Стихотворения

Послушать белых критиков,

Политических паралитиков,

Эмигрантов и внешних

И здешних

(Внутреннего, так сказать, употребления),

Так у нас ничто не достойно восхваления,

Самой малюсенькой оды.

В стародавние годы

Одописец воспевать стал открыто

Меценатское корыто,

Заявлять горделиво, что пишет он оду

В похвальбу и угоду

"Большому барину на орден иль на чин,

Который дан ему в день царских именин,

Или как у него сынок иль дочь родится

И тем любовь его к супруге наградится"[45].

Могла одописцем воспеваться царица,

Блудодейная Фелица[46],

Восхвалялись сановные лица,

Патентованные подлецы.

Классические образцы

Того, как писалася ода,

Все подобного рода.

Потом заявляли — поддельно, —

Что ода надоела смертельно,

Что прошла на нее, дескать, мода.

И — не расставалися с ней!

До самых октябрьских дней

В той иль иной маскировке

(Все дело в сноровке!)

Не выходила хвастливая ода

Из литературного обихода.

Строчил ее всякий, кто не был ленив,

Только внешность ее изменив.

Вовсю одописцы старалися,

К разным случаям придиралися,

Приходя в восторг от разных вещей,

Не брезгуя даже… открытием мощей!

И не только стихотворные таланты,

Но и музыканты,

Гениальные и посредственные,

Находили мотивы соответственные

Для музыкального оформления

Того или иного явления

Не только "высокого" — "Жизнь за царя"! —

Но и темы пониже беря.

Не видели никакого безобразия

Даже в теме такого хоть рода:

Музыкальная "Фантазия

В ожидании водопровода"[47]

Для скрипки с фортепьяно.

Вот как старалися рьяно!

Виолино!

Андантино!

Музыкальная ода

В честь водопровода

В Ростове-на-Дону!

Я не ставлю этого буржуям в вину.

Им ода смешной не казалася,

Когда их интересов касалася,

Когда поэтические выражения

Воспевали их достижения.

А вот когда достижения наши,

Так в рот набирать надо каши.

Смотри… и молчи!

И молчи!

И не пикай!

На скрипке не пиликай,

На фортепьяно не забренчи!

Ты, поэт, не строчи

Ни одного куплета,

Чтоб не позорить сана — поэта,

Чтоб ушей не терзать кандидатам

— В ВКП? Нет, куда там! —

В Соловки и Нарым,

Иначе — сколько хитрости в этом! —

Будешь ты не поэтом,

А… Демьяном Вторым!

Одного с них, буржуев, Демьяна довольно.

Досадил я эстетике вражеской больно.

И сейчас им изрядно в ушах поскребу,

Огласивши "Шайтан-арбу",

Рассказ про творческое напряжение,

Про большевистское достижение,

Про геройское завершение

— Без чьей-либо посторонней подмоги! —

Туркестано-Сибирской дороги.

Тут не ода нужна.

Победа настолько отрадна,

Настолько важна

И громадна,

Что впору — я сам не успею —

Писать эпопею.

А ну-ка, поэты!

Развелося вас нынче без сметы.

Все те, у кого есть призвание,

Объявите-ка соревнование,

Напишите — неужто не хватит заряду? —

Коллективную Турксибиаду!

Плацдарм — Сибирь, Казахстан и Киргизия.

В бою — трудовая дивизия,

А впоследствии армия целая,

Упорная, смелая.

На две колонны разделилась она,

На врага с двух сторон налегая:

С юга наступала одна,

С севера пробивалась другая.

Тут — зной, а там — холода.

Беда!

Штабные таланты

Боролися за "варианты",

То бпшь за путевые направления

Для скорейшего одоления

Преград, досель неодолимых,

Пустынь и гор, досель непроходимых:

"Идем на Курдай".

"А сколько километров тут, сосчитай?"

"На Каптасском можно сойтись перевале".

"Того, пожалуй, подале!"

Наконец избрали удар:

"На Чокпар!"

Вперед, разметчики,

Боевые разведчики!

Ринулись храбрые люди,

Отважный отряд.

Вздымаются груди,

Глаза горят.

Перегоняют друг друга.

Наступление с юга.

Жара — сорок пять.

Приустав, отдохнут. И опять

Забирают концы,

Себя не жалеют.

Такие ль бойцы

Не одолеют?

Не хотели поддаться летней жаре.

Не сдались холодам в ноябре:

Походная картинка.

Зимняя заминка.

Весной — в 28-м году —

Разведки в полном ходу.

Работали, планы снимая,

До середины мая.

Бумажек испорчены стопы.

Теперь войскам оперативным — черед.

"Грабари, землекопы,

Впе-ре-е-е-д!!"

"Каменоломы, укладчики,

Мастера и нарядчики,

Костыльщики, плотники,

Все герои-работники,

В поле!

В поле!"

Не в довольстве, не в холе

Началися рабочие дни.

Пустыня, пустыня, куда ни взгляни.

Летом знойная, в зиму холодная,

Вечно-голодная,

Вечно-безводная.

Холод с бурями чередовался.

Но никто не сдавался.

Трудно!

Трудно!

Трудно!

Кормились порою до крайности скудно.

Скудно было с кормежкой.

Тонко было с одежкой.

Скудость, бедность одна.

Но война есть война.

Отступать но годится.

Жуткий зной. А водица

И скудна

И вредна.

Обстановочка, да, боевая.

Шли, одначе, вперед, от жары изнывая,

В непрерывном с пустыней бою

Стальную ведя колею

Через горные скалы,

Через провалы,

Через пески.

Кровь стучала в виски,

Голова часто млела,

Кружилась, тупела.

Но работа кипела!

Не укрыться от солнца, чудовища злого!

А работу наказано гнать, торопить.

Колею надо шить, костылями крепить.

Не укрыться от солнца, чудовища злого!

И у всех — каплей влаги б язык окропить! —

На устах пересохших одно только слово:

"Пить!"

"Пить!"

"Пить!"

И вдруг чья-то звонкая глотка

Впереди завопила: "Ребята! Сюда!

Сюда-а-а!"

"Чего раскудахтался?"

"Что за находка?"

"Сразу надо сказать: хороша аль худа!"

"Ребята, сю-да-а-а!"

"Орет. Верно, штука и впрямь интересная!"

"Ребята, во-да-а-а!"

"Холодная?"

"Да!"

"И пресная?"

"Пресная!"

"Братцы, айда!"

"Вода!"

"Вода-а-а!!"

"Вот бы тут у водицы — палатка…"

"Это место для нас — западня".

"Ждать не может укладка

Ни единого дня!"

"Ни единой минутки!"

"Да вода ведь…"

"Мы люди аль утки?"

"Освежиться…"

"Мы лодыри тут али стачечники?

Все разнежимся, лень разберет!"

А уж звонкая глотка за речкой орет:

"Эй, ударники! Тачечники,

Коновозчики! Что ж вы? Впере-е-ед!!"

По вечерам перед сном

После новой и новой победы

Разговоры о том, об ином,

А главное — об основном,

О судьбах страны незнакомой беседы:

"Ка-зах-стан. Вот страна так страна!"

Выражает кой-кто опасения:

"Тут безводье — беда не одна:

Случаются землетрясения".

"Вот земля! И трясется, и кормит не сытно!"

"А с чего же трясется, узнать любопытно?"

У людей неученых в подобных делах

Сложный ход объяснений везде одинаков.

"Казахстан сотворил так премудрый Аллах!"

Объявилась легенда у рабочих-казахов.

Премудрым Аллахом был мир сотворен

И очень удачно, и во всем справедливо.

Был порядок вначале весьма недурен,

По части земли и воды особливо:

Где вода, там земля, — где земля, там вода.

И никто во всем свете тогда

Не жил жизнью голодной

На земле многоводной.

Люди жили по-братски, любовно и дружно,

Ведь у всех было все, что им нужно.

Но, лишь добрые делать умея дела,

Аллах позабыл об источнике зла,

О проклятом, могучем Шайтане.

Предстал пред Аллахом он в вихре, в огне

И сказал: "В твоем творческом плане

Не указано места, где царствовать мне!"

И отвел справедливый Аллах сатане

Не леса, не поля, не луга заливные,

А глубокие, мрачные недра земные.

На несчастье, устроился страшный Шайтан

Под тем местом как раз, где лежит Казахстан.

Как ему в подземелье

Не сиделось в безделье,

То, прельстительный образ давая греху,

Он, отец всяких помыслов скверных,

Навещал Казахстан, чтобы здесь наверху

Соблазнять и губить правоверных.

Но Аллах не стерпел этой мерзости, нет:

Он Шайтана и всю его армию смрадную,

Заковав, заключил на три тысячи лет

В подземелье, в темницу громадную.

С той поры в Казахстане трясется земля,

Потому что Шайтан, суд Аллахов хуля,

Не сидит под землею в темнице спокойно:

Хочет вырваться он, дышит бурно и знойно.

И от этого зноя другая беда:

В Казахстане пропала, иссякла вода.

Проклиная Шайтанову злую гордыню,

Казахстан превратился в пустыню.

"Вот дела так дела!"

"Обмишулился, значит, Алла!"

"Не башка у него — куль соломы!"

"А Шайтан — молодец! Не сдается, смотри!"

Смеются укладчики, каменоломы

И грабари.

"Выходит, и черту не сладко без воли!"

"Ослобоним его, что ли,

Из заключения,

Прекратятся тогда в Казахстане мучения".

"Мы Шайтана и всю его бражку

Впряжем беспременно в упряжку,

Затянем компанию эту в ремни,

Чтоб не брыкалася и не форсила:

"Тяни, подземная сила!

Тяни-и-и!"

"И потянет. Великая штука —

Наука!"

"Без нее Казахстану б пропасть!"

"А все кто? Все савецкая власть!

Без богов, без шайтанов,

Без поповских обманов,

Без господских кнутов:

Дай Турксиб! — Есть! Готов!"

"До готового, брат, еще вона!"

"Ничего! Мы — с разгона!

Приналяжем всем строем,

Не врозь,

Так всю землю пророем

Насквозь!"

"Пророем!"

"Пророем!"

"Пророем!"

"Пророем!"

Все — бойцы. Каждый смотрит героем!

Нет, не каждый боец был герой!

Не хочу завираться в хвалебном загибе.

Очень злые заминки случались порой

На строительство тяжком, Турксибе.

Без трусов, шептунов, маловеров, ругателей,

Без вредителей и без предателей,

Без крикливых глупцов

И без лжемудрецов,

Готовых обычно

Паникерствовать зычно

Перед первой опасной, гремящей волной,

Перед первою крепкою вражьей стеной,

Вопиять, что всему руководство виной,

Что за явный провал полководец в ответе,

Что спасенье в стратегии только в одной —

Поскорее к врагу повернуться спиной, —

Паникеры в строю и в военном совете…

Без породы подобной, гнилой и дрянной,

Никогда еще не было армий на свете.

Никогда. Ни одной.

А ведь тут был поход не игрушечный,

Не салют был тут праздничный, пушечный.

В Турксибском бою, навсегда знаменитом,

Приходилося горы взрывать динамитом,

Заколачивать сваи стальные навеки,

Через жуткие пропасти, бурные реки

Перебрасывать путь — мостовую дугу.

Смерть, опасность, опасность на каждом шагу!

Но достигли победы, одначе.

Пустыню принудили к сдаче,

Сковали пески и прорезали горы,

Победили, хоть были заторы,

Хоть и втерлись — не только в правленье,

в конторы,

А в рабочую гущу — рвачи,

Ловкачи,

Проходимцы, картежники, воры,

Лжестроители и саботажники,

Прогульщики, бражники,

А порой даже — переодетые —

Белогвардейцы отпетые.

Борьба. Напряжение.

А в отдельных местах — разложение.

Средь рабочих — "гнилые прослойки",

Дезертирство, волынки, прогулы, попойки,

Недовольство. И было на что поворчать.

Есть у нас — мастера "подкузьмить", "подкачать",

Не прислать своевременно материалы,

Сбросить там, где не нужно, и рельсы и шпалы,

Разогнать паровоз

Под откос

Или в воду,

Перебив, искалечивши уйму народу.

"Почему нет клепальных машин ни одной?"

"Неувязка, родной!"

"Почему нет сапог? Отморозили пятки!"

"Неувязка, ребятки!"

"Почему на себе инструменты несем?"

"Где обещанная для рабочих палатка?"

Речь идет обо всем,

Где и в чем недохватка.

Здесь и там, там и тут

Разговоры идут:

"Все у них шито-крыто.

Ну, попали ж мы, братцы, в корыто!"

"Комиссия только долой! —

Хлебец снова гнилой".

"Не видали вы, парни,

Нашей новой пекарни?"

"Как же! Вывеской вон щеголяет.

А внутри буйный ветер гуляет!"

"Взамен хлеба — все акты".

"Прочитаешь, дурак ты:

Хлеб нормально сырой!"

"Вот с такими и строй!"

"Эх ты, горе, ты, горе:

Запропастились письма в конторе!"

"Лает. Пена у рта.

С дооктябрьским, как есть, обхождением!"

"Наша, братцы, юрта

С центральным сквозным охлаждением!"

"Вот штаны: куда хошь!

За рубахой — в помойку!"

"Привезли свою вошь

На великую стройку!"

"Эх, кабы в баньку!"

"Вспомнил про Маньку!"

"Жизнь берем на шипы".

"Не возьмешь без крупы!"

"Чужой кус толще вдвое!"

"Эх, житье горевое!"

"Запашок очень дивный!"

"Кооперативный:

Прошу хлеба, а он

Сунул одеколон!"

"Нам жиганских[50] ботинок не нужно,

Нам подай сапоги!"

"В красный угол тебе недосужно,

А к бутылке, так ты в три ноги!"

"И верблюд пьет!"

"Но редко!"

"Ты вот редко, да метко!"

"Инженеру скажи…"

"Говорить для чего ему?

Если он нам даст чертежи,

Мы ж не станем кроить их по-своему?!"

"Лес на что испоганили!"

"Да, бараки сварганили!"

"Наш барак — решето!"

"Им тепло. Им ништо!"

"Сплошь начальство. Как ветром нагнало,

А порядку-то мало!"

"Мы туда,

Мы сюда,

А они никуда!"

"Вся их машинизация —

Лишь одна агитация!"

"Чай, машина прибудет,

Когда нас тут не будет!"

"Удивил! Паровыми крюками!

Ты попробуй руками!"

"Скрал! Ты что? Наркомюст?

Не пугай!"

"Дама!"

"Хлюст!"

"Тира, тира, тира, тира!..

Возле церкви два трактира.

То ли в церкви мне молиться?

То ль в трактире мне свалиться?"

. . . . . . . .

У кухарки укладочного городка,

У Жуковой у Акулины,

Вышло все, весь припас, и крупа, и мука.

Акулину ребята берут за бока:

"Видишь, слабнем. Сгибаются спины.

Без еды.

Без воды.

Нет верблюжьей привычки".,

"Дотянуть нам немного осталось до смычки.

Будет пир

На весь мир!"

"Не шути, Акулина!"

"Не шучу. Потерпите. Для ча дисциплина?"

"Не дойдем до конца без приварка!"

"На пути упадем".

"Пропадем!"

Но не падает духом товарищ кухарка:

"Дойдем, ребятишки! Дойдем!"

И дошли до конца то ли чуда, то ль сказки,

Все заторы снеся, развязав неувязки,

Заклепав паникерам и пьяницам рот.

Дружно шли, не вразброд,

Не прогульно-расхлябанной пестрою шайкой

С мыслью только о мелком, о личном, своем,

А спаявши свой фронт дисциплинною спайкой,

Профсоюзной работой, большевистским чутьем!

Всю жизнь видеть только пески…

Изнывать от тоски…

Ждать дождя, небесной благостыни…

Поэзия пустыни,

Борьбы беспрестанно кочующих,

Извечно враждующих

Родственных станов,

Поэзия караванов —

"И шел, колыхаясь, как в море челнок,

Верблюд за верблюдом, взрывая песок"[51].

Зело поэтично,

Но не очень практично.

Езды караванной детали

Строители наши на себе испытали:

Неудобно и членовредительно.

А в поэзии как получалось прельстительно:

"Мотаясь, висели меж твердых горбов

Узорные полы походных шатров, —

Их смуглые ручки порой подымали,

И черные очи оттуда сверкали…"[52]

Хорошо читать в стихах да в романах

О верблюжьих караванах,

Читать, развалившись на мягких диванах,

В неге, в сладком таком полусне,

А не трясясь на верблюжьей спине.

Поэзия — мастер откалывать штуки,

Поэтизировать страшные муки,

Покорность раба и жестокость владыки,

Вопли жертв и разбойные клики,

Фальшивых героев в позорной войне,

Грабительский гул в покоренной стране,

Виды смерти, нужды, угасания…

Лишь бы все это было от нас в стороне,

Лишь бы к нам не имело касания!

Навод эстетический — краски и лак —

На мерзость и мрак.

Что ж, мы разве не правы,

Отбирая здоровое вместо отравы,

Правду жизни взамен поэтических врак?

В пролетарской, в советской литературе

Слова о рабоче-крестьянской культуре —

Не буржуйско-эстетное словоизвержение,

Не ложнокультурное самоублажение,

А голос живой.

Призыв боевой

К стремительно-бурной

Работе культурной,

Особливо в местах захудалых,

Далеких, отсталых,

В заболоченном крае, в песчаной пустыне,

Где стонали поныне,

Средь ужасов, смерти и тьмы,

Такие же люди, как мы,

Нашей помощи ждущие,

Чтоб делить с нами наши победы грядущие,

И победы, и трудные дни.

Наши цели и наши дороги — одни.

И поэзия — тоже.

Она крайне проста, и свежа, и ясна,

Как утренний воздух, как в поле весна.

И чем проще, свежее, яснее она,

Тем милей нам она и дороже,

Том сильнее она и бодрит нас и радует.

Вот каков ее тон,

Когда взгляд ее падает

На железобетон:

Труба металлтреста

Поэтическим к нам обернулась лицом:

Глядит как невеста

Перед венцом!

И глядят на ее красоту не мишурную,

На ее арматуру ажурную,

И грустят мастера и поденщики,

Что ее, металлический свежий бутон,

Бессердечные люди, бетонщики,

Замуравят навеки в бетон!

Красота наша новая,

Деловито-суровая,

Своей свежестью неиспохабленной,

Чистотою, блестящей сквозь уголь, руду,

Нас она приучает не к неге расслабленной,

А к труду!

Пусть прельщают эстетов

Романсы забытых салонных поэтов,

Наводящих волшебно-унылую тень

На амурную их дребедень.

А для нас… что с подобною сценой сравнится,

Что волшебное, сказочнее нам приснится,

Что порадует больше наш слух,

Что покажется слаще любого наркоза,

Чем внезапно в пустыне "Ух! Ух!

Ух! Ух!

Ух! Ух!

У-гу-гу-у-у!.. Ух! Ух!"

Дыханье и свист паровоза!

Вот бежит он, бежит!

Бежит!

Бежит!

Под ним насыпь дрожит!

Гремят

Колеса!

Дымит

Труба!

И в восторге шумит

Народ у откоса:

"Шайтан-арба!!"

Оттеняя культурной победы значение,

Повторю в заключение

То, что я уж однажды сказал про Турксиб:

"Сколько, сколько миллионов "спасиб"

Раздастся в стране, где рождается хлопок!

Сколько новых фабричных растопится топок

На новых, на тысячесильных,

Гигантах текстильных!

Сколько новых у нас веретен зажужжит,

Когда под Турксибом земля задрожит,

Когда по Турксибу вагон за вагоном, —

Вагон за вагоном,

За эшелоном

Эшелон,

Эшелон! —

Оживляя пустыню грохотом, звоном,

Побегут с двух сторон!

Когда — только это покамест отмечу,

Умолчав об ином, —

Хлынут мощным потоком друг другу навстречу

Туркестанский хлопок с сибирским зерном!"

И вот все это сталося,

То, о чем прежде только мечталося.

На Турксибе шумят старики, детвора:

"Победа! Ур-ра!"

"Ур-ра!"

Если внучек когда-либо спросит у деда,

Чего она стоила — эта победа,

Усилий каких и терпенья какого,

Дед расскажет малютке толково:

"Да, победа далась нелегко.

Испытание было весьма велико.

Велико! Не по силам, казалось порою!

Но — Турксиб стал удачей средь первых удач!"

Так советскому строю

Предстоит разрешить еще много задач —

" Непосильных!"

" Рискованных!"

"Катастрофических!"

Будет криков немало подобных, панических,

И тоскливой, глухой воркотни маловеров.

На Турксибе в тяжелые дни

Мы наслушались вдосталь примеров

Таких воплей, такой воркотни!

Но с брезгливым вниманьем к трусливому плачу

Мы будем решать за задачей задачу,

Сплотив богатырскую чудо-семью

Работников твердой, стальной категории.

Мы будем укладывать, шить колею

Для могучего "локомотива истории"!

Нет, наследства октябрьского мы не похерим:

Мы знаем и верим, —

Мы пламенно верим! —

Что придет он, пробьет час победы труда,

Час заветный, когда

После тяжкой порой, но всегда благородной

Работы ударной,

Тройной, сверхурочной,

Мы сомкнем пролетарскою смычкой живой,

Железобетонной, незыблемо-прочной,

Колеи революции нашей, восточной,

И — мировой!!