Сто и одна ночь

ГЛАВА 19

Знаете, что такое счастье? Однажды проснуться в доме любимого человека, зайти в ванную — и обнаружить в стаканчике три зубные щетки. Одну — ему, и две — мне.

— Откроешь свою тайну?.. — Граф обнимает меня сзади и прикусывает мне мочку уха.

Я счастлива настолько, что, кажется, излучаю свет.

Три зубные щетки в доме у озера — красноречивее любых слов.

— Никакой тайны! — подставляю шею под поцелуи. — Просто у меня очень чувствительная эмаль зубов. Поэтому вечером я пользуюсь жесткой щеткой, чтобы хорошенько почистить зубы, а после сна — совсем мягкой, просто, чтобы освежиться.

Граф вынимает мои щетки из стаканчика и, по-прежнему обнимая меня одной рукой, сосредоточенно их рассматривает.

— Черт! Я ошибся, — заключает Граф. — Они одинаковой жесткости.

— Это совсем неважно… — я поворачиваюсь к нему лицом и теперь обнимаю его сама. — Хочешь попробовать поцелуй с мятным вкусом?..

— Меняю его на поцелуй с запахом кофе…

Когда я снова вылезаю из-под одеяла, уже смеркается. Граф спит на спине, раскинув руки. Такой большой — даже величественный — и совершенно беззащитный. Хочу покрыть его тело легкими теплыми поцелуями. Борюсь со своим желанием — и, в итоге, иду на компромисс.

Придерживая волосы рукой, чтобы пряди не щекотали Графа, склоняюсь к его губам — теперь я так близко, что чувствую их тепло. Граф делает глубоких вдох, ресницы вздрагивают — и я отступаю. Не хочу будить своего спящего красавца.

Стараясь двигаться бесшумно, надеваю его мягкий джемпер цвета морского песка, подтягиваю рукава. Теперь я — словно в коротеньком платье, насыщенном его запахом. Моя идеальная одежда. С распущенными спутанными волосами, в меховых тапочках, я идеально гармонирую с интерьером избушки.

Шлепаю на кухню. В холодильнике не густо. Тогда я фоном включаю на мобильном Адель, замешиваю тесто, тонкой кудрявой стружкой срезаю с яблок кожуру — и все бросаю взгляды на свое отражении в темном оконном стекле — словно подглядываю. Мне проще поверить в реальность той девушки, вдохновенно посыпающей дольки яблок корицей, чем в присутствие самой себя на этой кухне.

Время сыплется, словно песок в часах. Я будто наблюдаю за ним — с любопытством и трепетом — уплетая за обе щеки румяный пирожок с яблоком. За окном — чернота, и от этого кухня, освещенная теплым светом, кажется еще уютнее. Дог сидит у двери, будто отрезая путь к отступлению, и так внимательно смотрит на меня, словно читает мысли.

— Ко мне, Арчи! — убедительным шепотом произношу я и легонько шлепаю себя по бедру.

И Арчи слушается. Покорно ложится у моих ног. Кладет морщинистую морду на крупные лапы. Мой верный пес. Неужели раньше мне нравились кошки?

Меня переполняет восторженное и, в то же время, спокойное чувство — как закипающая, но еще не бурлящая, вода в чайнике. Он уже легонько посвистывает, скоро разбудит моего принца.

Мне кажется, в таком состоянии поэты и начинают писать стихи.

Меня тревожит одно. Счастье не будет прочным, пока я не разберусь с кольцом. Но как заполучить его, не выдавая тайны отца? Согласится ли Граф на полуправду? Поверит ли мне? Или я все испорчу… Только не сейчас, не в этом сказочном доме, не в этот сказочный день. Пока мы здесь, я смогу убедить себя, что кольца не существует.

Едва выключаю чайник, как сквозь тонкую ткань джемпера чувствую горячие ладони Графа.

— Не хочу просыпаться без тебя… — шепчет он, зарываясь лицом в мои волосы.

— Я с тобой, просто не в постели, — улыбаюсь.

— Больше никаких полумер… — он подхватывает меня на руки и относит в спальню.

И умиротворение этого вечера сменяют бури и грозы, ливни и ураганы.

Граф играет на моем теле, словно на инструменте. Он выучил значение каждой клавиши, каждого клапана. Мелодии, которые он создает, все время разные, но неизменно прекрасные. Он ненасытный, великолепный импровизатор.

Впервые в жизни я чувствую физическую усталость после интимной близости. Мне кажется, я истощена, — но это не мешает хотеть большего…

Я потеряла счет времени. Судя по темноте за окном — еще ночь. Впрочем, это не важно. Мы лежим на кровати. Моя голова — на обнаженном бедре Графа. Мы обедаем… или ужинаем… или завтракаем… пирожками с яблоком.

— Крис, а чем ты занимаешься? — спрашивает Граф, машинально — но от того не менее приятно — лаская ладонью мое плечо.

— Стряхиваю крошки с простыни.

— Нет, я в глобальном смысле. Кем ты работаешь? Горничной?

Прикусываю губу. Не хочу ему врать.

— Последний месяц я по ночам рассказываю истории одному обаятельному негодяю.

— Вот как… Любопытно… — ладонь Графа перемещается на мою шею, скользит по ключице — и я на время теряю нить разговора. — Ну, а чем ты займешься, когда история закончится?

— Мечтаю открыть кофейню, — признаюсь я.

— Хм… — Граф обдумывает мое заявление — так тщательно, что его ладонь замирает. Я извиваюсь под его рукой, требуя продолжения. — Думаю, у тебя получится, — заключает он и проводит подушечками пальцев по моей спине вдоль позвоночника. Я сминаю ладонью простыню. — Ты хорошо готовила, когда работала у меня горничной. Так хорошо, что я прощал тебе отвратительное мытье полов. Ну, еще и потому прощал, что мне открывался потрясающий вид, когда ты наклонялась за тряпкой…

— Следующую твою горничную буду выбирать я, — говорю совершенно серьезно.

— Зачем нам горничная? Мне же нравится, как ты моешь пол, — смеется Граф, но благоразумно переводит разговор на другую тему. — Так чем ты собираешься баловать посетителей кофейни? Пирожки будешь печь? — жуя, интересуется он. — Тогда я первый в очереди.

— Пирожки, торты, маффины, печенье — да что угодно. Хочу… — потягиваясь, мечтаю я, — чтобы в моей кофейне чашечка латте с пирожным могли решить любую проблему — хотя бы на время. Я обожаю такие крохотные уютные гнездышки на несколько столиков… А где любишь перекусывать ты? Ну, когда тебе не готовит горничная.

— В Макдональдсе.

Я приподнимаю голову. Выражение моего лица продолжает диалог за меня.

— Не всегда! — уточняет Граф. — А только, когда меня разрывают мои демоны.

— То есть почти всегда, — догадываюсь я.

Граф улыбается — чуть вздрагивают уголки губ.

— У тебя бывают такие времена, Крис, когда все кажется иллюзорным, когда перестаешь понимать, кто ты, и что с тобой происходит?..

После встречи с Графом я только так себя и чувствовала — до вчерашнего вечера. Но я не говорю об этом. Лишь передвигаюсь чуть выше и кладу голову ему на плечо.

— В такие времена я иду в Мак, покупаю большую порцию черного кофе, засыпаю двойную порцию сахара и сажусь за барную стойку. Обычно это происходит вечером — до обеда, как ты знаешь, я сплю… Так вот, сажусь за барную стойку, непременно напротив окна. Пью кофе. Смотрю и слушаю. И постепенно в мою голову, в которой мысли напоминают радио-помехи, начинает пробиваться обычная жизнь. Пирожок с малиной! Свободная касса! — Граф усмехнулся — видимо, снова переживая один из тех моментов. — Девушки справа обсуждают жмота-босса. Навзрыд рыдает ребенок, который уронил коктейль, — ведь большей беды в его жизни еще не было. Звучит поп-музыка — разные композиции на один мотив. А за окном — машина за машиной. То едут на зеленый, то стоят на красный. И к тому времени, как я допиваю кофе, все становится таким простым… А иногда, чтобы избавиться от демонов, вместо Мака я иду играть в клуб… Ну-ка, вставай!.. — Граф тянет меня за руку, и я лениво подчиняюсь, но в мыслях все еще лежу на его плече.

Граф сам предлагает мне надеть его джемпер, в котором я пекла пирожки. На ходу отряхивает с него мучное пятнышко.

Спускаемся по ступеням в подвал. Понятия не имею, что собирается показать мне Граф. У него в подвале может находиться все: от джакузи до камеры пыток. Граф открывает дверь, пропускает меня в темноту — и только после этого включает свет.

Я удивленно-восторженно охаю. Передо мной — ударная установка. Вблизи она кажется куда больше, чем на сцене. Осторожно касаюсь тарелок. Они откликаются едва слышным звоном.

— Попробуешь? — Граф протягивает мне палочки.

— Ладно… — храбрюсь — и присаживаюсь на край стула.

Страшно представить, какой громкости звук можно выжать из этой установки в таком крохотном помещении.

Граф учит меня, как правильно держать палочки, попутно сыпля незнакомыми словами: крэш, райд, хай-хэт. Взмахиваю палочками — и замираю.

— А сидеть-то как правильно?

— Как правильно?.. — Граф поднимает меня за локоть. Садится на стул сам, а потом усаживает меня к себе на колени. — Вот так правильно. Играй!

Я от души ударяю по тарелкам и высекаю звук, далекий от музыкального.

— Продолжай… — командует Граф, легонько прикусывая мне плечо.

Я повинуюсь, а ладони Графа тотчас же ныряют под мой — точнее, его — джемпер — и сказка продолжается…

Когда мы возвращаемся в спальню, за окном уже светает. Электрический свет почти сливается с утренним. Выныриваю из джемпера и замираю у Графа на плече. Уже уплываю в сон… Но Граф шепчет мне на ухо:

— У Глеба теперь все также хорошо, как и у нас?

— Не знаю… — сонно отвечаю я — и улыбаюсь.

— Не знаешь?! — Граф приподнимается на локте.

— Возможно, тебе нужно быть настойчивее в своем желании получить ответ на свой вопрос, — не открывая глаз, поясняю я.

— Насколько настойчивее?.. — Граф стягивает с меня одеяло — так медленно, что по моей коже начинают разбегаться мурашки.

Одеяло задерживается на моих затвердевших сосках — а когда соскальзывает с них, я прикусываю губу, чтобы не застонать.

— Продолжайте, Граф… И не останавливайтесь, пока я не закончу… свою историю…

Глеб, вздрогнув, проснулся. Он сразу почувствовал, что Ксении не было рядом, но паника длилась секунды. Дверь распахнулась — и вошла она, с охапкой кленовых листьев. Смеясь, бросила «букет» ему на кровать — настоящий листопад. Зеленые, желтые, красные, оранжевые ладошки — влажные, в песке.

Глеб улыбался, укрытый листьями, и думал о том, что за ночь успел ко всему привыкнуть: и к ее закрытой одежде, и к алой резинке, которой Ксения завязывала волосы, и к тому, что бедра ее на ощупь стали худее. Она оставалась все такой же желанной — пусть и другой.

— Ты чего? — спросила Ксения, невесть что заметив в его взгляде.

Глеб сгреб ее в охапку — хотя знал: она этого не любит, — и прошептал ей на ухо: «Моя!»

Все утро они валялись на продавленном диване, в этом чулане, в котором столько лет пряталась Ксения — и который теперь стал раем.

Впервые за время их знакомства Ксения охотно рассказывала о себе. О том, как шестилетней девочкой приехала сюда из Румынии в поисках залетного Ксениного отца-музыканта. Как долгое время жили в комнатушке похуже этой, когда узнали, что отец погиб в пьяной драке, а денег на обратную дорогу уже не было. Как ее красавица-мама бралась за любую работу: утром — уборщица, днем — гардеробщица, ночью — сторож.

Ксения старалась помогать матери: вместе с такими же беспризорниками, как она, мыла машины, перерывала мусорные баки в поисках стеклянных бутылок, попрошайничала — последнее оказалось отличной школой актерского мастерства. Рано научилась по мелочи воровать из магазинов. Чем старше становилась, тем легче ей это давалось.

Потом Ксения подросла, похорошела, вытянулась и округлилась — и стала замечать на себе заинтересованные взгляды мужчин. Тогда она смекнула, что ее внешние данные можно использовать для афер покрупнее.

Быстро научилась определять состоятельность «клиента» по его внешнему виду. Прежде всего, обращала внимание на сигареты и часы: чем они дороже, тем больше можно заработать.

Ксения ничего не обещала, но обольщала, убалтывала — и «клиент» не скупился на коктейли, стоимость которых по договоренности с барменом, была увеличена в разы. Половину выручки Ксения забирала себе. Если «клиент» оказывался слишком настырным, приходилось сбегать через окно в туалете — на улице ее поджидал мотоциклист, тогда еще подросток, сосед по лестничной клетушке.

— Сколько же коктейлей ты выпивала за вечер? — спросил Глеб.

Ксения положила голову на его обнаженное плечо, натянула одеяло до подбородка. Ее волосы щекотали его кожу. Плечо под ее щекой было горячим и влажным.

Она рассказывала свою историю так, как другие болтают о походе в кино или встрече с друзьями: спокойно, непринужденно. А у Глеба все холодело внутри, когда он представлял ее, сидящую в открытом платье на высоком барном стуле. Нога за ногу. Крутит пальцами коктейльный зонтик. Улыбается. Она думает, что обхитрит любого, — обманчиво уверенная в себе, доступно-неприступная. А рядом — очередной боров. Залысина, покрытая капельками пота. Масляные глазки. Липкие ладони…

— Не волнуйся, Стрелок! В мои коктейли вместо алкоголя бармен наливал сок.

А Глеб не мог не волноваться. И за маленькую Ксю, которая тащила ведро с мыльной водой к машине, стоящей на светофоре. И за Ксюшу-подростка, выносившую из магазина ворованную булочку. И за юную Ксению оценивавшую состоятельность мужчины по пачке сигарет. Но больше всего Глеб волновался за любимую женщину, которую еще не знал, — потому что ее время еще не пришло. В какие передряги попадет? Что вытворит? Как успеть оказаться рядом в тот момент?..

Глеб тяжело выдохнул из себя эти мысли.

— Работа в эскорте, наверное, мало отличалась от твоего «хобби»…

— В целом — да. Только клиенты были «пожирнее», и гарантий побольше. Когда директор эскорт-агентства пригласил меня поработать, мы с мотоциклистом быстро сообразили, что такой шанс упускать нельзя. Ставки взлетели. Люди легко расставались с нечестно присвоенными деньгами. А мы все сворованное отдавали тем, кто больше нуждался, — своим друзьям, с которыми вместе выросли на улице, но которым повезло меньше, чем нам. Ну, и себе, конечно, процент оставляли. Но однажды я попалась. Мотоциклист себя в этом винит, хотя нам просто не повезло… Пришлось исчезнуть — посредник мог и другим моим жертвам рассказать. Тут «муж» и подвернулся.

— А к мотоциклисту зачем вернулась?

— После той истории мы договорились, что с кражами покончено. Я уехала с «мужем», думала — все, новая жизнь. Но когда оказалось, что могу отомстить… — других мыслей уже и не было. А мотоциклист почти сразу меня нашел. На глаза не попадался, просто приглядывал за мной. Он и на парковке — на той вечеринке — тоже, как оказалось, был. Если бы ты уехал, если бы оставил меня, — он подобрал бы.

— Как же я мог тебя оставить?..

— Забудь об этом. Теперь это все неважно… — Ксения перевернулась на живот. Глаза в глаза. Сутки назад Глеб даже мечтать о таком не смел. — А помнишь, как все начиналось? Помнишь, как стреляли по летучим мышам? Как все было хорошо? — Ксения снова уютно устроилась на его плече.

Он помнил. Теперь, казалось, он помнил все — до последнего ее жеста, до малейшего нюанса ее голоса. А так долго вытравливал, вырывал, выжигал… И, вроде же, получилось…

— У тебя сегодня день рождения, — вдруг осознал он и по движению ее щеки понял — улыбается.

— Да… — промурлыкала Ксения. — И у меня есть для тебя подарок.

— Для меня?!

— Сегодня я подготовила подарки для всех гостей.

— Гостей?

— Ну, у меня же день рождения, — рассмеялась она.

Глеб убрал прядь волос за ухо, мягко поцеловал в губы.

— Я готов принять твой подарок.

Ксения вскочила — радостная, словно ребенок, который сам ожидает подарок. Распахнула шкаф — а там, под платьями, сплошь темными, разноцветные коробки. Глебу досталась узкая и длинная.

— Это что, подзорная труба? — с любопытством поинтересовался он.

— О, нет! Там кое-что куда более ценное… Только сейчас не открывай, подожди до вечера.

— Зачем это?

— Сюрприз.

— Я не хочу больше сюрпризов, — сухо произнес Глеб.

— Не бурчи, Стрелок! Все будет хорошо… — Ксения взглянула на экран старенького мобильного. — Да где же они?..

И быстрее, чем она успела договорить, раздался стук в дверь. А потом, после Ксениного «залетайте!», в комнату ворвалась целая толпа. Вернее, Глебу так показалось, — на самом деле, вошли всего трое. Зато как — словно это был цыганский табор!

Каждого из троицы Глеб уже видел. На гитаре залихватски играл мотоциклист. Верзила с бритым затылком и лицом мастиффа пел — вроде, по-румынски — таким сильным голосом, что, казалось, будь в коморке окна, — они бы лопнули.

Импровизированный цыганский танец — совершенно не попадая в ритм, но компенсируя это эмоциональностью движений — исполнял мужчина в тренировочных штанах и майке-алкоголичке — в этой же одежде, возможно, Глеб видел его в бараке пять лет назад. Только тогда мужик нес золотую клетку, а теперь — бутылку шампанского и ананас.

— Его ты уже знаешь, — улыбаясь представлению, Ксения указала на мотоциклиста. — У него много имен. Я зову его — Тень, потому что он умеет быть невидимым. Столько времени следил за нами — а мы и не догадывались.

Мотоциклист поклонился — а когда выпрямился, в его руках оказалось четыре яблока, которыми он начал превосходно жонглировать.

— А вот этот добряк, — Ксения кивнула на Мастиффа, — первоклассный электронщик. Если надо что подсмотреть, подслушать — это все к нему. Длинного мы зовем Антиквар — через него столько добра проходит — ты и представить не можешь! Если нужно во что-то деньги вложить — это к нему. Купишь у него за пару тысяч набор золотых ложечек, — а через десять лет продашь — и за вырученные деньги построишь дом… Я не знаю их настоящих имен — только клички. Да и ни к чему им прежние имена — каждый от чего-то бежит, от кого-то скрывается.

Антиквар присел на край дивана, закурил сигарету без фильтра — никто ему и слова не сказал.

Мастифф откупоривал шампанское. Мотоциклист крошил яблоки на блюдо с отколотым краем.

Глеб наблюдал за этой кутерьмой — за этой лавиной, которая погребла его под собой, и думал, что способен стать ее частью. Готов. Прятаться в коморке без окон, просыпаться под цыганские песни, завтракать шампанским. Но только если она тоже будет частью этой жизни.

Откуда-то появилась вторая бутылка шампанского, затем Антиквар как-то хитро, из-за спины, извлек бутылку водки. Поднимали тосты за Ксению. Разворачивали подарки — все, кроме Глеба. А он, разморенный алкоголем и Ксениной лаской, лежал на диване и наблюдал, как Мастифф радовался розовому фарфоровому бегемоту. Как довольно щелкал языком Тень, рассматривая новые мотоциклетные перчатки. Как попыхивал горькой сигареткой Антиквар, вращая в руках старый, затертый, но, наверняка, представляющий ценность подсигарник. От сигаретного дыма картинка перед глазами Глеба слегка рябила и искажалась, словно он находился под водой.

Глеб не знал, сколько прошло времени, прежде чем Ксения наклонилась к нему и прошептала, касаясь дыханием его уха:

— Мне нужно уйти.

— Не пущу, — язык Глеба заплетался. — И не проси, — он уткнулся головой ей в живот и обхватил бедра руками.

— Так надо, Стрелок… Это очень важно… — мягко объясняла она ему, как ребенку. — Я подготовила тебе еще один сюрприз. Ты даже представить не можешь, какой. Он просто невероятный! Но для этого мне нужно уйти…

— Нет…

— Ты же не можешь меня здесь запереть.

— Могу.

— Нет, не можешь… — она выбралась из его объятий — словно просочилась.

Затем поцеловала его в губы — долго и страстно — нисколько не стесняясь других людей. И Глеб не стеснялся. Он бы снова повалил ее на кровать, если бы только тело его слушалось.

Ксения ушла, а Глеб остался. Диван раскачивался, словно гамак. Густой сигаретный дым проникал в легкие. В голове гудел ветер. Кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то пел…

«Пусть так продолжается вечно», — размышлял Глеб, прикрыв глаза.

Безумная жизнь, наполненная ожиданием. Все равно. Условия, условности, обстоятельства… Ждать — не страшно и не больно. Главное, — знать, что она вернется.

Ворвется в его жизнь с охапкой мокрых листьев.

Перевернет все с ног на голову.

И он вдохнет тяжелый смрад подвала, словно глоток чистейшего воздуха…