Статьи из журнала «GQ»

Станет ли Россия действительно единой?

Чем громоздить абстрактно-политические размышления, я лучше расскажу вам про каракатицу. Эта нехитрая история, во-первых, может способствовать смягчению нравов, а во-вторых, тоже содержит некий политический смысл, но он откроется не всякому.

«Это было у моря, где лазурная пена», а именно в Неаполе, куда съемочная группа петербургского Пятого канала поехала снимать фильм о Горьком к его 140-летию. Я там был автором и ведущим, так что должен был некоторое время провести в кадре, показывая пальцем на склон или балкон: вот здесь Горький умолял Ленина не ссориться с Богдановым, а здесь угощал вином рыбака Джованни Спадаро. Работали мы трудно: световой день в декабре короток даже на Тирренском море, времени и денег в обрез, вдобавок режиссер — москвич, бывший пограничник и болеет за «Спартак», а оператор — петербуржец, бывший пограничник и болеет за «Зенит».

Совместить со мной молодую красивую переводчицу, по совместительству редактора итальянской серии, оказалось еще труднее. Ее отталкивало во мне все — московская вульгарность, громогласность, привычка выражаться на площадке и полное незнание итальянского. Сама она была утонченная жительница Васильевского острова, сдержанная, прямая, учившаяся во Флоренции и бескомпромиссная, как все хорошие девушки в 23 года. Прибавьте к этому, что полгруппы не может без граппы, другая на дух ее не переносит, и атмосфера, царившая в коллективе, станет вам ясна.

После особо трудной съемки на Везувии, где мне пришлось пять раз проговаривать сложный текст, спускаясь по заснеженному склону, и в результате пятый дубль (оказавшийся лучшим) я договаривал уже съезжая на попе, — мы с режиссером позволили себе некоторое количество рома. Мы заслужили. Ром повлек граппу, граппа потребовала еще — короче, мы были веселы. Путь наш к гостинице лежал через гигантский рыбный рынок в центре Неаполя: в бадьях с морской водой извивались черные склизкие миноги, в пластмассовых ведрах кучами валялись раковины вкуснейших местных гребешков, а в отдельном тазике, стоящем на прилавке перед толстой усатой теткой, плавала небольшая пестрая каракатица.

Представления мои о каракатицах до этого базировались в основном на сказке Заходера «Отшельник и роза», в которой бедные кроткие морские жители — рак-отшельник и актиния, существующие в симбиозе, — больше всего боятся ужасной госпожи К. с ее чернильным облаком. С тех пор я думал, что каракатица — это нечто огромное и с щупальцами, а эта была с мою ладонь и с большими, бесконечно печальными глазками.

Глазки меня и добили. Я не знал, что они у каракатиц такие большие. Вдобавок эта оказалась необыкновенно дружелюбной и, завидев меня, продемонстрировала весь набор своих нехитрых умений: суетливо поплавала, колыхая мантией, и два раза сменила цвет — с пестрого на лиловый и потом на зеленый, после чего опять сделалась совино-пестренькой.

— Смотри, какая прелесть, — сказал я режиссеру.

— А съедобно? — спросил режиссер. Он вообще-то человек духовный, но в тот момент желал закуски. Толстая тетка его каким-то образом поняла и протянула мешок вареной каракатичины, стоявший тут же наготове. Каракатица, кажется, это заметила и стала испуганно следить, как режиссер насыщается.

— А ничего, — сказал он ей ободряюще.

— Послушай, — попросил я режиссера, — давай ее купим.

— А где варить?

— Да я живую хочу. Я бы ее сыну подарил.

— А в чем повезешь?

— Ну, не знаю. Аквариум купим. Она же не меховая, ее можно и так провести, без сертификата.

— Да никто тебя не пустит. Вдруг она ядовитая.

— Договоримся. Пошли за Лизой, я без Лизы не договорюсь.

Лиза ждала нас в гостинице. Она укладывала вещи к вечернему отъезду. Я начал сбивчиво объяснять, что мы хотим купить каракатицу, она нам очень понравилась, смотрит, понимаете, как человек, вы должны, Лиза, должны немедленно пойти с нами, чтобы мы ее купили, потому что ведь могут опередить, и тогда я за нее не ручаюсь…

Лиза посмотрела на меня с невыносимым скепсисом. Если бы в комнате было молоко, оно бы скисло. Ей хотелось элегически попить кофе в центре Неаполя и совершенно не улыбалось тащиться с двумя пьяными москвичами через полгорода за сомнительной каракатицей. Но ром действовал, граппа все это усиливала, я был красен и настойчив — и Лиза, сжав зубы, отправилась с нами на рыбный рынок. Оператор, чтобы не скучать в одиночестве, увязался с нами — он никогда еще не видел каракатиц.

Мы успели вовремя. Какой-то мужик уже приценивался к моей каракатице, подробно расспрашивая тетку об ее параметрах. Уже потом я узнал, что главной доблестью каракатицы является большое количество чернил — утехи гурманов. Видимо, он спрашивал, много ли в ней чернил, но я по-итальянски не понимаю.

Завидев меня, каракатица подплыла к бортику таза и попыталась изменить цвет, но у нее уже получалось не очень. Она устала и вдобавок перепугалась. В общем, она имела бледный вид, и мы были ее последней надеждой.

— Синьор в нее прямо влюбился, — сказала усатая тетка переводчице, что она и перевела.

Режиссер решительно взял ее в горсть, а Лиза спросила, сколько с нас. Каракатица влетела нам в тридцать евро. Мужик был очень недоволен, что мы перебили покупку, но Лиза уже расспрашивала, чем кормить каракатицу и может ли она жить в пресной воде. Оказалось, что в пресной воде она не живет, а кормить ее надо теми самыми гребешками, которые продаются рядом, но достать их в Москве проблематично.

В эту секунду меня осенило. Может быть, действие граппы наконец достигло апогея, а может, большие печальные глазки каракатицы пронзили мою душу, но я принял радикальное решение.

— Ребята, — сказал я. — До Москвы мы ее, конечно, не довезем. Мы выпустим ее тут!

Лиза с неожиданной прыткостью кинулась ловить машину, и хотя в Неаполе не так легко остановить таксиста, какой-то усач мгновенно остановился. Наверное, ему понравилась Лиза. Он был явно разочарован, увидев нас с режиссером. Мы умудрились втиснуть в такси еще и оператора. Я держал в руках целлофановый пакет с каракатицей. Сквозь хаотичнейшее на свете неаполитанское движение мы неуклонно приближались к набережной. Мы рисковали опоздать на поезд, но об этом не думали. Каракатица в мешке уже еле трепыхалась.

— O, sepia! — понимающе сказал водитель. Наверное, он думал, что мы торопимся обедать.

На набережной я спустился к воде, за мной сбежали по ступенькам Лиза, режиссер и оператор, и я развязал пакет над синим, безусловно самым синим на свете Тирренским морем.

Каракатица плюхнулась в воду, и я успел увидеть, как она сильно двинула щупальцами, уходя на глубину. Режиссер — человек глубоко религиозный — прочел пятидесятый псалом. Оператор смотрел на все это в задумчивости.

С этого дня в группе воцарились совсем другие отношения. Каракатица оказалась символом, сплотившим всех. Лиза примирилась с моим громогласием и дурновкусием, режиссер с оператором сблизились на почве ненависти к ЦСКА, и даже световой день как будто удлинился. Короче, одно небольшое совместное доброе дело изменило микроклимат нашей команды больше, чем самые щедрые суточные. Правда, меня продолжают подкалывать, рассказывая, как я спас дочь морского царя и как теперь мне за это пришлют русалку, но я не обижаюсь, потому что это ведь любя. Вот я и думаю иногда, что если бы у нас в стране нашлось какое-нибудь одно, совсем небольшое, совсем скромное доброе дело на всех — жизнь наша стала бы гораздо лучше, и, может быть, обычай выпускать птичек на волю при светлом празднике весны имел высокий смысл, а может, помогая вместе кому-нибудь, мы и друг друга стали бы ненавидеть гораздо меньше… Но это уже пошли политические размышления, которых я на этот раз так старался избежать.