Степан Разин

Глава седьмая ЦАРИЦЫН

Однако мы ошиблись, полагая, что Разин собрался осуществлять свой новый план без поддержки украинских казаков. 29 мая 1670 года валуйский воевода Пасынков сообщал в Москву (Крестьянская война. Т. 1. Док. 112): «И, убив, государь, Гарасима, Стенька Разин ис Черкаскова пошол со своим войском вверх по Дону судами, а иныя коньми. А как де, государь, он пошол на Волгу из городка Чира, и тому де 4-ая неделя. И после де ево, государь, присланы на Дон в войска листы, а сказывали де им, вожу и провожатым, донские казаки — пишут де Дорошенка и Серки к Стеньки — где б де им со Стенькою в каторам урочище сойтитца вместе. (Иван Сирко, атаман Запорожской Сечи, в описываемый период был в союзе с Дорошенко. — М. Ч.) И с теми де, государь, листами, послан к нему, Стеньке, з войска донской казак Фрол Минаев, а велено де ему, Фролу, гнать до нево, чтоб он, Стенька, поворотился назад».

Интересно и не очень-то понятно. Разину на Дон пришли письма, надо так понимать, что старшина их видела, письма, конечно же, преступные (поскольку преступником и изменником был Дорошенко) — и вместо того, чтобы передать эти письма куда следует, Войско услужливо отправляет к адресату гонца и одновременно при этом хочет, чтобы Разин «поворотился назад». Может быть, они были столь деликатны, что даже не прочли чужих писем? Во всяком случае, на содержание этих писем мы ссылки не находим... Забавнее всего то, что Фрол Минаев (сын зажиточного казака, сам уже немолодой человек) не только не «поворотил» Разина назад, но остался в его армии...

Уже читанная нами грамота из Разрядного приказа от 30 мая воеводе Белгородского полка Ромодановскому (Крестьянская война. Т. 1. Док. 111): велено никого к Разину не пускать и никому с ним — нет, со всем Доном! — не торговать: «И тех людей, хто ково поймают или по чьему извету их изымут, — и ты бы, боярин наш и воевода, велел тех воров казнить смертью безо всякие пощады и служилых людей поместья и вотчины роздать челобитчиком, хто их поймает или по извету их они пойманы будут». Доносы, естественно, не заставили себя ждать, и многое имущество сменило хозяина. (Воеводы доносили и друг на друга: был обвинён в незаконной торговле коротоякский воевода Ф. Вындомский). Но отчаянные воронежцы, например, торговлю прекращать и не подумали. Один за другим отписывались в Москву воеводы, что запретили своим горожанам что-либо продавать казакам. А это — громадная упущенная прибыль, если не прямой убыток, не только торговым людям, но и самим воеводам. Нечего удивляться, что горожане будут нарушать указ и настроятся против своих властей.

Из Разрядного приказа полетели грамоты об организации «тайных станов для разведки»; послали стрельцов и оружие в Воронеж, Тамбов и Коротояк. Поздно и не туда: почти семитысячное войско Разина давно ушло на Царицын. Шли, однако, не обычным водным путём через Иловлю и Камышинку, а кратчайшим, посуху; «струги и лотки с собой волокли сами и лошадьми», как рассказывал мятежный (потом, разумеется, «исправившийся») поп Никифор, которого мы уже цитировали.

Стрейс: «10 апреля... был послан под командою господина начальника Леонтия Богданова отряд из восьмисот человек — из них четыреста русских всадников и четыреста ногайских татар — в город Царицын... с тем, чтобы доставить туда боевое снаряжение и съестные припасы и дать подкрепление людьми городу... 28 апреля через пленного казака было получено от помянутого Богданова достоверное известие о том, что город Царицын взят казаками и что там убито и брошено в реку 1200 московских солдат. (Ни в сводке, ни в приговоре, ни в чьих-либо показаниях это дикое число не фигурирует. — М. Ч.). Эти погибшие незадолго до того были присланы в означенный город для его охраны. Тогда же узнали, что в татарских войсках возникли раздоры, и они стали убивать друг друга, после чего господин Леонтий Богданов отступил и отошёл на Чернояр — город, лежащий в пятидесяти милях от Астрахани. Взятого в плен казака мучили таким ужасным образом, что самый жестокий и яростный русский сожалел о его муках».

Вызывают недоумение даты, названные Стрейсом: по показаниям русских, Разин в мае ещё только выходил на Волгу, как он мог в апреле взять Царицын? Разница в датах между Россией и Европой была десять дней — такого сильного расхождения с другими данными это не объясняет.

Но точно то же показывает Дэвид Бутлер (и называет то же неправдоподобное количество убитых): «10 апреля по приказу господина губернатора было собрано под командой господина гофмейстера Леонтия Богданова 800 человек, из них 400 русских всадников и 400 ногайских татар, и они выступили по направлению к городу Царицыну, лежащему приблизительно в 80 милях от Астрахани... С 27-го по 28-е мы получили с пленным казаком известие от упомянутого Богданова, что бунтовщики заняли город Царицын и 1200 московских солдат большей частью перебито или утоплено. Слишком долго рассказывать, каким путём и какой хитростью был взят врасплох этот город. Означенные 1200 человек незадолго до этого были присланы из Москвы в гарнизон этого города. Вместе с тем мы узнали также, что среди луговых татар начались раздоры, и они убивали друг друга, как благородных, так и простых. Получив это известие, Богданов отступил и отошёл в город Чернояр, лежащий приблизительно в пятидесяти милях от Астрахани. Пленного казака подвергли пыткам и до того замучили, что он у всех вызывал сострадание». То ли Бутлер и Стрейс правы в том, что касается дат, а русские источники ошибались, то ли один из них попросту всё списал у другого.

Вообще, как ни странно, ни один документ не даёт точного представления о том, когда же Царицын был взят. Первое упоминание о бое с московскими стрельцами близ Царицына относится к 17 июня (Крестьянская война. Т. 1. Док. 120. Грамота из приказа Казанского дворца темниковскому воеводе Челищеву); бой этот состоялся несколькими днями позже, чем взятие Царицына. За это время ещё ведь до Москвы должно было добраться какое-то известие (этот гипотетический документ утрачен), так что Царицын должен был пасть не позднее первых чисел июня. Но, может быть, и ещё раньше. Может быть, прав Стрейс, а русские источники что-то напутали.

Итак, в конце апреля, или мая, или даже в начале июня, ночью (тут источники единодушны), разинское войско вышло к Волге по реке Мечетной севернее Царицына. Перебежчик из Царицына Дружинкин должен был спустить струги с частью казаков на воду, с ним был Василий Ус, остальные — конница и пехота — окружили город. От перебежчиков и шпионов было известно, что горожане не настроены против Разина; известно также, что добродушного взяточника Унковского сменил воевода Т. В. Тургенев, грубый и жестокий, особенно плохо относившийся к казакам и стрельцам. Унковского с его отличной разведкой, наверное, не удалось бы застать врасплох; Тургенев был самоуверен. Воевода скомандовал гарнизону занять места и быть готовыми к отражению нападения, когда разинцы уже полностью взяли город в кольцо и приблизились.

Посадским и слободским жителям Тургенев запретил выводить скот на выпас — это была одна из его ошибок. Теперь уже многие надеялись на приход Разина. Из города, несмотря на все принятые Тургеневым меры, сбежали пятеро посадских и доложили Разину о настроении стрельцов, о наиболее уязвимых местах в крепостных сооружениях, о количестве продовольствия в городе. Разин отправил их обратно с есаулом Черноярцем — распространять слухи: будто бы на Царицын идут московские стрельцы, чтобы наказать горожан за незаконную торговлю и вообще всячески ущучить, а то и перебить до смерти, а он, батюшка Степан Тимофеевич, способен всех взять под защиту. (Неизвестно, была ли уже тогда у Разина налажена рассылка «прелесных писем» или слухи распространялись только устно).

Казаки не спешили брать город. Разведка донесла, что недалеко, против острова Шмили, стоят отряды лояльных Москве татар. С ними нужно было разделаться в первую очередь, чтобы избежать удара с тыла и заодно обеспечить войско и город — разинцы не сомневались, что город будет их, — молочным скотом и в первую очередь лошадьми. А. Н. Сахаров: «Пешая крестьянская масса могла замедлить движение по Волге или отстать». Была ли уже тогда в отряде крестьянская масса — не факт. Неоткуда ей было взяться на воде-то. Но многие казаки и посадские были пешими.

Разин сам возглавил рейд против татар. Почему ушёл от Царицына, ведь Ус был известен как командир кавалерии? Ладно, Ус теперь старый и больной, но был здоровый Черкашенин, другие есаулы. Ни одной версии ни один историк не придумал, а ведь это довольно странно: уйти, рискуя, что в осаде что-то пойдёт не так. В итоге город взяли без него. Так что либо Разин не ожидал, что Царицын сдастся так скоро, либо умел делегировать полномочия и был уверен в есаулах, либо попросту проявил легкомыслие. У Злобина такая версия: «Наумов (казак. — М. Ч.) злился на Разина, что, отъехав из табора, он оставил Усу своё атаманство. “Мужику в есаулы отдал ближних своих товарищей и природных донцов!” — ворчал он про себя. (В очередной раз напоминаем, что Ус — казак, а не «мужик». — М. Ч.) <...> Василий Ус уверял, что если пойти в верховья, то сами крестьяне дадут им хлеба и мяса. Степан хотел ему доказать, что в низовьях Волги войско не пропадёт. Тысячи три коней были нужны сейчас же. Разин хотел показать Василию Усу своё уменье воевать, свою пригодность к тому, чтобы стать первым среди атаманов».

Из показаний попа Никифора: «А от Царицын он, Стенька, на тех татар пошол во вторник и, розбив едисанских татар улусы, пришол под Царицын в четверг на третей день, и привели всякой полон и пригнал лошади и животину». Из показаний украинского казака Самбуленко (его мы тоже уже цитировали), непосредственного участника событий: «И около города облегли и стояли до полудни. И из Царицына де 3 или 4 человека, поп и грацкие люди, вышли к ним за город и говорили с казаками, что им дратца с ними, казаками, не за что; и из города приносили казаком пить и вино и пиво. А Стеньки Разина в то время не было: как де казаки Царицын облегли, а он де, Стенька, услыша, что от Царицына в 5 верстах стоят татары ногайские, и пошёл на них с конными со всеми казаками, чтоб тех татар розвоевать и стада, лошади и скотину, отогнать».

Поп Никифор: «А как пришол к городу, и того ж дни из городу пришли к Ваське Усу в табор царицынские жители и говорили ему, Ваське, чтоб велел им из города выходить и воду имать и животину пущать. И он де, Васька, им сказал, чтоб они о том говорили воеводе, чтоб он город отпер, а буде де воевода не отопрёт, и он, Васька, велел им збить городской замок. И того ж дни царицынские жители у города замок збили и город отварили. И почали царицынские ходить к Стеньке Разину в табор, а Стенькины казаки в город...»

Царицынцы открыли Московские ворота города, а потом, с боем прорвавшись к охраняемым стрельцами Предтеченским воротам, отперли их и впустили Уса с войском. Костомаров: «...из царицынцев три человека остались верны (воеводе. — М. Ч.)». Интересно, был ли Разин так уж рад, что Ус взял город без него. Как человек не мелочный — наверное, и рад. И сам привёл отличный улов. 23 июня сообщал в Москву коротоякский воевода Ф. Вындомский (Крестьянская война. Т. 1. Док. 125), что некий посадский житель Семенов слышал от казаков в Паншине, «как де он, Стенька, был в Царицыне, убил воеводу, а убив, посадил своих Козаков, а город крепил. Да он жа, Стенька, пограбив етисанских татар улусы, а слышно де то на низу ото многих старых казаков, что он ясырю взял много, тысечь с 6».

На следующий день Разин торжественно въехал в Царицын: горожане наперебой его угощали, почти половина духовных лиц оказала почести. Что же воевода? Поп Никифор: «В городе запёрся было воевода в башне, и он де, Стенька, ту башню взял взятьем, воеводу посадил в воду, а людей, которые с ним сидели, побил; а которые грацкие люди сидели в городе, тех он не бил, а в городе засел». «Расспросные речи» московских стрельцов от 2 июля 1670 года в Белгородской приказной избе (Крестьянская война. Т. 1. Док. 130): «А как де Стенька пришол к Царицыну, и в Царицыне де воевода Тимофей Васильев сын Тургенев в городе запёрся, и царицинские де жители с ним, Стеньком, битца не стали, и ему здались и с войском пустили в город. И воевода де Тимофей Тургенев запёрся было с московскими стрельцами в башне, и Стенька де ево в той башне достал...» Историки удостоверяют факт, что воевода, его племянник и ещё некоторые бывшие с ним стрельцы и чиновники были утоплены. Почему Разин с ними так поступил — гадают беллетристы.

С. П. Злобин, как всегда, сваливает решение на «народ»:

«Царицынские жители сами сумели взять башню, в которой запёрся воевода с ближними. Воеводу, приказных и московских стрельцов, захваченных в башне, привели на расправу к Разину.

— Мне на что воевода, царицынски люди?! Вы сами с ним что хотите творите...

— Они, батька, сколько людей побили — из башни стреляли! Мы в воду его.

— А мне что! Сам замесил — сам и выхлебал! — сказал Разин, махнув рукой».

Шукшин:

«Воеводу с племянником, приказных, жильцов и верных стрельцов вывели из башни. Подвели всех к Степану.

— Ты кричал “вор”? — спросил Степан.

Тимофей Тургенев гордо и зло приосанился.

— Я с тобой, разбойником, говорить не желаю! А вы изменники!.. — крикнул он, обращаясь к стрельцам и горожанам. — Куда смотрите?! К вору склонились!.. Он дурачит вас, этот ваш батюшка. Вот ему, в мерзкую его рожу! — Тимофей плюнул в атамана. Плевок угодил на полу атаманова кафтана. Воеводу сшибли с ног и принялись бить. Степан подошёл к нему, подставил полу с плевком. Он был бледный и говорил тихо:

— Слизывай языком.

Воевода ещё плюнул.

Степан пнул его в лицо. Но бить другим не дал. Постоял, жуткий, над поверженным воеводой... Наступил сапогом ему на лицо — больше не знал, как унять гнев. Вынул саблю... но раздумал. Сказал осевшим голосом:

— В воду. Всех!

Воеводу подняли... Он плохо держался на ногах. Его поддержали.

Накинули каждому петлю на шею и потянули к Волге.

— Бегом! — крикнул Степан. Чуть пробежал вслед понурому шествию и остановился. Саблю ещё держал в руке. — Бего-ом!

Приговорённых стали подкалывать сзади пиками. Они побежали. И так скрылись в улице за народом. Народ молча смотрел на всё. Да, видно, Тимофей Тургенев за своё короткое воеводство успел насолить царицынцам. Вообще поняли люди: отныне будет так — бить будут бояр. Знать, это царю так угодно. Иначе даже и сам Стенька Разин не решился бы на такое.

Только один нашёлся из всех — с жалостью и смелостью: отец Авраам.

— Батька-атаман, — сказал отец Авраам, — не велел бы мальчонку-то топить. Малой.

— Не твоё дело, поп. Молчи, — сказал Степан.

Подошёл Матвей Иванов. Тоже:

— А правда, Степан Тимофеич... Парнишку-то не надо бы...

— Молчи, — и ему велел Степан».

Но, оказывается, так жестоко Разин себя ведёт, ибо только что в битве потерял соратника. Мы уже замечали: как потеря соратника — всё берегись! Заметим ещё, что племянник воеводы не был ребёнком. Это был взрослый мужчина. А вот поп Никифор утверждает, что этот племянник остался жив:

«И Стенька Разин, напившись пьян у царицынских жителей, к той башне приступал многае время, и был бой, и воеводу и тех людей, которые с ним сидели, порубил, а воеводу с племянником ево и людьми, повезав, привёл в табор и на другой день воеводу велел вкинуть в воду. И, приветчи к воде на верёвке, наругались, кололи копьём и утопили, а племяннику ево и людем велел быть при себе. А воровских де казаков с Стенькою Разиным конных и пеших в зборе тысечь с 7».

Кто стал в Царицыне начальствовать? Из допроса Фёдора Шелудяка, одного из приближённых Разина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 187. Июль 1672 года), известно, что это были донской казак Прокофий Иванов (он же Прон Шумливый) и горожанин, боярский сын Иван Кузьмин. По другой версии (Крестьянская война. Т. 1. Док. 150. 13 июля 1670 года. Расспросные речи людей, которые жили в Царицыне при Разине, в Тамбовской приказной избе): «В начальных людях в Царицыне по его Степанову приказу — сын боярской Ивашка Кузьмин да пушкарь Дружинка Потапов, да соборной поп Андрей». Очень умно и тонко: именно молодых бояр, военных специалистов и духовных лиц Разину необходимо было выдвигать, чтобы показать себя серьёзным, приличным человеком.

Однако демократией тут и не пахнет: «по его Степанову приказу...». Атамана Иванова выбирали казаки для казаков, а Разин назначил «мэрию» для горожан? Или Иванова тоже никто не выбирал, а было «по его Степанову приказу»? «Мэрия» подчинялась атаману или нет? Фёдор Шелудяк говорил на допросе, что царицынский атаман посылал боярского сына Кузьмина жечь крепость Камышинку, — значит, атаман был главнее. Ну а в вопросах, касающихся снабжения города, к примеру? Как они там делили функции? Ничего этого мы с вами не знаем и, увы, совершенно не понимаем, как же всё-таки была устроена власть в городе. Историки и писатели один за другим пишут, как в захваченных Разиным городах процветало казачье самоуправление — так, как оно теоретически могло бы быть. А. Н. Сахаров: «Не было здесь больше ни воевод, ни приказных, не собирались тяжкие налоги и единовременные поборы, не гнали посадских в шею на разные работы, не было больше в городе мздоимства и взяток. По справедливости и правде судил народный круг». Не знаем мы ничего этого на самом деле.

Казну — это выяснено — строго охраняли. Её никогда не «дуванили». Деньгами не швырялись. Торговля и остальной бизнес шли как обычно. Завели городское знамя. Отменили все долговые и кабальные записи, как предположительно делали на Яике. Разин, вероятно, делал всё то же, что делал бы любой воевода: объехал крепость, осмотрел крепостные сооружения, приказал укрепить дополнительные пушки. Тут ещё повезло: мимо Царицына плыл торговый караван судов с оружием и боеприпасами, а также разными товарами. Захватили его, потом ещё несколько богатых купеческих судов. Царицынских купцов нельзя было трогать, но чужих можно. По словам Фабрициуса, в районе Царицына Разин захватил «несколько сот (ну уж и несколько сот! Столько их мимо и не проплывало за то короткое время, что Разин был в Царицыне. — М. Ч.) купцов, и их товары, дорогие и превосходные по качеству, как то: соболя, юфть, дукаты, рейхсталеры, много тысяч рублей русскими деньгами и всякие иные товары, поскольку эти люди вели большую торговлю с персами, бухарцами, узбеками и татарами».

Всё добро сначала собирали централизованно, самое нужное (хлеб и боеприпасы) оставляли на складах, воинское снаряжение и коней распределяли по записям — какой сотне чего надобно (у каждого сотника был свой писарь), продукты и одежду первой необходимости тоже. Потом остатки — ткани, посуду, украшения — дуванили на всех. Поп Никифор впоследствии оправдывался, что ему угрозами и силой навязали имущество, как то: «Киндяк лазоревой по мере 9 аршин без шти вершков. Зендени лазоревой восьмь аршин. Пестредины 14 аршин с полу аршином. Два спорка, отлас полосатой травчатой, казылбаской; от завесу отласу цветного с золотом в длину полтретья аршина. В ширину 6 вершков. С одной стороны опушено камкою. Миткалю белого, шит шелками розными, опушён дорогами и киндяком. Покровец, камка двух цветов, мясной да жолтой, опушён лазоревым отласом, подложен выбокою... Червчетых дорогов 3 оршина, передрано пополам и сшито вместе, с одну сторону опушка, отлас цветной. Зеркало новое небольшое. Сукна зелёного лоскут, длины оршин с треми вершки, ширины оршина. Швапского белого полотна 6 оршин с тремя вершки, 4 пуговицы серебрёные, золочены; 9 корольков червчастых, пуговицы хрустальные. Пояс шёлковой червчетой, что рубашку опоясывают...» Это мы перечислили только первую треть списка.

Из цитировавшихся выше показаний в Тамбовской приказной избе: «И тот же де город Царицын они, поп Андрей и Ивашка и пушкарь Потапка с товарыщи, для приходу совсем укрепили и надолобы около города поставили. А город де крепили и надолобы ставили теми людьми, которые неволею, всяких чинов люди, поиманые на судах. А говорят де они, воровские казаки, меж собою почесту, что они, пришол под Астарахань и управясь де с Астараханью и укрепя Астарахань, пойдут де они, воровские казаки, с тем вором и с изменником Стенькою Разиным к Москве и на Москве побьют бояр, а ныне де Волка река стала их, казачья». Ну вот наконец и Москва появилась... А между тем Разин перекрыл для судоходства всю Волгу; Фабрициус считает, что это было отнюдь не пиратство, а сознательно установленная блокада, в результате которой Астрахань осталась без хлеба и боеприпасов, а Москва без рыбы и соли; более того, свелась на нет торговля с восточными государствами.

К исходу первой недели пребывания повстанцев в Царицыне дозорные донесли, что от Саратова идёт караван с тысячей стрельцов под предводительством стрелецкого головы Ивана Лопатина. Разумеется, разинцы ещё пуще стали стращать горожан: теперь им всем одна дорожка на виселицу. «Да царицынские ж де жители говорили им, стрельцом, что бутто они, стрельцы, шли в Царицын с тем, чтоб их, царицынских жителей, вырубить всех» (Крестьянская война. Т. 1. Док. 130. Расспросные речи московских стрельцов в Белгородской приказной избе 2 июля 1670 года).

Лопатин не знал о падении Царицына. Казаки решили, не подпуская его к городу, напасть первыми. Конница пошла берегом, пехота на стругах. Несколькими километрами выше Царицына, у Денежного острова, казаки атаковали стрельцов. Повторилась история с персидским флотом: струги Лопатина были тяжелы и неповоротливы, и толковых моряков на них не было. От флотилии в один миг почти ничего не осталось; несколько лопатинских стругов пытались укрыться под защитой города, но там попали под перекрёстный огонь, и стрельцы были вынуждены сойти на берег. Всего в сражении было убито 500 стрельцов, потери разинцев неизвестны. Вряд ли велики: на воде никто лучше казаков воевать не умел... А вот сухопутные сражения с правительственными войсками разинцам никогда не удавались — легко громить они могли только татар и других кочевников.

Из «расспросных речей» в Белгородской приказной избе стрельца Л. Пахомова и его «товарыщи» (Крестьянская война. Т. 1. Док. 130): «И голову де Ивана Лопатина взяв живого, он, Стенька, велел наругаться всячески, и кололи и посадили в воду. Да и сотников и пятидесятников и десятников, которых взяли живьём, наругався, посадили в воду многих. А ныне остали живы полуголова Фёдор Якшин да стрельцов с 300 человек. И всех он, Стенька, посадил в суды неволею...» Далее Пахомов «со товарыщи» рассказывали, как к ним, убежавшим от Разина, пристал поп Никифор, тоже бежавший. Впоследствии поп давал показания: «...он де, видя Стенькино воровство и над православными християны поругательство и что он и товарыщи его, казаки, в пост и в пятницу и в среду мяса едят, он убежал». А вот как, по рассказу стрельца Пахомова, обстояло поповское бегство: «...и узнали у него подушку с головы Ивана Лапатина. И они де ему почели говорить, что де с такой рухледью лотка их не подымет, и он де почёл их бранить и одного по щекам бил и говорил: будет они ево с собою и ево рухледью в лотку не посадят, и он де в городке скажет казакам и их де тотчас посажают в воду. И дву человек их таварыщей от лотки отбил и свою рухледь положил, и те де стрельцы в тех местех остались. А они де, убоясь того, чтобы поп про них Стенькиным казаком не сказал, а посадили ево с тою рухледью в лотку и везли и дорогою были у него в гребцах поневоле». Стоит ли удивляться, что казаки относились к служителям церкви без особенного почтения...

Впоследствии, разумеется, все, духовные и светские, военные и штатские, показывали, что служили Разину «неволею». Как было на самом деле — во всяком случае, с московскими стрельцами, — сказать трудно. Разин делал примерно то, что на его месте делал бы любой воевода, и, как покажет дальнейшее, был несколько менее своих соратников склонен всё решать казнями: план ведь у него теперь был совсем иной — привлекать, а не отталкивать. Но куда ему было девать стрельцов, отказавшихся перейти на его сторону? С тюрьмами казаки морочиться не любили, предпочитая более простые и радикальные методы наказания или расправы. А. Н. Сахаров:

«Разин подошёл к стрельцам разгорячённый после боя; запыхавшийся, промокший, грязный, сабля в крови. Шумно дыша, надвинулся на Лопатина, схватил его за ворот, закричал:

— Государев изменник! Боярский прихвостень! На кого же вы руку поднимаете? На своего же брата, простого человека! Эх вы, служилые! — Потом отошёл, отдышался, заговорил по-другому: — Скажите же, как к вам был голова — добр или недобр? Говорите, не бойтесь!

Зашумели стрельцы, сначала робко, потом всё слышнее, кто-то закричал, что мучителем был голова, другой выкрикнул, что забил до смерти Лопатин двух стрельцов во время пути, а иных без вины примучивал. Тогда обратился Разин к своим казакам:

— Что будем делать с головой?

Закричали казаки:

— В воду! В воду посадить голову!»

Всё как обычно: коллектив велел, слуга коллектива одобрил, коллектив исполнил... Любопытные показания дал 4 сентября 1670 года в Разрядном приказе стрелец Г. Свешников (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 37) о том, что «воровские казаки» говорили: «А которые де московские стрельцы были с Ываном Лопатиным, и про тех бутто великий государь не ведает, а отпускали их на низ с Москвы бояря без ево, государева, ведома, и дали им своей казны по 5 рублёв, да их же поили вином, чтоб за них стояли». Пройдёт время, и казаки сами станут обещать тем, кто вступит в их ряды, «по 5 рублёв».

От коротоякского воеводы Вындомского люди толпами бежали к Разину, его за это ругала Москва; документация того периода — в основном о сборах «служилых людей». Москва наконец совсем проснулась и обнаружила грозную опасность. Донесение в Разрядный приказ козловского воеводы С. Хрущева от 27 июня 1670 года (Крестьянская война. Т. 1. Док. 127): некие торговцы слыхали от неких казаков, что «с Волги от того от Стеньки ево Стеньки воровские станицы пригоняли на Дон в Паншин де городок полон татар и татарчонков и баб татарских и девок, а сказывают де, государь, что громил он, Стенька, по степи едисанских татар... говорят де Стенька побил на Волге твоих великого государя людей, стрельцов. А которого де города стрельцов побил, они подлинно не слышели. Да донския же де государь, казаки говорят промеж собою, что де тот вор Стенька Разин пошол для воровства под Астарахань, а воровских де Козаков с ним, Стенькою, тысечь с 7». Донские казаки, надо думать, ничего пока не имели против разинских экспедиций: те, кто инвестировал в них, получили хорошую прибыль, а правительственную блокаду пока ещё не почувствовали.

Несколько источников говорят о семитысячном войске, но у страха глаза велики. Стрейс: «...за пять дней его войско увеличилось от 16 тыс. до 27 тыс. человек подошедшими крестьянами и крепостными, а также татарами и казаками, которые стекались со всех сторон большими толпами и отрядами к этому милостивому и щедрому полководцу, а также ради свободного разбоя». Никогда у Разина не было ни двадцати семи, ни шестнадцати тысяч человек. Вообще Стрейс, в отличие от Фабрициуса, приврать ради красного словца очень даже не прочь: «Всюду говорили об убитых дворянах, так что господа, одев дешёвое платье, покидали жилища и бежали в Астрахань. Многие крестьяне и крепостные, чтобы доказать, кто они такие, приходили с головами своих владельцев в мешках, клали их к ногам этого главного палача, который плевал на них и с презрением отшвыривал и оказывал тем хитрым героям почёт вместе с похвалой и славой за их храбрость. (Не подтверждается ничьими показаниями. — М. Ч.).

Стенька... держал себя королём. Они повиновались его малейшему знаку и были ему верны, как если бы он был самым великим монархом в мире. Когда он напивался допьяна, что с ним часто случалось, то по малейшему поводу приказывал рубить головы в его присутствии и даже сам прикладывал к тому свои жаждущие крови руки, и такое несчастье постигало большею частью начальников, ибо простой народ всячески подмазывался к этому хитрому тирану, и они служили ему, чем могли, убивая одного начальника за другим. Когда ему только приходило на ум или когда на самом деле его офицеры обижали солдат и те заявляли об этом, ничто не могло спасти офицеров, и низших слушали, а высшие расплачивались. Благодаря этому сила его росла день ото дня...»

Опять-таки неясно, какого рода люди в тот период пополняли разинское войско и много ли их было. Беглые стрельцы, холопы, ссыльные, предприимчивые посадские жители, донские казаки победнее, хорошо вооружённые «черкасы»; очень сомнительно, чтобы уже тогда пришло много крестьян, да и неоткуда им было в Царицыне взяться. Но, по Злобину, — шли сплошные крестьяне. «Вот тебе и войско, Степан Тимофеич! — сказал себе Разин. — Вот ты и войсковой атаман! Не так много с Дону пошло казаков: уходить от домов страшились. А возьму понизовые города, кликну клич — хо-хо, сколько их понаскочет!.. Вот и держава казацкая народилась!.. От Астрахани до самого Запорожья засек наставлю, а там и Азов и Кубань покорю. Стану морем владать...»

Стрейс: «Когда дела Стеньки достигли такой высоты, он решил, что теперь ему море по колено, и возомнил, что он стал царём всей России и Татарии, хотя и не хотел носить титула, говоря, что он не пришёл властвовать, но со всеми вместе жить, как брат. А вместе с тем держал он себя по отношению к персидскому королю с таким высокомерием, как будто сам был царём, и отправил шаху послов с письмом, где сам себя величал выдуманными почётными именами, называя короля своим братом. Содержание письма и устный приказ, данный послам, имели целью склонить шаха на союз и купить у него за наличные деньги военное снаряжение и продовольствие; а ежели в том будет отказано, то он явится сам с 200 тыс. человек воинов и возьмёт всё даром, ибо за пот, пролитый его солдатами при походе в Персию, придётся заплатить в тысячу раз большей кровью. После того как шах выслушал послов, он принял их так оскорбительно и с таким презрением, что велел без дальнейшего рассмотрения отрубить головы тем жалким и несчастным послам и бросить тела их собакам, а одного оставить в живых, чтобы поведал своему господину о смерти и поношении своих товарищей и передал ему также письмо, в котором шах извещал Стеньку, что на такого кабана вышлет охотников, дабы живьём отдать его собакам. Оставшийся в живых казак был счастлив, что избежал смерти, и передал Стеньке данное ему поручение, но тот пришёл от него в такое бешенство и безумие, что изрубил бедного и жалкого посла на куски и приказал бросить воронам».

Неизвестно, писал ли Разин в тот период шаху. Это ни прямо, ни косвенно не подтверждается ни одним документом. Но исключить такую возможность тоже нельзя. Турецкий же султан общается с Дорошенко на равных — чем персидский шах «круче» турецкого султана, а атаман Разин хуже гетмана Дорошенко? А Дорошенко тем временем поссорился со своим союзником Сирко, и тот его разбил; Разин же, по показаниям попа Никифора, всё ждал к себе на помощь «запороги с Серком». Тот же Никифоров: «...а у него ж де, Стеньки, в войску, с которым он в Астарахань пришол, большая половина меж донскими казаками хохлачей-черкас».

Но Разину надо было получать не просто пополнение, а ещё чтобы «черкасы» открыли второй фронт. Он не знал, что Сирко теперь за Москву. Впрочем, противнику Сирко Ханенко он тоже писал, будучи, вероятно, не в силах разобраться, что там «у хохлачей» делается... Думается, почти все его промедления в разных городах были связаны именно с этим — с ожиданием «последнего слова» от украинцев. А между тем из Малороссийского приказа пошли грамоты к Многогрешному и Ханенку с требованиями не пускать никого к Разину, высылать против мятежных казаков Дорошенко заставы и оказывать помощь царским войскам. Вряд ли Многогрешный и лидер пропольской партии Ханенко были от этого поручения в большом восторге. Но исполняли, хотя и плохо.

Костомаров: «В Астрахани долго бы не знали, что происходит в Царицыне, если б случай не спас одного промышленника, Павла Дубенского. Он плыл по Волге на лёгком струге. За семьдесят вёрст не доезжая до Царицына, встретил он беглецов из отряда Лопатина, спасавшихся от поражения, и узнал обо всём. Он волоком перетянулся в реку Ахтубу, этим путём дошёл до Астрахани и доставил Прозоровскому печальную весть о том, что помощь, которой ожидали в низовьях Волги, уже не существует и сообщение с верховыми областями прервано. В Астрахани это известие наделало большой суматохи».

В исторической литературе долго господствовало мнение, что ещё до Царицына было принято твёрдое решение брать Астрахань. Мы думаем, что для самого Разина это был вопрос решённый, однако из показаний московских стрельцов и попа Никифора следует, что он долго обсуждался в Царицыне на кругах. Никифор: «А перед походом де Стенька Разин учинил круг и говорил, чтоб им итгить в Астарахань всем грабить купчин и торговых людей: не дороги де им бояря, дороги им де купчин и торговых людей животы. Да в те ж в поры объявились у Стеньки Разина в кругу астараханские жители 2 человека, а сказывали, что де они были на Москве для челобитья, и звали ево, Стеньку, под Астарахань; а как де он, Стенька, з донскими казаками будет под Астараханью, а астараханские де татаровя с ним, Стенькою, битца не станут, выдут из города, только де учнут битца московские стрельцы, а их де астараханские жители учнут битца для приманки. Да Стенька ж де Разин в кругу говорил: быв-де под Астараханью, итгить им вверх по Волге под Казань и под ыные государевы городы».

А. Н. Сахаров, с одной стороны, пишет, что «больше по душе были Разину разговоры про Астрахань. Всё больше и больше загорался Разин мыслью устроить на Волге своё казацкое государство, с кругами в каждом городе, с крепкими заставами по всей реке, а отсюда уже ударить на Москву», с другой — что «только уездные люди, крестьяне, могут пополнить и укрепить его войско». У Злобина Разина учит уму-разуму Василий Ус:

«— Ты много стоишь! — отозвался возмущённый Ус. — Крамарь ты, мохрятник! Я тебе ранее молвил, что ты не за правду, а за корысть! Тебе бы коней нашарпать, добришка!.. Иди! И струги твои мне не нужны! <...>

— И уходи, уходи! Уж назад не покличу! Мыслишь, кланяться стану! — воскликнул Разин. — Иди к чертям!

— И пойду! Врозь дороги — так врозь! Ты в Астрахань хочешь, а наша дорога: Саратов, Самара, Нижний, Воронеж, Тамбов, Москва!..

— Ишь, куды залетел! И в Москву! — усмехнулся Разин.

— Вот туды! — уверенно сказал Ус. — Я тряхну бояр — побегут к кумовьям в Литву!.. Я мыслил, ты вправду орёл, поверил... А ты ворона, тебе цыплят воровать по задворкам!..»

У Шукшина мужики учат Разина, что надо идти вверх по Волге, он на всех кидается то с пистолетом, то с ножом, наконец умница Ус из-под него выдёргивает табуретку, атаман падает и успокаивается. Это тот случай, когда литературный дым появился без всякого документального огня: нет ни единого упоминания о разногласиях между Усом и Разиным. И всё же нам кажется, что писатели правы — нет, не в том, что Ус был умный, а Разин в сравнении с ним болван, — а в том, что два этих человека действительно уживались плохо: уж очень авторитетен был Ус, и, возможно, Разин очень хотел бы каким-нибудь образом от него отделаться.

Разин решил двинуться вниз по Волге, когда узнал о высылке против него отряда астраханских стрельцов под командованием его крёстного отца Львова. Поп Никифор: «А как де Стенька с войском пошол к Чорному Яру, и царицынские жители пошли с ним. А в Царицыне де оставил Стенька войска своего з десятка по человеку». То есть оставил примерно 700 человек. Начальствовать остались городской атаман Фёдор Иванов и казак Семён Семенов (видимо, есаул Иванова), а также штатская администрация — Кузьмин, Потапов и соборный поп Андрей. Нет, увы, ни кратенького документика, ни мифа, ни легендочки хоть самой малой о том, как жила эта небольшая республика, чем занимались в мирное время, как проходили круги у горожан, непривычных к этому способу правления, — а ведь это было бы даже интереснее переписки Разина с гетманами...

Стрейс: «Господин Прозоровский весьма дивился, не ведая, где он [Разин] в столь короткое время собрал такую большую силу, ибо у него оказался флот из 80 новых судов, на каждом две пушки и множество войска. С ним он поплыл вниз по Волге, но не показывал тогда никакой вражды, и князь Прозоровский также не находил нужным напасть на него до прибытия большого флота, снаряженного его величеством. Флот наконец прибыл и состоял из 6 тысяч стрельцов на многочисленных стругах, нагруженных порохом, оружием, различным военным снаряжением и съестными припасами. <...> Когда его царское величество было уведомлено о поведении и тирании Стеньки Разина, то было от него повелено тотчас приготовить все суда, какие только можно достать, над чем работали день и ночь, и через несколько дней снарядили сорок. На каждом была чугунная пушка с необходимым боевым снаряжением при ней. На них было посажено 2600 русских и S00 астраханских солдат под командованием и начальством князя Симеона Ивановича Львова».

Стрейс и Дэвид Бутлер (капитан корабля «Орел») указывают, что среди астраханских военных было много иностранных специалистов. Стрейс: «Войско состояло из одного полка русских солдат, стоявшего в Астрахани, под командой поляка, однако крещённого в русскую веру, по имени Иван Ружинский; при нём старшим офицером был Якоб Виндронг, шотландский дворянин. Немецкие офицеры были Пауль Рудольф, капитан и фейерверкер, Роберт Гейт, английский капитан, и также лейтенант капитана Давида Бутлера Николай Шак, два немецких лейтенанта и два немецких прапорщика, крещённых в русскую веру. Другие были поляки и русские». На горожан и стрельцов надежды было мало. Костомаров: «Сгоряча воевода Прозоровский с товарищами и митрополитом перебирали меру за мерою, а тем временем между стрельцами и в простом народе возникло волнение и распространилось тайное расположение к Разину: его эмиссары там уже работали». На самом деле стрельцам даже в тот период продолжали задерживать жалованье — тут от эмиссаров не так много и требовалось.

Перед уходом из Царицына Разин послал разведгруппу в сторону Чёрного Яра, а на Дон отправил брата Фрола с десятком пушек, частью «ясыря», награбленного у астраханских купцов, и казной в 40 тысяч рублей — сумма громадная. (Видимо, он не боялся покушений на неё со стороны Яковлева и Самаренина). Фрол должен был собрать к осени как можно больше людей — деньги и «рухледь» нужны были на снаряжение и, возможно, на подкуп черкасской администрации.

Стрейс: «25 мая, в троицын День, помянутый флот [под предводительством Львова] вышел из Астрахани, и замученный до полусмерти казак был повешен при прощании на виду у всего флота». (Тот самый, которого, по словам Стрейса же, «мучили таким ужасным образом, что самый жестокий и яростный русский сожалел о его муках»). Этот замученный казак упоминается в ряде документов. Костомаров: «Когда флотилия отправилась, перед нею, как бы в острастку и для примера, был повешен один из агентов Разина, пойманный в Астрахани. Прежде смерти его так страшно истерзали пытками, что самый безжалостный варвар не мог смотреть на него без сострадания, говорит очевидец. Быть может, об этом-то неудачливом возмутителе поёт народная песня, называя его сынком Разина, вероятно, в том смысле, в каком подчинённые называли Стеньку батюшкой». Мы песню о таком сынке уже читали — вот ещё один вариант:

Но, чтобы попасть в Астрахань, нужно было выдержать сражение у Чёрного Яра. Разин и Ус с пехотой шли на стругах, конницей командовали есаулы Парфён Еремеев и Фёдор Шелудяк. Было их, вероятно, около шести тысяч человек (если не преувеличивали источники, ранее называвшие число «7000) — 700 оставили в Царицыне, некоторое количество казаков ушло с Фролом, но кто-то и новый прибился. В отписке воронежского воеводы Б. Бухвостова в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 1. Док. 154) со ссылкой на воронежских жителей говорится о трёх тысячах; в этом же документе — со ссылкой на донских казаков — о пяти, семи и даже десяти тысячах человек. Остановимся всё же на шести тысячах, хотя допускаем, что было и меньше.

Сколько сил было у противника: Фабрициус оценивает общее количество войска, посланного из Астрахани против Разина «по реке и по суше, чтобы таким образом зажать Стеньку Разина в тиски», в пять тысяч человек. Бутлер сообщает, что войска было 2600 человек на судах, о посылке войск по берегу не пишет. У Стрейса выходит, что войска было 3100 человек. В русских источниках есть ссылка на письмо Разина, посланное из Чёрного Яра на Дон, в котором он сообщал, что при Львове «ратных людей была 2000 с лишком» (Крестьянская война. Т. 1. Док. 157). А. Г. Маньков: «Здесь, видимо, указана та часть сил Львова, которая прибыла в Чёрный Яр на судах до того, как сюда подошёл Разин. Общая численность войска, посланного из Астрахани, несомненно, была больше, чем указывают Бутлер и Стрейс, которые не были участниками этого похода. Фабрициус был участником похода и мог знать общую цифру войска от старших офицеров из иностранцев — поляка Ружинского, шотландца Виндронга и своего отчима Беема. Тем более что если со Львовым летом 1669 г. навстречу Разину в Каспийское море было послано 3000 человек, то теперь, при ситуации куда более сложной, войско должно было быть численно большим».

Кроме того, калмыцкий тайша Аюка по распоряжению правительства выслал в район Чёрного Яра войско в 25 тысяч человек. Но калмыки славились своей ненадёжностью (вдобавок их лидеры всё время ссорились между собой). Забегая вперёд скажем, что Аюка так ничем и не помог. И вот уже в конце июня (Крестьянская война. Т. 1. Док. 128) острогожский полковник И. Дзинковский пишет воеводе Белгородского полка Г. Ромодановскому не только о взятии Разиным Царицына, но и о сдаче ему под Чёрным Яром посланного из Астрахани войска...

Фабрициус с этого момента становится наиболее важным источником информации — он был в войске Львова, — и мы будем много его цитировать: некоторые его рассказы совершенно уникальны. «Мы уже несколько дней стояли в Чёрном Яре и высылали по реке и по берегу разъезды, но не смогли получить достоверных сведений. 10 июля (так у Фабрициуса. — М. Ч.) собирался военный совет, на котором было решено выступить и искать встречи со Стенькой. Но, расправившись с предыдущими, он оказался в выгодном положении, и так как его хорошо осведомляли о нас, он вышел из Царицына и на полпути встретился с нами у Чёрного Яра, появившись перед нами прежде, чем мы могли ожидать этого или получить какие-либо сведения о нём. 11 июля в 8 часов утра примчался наш дозор и поднял тревогу, так как казаки преследовали их по пятам». «Мы вышли из стругов и построились в боевом порядке. Господин генерал князь Семён Иванович Львов обошёл строй, призывая всех и каждого помнить о своём долге, хранить верность присяге, данной его царскому величеству, и сражаться с бессовестными бунтовщиками, как подобает честным воинам. В ответ все как один закричали, что, разумеется, они все готовы отдать свою жизнь за его царское величество и будут биться до последней капли крови».

Стрейс: «Едва тот флот прибыл, Стенька ловко сумел под видом перебежчиков подослать своих самых хитрых и пронырливых советников, которым и удалось представить дела Стеньки такими приукрашенными и добрыми, что весь простой народ склонился к нему и перешёл на его сторону». Фабрициус: «Они (войско Львова. — М. Ч.) стакнулись и, решив, что им представляется возможность, по которой они так давно вздыхали, тотчас перешли к врагу с развёрнутыми знамёнами и барабанным боем. Там они стали целоваться и обниматься и договорились стоять друг за друга душой и телом, чтобы, истребив изменников-бояр и сбросив с себя ярмо рабства, стать вольными людьми».

Роль самого Львова, как обычно, непонятна — не он ли приказал сдаться? Вообще непонятно, почему Прозоровский отправил против Разина именно его крёстного отца, однажды уже сильно себя запятнавшего этой связью. Впрочем, и сам Прозоровский в этом отношении был не лучше. Во всяком случае, Львов мог рассчитывать, что в случае неудачи крёстный сын его помилует — и не ошибся. Шукшин: «Удивительно, с каким умом, осторожно держался Львов: всё высылают и высылают его первым встречать Разина и всё никак не поймут, что неудачи этих высылок — если не целиком, то изрядно — суть продуманная, злая месть позорно битого князя Львова Алексею Романову, царю. А бит был князь по указу царя перед приказом тверским — за непомерные поборы (нажиток), за несправедливость и лиходейство... Был бит и обречён во вторые воеводы в окраинные города, за что и мстил».

Обычно пишут, что разинцы казались хорошо вооружёнными с помощью хитрости: у кого не было ружей, держали в руках деревянные колья. А. Н. Сахаров: «Пошла в бой разинская пехота, тысячи людей двигались вперёд, и у каждого в руках были либо пищали, либо пики, либо сабли. Только потом узнал Львов, что несли многие повстанцы в руках длинные деревянные шесты с обожжёнными краями и привязанными к шестам разноцветными тряпками. Эти-то палки и сошли издали за пики».

Но Фабрициус, который эту деталь видел своими глазами и впоследствии общался с разинцами, объясняет её смысл совсем иначе: «Тем временем Стенька вышел в поле, построил широко развёрнутый фронт и дал в руки каждому, у кого не было огнестрельного оружия, длинную палку, обожжённую немного с одного конца, а к ней был прибит лоскут или небольшой флажок, всё это издали в открытом поле имело необычайно парадный вид. Простые воины и вообразили, что там, где много флажков и штандартов, должно быть и много людей». Да и боя-то никакого не было. Фабрициус: «Тут воевода глядел на офицеров, офицеры на воеводу, и никто в растерянности не знал, что нужно предпринять. Один говорил одно, другой — другое, наконец порешили, что следует сесть с воеводой в его струг и таким образом ретироваться в Астрахань. Но воровские стрельцы в Чёрном Яру, стоявшие на валу и башнях, повернули пушки и открыли огонь по нас. Часть их выскочила из крепости и перерезала нам дорогу к стругам, так что некуда было податься». Костомаров пишет совершенно иное: «Стенька взял Чёрный Яр. Воевода и многие служилые люди, которые стреляли на Козаков со стен, были замучены». Так кто же и в кого стрелял со стен? Несмотря на поговорку «врёт, как очевидец», всё же поверим очевидцу, а не историку.

Из документов вообще не всё вполне ясно с Чёрным Яром: когда разинцы успели его взять, или же горожане сами совершили у себя в крепости переворот. С. П. Злобин выдвигает версию: «Фёдор Сукнин с товарищами окружили деревянные стены Чёрного Яра, сразу захватили все ладьи и челны, что лежали на берегу и стояли у пристани на приколе. Ладьи и челны, тотчас наполненные казаками, ушли в камышистые заливчики у противоположного берега. Далеко в степь в сторону Астрахани проскакали разъезды. Там залегли казацкие заставы, и только лишь после этого утром казаки вошли в город. Черноярцы не бились с ними. Стрелецкий голова, увидав, что стрельцы перешли на сторону разинцев, переодетый хотел убежать в Астрахань, но его поймали, посадили в мешок и бросили в Волгу». Однако тут получается, что разинцы были в Чёрном Яру раньше Львова, тогда как очевидец Фабрициус утверждает, что войско Львова было раньше. Видимо, Фабрициус прав: едва астраханское войско чуть отошло от Чёрного Яра, тамошние стрельцы совершили мятеж и захватили власть в городе.

Фабрициус: «Между тем наши собаки (астраханские стрельцы и солдаты. — М. Ч.), те, что присоединились к казакам, налетели на нас с тыла. Нас было всего 80 офицеров, дворян и писарей. И тут бы быть резне, да Стенька Разин сейчас же отдал приказ не убивать больше ни одного офицера, ибо среди них, верно, есть всё же и хорошие люди, таких следует пощадить. Напротив, тот, кто плохо обращался со своими солдатами, понесёт заслуженную кару по приговору атамана и созванного им круга». Стрейс: «По такому наущению они напали на своих начальников, многим отрубили головы, других предали в руки разбойников вместе со всем флотом. Стенька, овладев без всякого боя такой большой силой, выдал каждому из них за два месяца жалованье, пообещав впредь свободу грабить и убивать по их желанию, и прибавил: “За дело, братцы! Ныне отомстите тиранам, которые до сих пор держали вас в неводе хуже, чем турки или язычники. Я пришёл дать всем вам свободу и избавление, вы будете моими братьями и детьми, и вам будет так хорошо, как и мне, будьте только мужественны и оставайтесь верны”. После этих слов каждый готов был идти за него на смерть и все крикнули в один голос: “Многая лета нашему батьке!”».

Далее: «Итак, был созван круг, и Стенька через своих есаулов спросил, как обращались со своими солдатами генерал и офицеры, на что бессовестные кровавые собаки, как стрельцы, так и солдаты, в один голос закричали, что среди офицеров нет ни одного, кто заслуживал бы пощады, что они единодушно просят, чтобы отец их, Степан Тимофеевич Разин, повелел всех начальников порубить саблями. На что и было дано согласие... И вот затем господ офицеров по их рангу одного за другим выволакивали из башни, куда они с туго связанными за спиной руками и ногами были брошены день назад, разрезали на них верёвки и выводили их за ворота, где стояли все кровавые псы, и каждый из них рвался нанести первый удар своему бывшему военачальнику, один саблей, другой пикой, одни боевым молотом, другие бердышом. Как только офицера сталкивали в круг, кровавые собаки умертвляли его, нанося ему бесчисленные раны. Некоторых даже порубили на куски и тут же сбросили в Волгу. Мой отчим Пауль Рудольф Беем, подполковник Вундрум и многие другие высшие и низшие офицеры были зарублены на моих глазах». То есть убивали подчинённые Львова, а казаки на сей раз никого не убили — и Разин, похоже, действительно оставлял решение о казнях на усмотрение «коллектива»...

Почему пощадили самого Фабрициуса — и не только пощадили, но, как будет ясно из дальнейшего, обращались с ним уважительно? Сам он пишет, что его пытался спасти денщик, переодев в своё платье, потом он был пленником, а затем: «Перед самым выступлением на Астрахань неожиданно прибыл польский дворянин Вонзовский, который год назад был взят казаками в плен, и со временем так прельстился разгульной жизнью, что поступил на службу к этим разбойникам. И вот я попросил его по старому знакомству взять меня под защиту, ибо я не смел показываться на глаза нашим бывшим солдатам. Мой слуга действовал в одиночку, и ему хватало хлопот просьбами и мольбами добиваться того, чтобы меня не убили на струге. Этот поляк пошёл сразу к Стеньке и заявил, что один молодой офицер остался ещё в живых после последней резни и что я его сводный брат, поэтому он просит, чтобы меня отдали ему под начало, а он командовал сотней этих висельников. Стенька в знак милости тотчас дал ему свою печать, оттиснутую на воске. После этого я мог свободно выходить из струга».

Но обычно считают — на основе показаний в Тамбовской приказной избе купца И. Колокольникова, бежавшего «со товарыщи» из Царицына (Крестьянская война. Т. 1. Док. 150. 13 июля 1670 года), который слыхал от других царицынцев, что «вор де Стенька Разин с воровскими казаками в город (Чёрный Яр. — М. Ч.) вошол без бою и стольника де и воеводу князя Семёна Львова взял к себе, а начальных де людей немец всех пометал в воду, только де оставил начального одного немчина. Потому что он умеет стрелять ис пушак. А князь Семён де Львов у него, Стеньки, жив». Возможно, голландец Фабрициус и есть тот «немчин, что умеет стрелять ис пушак». Стрелять-то «ис пушак» казаки и сами умели, но, видимо, не умели пушки ремонтировать и делать сложные артиллерийские расчёты. Это просчёт Разина. Могли бы за столько времени и научиться.

А. Н. Сахаров: «В Чёрном Яре Разин долго не задерживался. В тот же день устроил он круг. Судил круг воевод и стрелецких начальников, спрашивал у астраханцев и черноярцев — хороши ли были к ним начальные люди или нехороши. А потом приговорили всех, кого обвиняли стрельцы, посадить в воду. На этом же кругу решили судьбу и черноярского воеводы — бросили его в Волгу за то, что велел стрелять по казакам из пушек. Вместе с ним утопили ещё некоторых начальных людей». Всё как всегда — казнит не Разин, а сами горожане и стрельцы. Возможно, так и было. Впоследствии — мы к этому ещё обратимся — очевидцы отметят, что люди Разина, особенно новенькие, были куда кровожаднее его самого.

Ещё о Львове. Июльская отписка коротоякского воеводы М. Ознобишина по «расспросным речам» горожанина И. Филиппова (Крестьянская война. Т. 1. Док. 157): «Да он жа, Иван, сказал. — Видел де он на Дону в козачьих городках от Стеньки Разина письмо, писал де он, Стенька, с Чёрного Яру на Дон козаком, что черноярцы здались ему, Стеньки. Да он же, Стенька, писал в том своём письме, что де из Астарахани боярин и воевода князь Иван Семёнович Прозоровской послал против ево, Стеньки, товарыща свово, князь Семёна Львова, а с ним ратных людей была 2000 с лишком. И астараханские ратные люди с ним, Стенькою, битца не захотели, а князь Семёна де Львова козаки ево Стенькины хотели посадить в воду, и он де, Стенька, в кругу у Козаков об нём, князь Семёне был челом, чтоб ево в воду не сажать...»

А. Н. Сахаров объясняет спасение Львова туманно: «Больше веры будет, больше страху для московских стрельцов. Пусть совсем собьются с мыслей». Львова Разин не только спас — распространил чуть позднее слух, что идёт на Астрахань с ним рука об руку. «Раскол элит» ему был нужен чрезвычайно. Неясно, однако, чего хотел и на что рассчитывал сам Львов. Трус ли, искавший только выгоды, или какой-то уж совсем невероятной храбрости авантюрист, или то и другое отчасти? Он мог получить от Разина — в случае победы — очень высокий пост. Но и пострадать в случае поражения мог ужасно. Так или иначе, он сделал выбор. Он был уже не первым дворянином в разинском войске, но то всё была мелочь вроде молодых боярских сынов, самым значительным из которых был племянник казнённого воеводы Тургенева, а князь Львов — настоящий кит.

В интерпретации Злобина Львов — человек хороший и умный и даже готов поучать Разина (и кто только его в романах не поучал!), а тот не сердится, спокойно дискутирует:

«Львов покачал головой.

— Чего тебе надо, Степан? Ведь русскую кровь ты льёшь понапрасну! Смирись! Куда прёшь, как медведь, на рожон?! — воскликнул князь.

Разин громко, отрывисто захохотал.

— Медведей страшишься?! Не я пру, князь Семён. Народ прёт, а я подпираю. Не будь я атаманом — другого найдут. Довели вы, бояре, всю Русь — ажно плакать не может. Все слёзы повысыхали, как летом трава в степи... А ты, князь, видал, как степи сухие горят? Искру брось — и пойдёт полыхать... Так-то нынче народ загорелся.

— А ты будь умнее, Степан; ты сам их уйми, — сказал Львов. — Народ ведь как стадо. Себе не к добру он мятётся, себя не жалеет. Хоть ты бы его пожалел! Ведь силу нашлют на вас...

Степан от души засмеялся.

— И ты шёл-то силой. Силу вёл на меня. А что вышло? Где битва? Где кровь? Вот то-то! Где люди, князь, там и сила моя! — с торжеством сказал Разин. — Ведь нет на Руси людей, кому жить хорошо. Вам, боярам, житьё — так вы ко мне не придёте!..

— А ты мыслишь, народу добра промышляешь? — спросил князь Семён.

— Добра! — вызывающе бросил Разин.

— Гордыня в тебе играет, Степан, — возразил воеводский товарищ. — Прошлый год говорил, что Корнилу ты хочешь свернуть...

— И свернул! — подтвердил Степан.

— И Войско Донское подмять под себя?

— Что ж, подмял! — согласился Разин.

— И сел бы себе на Дону, да и правил казацким войском! Чего ты державу мутишь?! Век ратный у нас. Нам тесно без моря. Со шведом войны не минуешь. С турками, крымцами биться не миновать. А придёт война, ты себя показал бы большим атаманом... Султана побьёшь — и бояре поклонятся низким поклоном и сам государь всему Войску Донскому волю дарует! — убеждал воеводский товарищ.

— Какую там волю, князь! — оборвал его Разин. — Ты словно дитё! Бояре глядят, как бы нам воевод посадить, а ты — волю!»

В конце июня полковник Дзинковский писал Ромодановскому (Крестьянская война. Т. 1. Док. 128), что после сдачи войск Львова под Чёрным Яром «с того числа он, Стенька, где, пошол в кою сторону, про то не ведомо, а с Стенькою войска де в 10 000». Откуда десять тысяч, если было менее шести тысяч? У Львова было две тысячи человек, наверняка не все пошли с Разиным, кто-то просто разбежался. Откуда ещё взялись? Мы сомневаемся, что к Разину за несколько дней прибились две тысячи царицынцев и черноярцев. С другой стороны, учитывая неоднократно называвшееся количество семь тысяч (до Царицына), трудно верить донесению воронежского воеводы Бухвостова в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 1. Док. 154), что разинцев летом было «по смете тысечи с три» (Бухвостов также сообщал, что «в прибавку де к нему, Стеньки, воровские люди з Дону и з городов них-то нейдут», что уже явная ложь или неосведомлённость). Так сколько же их было? Давайте будем считать всё-таки не десять тысяч, а около восьми тысяч человек: до Царицына было семь тысяч, там оставили 700 — выходит 6300 человек; допустим, что из двух тысяч человек Львова с Разиным ушли около полутора тысяч, ещё сколько-то прибились из разных городов.

Фабрициус: «На следующий день все наши вещи были разграблены и снесены к головному знамени, или бунчуку, и тут наши кровавые собаки получили вместе с казаками свою долю из наших вещей. После этого убийцы, так долго упивавшиеся человеческой кровью и до сих пор не пресытившиеся ею, захотели ещё и водки, и пива, объявили царские погреба своей собственностью и вылакали всё начисто. Когда же ничего больше не осталось, воры стали совещаться, как им повести дело дальше...» Ну, вряд ли уж круг проводили до смерти упившиеся люди, сперва, наверное, протрезвели малость. Тем более что предмет совещания был серьёзный: «...углубиться ли в страну вверх или сначала обезопасить себя от Астрахани. Последнее посчитали более благоразумным и выгодным, поскольку, захватив Астрахань, они обеспечили бы себе тыл и, таким образом, смогли бы беспрепятственно подниматься вверх по Волге до самой Казани. В Казани де все жители с ними заодно и при их приближении уж расправятся с правителем города и со всеми офицерами». Маньков отмечает, что это была несколько новая концепция: если ранее в Астрахань предлагалось идти «всем грабить купчин и торговых людей», то теперь взятие города стало рассматриваться как необходимость укрепить тылы.

Упоминавшийся купец Колокольников «со товарыщи» сообщил, что в его присутствии Разин писал грамоту (умел писать, стало быть) из Чёрного Яра в Царицын — докладывал, что взял людей Львова без боя и они все вместе идут в Астрахань, но сперва собираются в город-крепость Камышинку — если та сдастся, всё будет хорошо, если нет — разграбят; и просил прислать пушек и пороху. Стрейс: «Теперь он ждал к себе ещё больше народа и лодок и, чтобы избавиться от трудов и усилий при перетаскивании их по суше, задумал взять врасплох город Камышинку, лежащий при устье реки Еруслана, откуда он без всякого труда мог переправиться с Дона на Волгу. Но так как тот город был хорошо укреплён и мог с лёгкостью защищаться, то он решил взять его хитростью и обманом. Он снарядил самых видных перешедших к нему русских солдат, отправил их туда как бы по приказу царя для того, чтобы охранять Камышинку от Стеньки. Среди них не было ни одного казака, чтобы всё дело казалось правдоподобней. Таким образом, отряд этот с радостью впустили в город. Войдя туда, они ночью валяли все ворота, входы и сторожевые посты и склонили гарнизон на свою сторону. Затем они схватили наместника, высшее начальство, зарубили их саблями и бросили в Волгу. После того выстрелом из пушки подали знак, что всё сделано, на что Стенька тотчас же отправил туда несколько тысяч казаков, которые сменили русских».

Тут много обычной стрейсовской фантазии: как следует из русских источников (Крестьянская война. Т. 1.Док. 131. Между 2 и 19 июля 1670 года. Отписка головы московских стрельцов В. Лаговчина в приказ Тайных дел), 300 казаков в стругах (Разина с ними не было) пришли под Камышинку, воевода Е. Панов их впустил, и боя никакого не было. Костомаров: «Отряд Стеньки взял Камышин. Воеводу и приказных утопили». Однако в той же отписке Лаговчина говорится иное: «И они де, воровские казаки, были в Камышенке два дни и из церкви иконы и твою великого государя всякую казну да 4 пушки полковых да 2 огненные пушки медные и воеводу Еуфима Панова и камышенских служилых людей взяли с собою».

Конечно, Разину было выгоднее, чтобы воеводы состояли при его отряде, и он старался, чтобы информация об этом шла впереди него. «И побрав торговых людей струги, которые за ними, воровскими казаками, стояли на Камышенке, пошли со всем к Царицыну. И того ж де, государь, числа (по словам Лаговчина, выходит 24 июня, на самом деле на несколько дней раньше. — М. Ч.) Камышенской город сажгли, а оставили де на камышенском городище 4 пушки чюдинные, железные...» За что сожгли Камышинку — ведь прежде за казаками такого не водилось? Дело в том, что крепость была основана в 1668 году для того, чтобы затруднить переходы казаков с Дона на Волгу через реки Камышинку и Иловлю. Впрочем, её скоро отстроили вновь. Что касается тяжёлых пушек — казаки постоянно бросали их где-нибудь: слишком тяжело, почти невозможно за собой таскать, проще, придя на место, отбить у кого-нибудь новые.

О Камышинке, хотя она не играла какой-либо заметной роли в разинских экспедициях, существует масса старинных и современных легенд: например, что Разин так её невзлюбил, что после сожжения велел по старому языческому обычаю проклясть это место, отстегав пожарище плетью. Камышин — один из любимых городов современных диггеров; часто в разинском фольклоре фигурирует находящийся в 40 километрах выше нынешнего Камышина Ураков бугор (Уракова гора), известный своими разветвлёнными катакомбами, хотя не факт, что Разин там вообще был. Есть легенда, что якобы Разин пришёл к колдуну Ураковой горы Газуку и попросил заговорить его от врагов — продал душу дьяволу, так сказать. (Ураков бугор назван в честь легендарного разбойника Уракова (Урака), чьим есаулом будто бы был Разин).

И баснословные разинские клады тоже чаще всего связывают с окрестностями Камышина: там, в частности, люди до сих пор ищут некий гигантский алмаз, привезённый Разиным из персидского похода. Историк Л. Вяткин приводит сказание: «Много у Стеньки было всякого добра. Девать его было некуда. По буграм да по курганам волжским Стенька золото закапывал. В Царицынском уезде курган небольшой стоит, всего каких-нибудь две сажины вышины. В нём, в народе говорят, заколдованный Стенькин клад положен. Целое судно, как есть, полно серебра и золота. Стенька в полную воду завёл его на это место. Когда вода сбыла — судно обсохло, он над ним курган наметал. А для примета наверху вербу посадил. Стала верба расти и выросла в большое дерево... Сказывают, что доподлинно знали, что в кургане клад лежит, да рыть было страшно: клад-то непростой был положен. Из-за кургана каждый раз кто-то выскакивал, страшный-престрашный. Видно, нечистые стерегли Стенькино добро».

Недалеко от Уракова бугра — бугор Стеньки Разина, и там тоже страшные катакомбы и раздолье для диггеров, уфологов и прочих любопытствующих. Говорят, будто на вершине бугра у Разина была «ставка», откуда он командовал своими пиратами, а пленных заточал в расположенный поблизости Тюрьминский овраг, где они все умирали от неведомых хворей. Также существует предание, что именно в этом месте он утопил княжну. Ну и, разумеется, призрак атамана время от времени является около бугра, и вообще место проклятое, и гробница Марины Мнишек тут же рядом находится, так что Марина со Стенькой могли бы спокойно общаться по сей день, если бы не призрак ещё одной возлюбленной Разина — Насти, на которую Урак наложил проклятие, и бедняжка вечно ходит и плачет около бугра её имени. Да ещё и русалка-княжна где-то рядом. Степану Тимофеевичу приходится как-то делить свой досуг между тремя женщинами.

Астрахань между тем бурлила в ожидании событий — радостных для одних, страшных для других. Стрейс: «Долго скрытое пламя восстания разбросало во многих местах свои искры: раздавались бранные слова и безрассудные речи о наместнике, говорили ему и высшему начальству прямо в лицо всё, что только приходило на ум. Было бы не благоразумно затыкать рот насильно, и все только ждали возвращения и победы господина Симеона Ивановича [Львова], от которого каждый день надеялись получить весть о счастливой встрече с врагом. В то же время гарнизон города сильно уменьшился и ослаб, напротив простой народ возрос в числе и совсем обезумел. Но в то время, когда ожидали спасения и избавления от руки Симеона Ивановича, 4 июня было получено достоверное известие от одного бежавшего дворянина о том, что город Чернояр взят бунтовщиками-казаками в тот самый день, когда князь Львов подошёл к нему, что наместник, дворянство, начальство и состоятельные люди перебиты и брошены в Волгу. Кроме того, солдаты флота князя Львова позорным образом убили своих офицеров, объявили, что они за казаков, и передали суда в руки Стеньки Разина, не иначе как заранее в том столковавшись. Невзирая на то, что они незадолго до прибытия в Чернояр поклялись в верности до гроба своему начальству, они всё-таки изменили, одержимые каким-то злым духом».

Ну почему же «злым духом», если Стрейс только что сам писал о «долго скрытом пламени восстания»? Кстати говоря, как следует из показаний московских стрельцов в Белгородской приказной избе (Крестьянская война. Т. 1. Док. 130), Разин уже начал пропагандировать свою новую доктрину: «А как де их он, Стенька, с войском розбил, и он де и все ево войска казаки говорили им, что они де, стрельцы, бьютца за изменников, а не за государя, а он, Стенька, бьетца с войском за государя...»

Стрейс: «Можно легко себе представить, как понравилось это известие [о поражении Львова] господину Прозоровскому. В то же время слух этот привёл простой народ в такую гордость и неистовство, что он без всякого страха открыто проклинал, поносил и оскорблял наместника и даже плевал в лицо начальству со словами: “Пусть только всё повернётся, и мы начнём”, и т. д. И я видел многих высоких господ, которые прежде не замечали этих людей, а теперь испуганно уходили со слезами на глазах».

Для Стрейса, конечно, Разин однозначный негодяй и тиран, но и большой симпатии к астраханскому начальству в его словах как-то не чувствуется. «Прежде не замечали этих людей» — а может, надо было замечать хоть немножко? Прозоровский, по словам Стрейса, «опасался за Астрахань, ибо глупый народ начал роптать и высказывать похвалы разбойнику, и во всех городах той местности начались такие волнения, и каждый миг приходилось со страхом ждать ужасного кровопролития. “Восстань, восстань, народ! — кричали даже стрельцы. — К чему нам служить без жалованья и идти на смерть? Деньги и припасы истрачены. Мы не получили платы за год, мы проданы и преданы”. Они кричали ещё о многом, а начальство не смело их удерживать от этого иначе, как добрым словом и великими обещаниями». Может, надо было всё-таки не только себе приобретать шубы, но и зарплату стрельцам вовремя платить? А вот фраза Стрейса, которая лучше всего передаёт атмосферу Астрахани в те дни: «...начались опасения и подозрения, не знали, кто друг и кто недруг и на кого можно было положиться, также слышно было здесь и там о разных мятежных сговорах, большею частью тайных...»

В июле царь, видимо, несколько испуганный последними известиями с Дона, послал Корниле Яковлеву грамоту не с упрёками, как прежде, а с благодарностью за то, что не пошёл с Разиным «воровать». 10 июля ловить Разина был отправлен воевода Урусов с полком; в наказной грамоте ему из приказа Казанского дворца перечисляются разинские злодеяния, в частности, целый абзац посвящён беззаконному и безбожному венчанию около вербы — эта верба теперь будет в неизменном виде перекочёвывать из одного официального документа в другой. Грамота из Разрядного приказа ушла и воеводе Белгородского полка Г. Ромодановскому — об усилении застав, задержании и допросе всех людей, приходящих с Дона. Но они опоздали — Разин ещё в июне ушёл на Астрахань. Двигался он, как обычно: большая часть войска в двухстах или трёхстах стругах по воде, конница (предположительно около двух тысяч человек) — берегом. Было у них, по разным сообщениям, не меньше пятидесяти лёгких пушек.

Историку добавить к этому нечего. Зато романисты могут придумывать за героя какие угодно мысли и разговоры. А. Н. Сахаров: «Разин сидит в своём струге на устланной дорогим ковром лавке. Кафтан он снял, остался в одной рубахе, и та расстёгнута до пупа, слушает речи своих есаулов, попивает из серебряного кубка вино, потом наливает из бочонка одному, другому. От жары и вина туманится голова, тянет ко сну. Медленно говорит Разин: “Покончу с Астраханью, все государевы города заберу, бояр и воевод всех до единого перевешаю”». Каменский: «Степану хотелось просто взять и уйти, скрыться, исчезнуть. Хотелось чудом превратиться в высокую гибкостройную сосну на южном склоне вершины приволжской горы и кудрявыми, смолистыми ветвями жадно вбирать светорадостный аромат безмятежного дня. Или ещё червонным песком лежать у водокрая на солнце, лежать и мудрым покоем улыбаться в небесную бирюзу и изумрудным ветвям над головой, и — может случиться — осторожным следам кулика или чайки». Мордовцев: «На светлую полосу в намёте, освещённую месяцем, легла как будто прозрачная тень. Разин всматривается и видит, что эта тень приняла человеческие формы... Что это? Кто это? Но тень всё явственнее и явственнее принимает человеческий облик... Это она — Заира! Она нагибается над ним, и он слышит тихий укор её милого голоса: “Зачем ты это сделал? Я так любила тебя”...

— Славен город Курмояр!

— Славен город Кагальник!

Разин в испуге просыпается... Но и теперь его глаза продолжают видеть, и он ясно сознает это несколько мгновений: как лёгкая, прозрачная, точно дым от кадила, тень отошла за отдернутую полу намёта и исчезла в лунном свете. Если бы не эти оклики часовых, она осталась бы дольше с ним».

У Шукшина среди вновь пришедших в войско Разина появился чрезвычайно умный мужик Матвей — отныне этот Матвей будет что ни день поучать атамана, а тот полюбит с ним беседовать:

«— Не жалуешь и ты его, а как надо людей с собой подбить, говоришь: я за царя! Хэх!.. За царя. За волю уж, Степан, прямо, не кривить бы душой. Ну, опять же — не знаю. Тебе видней. Погано только. Как-то всё... вроде и доброе дело люди собрались делать, а без обмана — никак! Что за чёрт за житуха такая. У нас, что ль, у одних так, у русских? Ты вот татарей знаешь, калмыков — у их-то так жа?..

Степану неохота было говорить про это: велика это штука — людей поднять на тяжкое дело долгой войны. За волю, за волю, за царя — тоже за волю, но пусть будет за царя, лишь бы смелей шли, лишь бы не разбежались после первой головомойки. А там уж... там уж не их забота. За волю-то не шибко вон подымаются, мужики-то: на бояр, да за царя... Так уж невтерпёж им — перед царём ползать. И нет такой головы, которая растолковала бы: зачем это людям надо?

— Такой же ведь человек — баба родила, — стал думать вслух Степан. — Пошто же так повелось? — посадили одного и давай перед им на карачках ползать. Во!.. С ума, что ль, посходили? Зачем это? Царь. Что царь? Ну и что?

— Дьявол знает! Боятся. Атому уж — вроде так и надо, вроде уж он не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось... А небось перелобанить хорошо поленом, так и ноги протянет...»

Ух! Слова-то какие ужасные мужик говорит! Куда только смотрит приказ Тайных дел?!