Статус-Кво

Глава 14

В тот день мой телефон молчал. Я понимала, что больше так продолжаться не может, что у меня крыша съедет. Ромку перекосило от моего предложения поговорить вчетвером. Он по-змеиному улыбнулся и начал мне объяснять, почему именно идея плохая. После трех его предложений все внутри связалось в тугой ком, и я достигла предела. Затрясло, я встав с постели на неверных ногах куда-то пошла. Он перехватил у выхода из спальни, заглянул в глаза и почему-то побледнел. Помрачнел и сказал, что согласен.

Я трусливо сообщила Киру в смс, что нужно встретиться завтра вечером. Он ответил кратким «ок» и меня опять затрясло. Однако, встретились мы гораздо раньше.

Ночью, во втором часу, у Лисовского зазвонил телефон.

Я успела заметить на экране «Кирилл Ракитин» и у меня ошиблось сердце. Ромка мягко отстранил меня и, взяв трубку, ушел в кухню. Я на цыпочках пошла следом и с тревожно колотящимся сердцем застыла у плотно прикрытой двери:

— …Это я знаю, сразу к основному давай… Е-е-ебаный рот… — в напряженно тянущемся мате Лисовского при разговоре с моим братом слышать шок было непривычно и пугающе. — Куда? Это на Суханова которая? А по поводу водилы что? Есть адвокат нормальный, могу заслать сейчас. Да. С этим я тоже решу, не напрягайся. — Тут я вообще обомлела, почувствовала, как ускорилось сердцебиение и похолодели пальцы. — Ладно, да, сейчас… Ага, конечно, ты совсем меня дебилом считаешь? Все, не кипишуй. Скоро будем.

Я торопливо побежала в спальню. Ромка вихрем ворвался следом и сразу начал одеваться, велев сделать мне тоже самое и разговаривая с кем-то по телефону и называя адрес почему-то торгового центра.

Из квартиры выходили почти бегом. Меня не оставляло предчувствие, что случилось что-то ужасное. Когда сели в машину и он выехал с парковки, я трусливо попросила рассказать, что случилось. Попросила, а сама испугалась. И испугалось еще больше, потому что он не ответил.

Ромка гнал машину по пустому шоссе в сторону центра и молчал. Меня начало мелко потряхивать, потому что уже не осталось никаких сомнений, что что-то случилось.

Он молчал до момента, когда свернул на парковку торгового центра, где ожидал черный Прадо, и еще несколько машин, которые стояли прямо за джипом. Там, рядом с автомобилями стояла группа мужчин, обернувшаяся на подъезжающий Мерин Лисовского. Я думаю, Ромка намеренно остановился отдаленно на абсолютно пустой парковке, и, рявкнув, чтобы я сидела в машине направился к компании. Я приоткрыла окно, но ни черта не услышала, когда Лисовский подошел к ним, поздоровался и стал о чем-то говорить. Они стояли минут двадцать, потом Ромка пошел обратно к машине, и те люди тоже стали разъезжаться. И разбежаться очень быстро. Торопливо, я бы сказала.

Я смотрела на ровный профиль Лисовского уже не скрывая страха. Потому что телефон Кирилла был отключен. А Ромка молчал.

Мы быстро ехали через центр, когда он, не переводя взгляда от дороги, протянул руку и вслепую сжал мою кисть. На мгновение прикрыл глаза и негромко заговорил:

— Донковцева выпустили. — Я сначала не поняла о ком он, а когда поняла, почувствовала, как внутри все оборвалось. — Два часа назад твой отец заходил домой, где Донковцев его уже ждал. Нанес ему три ножевых. Водитель твоего отца что-то забыл, то ли отдать, то ли сказать, зашел в дом вовремя. Донковцев не выжил, водителю спишем как самооборону. Люди, с которым сейчас виделся займутся этим. Твоего отца в первую горбольницу отвезли. Состояние тяжелое, еще оперируют. Кирилл там, поднимает на уши лучших спецов города. Сейчас сменят операционную бригаду, точнее, должны были уже сменить.

Шок. Состояние спутанности сознания. Не осозновала себя и происходящее. Вообще. Меня швырнуло в ночь, произошедшую пятнадцать лет назад. В ад, который начал Донковцев. Предъявивший счет папе за пятнадцать лет строго режима. Ромка сжал до боли мои пальцы, это вроде бы прострелило, но ощущения канули в ураганном смерче полного смятения. Ужаса. Кошмара.

Не поняла момента, когда он сунул мне бутылку с ромом и не прекращая гнать машину фактически насильно подпихну ее к лицу, заставив расплескать жидкость по одежде и шее с подбородком. Первые глотки как вода, вообще ни вкуса, ни запаха, ничего. Внутри ураган, рушащий сознания абсолютным кошмаром. Ревущим, заставляющим скулить и дрожать давящееся алкоголем тело. А дальше… моменты из памяти выпали.

Фактически вытащил из машины, прижал к себе рывком, заставив больно удариться лицом о свое плечо:

— Ксень, нужно быть сильной. Сейчас. Сейчас нужно быть сильной, мы все переживем, поняла меня?.. Я рядом. Я всегда буду с тобой рядом. Вдохни глубоко, до предела. — Я сцепила стучащие зубы слабо осознавая смысл слов, пытаясь не дать прорваться ревущей внутри истерике и просто животному, непередаваемому ужасу. — Вдохни. Давай.

Втягивала морозный воздух, расправляющий легкие, дерущий горло.

Снова краткие моменты, затерявшиеся в алых всполохах неописуемого, терзавшего внутренности кошмара. И разревелась. Увидев брата.

Сидящего в каком-то кабинете на диване, поставив локти на колени и стиснув руками опущенную вниз голову.

Он поднял на меня горящий взгляд, кожа лица абсолютно белая, губы бескровны. Протянул руку, и я на заплетающихся ногах почти побежала к нему. Почти добежала, споткнулась. Подхватил, вжал в себя и вместе со мной рухнул на диван.

— Папа?.. — сорвалось с губ придушенно, с животным страхом. — Донковцев… папа…

— Все… стабильно пока. Тихо, Ксю… — дрожащим голосом зашептал он, кое-как усаживая обезумевшую меня рядом с собой. — Крови много потерял, кишечник задет… какой-то перев… перетор… перетонит. Оперируют. Прогнозов пока не дают. Сказали стабильно.

Стабильно пиздец, видимо.

Кир сжимал меня изо всех сил, только бьющую по мне истерику это никак не успокаивало. Брат был более уравновешен и сдержан, пока нас обоих с неописувемой силой душил шлейф двадцать шестого февраля две тысячи третьего. Рядом стоял Ромка. Не вмешивался. Это не его апокалипсис, а наш, и здесь Лисовский был лишним. Я пропустила момент, когда он вышел. Позже поняла почему — мои неконтролируемы слезы и всхлипы, а коснуться он не мог, потому что мне нужен был только Кир, мелко вздрагивающий и прижимающийся губами к моему виску, когда его тоже накрывало животной ненавистью и невыразимым страхом. Мы пожинали плоды двадцать шестого февраля две тысячи третьего. Мы за них платили. И сейчас нас трогать было нельзя.

Смутно все дальше. Алкоголь, напряженная тишина, сигаретный дым. Ромкины пальцы на моем колене и сам он сидящий рядом, пока Кир стоял у окна, уперевшись в подоконник ладонями и опустив голову.

Потом, спустя пару часов слова доктора — стабильно. Стабильно пиздец. Резекция части кишечника. Прогноз пока сомнительный. Переведен в реанимацию. Состояние тяжелое. Без сознания.

Дошли слова не сразу. Взгляд цепанул дрогнувшие губы Кира и я инстинктивно вжалась, втиснулась в Лисовского. Ромка попросил какой-нибудь препарат для меня. Понимал, что я не справляюсь с тем, что жрало изнутри. Я сопротивлялась вяло и недолго, когда он фактически впихнул в меня таблетки. А потом коснулся большим пальцем уголка губ и в глубине серых глаз под налетом просьбы сверкнула ярко и кратко боль. Почти разорвавшая оставшуюся во мне меня.

Дорога, мертвая тишина в салоне Ромкиной машины. Легкая поземка по пустынному шоссе. Моя квартира. Кухня.

Ромка с Киром пили за столом. Почти молча. Говорили мало и кратко. Но без всякого подобия агрессии. Кир сейчас не мог ему ответить, а Лисовский в такой момент никогда не ударил бы по нему. Сейчас и по нему он никогда не ударил бы. Я это знала, на себе испытала.

Наверное, ради вот этого хрупкого подобия перемирия, когда воздух между ними напитывался напряжением из-за совершенно другого вопроса, я бы отдала очень многое. Если бы не знала цену.

Вспомнились слова папы, сказанные тогда, в машине. «Если бы я знал цену…» И сидя тут же в кухне, на диване, под пледом с кружкой кофе я поняла, поняла, сука, истинную глубину и боль этих слов.

Если бы я знала стоимость вот этого ровного друг другу отношения между Киром и Ромкой, я бы предпочла чтобы они и дальше друг друга ненавидели, а самой висеть между ними и принимать на себя удар. Принимала бы каждый их ебучий убийственный удар с большим удовольствием и охотой. Потому что платить такую цену вот за эту протянутую пачку сигарет Кира Ромке и его благодарственный кивок, я не готова была. Никогда в жизни не готова и готова к этому не буду.

Меня долбило и выколачивала бьющая на краю сознания мысль — что, если папа…

Что?

Если?

Папа?..

Мысль билась все ближе, подбиралась ко мне, к тому что было внутри почему-то апатичного тело. Мысль уже раззявила зубастую пасть, но… мир терял четкость Меня медленно, но верно погружало в апатию и сон. Сопротивляться наконец достигшему пику действиям медикаментам не было ни сил, ни желания. Почти сморило, когда на меня дохнуло слабым ароматом парфюма Лисовского и он поднял меня на руки, унося из кухне, где, наверняка, после этого, начались совершенно другие разговоры.

Ромка растолкал меня утром с трудом. Я открыла глаза, приподняла чугунную голову и поняла весь ужас. Бывает ощущение облегчения, когда тебя мучает ночной кошмар, ты просыпаешься и понимаешь что, слава богу, это всего лишь сон. Здесь было обратное. Я будто бы проснулась и очутилась в кошмаре.

Кир, подтолкнувший ко мне кружку с кофе, когда я вышла из ванной, негромко ответил что у папы пока без изменений. Сказал, что в двенадцать у него еще одна операция, и пока нас к нему не пустят.

Я, сидя за столом, стиснула лицо руками, уговаривая себя сохранить тень разума. Лисовский сказал, чтобы сидела дома, что сам займется «Тримексом» сегодня. Но я понимала, что если не отвлекусь, если не займу себя чем-нибудь, у меня уедет крыша. Кирилл брякнул, что нужно к полицейским и тут же оборвал себя, под убитый вздох Лисовского, сказавшего, что он тупица. Хотела спросить, что он имел в виду, Лисовский, заморозив взглядом Кира, повторил, что брат у меня тупица, я скудоумная, и мы должны оставить решать этот вопрос ему, взрослому дядьке.

Не знаю почему, но я хрипло рассмеялась. Истерика, наверное.

Я отчетливо помню этот момент — когда решила, что нужно отвлечься и настояла, что поеду на работу. Момент обратного отсчета. Адового пиздеца, который морально меня подкосил гораздо сильнее, чем тот вечер, двадцать шестого февраля две тысячи третьего. Я ошибочно полагала, что я на пределе, что я снова в аду. Позже оказалось, что я мало что знала о выражении «гореть в аду». Но это случилось гораздо позже.

Рабочий день в «Тримексе» не задался с самого утра, я вообще ничего не понимала, что именно от меня хотят и чего ждут. Когда напряжение достигло предела и я собиралась на часок уйти перед совещанием, чтобы посидеть в машине в тишине и покое мне сообщили что на входе антимонопольная служба.

Я выронила бокал с кофе и почти не ощутила боли, когда горячие капли окатили мои ноги. Тимур Сергеевич, тершийся рядом со стопками документов, мгновенно набрал Лисовскому и открыв дверь моего кабинета рявкнул чтобы все мчались и задерживали как могли.

Я упала за свой рабочий стол как раз в тот момент, когда в кабинет ворвалась главбух, начальник экономического и юридического отделов, ринувшиееся к моему компьетеру. Чуть погодя примчался начальник службы безопасности.

Как дурной сон. Замедленная съемка, и голоса, что-то вещающего как сквозь толщу воды. Рядом с моим креслом стоял Тимур Сергеевич все еще разговаривающий с Лисовским. Отобрала телефон у секретаря, тут же куда-то убежавшего, и рыкнула очень глупую вещь:

— Это ты сделал?!

— Ты ебанулась совсем?! — Ромка так же зло рыкнул мне в ответ. — Сиди смирно, дуру изображай, я уже еду!

Они все же вошли, три сотрудника антимонопольной и трое понятых. Дали прочитать приказ, с которым я ознакамливалась нарочито медленно. Хотя и не нарочито. После того, как я поняла, почему именно организована проверка у меня ноги едва не подкосились.

Изображать дуру было легко, я из-за смятения действительно мало понимала, что мне говорят. Люди Лисовского держали ответ за меня. Ромка заявился, когда уже копировали информацию с компьютеров и шарились по документации. Я напряженно смотрела на него, негромко переговаривающегося с одним из ФАС, пока его люди, пришедшие вместе с ним, контролировали процесс. Тянущийся три часа. И мне не нравилось выражение лица Лисовского, когда снимали копии документов бухгалтерии. Именно те документы, что относились к тендеру. Который на сегодняшний момент был почти полностью разобран и попилен. Почти.

Мне выдали бумагу с перечнем документов, которые я обязана предоставить в течение десяти рабочих дней и удалились. Ромка сидел на краю стола главного бухгалтера и мрачно отдавал инструктажи и приказы окружившей его стае, пока я тупо подпирала стену плечом, прикрыв глаза и пытаясь себя уверить, что все происходящее реально, и так и пытающаяся прорваться улыбка совершенно не уместна.

Потом Ромка дал приказ немедленно выполнять все, что он сказал и махнул рукой мне, направляясь в мой кабинет и одновременно звоня по телефону моему брату.

Кир приехал минут через двадцать. И начался какой-то пиздец. С каждым разом я открываю все новую грань у этого слова. Казалось бы, вот оно дно. Но нет, я его пробиваю… Бесконечность не предел, сука.

Сидя в на диване в своем кабинете я одна совершенно не понимала происходящее. Они безостановочно кому-то звонили, с кем-то переписывались, что-то говорили периодически прибегающему с вопросами и бумагами сотрудникам. Я, сидя на диване рядом с Ромкой, одновременно читающим тучу документов и разговаривающим по телефону, смотрела на Кира, роящегося в компьютере и тоже не отнимающего от уха трубки. Я вообще не одупляла, что происходит и что делать. И мне почему-то было смешно. Впрочем, колокольцики рациональности в голове еще били и подсказывали, что у меня сдают нервы. Что я просто тупо не выдерживаю пока мой брат и Лисовский разгребают то, в чем я вообще ничего, как оказалось не понимаю.

Через час суета более-менее улеглась.

Лисовский тихо выматерился сквозь зубы, перечитывая в сотый раз приказ о проведении проверки. Поднял взгляд на моего брата, что-то быстро пишущего в планере и глядящего на отчеты с бухгалтерии:

— Это не местные и с ними нам не договориться. Это во-первых. Во-вторых, органы затребовали проверку. Пробить, кто именно задал инициативу, вообще не могут. Первый раз такое. Чуешь, чем пахнет, Кирилл Егорович?

— Горелым. — Кирилл метнул на похолодевшую меня быстрый взгляд и снова начал рыться в документах. — Те документы, что они запросили, ты видел список?

— Видел. Три открытых аукциона в электронной форме на общую сумму более трех миллиардов, которые прошли в условиях сговора участников. — Не поднимая глаз от телефона, отозвался Ромка. — Вот в этом и весь цимес. В списке. В ебучем списке.

— Ты ликвидировал те фирмы-участники?

— Не все. — Ромка напряженно нахмурился, безостановочно роясь сразу и в телефоне и в планшете. — Хотя толку от этого мало, руководители там номинальные, их раскусят на раз-два, плюсом то, что люди связаны с «Тримексом» и это окончательное доказательство картельного сговора. Плохо дело, очень плохо. Надо было тебя в гендиры пихать, я бы тебя просто сожрал за недельку и дело с концом. Потом бы опять с отцом твоим бодались и всем бы было радостно и весело дальше. — Снова углубился в телефон, читая бесчисленное количество входящих смс. — Да еб твою мать… Они совсем озверели, что ли … — он кому-то набрал, и говорил забытым мной ледяным тоном. — Миша, вы вообще там с ума посходили, блять? Мне как вот эту хуету понимать?.. — Лисовский прикрыл глаза и протяжно выдохнув откинулся на спинку кресла. — Это сто процентов? Нет… Нет… я подозревал, но, сука, надежда до конца же живет… Ладно, прессинг не спускайте, как что-нибудь еще известно будет, сразу сообщи. — Ромка положил трубку и прикусил губу, глядя в пол.

— Лисовский? — крайне напряженно позвал Кирилл.

— Дело запустят.

Повисла гнетущая тишина. Я едва подавила смешок. Мне правда весело было. Не знаю почему.

— Сколько там выхлоп вышел?.. — Лисовский раздраженно посмотрел на прикрывшего ладонью глаза Кирилла. — Эй, казначей, это же твоя обязанность была за баблишком следить, сколько выхлоп был по аукционам у нас?

— Сто сорок восемь. По последнему. — Кир отнял руку от лица и невидящим взглядом посмотрел в экран ноутбука перед собой. — За предыдущие надо посмотреть.

— Хуевый из тебя казначей. И не сто сорок восемь последний был, а больше. Не важно, мои сейчас все равно сводят все к минимуму, только… не сведут. Сто семьдесят восьмая статья. Размер больше тридцати мультов, а это уже причинение особо крупного ущерба.

— Статья-то… там вроде штрафы и обязательные работы, — мрачно отозвался Кирилл, с неприязнью глядя на Лисовского. — На каком основании уголовка-то?

— То есть со столицы прислали отборных псов, которые тут картель вскрыли, на контакт с нашими вообще не идут, местных сторожевых раком поставили и отдали им команду готовиться. И вот они такие внезапно скажут, ну ладно, чего-то мы тут сильно развернулись, заплатите штраф и воруйте дальше? Ты совсем дебил, да? Ты в каком, блядь, мире живешь, тупица? — в ледяном голосе Лисовского отчетливо прозвучали рычащие нотки. — Ты меня слышишь вообще, нет? У нас абсолютно контролируемый рынок, причинение ущерба в особо крупном размере, однодневные фирмы «конкуренты» и картельный сговор, который вскрывают столичные псы, имеющие сейчас всех наших купленных во всех позах и во все щели. Проверку кто инициировал, тупица? Органы, блять! Конечно, сука, штрафом мы отделаемся! Ага, конечно, блять!

А вот тут мне веселиться расхотелось. Дело не в словах, они почему до меня не дошли. Дело в холодной злости Лисовского, в его тоне, отрезвляющей интонации. На меня будто ушат воды вылили.

— Ром, — я просительно тронула его за локоть, но он стряхнул мою руку.

Кирилл только открыл рот, не реагируя на мой предупреждающий взгляд, когда Ромка вдруг застыл, глядя в экран. Одеревенел. И поднял взгляд на Кирилла, заставив того оборваться на полуслове.

Я попыталась заглянуть через плечо Лисовского в его телефон, чтобы понять, что сейчас произошло и произойдет, но экран уже погас и я почувствовала, что даже если бы и заглянула, то подготовиться явно бы не успела. К тем его словам нельзя быть готовой.

— Скажи мне, гнида, — негромко, леденяще произнес Лисовский, глядя в лицо Кирилла, — ты когда договаривался о внезапной проверке антимонопольщиков, о чем вообще думал?

Я помертвела. Не поверила. Не дошло. Нет, смысл я поняла. До меня не дошло то, почему мой брат на эту полную дичь не выдал протеста.

Он не сказал, что Ромка ебу дался.

Он не возразил.

Он сидел за моим столом и чуть прищуренно смотрел в глаза Лисовского. Не возражая.

Снова пробитое дно. И мой едва слышный смешок, потонувший в словах моего родного брата:

— О чем думал? О том, что отец выведет ее из состава учредителей, а ты останешься. И пизданет все по тебе. Однако, узнав, что ты, мразь, сам вышел, я ситуацию переиграл.

— Переиграл так, что сестра теперь по сто семьдесят восьмой пойдет?

О, как. Заебись.

«Пиздец, что еще сказать. Ладно, разгребу»

Это слова моего брата. Слова моего Кира, сказанные в ту ночь, когда он уговаривал меня выйти из «Тримекса». Я отказалась. Он разгреб. Очевидно, разгреб так, что мне выдвинут обвинение.

По мрачному взгляду Кира я примерно поняла, что там произошло. Он хотел ударить по Лисовскому. Поэтому его два дня не было. Поэтому он так долго со мной разговаривал и уговаривал выйти из «Тримекса». Он видел в тот день Лисовского в «Радоне». С кольцом. Мой брат далеко не дурак, он прекрасно понял, зачем Ромка заявился. А еще он прекрасно понимал, что первым делом папа выведет меня из «Тримекса», не слушая ни меня, ни моих слов.

Кир тогда приехал ко мне и после того разговора, когда понял, что я ему не верю, он решил. Хотя, может еще до разговора решил. Он знал, что после Лисовского, папа выдернет меня из «Тримекса» и там останется только Ромка, по которому можно ударить. А потом я отказалась, папа не стал возражать и Лисовской вышел из «Тримекса».

«Пиздец, что еще сказать. Ладно, разгребу»

Брат был прав. Если бы папа не посчитал, что во всем виноват он. Кир хотел оградить меня, защитить любой ценой, и уничтожить Лисовского.

Один самонадеянный ход.

Фатальный поворот.

Мой брат подписал мне приговор. Мой родной брат.

Я поднялась зачем-то, хотела выйти, Ромка дернул меня за локоть обратно. Может, предположил, что я собираюсь вцепиться в слегка бледное лицо Кирилла, смотрящее на меня с сожалением и досадой. Не хотела. Я вообще ничего не хотела. Мне здесь просто дышать нечем было. И Лисовский положил мне руку на плечи, притягивая к себе к своему плечу, к своему телу. Покровительственно и с однозначным заявлением.

— Скоро поедем домой, потерпи. — Произнес негромко и ровно. Мазнул губами мне по виску, мягко и успокаивающе и его пальцы сжали мое плечо.

Кир скривился и отвел взгляд в сторону. Я повела плечом, чтобы Ромка убрал руку, но он только теснее стиснул пальцы и придвинул меня к себе плотнее. Это почему-то сломало всякую волю к сопротивлению. Я порывисто выдохнула, из последних сил сдерживая желание самой вжаться в него, обнять и зарыться в плечо лицом, чтобы меня не бил под его веянием один простой, но такой страшный факт — я могу сесть из-за своего брата. Из-за того, что он хотел наказать Лисовского. Который сейчас обнимал меня не только, чтобы успокоить, но что бы самому не набить Киру морду, это я тоже отчетливо чувствовала.

— Ты куда полез?.. — Негромко произнес Лисовской. — Я, блять, думаю, откуда повеяло… Переиграл? Кирилл, а как ты переиграл? Подошел к псам, помахал перед жадными мордами жирным куском мяса, а потом сказал, что обстоятельства изменились и пира не будет? Так? Это ты называешь переиграть? Ты о чем думал вообще, когда натравливал антимонопольную на «Тримекс»? О чем ты думал, когда я вышел из учредителей, а сестра осталась? Ты вообще думать умеешь? Я же при тебе заявление принес, сестра тебе сама сказала, что из «Тримекса» не выйдет… Ты что, действительно полагал, что они отстанут, как только ты скажешь, что ты передумал, и, мол, не ебите «Тримекс», потому что ты передумал? Где блять твои мозги, ебанная тупица? Ксень, иди в машину, малыш, сейчас поедем. — Он отстранил убито улыбнувшуюся меня.

Не хотела. Вяло махнула рукой и посмотрела в глаза Кира.

Я устала. Я устала от всего. Эмоций не было вообще.

— Нет, я хочу послушать, Ром. Меня заебали ваши полутона и дебильные игры. Я тут на линии огня, и я хочу знать, что происходит. — Откинулась на спинку дивана, прикрыв глаза. Голос ровный, спокойный. — Что произойдет. Потому что мой брат меня подставил.

— Да блять! — В голосе Кира послышались рычащие нотки. — Что вы тут трагедию изображаете? Сто семьдесят восьмая статья, да, согласен, не предусмотрел все. Однако там штрафы и…

— Хочешь я тебе кратко обрисую, что ты натворил? — Резко прервал его Лисовский. — Дело заведут. Уголовка нужна, чтобы прокуратура потом двинула требование о ликвидации «Тримекса». Поскольку я был с ним завязан, меня тоже начнут трепать. Но я два ляма ежемесячно отстегиваю за статус федерального розыска, который обеспечили мне ты и твой папаша. Меня вздернуть за яйца не дадут, потрепят сильно, «Легроим» покусают, но на дно уйти не дадут, потому что я для них кормушка на много лет вперед. А казненный нужен. Знаешь, кого выведут на эшафот, чтобы кормушка дальше продолжала полнится, а столичные псы были накормлены? Знаешь, блядь?

— Меня. — Сказала. И рассмеялась.

— Переиграем…

— Ты переиграл уже, Кир. Спасибо. — Прикрыла глаза, голос прозвучал ровно и отстраненно.

Я поднялась и вышла. В дверь, хотя хотелось в окно.

Папа захотел домой. На седьмой день его состояние все же позволило находиться вне стационара. У нас дома постоянно присутствовали врачи и медсестра. Папино состояние было под постоянным медицинским контролем.

Он не мог ходить. Вернее мог, но ему не позволяли. Питание по особому режиму, выведенная стома, постоянный запах медикаментов и еще четыре операции впереди…Но папа был дома, и он был жив. Это главное.

Я ухаживала за ним, обучалась у медсестер, а папа, бледнее от унижения гнал меня из комнаты. Но его тяготело чувство вины, он был в курсе происходящего, поэтому сопротивлялся моим попыткам отвлечься в помощи, не долго. Папа жив. У папы все максимально хорошо, для того состояния в котором он пребывал. Это главное.

Это гораздо главнее того пиздеца, с которым никто не мог справиться. Никто не мог. Они почти мне не говорили ничего. Однако, догадаться было не сложно. Ну как догадаться… Я подслушивала их разговоры. Те, что велись при мне, особой информационной ценности не имели. Самая веселуха начиналась тогда, когда они думали, что я их не слышу. О, это были очень интересные разговоры. С каждым днем все интереснее. Инсайдеры Лисовского и папы работали на славу — дело формировали и первый выстрел должен быть сделан через два дня. Они даже время знали. И ровным счетом ничего поделать с этим не могли.

Ромка меня от себя почти не отпускал. Очень неохотно отвозил к отцу, когда происходило то, где без него обойтись ну уже никак не получалось. Вот и сейчас. Приехал в дом к папе злой, усталый, с темными кругами под глазами… Он почти не спал. И не ел. Круглосуточно висел на телефоне. Я вышла к нему, но он отрицательно мотнул головой и сказал, что ему нужно поговорить с папой. Я усмехнулась и пошла за ним обратно в дом. У двери в спальню отца остановилась, запоздало отметив, что по традиции мне надо было еще у лестницы соврать, что я подожду в гостинной.

— Ой, да заходи уже. — Толкая дверь глухо сказал Лисовский, потянув меня за локоть. — Все равно подслушивать будешь.

Папа хотел возразить, но этот убийственный аргумент и мое краткое замешательство, как подтверждение этих слов, спаяли ему губы.

Я сидела в кресле, подобрав под себя ноги и глупо нахохлившись. Ромка стоял напротив кровати папы, оперевшись бедром о комод и сунув руки в карманы брюк.

— У вас появилась идея, верно, Егор Иванович? — Ровно спросил он, глядя в глаза моего папы. — Иначе бы не позвали.

— Появилась. Вот эта вот, завтра утром улетает. Документы сегодня ночью привезут. — Произнес папа, не обращая внимание на хмыкнувшую мня.

Ромка рассмеялся. Тихо и с убийственной иронией.

— Егор Иванович, — задумчиво глядя на капельницу у кровати папы, негромко начал он, — вам колят что-то нехорошее, у вас логика проседает. Я, кажется, рассказал же, кто по наши души пришел, кто и зачем их послал, рассказал даже, как ситуация развиваться будет. Вы мне не поверили, кинули клич своим ищейкам и они вам сообщили то же самое. Сделайте вывод, что произойдет, когда внезапно ваша дочь исчезнет. Знаете, что такое интерпол? Ей уже подписан приговор и если вы это провернете, а уйти ей не дадут, уверяю, вы свою дочь только глубже закопаете. Будьте добры, не генерируйте идеи, пока вы на препаратах. Слава богу, сообразили сообщить.

Я задумчиво смотрела на непроницаемое лицо Лисовского и гадала, сколько я еще выдержу. Гадалось плохо, потому что мешало странное оцепенения внутри, воцарившееся после того самого дня в моем кабинете, когда мой брат признал, что палачей призвал он.

— Если ты такой умный, предлагай варианты. — Папин голос немного отвлек.

— Вот потому что я умный, я Ракитиным ничего не говорю. Научен уже. Благодарствую за бесценный жизненный опыт. Так что не дергайтесь Егор Иванович. И не делайте глупостей — Ромка усмехнулся, прохладно и с особым намеком, отвернулся и взглядом велел мне идти за ним. — Выздоравливайте, доброго вам вечера.

— То есть у тебя есть план? — тихо просила я, спускаясь по лестнице вслед за ним.

— Разумеется. Более того, он почти реализован. Завтра последний этап, все будет нормально. Выход я нашел. — Он сказал об этом так спокойно, так ровно, помогая одеть мне шубу, что я впервые за долгое время поняла… что я так надеялась услышать это.

Сделала шаг к двери. Неверный. Подхватил на руки. Улыбнулся. И я разрыдалась.

Он так ничего и не сказал, как бы я не спрашивала. Под конец я снова тупо разрыдалась, а он прижимал к себе, перебирал волосы и… шутил. Иногда смешно. Но развеселиться моему прогрессивно скатывающему в истерику телу и разуму не получалось. В конце, когда я уже эмоционально обессилила до самого предела, просто сказал довериться. Просто сказал, что он переиграл. Не так как Кирилл. Беспроигрышно.

О, Лисовский сделал. Лисовский переиграл так, что просто ужас брал. И действительно беспроигрышно.

Он написал чистосердечное.

Суть которого в целом заключалась в том, что он признал себя основателем картеля и бенефициаром, то есть конечным выгодоприобретателем. Написал красиво, для чего и почему основал «Тримекс», что хотел подставить меня, с пояснением, что является Лесовским, что все его документы фальсифицированы, обозначил схемы распила, предоставил доказательства, транзакции по счетам и свои обнальные фирмы.

Это сказал мне Кирилл, отводя взгляд и не решаясь посмотреть мне в глаза, когда меня начала бить истерика, почему Ромка трубку не берет. Почему в «Легроиме» никто не отвечает. Почему меня из его квартиры забирает мой брат.

Я не знаю, как я не сошла с ума. На мгновение показалось, что все же сошла. Вот появилось такое ощущение какой-то нереальности происходящего. Как будто все вокруг это часть какого-то спектакля и все об этом знают, но думают, что я не догадываюсь. Я отчетливо почувствовала, что салон автомобиля моего брата это просто декорация, открой дверь и поймешь, что там, за пределами его киностудия какая-нибудь. Это дикое ощущение. Просто дикое.

И оно подкреплялось по мере нарастания пиздеца. А он нарастал. Я не знаю… не знаю, как это объяснить.

Села на успокоительные. Ощущение стало меньше, но не исчезло. А пиздец все нарастал. Лисовского закрыли. Меня определили к свидетелям, но на допросы не вызывали. Вообще не трогали, всю информацию я получала от Кирилла. Терпеливо сносившего мое агрессивные требования увидеться с Лисовским, с матом требовала, пару раз с пощечиной. Но в его глазах ясно читалось, что бесполезно.

Колесо Системы было запущено.

Дни и ночи сливались в один сплошной ад В «Тримексе» я не появлялась вообще, хотя вроде бы надо было. Клянусь, я не понимала, что я делаю. Вроде все время дома была с папой, периодически приезжал Кирилл. Папа был в курсе всего, ему становилось лучше, но он мрачнел с каждым днем все больше и на эту тему вообще со мной не разговаривал.

Дома была охрана. Я наивно полагала, что это после покушения. Оказалось, чтобы я не ушла. Мне не дали выехать с территории. Я зашла в папину спальню и, глядя в его глаза, молчала. Он тоже. Я закурила. Он прикрыл глаза и ничего не сказал.

Я сидела в гостиной, смотрела на падающий за стеклом снег и курила. Сегодня вроде бы новый год, или завтра… Как сука, встретишь, так его и проведешь. Я усмехнулась и плеснула в бокал бренди.

Кирилл приехал. Сел в кресло напротив и долго смотрел в мое безразличное лицо.

— Ксю.

— Не вытащить?

— Нет.

— Охуенно. — Я апатично посмотрела на кольцо на своем пальце.

— Ксю.

— Иди на хуй.

— Слушай меня. Мы пытались. Правда. Но в том его признание пиздец. Ему предъявлено обвинение по восьми статьям. Тебя не выпускали… Ксю, он об этом просил. Сказал, чтобы не…

— Лезла. Чтобы не вмешивалась. Я всегда порчу его планы. Ага, теперь верю. План бы попортила, когда он решил сесть. За меня. Из-за тебя. Ты ему хоть спасибо сказал, а, Киря? Ты ему хоть спасибо сказал за то, что случайно едва меня не засадил, а он взял удар на себя? Хули молчишь, родной? — Усмехнулась, играя плеском бренди в бокале и чуть склонив голову задумчиво смотрела в напряженное лицо своего брата.

— Здесь дело не во мне, как оказалось. — Негромко ответил он, откидываясь на спинку кресла и отвечая мне долгим взглядом. — Сильным мира сего не нравилось, что «Радон» и «Легроим» теперь не соревнуются кто больше денег даст, чтобы выхватить жирный кусок. «Тримекс» появился и больше мы не грызлись, просто отстегивая столько, сколько они хотят, чтобы куски «Тримексу» падали. ФАС сказали «фас» за неделю до того, как я явился с людьми разговаривать.

Я похолодела с неверием глядя в его глаза. Я знала, когда он врет. Сейчас он не врал.

— То, что Лисовский сделал… Он узнал обо всем раньше нас всех. Он знал, что рано или поздно его тоже на дно потянут и вывел так, чтобы ты сухая осталась. Это, конечно, благородно… Да только вариант первый — его все равно бы задели, и второе… это нормальная реакция, благодарить тут не за что.

— Чего? — Хрипло переспросила я, думая, что ослышалась.

— Ксю… ты себя на его место поставь — твою женщину могут засадить вообще ни за что, а ты можешь на свободе остаться, ну помнут может, ограбят сильно… только она сидит, а ты на свободе, да? Выбор адекватного человека здесь как бы очевиден. Я бы на его месте тоже так поступил. Тут благодарить не за что. За адекватность не благодарят.

— Мне что на это ответить, Кир?

— А ты промолчи.

Не промолчала. Рассмеялась. Смех перешел в скулеж, потому что… всё. У меня всё.

— Сними.

Не подчинилась. Посмотрела на кольцо на безымянном и усмехнулась.

Лисовский совсем не изменился. Мне кинули подачку с барского плеча — позволили с ним встретиться. Не знаю с чьего именно барского плеча, моих родных или Ромкиного плеча, но позволили.

Все было почти решено. Два суда уже позади. И его списали со счетов. Моя семья, органы, какие-то еще фигуры, пытающиеся вытянуть его. Все. Самое ужасное — что Лисовский против этого не возражал. Он принял удар и готов был принять последствия. Когда с меня сошел шок, я начала соображать. И понимать. Что я его не отдам. План был прост до безобразия, но очень, оче-е-ень действенен. Мужчины рановато решили, что знают исход этой битвы. Я еще ход не сделала, а моя очередь настала. Благодарна была за то, что они научили играть меня грязно, когда есть цель. Такая цель, ради которой плюешь на последствия.

Задумчиво глядя на свою ладонь, накрывающую мою вторую руку, чуть повела ею. Свет от люминесцентной лампы под невысоким потолком красиво заиграл на гранях бриллианта и платины.

— Ты дур… скудоумная. Тебе двадцать пять, мне тридцать. Найдешь себе мальчика. — О, он прекрасно отыгрывал этот свой въевшийся образ глыбы льда. И прекрасно понял, что я не куплюсь, когда я насмешливо фыркнув, откинулась на спинку стула и с иронией приподняла бровь. Ромка недовольно повел уголком губ и уже с совсем другой интонацией произнес, — слушай, чудо, это сейчас романтика, розовые сопли расставания, препоны романа и так далее. — Выдох сигаретного дыма в сторону и серебро в глазах. — Не давай мне повода. Ты умна, красива, охуенна, ты недолго будешь одна. У меня десятка маячит, и это по минималке. Итог будет один. Нахуй меня мучить? Сними. И забудь.

Усмехнулась. И швырнула кольцо. Почти миллион деревянных звучно прокатились по столешнице ударились о его руку с зажатой сигаретой и остановились на краю стола. Медленно поднялась со стула, неотрывно глядя в глаза цвета предгрозового неба. А там, на дне, быстрая тень горького облегчения. Сука. Так и знала.

Мои пальцы тянутся и цапают кольцо нахлобучивают его на безымянной правой руки.

— Да хуй тебе, Лисовский. — Мрачно выдохнула я глядя в его чуть побледневшее лицо с убито прикрытыми глазами. — Что-то я тебя не узнаю совсем. Вообще не понимаю. Ты чего на себе крест поставил, что ли? Да хуй тебе, я с этим не согласна. Ищи давай себе мотивацию.

— Иди на хуй, дура ебанутая. — Последняя попытка отогнать меня от себя, и я едва сдержала улыбку. — На хуй иди, сказал. Не люблю я тебя. К папаше твоему подобраться хотел, «Радон» нагнуть и отыметь, трахая тебя во всех позах, поняла? Поняла реальный расклад? На хуй пошла отсюда.

— И снова нет. Нет стимула в тебе, Лисовский. — Склонила голову, задумчиво глядя в его лицо. — Сам не нашел, хочешь я тебе его дам?

— Ты совсем ебанулась?

— Так хочешь?

— Ксень… тебе двадцать пять… малыш, не порти себе жизнь. Не порти, прошу. Я сяду. Это сейчас кажется, что все это пиздец романтика какая, а пройдет время… ты здесь, я там… Чудо мое, поверь взрослому дядьке…

Звучная, сильная, до исступления пощечина. Мои дрожащие пальцы цепляют его подбородок, заставляя его лицо повернуться ко мне. Зло выдыхаю, прищурено глядя в потемневшие глаза:

— Ты… сучара… ты из-за меня сядешь. Двадцать пять мне, пятнадцать, пятьдесят, мне похуй. Ты взял на себя удар, который и предназначался тебе, но по ошибке его взяла я. — Сглатываю слезы отчаяния. — Взял молча, чтобы не истерила и не сопротивлялась, гонишь отсюда, отнимаешь кольцо, врешь, что не любишь и не любил, и ты действительно ждешь, что я поверю? Поступки важнее слов. Ты ими все сказал. И чего же ты ждешь сейчас? Что поверю? Что отступлюсь от тебя? Никогда. Никогда не отступлюсь. — Краткий миг и моя беспощадная ложь во спасение. — Сука, я беременна от тебя. Захотелось меня так же морально убивать, чтобы отогнать? Ну, чего молчишь-то, козел?

— С… ср… срок?..

— Три недели.

— Ксюш… Прости меня…

Еще одна пощечина. С ненавистью и злостью. Он все еще не понимает. Все еще не понимает!

— Чудо ты мое… Ну-ну… успокойся, моя… Все. Все хорошо. Да хорош меня пиздить, скудоумная!

Прокатило. Стимул появился, это было заметно в серебре глаз.

А потом и в смене адвокатов.

Предстояло самое тяжелое — повторить ложь моей семье. Я около часа сидела в машине возле дома и собиралась с силами. Кирилл позвонил, сказал не дымить так в открытую. Легко так сказал, почти весело. Они списали его со счетов. Придется записать обратно. Я заставлю.

Когда я вошла на кухню, где Кир пил кофе и рассказывал папе перебирающем документы о делах в «Радоне», я села на стул напротив них и негромко, но твердо попросила их уделить мне пару минут. Они напряглись. Понимали, что что-то сейчас пойдет не так. Понимали по моему бледному лицу, и напряженному взгляду в глаза отца. Первым нарушил паузу папа.

— Замуж за него не выйдешь. Не позволю.

И меня вдруг отпустило. Волна горячего протеста внутри смешалась с внутренними страхом и осела пеплом. Я смотрела на него уже очень спокойно, когда негромко проронила:

— Не позволишь? Оставишь внука без отца?

Папа побледнел. Кир, сидевший с ним рядом, убито прикрыл глаза и тихо выругался сквозь зубы. Почему-то повеселило все это. Расслабило окончательно, придало уверенности мне и еще больше спокойствия моим словам:

— Ребенок будет под его фамилией и отчеством. И рожден будет в браке. И он будет знать, кто его отец. Причину того, почему папа в тюрьме, разумеется, не скажу. Когда повзрослеет и сам узнает… Врать не стану. Когда Ромка выйдет, он явно своего ребенка не оставит и препятствовать я этому не буду. Воспротивитесь хоть где-то — не прощу никогда. Здесь же еще одно предупреждение — если с Лисовским «случайно» что-то произойдет, пока он будет мотать срок, моя семья ограничится моим ребенком. Потащите на аборт, хоть заикнетесь — меня больше не увидите.

Ну, последнее было лишним. Но прозвучало очень весомо, этакой точкой. С папы сходил шок медленно. Кир тихо простонал, убито покачав головой, убрал руку от лица и пронзил взглядом таких похожих глаз:

— Ты уверена?

Я достала из сумочки фальшивое заключения врача, за которое утром отстегнула неплохую сумму и положила перед папой на стол. Он смотрел в бумаги невидящим взглядом.

Прости пап, но я его я не отдам. Он заложил свою жизнь и свободу за меня. И тебе придется его принять.

Лисовский Роман Вадимович сел. На двенадцать лет и восемь месяцев. Из зала суда прямо по этапу отправили. Коренастого, рябого мужика. Папа и Кир не спал трое суток и расстались с… килограммами денег, чтобы это провернуть, при содействии местных лиц обремененных властью, избранного Легроимовского зверья, его армии адвокатов и приближенных, ну и Ромки, внезапно очень захотевшего на свободу.

Выйдя из здания суда, я направилась на парковку, чтобы сесть за руль прогретого черного Мерседеса Ромы, гасящегося виски на заднем сидении.

— И как я там? На тринадцать все-таки загремел, да? — устало фыркнул он, встречая мой взгляд в зеркале заднего вида. — Папаша какой молодец, а… как за родного сына переживал. Я думал, все же сорвется. До последнего не верил, уже запасные варианты мутить начал… Все в жизни возвращается бумерангом, ты глянь. Обеспечил мне статус розыска с последующей данью в два ляма… а теперь я чист, но Егор Иваныч по пять будет отстёгивать, чтобы я и дальше чист был. Добро все же перемогает зло.

Я невесело усмехнулась и обернулась к нему. Ромка устало отсалютовал бутылкой и закурил, но тут же метнув взгляд на меня, выбросил сигарету и закрыл окно. Блять, мне же как-то сказать надо еще про беременность… Впрочем, явно не сейчас. Явно. Я тоже хочу насладиться победой от своей грязной игры.

— Опять фамилию менять… Еще тридцати нет, а я второй раз уже… Возьму фамилию Ракитин. Прикинь, как папаша твой обрадуется? Два сына будет. Буду звать его папочкой.

— Ром… — прыснула я, недоверчиво глядя на него.

— М? А что, хорошая идея же. И тебе с документами париться не надо. — Слабо усмехнулся, прикрывая глаза и протягивая руку, чтобы сжать мой локоть на подлокотнике. — Да ладно, шутка юмора. Я и под страхом смерти эту фамилию не возьму, лучше уж сяду. Так что пользуйся, чудо. Отдам право выбора тебе. Под какой фамилией хочешь щеголять до конца жизни?

Я рассмеялась и потянулась к его улыбающимся губам.

KOHEЦ