачканных сандалиях или одежде, а уж тем более в рваной. И лицо у нее всегда чистое. Даже когда играли в песке. У нее только один недостаток. Стоило родителям позвать домой, тут же убегала. Лично, ему «надо особое приглашение». За что и влетало частенько.

− Сбился тебя мелкий рыскать. Я что? Сыскная собака? — не раз и не два — больше, таскал его за ухо Рем.

Последний памятный случай, он с ребятами слинял на реку, что строго запрещалось всеми уровнями семейной власти. Братом, мамой и отцом. И никакие уговоры и обещаний ангельского послушания и невиданной успеваемости не способны выбить разрешение купаться. Своевольство наказывалось конкретно, включая отцовскую порку, неприятную процедуру с «прохиллактической целью». Так что ухо ерунда.

− Я скоро, − пообещал Тим девочке.

Лина нисколько не смущаясь, не то, что он − чуть не сгорел от стыда, обняла за шею и громко чмокнула в щеку.

«Наверное, её мама так делает», − догадался мальчишка. В его семье обычно папа целовал маму, когда уходил надолго. На работу или шабшить…. шабашить.

− Я домой хочу, − чуть слышно пожаловалась девочка.

− Открою дверь и отведу тебя, − как-то по-взрослому пообещал Тим.

− И попить принеси! — влезла в прощание Гвинн.

− Принесу, − так же пообещал он. Не Гвинн. Лине.

Совместными стараниями, кряхтя и пыхтя, подсадили. Тим протиснулся под потолком и ловко спрыгнул по другую сторону решетки.

− Чао, деточки, − попрощался он, с таким видом будто отправлялся на прогулку в сквер. — Ждите привета, как соловей лета.

Впереди темнота и неизвестность. Темноты он не очень боялся. Надо только привыкнуть глазам. Вспомнил, как однажды прокрался подсмотреть, что за передачи идут по кабельному, родители спать не ложатся. Дрянь такая. Голые тетки и дядьки обнимались и целовались. И много еще чего делали непонятного. Спросить, что именно остерегся. Спросить, значит, запалиться с вылазкой. Он, что на дурочка похож?

− Складник не потеряй, − попросил Митхун.

Не совсем понятно, зачем ножик? Болтаться в кармане и только.

«Может потом пригодиться,» − подумал мальчишка.

Прошлой зимой, во дворе подкололи одного из жильцов соседнего дома. Он лежал в крови и часто дышал. Уж чего-чего, а резать кого-то Тим не собирался. Не по-мужски это.

Еще в первом классе, Он пообещал себе, вырасти и стать как папа. Ходить на работу, пить пиво по выходным, завести свой дом, обязательно собаку, жену и детей. Для внесения ясности спросил у отца, откуда их берут.

− Мальчиков ли девочек? — оживился тот, но старался выглядеть серьезным.

Пришлось задуматься над столь существенным уточнением.

− Девочек.

− В специальном магазине продают.

− А мальчиков?

− На рынке.

− На Раушах? — Тим бывал там однажды. Чем только не барыжили! Но мальчиков в продаже не заметил. Если только из-под прилавка.

Определившись с планами на дальнейшую мужскую жизнь, принялся копить деньги. Копилось не очень. Все время какие-то траты. То солдатиков охота, то шарик для пинг-понга, то петарду или бенгальский огонь. Пришлось уточнить цены у мамы. Все-таки любопытно, сколько за тебя отвалили. Больше чем за мороженое? Или новый ранец?

Мама лишь укоризненно посмотрела на отца.

− Чего бы умного ребенку сказал.

− Скажи ты. Про девять месяцев и до них.

Девять месяцев это девять месяцев, учебный год, с этим понятно. Первого сентября упал за парту, в конце мая выполз и свободен! Как говорил Комарик — Freedom! А до них, до девяти месяцев, что? Он спросил. Мама, у которой на все готов ответ и та не нашлась что сказать. Тим заподозрил, взрослые что-то скрывают. Они все время что-то скрывают. Подарки к празднику, особенно новогодние. Новые покупки. Место, где хранят деньги и документы. О чем-то шушукаются и хихикают, когда долго не спят.

Не внес ясности и Рем.

− Это мелкий такая замутка….

Вот и добейся правды. Ни за что не скажут. А то и соврут. А ведь тоже, наверное, обещали не врушничать.

Своим недоумением по поводу приобретения детей, Тим поделился с Линой и получил разъяснения. Дети рождаются мамами, а папы им помогают.

Ну, хоть какая-то ясность. И оказывается беременные это вовсе не толстые. Но это уже не интересно.

…Старый диван трещал обшивкой и дырявил истлевший дерматин пружинами. Тим наступал крайне осторожно, но провалился. Выругался и стушевался. Мама запрещала повторять отцовские: хер, херня, распиздяй, заёба, еботень…. Значение части слов Тим знал. О некоторых имел смутное представление. Ну, а некоторые…. Пиздюля от часов, это что такое?

Балансируя, перебрался с дивана на холодильник, лежащий на боку, и съехал. Полюбопытничал что внутри? Затхлый запах пластика и резины, сверток и что-то противное взять в руки. Толи шапка, толи ком плесени. Не успел шагнуть, под ногами громко пискнуло и резво ушуршало в угол.

− Что шуршик? Хвост прищемил, − посочувствовал Тим невидимому беглецу.

Укладку стекловаты опасливо обогнул. Цапнешься, чесу на два дня. Не пройдет, пока хорошенько не помоешься. Попутно из выдвинутого ящика комода выдернул пахнущий сыростью журнал. Полистал. Красивые картинки. Отложил на видное место, забрать и отдать Лине. У нее полно книжек. Особенно про разные блюда, красивую одежду и мебель. Картонные коробки с переворошенным барахлом обсыпаны молью. Бррррр! В шаге от коробок состоялось неприятное открытие. Пропавший три месяца назад дворовый пес Пират, нашелся. То, что от него осталось, покоилось в ящике из-под помидорной рассады. Тим узнал общего любимца по ошейнику. И гадать не надо кто сделал. Брюква, вредный старик с красным лицом. Ему вечно все мешало. Качели, песочница, пес.

С самого начала Тим немного схитрил. На то свои причины. Он шел не наобум. Помещение куда пробирался имело не заделанное окошко, выходившее рядом с мусоропроводом. Сам мусоропровод давненько не работал, вернее Тим не помнил тех времен, когда бы он функционировал. Сейчас возле заколоченной двери стояли набитые доверху пакетами, тряпками, бумагой и прочими отходами большие металлические баки на колесиках. Иногда приезжала мусорка и опорожняла их. Один из таких баков окошко и загораживал. Разведал его Тим случайно, когда играл с пацанами в войнушку. Отличное место прятаться. Комарик предлагал даже организовать здесь схрон. Можно было. Но по весне подвал топило и говна там плавало по яйца. Что за прикол лезть в парашу.

Преодолев несколько грязных переходов и нацепляв на кроссовки земли, Тим достиг цели. Толстые и тонкие трубы изгибались вдоль стен и уходили в потолок. На некоторых стояли ящички с замершими цифрами. Воды во всем доме нет месяц. Такие же ящики у них в туалете. Мать иногда ворчала на отца за открытые краны, когда бреется. Тот всегда возмущался.

− Тебе бы мою бороду.

− А тебе мои дни.

О каких днях речь, Тим додумался сам. Не сразу, но дошло. В садике, а позднее школе, раз в месяц проводили родительское собрание. Отец подобных мероприятий никогда не посещал. Только мама.

− Опять припашут. Деревья сажать, клумбы копать. Много отцов пришло лавки ремонтировать? Я да Стас.

− Прошлый раз это год назад, − тщетно увещевала мама. Не смотря на изысканные ухищрения и умение добиваться своего, отца она не уговорила. Он был согласен на многое, даже проверять «у оглоедов» уроки, но не идти в школу.

Наперво Тим, удостоверился в сохранности его и Комарика тайника. Рогатка, спички, якобы утерянный приятелем дневник, цветные мелки стыренные в классе, внутренности домофона и горсть гильз и патронов. Никуда не делся и тяжелый пистолет со сбитой и исцарапанной ручкой. Валыну они надыбали возле «Токио», через три дня как ухайдакали Водяного, наделав в нем шесть дыр.

Опираясь на приставленную к стене доску, мальчишка подтянулся за трубу, перецепился за следующую, опять подтянулся и взобрался выше. Придерживаясь, прошел в самый угол и вкарабкался на следующую обводку труб. Так постепенно перемещаясь то по вертикали, то по горизонтали, добрался до окна. Осторожно высунулся. Для такого времени дня — на дворе полдень, удивительно тихо. Не визжит малышня, гоняясь вокруг квадрата песочницы; не скрипят качели и не толчется возле горок очередь; не слышны выкрики из детского городка и футбольной площадки; не бренчит на гитаре Пума, лучший друган Рема…

− Я не верю твоим слезам…. О!… тару-рам!

Я не верю твоим словам…. О! пару-пам!

…Не громыхают костяшки домино и не ржут дядьки, величаемые Комарихой стоялыми жеребцами; не кучкуются бабульки посудачить над каждой короткой юбкой поздно вернувшейся домой. Не пьют в беседке пивас парни из соседского двора, корешась со здешними. Даже из пятой квартиры не доносится привычная громкая музыка. «Концерт с живодерни» так называл её отец, но Тиму нравилось. Такое ощущение, гром загнали в барабан и, он там лупит со всей дури. Нравились и плакаты, украшавшие жилище. Похожие рожи рисуют в комиксах про вампиров, оборотней и зомби. Но не единой музыкой жив человек. Бубуин, жильц из пятой, мышковал травкой и прочей «херней». Что за херня − двор в теме. Таблетки, порошки, укольчики.

Тим выбрался в окошко и, стараясь не засветиться, перебежал к подъездной двери. Прислушался, есть ли кто? Окружающая тишина настораживала, а не успокаивала. На самом пороге едва не наступил в плохо затертую кровь. След волочения тяжелого обрывался у канализационного люка. Крови Тим не испугался. Как-то ему расквасили шнобель и кровь хлестала как из-под крана. Лужа всяко больше натекла. Интересно, кого приложили по сопатке? Хорошо бы Брюкве.

Вошел в подъездный сумрак. По стеночке пробрался на первый этаж. На панели, по синей краске, накарябано: Весь мир бардак, все бабы… Последнее слово многократно затерто. Оставлен компромиссный вариант − суки. «Суки» устроило всех. Тим в курсе, кто писал, для кого и чья рука исправляла.

Собственно воды можно раздобыть у Кляки, сорокалетнего обрюзгшего мужика, снабжавшего округу разбадяженным спиртом. У него полно всяких и больших и маленьких бутылок. Прошлым летом Тим таскал ему пустую тару, заработав пару монет и выговор от матери.

Мальчишка так и решил, зайти и попросить воды, знакомы все-таки − не откажет. Осторожно потянул за ручку. Кляка не запирался, дабы не затруднять доступ клиентам. Заглянул. По-хорошему надо было постучаться. Но стучаться Тим побоялся, потому вполголоса позвал.

− Эй, Кляка!…..

На прозвище мужик не обижался. Совсем наоборот, и старым и малым, представлялся непонятным словом, похожим на «клякса».

Ответа не последовало. Возможно, Кляка вышел или что вернее убежал, поскольку то не многое что Тим успел углядеть, перед тем как очутиться в подвале, страшную суматоху. Отсутствие хозяина мальчишку не смутило, а вовсе наоборот, ободрило. Кляка хоть и знакомый, но человек малоприятный. При встречи всегда спрашивает одно и тоже.

− Что пацаны, ху…шки подрастили? А то спирту продам.

Стараясь не топтать вязанный половик, Тим прокрался коротким коридорчиком. Дверь налево в туалет, за ней на кухню, прямо в комнату. Точно в такой же квартире, только в другом доме, жила бабушка Лины. Они ходили несколько раз в гости, и та поила их киселем. Кисель Тиму не очень. Газировка или кола гораздо вкусней. Не сравнить вкуснее. И даже пиво, которое так любит отец, не сравниться с газировкой.

Не теряя времени, в подвале ждут, Тим двинул на кухню. В любом доме все съестные запасы хранятся в холодильнике или в нише под подоконником. Он легонько толкнул дверь. Дверь отпружинила и не открылась. Когда цель под самым носом, нет смысла отступать и менжеваться. Повторил попытку. С тем же успехом. Налег сильней и заглянул в образовавшуюся щель. Что же мешает? Мешал Кляка. Лежал на животе и его ноги, в драных носках, подпирали двери.

Тим невольно вскрикнул. Кляка не был пьян. Торгуя, спиртом налево и направо, он не пил. И не заболел. И не поскользнулся. И уж точно не свалился от инсульта, как дед из двенадцатой. И не от инфаркта, как соседка. Кляка мертв. Человек не может жить без головы.

Стало дурно и сердчишко частило. Тим заспешил выйти из квартиры.

Кто-то стремительно приближался к подъезду. Запнул пустую коробку, загремел сеткой лежащей у входа, брякнул оторванным уголком ступеньки. Тим метнулся на этаж выше. В двадцать пятой жил Брюква, туда нельзя. В двадцать шестой никого, дверь давно на крепком замке. Тим подергался в двадцать седьмую, к Лиске, бывшей подружке Рема. Куда там… Двадцать восьмая… Железо вспахано. Четыре жуткие борозды порвали металл. Мальчишка заторопился.

Внизу хлопнула дверь, грозно рыкнули.

Кто преследовал, Тим увидел в отражении на никеле. Сам он укрылся за распахнутой стальной дверью, отгородившей угол. Это был… было… преследователь походил на Спайдермена, только не в костюме, а голый. А глаза… глаза, вовсе не на чьи не походили. Огромные, беловатые… И когти каким позавидовал бы Дракула. Комикс про легендарного вампира ему подарил Комарик. Выглядел спай зло и в отличие от прототипа спасать попавших в затруднительное положение не собирался.

«Это он оторвал башку Кляке», − решил про себя мальчишка и прикрыл рот ладошкой не дышать. Спай прислушивался к звукам и вел себя как собака. Крутил головой, подставляя маленькие ушки то так, то сяк. Тим старался не шуметь, влип в стенку и даже привстал на цыпочки от старания. От напряжения зачесался нос. Потом глаз. Опять нос. Вот напасть-то! Спай с подозрительностью вошел в тридцать вторую, дверь в которую висела на верхней петле сикось-накось. Тим тоже хотел туда метнуться, но плохо знал жильцов и никогда не гостил. Её обитатели, мужчина и женщина, детей не имели, за то постоянно ссорились и дрались. Мужчина женщину бил за… Тим забыл за что. Однажды выгнал из дому, и мать отдала той свою старую куртку и тапочки.

Как только спай пропал из виду, Тим чуть не поддался искушению покинуть укрытие, но утерпел. И поступил верно. Не успев войти, спай тут же вернулся. Оглядев пол площадки, еще послушал, заглянул через перила вверх и вниз. Тим заволновался − его сейчас обнаружат, и приготовился кричать мама! Но раздалось толи мяуканье, толи еще что и спай вновь вошел в тридцать вторую. Зевать не стоило, и Тим дал деру. Должно быть, спай все-таки его услышал. Или почувствовал. Потому что уже через двадцать секунд гнался.

Вывернутая дверь тридцать третьей лежала на перилах, загораживая проход. Весь пол площадки усыпан отбитой штукатуркой, впитавшей кровь. Можно было бы постучаться в тридцать четвертую к Чите, но пока откроют….

Мальчишка пролетел на пятый. Не полез на чердак, не успеет, а ходом в тридцать девятую, к Комарихе. Открыто и здесь он бывал. Тим захлопнул за собой дверь с древним английским замком. Для надежности крутанул второй. Три ригеля впились в косяк.

Грохот, доносившийся в спину, торопил действовать и соображать. Просто убегая, не спасется. Может закричать? Когда Бес сломал ногу, верещал так, что взрослые, знакомые и не знакомые, кинулись к нему на помощь. Но кто поможет, если во всем доме ни души? На вопрос куда подевался народ еще предстояло найти ответ, но первостепенный — как не достаться спаю?

Посередине комнаты стол. Неделю назад Тим здесь чаевничал с вкуснейшим пирогом. Комариха, бабка Комарика, мастерица на такие штуки. Теперь на этом столе, накрыв собой посуду и белую скатерть, лежал Висля, непутевый бабкин брат. Лежал мертвым. По нему ползали мухи. Забирались в раскрытый рот, лезли в открытые глаза. Тим попробовал отвернуться, не видеть страшную картину и налетел на кресло.

− Мама! — вскрикнул он, обмирая от ужаса.

В кресле… расплылась Комариха вывалив собственные внутренности на колени. То, что осталось от самого Комарика, тут же, на коврике, в виде объедков.

Входная дверь брякнула вывернутыми шарнирами и бухнулась на пол, сотрясая этажи. Тим рванулся на балкон. Оттуда можно перебраться на соседний. Сорока, романтически настроенная дурында (Комариха придумала прозвище), им не запрещала такие трюки. Прошел квартиру и ты оп! в другом подъезде. Бабка Комарика их ругала и стыдила.

− Головы свернете оглашенные! Людям из-за вас сплошное беспокойство.

Спай пролетел комнату, свернул стол и кресло, выскочил на балкон. Не задерживаясь, перемахнул перила, ворвался к Сороке. Расшвырял мебель в поисках укрытия беглеца и его самого.

Тим выбрался из большой коробки и вернулся в квартиру Комарихи. Спрятаться на балконе, сообразил в последний момент.

В подъезде сразу поднялся по чердачной лестнице. Головой приподнял люк и влез. Закрыл. Постоял, давая глазам привыкнуть к сумраку, и пошел не наступая на керамзит − шуму много.

Очень скоро добрался до обустроенного старшими ребятами уголка. Под слуховым окошком располагался лежак, небольшой столик с банкой для окурков и несколько ящиков сидеть. Стропилина обклеена картинками с голыми тетками. На полочке со стаканами колода карта, столь же содержательная, как и картинки. На вопрос чего они, тетки так выгибаются, Тиму ответили, молод он еще про то знать. По мнению родителей, Рема и его дружков, он вообще много для чего молод. Ему не разрешали курить (такая дрянь!). Не наливали вина (тоже не объеденье). Пива разок и то отец в тайне от матери дал глотнуть. Смотреть кабельное не позже десяти и только дозволенные каналы. Домой с улицы загоняли в девять.

Тим плюхнулся на лежак, перевести дух. Предстояло решить, куда двигаться и при этом не попасться спаю.

«Это если он один,» − мрачно подумалось Тиму. Маловероятно, что урод шараебится в единственном числе. Уроды, почему-то ходят толпой или группой. Взять хотя бы чмырей из соседней школы, или чмошников из Заречья.

«И ребят не выпустить. Воды не достал,» −перебирал Тим первоочередные задачи. Секундой спустя очередность поменялась.

Ударом откинули крышку люка и тусклый столб света уперся в балки и шифер. Выход один − на крышу. Тиму было страшно первый раз, страшно и теперь. И еще не известно, когда страшней. Но если он попадется, с ним поступят в точности как с Клякой или Комариком и его бабкой. А вот с высотой можно потягаться. Надо только добраться до края, пройти десяток другой шагов вдоль карниза и спуститься по наружной лестнице. Поторопится, его не успеют засечь и потеряют след.

Десяток шагов показался мальчишке долгими как нелюбимый урок родной речи. В прошлый раз они, шли вдвоем с Костяном и тот поддерживал его. Мать, узнав о геройствах, отхлестала полотенцем. Рему выговорила.

− Таскаете туда своих давалок — ваше дело, здоровые кобели. Малышню не пускайте.

− А кто его приглашает? — неподдельно возмутился тот.

− Вот и следи. На то ты и старший брат! — и хлесть, хлесть полотенцем попеременно. Обоих.

Тогда Тима предупредили. По-братски. Кулак сунули под самый нос.

− Ты, мелкий, оборзел до беспредела. Лучше не нарывайся. Еще раз меня достанут за твою тупорылость, таких пиздячек отхватишь…. Не представляешь каких.

Представить не трудно. Тим свидетель, что сотворил Рем с Бубой. Рожа синюшная! С одной стороны хорошо иметь такого брата — маза, а с другой…. Так-то брат у него мировой, но тоже нет-нет вздрочнет. То зарядкой по утрам заставит заниматься, то бегом по скверу, то засадит читать какую-то фигню, когда нормальные пацаны футбол гоняют, то еще что удумает, осложнить короткое детство. Отец так говорил «Детство короткое, а вспоминается долго. И все в нем хорошо». Где же хорошо?

За такими вот воспоминаниями, бояться оказалось некогда. Тим с облегчением ухватился за перильце лестницы. С высоты окинул знакомый двор. Много ли увидишь кругом тополя? Но даже из увиденного понятно − безлюдье. Не ускользнула и удивила странность. По двору будто прошлись большой метлой, сметя мусор в канализацию. Сосредоточиться и подумать помешал человек. Бедняга нанизался на ветки тополя, сбросившись с верхних этажей. Кишки свисали до земли.

Тима непреодолимо тянуло забежать домой. Убедится, там все по-прежнему. Все и всё на своих местах. Мама на кухне, Рем у себя, папа что-то чинит, или читает, или давит диван. Пусть его поругают, что он ослушался и выбрался из подвала, пусть придется рассказать о секретном окошке. Пусть оттаскают за уши и даже отходят ремнем. Пусть. Пусть будет, как до стрельбы, суеты и спаев.

Лестница обрывалась на уровне второго этажа. Прыгать высоко и Тим перебрался на крышу пристройки. В пристройке магазин, где торговали мылом, порошком, тетрадками, детскими игрушками и тряпками. Тим сунул руку в кармашек проверить припрятанную монетку. Богатства хватит на порцию замороженной фруктовой воды или леденец на палочке. Монету он берег. Скоро День Рождение Лины и ему хотелось что-нибудь подарить самому, а не то, что придумает мама.

Прилипая к битуму, Тим прокрался по крыше к краю. Слез по железной решетке мусорного отделения, куда собирали пустые коробки. Сейчас он быстренько обогнет дом и к себе. Святое намеренье вернуться…

Цепь с замком порвана, двери распахнуты, стекло забрызгано кровью. Внутри магазин походил на свалку. Товар разбросан, стеллажи опрокинуты, касса лежит в проходе. Более всего Тиму жалко игрушки. Желтых собак, зеленых котов, бегемота с него ростом, миниатюрную железную дорогу. Не так давно резвый паровозик весело накручивал круги по рельсам и попискивал сигналом на стрелках.

Мальчишка и сам не понял как оказался в торговом зальчике, как бродил, смотрел, даже заглянул в святая святых в подсобку. На маленьком холодильнике стояла бутылка питьевой водой. Вспомнил, вода в доме дефицит, бутылку забрал.

«Потом верну», − пообещал себе Тим.

Обретение воды напомнило ему о других делах и обязательствах и, Тим направился к выходу.

Сквозь витринное стекло, мутным миражом, видно, по двору уводят его приятелей: Костяна, Жужу, Митхуна, Русю, Микку, Гвинн и Лину, Посика, Иду.

Под сердцем заныло и опустело. Продравшись сквозь страх, сознание вцепилось за хрупкую фигурку в курточке наброшенной на плечи. Он обещал забрать её! Обещал воду! ОН ОБЕЩАЛ!

Взрослые бы сказали, он задумал величайшую глупость на свете и не пустили бы. Но взрослых рядом с Тимом не было, потому он поступил, как посчитал правильным.

− Дяденька! Дяденька! — позвал Тим главного. Мальчик почему-то решил, тот, кто держался несколько в отдалении и есть главный над спаями.

Главный вздрогнул от пронзительного детского голоса и резко повернулся. Спаи тут же дернулись к мальчишке, но их остановили. Все и враги и жертвы подчинились простым правилам игры «замри-отомри». Статику сцены нарушал только Тим. На слабых, не гнущихся ногах, с потяжелевшей бутылкой, он подошел близко, насколько хватило смелости.

− Дяденька, а можно Лина попьет?

Его изучали долго. Так долго словно собирались повторно зачислять в школу. Тогда врачиха ощупала его со всех сторон, даже заставила снять трусы. Если бы не мама, ни за что бы не снял.

− Кто?

Тим указал на Лину.

− Почему бы нет, − согласился главный и сделал дозволяющий жест.

После знака произошло многое. Лину вытолкнули из общего строя, а остальных повели дальше. Ребята оборачивались, замедляли шаги, надеялись, он попросит и за них. Они надеялись на него. В другой ситуации Тиму было бы стыдно. Он назвал бы себя трусом и предателем. Но не теперь.

Главный продолжал смотреть детей. Что выражал его прилипчивый холодный взгляд. Простое любопытство? Попытку понять побуждения и логику поступка мальчишки? Ухватить невидимую нить связующую детей? Поиск способа заставить взяться за нож? Спровоцировать к действию?

− На, попей − протянул Тим воду девочке.

Лина прижалась к Тиму. Крепко-крепко. Мальчик почувствовал, она дрожит. Она боится. Очень. А он? Он боится? Удивительно, но нет. Теперь нет. Рядом с ней — нет! У него нет такого права бояться. Ни главного, ни спаев, ни пустого двора.

Гордое «мы в месте!» будет признанием в трусости, боязни принять ответственность и поэтому…

«Она со мной!» − смело поглядел Тим на главного.

Возможно, этого взгляда тот от него и ждал, а дождавшись, развернулся и ушел.

Пусто и тихо. Не пусто. Их двое. А то, что тихо? Тишина может символизировать все что угодно. Было тихо до сотворения Мира, и будет тихо, когда Мир загнется. Знать бы, что она означает сейчас? Начало или конец?