Старые сказки для взрослых

ПРИНЦ И НИЩИЙ

Суйслепп как раз входил в магазин, когда столкнулся в дверях со своим прежним однокурсником Тынисом Харкметсом. Тот несся к выходу с двумя набитыми под завязку пакетами, но, заметив Суйслеппа, притормозил и в изумлении воздел руки, отчего пакеты оказались почти на уровне плеч и напомнили гири в руках поднимающего их силача.

— Суйслепп, ты! Привет, старик!

— Привет-привет, — без особого энтузиазма отозвался Суйслепп и хотел было пройти мимо, но Харкметс загородил дорогу. Загорелое лицо, бородка, легкий запах парфюма, в общем, он выглядел прекрасно.

— Сто лет не встречались! Как поживаешь?

— Как-как, — ответил Суйслепп. — Обыкновенно поживаю.

— Наших встречаешь?

— Ну… изредка кого-нибудь, а в общем-то… не очень. Где их встретишь? Все на машинах ездят…

— Да-да, в том и дело, что все на машинах! — согласился Харкметс. — Сам я тоже, когда бываю в Эстонии, всегда за рулем… Спешка, постоянная спешка… Потому и не встречаемся. Разве что вот так, в дверях магазина!

— Ну да, в магазин на машине пока не разрешено въезжать, — ядовито заметил Суйслепп. У него самого автомобиля не было.

Харкметс рассмеялся.

— Да, в магазин, к счастью, еще не разрешено! Послушай, а чем ты занимаешься?

— Ах, да что об этом тут, в дверях… — пробормотал Суйслепп. — У тебя, вон, пакеты тяжелые, наверняка некогда…

— Ну, на самом деле, ты прав, — согласился Харкметс. — Но послушай, ты зайди как-нибудь в гости! Например, завтра! Как думаешь? В пятницу я улетаю в Чили, а вот завтрашний вечер у меня совершенно свободен. Поболтаем, попьем водки — как в старые добрые времена! Согласись, ведь давненько мы так не…

— Не знаю… — тянул Суйслепп. — Ты думаешь?

— Я не думаю, я знаю! Придешь, и делу конец! — Харкметс назвал свой адрес и, весело подмигнув, устремился в сторону парковки.

Суйслепп прошел в магазин, купил половинку хлеба и пачку овсяных хлопьев. Встреча вышла неожиданной, приглашение в гости — тем более. Суйслепп уже давно не ходил ни к кому в гости. Или нет, в каком-то смысле все-таки ходил, к соседу Вярди, болеющему чем-то таким, отчего ему запретили вытягиваться, так что когда Вярди стирал, то Суйслепп помогал ему развесить над ванной вынутое из стиральной машины белье, для Вярди сушилка была расположена слишком высоко. За услугу Суйслеппу позволялось свое белье тоже стирать у Вярди, так как собственной стиральной машины у него не было. Но ведь это нельзя назвать хождением в гости, у Вярди он бывал по делу. Приглашение Харкметса — это нечто совсем иное.

И вообще, Харкметс во всех смыслах отличался от старика Вярди. Харкметс был богат и знаменит. О нем писали в газете, его показывали по телевизору. В университетские годы Суйслепп и Харкметс жили в одной комнате общежития, по-братски делились жареной картошкой и последней бутылкой пива, но потом их дороги разошлись. Харкметс быстро выбился в люди, разъезжал по заграницам, делал телепередачи и снимал фильмы, а тем временем Суйслепп потихоньку опускался. И не потому, что пил горькую или жил греховно. Нет, да и с каких бы шишей ему пить! Жил он крайне экономно, питаясь кашами и вермишелью. Однако, как ни странно, каша и вермишель способствуют падению еще больше, чем алкоголь. Среди однокурсников Суйслеппа был один алкаш, Адам Лийв. В некотором роде этот Лийв находился с ним в одном положении — тоже сидел без работы, жил бог весть на что, но был всегда под мухой и весел. Пьяницу ведь всегда отличает некий извращенный шик. Суйслепп частенько видел Адама Лийва выходящим из разных кабаков, тот громко хохотал, глаза сверкали, на руке висла девица. Разумеется, Суйслеппу было известно, что эти снятые в злачных местах женщины были невысокого полета, скорее всего, тоже пьющие, если не потаскушки, но их макияж, вызывающие наряды… Одним словом, весьма привлекательные и соблазнительные. Ничего не попишешь, душила жаба, ведь у самого Суйслеппа женщины вообще не было. Только каша да вермишель… Как-то даже грустно. Понятно, что и жизнь Адама Лийва не могла быть сплошной разлюли малиной. Просто Суйслепп не видел его жуткого похмелья по утрам, да и не мог он знать, с каким трудом и унижениями добывал Адам деньги на выпивку, может, ему приходилось в этих замызганных подвальчиках, вымарщивая рюмку водки, съедать стеклянный стакан или делать еще что похуже. И все-таки жизнь алкаша-однокурсника в каком-то смысле была… многоцветнее. А мир Суйслеппа, наперекор его желанию, в последнее время все больше тускнел, подобно тому, как на вывешенной скатерти блекнет от солнца когда-то давным-давно посаженное на нее пятно. Пока окончательно не исчезает.

Конечно, свою дорогу Суйслепп выбрал сам. Когда-то он уже загодя решил, что мясо в горшочках — это не для него, он хочет глубины, будет жить как-то по-другому, более духовно. В университете Суйслепп изучал естественные науки, точнее, зоологию, как и Харкметс с Адамом Лийвом. В конце учебы всем студентам предстояла специализация — надлежало выбрать себе вид животных или птиц, изучению которых и посвятить свою будущую жизнь. Каждый студент в одиночку должен был побывать у профессора Мянда и доложить ему, кто станет объектом изучения. Суйслепп терпеть не мог этого профессора Мянда. Толстый и злобный старик был ярым коммунистом и, как считал Суйслепп, абсолютно бездарным ученым. Объектом исследований профессора стали медведи — и, по убеждению Суйслеппа, исключительно потому, что медведь был угоден советской власти. Благодаря своей специализации профессор Мянд постоянно мотался по Союзу, заседал в Москве на конференциях «медведеведов» и день ото дня становился все важнее и мерзопакостнее.

Но ничего поделать было нельзя, именно этот московский жополиз должен был утвердить своей подписью выбор молодых естествоиспытателей. В назначенный день все студенты собирались за дверями профессорского кабинета и в алфавитном порядке заходили внутрь, чтобы предстать пред ясные очи старика.

Вообще-то считалось нормальным, что студент берет для изучения какое-нибудь животное, обитающее в ЭССР. В принципе разрешалось, конечно, выбирать из фауны всего мира, однако предпочтение тварям, живущим в капиталистических государствах, не слишком приветствовалось. Кроме прочего, то была пустая затея, ибо границы тогда еще были на замке, и если ты выбирал, к примеру, слона, то не стоило питать даже слабой надежды на то, чтобы воочию увидеть свой объект исследования в естественной среде его обитания. Да, разумеется, существовали зоопарки, были музеи с чучелами… Но ведь исследование чучел серьезного вклада в науку не внесет.

Само собой, можно было изъявить желание заниматься какой-либо живностью не из Эстонии, а обитающей где-то на просторах Советского Союза. Вроде среднеазиатской гадюки или кавказского козерога. Наверху такое желание считалось даже похвальным, ибо этот выбор как бы помогал делу укрепления дружбы народов, но такой путь опять же среди студентов не пользовался особым спросом, он казался прорусским и непатриотичным. Некоторые молодые и очень популярные среди студентов преподаватели на своих лекциях довольно-таки прямо давали понять, что эстонский ученый должен изучать своих, эстонских зверей и пернатых! Их наставлений и старались придерживаться.

Ясное дело, находились карьеристы, на голубом глазу выбиравшие своим объектом изучения, к примеру, верблюда. На курсе Суйслеппа тоже один такой был, по имени Пеэтер Ааберлинг. Он-то как раз первым и зашел в кабинет профессора Мянда.

— Ну, как? Кого взял? — с любопытством спросили из очереди, когда он вышел.

— Соболя, — насмешливо ответил Ааберлинг, — старик прямо с лица спал, не понравилось, что я в его вотчину вторгаюсь. Ведь соболь сегодня гораздо популярнее в России, чем какие-то там медведи! Но запретить он не посмел, я ведь на него могу прямо в Москву телегу накатать, что вот как в Советской Эстонии молодым ученым палки в колеса ставят, когда они хотят изучать фауну братской Российской Федерации. Ничего, подписал с зубовным скрежетом.

Сокурсники Ааберлинга покачали головами, но ничего не сказали. Один за другим сходили на беседу к Мянду. Кто выбрал барсука, кто канюка. Девушки в большинстве брали зайца или снегиря, Адам Лийв остановился на еже. Большой скандал устроил Иллимар Лаксутая, чьи родители были людьми, близкими «Арбуяд»[5], и который на лекции неизменно приходил в костюме своего умершего в Сибири деда. Он избрал для себя объектом изучения зебру, за что и был обруган профессором Мяндом.

— В Советском Союзе зебры не водятся, — орал профессор так громогласно, что слышно было в коридоре. — Почему вы не выбрали кого-нибудь из советских зверей или птиц? Чем они плохи? Что, живность Советского Союза нашему господинчику не по вкусу? Добром советую передумать!

Но Иллимар Лаксутая был непреклонен и от зебры не отступился, на что профессор завопил:

— Прекрасно, весьма прекрасно! Так и быть, изучайте зебр, уверен, что такая возможность вам вскоре представится! В какой-нибудь тюряге! Там этих полосатых — навалом!

Харкметс выбрал орла. Это профессору тоже не понравилось, видать, показалось чересчур амбициозным.

— У старого толстяка глаза из орбит вылезли, — рассказывал позже Харкметс за кружкой пива. — Спросил: «Так вам что, орлы нравятся? Ну, да, гордые птицы! Сами о себе, должно быть, тоже высокого мнения? И какие именно орлы вам нравятся?» — «Все», — ответил я. — «Что, и орел Гитлера тоже? — взвизгнул старик. — И орел царской России? Орел Николая Кровавого?» — «Товарищ профессор, давайте говорить серьезно, — сказал я. — Мы ученые-естествоиспытатели, а в природе таких видов орла не существует». Старый говнюк вытаращился на меня, кряхтел, пыхтел, но все-таки подписал. Вслед прошипел: «Изучайте, изучайте. К сожалению, орлы на грани вымирания. Так что, желаю успеха!». Еще издевается. Ублюдок несчастный!

Последним в кабинет профессора зашел Суйслепп. Свое решение он давно принял. Естественно, выбрал эстонского зверя, какой смысл было плевать против ветра, как это сделал Иллимар Лаксутая, и открыто сопротивляться власти. Однако Суйслеппу не хотелось заниматься и каким-нибудь заурядным животным или птицей. Он хотел, наблюдая за природой, потихоньку послужить и эстонскому делу, продвигать, так сказать, национальную науку, для чего уж точно не подходили банальные лисица или лось. Нет, он рвался исследовать нечто более интимное, что-то исключительно редкостное, малоизвестное, но при этом исконно эстонское. Поэтому он и заявил профессору Мянду, что будет изучать сверчков.

— Кого? Сверчков? — захохотал профессор. — Сверчков! Хотите сидеть за печкой? Тогда уж лучше займитесь тараканами, а?

— Нет, благодарю! — твердо ответил Суйслепп. Еще чего, тараканы! Этих мерзких существ пусть изучают московские камрады толстяка Мянда, такие же, как и он сам, коммуняки!

— Нет, ну, сверчки… — продолжал зубоскалить профессор. — Вот шутник. Вы намерены изучать сверчков! Ничего более глупого я до сих пор не слышал! Послушайте, раз вам так нравится за печкой, то займитесь тогда и запечниками! Гномиками там или домовыми. Хотите изучать их, Суйслепп? Может, так и запишем — гномы и домовые духи.

— Запишите, — неожиданно даже для себя ответил Суйслепп. Профессор вылупился на него, но Суйслепп смело смотрел прямо ему в лицо. Теперь он был в себе уверен. Да, пусть так и запишет: гномы и домовые. Это то, что ему нужно. Достаточно элитарная тема, достаточно духовная, требующая глубокого осмысления. Он представил себе, как будет сидеть возле полуразвалившейся печки в старой крестьянской избе и ждать появления гнома. Это показалось таким приятным делом и единственно правильным. Сверчок стал бы половинчатым решением, все-таки сверчок, несмотря на то, что в старину стрекотал за печкой хуторской семьи, сегодня такое же насекомое в ЭССР, как пчела или комар. А вот гномики и домовые — дело другое, их еще никогда не изучали.

— Но ведь их не существует, — сказал профессор Мянд.

— В этом весь вызов, — серьезно ответил Суйслепп.

Профессор пожал плечами, постучал себя по лбу, но необходимые бумаги заполнил. И с этого момента Суйслепп стал исследователем гномов.

Он знал наперед, что в экономическом плане его жизнь легкой быть не может. Естественно, что ни одно научное учреждение, ни один институт не нуждались в занимающемся гномами ученом. Чтобы не протянуть ноги, днем он перебивался случайными заработками, красил стены, ворочал бочки, а по вечерам, сунув в рюкзак фонарь, отправлялся на поиски гномов и ночь напролет бродил по неосвещенным окраинам и темным паркам. Это стало заметно. Официально его, конечно, не признавали, но среди горожан Суйслепп стал своего рода знаменитостью. Многие припозднившиеся гуляки или просто любители пошататься в сумерках, сталкивались с ним, видели худого и серьезного юношу, сидящим среди ночи в парке на скамейке и напряженно вслушивающимся — не раздастся ли откуда-нибудь легкая поступь гнома? В целом люди относились к Суйслеппу с уважением, в посвящении себя гномам усматривали вызов советской власти, отважный протест против существующих канонов. Ночные прохожие часто зазывали его к себе домой попить чаю, угощали бутербродами и вином, от которого Суйслепп всегда отказывался, объясняя, что гномы не любят запаха спиртного. Зато бутерброды он уплетал с удовольствием.

С учетом всего этого судьба Суйслеппа вовсе не казалась такой уж и тяжкой. Денег, разумеется, не было, но кто в те времена был богатым? Одни карьеристы и подхалимы, вроде того Пеэтера Ааберлинга, он и впрямь стал признанным знатоком соболей и тут же начал делать свой бизнес на пушнине. Все обыватели города носили купленные у Ааберлинга шапки и воротники. Остальные однокурсники перебивались с хлеба на квас. И у Харкметса в те годы не все было ладно, консерваторы громоздили на пути молодого исследователя орлов множество препон, тем более что уже тогда в нем проявились недюженная энергия и пробивная способность. Он прославился тем, что с голыми руками набросился на браконьеров, подстерегающих орла, схлопотал пулю в бедро, но, несмотря на это, препроводил обоих нарушителей в милицию. Власти попытались замять эту историю, поскольку один из браконьеров оказался министерским сынком, но пара отчаянных журналистов сумела пропихнуть скандал в газету, и Харкметс стал общенародным героем. «У меня темнеет в глазах, когда обижают безвинных птиц! Орлы свободные и гордые птицы! Я не допущу, чтобы они вымерли!» — заявил он в интервью, и восторженные люди вычитали в этих словах послание, что эстонский народ не исчезнет с лица земли.

Суйслепп тогда тоже восхищался мужеством своего однокурсника, в то время он еще ни капельки не завидовал Харкметсу. Ведь он и сам упивался своей довольно большой популярностью. В диссидентских кругах у него была очень хорошая репутация. К Суйслеппу прибились даже несколько верных апостолов, они сопровождали его в ночных походах, стоя на почтительном расстоянии от вооруженного фонарем мастера. Его звали побеседовать с альтернативной молодежью, а иной известный духовный лидер совал ему на улице пятерню и изрекал:

— Юноша, я с тобой! Верной дорогой идешь!

Но потом пришли новые времена. Рухнула старая власть, взялись за строительство нового государства. Харкметс побывал в политике, под гул народных масс выступал перед толпой, поднялся до национального героя, а потом в нужный момент успел отскочить прежде, чем все стало покрываться грязью. Из него вышел ученый с международным именем, его книги и документальные фильмы об орлах продавались по всему миру. Пеэтер Ааберлинг в связи с исчезновением российского рынка был вынужден от изучения соболей отказаться, но переключился на норок и по-прежнему жил припеваючи. Иллимар Лаксутая уехал в Африку к зебрам, там женился на негритянке и стал почетным консулом Эстонии. Остальные сокурсники тоже состоялись, и их статьи время от времени появлялись в специализированных журналах. Свой звездный час был даже у Адама Лийва, когда он, перед тем как провалиться в трясину алкоголизма, обнаружил на острове Хийумаа ежа-альбиноса и написал о нем научный труд. И только Суйслепп ничего не добился. Невзирая на все усилия, он так и не встретил ни одною гнома. Апостолы испарились кто куда, а на улице ему уже никто руку не пожимал. О Суйслеппе забыли.

Поначалу Суйслеппа это не трогало, ведь он всегда знал, что его путь не будет усыпан розами, он состоит сплошь из шипов и полон ям — как у любого человека, решившегося плыть против течения. Мечтай он о легкой жизни, он выбрал бы своим объектом исследований косулю, вот тогда мясом был бы пожизненно обеспечен! Он добросовестно продолжал свои вылазки, иногда отправлялся и в более длительные экспедиции в малонаселенные районы Эстонии, обшаривал заброшенные дома и ночами напролет караулил у какого-нибудь ручья в надежде, что гномы придут к нему попить. Но все безуспешно, и постепенно его охватила усталость, подкрались хандра и чувство горечи.

Пришел момент, когда Суйслепп вообще перестал заниматься наукой. Племянник соседа Вярди был врачом, с его помощью Суйслепп добыл себе мизерную пенсию по инвалидности и на нее жил. По утрам варил кашу на воде, съедал ее, садился у окна и смотрел на прыгающих во дворе воробьев, размышляя при этом: «Если б вместо гномов я взял тогда воробьев, то мог бы вместо каши есть омлет!». Время от времени он даже хватался за бумагу и старательно делал пометки, полный решимости стать великим исследователем воробьев, но быстро остывал, плевал на это дело и сжигал бумажки в печке. Затем до вечера безучастно валялся на диване, потом пил чай и ложился спать. Так проходили дни Суйслеппа.

Однако приглашение в гости явно возбудило его. Весь вечер Суйслепп метался взад-вперед по своей тесной комнатушке, иногда словно спотыкался на полушаге, замирал, подняв палец и размахивая им в воздухе, будто кому-то невидимому читал проповедь. В голове Суйслеппа вызревал грандиозный и необычный план.

— Мы же были добрыми друзьями, очень даже близкими друзьями, — бормотал он про себя. — В университетские времена, да, да! Наверняка он будет не против, ни за что не поверю, что не согласится. Более того, это и для него вызов! Даже успешная жизнь превращается в рутину, ясно как божий день. Да это ведь и не навсегда. Вовсе нет, в противном случае и я бы не согласился. Моя жизнь — это моя жизнь, и она дорога мне, хотя… Так что всего на месяц. Да, этого будет достаточно. Или на два, или на три. Короче говоря, на квартал. Это красиво и округло, квартал красивый и круглый. Этого не много и не мало, можно успеть отвлечься и освежиться. Да, именно так я и скажу — освежиться!

Спал Суйслепп тревожно. Утром принялся мыть пол в своей комнате, чего не делал года три.

— С моей стороны будет честно прибраться здесь немного, — бормотал он. — У него там наверняка все сияет. Да, и свежую постель надо застелить. Это элементарное проявление вежливости.

Вечером, когда подошло время, Суйслепп натянул пальто и отправился к Харкметсу. Можно бы поехать и трамваем, но у Суйслеппа не было ни проездного, ни денег на покупку билета.

Да Таллинн-то небольшой, за часок до любого места и пешком добраться можно. Суйслепп позвонил в дверь Харкметса.

— Вот и ты! — обрадовался Харкметс. — Давай, проходи!

Жилье Харкметса оказалось большим и роскошным. Суйслепп кивнул с удовлетворением.

— Красиво, — похвалил он. — Ты здесь один живешь?

— В данный момент один, — вздохнул Харкметс. — Мы с женой полгода как расстались. Знаешь, эта моя кочевая жизнь… Одна неделя в Альпах, другая неделя в Андах… Какая тут может быть семья?

«Тем лучше», — подумал Суйслепп, а вслух сказал:

— Что поделаешь. Я вот тоже один живу.

— Ну, тогда располагайся спокойно, никто не позвонит и не прикажет топать домой, — засмеялся Харкметс. — А давай на кухню! Знаешь, я подумал, что посидим как когда-то! Видишь — водка! А тут банка зеленого горошка! На закуску! Помнишь, как-то раз в общаге мы именно так и сидели! Причем зеленый горошек был дефицитом, его невозможно было достать! Уж и не помню, где мы в тот раз раздобыли? Но это неважно, я наливаю! Примем по первой рюмашке! Прошу, вот ложка для горошка!

Мужчины выпили и закусили. Суйслепп был слегка разочарован. Он лелеял надежду, что у богатого друга сможет поесть от пуза. А тут предлагается зеленый горошек, словно они до сих пор бедные студенты. Что за игра такая! Понятно, он все время оставался нищим, сейчас был даже беднее, чем в университетские годы, но Харкметс-то мог бы выставить на стол что-нибудь получше! Вчера он, во всяком случае, убегал из магазина с двумя большими пузатыми пакетами. Ну и где вся эта жратва? Ладно, ничего страшного. Небось, сам позже и достанет из холодильника. После того, как поделится с другом своим планом, и они ударят по рукам.

Друзья выпили еще, поели горошка, поговорили о том о сем. В основном, говорил, конечно, Харкметс, ведь это он много путешествовал, изучая орлов, объездил весь земной шар и повидал много чего удивительного.

— А ты гномов-то встречал? — спросил Суйслепп.

— Гномов не видел, — ответил Харкметс. — А кое-что столь же диковинное — да. Погоди, потом покажу!

Он вынул из холодильника очередную поллитровку. Суйслепп решил, что теперь самое время ознакомить сокурсника со своей гениальной идеей.

— Знаешь, я вчера подумал, что нам обоим не мешало бы чуток развлечься, освежиться, — начал он.

— Ты совершенно прав! — похвалил Харкметс. — Что мы сегодня и делаем. Двое свободных мужчин, два мушкетера!

— Нет, не в этом смысле. У меня возникла идея, ты ведь наверняка устал от этой постоянной колготни. Скорее всего, тебе бы хотелось для разнообразия попробовать совсем иную жизнь. Думаю, например, три месяца было бы разумным сроком. Можно, конечно, и дольше, если пожелаешь. Я готов.

— Готов к чему? — спросил Харкметс.

— Готов поменяться местами, — объяснил Суйслепп. — Помнишь, как в «Принце и нищем». Мы обменяемся одеждой и какое-то время поживем жизнью друг друга. Сыграем чужие роли, понимаешь? Я три месяца буду Харкметсом, а ты три месяца Суйслеппом. Или даже чуть дольше, решишь сам. Я вместо тебя поезжу по миру и буду изучать орлов — я смогу, еще с универа эта орнитология во мне засела накрепко, а в последнее время я и сам довольно плотно занялся воробьями. А ты попробуешь пожить в моей шкуре. Знаешь, тишина, покой, сможешь углубиться… Заметано? Думаю, обменяемся одеждой уже нынче вечером!

— Погоди, о чем ты? — спросил Харкметс и улыбнулся с виноватым видом, словно извиняясь за то, что не смог с первого раза оценить тонкий юмор собеседника. — Прости, но я не понял, да? Обменяемся одеждой?

— Ну да, как в «Принце и нищем», — повторил Суйслепп. — Марк Твен! Наверняка читал! Ты превратился бы в Суйслеппа, а я в Харкметса. На три месяца. Или на четыре.

— А-а-а, как в «Принце и нищем»! — на сей раз кивнул головой Харкметс. — Марк Твен… Ага, так, значит! — Он рассмеялся. — Это, конечно, отличный план, но ведь мы нисколько не похожи. Послушай, пошли в каминную, я покажу тебе кое-что.

Прихватив бутылку водки, он пошел впереди. Суйслепп последовал за ним. Он чувствовал себя так, словно из него выпустили воздух. Харкметс походя уничтожил его классный план, так автомобиль давит муравья, оказавшегося на дороге, даже не замечая совершаемого убийства. Разумеется — они ведь не похожи! А принц и нищий были как две капли воды! Каким образом он сам-то упустил из виду эту деталь? Черт бы побрал!

Они дошли до каминной комнаты. В камине что-то горело, но не обычные поленья. То была какая-то птица, полыхающая птица, спокойно сидящая за решеткой, словно кролик в клетке, и время от времени что-то клюющая в пепле.

— Это феникс, — сказал Харкметс. — Тебе должно быть интересно, ведь ты изучаешь сверхъестественных существ, гномов. Феникс тоже из тех птиц, о которых говорят, что они вымышлены, что их не существует… Ан видишь, вот она. Понятно, что ничего уникальнее ее и быть не может, во всем мире их живет всего две-три особи. Мне подарили ее в Бирме, в одном монастыре. Смотри, до чего красива! Кстати, она способна обогреть целую комнату. Так что еще и практично, ибо птица эта вечна — когда состарится, сгорит, превратившись в пепел, и тут же восстанет вновь. Выходит, что дров мне больше покупать незачем!

Харкметс засмеялся и похлопал Суйслеппа по плечу.

— Пойду, принесу хлеба, хлебушком мы ведь тоже когда-то водку закусывали, — сказал он. — У меня отличный самодельный хлеб с орехами и сушеными яблоками. Очень вкусный.

Слегка покачиваясь, он вышел из комнаты.

Суйслепп стоял перед камином, уставясь на феникса. Он был зол, так зол, что с удовольствием укусил бы кого-нибудь. Его грандиозный план поменяться местами с богатым однокурсником потерпел фиаско. Жизнь все одно давно была в жопе. Гномов он искал годами, но не нашел. А теперь еще этот феникс! Тоже чудесное сказочное существо, только вот не им, Суйслеппом, найденная птица, а опять же этим Харкметсом! Будто ему орлов мало! Ах, ему подарили феникса! Просто взяли и подарили! Поздравляю, чтоб я так жил! Если бы он, Суйслепп, мог шляться по миру, небось, и ему подарили бы какого-нибудь там гнома, но где ему взять такие деньжищи? У него часто нет средств даже на топливо, колотится по ночам в своей каморке и спит в пальто, а у Харкметса, нате вам, живет в камине феникс и никогда не прогорит.

Все это показалось такой чудовищной несправедливостью и мерзостью, что Суйслеппу впору было кричать от зависти. Он спустил штаны и помочился на феникса. Птица жалобно вскрикнула, от нее поднялось приторно-сладкое испарение.

В это мгновение в дверях возник Харкметс с хлебом в одной руке и острым ножом в другой.

— Ты что творишь, кретин несчастный! — вскричал он жутким голосом и запустил в Суйслеппа хлебом.

Бац! И бабах об пол! И торопливые шаги — топ, топ, топ! И вопль! И ножом — чик! Бр-р! Красные брызги повсюду! Ай-яй-яй! Странно, что кто-то на самом деле так кричит — ай-яй-яй, как в детском стишке! Ай-яй-яй! Еще раз — чик! И бр-р!

И вот ненадолго воцарилась тишина, только — хах, хах, хах — кто-то задыхался. И в камине — хрусть, хрусть, хрусть — потрескивал феникс, словно кто-то можжевельника подкинул в огонь, но это был не можжевельник.