Старый патагонский экспресс

Предисловие

Многие считают, что описание путешествий сродни роману, потому что обязательно содержит элементы выдумки, порожденной воображением автора, и представляет собой этакое странное произведение: наполовину документальное, наполовину художественное. И вот стоит эта несуразная химера и нетерпеливо фыркает и бьет копытом в ожидании, когда мы дадим ей подходящее имя. Без сомнения, можно найти немало книг, полностью соответствующих этому описанию: в них любой малозначительный эпизод может быть раздут до размеров одиссеи или даже эпоса. Это происходит в тех случаях, когда вам хочется написать роман, но у вас нет ни достойной темы, ни персонажей, ни даже пейзажей. И тогда вы отправляетесь в путешествие — не более чем на пару месяцев, чтобы не получилось ни слишком дорого, ни чересчур опасно, — и описываете его так, как вам заблагорассудится, постаравшись придать побольше драматизма и значительности собственной персоне как главному герою этого… Чего? Похода за книгой, только уж слишком облегченного для того, чтобы превратиться в настоящий «квест»[1].

Сразу хочу сказать, что это совершенно не мой стиль. И когда мне в руки попадает такая книга, первые же признаки фальши, выдумки и приукрашивания отбивают у меня всякую охоту к дальнейшему чтению. Самовосхваление практически неизбежно в любом описании путешествия, ведь подавляющее большинство путешественников, даже если они отправляются всего лишь на прогулку до магазина, кажутся себе одинокими и героическими первопроходцами. И вот что самое странное: настоящие герои почти никогда не снисходят до описания своих приключений.

Несколько лет назад мне в руки попала книга с подробным описанием странствий одного молодого человека по материковой Франции: «неповторимое чтение для франкофилов, франкофобов, гурманов, обжор и всех тех, кто просто интересуется современными путешествиями по современной стране галлов». По нему выходило, будто давно освоенная, уютная, цивилизованная и исхоженная вдоль и поперек Франция — какая-то terra incognita. Безусловно, такие книги тоже пользуются спросом — особенно у тех, кто решает, где бы провести свой отпуск, — но я скорее предпочел бы почитать о приключениях в менее обжитых местах.

Итак, я мечтал о приключениях, когда планировал поездку, которая стала «Старым патагонским экспрессом». Я хотел перешагнуть порог своего дома в городе Медфорд, штат Массачусетс, и отправиться на юг, до самой Патагонии, ни разу не оторвавшись от земли. Я хотел попасть со своей привычной и уютной Родины в дальние и дикие — как мне тогда казалось — места на самом юге Южной Америки. Я хотел связать вместе знакомое и незнакомое и при этом не покидать пределов Западного полушария. Это должно было быть не кругосветное путешествие, описанное мной в «Большом железнодорожном базаре», а скорее линейное продвижение по маршруту Отсюда до Куда-то Там.

Это всегда меня тревожило: как порой не оправдываются ожидания от такой книги. Я сказал об этом в начале «Старого патагонского экспресса»: «Путешествие — это способ исчезнуть, одинокая линия от точки на карте к полному забвению». Когда-то в своей первой книге я просто описал свой путь на Восток. В следующей я, как мне кажется, уже вполне сознательно попытался экспериментировать с пространством и временем. Моей целью было сесть на самый обычный поезд и все время двигаться, меняя один состав на другой, до самого конца маршрута — так я и оказался на маленькой аргентинской станции «Эскуэль», где-то в самом сердце Патагонии.

Описание этого путешествия существенно отличается от моих первых книг. В первую очередь я постарался освоить язык той местности, по которой проезжал. Мне до сих пор кажется, что первые книги получились какими-то рваными из-за моей неспособности говорить на хинду, японском, фарси, урду и малайском языках. А ведь это вполне выполнимая задача: передать колорит местной речи. И я решил исправить эту свою небрежность. Я прослушал множество пленок с записью испанской речи. Я хотел понимать, что будет твориться вокруг меня. Одной из главных особенностей таких книг является то, что в центре повествования обычно стоит личность самого автора. Мне же хотелось разорвать этот порочный эгоистический круг и попытаться понять те места, через которые я проезжаю. Я плохо разбирался в государственном устройстве этих стран и практически ничего не знал о географии. Моей целью было дать как можно более реалистичную характеристику каждого места, чтобы мои читатели могли получить достаточно четкое представление о том же Сальвадоре, или о Коста-Рике, или о Перу вместо сумбурного и бессмысленного бреда об отсталых банановых республиках.

Я ни в коей мере не собирался превращать свою книгу в роман. Планируя эту поездку, я как раз заканчивал работу над романом «Дворец картин», где выдуманный персонаж Грэхэм Грин говорит: «Кем же надо быть, чтобы назвать путешествие одним из самых мрачных развлечений?» Это было летом 1977 года. Шесть месяцев спустя, морозным февральским утром, я покинул свой старый дом в Медфорде и сел на поезд до Бостона, потом на другой поезд, от Бостона до Чикаго, и так дальше. Небо было практически черного оттенка: на нем громоздились тучи, готовые разразиться бурей, какой еще никто не помнил на северо-востоке нашей страны. А я прочел об этой снежной буре уже в душной парно́́й Мексике. Как же легко мне удалось туда добраться! И я продолжал свой путь на юг на все более допотопных железнодорожных составах.

Будучи автором нескольких книг о путешествиях и хорошо разбираясь в собственных сильных и слабых местах, я уже имел общее представление о том, как должно выглядеть мое повествование. Более всего я стремился встретить необычных людей и вдохнуть жизнь в их образы в своей книге. Я представлял себе книгу как серию портретов, пейзажей и лиц. Меня всегда волновало визуальное восприятие моих читателей, и я недаром посвятил свой «Дворец картин» судьбе женщины-фотографа: бо́льшая часть ее высказываний о фотографии соответствует моим мыслям по поводу литературы. Я собирался наполнить свою книгу о Патагонии живыми голосами и лицами людей в их родной среде.

Мне везло на встречи с необычными людьми. Как раз в этот период события вокруг Панамского канала не сходили со страниц новостных изданий: президент Картер собрал конференцию, посвященную возвращению канала правительству Панамы. «Зонцы»[2] (по-моему, очень подходящее прозвище для этих личностей) были в ярости, в один голос обвиняя президента в предательстве. Я постарался найти более вменяемого человека для обсуждения этой проблемы и ряда других — мистера Рейсса, хозяина похоронного бюро в Горгасе. И еще многих: женщину, приехавшую в Веракрус за своим любовником, мистера Торнберри из Коста-Рики, ирландского священника, содержащего семейную церковь в Эквадоре, Хорхе Луиса Борхеса из Буэнос-Айреса. (Борхес тогда рассказал мне, что работает над историей жизни человека по имени Торп. Позднее я нашел этого персонажа в его рассказе «Память Шекспира».) Я старался запечатлеть портреты городов и деревень. Пожалуй, это можно заметить в книге: «Город Гватемала — чрезвычайно горизонтальное место, как будто этот город опрокинули на спину». Я всматривался, вслушивался и даже внюхивался и записывал все свои впечатления.

Мой друг Брюс Чэтвин признался, что сам отправился в поездку, чтобы написать «В Патагонии», после того, как прочел «Большой железнодорожный базар». Мне всегда было интересно, как он попал в Патагонию, — слишком необычное для него место. Он написал о том, как был в Патагонии, а я хотел описать, как добирался туда. Именно это было моей целью. Я понимал, что, добравшись до Патагонии, просто осмотрюсь и отправлюсь назад, домой. Для меня гораздо важнее было зафиксировать именно сам путь на этот край земли.

Как профессиональный писатель я не мог не воспользоваться богатейшими возможностями, которые открывало мне путешествие: встречи с неповторимыми персонажами и завораживающие пейзажи за окном. Я понимал, что все это непременно должно войти в мою книгу. А уж если они окажутся на этих страницах, то мне не останется ничего другого, как придать им художественную форму.

Самое сильное мое впечатление: дикие непроходимые джунгли, причем на удивление близко от Штатов. Моя кожа еще не забыла ледяного дыхания зимы в Новой Англии — и вот пожалуйста, всего через пару коротких недель я оказался в совершенно заброшенных местах, напоминающих первозданные райские кущи: ни дорог, ни заводов, ни домов, ни даже странствующих миссионеров! Человек может приехать сюда и начать все сначала: построить свой собственный город, создать свой собственный мир. Сильнее всего это ощущение было в Коста-Рике, о которой я написал:

Я представил, как эти же волны набегают на берега Соединенных Штатов, и вспомнил тех миссионеров и проповедников, которых встречал в пути. Запомнился монах-расстрига из Эквадора: духовный изгнанник, ведущий тайную жизнь далеко от дома. Я поклялся себе, что буду правдив в своей книге и непременно внесу в нее все и всех, кто покажется мне интересным. И однажды описав этого священника, я уже не мог снова использовать его образ для художественной прозы. Но в то же время мне было очевидно, что, как только я закончу эту книгу, меня одолеет желание начать роман о судьбах, заброшенных волнами на Москитовый берег, как обломки кораблей.

Итак, я добрался до Патагонии, а потом вернулся домой и написал книгу. Я сожалел о том, что так и не попал в Никарагуа — меня отговорили от посещения этой страны из-за бушевавшей там гражданской войны. Однако мне до сих пор обидно, что пришлось все же добираться самолетом от Панамы до Барранкильи и от Гуаякиля до Лимы. Я терпеть не могу самолеты и всякий раз, оказавшись на борту, с трудом переношу замкнутое пространство и охлажденный кондиционерами воздух — непременные атрибуты любого авиаперелета. А кроме того, меня раздражает чувство, что я упускаю самое важное и интересное, пролетая над страной. Воздушное путешествие слишком легко перемещает нас из одного места в другое и в то же время внушает подспудный страх и тревогу. Больше всего оно напоминает мне визит к дантисту: даже кресло в самолете напоминает кресло в кабинете дантиста! Передвижение по земле намного медленнее и сопряжено со многими трудностями, но, по крайней мере, эти трудности вполне человеческие и даже приносят удовольствие, когда их преодолеешь.

Возможно, «Старый патагонский экспресс» может показаться кому-то слишком мрачной книгой, но это исключительно из-за моего знания испанского. Признаюсь, мне гораздо легче было сохранять отвлеченный легкомысленный тон, когда я писал «Большой железнодорожный базар». Тогда мне было невдомек, о чем говорят люди вокруг меня на японском или на хинди. Но когда ты говоришь с людьми на их родном языке и вникаешь в их неповторимые обороты речи, вплоть до откровенного выражения гнева, или обороты, выдающие отчаяние и безнадежность, это подчас ошеломляет. Схожие ощущения я испытал восемью годами ранее, когда путешествовал по Китаю и мог услышать и страх, и тревогу в китайских фразах.

Эта книга, как и книги, написанные мной прежде, не должна была превратиться в суровое назидательное или пугающее чтение. Я всегда старался, чтобы мои книги приносили удовольствие и радость. Чтобы во время чтения вы вместе со мной смогли увидеть новые лица, услышать незнакомые голоса, почувствовать ароматы дальних стран. Конечно, некоторые из описанных мной картин могут причинить боль, но никогда они не лишают надежды. Отчаяние с его равнодушием и безразличными слепыми глазами подобно старому продавленному креслу, с которого трудно встать. Я глубоко убежден, что любой путешественник по своей натуре является неисправимым оптимистом, а иначе зачем вообще было сниматься с места? И книги о путешествиях должны отражать этот самый оптимизм.

Закончив работу над «Старым патагонским экспрессом», я тут же перешел к наброскам следующего романа «Москитовый берег». Прежде чем сесть за роман вплотную, я вернулся в Центральную Америку и побывал в самых глухих уголках Гондураса. Я вел путевой дневник, но намеренно избегал использования этих заметок как основу для статей или рассказов. Я приберегал их для Москитии, дикой страны из моего романа. Ведь я собирался писать художественное произведение, а не приукрашенные путевые заметки.

Пол Теру, 2008