Стожары. Повесть

Глава 32
«КОНШАКОВКА»

На участке ребята шумной гурьбой окружили Саньку.

- Здоров, тореадор?

- Как боевое ранение?

- Поправился ты на казенных харчах…

- Подождите, ребята, дайте ему прежде с пшеницей поздороваться. - Маша растолкала мальчишек, подвела Саньку к пятой клетке. - Здравствуйте, колоски, здравствуйте, зернышки! Это вот Саня Коншаков. Скажите ему, что вы живы, здоровы.

В другое время Санька, может быть, и посмеялся бы над таким странным разговором, но сейчас он молча опустился перед посевами на корточки. Каждый смятый стебелек пшеницы был поднят с земли, расправлен и привязан лыком к тонкой хворостинке. Кое-где колоски увяли, сморщились. Но таких было немного. Большинство стебельков стояли бодро, крепко вцепившись в землю корешками.

На второй половине клетки хворостинок уже не было, но и там пшеница была прямая, сильная, словно никогда Санькины колени не приминали ее к земле.

- Вы что, поднимали ее или нет? - вполголоса спросил Санька.

- Немножко поднимали, а потом бросили, - сказал Федя.

- А почему же она вся выпрямилась?

- За это твоего отца благодарить нужно.

- Тятьку? - Санька ничего не понимал.

- Его… Такой уж он сорт вырастил. - И Федя рассказал: - Отвезли тебя в больницу, а мы - на участок. Колышков наготовили, Тимка с Ваней Строкиным нам бечевок наплели из лыка. Начали мы каждый примятый стебелек поднимать да к хворостинке привязывать. Поднимем, подкормочку сделаем, польем. А стебельков этих знаешь сколько! Одну тысячу подняли, другую, третью, а им конца-краю нет. Поясницы у всех онемели. Семушкин - так тот заболел даже. Тебя мы честили - поди, каждую минуту икалось. А на третье утро выходим на участок и видим: пшеница сама начала выпрямляться. Дедушка с учителем обрадовались и говорят нам: «Не надо теперь никаких хворостинок, это неполегающая пшеница. Сама встанет». И правда, на пятый день вся она и поднялась.

- А знаешь, как мы ее назвали? - спросила Маша.

- «Неполегающая»?

- Нет.

- «Стожаровка»?

- Опять не угадал. «Коншаковка»!

- «Коншаковка»?! - вздрогнул Санька.

- Теперь твоего отца люди никогда не забудут, - тихо сказал Федя.

Санька низко склонился над посевами. Он вдыхал запах влажной земли, стеблей пшеницы, у него щемило сердце, и хорошие, благодарные слова к товарищам роились в его голове. Но Санька не умел говорить таких слов. Он только вытащил из кармана горсть орехов и принялся оделять всех по очереди:

- Берите, берите, у нас дома много.

- Дед Захар идет! - подбежал вдруг Семушкин. - Как с Санькой-то быть?

- Он с нами работать будет, - ответила Маша. - Так дедушке и скажем… Правильно, ребята?

- Правильно-то правильно, - неопределенно протянул Семушкин, - только он ведь такой, дед Захар… кто его знает…

Невдалеке мелькнула белая дедова рубаха.

- Я ему потом покажусь… - Санька подался за куст.

Но было уже поздно. Дед Захар подошел к ребятам, потянул носом:

- Чую, каким духом пахнет, чую. Ну-ка, гроза плодов и злаков, выходи на свет божий, держи ответ!

Санька вышел из-за куста и неловко одернул гимнастерку.

Маша бросилась к деду Захару, повисла у него на руке:

- Дедушка, голубчик! Мы же вам про все сказывали… Не стращайте вы Саньку!

- Цыц вы, заступники! - отмахнулся старик. - Раз парень с быком в единоборство пошел, такого не застращаешь. А вот спросить - я его спрошу… Иди-ка ближе, Александр… - Захар пошевелил мохнатыми бровями, проницательно оглядел мальчика. - По какую такую ты рыбку с сапожными колодками собрался? Ась?

Санька молчал.

- Та-ак… Крыть нечем. Из деревни, значит, в сторону вильнул, на другую стежку задумал переметнуться. Тут батька твой каждую делянку выхаживал, потом поливал, артель нашу на крепкие ноги ставил, а тебе не по сердцу все… Ну, скажем, ты уйдешь, Степа, потом Алешка, Маша… А кто пожилым да старым на замену встанет? Кто за плугом ходить будет, хлеб растить, землю ублажать? Земля - она ведь не каждого примет, ей радеющие люди нужны, заботники, мастера первой руки… - Захар прикрыл ладонью глаза, посмотрел на небо. - Ты вот гляди, примечай. Вон тучка над бором зароилась. Тебе оно невдомек, а я слышу - дождиком от нее тянет. Спорым, мелким. Такой дождь дороже золота, он все богатство наше растит. А вон пшеничка колос нагуливает, лен-долгунец на высоту тянется, овсы в трубку пошли. Тут немец, чугунная его башка, повытоптал все, запоганил, а мы через два года столько доброго повыращивали! А подожди, солдаты к домам вернутся - не такая благодать будет. Чудо у нас земля какая! Уважительный человек от нее нипочем не оторвется.

Санька смотрел себе под ноги.

- Про пшеницу я тебе слова не говорю, - продолжал Захар. - Пока ты в больнице был, ребята грешок твой покрыли. Да и пшеничка свое показала, спасибо Егору Платонычу. - Он достал из-за пазухи грушу, протянул Саньке: - Отведай вот… За мир, так сказать, да согласие!

Санька бережно взял грушу и сунул ее в карман:

- Спасибо, Захар Митрич!

- Ты при мне кушай, при мне! А семечки верни. Да не проглоти ненароком какое, зубом не повреди.

- Не спорь с ним, - шепнула Маша. - Он всех так угощает.

Санька быстро съел грушу и ссыпал коричневые скользкие семечки деду Захару на ладонь.

- Ну как?

- Вкусная!

- То-то! - довольно сказал Захар. - Теперь буду ждать, когда ты меня такими же угостишь.

Потом дед вспомнил, что его ждут дела, и ушел. Федя с Машей повели Саньку по участку, объясняя, где у них какой сорт посеян, чем он знаменит, откуда получены семена. Санька слушал молча, внимательно. Остановился у клетки с горохом, густо обсыпанным кривыми пузатыми стручками, под зеленой кожицей которых угадывались крупные горошины.

- Сорт «отрадный», - пояснил Федя. - В локтевском колхозе выпросили, у бригадира. Очень высокоурожайный и засухоустойчивый.

- Сладкий-пресладкий! Попробуй! - шепнула Маша.

- Конечно, сорви, - разрешил Федя. - Один стручок - это можно.

- Раз опытный, зачем же… - отказался Санька.