Степан Разин

Глава первая ЧЕРКАССК

Ах, как же нехорошо, когда нет со всею твёрдостию высказанного Высочайшего Мнения по поводу какого-нибудь человека, особливо ежели он занимался политикой. Хороший он человек или плохой? Хороший Степан Разин или плохой? С одной стороны, в соответствии с Высочайшим Мнением, равно как и с мнением, допустим, одного из ведущих историков разинщины, жившего в XIX веке, А. Н. Попова, всякий антигосударственный мятеж есть мятеж антинародный, и потому — плохо. С другой стороны, Разин был казак, а казаки — это очень хорошо, примерно как члены КПСС. При советской власти Разин был — хорош; при империи — плох. Но ведь и советская власть, и империя — нынче одинаково хорошо! Голову сломаешь! Так что придётся нам либо ждать Высочайшего Мнения, либо воспользоваться неразберихой и просто читать — читать не только документы (которых наплакал кот), но и мифы, в которых может оказаться (а может и не оказаться) много правды. Давайте эти мифы анализировать, сопоставлять, что-то, возможно, сумеем опровергнуть — интереснейшая, прямо-таки детективная нас ждёт работа!

Для начала попытаемся что-то понять относительно казаков — уж очень они (точнее, люди, рядящиеся в одежду, которую считают казацкой, обзаведшиеся нагайкой и выучившие слово «любо») теперь в моде. Но кто такие были настоящие казаки, откуда взялись они — «несокрушимые, как гранитные скалы, — как писал исследователь казачества Евграф Петрович Савельев[1], — стойкие и твёрдые своей казацкой идеей, верные друг другу, никогда не изменявшие ни братскому слову, ни клятве, безумно храбрые, неподражаемо опытные в военном деле и обладавшие тонким умом и беспримерной военной хитростью и в то же время, в обыденной жизни, самые простые и сердечные малые, чуткие, как дети, к нуждам обиженных и милосердные к побеждённым»?

Лев Толстой, наблюдая на Кавказе за взаимоотношениями казаков и русских солдат, замечал, что «русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо». Шолохов, «Тихий Дон»:

«— Я-то казак, а ты не из цыганев?

— Нет. Мы с тобой обое русские.

— Брешешь! — раздельно выговорил Афонька.

— Казаки от русских произошли. Знаешь это?

— А я тебе говорю — казаки от казаков ведутся».

Михаил Николаевич Харузин, «Сведения о казацких общинах на Дону»[2]: «Иногородних казаки не любят, обзывают “русскими”, “русью” и всячески притесняют». Казимир Валишевский, «Первые Романовы»[3]: «На Дону, как и на Днепре, первые казаки были, по-видимому, иностранцы. Нигде нельзя было найти ни малейшего следа древних сельских учреждений, которые бы служили основанием для этих воинственных общин шестнадцатого и семнадцатого веков».

Слово «казак», по наиболее распространённой (а их десятки), хотя и недоказанной версии, происходит от тюркского выражения, приблизительно означавшего «вольный человек». О происхождении казаков тоже существует масса предположений, их можно свести к двум основным группам. Официальная дореволюционная, она же официальная советская, она же поддерживается многими серьёзными историками и ныне: как считали С. М. Соловьёв и В. О. Ключевский, казаками становились люди каких угодно национальностей и сословий, не желающие быть связанными какими-либо обязательствами, платить налоги и заниматься земледелием. Д. И. Иловайский и Н. М. Карамзин писали, что казаками становились люди «неблагородного» происхождения — крестьяне-беглецы, реже посадские (городские) жители (так же говорится в литературе советского периода), но Ключевский замечает, что «в казаки» уходили и дворяне: «В десятках степных уездов XVI века встречаем заметки о том или другом захудалом сыне боярском: “Сбрёл в степь, сшёл в казаки”»[4]; на Дону в 1620-х годах под именем атамана Ивана Васильева жил опальный князь И. В. Друцкой.

Расселялись они на территории Дикого поля — так называлось с XV века пустынное место, образовавшееся после разорения монголо-татарами южнорусских княжеств: в лесостепной и степной частях Восточно-Европейской равнины, на берегах Дона, Днепра, Волги, в причерноморских и приазовских степях. (В границах Дикого поля сейчас располагаются Луганская, Донецкая, Днепропетровская, Запорожская, Кировоградская, Николаевская, Одесская, Полтавская, Сумская, Харьковская и Херсонская области Украины, южная часть Молдавии и Белгородская, Воронежская и Ростовская области России). Донские казаки, из которых был Разин, — в основном русские, бежавшие по разным причинам из Московского царства и к середине XVI века образовавшие на Дону военную общину, которая постоянно подпитывалась новыми беглецами. (Соответственно украинские казаки — украинцы, бежавшие из Речи Посполитой — Великого княжества Литовского, в XVI веке объединившегося с Польским королевством). Считается, что основной поток беглых на Дону был из Рязанского княжества — там казаки известны с 1444 года. Казаки были искусными мореходами и удачливыми пиратами — это относят на счёт традиций, принесённых из Новгородской земли, что когда-то доходила до Белого моря. Исходя из казачьего демократического устройства (имеются в виду выборность власти и отсутствие крепостного права), некоторые исследователи считают, что русские казаки — это бывшие жители вольных новгородских и вятских земель, бежавшие на Дон и Волгу, когда Москва расправилась с их республиками; историк XIX века В. Д. Сухоруков был убеждён, что казаки полностью унаследовали политический строй Господина Великого Новгорода.

Приходили и нерусские люди, и их тоже принимали в казаки, кроме того, казаки во время военных набегов похищали для выкупа татар, турок, персов, а на татарках, турчанках, персиянках зачастую женились. Подьячий (чиновник) Посольского приказа (приблизительный аналог МИДа) Григорий Карпович Котошихин[5] писал о донских казаках: «...А люди они, породою москвичи и иных городов, и новокрещённые татаровя, и запорожские казаки, и поляки, и ляхи, и многие из них московских бояр, и торговые люди, и крестьяне. И дана им на Дону воля своя и начальных людей меж себя атаманов и иных избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу...»

Другая теория стала распространяться в XX—XXI веках: казаки — это отдельная народность, или «субэтнос», или что-то в подобном роде. От каких народов они произошли — тут опять десятки версий: например, то была смесь древних (то есть существовавших до монголо-татарского нашествия) славян с тюрками или же скифами. По мнению Л. Н. Гумилёва, казачество возникло после нашествия путём слияния «касогов» (древнего черкесского народа, якобы ранее жившего на Кубани) и «бродников» — в свою очередь, гибрида славян и хазаров, живших в низовьях Дона с XII века. Правда, существование как бродников, так и касогов — вопрос по сей день спорный. Некоторые историки относят происхождение казаков к доордынским временам, полагая, что они жили в Диком поле с конца VII века. Сперва казаки служили Золотой Орде (пользуясь некоторой автономией) и воевали против русских княжеств, а после раскола Орды (XIII век) сохранили независимость. Другие идут ещё дальше и ищут казачьи корни в Античности, когда смешивались опять-таки скифы, тюрки, славяне и ещё бог знает кто.

Есть версии о несмешанном происхождении казаков. Немецкий историк Г. Штекль считает, что до конца XV века в Диком поле жили только татары, соответственно первые казаки — татары, по какой-то причине обрусевшие. Историки А. Л. Станиславский и Р. Г. Скрынников с этим согласны. Упоминания о казаках-татарах встречаются в документах начиная с XV века — «Московский летописный свод» 1492 года: «Того же лета июня в 10-й день приходили татаровя ординские казаки». По иным версиям, казаки, во всяком случае донские, произошли от когда-то населявших Придонье казахов. А. И. Ригельман, историк XVIII века, писал, что современные ему донские казаки сами убеждены, что ведут свой род от черкесов. Такого мнения придерживаются исследователи Г. Байер и В. Татищев. А в окружении Гитлера казаки считались прямыми потомками готов — потому-то довольно много казаков и воевало на стороне Германии. Но почему же эти казаки говорили не по-турецки, не по-татарски, не по-черкесски, а по-русски или по-украински?! Сторонники гипотез о казаках как особом народе отвечают, что обрусение казаков происходило постепенно: сперва ещё до Орды при князе Святославе, потом при Орде (с чего бы?), далее после Орды — при массовом наплыве русских на Дон и Волгу; и, наконец, при Иване Грозном, когда русские бежали от опричнины. И всё же это очень странно: ведь обычно пришлые перенимают язык и обычаи местных (если они их не уничтожают), а не наоборот.

Поскольку Запорожская Сечь оформилась раньше, чем какое-либо из русских казачьих войск, а в говоре русских казаков встречались выражения, характерные для русско-украинского «суржика», разумеется, есть версии о происхождении русских казаков от запорожских. Николай Иванович Костомаров, самый популярный разиновед XIX века, в монографии «Бунт Стеньки Разина» (СПб., 1903) пишет: «Русский мир был уже разделён на два государства — Москву и Литву; в обеих половинах явилось козачество. Тогда как в Южной Руси заложилось славное Запорожье и разлило из себя дух козачества по всей Украине, одинаковые события произвели наплыв народа с севера на Дон. Украина подала помощь этому обществу и населяла берега Дона своими детьми. Как ни темна первая история донского козачества, но что малороссийская народность участвовала в его закладке и воспитании — это лучше всяких исторических памятников доказывает нынешний язык донских Козаков: среднее наречие между малороссийским и великорусским языками». И всё же это перебор — судя по документам, донские казаки изъяснялись вовсе не на каком-то среднем, а на русском языке. (И потом, если донские казаки произошли от запорожских, то от кого же произошли запорожские?)

Серьёзные современные исследователи однозначно «народом» или «народностью» казаков не называют, выражаясь обтекаемо. По мнению современного исследователя современного казачества (это не тавтология — есть современные исследователи старинного казачества, а есть — современного, сам факт существования которого является весьма спорным) Т. В. Таболиной[6], казаки «парадоксально сочетают в себе и этнические, и социальные характеристики». А. В. Сопов[7] пишет, что казачество — это «уникальная социальная общность, имеющая сложный конфессиональный и этнический состав, основу которой составляет особый субэтнос русского народа» и у него сформировался «новый этнический характер, со своими традициями, предпочтениями, говором и норовом». Но так можно сказать, что «готы» и «эльфы» — «особые субэтносы», потому что у них есть свой характер, традиции, предпочтения, «говор и норов». Или что техасцы — «особый субэтнос американского народа», ведь они так сильно отличаются от ньюйоркцев и по традициям, и по говору, и по «норову»... (Казаков нередко сравнивают с обитателями американского Дикого Запада — те и другие жили «на фронтире», то есть на границе цивилизаций).

Самую прелестную гипотезу предлагает поэтический, страстно влюблённый в казаков историк-самоучка Евграф Савельев: казачество, «представляя передовой оплот великого славяно-русского племени, было известно, под тем или другим именем, в глубокой древности, за много веков до Рождества Христова, что оно в XII в. до Р. X. с берегов Дона, Днепра и Днестра ходило на защиту Трои, потом часть его проникла в Италию под именем гетов-руссов, а впоследствии основало Рим». Почему эти замечательные люди, основавшие Рим, не говорят по-итальянски (или итальянцы, раз их русские основали, не говорят по-русски), Савельев не объясняет. Он категорически отказывается считать казаков беглыми людьми, и вот его главный аргумент: «Были ли когда в истории примеры, чтобы бежавшие в одиночку холопы и преступники за тысячи вёрст от своей родины, среди чуждого и враждебного им народа могли основать особое государство, составить сильную демократическую, свободолюбивую и религиозно-идейную общину, целый народ, с его своеобразным правлением, особенным говором, другими нравами и обычаями?!»

На самом деле таких примеров полным-полно — в обеих Америках. Американцы от англичан, аргентинцы от испанцев, бразильцы от португальцев отличаются не только характерами и диалектами. У всех людей есть «ген приключений» DRD4, но носители так называемого «короткого» варианта этого гена обычно тихие домоседы, «длинного» — авантюристы, стремящиеся к новизне; исследования показали, что обладателей «длинного» DRD4 у северных и южных американцев по сравнению с их европейскими предками гораздо больше, что неудивительно: осваивать новые земли ехали наиболее активные и/или авантюрные люди. Так что у американцев по сравнению с европейцами генотип чуть-чуть смещён. Так же, возможно, было и с казаками: шли на Дон (в Запорожье) самые активные русские (украинцы) и в итоге они (да ещё и перемешиваясь с пленными турками и татарами) тоже стали чуточку отличаться на генном уровне от своих русских (украинских) предков... Увы, провести серьёзное генетическое исследование уже невозможно: казачество — то, настоящее, — было уничтожено в 1930-х годах.

По крайней мере, никто не спорит с тем, что в XV веке казачьи общины уже существовали. К сожалению, письменных источников о казачестве вплоть до XVIII века мало; бесценный архив Войска Донского сгорел в городе Черкасске в 1740-х годах. Согласно Соловьёву, первое упоминание о казаках относится к 1444 году — в летописи «Повесть о Мустафе царевиче»: «казаки рязанские» пришли на помощь рязанцам против татарского царевича. В 1549 году ногайский (татарский) князь Юсуф писал Ивану Грозному, что «холопи твои, некто Сары-Азман словет, на Дону в трёх и в четырёх местах городы поделали... да наших послов... и людей стерегут, да разбивают...». Считается, что это первое упоминание о казачьих поселениях на Дону, — правда, имя Сары-Азман для русского казака не очень-то характерное.

В глазах князя Юсуфа казаки были московскими холопами, но формально ни казаки, ни Москва этого не признавали: русские цари просто нанимали казаков в качестве вооружённой силы. 3 января 1570 года (считается, что с этой даты началось существование Войска Донского) Иван Грозный отправил на Дон с боярином Новосильцевым грамоту к казачьим атаманам Мамину и Яковлеву, в которой высказывались просьба послужить и обещание вознаграждения. Служба заключалась в охране границ и нападении на чужие приграничные поселения. Иностранные государи на казаков жаловались, Москва делала вид, что её это не касается. Царь Михаил Фёдорович в 1640 году писал турецкому султану: «Донские казаки указа нашего не слушают и, сложась с запорожскими черкасами, на наши украины войной ходят. Мы пошлём на них рать свою и велим их с Дону сбыть» — и одновременно донцам: «...а мы, великий государь, за тое вашу к нам службу и впредь учнём вас жаловать нашим царским жалованьем и свыше прежнего». В летописной «Повести о взятии Азова» (1637) Донское войско причисляет себя к «Московской области», однако сношения с ним Москва вела через Посольский приказ (МИД). Впрочем, уже в XVI веке многие казаки переходили на государственную службу и попадали в ведение Стрелецкого приказа.

Вольные донские казаки, в отличие от служилых, не приносили присяги и не платили налогов. Они в разинское время — хотя и называли себя в письмах царю «холопи твои», не были ни в каком смысле подданными русского царя — это надо запомнить и учитывать при оценке их дальнейших действий. (Далее, употребляя слово «русские», мы будем иметь в виду царских подданных). Поэтому они вели себя весьма свободно: так, в период Ливонской войны (вторая половина XVI века) нанятые Москвой донцы попросту ушли из состава русской армии под крепостью Соколы, в 1633 году сбежали из расположения московских частей во время осады Смоленска, занятого поляками. Понятно, что царям это не нравилось. Но едва только казаков пытались хоть как-то обуздать, они вообще отказывались сотрудничать: не имея приграничных войск, Москве дешевле было их задабривать и кормить. В 1592 году Запорожское Войско конфликтовало с Речью Посполитой — его за денежное и хлебное жалованье перекупило Московское царство[8], чтобы защитить свои южные границы от Крыма, извечного врага Москвы. (Крымские ханы были вассалами турецких султанов, а также полагали себя наследниками Орды и постоянно совершали набеги на русские территории, беря пленных для выкупа). Помимо денег и продовольствия в жалованье входило много полезных вещей. Данные по Войску Донскому за 1638—1644 годы: деньги — 34 тысячи 500 рублей, хлебные запасы — 15 тысяч 300 четей (1775 тонн), сукно — 5000 метров, вино — 750 вёдер (9000 литров), порох — 1460 пудов (23,4 тонны), свинец — 1400 пудов (23,4 тонны). Для сравнения: лошадь стоила примерно десять рублей, ружьё — один рубль.

Кроме того, казакам разрешалось торговать в городах награбленным добром. Но денег не хватало, а если и хватало, то хотелось ещё. В 1634 году донские казаки в очередной раз обещали не нападать на государства, с которыми у царя был мир, но слова не сдержали. Впрочем, среди самих казаков изначально возникли две партии: одна желала регулярного снабжения и, соответственно, верности Москве, другая — свободно пиратствовать и воевать с кем заблагорассудится. Костомаров: «Число воровских (преступных. — М. Ч.) было значительнее, потому что малейшее неудовольствие обращало в их ряды и тех, которые при других обстоятельствах были верными».

Как у казаков было всё устроено? Общее собрание Войска — круг — избирало войскового атамана, его помощника — есаула (или нескольких) и подьячего; на какой срок — видимо, бывало по-разному. В этом кругу решались только вопросы, касающиеся всего Войска: выборы, приём в казаки (лица, вступающие в казачество, становились его равноправными членами, а имевшие какие-либо титулы их отбрасывали; но принимали в казаки не всех), раздел добычи (дуван), приём послов, серьёзные преступления (высшая мера наказания — утопление). Участники круга стояли, в середину выходил атаман под бунчуками — древками с привязанными конскими хвостами (переняли у Орды) — и с тросточкой (иногда серебряной) — насекой. Савельев: «В это время есаул “зычно”, подняв свою трость, обыкновенно кричал: “Па-ай-помолчи, атаманы молодцы, атаман (или «наш войсковой») трухменку (головной убор. — М. Ч.) гнёт!” Всё стихало. Атаман делал доклад Кругу».

В каждом городке были свои выборы, атаманы и есаулы: на кругах рассматривались местные дела и решались тяжбы. При отправлении в поход избирался походный атаман. Религии казаки придерживались православной, но поскольку среди них самих и других живших в их городках людей было полно иностранцев и иноверцев (царь Алексей Михайлович сообщал турецкому султану в 1649 году[9], что казаки «живут на Дону по своей воле кочевным обычаем; с ними же вместе живут различных стран люди: литовцы, немцы, горские и запорожские черкасы, крымцы, нагайцы и азовцы»), то уклад был космополитичный и веротерпимый.

Была ли эта форма правления прогрессивна? Костомаров: «Козачество тогда возникало, когда удельная стихия падала под торжеством единодержавия; оно было противодействием старого новому... в козачестве воскресали старые полуугасшие стихии вечевой вольницы: в нём старорусский мир оканчивал свою борьбу с единодержавием... оно было не новым началом жизни, а запоздалым, отцветшим; оно было страшным настолько, чтоб задержать русский народ, сбить его на время на старую дорогу, но бессильно и бессмысленно... В нём не было созидательных начал, не было и духовных сил для отыскания удачных способов действия». «Правый» историк А. Н. Попов, составивший первый свод документов о восстании разинцев, тоже считал казачество консервативной силой; забавно, что так же думал и «левый» Плеханов.

Всегда ли старое — регресс, а новое — прогресс? Господин Великий Новгород по сравнению с Московским царством — прогресс или регресс? Нередко новое оказывается куда более отсталым, чем старое: средневековая Европа, например, по отношению к Античности во многом была регрессом, да и в XXI веке мы можем наблюдать подобное — бывает, что гораздо ближе, чем хотелось бы. Потенциально Новгородская республика была прогрессивнее, чем авторитаризм московских князей; у республиканцев и средний уровень жизни был выше. Беда, что в доиндустриальных обществах всё решает количество военной силы: Новгород был уничтожен, как и Псков, и Вятка, и множество высокоразвитых вольных городов Европы. Мы не знаем, насколько казачьи выборы были свободными и конкурентными, как часто пускали в ход атаманы «административный ресурс», — наверное, бывало по-всякому. При жизни Разина, к примеру, Донским войском чуть не 30 лет правили два человека, время от времени производя между собой «рокировочку», и ни о каких иных кандидатурах никто не заикался. Может быть, в отдельных станицах ситуация бывала другой. И всё же потенциально выборная власть выше абсолютизма.

О быте донских казаков до XVIII века мало что известно. Документальный памятник 1593 года «Роспись от Воронежа Доном-рекою от Азова, до Чёрного моря, сколько вёрст и казачьих городков и сколько по Дону всех казаков, как живут в городках» приводит данные о тридцати одном городке по Дону и его притокам — Медведице, Хопру, Донцу, а также Жеребцу; к концу XVII века их было 125. Сколько казаков было на Дону в XVI—XVII веках, тоже неизвестно — они принципиально отказывались от переписи населения, хотя каждый атаман, естественно, знал, сколько у него людей. Котошихин пишет, что во времена царя Алексея Михайловича донцов было около двадцати тысяч. (Их количество резко возросло после того, как они стали жениться, — сначала этого не полагалось).

Городки бывали для круглогодичного житья и для зимовок — «зимовейские». Места для городков выбирали вблизи охотничьих угодий, причём такие, чтобы была естественная защита, — обычно на островах или крутых берегах. Городок обносился деревянно-земляной стеной или земляным валом с пушками. Дома — курени — сперва делали из камыша, потом стали строить деревянные, а дальше пошли уже и каменные фундаменты. Улиц в нашем понимании не было. Посреди городка находились церковь (или часовня) и площадь — майдан, где собирался круг, а в остальное время велась торговля и происходили различные «тусовки». Земледелием казаки не занимались — таково было правило; в древних русских республиках, кстати, тоже. Считалось, что таким образом не будет возникать имущественное неравенство; на самом деле казаки, скорее, не хотели себя связывать. (В XVIII веке всё резко изменится и казаки весьма преуспеют в сельском хозяйстве). Это обстоятельство нередко ставило их в затруднительное положение: если почему-либо была невозможна торговля с соседними областями или Москва не присыпала жалованье.

Скотоводство, естественно, было (коневодство в основном), за городом имелись места для выпаса, но, судя по тому, как часто у казаков гибли все лошади, они и тут были невеликие мастера. Многие казаки не имели собственных лошадей. Но в разинские времена уже потихоньку начинали разводить рогатый скот. Рыбы в Дону было видимо-невидимо. «Тихий Дон»: «Над песчаным твёрдым дном стадами пасутся чернопузы; ворочается в зелёных прибрежных теремах тины сазан; белесь и сула гоняют за белой рыбой, сом роется в ракушках...» В долинах Дона и Донца водилось зверьё, росли яблони, груши, черешни, орехи. Огороды и сады у казаков были: кто сажал только лук да капусту, а кто и виноградники заводил; женщины, куда более свободные, чем москвитянские, разводили цветы. Голландец Ян Янсен Стрейс, парусный мастер, работавший в России в разинское время, писал о еде русских: «Пища их весьма простая: крупа, горох, кислая капуста, солёная рыба и ко всему прочему грубый ржаной хлеб. Приправой ко всякому блюду служит лук и чеснок, чем от них воняет за версту, что с непривычки совершенно невыносимо, но они варят из этого вкусный и превосходный суп. Они едят много рыбы и большей частью солёной, от неё на рынках стоит такой странный запах. Осетрину подают к столу у зажиточных людей почти каждый день. Знатные господа и дворяне едят помногу жареного мяса и ещё больше супов и похлёбок, хотя бы то был только рыбный отвар с хлебом, который годен лишь на то, чтобы его вылить наземь, а они едят его с толчёным чесноком»[10]. Лук и чеснок — главные овощи того, докартофельного, времени. Пекли пироги с рыбой, мясом, капустой, кашей, грибами, яйцами. Держали ли тогдашние казаки кур, уток и гусей, неизвестно, но скорее всего да: яйца нужно было есть свежими. Выращивали в огородах гречку, горох, арбузы, дыни. Собаки и кошки — непременно.

Главным занятием казаков была война: на службе у царя или по собственному желанию. Брали скот, пленных (ясырь), которых продавали за выкуп или меняли (это никак не может свидетельствовать о регрессе, ибо, увы, практикуется и поныне), продукты, оружие, ткани, ковры, дорогую утварь, драгоценности, картины, одежду: хорошо и чисто одеваться и украшать дома любили. Повседневная мужская одежда предположительно состояла из тёплого суконного зипуна на кавказский манер, широких шаровар, как у запорожцев, барашковой шапки и мягких сапожек; по праздникам одевались (кто не пропивал добычу) в шелка и меха; у женщин были роскошные шали, кожаная обувь. Судя по немногочисленным сохранившимся лубочным картинкам, многие носили серьги и брили головы, как запорожцы. Разин, насколько известно, головы не брил и серёг не носил.

Покупали железо, медь, ткани, посуду, дёготь, серу, воск, лён, инструменты, иголки, ножи; из других стран привозили всё самое новомодное — часы, зеркала, чай, кофе, безделушки. Хорошо плавали (тогда русские поголовно не умели плавать и боялись воды) и воевать предпочитали на воде, спокойно ходили на дальние расстояния в стругах — этот термин часто употребляется для обозначения любого судна тех времён, но вообще-то это широкое (4—10 метров) и длинное (20—45 метров) плоскодонное парусно-гребное судно, легко избегавшее подводных камней, оборудованное съёмной мачтой с прямым парусом, вмещавшее от 30 до 100 человек, с обшитыми камышом высокими бортами. Струги лёгкие — их часто перетаскивали волоком. Если воевать приходилось на суше, то старались нападать ночью, врасплох; если днём — ложились в каре и отстреливались, прикрывшись лошадьми; это тоже было для русских необычно и ново. Вообще перенимали всё самое передовое. Дома у богатых казаков крылись черепицей, позднее стали строиться и в два этажа, с верандами, фундаменты и крыльца были высокие.

Роман А. П. Чапыгина[11] «Разин Степан» (М., 1927; мы будем цитировать и анализировать беллетристику тоже — именно она сформировала в наших головах мифы о Разине): «Внутри хата убрана под светлицу: ковры на стенах, на полу тканые половики, большая печь с палаткой и трубой; хата не курная, как у многих, хотя в ней пахнет дымом, а глубокий жараток набит пылающими углями. Окна затянуты тонко скоблённым бычьим пузырём, свет в избе тусклый, но рамы окна можно сдвинуть на сторону — открыть на воздух». При доме могли быть летние кухни, ледники, погреба, конюшни. Степан Павлович Злобин[12], «Степан Разин» (М., 1951): «...широкий двор с вышитым полотенцем возле колодца, любимые матерью алые цветы, разместившиеся под окнами, полутёмные прохладные сенцы с двумя бочонками: в одном — пиво, в другом — холодный искристый квас. Приземистый курень с дубовыми полками по стенам, на которых вперемежку наставлена глиняная, серебряная и оловянная посуда, возле окна материнская прялка...» Историк В. Д. Сухоруков писал, что в XVII веке серебряная посуда была только у царского двора, отдельных богатых бояр и у казаков, а историк А. И. Соболевский оценивает грамотность казаков на уровне развитых европейских стран, в то время как крестьяне и даже посадские в Московском государстве были поголовно безграмотны. Военные занятия требовали умений: делать взрывчатку, закладывать её, ориентироваться по компасу; современный историк казачества Владимир Николаевич Королев отмечал, что у казаков были подзорные трубы и карты; путешественник XVII века Ги де Боплан утверждал, что почти у каждого казака в походе есть часы. Личные часы в то время — это покруче последней модели айфона в наши дни.

В первой половине XVII века казаки занялись писательством: существуют «Казацкие повести» того периода. В 1623 году донской казак составил жизнеописание Ермака, а в 1642-м родилась известная «Повесть об Азовском осадном сидении». Даже театр в Войске Донском, как считается, зародился раньше, чем в России. Досуг молодёжи — песни, пляски, игра в бабки, гадания; для людей солидных — нарды, кости, шахматы, шашки и (увы) коллективные попойки. Вообще чем развлекались в то время люди без телевизора, видно из запрета царя Алексея Михайловича 1659 года: «В воскресные, господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно, скоморохов и ворожей в дома к себе не призывать, в первый день луны не смотреть, в гром на реках и озёрах не купаться, с серебра не умываться, олову и воску не лить, зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить и с сучками не плясать, на браках песен бесовских не петь, кулачных боёв не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать. Если не послушаются, бить батогами; домры, сурны, гудки, гусли и хари искать и жечь». Указ означал смерть скоморошьего искусства. Но на казаков это не распространялось.

Столицей Войска Донского сперва были Верхние Раздоры, потом — Черкасск (ныне станица Старочеркасская), стоящий прямо на Дону и основанный предположительно запорожцами (их ещё называли черкасами) в XVI веке. От других городков он отличался размерами и богатством своей церкви и майдана. Е. П. Савельев: «Черкаск носил оттенок интернациональности. Запорожцы, украинцы и казачество всех рек стекались сюда попировать и сговориться о предстоящих морских поисках на турок и крымцев...» М. А. Шолохов, «Тихий Дон»: «А на квадрате площади дыбились задранные оглобли повозок, визжали лошади, сновал разный народ; около пожарного сарая болгары-огородники торговали овощной снедью, разложенной на длинных ряднах, позади них кучились оравами ребятишки...» Примерно так всё было и за два века до Шолохова — только тогда ещё и людьми на базаре торговали. А. П. Чапыгин: «А на майдану и посторонь сего — лари с разны товары, торгуют парчой и ясырём, иманным в Тёрках и у калмыки, а торг, государь, ведут кизылбашцы да армяня. Многи шинки, а стоят в шинках жидовя с греком».

На майдане торговали русские из Воронежа, Ельца, Коротояка, армяне, греки, турки, персы, татары, калмыки, черкесы; у местных они покупали солёную рыбу и дорогое иностранное добро. Тут же — бытовые услуги: сапожники, оружейники, гончары, портные, парикмахеры. А. П. Чапыгин: «В одном месте московские гости увидали будку, закрытую дубовыми брёвнами с трёх сторон, открытую с четвёртой, закиданную камышовой крышей с дёрном. В ней на ярком солнопёке на обрубке дерева сидел, весь коричневый и рваный, в лохмотьях красных штанов, в лаптях и синей выцветшей куртке-зипуне, запорожец. Уличный цирюльник ржавым кинжалом скоблил ядрёную голову казака...» Были и знахари, и коновалы. Мастера, постоянно жившие в Черкасске и других городках, были свободными людьми, но не казаками. М. Н. Харузин: «Иногородних казаки не любят, обзывают “русыо”... хотя, по словам самих же станичников, не могут без них обойтись, потому что русский и плетень огородить, русский и коваль, он же и землекоп, и портной, и плотник, овчинник, и пустовал, и чернорабочий, и торговец». Казаки нанимали работников косить траву, пасти скот, стричь шерсть, дубить кожу, чинить струги, ловить рыбу. Кроме пришлых казаками не считались совсем молодые парни, которых называли «товарищами» или «чурами»: они не имели права голосовать (женщины, естественно, тоже).

Среди мастеров были люди, просто искавшие хорошего места для «бизнеса», но в неквалифицированные работники, как правило, шли полунищие посадские и беглые крестьяне: их поток увеличивался с каждым новым витком закрепощения. Крепостное право — система правоотношений, вытекавших из зависимости земледельца от землевладельца, — частично существовало уже в Киевской Руси, но тогда далеко не все жители помещичьих земель были «холопами», а только те, кто сам продался (за долги, например), пленные и ещё некоторые категории людей; решительное наступление государства на свободу крестьян началось, как принято считать, с Судебника Ивана III 1497 года, запретившего миграцию крестьян за исключением двух недель в ноябре (Юрьев день); в 1592 году царь Фёдор Иванович отменил Юрьев день, в 1597-м был установлен пятилетний срок для возвращения беглых крестьян землевладельцу; в 1607-м побег приравняли к уголовному преступлению.

Завершило всё это Соборное уложение 1649 года: розыск беглых стал бессрочным, и, что самое важное, все жившие в поместье дворянина, в том числе и свободные, крестьяне объявлялись «крепкими», то есть прикреплёнными к тому поместью, где их застала перепись 1620-х годов; при побеге их возвращали вместе с семьёй. Крепостной пока ещё не считался личной собственностью помещика, и теоретически закон защищал некоторые его права: землевладелец не мог отнять у него землю и сделать дворовым слугой, он имел право жаловаться в суд на несправедливые поборы (на практике почти никогда не мог: был неграмотен, а если ему и удавалось нанять стряпчего, дворянину на суде было достаточно просто сказать, что жалобщик лжёт; изредка удовлетворялись лишь коллективные иски, и то если на стороне истцов выступал кто-то авторитетный). За убийство и членовредительство крепостных помещик уголовной ответственности не нёс. Суд мог подвергнуть крепостного пытке по слову землевладельца. Дворянин, провинившись перед законом, мог послать за себя для наказания своих крестьян; если уклонялся от военной службы — его крестьян сажали в тюрьму. Крестьяне платили уйму налогов: царскую дань, полоняночные (на выкуп пленных), пищальные, ямские, стрелецкие и т. д.; они были обязаны возить дрова на строительство, мостить дороги, нанимать за свой счёт сторожей, покупать для учреждений канцелярские принадлежности, отдавать на военную службу «даточных людей».

При таком обилии поборов жили, как правило, в одной комнате со скотиной, ели лук с чесноком и топили по-чёрному. Даже у небогатых казаков такого не бывало. (Всё это безобразие существовало лишь в пределах центра Московии; на Кавказе, на Севере, в Сибири никогда крепостного права не было). Кроме крепостных крестьян были (в небольшом количестве) свободные черносошные: они платили поборы только государству, но в таком же количестве, как и крепостные; это относилось и к посадским.

С Дону выдачи нет (тогда — не было); крестьяне бежали на Дон. Из книг может сложиться впечатление, что бежали они сотнями тысяч, но поскольку всё население Дона составляло два-три десятка тысяч, надо полагать, что беглые скорее исчислялись десятками сотен, это были самые отчаянные и предприимчивые, и они частично пополняли казачий генофонд: если они хотели «записаться в казаки», их могли принять (с испытательным сроком), но могли и отказать, тогда они становились свободными работниками. (Почему не принимать всех в казаки? Потому что военная добыча делилась на всех: слишком много казаков — невыгодно). Иногда, если казаки сильно нуждались в работниках, они сами вербовали крестьян. Из тех же, кто пришёл своей волей, было много преступников. На Дону это ничего не значило. Г. К. Котошихин: «...и торговые люди, и крестьяне, которые приговорены были к казни в розбойных и в татиных и в иных делех, и, покрадчи и пограбя бояр своих, уходят на Дон; и, быв на Дону хотя одну неделю или месяц, а случитца им с чем-нибудь приехать к Москве, и до них вперёд дела никакова ни в чём не бывает никому, что кто ни своровал, потому что Доном от всяких бед свобождаютца».

Донские казаки делились на верховых (северян) и низовых (южан): разделение это произошло по объективным, природным причинам. М. Шолохов, «Тихий Дон»: «В апреле 1918 года завершился великий раздел: казаки-фронтовики северных округов — Хопёрского, Усть-Медведицкого и частично Верхне-Донского — пошли с отступавшими частями красноармейцев; казаки низовских округов гнали их и теснили к границам области... Но начало раздела намечалось ещё сотни лет назад, когда менее зажиточные казаки северных округов, не имевшие ни тучных земель Приазовья, ни виноградников, ни богатых охотничьих и рыбных промыслов, временами откалывались от Черкасска...» М. Харузин: «Верховен придерживается старины, он консервативен; низовец наоборот склонен к нововведениям: он любит, чтоб всё было по-новому, он тщеславен, любит краснобайство, чины и почести... В то же время низовец, по общему отзыву, более дорожит своими казацкими привилегиями. Слышанную мною в низовых станицах поговорку: “жизнь хоть собачья, да слава казачья” в верховых станицах казаки употребляли так: “хоть слава казачья, да жизнь-то собачья”».

И у верховых, и у низовых, конечно, было расслоение по имущественному положению: оно есть везде, где существует частная собственность. Дуванили (делили) привезённую из походов «рухледь» (имущество) поровну, но одни пропивали добро, другие наживали. (Разбогатевшие казаки могли сами не ходить в походы, а снаряжать бедных — за проценты). И в досоветское, и в советское время принято было писать, что богатых («домовитых») казаков Разин ненавидел, а бедных («голутвенных») любил. Это ничем не доказано. Кроме того, вокруг понятия «голутва» много путаницы: бедные казаки, конечно, существовали, но в основном «голутвой» были не казаки, а пришлые люди, которым не повезло оказаться на Дону в голодные годы; они кормились подёнщиной, а то и подаянием. Костомаров, утверждая, что «они были готовы на разбой или на бунт, если сыщется голова, что сумеет созвать и привязать их к себе», видимо, всё-таки имел в виду малоимущих казаков, а не нищих.

Чаще всего самые предприимчивые казаки выделялись и интеллектом, и боевыми, и лидерскими качествами: формировалась казачья аристократия, так называемая «старшина»; неясно, употреблялся ли этот термин во времена Разина, но явление уже давно существовало. (От обычного аристократизма этот отличался тем, что не передавался по наследству). Несколько раз в год Войско посылало в Москву делегацию (станицу): туда выбирали казаков из «старшины». Е. П. Савельев: «На этих выдвинувшихся из общей массы казачества лиц обратили внимание хитрые и в этом деле дальновидные московские политики и всеми мерами, ласками и подкупами старались привлечь их на свою сторону. В этом они имели успех... тайно от других, шли уже подкупы видных и влиятельных атаманов и казаков, давались секретные поручения — кого и чем задарить на Дону, с целью привлечь их на свою сторону, т. е. быть в нужных случаях сторонниками Москвы».

В зрелые годы Разина это было очень актуально: во-первых, после заключения Московией мира с Крымом ходить воевать стало некуда и обедневшие казаки, совершая самовольные набеги, злили правительство; во-вторых, Москва начала требовать выдачи беглых. Войсковой атаман Корнила Яковлевич Яковлев, избираемый с перерывами с 1661 по 1680 год, был сторонником промосковской (сперва весьма умеренной) партии. (Сменял его периодически Михаил Самаренин — об этой «рокировочке» мы говорили). Увы, личности Самаренина и Яковлева совершенно не изучены: кроме того, что оба держались промосковских взглядов (и опять же — искренне держались или по расчёту?), ничего об этих, наверняка незаурядных, казаках неизвестно. В трактовке Злобина Яковлев — злодей, но Самаренин и вообще зверь: «Корнила считал, что если стрельцов до сих пор не прислали на Дон, то лишь потому, что был в Москве человек, который всё понимал и удерживал царскую руку, — Алмаз Иванов. И войсковой атаман всею душой, больше, чем Разина, ненавидел Михайлу Самаренина, из властолюбия и корысти затеявшего такое изменное дело, как призыв на казацкие земли царского войска и воевод... Чем я вам не потрафил? Что казаки меня больше любят да войсковым всякий раз на кругу выбирают? А что же тебя-то, Мишка, не любят? Знать, Дону не заслужил!..»

На самом деле, следя за тем, как Яковлев и Самаренин сменяли друг друга, можно заметить, что первый обычно в затруднительных ситуациях объявлял: «Я устал, я ухожу» — и отдавал власть Самаренину. То ли Самаренин был лучшим «антикризисным» атаманом, то ли, напротив, мальчиком для битья. Короче говоря, в ту пору в Донском войске дела с демократией обстояли не бог весть как хорошо и у власти находилась всё время одна, промосковская, партия. Степан Разин стал лидером антимосковской.

Читая о выдающемся человеке, интересно начинать с какого-нибудь вздора (Эйнштейн украл теорию относительности у жены, Конан Дойл убил автора «Собаки Баскервилей») — это помогает разозлиться или развеселиться и тем вдохновляет. Но иногда в гуще бреда попадается жемчужина. Ознакомьтесь, пожалуйста, с фрагментом интервью (опубликованного интернет-проектом «Русь великая») с «известным специалистом в области исследования древних цивилизаций» А. Тюняевым:

«Стенька — это не форма имени Степан. Да, есть небольшие сходства, но это только на первый взгляд. Имя СТЕНЬКА происходит от русского глагола СТЕНАТЬ, понятного во всех языках Европы. В древнерусском — стенати, в болгарском — стеня, в литовском — steneti, в древнепрусском — stint, stnons — “выстраданный, перенесённый”, в англосаксонском — stenan — “стенать”, в греческом — “вздыхает, стонет”, в древнеисландском — stynja, в древнеиндийском — stanati — “гремит, грохочет”. Это имя является древним эпитетом Громовержца Перуна. А имя Степан происходит от древнегреческого слова “стефанос”, что означает “венок, венец, корона, кольцо”. То есть имя обозначает круговую структуру, которая символизирует ВРЕМЯ.

— Вы хотите сказать, что имя Стенька и имя Степан принадлежат не живому человеку, а мифу под названием “Стенька Разин”?

— Степан Тимофеевич буквально означает Ступень Времени, или Период Времени — когда князь Рязань прошёлся восстанием по Руси, то есть поиграл силой. Миф о Стеньке Разине и о его противостоянии с московским патриархом Никоном — это всё тот же астрономический миф, видоизменённый под конкретный момент. И этот миф полностью соответствует расположению созвездий и городов. Это расположение для варианта Оси Мира, совпадающей с Пулковским меридианом...»

Миф «Стенька Разин» — это точно! О большей части жизни Разина, кроме мифов, никакой информации нет. Освещены документально лишь три последних года его жизни, да и то с ужасными пробелами: соответствующие источники погибли среди документов приказа Казанского дворца (органа, управляющего территориями юго-востока России) в пожаре 1701 или 1702 года. Нет и документов Приказных изб (администраций) различных городов — тоже сгорели. Из агитационных посланий Разина («прелесных писем» — как тогда писали), рассылаемых сотнями, уцелело лишь шесть. Навечно утеряны протоколы его допросов. Полностью отсутствует его обширная переписка. Он не оставил дневников — как занимательны они могли бы быть! (Нет ни строчки, им написанной, однако почти все исследователи убеждены, что он был грамотным). В настоящее время главный и практически единственный источник документов — многотомная, кропотливо составленная «Крестьянская война»[13]: все историки и литераторы равно пользуются ею (в XIX веке пользовались «Материалами» А. Н. Попова[14]); зачастую историки пишут как беллетристы, а беллетристы — как историки, и все вынуждены придумывать, повторять и заново осмысливать мифы, и все мифы равноправны: мы сами вольны решать, какие покажутся нам наиболее убедительными.

О рождении, родственниках, детстве и юности Степана Разина мы не знаем почти ничего. Более того, существует миф, что и звали-то его не Разиным и не Степаном. Собиратель фольклора Дмитрий Николаевич Садовников (тот самый, что сочинил «Из-за острова на стрежень») приводит предание XIX века[15]: «В некотором царстве, в некотором государстве, именно в том, в котором мы живём; не далеко было дело от Чечни, близ речки Дону, в тридцати пяти верстах от Азовского моря, жил в одном селе крестьянин, по прозванью Фомин, а по имени Василий Михайлов. Не старше он был тридцати восьми годов, народился у него сын, назвали его Михаил. Воспитал он его до шести лет. В одно время в прекрасное да поехал на работу, взял и сына с собой. Напала на них небольшая шайка разбойников, мать с отцом убили, а Михайлу с собой взяли. Привозят они его в свой дом, отдают атаману. Атаман у них был старик, девяноста пяти лет. Принял он этого Михайлу на место своего дитя, стал его воспитывать и научать своему ремеслу, в три страны велел ему ходить, а в четвёртую не велел. Прошло три месяца, атаман Роман вздумал Михайле имя переменить, собрал шайку, чтобы окрестить его, и назвали его Степаном».

Хронологически первый документ, в котором Степан Разин упоминается, — отписка (донесение) донского атамана Наума Васильева в Посольский приказ от 5 ноября 1652 года — здесь и далее числа и месяцы приводим по старому стилю, а годы по новому (Крестьянская война. Т. 1. Док. 1): «В нынешнем, государь, во 161-м году ноября в 5 день бил челом тебе, государю царю и великому князю Алексею Михайловичи) всеа Руси[16], и в кругу нам, холопем твоим, донского нашего казака сын Стенька Тимофеев сын Разин, а сказал. — В прошлом де, государь, в 158-м году обещался де отец ево Тимофей Разя[17] и с ним, Стенькою, помолитися в Соловецком монастыре преподобным отцем Изосиму и Саватее, соловецким чюдотворцем. И мы, государь, тово Стеньку отпустили з Дону к тебе, государю, к Москве по обещанью ево...»

В 5-м документе из того же тома упомянуты «...донские наши низовые казаки Степан Разин да Прокофий Кондратьев» — значит, отец Разина Тимофей был «низовой», то есть более благополучный в сравнении с «верховыми». Не так давно стало известно, что был он, скорее всего, казаком в первом поколении, родом из Воронежа, где жил его куда более знаменитый младший (вероятно, сводный) брат Никифор Черток. 1671 год, 14 февраля (Крестьянская война. Т. 1. Док. 12) — «Указ о высылке в Москву семьи и продаже двора и имущества... Микитки Чертка, который ныне в ызмене на Дону»: «По допросу атамана Родиона Колуженина Микифорка де Черток Стеньке Разину дядя по отце, а родом воронежец, мать и жена его на Воронеже, а на Дону жил он з год в бурлаках». Воронежские краеведы выяснили, что до ухода на Дон в 1667 году Никифор Черток с матерью Анной (видимо, бабушкой Степана Разина) и своей семьёй жил в Воронежском уезде в Новой Усмани (она же Усмань Собакина): вероятно, и Тимофей Разин пришёл на Дон оттуда.

Корнила Яковлев был крёстным отцом Степана — это известно из «расспросных речей» войскового дьяка Аврама Иванова в 1668 году. Из этого обычно делается вывод, что Тимофей Разин был авторитетным казаком, — но, когда Степан родился, Яковлев атаманом ещё не был, так что и с социальным положением Тимофея ничего не ясно. Мифы рисуют Тимофея знатным воином, богатым человеком, при этом оппозиционером по отношению к Яковлеву. Андрей Николаевич Сахаров, «Степан Разин» (это как бы «официальная» биография, но она больше похожа на увлекательный роман): «В сундуках хранились дорогие восточные ткани с узорочьем, захваченные Разей во время лихих набегов на турецкие и кызылбашские пределы... в кувшине, зарытом в городе, лежали московские рубли, голландские ефимки, немецкие рейхсталеры». «Покориться надо великому государю, — говорил дорогой кум Корнило. Не соглашался с ним казак Разя:

— Что же ты хочешь, кум, совсем уж из чужих рук смотреть, не зазорно ли это доброму и вольному казаку?»

А. П. Чапыгин: «Когда хозяин кричал и пил за белого царя, не подымал чаши старый казак Тимофей Разя и сын его Степан тоже»; Тимофей был активным лидером антимосковской партии, и негодяй Яковлев его отравил. С. П. Злобин: «Тимофей Разя иначе относился к куму: ему не нравилась боярская холя, в которой жил войсковой атаман и которая, по мнению Рази, не пристала казаку. Он недолюбливал в Корниле богаческую спесь и воеводский покрик. Сам Тимофей давно уже не ходил в старшине. Сварливый нравом, он перессорился со всеми заправилами своей станицы и, сколько ни выбирали его по станичным делам, каждый раз отвечал, что есть люди умней его и корыстней, а он-де не хочет лихвы и почёта, а мыслит дожить до гроба одной только правдой». Василий Макарович Шукшин, «Я пришёл дать вам волю» (М., 1974): «Корней ценил Разиных за воинство, за храбрость и преданность общему делу, но вовсе не уважал, даже побаивался — за строптивость, за гордость глупую, несусветную, за самовольство. Разины не были домовитыми, но и недостатка ни в чём не знали, так как были непременными участниками всех походов, часто из походов приходили с хорошей добычей, которую не копили». Всё это абсолютно бездоказательно.

О матери Степана не известно ничего. Народная песенка[18], на примере которой видно, как мало можно доверять фольклору:

1671 год, 16 апреля (Крестьянская война. Т. 1. Док. 46) — фрагмент из статейного списка возвратившегося из Крыма подьячего Г. Михайлова о начале разинского восстания в 1670 году на Волге: «Ныне де Адил Гирею царю ведомо учинилось от азовского паши и от нагайских кочевных мурз, что де объявился с вашие стороны на Волге казак тума Стенька Разин...» Тумой называли детей от брака русского с турчанкой. Биографы Разина (здесь и далее относим к ним равно историков и беллетристов, ибо те и другие основывались на одних источниках), как правило, о матери Разина не распространялись. А. М. Горький в киносценарии «Степан Разин»[19] придумал ещё одну «мать»: решительную старуху в чёрном, политически подкованную: «Помни, Степан, — мы, казаки, Москву от Польши оборонили, мы царя дали москвичам, а Москва губит нас, проглотит она, зверь, вольный Дон!»

Правдоподобную версию дал С. П. Злобин: «Казалось, вот-вот услышит он вздох матери. Как часто слышал он эти вздохи, когда отец был в походах! Вот-вот прошепчет она молитву или тоненьким голосом начнёт созывать цыплят, кидая им горстью кашу, а не то заведёт старинную украинскую песню, привезённую с далёкой Черниговщины, откуда когда-то Тимош Разя привёз свою чернобровую Галю». Здесь есть логика, так как крёстная мать Разина Матрёна Говоруха (упоминание об этом: Крестьянская война. Т. 2. Ч. 2. Док. 70. 28 ноября 1670 года) жила в украинском городе Царёве-Борисове; значит, какие-то связи с Украиной должны были быть если не у Тимофея, так у его жены. И уж очень, как мы увидим в дальнейшем, Разина тянуло к Украине. Хотя и турчанка вполне возможна.

Пушкин, сам того не желая, сотворил в головах людей путаницу, записав 19 сентября 1833 года в Бердской станице рассказ казачки И. А. Бунтовой, современницы Пугачёвского восстания, о казачке Разиной, искавшей своего сына среди проплывавших по Яику трупов погибших в битве 22 марта 1774 года у Татищевой крепости: «...каждый день бродила над Яиком, клюкою пригребая к берегу плывущие трупы и приговаривая: “Не ты ли, моё детище? Не ты ли, мой Стёпушка? Не твои ли чёрные кудри свежа вода моет?” — и, видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп». Он внёс этот эпизод в рукопись пятой главы «Истории Пугачёва», где на полях записал фамилию казачки — «Разина». Рукопись первых пяти глав была представлена на цензурное рассмотрение Николаю I и возвращена с замечаниями: упоминание Разиной было рекомендовано «лучше выпустить, ибо связи нет с делом». Пушкину уже указывали — мы к этому ещё обратимся, — что Разина поминать нежелательно; он перенёс эпизод в примечания и убрал фамилию. Историки полагали, что «Стёпушка» Разин — лицо вымышленное, но некоторые журналисты вообразили, что Пушкин и вправду нашёл мать Степана Тимофеевича. Не правы оказались те и другие: в 1976 году оренбургский краевед С. А. Попов нашёл документ о том, что казак Степан Разин воевал на Яике при Пугачёве, причём не погиб в 1774 году, но прожил ещё 60 лет. Теоретически он мог быть родственником нашего Разина...

Один иностранец, лично видевший Степана Разина после его пленения, написал, что ему было в 1670 году примерно 40 лет, отсюда и пошло, что родился он примерно в 1630-м. Вероятно, так и есть, поскольку при первом упоминании, относящемся к 1652 году, он — молодой человек, юноша. Может быть, родился и в 1635-м, но не позже. А. Н. Сахаров: «В начале 30-х годов XVII века в казачьей донской станице Зимовейской в семье зажиточного казака Тимофея Рази родился второй сын. Новорождённого нарекли Степаном». Во-первых, неизвестно, был ли Разя зажиточен. Во-вторых, как установил историк А. П. Пронштейн, станица Зимовейская возникла не ранее 1672 года, то есть уже после смерти Разина; там родился Пугачёв, а Степан Разин родился, вероятно, в Черкасске. Второй он был сын или десятый, были у него сёстры — мы тоже не знаем. Из русских документов известно лишь о его младшем (скорее всего, младшем, так как первое сохранившееся упоминание о его служебных делах относится к 1666 году) брате Фроле.

О старшем брате — только предположения, хотя вроде бы довольно убедительные. Впервые он был упомянут в анонимном тексте некоего иностранца «Сообщение, касающееся подробностей бунта, недавно поднятого в Московии Стенькой Разиным»[20] — первом и довольно толковом литературном описании разинского восстания: оно было начато в Москве не позднее сентября 1671 года, завершено в Архангельске и частично на корабле «Царица Эсфирь», на котором автор (возможно, служащий британской миссии в Москве) возвратился в Англию, издано в Англии, Франции, Германии и Голландии, впервые переведено на русский язык А. Станкевичем в 1895 году. Российские историки высоко ценят этот документ: его автор явно имел доступ как к официальным, так и к неофициальным правительственным источникам, предположительно был знаком с высокопоставленными лицами, но при этом высказывал самостоятельные мнения; почти все прочие иностранцы, писавшие о Разине, пользовались этим источником, да и русские тоже. (Не будем путать «Сообщение...» с другим анонимным документом — «Повествование о величайшей на памяти человечества победе, или Полный разгром великого бунтовщика Степана Разина и его стотысячной армии великим царём России и его прославленным генералом Долгоруковым»[21] — это датированное 15 февраля 1671 года и отправленное из Москвы письмо «фактора», то есть представителя английской торговой миссии, своему нанимателю; в нём ничего интересного нет).

Итак, «Сообщение...»: «Причиной или, вернее, предлогом к этому [разинскому] бунту послужила казнь брата сего Разина, совершенная боярином князем Юрием Долгоруковым. Ибо в 1665 году последний находился с войском против поляков около города Киева, имея под своим начальством в числе других и отряд донских казаков. При наступлении осени этот отряд, находя, что он достаточно действовал против неприятеля, пожелал быть распущенным вышеназванным начальником Долгоруким[22], который, нуждаясь ещё, быть может, в их службе, не согласился на это. Тогда эти казаки не захотели подчиниться приказанию их начальника, но, поддавшись убеждению и примеру их атамана, брата Стеньки, разошлись каждый по себе домой. Долгорукий, крайне рассердившись, приказал немедленно его повесить. <...> Вот на какую причину разжигания им мятежа ссылался Разин под пыткою на дыбе: он, дескать, желал отомстить за смерть брата, казнённого, по его разумению, безвинно. Но что сие есть только предлог, явствует из того, что восстал он не только против царя, но и против шаха Персидского, а о нём он никак не мог сказать, что терпел от него какие обиды. Итак, лишь злонамеренный и бунтарский дух Разина подвигнул его на подлое дело».

Ещё один важный источник — посвящённая Разину магистерская диссертация немца из Тюрингии Иоганна Юстуса Марция, жившего в Москве с 1668 по 1672 год, «Степан Разин, донской казак изменник»[23]: она основана не только на «Сообщении...» и официальных документах, но и, по словам автора, на «личных наблюдениях». «Возмущённый Долгоруков посылает вдогонку ушедшим большой отряд, чтобы их вернули, и сам казнит их начальника — это был брат Разина — для острастки. Разин увидел в этом свирепость. С этого времени он изменил образ мыслей и прежние свои взгляды и стал помышлять только о том, как отомстить, снять с себя этот позор и вовлечь в замышляемое преступление как можно больше сообщников». (Имя «Иван» появляется в иностранных источниках уже позднее и, вероятно, выдумано).

Так был ли брат? Сюжет уж очень архетипический: месть за старшего брата. Сомнения вызывает также то обстоятельство, что ни в одном русском источнике нет и намёка на существование Ивана Разина или хоть какого-нибудь брата Степана Разина, кроме Фрола. Странно, что этот предполагаемый брат не оставил уж совсем никакого следа в документах: в них довольно часто пересказываются слова Разина и при этом нет упоминаний о старшем брате, который будто бы значил для него так много. Но, как уже говорилось, документы сохранились далеко не все.

В общем, раздолье для мифов — кто во что горазд. У А. П. Чапыгина Ивана Разина казнят не на месте, а в Москве, и он не просто дезертировал: «Подговаривал тот Разин казаков, что, дескать, напрасно мы тут время изводим: побьём воеводу — дорог на Дон много... и противу всех утеснителей казацкой вольности, противу воевод, бояр, голов и приказных замышлял»; Степана тоже хотели казнить («...слышал Степан, как шипело от калёных щипцов, пахло горелым мясом, слышал треск костей и понимал, что ломают рёбра Ивану»), но пощадили, ибо он спас во время бунта боярыню Морозову (с таким же успехом можно допустить, что он пытался помешать убийству Кеннеди: чудесное занятие — мифотворчество!).

У Шукшина Степан тоже был свидетелем гибели брата: «Иван шагал твёрдо, кривил в усмешке рот: никто не верил, что казаков повесят, и сам Иван не верил. Весь проступок казаков был в том, что они — по осени послали горделивого князя Долгорукого к такой-то матери, развернулись и пошли назад — домой: зимой казаки не воевали. Так было всегда. Так делали все атаманы, участвовавшие в походах с царёвым войском. Так поступил и Разин Иван. Князь Долгорукий догнал мятежный отряд, разоружил... А головщика принародно, среди бела дня, повёл давить. Это было невероятно, поэтому никто не верил. Иван сам влез на скамью, ему надели на шею верёвку... Только тут стали догадываться: это не нарочно, не попугать, это — казнь...» У Злобина Иван — заступник и вождь пришедших на Дон крепостных; он «во всём разделял мысли старого Тимофея, как разделяло их множество верховых казаков» (напомним: по документам Разины — низовые).

«Корнила вспылил:

— Ты что же, мятеж поднимать?!

— Эко слово боярское молвил: “мятеж”! — усмехнулся Иван. — Кабы думал ты о казацкой вольности, берёг бы Дон, кто бы вставал на тебя мятежом?! Бояре давят казачество по Днепру и по Дону. Одно нам спасенье: всех казаков от Буга до Яика слить в едином казацком братстве. Державу казацкую учинить». Дезертировал Иван потому, что «паны и бояре сговаривались разделить Украину по Днепр между Россией и Польшей», а на казнь его отправил изувер Яковлев.

Брату Фролу, хотя он лицо историческое, не повезло: мифологическая традиция из него делает труса, бесполезного типа. Основание для такой оценки — свидетельства иностранцев (косвенно подтверждённые дальнейшим развитием событий), что Фрол, испугавшись казни, крикнул «Слово и дело государево», давая понять, что хочет выдать важную информацию, и отсрочил свою смерть на несколько лет. Беллетристы сочли, что Фрол был слабак и трус. С. П. Злобин: «Мечтательный и немного ленивый, Фролка завёл себе гусли, забирался на островок и просиживал целый день, напевая песни. <...> И едва дошёл слух, что бояре готовят великое войско против Степана, Алёна Никитична решительно взъелась на Фролку: “Брат ведь Степан тебе, пентюх! Сиди-ишь! Срам ведь смотреть: брат за весь люд, за всю землю один со злодеями бьётся, а ты всё на гуслях да в голос, как девка!.. Тпрунди-брунди на гуслях — вот и вся твоя справа!”».

В. В. Каменский, роман-поэма «Степан Разин» (М., 1918): «Фрол был нрава кроткого, грустного; и звали его Птицей-Девицей». А. П. Чапыгин:

«Вишь, много ты, Фролко, на девку походишь... Ой, да не казак ты!

— Не лежит сердце к казачеству: война, грабёж».

В. М. Шукшин: «Фрол — не охотник до войны, до всяких сговоров, хитростей военных. Не в разинскую породу. Он — материн сын, Черток: покойница больше всего на свете боялась войны, а жила с воином и воинов рожала. Зато уж и тряслась она над Фролом, меньшим своим... Помирала, просила мужа и старших сынов: “Не маните вы его с собой, ради Христа, не берите на войну”». На самом деле Фрол Разин был одним из главных военачальников у своего брата и пользовался авторитетом и до восстания: в 1666 году он попал в число отборных казаков, которые составили станицу в Москву. Минута слабости — и лживый миф прилип к человеку...

Как жили Разины в детстве, мы не знаем. Наверное, лапта, бабки, пятнашки, позднее — посиделки, танцы; купались, ездили верхом. А. Н. Сахаров: «Иван верховодил за атамана, Стенька был есаулом, а маленький Фролка сходил за русского пленника, которого братья освобождали вместе с другими ребятишками-несмышлёнышами от страшной турецкой неволи». Наверняка так и было: мальчишки всегда играют «в войну» и, соответственно, «в политику» — игру, которой Степан посвятит свою жизнь.

Казачество, несмотря на свою обособленность, в русскую политику было завязано очень сильно: давайте разберёмся с этим. После смерти Ивана Грозного (1584), Дмитрия (1591) и Фёдора (1598) правящая династия пресеклась, в 1598 году на трон взошёл Борис Годунов, сторонник централизации и враг казаков: им запрещалось появляться в русских городах, нарушившие запрет попадали в тюрьму, русские не могли торговать с казаками. Неудивительно, что в 1603 году Лжедмитрий I обратился за помощью к донцам. Они послали к нему войска под предводительством атаманов Андрея Карелы и Михаила Межакова (запорожцы тоже прислали помощь). Известно, что в Туле Лжедмитрий I принимал делегацию с Дона прежде, чем московских бояр; казаки сопровождали его во время торжественного въезда в Москву.

Весной 1606 года на Тереке казаки голосованием выбрали из своей среды собственного «царевича» — Петра; это был юный «чура» Илья Коровин по прозвищу Муромец (выходец из Мурома). (Почему мальчика — ясно: чтобы управлять через него). Лжепетр с войском двинулся к Москве на помощь Лжедмитрию I, но тот 17 мая был убит (Земский собор избрал на престол Василия Шуйского), и казаки повернули обратно, по пути грабя купцов и разоряя русские города. Летом того же года в Московию пришёл с войском украинских казаков Иван Болотников, к нему присоединялись донцы (любопытно, что сам Болотников казаком не был): требовали выдать на расправу бояр, убивших Лжедмитрия. Казаки участвовали во всех битвах с царскими войсками: в осаде Москвы, калужском и тульском осадных «сидениях». А заодно устанавливали повсюду скопированный с Речи Посполитой институт «приставств» — организованный рэкет, который давал особенно хороший доход с богатых монастырей. А. В. Сопов пишет, что Российское государство по отношению к казакам проводило очень гибкую политику, что предопределило сильные «охранительные» и «державные» ориентации казаков. Однако до Петра I, а может, даже и до Екатерины И, «ориентации» у казаков были прямо противоположные...

И всё же казаки проиграли. Шуйский обещал сохранить жизнь Болотникову и Лжепетру, но слова не сдержал; впрочем, к репрессиям Годунова он не вернулся и официально замирился с Доном, послав казакам богатое жалованье. Однако, когда летом 1607 года объявился Лжедмитрий II, казаки опять встали на сторону самозванца. В. Н. Татищев приводил цитату из неизвестного источника: «И через то во всех городех паки казаков из холопей и крестьян намножилось, и в каждом городе поделали своих атаманов». Шуйского свергли бояре в 1610 году, а вскоре предатель убил Лжедмитрия II. Но тут Марина Мнишек родила сына Ивана Дмитриевича (по легенде, от донского атамана Ивана Заруцкого) — казаки встали за него. Почему казаки с их умом и ловкостью всё время проигрывали Москве? Отчасти по объективным причинам: малочисленность, экономическая блокада, нехватка продовольствия, отсутствие оружейной промышленности; отчасти, возможно, потому, что слишком увлекались рэкетом...

Вскоре началась война с Речью Посполитой; польские войска осаждали Смоленск и Москву. В начале 1611 года стало формироваться русское ополчение: казаки не смогли между собой договориться и воевали и на той, и на другой стороне. Тогда же возник Лжедмитрий III и с казаками занял Псков, а на юге казаки бились за Лжедмитрия IV (первый был разбит, второй куда-то делся). Тем не менее в тот период казаки, видимо, были сильны как никогда. В 1613 году измученные и обалдевшие бояре объявили очередной Земский собор (он собирался в сложных для Москвы ситуациях) для выборов царя (как можно видеть, и царей нередко выбирали, только избирательный ценз был гораздо уже, чем у древних республиканцев и казаков): участвовать должны были верхи духовенства, Боярская дума и «земские люди» — свободные представители разных сословий и местностей. В знаменитой «Повести о Земском соборе»[24] говорилось: «И хожаху казаки в Москве толпами, где ни двигнутся гулять в базарь — человек 20 или 30, а все вооружённы, самовластны, а меньши человек 15 или десяти никако же не двигнутся. От боярска же чина никто же с ними впреки глаголети не смеюше и на пути встретающе, и бояр же в сторону воротяще от них, но токмо им главы свои поклоняюще».

Казаки предложили три кандидатуры: князь Д. Т. Трубецкой, князь Д. М. Черкасский (оба — опальные) и мальчик Михаил Фёдорович Романов. В апреле 1613 года Михаил был избран царём. Шведский посланник доносил из Москвы, что казаки осадили дворы бояр и силой заставили избрать Михаила. (Уж наверное не только силой; кого-то и уговорили, да и многие бояре одобряли такой выбор). «Хронограф» второй половины XVII века упоминает, что за избрание Романова высказался на соборе донской атаман. Чем казакам нравился этот вариант? Формально они ссылались на то, что он наиболее законен, ибо его отца, патриарха Филарета, в своё время благословил царь Фёдор. Наверное, важнее было то, что Филарет в своё время пострадал от Годунова и был сторонником Лжедмитрия II. А путешественник Жак Маржерет докладывал английскому королю Иакову I, что казаки просто рассчитывают манипулировать новым царём. Отчасти их расчёт оправдался. От Земского собора совместно с Духовным собором они получили грамоту: «А за свою нынешнюю и прежнюю многую службу вы, Донские казаки, от всемогущего Бога милости, а от царя Михаила великое жалование, от всяких людей Московского государства и от окрестных государств честь и славу и похвалу будете иметь». Казакам было разрешено ездить в какие угодно русские города. Сношения с ними перешли в ведение Посольского приказа. От Михаила они регулярно получали всяческие похвалы, он пожаловал их знаменем. Было ли всё это так уж хорошо для казаков? Н. И. Костомаров: «До эпохи самозванцев козачество, по-видимому, готовилось образовать отдельное общество в русских южных краях и хотело только укрыться с своею независимостью от северного единовластия; но, вмешавшись в дела Москвы в начале XVII века, оно вошло в неразрывную связь с нею...»

Ещё несколько лет отряды казаков шатались повсюду и занимались грабежом, но всё затихло в 1618-м, когда Михаил стал выплачивать Дону жалованье регулярно, а не эпизодически. Тогда казаки стали ходить на Чёрное море, грабить Крым и турецкие земли; в конце концов, после угроз турецкого султана и крымского хана, Михаил решил порвать с казаками и в 1630 году отправил им грамоту, извещавшую о их отлучении от церкви. Казаки посыльного убили, и два года между Доном и Москвой не было отношений, но в 1633-м, когда случилась новая война с Речью Посполитой, Михаил позвал казаков на помощь — помирились. В 1641—1642 годах донцы и запорожцы служили Москве, обороняя Азов от крымского хана; по легендам, в «азовском сиденьи» участвовали либо Тимофей Разя, либо его сын Иван, либо Степан, а то и все вместе. В 1653 году гетман Богдан Хмельницкий, не ладивший с поляками, упросил принять украинские территории под протекторат Москвы, и до 1667 года тянулся конфликт с поляками: воевать казакам было где. (Бывало, что и Москва помогала казакам: в 1648 году по просьбе донского правительства был прислан для защиты от набегов отлично экипированный отряд в тысячу солдат, набранных из вольных людей сроком службы на один год, голова отряда — дворянин Лазарев).

Тут выходит на сцену одна интересная, связанная с разинскими делами, фигура. Царь Алексей Михайлович хотел объединения русской церкви с греческой и, соответственно, согласования обрядов с греческими образцами. Властолюбивый и энергичный патриарх Никон, ранее не терпевший греков, сделал то, чего хотел царь, но за это выговорил для себя полную свободу от светской власти (и в два с половиной раза увеличил свою личную собственность); царь сперва терпел, потом они поссорились, и в 1666 году был созван собор, чтобы судить Никона: его признали виновным в произнесении хулы на царя и церковь, лишили сана и сослали в Ферапонтов монастырь. До этого в народе Никона за его новаторство и стяжательство не любили, но к свергнутым отношение иное: легла одна из козырных карт будущей смуты.

Во второй половине XVII века из-за экономических проблем было много локальных мятежей в городах (именно в городах, запомним это): в 1648 году — в Москве, Устюге, Козлове, Сольвычегодске, в 1649-м снова в Москве, в 1650-м в Новгороде и Пскове, в 1662-м по всей стране; после подавления беспорядков уцелевшие участники пополняли ряды казаков на Дону, других ссылали на Волгу. Сами казаки время от времени пускались в пиратство: яицкий атаман Иван Кондырев наводил страх на Каспийском море в начале 1660-х, его земляк, пират Парфён Иванов, незадолго до этого дошёл с Волги до Персии.

Молодой Степан Разин, кажется, в это время был вполне благонравным казаком. Савельев (чистейшая выдумка): «Молодость свою Разин провёл, как и все казаки, в походах и битвах с неприятелем. В 1646 г. он участвовал в морском поиске казаков на берегах Тавриды, а в следующем году при защите Черкаска от нападения азовцев; в одной из вылазок раненый попал в плен и два года томился в азовской земляной тюрьме, откуда успел бежать. За выдающийся ум и отвагу Войсковой Круг наградил Разина почётным званием старшины». (Н. И. Костомаров: «Народное предание говорит, что Стенька прежде того был гонцом к турецкому султану и попался в плен в Азове»).

Что касается фактов, то первое упоминание о Степане Разине мы уже цитировали: в 1652 году он — видимо, после смерти отца — поехал на богомолье в Соловецкий монастырь через Москву. Вид документа — потёртый на сгибах — указывает, что его брали в руки; есть отметка о предъявлении в Посольском приказе. (Это как бы командировочное удостоверение — без него люди, кроме бояр и иностранцев, попасть в столицу не могли; купцы получали торговое свидетельство, крестьяне — разрешение барина, дворяне — подорожную). Зосима и Савватий, поклониться которым ехал Степан, считались целителями ран и были особенно популярны у военных. Кроме того, богомолье было предлогом для путешествий, особенно у молодёжи. Был ли Разин в молодости религиозен — кто ж его знает? А. Н. Сахаров пишет: «Знал атаман, что Степан в вере нетвёрд, кое-кто даже стыдил его за богохульство... подозревал атаман, что не молиться шёл Степан Разин — больно уж дерзок, суетлив и любопытен он был для этого». Эта гипотеза ни на чём не основана.

Поездки Разина в Москву упоминаются также во 2-м и в 5-м документах «Крестьянской войны» (Т. 1) — то есть он был в столице как минимум трижды. Как добирался? В составе делегаций — верхом, на санях, на подводах, если один или вдвоём — неизвестно. Никто не знает, была ли у него в молодости своя лошадь. На богомолье, может, шёл бы и пешком, как многие ходили (от Черкасска до Москвы около тысячи километров, от Москвы до Соловков — полторы тысячи; хороший ходок в день мог делать пятидесятикилометровые переходы — за несколько месяцев можно обернуться), но, поскольку был ноябрь, скорее всего ехал с какими-нибудь попутными санями. Советские авторы (учёные и беллетристы), как правило, сходились в том, что Разин мало доверял крестьянам и не понимал их (во всяком случае, поначалу); С. П. Злобин отправляет его в путь пешком, причём летом, и Степан видит соху и борону «как сказочную небылицу, словно ступу бабы-яги.

— Дай попытаю, — с любопытством попросил он крестьянина.

И унавоженная взрыхлённая пашня дохнула на него каким-то особым умиротворением и теплом».

Злобинский Степан, пожалуй, самый идейно правильный из всех, однако автор не обидел его чудесными приключениями — и по дороге, и в Москве этот донкихот заступается за обиженных, бьёт купцов и даже встречается с царём, очень ласково с ним обошедшимся: «Теперь Стенька видел своими глазами неправды и беды народа... говорил с царём, и вера его в невинность царя ещё укрепилась». Разумеется, мы понятия не имеем, что Разин в молодости (да и в зрелости) думал о царе, чем он развлекался в столице и как прошло богомолье. А. Н. Сахаров в данном случае предпочёл особо не фантазировать: «Покрутился он по московским дворам и кабакам, побывал в подмосковных слободах и городках. О своём соловецком богомолье говорил Степан глухо...» Самые потрясающие приключения Степан пережил у Чапыгина: мало того что дрался со злодеями и выручал простых москвичей, мало того что спас красавицу, за убийство мужа-садиста заживо зарытую в землю (такая казнь существовала ещё и при Петре I), и стал её любовником, так ещё и мимоходом организовал в Москве Соляной бунт (который на самом деле был в 1648 году: реакция на подорожание соли, бывшей тогда единственным консервантом). Его дальнейшие планы: «Думаю, дедо, когда зачну быть атаманом, уйду с боем в Кизылбаши и шаху себя дам в подданство, а оттуда решу, как помочь народу своему...»

После этой поездки — громадный, в шесть лет, пробел в документах. Остаётся только додумывать, что там теоретически могло быть. А. Н. Сахаров: «В первом же походе к турецким берегам показал он себя казаком смелым до крайности, но диким и необузданным. Удивлялись донцы, глядя на него в бою, — ни врагов, ни себя не щадил Степан. А по приходе в родные места часто уходил Степан погулять по верховым городкам, встречался там со всякими людьми. Пропадал иногда надолго. “Ох, тёмный будет казак Стенька, непонятный”, — говорили про него домовитые. И вправду, отстал Степан от отцовских занятий, торговлишкой не промышлял, деньги не копил, не прятал, всё хозяйство переложил на старшего брата, много ходил по донской земле, был и в Черкасске, бродил и по станицам. Но особенно любил верховые городки. Вольно ему там было и просторно. Не было рядом ни круга, ни грозного окрика войскового атамана». В романе Злобина герой воюет на польском фронте.

Надо думать, где-то он, конечно, воевал и набрался опыта и кое-какого авторитета: в декабре 1658 года (Крестьянская война. Т. 1. Док. 2) валуйский воевода И. Языков пишет в Посольский приказ, прося пропустить в Москву казака Степана Разина, отставшего по болезни от посольства атамана Наума Васильева, «на ямской подводе». Отметка о подаче: «167-го декабря в 17 день з донским казаком с Стенькою Разиным. Помета. Чтена. К отпуску взять». Раз он был членом зимней (считавшейся особенно важной) делегации, значит, имел вес. Известно, что пролежал он в Валуйках больной до середины декабря и, по всей видимости, до Москвы всё же добрался. Потом ещё двухлетний пробел. А в 1661 году он уже был дипломатом. Для этого желательно было знать грамоту и (хотя с послами всегда ездили переводчики) иностранные языки. Э. Кемпфер, секретарь шведского посольства в Персии, писал[25], что Разин говорил на восьми языках — допустимое предположение, так как в среде казаков жило полно иностранцев.

Защищаясь от могущественного и агрессивного Крыма, Москва и сами казаки нашли союзников — кочевых калмыков, которые враждовали с кочевыми же татарами Малой Орды (едисанскими или ногайскими татарами), бывшей в вассальной зависимости от Крыма. Калмыки были благодарны казакам ещё со времён Ермака, который в Сибири защищал их от киргизов и татар. Но народ они были в высшей степени ненадёжный: сто раз клялись в верности московским царям, подписывали договор (шерть) и тут же его нарушали. Дипломатам с ними было непросто: следовало быть гибким и жёстким одновременно. Документ от 28 марта 1661 года (Крестьянская война. Т. 1. Док. 3) содержит отписку Яковлева (за несколько лет до этого избранного войсковым атаманом) в Посольский приказ — о неудачной осаде казаками ханского городка на Дону и об отправке делегации к калмыцким тайшам:

«Да в нынешнем же, государь, во 169-м году февраля в 20 день присылали к нам, холопем твоим, калмыцкие тайши, Дайчин Тайша и сын ево Мончак тайша и Манжик тайша и все колмыцкие и етисанские мурзы, об миру посланцов своих, калмыцкого мурзу Баатырку Аянгеева с товарыщи. И мы, холопи твои, с ними, колмыки, помирились и аманатов дву человек у них взяли... А для, государь, мирного подкрепленья и для подлинных вестей послали мы, холопи твои, к самым гим, колмыцким тайшам... своих донских казаков Фёдора Будана да Степана Разина».

(Между прочим, в этой же отписке Яковлев обещает царю поймать «воровских» (преступных) казаков, занимавшихся грабежами).

Переговоры прошли 4 мая, очередная шерть была подписана, царь наградил послов грамотой. Будан и Разин, оставив у калмыков своих «аманатов» (полупредставителей, полузаложников — это было обычной практикой), привели с собой 500 вооружённых калмыков, и те вместе с казаками двинулись к Азову, разгромили ногайцев, пленили 500 человек и освободили 100 своих; чтобы показать калмыкам своё доверие, донцы передали им всех пленников и поручили сопроводить в Москву освобождённых. А. Н. Сахаров пишет, что в этот период — весной 1661 года — «ходил Стенька на приступы, садился на коня, отбивался от крымских конных набегов». Может быть, но скорее всего ему было некогда: улаживал дела с тайшами. С. П. Злобин пишет весьма правдоподобно: «Большие военные и посольские дела захватили Степана. Он чувствовал себя в них, как, бывало, в троицын день на качелях: летишь выше всех над толпой, и всех тебе видно! Стать большим атаманом и всегда видеть дальше, чем видят простые казаки, чувствовать себя соучастником великих державных дел казалось теперь Степану самой заманчивой из человеческих судеб». Вскоре, впрочем, злобинский Степан на польском фронте осознает, что атаман может быть негодяем (Яковлев) и что во всех странах высокопоставленные люди — подонки («О правде кричат, за веру Христову зовут проливати русскую кровь, а сами лишь о боярской корысти и мыслят...»).

Документ от 4 ноября 1661 года (Крестьянская война. Т. 1. Док. 5): донской войсковой атаман Осип Петров (Яковлев находился на войне с поляками) пишет в Посольский приказ о пропуске в Соловецкий монастырь Степана Разина и Прокофия Кондратьева; 29 ноября они были в Москве (отметка на «командировке»), но до Соловков Степан вряд ли успел добраться, так как в феврале 1662 года был уже в Астрахани и снова готовился к посольству к калмыкам. В Москве он, вероятно, докладывал о дипломатических делах, но это скучно, хочется чего-нибудь прибавить: у А. Н. Сахарова Разин становится свидетелем Медного бунта — восстания безоружных москвичей из-за выпуска обесценивающихся по сравнению с серебряными медных монет, завершившегося жуткой расправой, но всё-таки приведшего к отмене медных денег. На самом деле Медный бунт произошёл в августе 1662 года, а Разин ездил в Москву в ноябре 1661-го и в 1662-м опять занимался своими калмыками. Теоретически можно допустить, что летом 1662 года он зачем-то «сгонял» в Москву, но это ничем не подтверждается и неясна цель такой поездки. А. Н. Сахаров: «Трудно было молодому казаку перенесть глумление над людьми, ненавистны ему были длиннобородые бояре, кичливые воеводы, надменные стрелецкие начальники, приказной сутяжный люд. Не раз хватался Степан за свою казацкую саблю, грозился изрубить стражников и сыщиков...» Это уже не о каком-то мальчике, а об опытном дипломате. Вряд ли он проделывал вышеописанные вещи.

Самое необычное приключение молодости Разину придумал Шукшин, причём не основанное даже на намёках и весьма странное, учитывая, что он называл своего Разина интеллигентным человеком и всячески подчёркивал его нежность и доброту. В деревне Степан остановился на постой: в доме жили старик и его молодая невестка.

«Только в монастыре догадались казаки, что у Стеньки на душе какая-то мгла: старики так не молились за все свои грехи, как взялся молить бога Степан — коленопреклонно, неистово.

Фрол опять было к Стеньке:

— Чего с тобой? Где уж так нагрешил-то? Лоб разобьёшь...

— Молчи, — только и сказал тогда Степан.

А на обратном пути, проезжая опять ту деревню, Степан отстал с Фролом и показал неприметный бугорок в лесу...

— Вон они лежат, Аганька со своим стариком.

У Фрола глаза полезли на лоб.

— Убил?!

— Сперва поманила, дура, потом орать начала... Старик где-то подслушивал. Прибежал с топором. Можеть, уговорились раньше... Сами, наверно, убить хотели.

— Зачем?

— Не знаю. — Степан слегка всё-таки щадил свою совесть. — Я так подумал. Повисла на руке... а этот с топором. Пришлось обоих...

— Бабу-то!.. Как же, Стенька?

— Ну, как?! — обозлился Степан. — Как мужика, так и бабу.

Бабу зарубить — большой грех. Можно зашибить кулаком, утопить... Но срубить саблей — грех. Как ребёнка прислать. Оттого и мучился Степан, и молился, и злился».

Единственный источник подобной истории можно отыскать в фольклоре — из записей Садовникова, где Михаил превращался в Степана и становился разбойником:

«Вышел на большую поляну, вдруг увидел себе добычу, лет семнадцати девицу. Он подошёл к ней, сказал: “Здравствуй, красная девица! Что ты время так ведёшь? Сколько я шёл и думал, такой добычи мне не попадалось. Ты — перва встреча!” Девка взглянула, испугалась такого вьюноши: увидела у него в руках востру саблю, за плечом — ружьё. Стенька снял шапку, перекрестился, вынул шашку из ножны и сказал: “Дай Бог помочь мне и булатному ножу!” Возвилася могучая рука с вострою шашкой кверху; снял Стенька голову с красной девушки, положил её в платок и понёс к атаману. “Здравствуй, тятенька! Ходил я на охоту, убил птичку небольшую. Извольте посмотреть”».

В жизни наш молодой политик занимался делами серьёзными: весной 1662 года (Крестьянская война. Т. 1. Док. 6) астраханский воевода Г. Черкасский докладывает в приказ Калмыцких дел, что исполнил повеление царя пропустить к калмыкам «казаков Степана Разина, Василья Глаткова и запорожских черкас (украинских казаков русские называли черкасами. — М. Ч.) Еремея Тимофева с товарыщи... дав им твоё великого государя жалованье, корм и подводы, и для письма подьячего и толмача и служилых людей, сколько человек пригож».

1663 год, 8 марта — первое сохранившееся свидетельство о Разине как военном командире (Крестьянская война. Т. 1. Док. 7) — выдержка из расспросных речей в Царицынской приказной избе калмыка Бакши-Шербет Тургенева о сражении казаков и калмыков с крымцами под Молочными Водами. На помощь к Солум Сереню тайше с отрядом в 50 человек послали 500 донцов и «черкас»: «А в головщиках у донских казаков Стенька Разин донской казак... Взяли у Крымской Переколи 200 лошадей, 3000 коров да 600 баранов, да польского ясырю, мужиков и жёнок и девок и ребят взяли в улусе 350 человек и, взяв, поехали было к урочищу к Молочным Водам». В отряде татар было 600 человек, 30 казаки убили (их потери неизвестны), причём проявили военную хитрость, распустив слух, что с ними идёт ещё отряд в 1500 калмыков; татары бежали, а казаки «животину и ясырь разделили по себе» и пошли по домам. Потом опять до 1667 года о Разине информации нет. Те, кто считает, что Степан жил в несуществующей Зимовейской, пишут, что он переехал в Черкасск.

Возможно, в этот период, а может и раньше, он женился на женщине с ребёнком: из документов известно, что у него был пасынок Афанасий. О жене сведений нет: опять остаётся фантазировать, но так, чтобы было и убедительно, и интересно. У С. П. Злобина Степан женился на Алёне, сестре его соратника Сергея Кривого (лицо историческое), никакого пасынка нет, но будут дети. У Шукшина Алёну и ребёнка герой отбил у татар («Глядим, наш Стенька летит во весь мах — в одной руке баба, в другой дитё. А за ним... не дай соврать, Тимофеич, без малого добрая сотня скачет... Афоньку же, пасынка, очень полюбил — за нежное, доверчивое сердце»). Священник, не будучи уверен, что женщина крещёная, венчать отказался — так и жили. (Это чепуха: взрослых людей крестили запросто). У Чапыгина Олёна — девушка, на которую зарился сам Корнила Яковлев, пасынка нет, свидетели на свадьбе — тот же Кривой и Василий Ус (тоже лицо историческое, хотя далеко не факт, что Разин с ними обоими был знаком до 1667 года); молодые тоже живут невенчанными, и Степан показывает себя весьма прогрессивным человеком:

«— Не таскать вам, жонки, по городу брачную рубаху Олёны... Кто придёт за рубахой, того окручу мешком и в воду, как пса! Иное, что старики любят, то мы кончили любить!»

Самая поэтичная любовь Разина — у Каменского: «В голубиный, полётный, хрустальный полдень весны, на берегу Дона, далеко от людей, на животе лежал молодой Степан, старший сын атамана донского, на песчаном бугре, у кустов, и расцветно смотрел. Рука застыла на гуслях. На берег прибежала юная казачка Алёна — знатная красавица черкасская — гибкостройная, русокудрая, небоглазая, вся трепетная, вся лебединая, вся призывная.

— Дай прикоснуться.

— Люблю тебя.

— Люблю.

— Жена.

— Муж».

(И тоже не венчались, и пасынка никакого нет).

Кроме женитьбы Разин должен же был чем-то заниматься — опять додумки. Евграф Савельев написал, что до 1667 года Степана на Дону вообще не было: «...исколесил Россию вдоль и поперёк, советовался с гонимым царём патриархом Никоном в Воскресенском монастыре, а потом заглянул в его местозаточение — Белозерский Ферапонтов монастырь, убеждая лишённого сана узника бежать с ним на Дон; был даже в Соловках, Запорожье и многих других местах обширной России, ко всему присматриваясь, всё изучая и взвешивая». В действительности наиболее вероятно, что он продолжал работать с калмыками, периодически участвуя в военных действиях, зарабатывал авторитет. О его материальном достатке нет сведений: исходя из последующих событий можно предположить, что достаток был не ахти какой.

В 1665 году был казнён разинский брат Иван, если только вправду был такой брат, в чём у нас сильные сомнения; в 1666-м — это уже факт достоверный — сильно нашумел атаман Василий Ус. Царское жалованье распространялось лишь на казаков (а было много пришлых), да и казакам хотелось большего: «добыть зипунов». Идти на Чёрное море запрещало Войско, чтобы не вызывать конфликтов с турецким султаном. Против пиратства на Волге и Каспии, естественно, возражала Москва, и в 1659 году донское правительство, захватив «воровских казаков» в построенном ими городке Риге, предало их казни. Но весной 1666 года из-за неурожаев в соседних областях на Дону начался настоящий голод.

Донские казаки, жившие по рекам Хопру и Иловле, выбрали Уса атаманом, и он, собрав 700 человек, привёл их в Воронеж и заявил, что желает идти на польскую войну. Но война уже заканчивалась, и правительство велело возвращаться на Дон. Казаки, однако, пошли к Москве, намереваясь, как считается, подать петицию лично царю; по пути к ним приставали другие казаки, посадские, беглые крестьяне и даже военнослужащие. Как раз тогда взбунтовалась Левобережная Украина под управлением гетмана Брюховецкого — против правобережного гетмана Дорошенка; левобережные были разбиты, многие бежали на Дон или присоединялись к Усу. Нет данных о контактах Уса и Разина в тот период. А. Н. Сахаров придумывает, что Ус звал Разина к себе, но тот «равнодушно выслушал предложение Уса идти к нему в есаулы: не собирался Разин в тот год двигаться с места, да, кроме того, не с руки ему, уже бывшему в головщиках, идти в есаулы под такого же, как он, казака».

У Уса было уже больше 1500 человек — по тем временам это очень много. 14 июля он с небольшой свитой вошёл в Москву, и боярам пришлось назначить переговорщика, князя Ю. Н. Борятинского: казакам Уса обещали свободный проход домой и большое жалованье в Воронеже, но все приставшие по дороге должны были быть выданы. Ус на это не пошёл и вернулся на Дон с войском, минуя Воронеж; царские войска за ним гнались да не догнали, войсковой круг подверг Уса наказанию (неизвестно какому), и на время Ус где-то растворился. И. Ф. Наживин, «Степан Разин» (М., 2004)[26]: «Многие казацкие головы призадумались: если можно было с пятьюстами казаками, громя всё, дойти до Москвы и вернуться в полном благополучии, то...»

В 1667 году Московское царство и Речь Посполитая заключили перемирие (а вскоре будет подписан мир, да заодно и мир с Крымом). Воевать казакам всегда было экономически выгодно, но теперь стало не с кем. В начале года Разин решил готовить собственный отряд. С какими планами — неизвестно. Позднее к нему будут засылать толпы шпионов, и те хоть что-то о нём поведают, а в тот период за ним ещё никто не следил. По С. П. Злобину — хотел идти брать Азов с альтруистическими намерениями: накормить «голытьбу» и узаконить её положение, чтобы на неё давали жалованье, но не пустил Яковлев, после чего Разин решил Яковлева рано или поздно свергнуть («Свернём рога низовым, всю старшину к чертям растрясу... сам атаманом сяду»). В основном пишут, что на Азов Разин не пошёл действительно из-за запрета войскового атамана, однако от юрисдикции Яковлева всё равно сбежал: с чего бы он стал его запретов слушать? Скорее всего, на Азов идти он просто не решился: крепость в тот период была абсолютно неприступна.

По А. Н. Сахарову, поход планировался в первую очередь с чисто пиратскими целями — «за зипунами», «на бесерменские земли», но при этом Разин думал: «Хватит, натерпелись мы власти атамановой да старшинской». «Домовитые» казаки идти в поход отказались, зато «“голые” люди из низовых и верховых городков поднялись с радостью». Возможно, но не доказано, что именно «голых» набрал Разин — что бы он делал с ними, безоружными? Для морского похода — а он собирался именно в морской — нужна экипировка. И все почему-то пишут так, словно кроме богачей и «голых» никаких людей на Дону не было — а ведь наверняка подавляющее большинство были «серёдка на половинку», и люди из этой серёдки, особенно молодые, хотели хорошо заработать.

Документ от 17 апреля 1667 года (Крестьянская война. Т. 1. Док. 41) — грамота из Посольского приказа Яковлеву о состоявшемся ещё в феврале нападении двух «воровских» казаков на зимовавший на Волге струг посадского человека С. Аникеева: ограбили и ушли «в воровской Качалинской городок... а на весну хотели приходить для такого ж воровства на Волгу большим собранием». Неизвестно, были ли то разведчики Разина; во всяком случае, похоже, что до апреля никто о новых пиратах не слыхал. В марте Разин с неустановленным числом людей на четырёх стругах отплыл из Черкасска вверх по Дону и в точке, где Дон сближается с Волгой, между рек Тишина и Иловля, возле казачьего города Паншина, заложил стан, по примеру пиратов 1659 года названный Ригой. Очень удобный был стратегический пункт, легко наладить снабжение из Воронежа: купили там муку и свинец. (Вообще тогдашние воронежцы были люди предприимчивые, отчаянные и самостоятельные, а кроме того, имели массу родни на Дону).

Разин собирал людей. А. Н. Сахаров: «Шла молва по Дону впереди стругов, что грабит Стенька домовитых, бьёт и дерёт их, а голутвенных ласкает, берёт в своё войско. Хоронились прожиточные казаки в погребах и банях, прятали на огородах своё добро, а голутвенные люди по станицам ждали прихода разинцев и, едва их струги показывались в виду станицы, бежали на берег, вопили за своих радетелей и защитников, собирались в путь». Разин должен быть сумасшедшим, чтобы так восстанавливать казаков против себя. К тому же во все времена «домовитые» финансировали экспедиции в счёт будущей добычи. Атаман города Паншина утверждал, что оружие, порох, дёготь, тележные колёса и продовольствие у него отняли силой. Это может быть правдой, а может и не быть: впоследствии все поголовно утверждали, что Разин силой заставлял их делать то-то и то-то и по своей воле ни единый человек ему не помогал. О покупке того же пороха, дёгтя и тележных колёс у воронежских производителей тоже есть документы: зачем тогда грабить? И, выходит, не так уж «голы» были разницы, если могли расплачиваться?

Был Разин в ту пору — ну сущий ангел. А. Н. Сахаров: «Приходили казаки целыми отрядами... и для каждого у Степана находилось доброе слово, ободрение, шутка.

— Ну что, — говорил он крестьянину (так крестьянину или казаку? — М. Ч.), смотревшему на атамана во все глаза, — замёрз, сердешный? — И он клал руку ему на плечо, прикрытое рваной дерюжкой...

Исхолодавшиеся и голодные люди, беглые и неприкаянные — вся голь верховая дивилась на атаманову ласку и простоту». Да ещё и природу любил! С. П. Злобин:

«Проходя через сад, залюбовались усыпанной белым праздничным цветом яблонькой, срубили её и во всей весенней красе поставили посреди одного из челнов, подвязав к мачте...

— Баловство! Яблонь годами растёт! По другим хуторам чтобы мне дерева не рубить! — строго сказал Степан, не сходивший с челна и молча следивший за всем озорством».