Ворон (стр. 58). — Впервые опубликовано в нью-йоркской газете «Ивнинг миррор» 29 января 1845 г.
Среди произведений, которые, по мнению западных исследователей, так или иначе послужили импульсом к созданию «Ворона», наиболее вероятны два: роман «Барнеби Радж» Диккенса, где фигурирует говорящий ворон Трип, и стихотворение «Ухаживание леди Джералдины» (1844) английской поэтессы Элизабет Баррет, впоследствии жены Роберта Браунинга. У По имеется статья об ее творчестве.
Рецензируя в журнале «Грэхеме» (февраль 1842 г.) законченный роман Диккенса, По писал: «Ворон… мог бы стать частью замысла фантастического образа Барнеби. Его карканье можно было бы воспринимать как пророчество на всем протяжении драматических событий». Стихотворение Баррет, в частности строка: «Вздрогнув робко, как в печали, // Шторы мерно зашуршали», — дало По идею общего ритмического рисунка «Ворона». В пользу этого предположения говорит и тот факт, что сборник 1845 г. «Ворон и другие стихотворения» По посвятил Элизабет Баррет.
Стихотворение содержит 18 шестистрочных строф, написанных восьмистопным хореем, кроме четырехстопного хорея в шестой строке. Схема рифмовки — abebbb, где — b — опорная тематическая рифма, создаваемая словом-рефреном «Nevermore» («Никогда») с сонорным окончанием. Кроме того, в первой и третьей строке рифмуются полустишия (аа, ее); в ряде случаев рпфма с повторяется в первом полустишии четвертой строки. Ритмический рисунок многообразят ассонансы и аллитерации.
В эссе «Философия творчества», исходя из своего намерения «создать стихотворение, которое удовлетворило бы как читательские, так и критические вкусы», По демонстрирует, что «ни один этап в процессе сочинения не был связан ни со случайностью, ни с интуицией, что работа шаг за шагом и до самого конца шла с точностью и железной последовательностью решения математической проблемы». В эссе методично излагаются соображения, которыми руководствовался автор при выборе объема, необходимого для цельности восприятия, для достижения впечатления — «одинакового у всех», желаемого настроения — «печали», объясняется роль «художественной изюминки» — рефрена «Nevermore», который атрибутируется ворону, вестнику дурного, а затем рассматриваются специальные вопросы стихосложения — рифмовка, размер, строфика. Писатель особо оговаривает, что до поры держится «в пределах реального» и лишь к концу позволяет «известную долю многозначительности, некое неопределенное глубинное значение»:
«Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа».
Ворон крикнул: «Никогда!»
В частном разговоре По высказывал убеждение, что будущие поколения сумеют «отсеять крупицы золота от руды, и тогда «Ворон» засияет в вышине как алмаз чистейшей воды».
Приводим в извлечениях (строфы 2, 10, 17, 18) переводы В. Брюсова и М. Зенкевича.
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак — отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье: в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, — бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его,
На земле же — нет его.
........................
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: «Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!..» Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
........................
«Это слово — знак разлуки! — крикнул я, ломая руки. —
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорных!
Не хочу друзей тлетворных! С бюста — прочь, и навсегда!
Прочь — из сердца клюв, и с двери — прочь виденье навсегда!»
Ворон: «Больше никогда!»
........................
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда!
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, —
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, —
Знаю, — больше никогда!
(В. Брюсов)
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда Декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, —
Безыменной здесь с тех пор.
........................
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор,
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шепнул я вдруг, вздохнувши: «Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
........................
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол!» —
Я, вскочив, воскликнул: «С бурей уносись в ночной простор.
Не оставив здесь, однако, черного пера как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
........................
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о Nevermore!
(М. Зенкевич)