Стихи

Дрожат берега,

Берегут берега,

Стерегут рога

    Врага.

    Ага.

    Чу.

    У врагов –

Купцов, князей, бояр –

Мы добудем парчу,

Золотой да соболий

    Товар

    Чуй.

    Едут.

Меж крутых берегов

Среди гор-стариков

    Атаман

    Прогремел

    В барабан:

Меж крутых берегов

Стая быстрых стругов

    Окружает

    Большой

    Караван.

Ночь – темна.

Кровь – хмельна.

Жизнь – вольна,

Да неволит на Волге

   Волна:

Эй, сермяжники,

  Беритесь за привычку –

Дорогих гостей встречать.

Эй, гуляй –

    Сарынь на кичку!

Наворачивай с плеча.

    Драли,

    Жали

    Бары

    Долго

  Крепостную голытьбу.

   А теперь –

   Бунтует Волга

За сермяжную судьбу.

Дрожат берега.

Раскатилась река.

Раззудилась рука

    казака –

Степана

   Свет-Тимофеича

    Разина.

Сарынь на кичку!

    Мрази, на!

Разуваживай гостей,

Эй, глуши.

Свисти,

Кистень,

По царевым медным лбам.

    Бам!

    Бам!

    Бам!

Бацк!

  Буцк!

    Лязг!

      Мызг!

Хряст!

  Хруст!

    Ряск!

      Вдрызг!

Бам!

Вам!

Дам!

    Чеши,

    Мотай,

    Откалывай.

Вяжи,

Хватай,

Размалывай!

   А вот чивай,

    Да вот чивай,

   Да чаще брагой

    Потчивай.

Ишь, боярские пузы

Разжирели

    На холопских хлебах.

Жрут

Пироги,

Щи,

Арбузы,

  А мы – на бобах.

    Ббах!

Что их жалеть, –

  Когда нас за скотов

Держат в конюшнях,

    Баранами.

Расправа их – плеть,

    Помещичья

    Плеть.

  Мы же за то

Потешим себя

  Караванами.

И пока наша доля сермяжная

    Разобижена

    Палачами, –

    Берегись

  Ты,

  Отродие княжное,

Обожравшее нас калачами.

  И пока

  Наша доля-раздольница

Чует слезное

  Горе батрацкое, –

Ты бунтуй,

Понизовая вольница,

За житье наше братское.

Ночь – как смола –

Бедой полна.

Ночка смела,

За волной – волна.

  Ноченька буйная.

  Спать пора:

  Ватага ушкуйная

  Скрылась в горах,

    В норах!

    В дырах.

    Страх!

    Ах,

Какой страх

  Кровавый

Грозой над землей повис:

В Жигулевских горах оравой

  Бунтует

    Холопский низ.

Этот страх

   На Москве живет, –

На престоле

   Царя Алексея:

Царь с князьями

   Спасает живот,

Месть в конюшнях

   Дворянскую сея.

И секут

   Господа рабов

До остатной,

   Предсмертной боли,

Не жалея

   Крестьянских горбов,

За думы

   О разинской воле.

Потому

   И бегут

   По дорогам, как волки, –

Бедная,

  Беглая,

  Серая рвань,

Чтобы там –

  На приютной

  Кормилице-Волге –

Встретить

  Вольности

  Первую рань.

Потому и

  Текут

  Быстротечно ручьями

В людской

  Океан

  Удалого кольца,

Чтобы

  Упиться,

  Как брагой, речами

И волей

  Степана,

  Атамана – отца.

Ой, времечко настало дивное –

Дивные вершить дела.

Лейся, песня переливная,

Закуси, конь, удила.

  Ходу!

Ой ли, молодчики,

Соколики ясные,

  Все мы на Волгу

  Направим пути, –

Знай лети,

Да лети,

  Не сворачивай!

  Х-хэй!

Времечко приспело спелое –

Выросла в лугах трава.

  Размахнись ты,

  Удаль смелая,

  Отчаянная голова.

Выравнивай.

Держись

За жизнь.

Хха-вва!

  Чох – на ветер.

  Вражью кожу – на шест.

  Мясо – собакам.

  Кости – в ров.

  Степан Тимофеич,

  Будь здоров!

Эй, борода,

  Слышь, он –

Разин –

  Берет города:

    Царицын,

    Камышин.

Радуйся,

  Ратуй:

    Казань,

    Самару,

    Саратов

Разин возьмет,

  Как мед.

Ох, пусты

  Господские пороги, –

Ох, густы

  Сиротские дороги,

Ох…

  Стой.

  Стан!

  Стынь!

  Смотри!

  Стой, ба!

  Стой,

  Голытьба!

Мы и впрямь

  Дошли до толку, –

Мы и впрямь

Глядим на Волгу:

Ширь.

  Ярь.

    Гладь.

      Тишь.

Кто

  там,

    чуй,

      слышь:

Сидит

  человек

    на сосне

      с кистенем, –

Поет

  человек

    о своем

      соловьем:

   «Чугунное житье!

   Ношу кривой

   Татарский нож,

   Индейское копье.

Раскинул –

 Ловок и хитер –

Я на сосне

 Шатер

И хохочу.

  Хочу –

   кричу,

    точу

     топор

      грачу.

И жгу смолье –

    Мое

    Жилье.

В четыре пальца просвищу –

 Шарахнется сова,

Забьет крылом –

 Веслом в пролом.

    Людей

    Не вижу,

    Не ищу…»

И выплюнул слова:

  «М-м-мы-чу –

  Ядреный вол лугов.

  Морковное жратье!»

Повесил

 На рога врагов.

Шершавый ствол –

 Старуха мать.

Пошел –

  Жую рябину –

    Сучье ломать.

Ядрена мать – земля,

  Чугунное житье.

Теперь –

Ого! –

Возьми

Его.

  Не трожь,

  А то – ббах –

   Весь просвистень.

   Нож –

   В зубах.

   В лапах –

   Чугунный

   Кистень.

Этому надо глазеть

Во все стороны, –

Этот зверь

  Теперь – озорный.

Зорко распялил

  Глазища.

  Рыщет:

Не едет ли

  чище

  пища?

Не везут ли

   товары

   бары?

Ждет – не пора ли,

Чтоб все заорали:

    «Други,

    На

    Струги.

    Айда!»

    Да.

А там –

  По местам,

В дырах,

В горах

Серые люди.

  Нет им числа.

Люди –

  Сермяжная рать.

Воля-Волга

  Сюда принесла

Этих людей

  Умирать

За таких же

  Людей-лебедей.

За таких же,

  Нуждою раздетых

Да плетью испоротых,

  О, где ты

  И скоро ль ты,

Голытьбина –

  Расейская голь –

Отомстишь за себя,

  Чтоб в раздоль

  И во веки веков

  Снять железо оков

  С батраков?

А ты,

Волюшка-Волга,

  Сохрани, сбереги,

Собери на бивачки:

У тебя –

  У матерой реки –

Хватит волн

  Для раскачки.

А ну, вставайте,

  Подымайте паруса,

Зачинайте

  Даль окружную,

Звонким ветром

  Раздувайте голоса,

Затевайте

  Песню дружную.

Эй, кудрявые,

На весла налегай –

    Разом

    Ухнем,

    Духом

    Бухнем,

  Наворачивай на гай.

Держи

Май –

Разливье

Май, –

  Дело свое делаем –

    Пуще,

    Гуще!

    Нажимай,

  Нажимай на левую.

На струг вышел Степан –

  Сердцем яростным пьян.

Волга – синь-океан.

  Заорал атаман:

  «Сарынь на кичку!»

Ядреный лапоть

  Пошел шататься

   По берегам.

Сарынь на кичку!

  В Казань!

  В Саратов!

В дружину дружную

  На перекличку,

  На лихо лишное

Врагам!

  Сарынь на кичку!

Бочонок с брагой

  Мы разопьем

   У трех костров

И на приволье

  Волжском вагой

Зарядим пир

  У островов.

   Сарынь

   На

   Кичку!

Ядреный лапоть,

  Чеши затылок

   У подлеца.

Зачнем

С низовья

Хватать,

Царапать

  И шкуру драть –

  Парчу с купца.

Сарынь

  На кичку!

Кистень за пояс,

  В башке зудит

   Разгул до дна.

Свисти!

  Глуши!

    Зевай!

      Раздайся!

Слепая стерва,

  Не попадайся! Вва!

Сарынь на кичку! –

  Прогремели горы.

Волга стала

  Шибче течь.

Звоном отзвенели

  Острожные затворы.

Сыпалась горохом

  По воде картечь.

Струги-стаи

  Налетали –

  Брали города.

Други-стаи

  Помогали

  Битву коротать.

Третьи стаи

  Набегали, –

  За ордой орда.

А вся стая –

  Русь босая –

  Скоро та

Одолела,

  Завладела

  Волгой сирота.

Вольница шумела:

  «Волги мало нам, –

Мы из Астрахани двинем

  В море по волнам,

Двинем в Персию – туда,

  Где восточная звезда

Нам сулит

  Ковры – дары.

  Айда!

  Айда!

  Айда-а-а-а-а-а-а!»

Будь, что будь!

Снарядились да грянули

  В путь да путь.

Ветер морской

  Паруса раздул,

Возле берега

  Чайками мчал.

Не думал персидский

  Султан Абдул,

Какой его

  Ждет причал.

Ветер морской –

  Лихой борец,

Но смелей голытьба

  И густей:

В Реште султанский

  Принял дворец

Разинских

  Буйных гостей.

И в заморском

  Персидском краю –

  Огневее пожара –

    В ночь

Полюбилась

  Степану в раю

  Птица Мейран –

  Принца Аджара дочь.

При янтарной

  Игре полумесяца

Атаман,

Под туман,

Только как очи

  Принцессы засветятся,

  Пел Мейран:

«Сад твой зеленый,

  Сад апельсиновый:

Полюбил персиянку за тишь.

  Я парень –

    Ядреный,

    Дубовый,

    Осиновый,

А вот тоскую,

  Поди ж, –

Видно, принцесса

  Чаруйным огнем

  Пришлась по нутру.

С сердцем,

  Пьяным любовным вином,

Встаю по утру

  И пою:

Сад твой зеленый,

  Сад апельсиновый.

И в этом саду

  Я – туман

    Хмельной

    Да мудреный,

    Ядреный,

    Осиновый,

  Сам не свой,

  И зову:

  Эй, Мейран,

Чуду приспело

  Родиться недолго –

Струги легки

  И быстры.

Со славой-победой

  Увезу я на Волгу

Зажигать удалые

  Костры».

При янтарной игре

  Полумесяца,

Когда звезды любви

  Поднебесятся,

Отвечала Мейран:

  «Ай,

  Хяль бура бен[6]

   Аббас[7],

  Селям, селям[8],

   Степан».

Затуманился парень…

  А султан

   Сдвинул брови:

Захотелось ему

  Изведать

   Ушкуйничьей крови.

Стража султанская

Решила врасплох

Загубить понизовых гостей.

  Да не тут-то было.

Крепка голова атаманская,

Глаз дозорных не плох,

Да за поясом верен кистень.

  И знакомо султаново рыло:

Не объедешь на кривой, –

С князем встреча не впервой.

  С князем встреча –

  Это сеча –

  Это рвани смертный вой.

А раз так –

  Сарынь на кичку!

Не жалей

  Врагов костей.

А раз так –

  Вали на стычку!

  Опп да в лоб!

Просвистел кистень гостей.

  Ну и пир!

  Не пир – гора.

  Реки льются серебра:

    Сабли – востры,

    Персы – пестры,

    Кровь – узорнее

    Ковра.

  Ну и пир!

  Не пир – гора.

Разгулялась вольница

  Во дворе султана,

Нагрузилась гольница

  Золотом-добром,

И снялась застольница

  Соколиным станом, –

Понеслась раздольница,

  Как весенний гром.

Из заморских тех стран

Победитель-чудесник

Степан вывез Мейран

Под гуслярские песни.

Ветер морской

  Паруса раздул,

Возле берега

  Чайками мчал.

Прощай ты, персидский

  Султан Абдул,

Да запомни

  Сермяжий причал.

Ветер морской

  Паруса вскрылил.

Залетным вином

  Разлились разговоры.

Лихо неслись

  По волнам корабли

Домой –

  В Жигулевские горы.

А на ковре атаманском,

На тегеранском ковре,

  На заре,

Шею Степана обвив,

Пела Мейран о любви:

   «Ай,

  Хяль бура бен,

  Аббас,

  Селям,

  Джам-аманай[9],

  Джам-аманай.

   Ай,

Пестритесь, ковры, –

  Моя Персия.

   Ай,

Чернитесь, брови мои,

  Губы-кораллы,

  Чарн-чаллы.

   Ай,

Падайте на тахту

С ног, браслеты.

  Я ищу –

  Где ты?

   Ай,

Золотая, звездная

  Персия.

Кальяном душистым

Опьянялась душа,

Под одеялом шурша.

   Ай,

В полумесяце жгучая

Моя вера – Коран.

  Я вся –

Змея гремучая, –

Твоя Мейран.

   Ай,

Все пройдет,

Все умрут.

С знойно-голых ног

Сами спадут

Бирюза, изумруд.

   Ай,

  Ночь –

В синем разливная,

А в сердце ало вино.

Грудь моя – спелая, дивная.

  Я вся –

Раскрыто окно.

    Ай,

  Мой Зарем,

  Мой гарем,

  Моя Персия».

Слушал Степан

  Зачаруйный дурман,

Слушал Степан

  Эту песню Мейран,

Слушал, как пьян

  От любви, атаман.

Хмурился:

    Персиянка

    Хвалена –

    Любовница

    Смелая.

Две любви:

  Мейран

   да

  Алена, –

Лебедь черная,

Лебедь белая.

  Не много ль любви?

Алена – донская,

А эта – заморская.

  Не много ль любви?

Да и след ли –

  Атаману

    В тумане бродить?

Будто глаза

  Ослепли

И камнем любовь

  Залегла в груди.

Будто впрямь

  Потерял высоту, –

Заблудился

  На склоне осиновом

Да запел:

  «Не живать мне в саду,

  Не бывать в апельсиновом».

Волга для вольницы

Счастьем течет, –

  Отцу Тимофеичу

  Знатный почет:

От края до края

Холопская голь

  Власть свою правит

  По Волге в раздоль.

Победы разгулом –

Весельями дразнятся,

  Да только огулом

  Ругаются разницы:

    «А ну ее к рожну

    Персидскую княжну!

    В Волгу дунь ее,

    Колдунью.

Не до баб нам, атаман,

Когда с войском караван

  От царя идет в заимку.

  А ты с бабой спишь в обнимку.

Слышь?

  Дунь!

    Кинь!

      Брось!

А то

  сердце

    с нами

      врозь.

Брось!»

И вот,

Груди гордые выправив

  В ожидающем трепете,

Струги стали на выплави,

  Как на озере лебеди.

Тишь.

Жигулевские горы

  Солнце вечера режет.

Устремились гор взоры

  На густеющий стрежень.

Ждали.

На струг вышел Степан

  Из шатровой завесы,

А в руках – гибкий стан

  Извивался принцессы.

Взмах!

И брызги алмазные

  Ослепили глаза.

Песни бражные, праздные

  Разлила бирюза.

Прощай!

Степан, как в бреду,

  Воем выл псиновым:

«Не живать мне в саду,

  Не бывать в апельсиновом».

Там,

На зыбкой стрежени

  Затихла песня горская, –

В любви погибли две жены –

  Донская да заморская.

    Ой, Мейранушка,

    Ой, Аленушка,

    Болит ранушка

    У дитенышка.

Да болит не столь –

Не кричи, не лазь, –

  Лишь бы серая голь

  Не кручинилась.

Васька Ус – есаул –

На помин затянул:

  «Катись ее имечко

  На высоких облаках,

  Вспоминай ее вымечко

  За брагой в кабаках.

Ой, да взгорю я на гору,

  Взлезу на ель высоченную,

  Раскачаю вершину,

  Раздую брюшину,

  Засвищу, заору,

Исцарапанной мордой

Зачураю свою нареченную:

    Чур,

    Чур,

    Чур!

  Последнее дело

  Возиться с бабьем.

  Первое дело –

  Дубасить дубьем.

Я – Васька Ус,

Охотник до царских пуз,

Дрался множество раз,

Да вырвали только

Ус да глаз.

  Вот и зеваю

  Голодным медведем,

  Будто за коровами

  Едем.

Натерпелись по барским

Острожным мешкам, –

  Эх, дать бы им всем

  Кистенем по башкам.

Захурдачивай да в жордупту,

По зубарам сыпь дубинушшом.

Расхлобысть твою, ой, в морду ту,

Размочардай в лоб рябинушшом.

А ишшо взграбай когтишшами

По зарылбе взыбь колдобиной,

Чтобыш впремь зуйма грабишшами

Балабурдой был, худобиной.

Шшо до шшо! Да ненашшоками,

А впроползь брюшиной шшай.

Жри ховырдовыми шшоками, –

Раздобырдывай лешша».

Чуял Степан,

  Как чесалися руки,

Как пир побед

  На простор хлебосолон.

Видел Степан,

  Как вздымалися струги

На груди

  Разметавшихся волн.

Восходил атаман

На высокий утес

Думать думы свои наяву, –

  Там на крыльях он нес

  Свой вершинный завет –

Голытьбиный

  поход

    на Москву:

Не для того ли

  Затеи задумные

На утесе

  Рожаем высоком,

Чтобы наши

  Победушки шумные

До Москвы

  Докатились наскоком?

  Ты запомни, утес,

    Нашу

    Реченьку

    Слез.

Не для того ли мы,

  Кровью забрызганные,

Голой ратью

  Идем напролом,

Чтоб сиротские души,

    Измызганные,

Встрепенулись

  Полетным крылом?

  Ты запомни, утес,

    Нашу

    Реченьку

    Слез.

Не для того ли мы,

  Головы буйные,

Раскачали

  В была не была,

Чтобы наши

  Разбеги ушкуйные

Перелить

В славу-колокола?

  И ты помни, утес,

  Нашу реченьку слез, –

  Отпусти, снаряди

  В час грозовья.

  Ты поведай, утес,

  Как бунт волю развез

  С понизовья.

За народ обездоленный, бедный,

Да за Русь – за сермяжью свою –

  Я о том,

  Что изжито-изведано,

  Со слезами о воле пою.

Для меня воля вольная слаще

И пьянее любви и вина, –

  Лишь бы жизнь молодецкая чаще

  Была дружбой единой сильна.

Я для дружбы родился

Могуч и ядрен,

  Чтобы мой жигулевский

  Разгул стал мудрен.

Эх, и гордая

Удаль моя –

  Вдовушка.

День мой –

Ретивый и горячий

  Конь в бою.

Я ли да не знаю,

За что свою головушку

  Буйным бурям отдаю.

Дрожат берега,

Берегут берега,

Стерегут рога

   Врага.

   А

Вражьей силы не счесть, –

Вся дворянская честь

Службу царскую несть

Собирается люто:

   Месть!

   Месть!

   Месть!

Злоба вражья сильна:

У врагов и казна,

И Стрельцова стена.

   Война!

   Вой!

   На!

На беду – на войну –

Зимовать на Дону

Разин с вольницей

   Тронулся в путь,

Чтоб весенней порой

Всей сермяжной горой

На Москву двинуть

   Буйную грудь.

Да не так-то, эхма!

Всем сулила зима

Зло предательства –

  Долю обмана:

На казацком Дону –

У себя, на дому –

Палачи стерегли

  Атамана.

Дворянской стеной

За Стрельцовой спиной,

Шкуру барскую

  Жадно спасая,

Ощетиненной ратью,

Чернояростной татью

Налетела псов

  Царская стая.

Нежданно для сердца

Захлопнулась дверца:

Взяли Степана,

  Как малолетку, –

К тяжкому дню

Он попал в западню.

Посадили Степана

  В железную клетку.

Говорят, что земля

В этот час роковой

Сотряслась

  От сермяжных слез, –

Взвыли избы, поля

  Над отцом-головой,

Вздрогнул гневом

  На Волге утес.

Говорят, будто Русь

  В этот час вековой

Затаила

  Сиротскую месть,

Чтобы после, когда

  Грянет день боевой,

Эту месть

  На врагов перенесть.

Так –

По грязным

Ухабам,

На посмешище жабам,

  По московской-ямской,

  По дороге лесной

  Да звериной,

Войска

Повезли

Атамана весной –

  Перелетной весной –

  До Москвы

  Топориной.

Степи, долины,

 Трава и цветы –

Весенних надежд

  Разлились океаном.

А он, кто делами,

  Как солнце, светил,

  Он и в клетке

  Сидел атаманом.

  И вот –

В день июньский

Да солнечно-ясный

На площади Красной

Царской Москвы –

     Эшафот.

Место Лобное пусто.

Возле –

  бояре,

    стрельцы

      и народ.

Густо.

Люди да люди –

    реки людские

Стеклись в человечий поток.

Волнуются груди,

  Как волны морские,

Смотрят глаза на восток:

  Это оттуда

  На грязной телеге

  Пыльные кони везут

Атамана Степана

  На помост кровавый,

  Везут

  На палаческий суд, –

  На расправу.

Гул.

  Стон.

    Вой.

      Рев.

Смерть замыкала кольцо.

Жуть.

  Страх.

    Боль.

      Кровь.

Блестели секиры стрельцов.

  Все бились плечами,

  Кричали грачами:

  «Навеки с холопами будь!»

  Не славой-речами,

  А слезы ручьями

    Текли на чернеющий путь.

  Ближе телега.

  Каждый калека,

    Каждый боярский холоп,

  Каждый ватажный,

  Каждый сермяжный –

    Падали наземь, на лоб,

Чтоб

В этот час вековой

Навеки проститься

  С отцом-головой.

Ближе телега –

Гуще возни.

Везут человека

На плахе казнить.

  А он – хоть бы что –

  Стоит, улыбается,

  Будто смерть его

  И совсем не касается.

Он стоит –

  Ко столбу

На железо прикован.

Кровь прилипла

  Ко лбу.

Бровь согнулась подковой.

  Человека нет выше,

  И высок его взор иной.

  Грудь открытая дышит

  Под рубахой разорванной.

И не слышны слова его

  В гуще рева страшенного:

Глушит звон с колокольни

  Василья Блаженного.

Да не столь перезвонны

Колокола,

Сколь в сердцах перезовны

Былые дела.

 Эх, Степан,

  Золотая отрада,

  Удалая твоя голова,

 Тебе каждая

  Ласточка рада

  Принести утешенье-слова:

Не забудет голодная рать

Тебя в этом

  Истерзанном рубище, –

Будет легче, отец, помирать

 На глазах, тебя любящих.

Стала телега

 У смертного места.

  И вот –

    Эшафот.

Густо.

  Шумно.

    Трудно.

      Тесно.

Рев да стон,

Да божий звон –

Все смешалось в гул земли.

 Сняли цепи со Степана.

  Повели.

Сам поднялся по ступеням,

 Как всходил на струг.

Атаманским взором кинул,

 Оглядел вокруг:

  Будто впрямь

  Не видел долго,

    Не стоял на берегу.

  Будто впрямь

  Смотрел на Волгу

    На людскую на реку.

То же – солнце.

  Те же – волны.

  Но не слыхан плач:

  Люди тяжким

Горем полны.

  За спиной – палач.

  Воевода – из старших.

    Плаха.

Топор.

Дьяк патриарший

Читает царев приговор:

«Бла-го-сло-ве-ни-ем

  Церкви святой,

По-ве-ле-ни-ем

  Царя православного,

Для спасения трона

  И веры той,

Стеньку –

  Разбойника главного,

  Вора присущего,

  Крамолу несущего,

  За грехи злой резни

Круто

  На плахе казнить,

Бесовское рыло,

  Дабы впредь неповадно

  Другим

  Злодейничать было.

Яко всяка душа

Властям предержащим

Повинуется строго.

Несть бо власти, аще

  Не от бога.

    Анафеме смерть.

      Аминь».

Воевода взглянул

  На палача на страшенного.

Глушит звон с колокольни

  Василья Блаженного.

Пьяный палач

  Заблестел топором,

Дикий, яростный плач

  Раскатился, как гром.

А он, кто на плаху

Свою голову нес

И в предсмертный час видел:

  Там, на Волге,

  Высокий утес

Затаил думу в кровной обиде:

  Будет время –

  Сермяжная рать

Отомстит разом вскачь она.

  Эх, красно и легко

    Умирать,

Когда дело навеки раскачено.

  Так Степан

  Взглянул спокойно

На людской, густой простор

  И без страху

  Лег на плаху

Под сверкающий топор.

Казнь свершилась.

  Солнце скрылось

  За грозовой тучей,

Чтобы гневом

  Не на милость

  Грянуть местью круче.

  Помня волжскую привычку,

Грянуть кличем:

  «Мрази, на!

Нна, возьми –

  Сарынь на кичку!

    За Степана Разина!

Станем помнить

  Солнце-Стеньку:

Мы – от кости Стеньки – кость.

И, пока горяч,

  Кистень куй,

Чтоб звенела молодость».