Старые усадьбы

ЗАБЫТЫЕ МОГИЛЫ[266]

Нигде не гибнет столько произведений искусства, как в России. Памятники художественной старины, последние остатки былой красоты исчезают бесследно, и никто не поддержит того, что некогда составляло предмет восхищения современников. В этом отношении судьба наших кладбищ особенно плачевна.

Запущенные, забытые памятники петербургских кладбищ доживают свои последние дни, и если теперь же о них не вспомнят, то через несколько лет все то немногое, что осталось от красивого прошлого нашей жизни, все это будет только одним воспоминанием. Осенние дожди, злые зимние морозы — вместе с нашими вандалами — окончательно изгладят из памяти имена умерших и работы тех немногих русских скульпторов XVIII века, которые еще так мало исследованы. Жутко смотреть на запустение петербургских кладбищ, где похоронено столько замечательных людей, где еще сохранились памятники Козловского, Мартоса, Рашетта и Демут-Малиновского.

Куракины, Строгановы и Урусовы забыли про своих предков; они не хотят поддержать те памятники истории и искусства, которые близки к разрушению или, как памятник Строгановой, работы Козловского, уже наполовину погибли. Академия художеств, которая издает какие-то памятники сербской архитектуры[267], не хочет знать того, что гибнут произведения тех художников, которые когда-то были гордостью той же Академии.

Какой насмешкой кажется надпись на могиле Козловского: «Под камнем сим лежит ревнитель Фидиев, российской боанорот». Памятник над этой могилой, работы Демута, весь покосился, мраморный барельеф выветрился. Как немного при самой маленькой любви к памяти покойного стоило бы поддержать эту гробницу. Памятник Е. С. Куракиной — лучшее произведение Мартоса — осенью и зимой даже не закрывается, и надо думать, и этот памятник погибнет. Еще в худшем виде памятники Строгановой, Завадовского, Державиной и множество других интересных произведений русской скульптуры. Многие памятники в таком ужасном виде, что нет решительно никакой возможности восстановить, ни кому они поставлены, ни кто автор их. Все прошлое нашего искусства сравнительно так близко от нас, что прямо ужасно подумать, что, благодаря полному отсутствию интереса к нему, история его почти совсем не может быть восстановлена.

Но, несмотря на запустение, на некоторых кладбищах Петербурга, а особенно на самом старом из них — Лазаревском, еще сохранились некоторые произведения русских скульпторов. С основания Петербурга[268] здесь хоронили многих замечательных людей, и естественно, что здесь встречается наибольшее количество интересных памятников. Среди мастеров, исполнявших надгробные украшения в виде статуй и барельефов, первое место занимает Иван Петрович Мартос (1752–1835). Произведения этого талантливого и плодовитого скульптора еще так мало исследованы, что надгробные памятники, исполненные им, являются ценным материалом для характеристики этого художника.

На Лазаревском кладбище случайно находится множество его работ. Самым ранним произведением среди них надо считать памятник графу Никите Ивановичу Панину в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. Памятник исполнен из мрамора в виде двух фигур старца и юноши, стоящих подле бюста Панина. Это произведение Мартоса[269] неприятно разнится от других работ его — неуклюжестью фигур, лишенных той грации, которая так характерна во всех работах Мартоса[270]. Другое произведение его — чудесный памятник княгини Елены Степановны Куракиной (1735–1768) — должно занимать выдающееся место среди всех его созданий. Плавная нежность формы, трагическое движение плачущей фигуры над гробом Куракиной и красота силуэта всей скульптурной массы делают из этого памятника одно из лучших произведений русского ваяния XVIII века. Чекалевский[271] так пишет об этом памятнике: «Благочестие в виде женщины, имея при себе кадильницу и облокотившись на медальон, представляющий изображение покойной княгини, оплакивает ее кончину. Сия статуя поставлена на подножии, на котором представлены в барельефе два ее сына, соорудившие эту гробницу в память их матери». Изображение этих двух сыновей «бриллиантового князя», Александра Борисовича и его брата Алексея, представляет их в виде двух героических фигур, высеченных в мраморе. Надпись на гробнице указывает и на время ее исполнения:

«Сей памятник воздвигнут княгине Елене Степановне Куракиной как почтенной, чадолюбивой и добродетельной матери любовью, почтением и благодарностью к ней двух ее сыновей князя Александра Борисовича и князя Алексея Борисовича Куракиных 1792 года». К этому же 1792 году относится и другое замечательное произведение Мартоса — надгробный памятник заводчику А. Ф. Турчанинову, умершему в 1787 году 83 лет[272]. Две бронзовые фигуры поддерживают бюст Турчанинова, стоящий на пьедестале, украшенном барельефами и гербом покойного. Прекрасная непринужденность движений и нежная грация стоящей женской фигуры характерны для Мартоса. Существует указание, что в 1787 году другому талантливому русскому скульптору Прокофьеву был также заказан надгробный памятник только что умершему Турчанинову[273], но надо полагать, что произведение это почему-либо не удовлетворило заказчиков. На том же Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры, недалеко от памятников Куракиной и Турчанинова, находится еще одно красивое произведение Мартоса — бронзовая статуя княгини Елизаветы Ивановны Гагариной (1773–1803), урожденной Балабиной, относящаяся к более позднему периоду деятельности художника[274]. Следует заметить, что работы Мартоса, несмотря на их выдающиеся достоинства — замечательное понимание форм и грации движений, — страдают некоторым классическим однообразием, столь понятным в последователе Кановы и ученике Менгса. «Cet artiste, — писал про Мартоса Реймерс, — dont les talents meritent d'ailleurs tant d'égards, se repete peut-etre quelques fois. II finit jusqu'a l'excés; son ouvrage prend ainsi un air léché et devient froid. Ce parfait poli de ses esquesses fait trop ressembler une production à un ornement de cabinet; cela flatte sans doute de grand nombre, mais ne satisfait pas le connoisseur»[275][276]. Так писал один из современников Мартоса, несколько строго относясь к талантливому скульптору.

Но не один Мартос украшал своими произведениями могилы умерших. Современник его, датский скульптор Dominique Rachette (1744–1809), почти всю свою жизнь проведший в России и переименованный у нас в Якова Ивановича, также оставил образцы своего таланта на одном из петербургских кладбищ. Находящийся в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры памятник канцлеру Безбородко — одна из замечательнейших работ Рашетта. Бронзовый бюст Безбородко стоит на мраморном пьедестале. У подножия его помещены две бронзовые фигуры гениев, один из них освещает светильником надпись, высвеченную под бюстом: «Родился 1744 года 17-го марта скончался 1799 года 6-го марта». Сзади фигуры гения лежит груда книг и виден петух. С другой стороны пьедестала стоит гений и одной рукой закрывает глаза, а другой опирается о колонну. Сзади бюста гений мира держит в левой руке масличную ветвь, а правой указывает на бюст Безбородко. Красивая группа эта была исполнена по рисунку друга Безбородко, известного Н. А. Львова, Рашеттом в 1801 году, и с нее была исполнена Саундерсом гравюра[277]; надпись, находящаяся на гравюре, объясняет аллегорию: «Скромные добродетели: Трудолюбие и Ревность (Lahore et Zelo), составляющие девиз герба светлейшего князя Безбородко, украшают и надгробный его монумент, и когда Трудолюбие светильник жизни представляет уже погасающим, тогда Ревность к службе отечества старается извлечь последнюю каплю елея, дабы возродить благотворное пламя. Между тем тихий гений мира, венчающий образ подвижника, показывает масличную ветвь, которою Великая Екатерина ознаменовала и важность дела и заслуги миротворителя».[278] Памятник был заказан братом канцлера графом Ильей Андреевичем[279], в 1805 году закончен, и исполнение его обошлось в 15 000 рублей[280]. Терещенко в 1837 году так описывает этот памятник: «Гений с левой стороны освещает хартии и указывает на слова „Мир с турками в 1791 году“…» У подножия мавзолея изображен орел с опущенными крыльями и княжеский щит со словами: «Lahore et Zelo». Вокруг памятника еще в 1881 году существовала прекрасная решетка[281], но в настоящее время ни фигуры орла, ни надписи, ни решетки не существует. Быть может, через несколько лет не будет уже и самого памятника. Памятник стоит в темной комнате, весь запылен и заставлен какими-то ящиками. Грустно смотреть на то запустение, в котором теперь это прекрасное произведение Рашетта, и пренебрежение памяти того, на смерть которого была написана Державиным эпитафия:

Произведения другого талантливого скульптора Козловского (1753–1802) также встречаются на кладбище Александро-Невской лавры. Бюст митрополита Гавриила (1791) в Троицком соборе, и особенно интересный барельеф над могилой Мелиссино (1800) в Лазаревской церкви, и группа над могилой Строгановой (1802) на Лазаревском кладбище — все это прекрасные образцы русской скульптуры XVIII века. Могила баронессы Строгановой находится в ужасном виде. Руки и носы прекрасных мраморных фигур отбиты, бронзовые украшения частью уже уничтожены, и все это чудесное произведение Козловского доживает последние дни. Если потомки Строгановой не позаботятся теперь же о сохранении памятника, то через несколько лет от него не останется и следа. Грустно читать трогательную надпись на могиле: «Здесь соединены два любовные праха баронесс Софьи Александровны Строгановой, урожденной княжны Урусовой, супруги гофмаршала действительного камергера и орденов св. Иоанна Иерусалимского Командора барона Александра Сергеевича Строганова, родившейся 20 августа 1779 года, скончавшейся 26 апреля чрез 6 дней по рождении дочери баронессы Веры, последовавшей за матерью 3 мая 1801 года, а сей печальный памятник соорудил на 72 году от своего рождения генерал-майор князь Александр Васильевич Урусов, лишившийся единственной дочери и внука своих на сем месте покоющихся, коих оплакивает с ним и супруга его княгиня Анна Андреевна Урусова». Надпись трудно разобрать, так как весь памятник покрыт плесенью.

Не только памятники работы Козловского, но и могила его самого находится в запустении. На Смоленском кладбище, где лежит тело Козловского, поставлен небольшой красивый памятник, исполненный Демут-Малиновским. В архивах Академии художеств еще сохранились некоторые документы об исполнении Демутом этого надгробного монумента. За 1802 год имеется дело «О сооружении надгробного памятника в уважение оказанных Академии и Отечеству заслуг покойного господина профессора Козловского». Вот это дело: «Императорской Академии художеств в почтенный совет от президента оной действительного тайного советника, сенатора, обер-камергера и кавалера.

Изъявляя признательность мою к достоинствам и дарованиям покойного господина профессора скульптуры Козловского, который изящными многими своими произведениями отличался во все время службы своей при Академии и немалую приносил ей честь, почитаю за нужное во уважение оказанных им Отечеству и Академии заслуг соорудить над гробом его памятник; почему сим Совету предлагаю дать воспитанникам скульптурного и архитектурного классов программу, которую бы изобразили они соответственно способностям и добродетелям своего учителя чувства свои. И как тело его погребено в месте, не имеющем довольной стражи, для уверения, что памятник сей навсегда останется безвреден от руки похитителя, то в рассуждении сего объяснить воспитанникам, что они мысли свои располагали более в изображении чувств душевных, нежели в представлении пышных и великолепных; то есть таким образом, чтоб предметы, качества его изображающие, были не столь огромны и не представляли бы фигур отдельных. Тот, кто лучше исполнит, получит золотую медаль»[283]. Лучше всех других «изражение своих чувств душевных в память к добродетелям своего учителя» исполнил Демут-Малиновский, за что он и был награжден первою золотою медалью[284].

Современник Козловского И. А. Акимов, на двенадцать лет переживший его, писал после его смерти: «Прилежностью и стремительным соревнованием бывшими в одно с ним время художниками достиг он до отличной славы. Он был смел в своих произведениях, и множество работ доказывают отважность его в предприятиях, совершенных им в короткое время. Основание рисунка знал он как скульптор весьма твердо; отчего по профессорской должности во многом был полезен для обучающихся при Академии и не скоро, может быть, заменен будет»[285].

На могиле Козловского памятник украшен с одной стороны аллегорическим изображением гения скульптуры, с другой — барельефным портретом Козловского, единственным дошедшим до нас его изображением[286]. Говоря о Козловском, нельзя не упомянуть о другом скульпторе XVIII века — Гордееве. К сожалению, даже те немногие произведения, которые были им исполнены, не дошли до нас. Так исчез бесследно монумент над могилой фельдмаршала князя А. М. Голицына работы Гордеева, монумент, прежде находившийся в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.[287]

Другому не менее редкому скульптору — Крылову (1786–1846) — приписывается на Лазаревском кладбище памятник графине Прасковье Андреевне Потемкиной.[288] Однако по композиции он скорее напоминает Мартоса и, быть может, исполнен Крыловым по его рисунку. Этот мраморный ионический храм украшен отличными барельефами, изображающими разлуку матери с детьми и христианскую покорность женщины, которая, опираясь на Крест, символ спасения, спокойно предается Вере, изображение которой находится на противоположном ей барельефе. На памятнике находится надпись, начинающаяся словами: «Ты, Боже, еси Воскресение наше и живот. Упокой душу рабы твоея Праскевы, Христе Боже наш». Недурны медальон и аллегорическая фигура из мрамора на памятнике графа С. Н. Ягужинского, по работе несколько напоминающем екатерининского скульптора Федоса Щедрина[289]. Характерен медальон-бюст, исполненный в 1838 году Гальбергом над могилой Е. М. Олениной на Тихвинском кладбище. К сожалению, не все русские лица заказывали себе памятники русским скульпторам, многие предпочитали выписывать их из Италии или же заказывали иностранным мастерам, работавшим в России. Таковы два бронзовых, вызолоченных медальона над могилой И. И. Бецкого — один портрет его, а другой — аллегорическая композиция[290]. Оба они сходны с теми медальонами, которые были выбиты в 1772 году медальером Laeger'ом и поднесены Бецкому Сенатом[291]. Автором этих медальонов, равно как и медальона на могиле И. И. Шувалова, находящейся в той же Благовещенской церкви, — следует признать известного Лебрехта. Иностранным же скульптором I. Camberlin Danves исполнен в 1810 году красивый памятник князю А. М. Белосельскому, изображающий плачущее семейство князя и ангела, уносящего портрет усопшего на небо[292]. На Смоленском кладбище красив памятник Киндяковой, исполненный в Петербурге в 1826 году скульптором Павлом Гаттоцуном. Другим итальянским скульптором Трискорни выполнен бронзовый барельеф на могиле Вальтера Веенинга на Смоленском кладбище. Группа узников и фигура самого Веенинга, которых он посещает в темнице, немного резки и угловаты[293]. На тех же кладбищах находится множество и других барельефов и медальонов, исполненных более второстепенными мастерами.

Но не только произведения известных художников достойны внимания. Среди надгробных памятников старых петербургских кладбищ встречаются красивые произведения талантливых анонимных авторов XVIII и 1-й половины XIX столетий. Саркофаги и храмы с колоннами и нишами, античными вазами, гирляндами цветов и факелами, коленопреклоненные фигуры женщин и детей и другие чудесной красоты архитектурно-орнаментальные монументы. Таковы три прекрасных памятника на могилах купеческого сына Антонова и его родителей Ивана Ивановича и Анны Семеновны, характерный образец русского empire'a[294]. He менее типичны памятник Шемякину и Апайщиковой, последний со стихами:

К более ранней эпохе относится характерный памятник княжны Смарагды Карловны Гики (1733–1818), дочери молдавского господаря, вероятно, сестры той очаровательной маркизы Зои Маруцци, которая была писана Росленом[296]. И. И. Бернулли в своих записках так говорит о княжнах Гиках: «Внимательно осмотрел я (в 1777 году) небольшое общество молодых женщин, появившихся в обыкновенном их одеянии, но прибывших из отдаленной и малоизвестной страны. Иные говорили, что они из Грузии. У них были длинные, невинные лица, чудные черные глаза, белый, отчасти желтоватый цвет лица, черные, совсем гладкие волосы, спереди связанные и через лоб висевшие, голова, покрытая чем-то вроде чепца. Их восточного богатого одеяния не могу я подробно описать»[297]. Одна из княжон Гик значится фрейлиной в придворном календаре 1799 года.[298]

На Лазаревском кладбище красив памятник М. Н. Муравьеву, украшенный барельефами и портретом-медальоном покойного. Под медальоном изображена семья умершего, плачущая о его кончине. Эпитафия на памятнике гласит: «Надгробие сие поставила в достодолжную его память и благодарность к нему супруга его Екатерина[299] с малолетними сыновьями Никитою и Александром[300], с пролитием горьких слез и усердных молитв ко Всевышнему, да успокоит душу преставлявшегося в селениях своих небесных…»

Интересны памятник младенцам Демидовым на Лазаревском кладбище, представляющий коленопреклоненную женскую фигуру над трупом ребенка, два храма и саркофаг Яковлевых на Смоленском кладбище, находящееся на том же кладбище горельефное изображение известного адмирала Грейга и фигура молящегося ангела на могиле девочки Грейг с эпитафией:

Красив памятник из белого мрамора над могилой секунд-майора Измайлова на Лазаревском кладбище. Тут же недалеко могила известного фаворита Екатерины — графа Петра Васильевича Завадовского. Памятник состоит из двух фигур и бюста графа, но это некогда замечательное произведение[302] в настоящее время окончательно изуродовано позднейшей реставрацией, исполненной в 1860 году Татьяной Каблуковой, дочерью Завадовского. «Другу человечества, — говорится в эпитафии, — предводительствовавшему разными делами и приобревшему колену (sic) своему графский титул». Прекрасно исполнен бронзовый медальон — портрет известного конференц-секретаря Академии художеств Петра Чекалевского, автора книги «Рассуждение о свободных художествах»:

Так говорит надпись на его могиле[303].

Памятник графу Петру [304] и его жене очень красиво задуман и исполнен. Второй из них более ранней эпохи — типичный empire, саркофаг с головами сфинксов и прекрасной глубоковыразительной женской фигурой, плачущей над могилой. Характерна надпись на этой могиле: «Госпожи действительной тайной советницы, покоющейся в надежде воскресения мертвых»:

Но не только внешняя красота надмогильных монументов представляет глубокий интерес; имена тех, кто погребены в могилах, и эпитафии на гробницах их — любопытные материалы для исследователей былого. Когда знаешь жизнь тех, кто лежит под этими плитами, — поражаешься тем странным сплетением обстоятельств, которое соединяет и разлучает людей. Как будто здесь собрались после смерти все те, кто когда-то составляли тесный кружок придворного общества. На маленьком пространстве старого Лазаревского кладбища погребена целая эпоха, целый мир отживших идей, почти все придворное общество Елизаветы, Екатерины и Павла. Здесь, над могилами этих людей, стоят памятники, плачущие женщины над урнами, молящиеся дети, вазы, саркофаги, дуб, сломанный грозой, — аллегорическое изображение погибшей молодой жизни. Иногда барельефные портреты погребенных лиц, иногда портреты всей семьи, друзей и близких, оплакивающих покойного. На могиле М. Б. Яковлевой[305] — красивый саркофаг белого мрамора, семь птенцов в опустевшем гнезде и их опечаленный отец оплакивают смерть матери, труп которой лежит тут же:

Эта наивная и трогательная эпитафия как нельзя более характерна для XVIII века.

Так говорится в одном старинном стихотворении.

Еще характернее памятника Яковлевой монумент над могилой А. А. Чичерина (1808), поставленный ему «светующей матерью». Памятник этот изображает птицу Феникса, объятую пламенем.

Многие памятники особенно характерны для тех, кому они поставлены, Так, лицам, известным своею благотворительностью, поставлены монументы облагодетельствованными ими. На Смоленском кладбище над могилой доктора Симпсона (1749–1822) на портике поставленного ему храма виднеется надпись: «От пяти благодарных семейств». «Для добрых, милых душ и смертная коса острее», — говорится в другой эпитафии.

Над могилой воинов расположены каски, кирасы и оружие. На могиле адмирала Ханыкова на Лазаревском кладбище стоит обелиск, украшенный мертвой головой, якорем и трезубцем.

На египетском саркофаге на могиле Чичагова на том же кладбище высечена выдержка из стихов Екатерины:

В Лазаревской церкви над могилой Ганнибала, «арапа Петра Великого», помещена надпись:

Тут же, в Лазаревской церкви, находятся гробницы Шереметевых, и среди них лежит тело фельдмаршала графа Бориса Петровича, а подле него тело обер-камергера графа Николая Петровича: «Вспоминаешь христианское смирение сего вельможи, — пишет Свиньин[308], — коего мы были свидетелями. Пренебрегши предрассудками, первою волею завещал он похоронить себя сколь возможно проще, а деньги, предполагаемые на приличное погребение по званию его и великому богатству, — раздать бедным, коих он был всегда лучшим покровителем и утешителем. Искренние слезы и благословения тысяч, осиротевших его потерею, мешаясь с тихим священным пением, провожали тело его до обители вечного покоя». На некоторых могилах скромные памятники и не дают подозревать, что здесь покоятся некогда знаменитые люди. Такова могила известного начальника Тайной канцелярии Шешковского — «кнутобойного палача», по прозванию современников. «Он умел, — по словам П. А. Радищева, — с необыкновенной ловкостью, приобретенной частыми упражнениями, так искусно ударить палкой в подбородок, что все зубы выскакивали вон». Шешковским были произведены розыски по делам Радищева и Новикова. На могиле Шешковского скромно написано: «Служил отечеству 56 лет». Иногда, рассматривая могилы, видишь, что рядом похоронены те, кто всю жизнь ненавидели друг друга: так лежат на Лазаревском кладбище писатели Лукин и Фонвизин. Иногда те, кто всю жизнь любили друг друга, разлучены после смерти. Целые страницы семейных хроник XVIII века проходят перед нами. Фаворитки Потемкина сестры Энгельгардт похоронены в разных церквах Александро-Невской лавры. «Ангел во плоти», графиня Скавронская, похоронена в церкви Св. Духа, ее сестра, княгиня Юсупова, — в Благовещенской церкви. Третья сестра Энгельгардт, в замужестве графиня Самойлова, почти столь же, как и «ангел во плоти», пользовавшаяся влиянием на «великолепного князя Тавриды», также лежит в церкви св. Духа. Она похоронена рядом со своим мужем — с тем, с кем при жизни она вечно ссорилась. Граф Ростопчин в 1796 году писал об этом Воронцову:

«La femme du comte S… vient d'accoucher d'un fils que Ton prétend etre venu avant terme. Le procureur general n'y trouve pas son compte, car il ne vit pas avec sa femme, qui malgre cela donne des preuves de fécondite».[309]

Апраксины и многие их родственники похоронены на Лазаревском кладбище. Над могилой фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина находится красивый мраморный барельеф с плачущей женской фигурой. Чудесный памятник Мартоса над могилой дочери Апраксина, княгини Елены Степановны Куракиной, находится подле. Куракина, знаменитая красавица своего времени, пользовалась расположением императрицы Екатерины. Не по увлечению, а по расчету Куракина была в близких отношениях с графом И. И. Шуваловым, что не мешало ей одновременно увлекаться адъютантом графа — Григорием Орловым. В то же время она старалась привлечь внимание Петра III, что ей также удалось довольно скоро. «Бесстыдство ее было так велико, — пишет князь М. И. Щербатов, — что когда Л. А. Нарышкин ее отвозил домой рано поутру и хотел для сохранения чести ее закрывши гардины ехать, она, напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что была у Государя». В ходившем по рукам сатирическом каталоге Куракиной приписывали «mille et une faveurs»[310][311]. Над могилой Куракиной высечена надпись: «Быв любимою, почтенною от всех, кто только ее знал, провела краткий век свой с любовью ближнего, с усердием и примерным исполнением всех ее должностей. Проходящий, помолись о спасении души ее». Внук Апраксина, племянник княгини Е. С. Куракиной, мистик и масон П. А. Талызин (1767–1801) также погребен на Лазаревском кладбище. Над могилой его поставлен красивый античный храм, украшенный сверху лежащей женской фигурой. Талызин, как говорят, покончил жизнь самоубийством через два месяца после кончины императора Павла I, угрызаемый совестью. Он вместе с Паленом и Паниным был в заговоре на жизнь государя. На могиле Талызина виднеется надпись: «Любезному, нежному и верному брату и другу, в вере непоколебимому, в счастии и в несчастии равному, в честности отличному и в дружбе неизменному». Бывший в день смерти Павла командующим внутренним караулом соучастник Талызина, Сергей Никифорович Марин (1776–1813), также похоронен недалеко от него. Сестра Марина, княгиня Мещерская, поставила на его могиле памятник, изображающий в барельефе княгиню, плачущую у бюста ее покойного брата. На памятнике надпись:

Граф Н. И. Панин и невеста его графиня А. П. Шереметева похоронены отдельно. Панин лежит в церкви Благовещения, и над могилой его стоит пышный памятник, исполненный Мартосом. Графиня Анна Петровна Шереметева похоронена на Лазаревском кладбище.

Прелестная, хотя и не красивая Шереметева умерла совсем молодой от оспы. «Жалость тебе напишу, — писала графиня Румянцева мужу, — Анна Петровна Шереметева умерла от оспы, так сильная воспа была. Микита Иваныч был во всю болезнь невестину в Петербурге, жил у брата и через третьи руки имел известие, что происходило с невестою»[312]. «Вместо брачного чертога, — написано на ее могиле, — тело ее предано недрам земли, а непорочная ее душа возвратилась к непорочному своему источнику, в живот вечный, к вечному и живому Богу». Что же касается до графа Панина, то он до конца жизни остался холостым, много увлекаясь женщинами, так как был, по выражению митрополита Платона, «к гуляниям склонен». Камер-фрейлина императрицы Екатерины графиня А. С. Протасова похоронена в церкви св. Духа. Умершая в глубокой старости, Протасова так и не вышла замуж, хотя Императрица неоднократно хотела устроить брак Протасовой с графом Аркадием Морковым. Этому однако препятствовала некрасивая наружность Протасовой, о которой один из современников ее пишет: «Mademoiselle Protassoff etait d'une laideur repous-sante, grosse, noire, ayant considerablement de barbe et une prestance tres ridicule par ses grands airs»[313][314]. He отличавшийся красотой граф Морков отказался от этого брака, сказав: «Она дурна, я дурень, что же мы с нею будем только безобразить род людской»[315]. Морков так и умер холостым, но от французской актрисы Гюс имел дочь Варвару, бывшую за князем Голицыным и получившую титул и состояние отца. Дочь воздвигла над могилой отца прекрасный бронзовый саркофаг, украшенный отличными кариатидами и орнаментами. На саркофаге находятся стихи: