Столетняя война

Глава IX Расчлененная Франция

Если дела в Париже вновь пошли привычным ходом, политический небосклон тем не менее ясным не был. Регент не обладал властью над тремя четвертями королевства. Налог поступал еле-еле. Курс монеты падал: с 1356 по 1360 г. она потеряла девять десятых стоимости. Что касается войны с англичанами, она, несмотря на Бордоское перемирие, постоянно проявлялась в бесчисленных стычках, в отношении которых никто по-настоящему не знал, стараются ли английские солдаты для своего короля или просто-напросто пытаются выжить за счет населения.

В свое время Эдуард III и Иоанн Добрый, каждый со своей стороны, набирали под свои знамена всех подряд. Перемирие сразу же не оставило всем этим людям иных средств к существованию, кроме грабежа, и иного развлечения, кроме насилия. Среди них были англичане, но встречались также и немцы, испанцы, итальянцы. К ним добавлялась наваррская армия, состоящая из банд, действия которых согласовывались лучше или хуже, столь же разношерстная и столь же праздная, как и армия английского короля.

Время от времени какой-нибудь капитан устраивал настоящий набег, не завязывая сражений с противником, но опустошая сельскую местность и угрожая городам. Так, бывший ткач Роберт Ноллис прошел от Бретани до Бургундии во главе своего английского отряда, наведя ужас на долину Луары, заставив откупиться Оксер, предав огню сто деревень и столько же приоратов. Во время другого набега едва не взяли Амьен. Низовья Сены были во власти наваррцев, чьих крепостей было достаточно, чтобы парализовать всю торговлю. Редкие отряды регента вели себя не лучше: Арно де Серволь, которого называли Протоиереем, потому что он раньше был клириком, бесчинствовал в сельской местности Берри и Ниверне, разграбил Невер и без всякого стеснения перебил там нотаблей. Еще через двадцать лет одно упоминание его имени вгоняло в дрожь население.

В большой Аквитании дела обстояли еще хуже. Англичане с легким сердцем предвосхищали будущий договор и вели себя в Керси и Лимузене так, словно эти земли уже принадлежали им. Никто не мог оспорить у них эту территорию. Население давно ясно поняло, что в Аквитании имя Валуа уже ничего не значит. Крестьяне, которым надоедало, что их не защищают, а англичане жгут их урожай, очень часто решали платить английским компаниям за то, чтобы те позволяли им обрабатывать землю и складывать хлеб в амбары.

Регенту Карлу понадобилось несколько месяцев, чтобы перехватить инициативу. Он нашел какие-то деньги, набрал войска, нанял более серьезных капитанов, чем Протоиерей. Мутон де Бленвиль — по-настоящему его звали Жан де Моканши, сир де Бленвиль, — возглавил поход в родную Нормандию, на Гравиль и на Сен-Валери-сюр-Сомм. Бывший солдат Иоанна Доброго Ле Бодрен де ла Эз вернулся на службу в Руанской области и немало досаждал англичанам, пока те не взяли его в плен. С маленьким отрядом в пятнадцать рыцарей Жан де Вьенн, будущий адмирал Франции, точно так же тревожил наваррцев в Бургундии. Бретонец Бертран Дюгеклен, капитан Понторсона и Мон-Сен-Мишель с 1357 г., принял командование в области Мелёна. В 1360 г. он стал рыцарем-баннеретом и наместником короля в графствах Алансон, Мен и Анже.

Пока англо-наваррцы хозяйничали в этих краях, они успели стать непопулярными. Поэтому население в целом помогало королевским войскам, когда те вновь появились на севере королевства. Во время осады Сен-Валери армия регента усилилась за счет ополчений из Амьена, Арраса, Абвиля, Булони, Руана и даже из Турне. Горожане Руана сыграли решающую роль в освобождении Лонгвиля, горожане Кана — в очистке от противника деревень в окрестностях города, где прежде долго господствовали англо-наваррские крепости, как Крёйи.

В Труа ответными действиями горожан руководил епископ. В Реймсе, где на архиепископа Жана де Краона полагаться было трудно, жители города сумели отстранить его от руководства обороной города, так же как и замка. Затем, чтобы показать свои предпочтения, жители Реймса взяли Руси именем французского короля.

Как прежде феодалы, теперь объединялись города, чтобы изгонять противника общими усилиями. Так, Реймс, Шалон, Ретель сформировали настоящую сеть с целью взаимопомощи, согласованного контроля окрестностей, оживления экономики.

Самой удивительной была храбрость крестьян, проявленная в боях с англичанами. Еще шесть веков популярным сюжетом патриотической пропаганды будет история «Большого Ферре», из которого простодушные сказители быстро сделали нечто среднее между римским Геркулесом и патриархом Иаковом, борющимся с ангелом.

Дело было в Лонгёй-Сент-Мари близ Крёя, в самом сердце той местности, где год назад восстали «жаки». С согласия аббата Компьеня, их сеньора, около двухсот крестьян Лонгёя и окрестностей укрепили усадьбу и укрылись там, опасаясь латников, к какой бы нации те ни принадлежали. Их капитаном был крестьянин по имени Гильом л'Алу. Его помощником был местный деревенский великан, крепкого сложения, со стальными мышцами, которого назвали Большой Ферре. Притом он был прекрасным человеком, бесхитростным, но очень дисциплинированным. Его хвалили за честность. Он был образцом крестьянских достоинств.

Созданию его репутации немало способствовало природное бескорыстие. В то время как дворяне наживались на пленниках, требуя с них выкуп в зависимости от их богатства. Большому Ферре ни на миг не приходило в голову обратить свою храбрость в деньги. Своих врагов он просто убивал. И не менее честный кармелит Жан де Венетт с восхищением подсчитывает англичан, которых Большой Ферре уложил один, топором. Этот топор обычный человек едва мог поднять на уровень плеч, и то двумя руками.

Ход мыслей славных крестьян Лонгёй-Сент-Мари и окрестностей был очень прост, и почти так же, не особо думая о патриотизме, рассуждали все, кто брался за оружие, чтобы лучше или хуже бороться с англичанами в 1359 г.:

Англичане заблуждались, рассчитывая, что смогут без труда занять усадьбу и выбить из нее крестьян. Они увидели настоящую крепость, готовую к обороне и снабженную всем необходимым. К их великому изумлению, крестьяне встретили воинов в топоры, а один только Большой Ферре сразил восемнадцать врагов.

Бился он самым простым способом, как на крестьянской работе, — большими ударами наискось на высоте голов, «словно молотил цепом».

Чтобы окончательно проучить врагов, он убил английского знаменосца и вернул знамя осаждающим самым простым способом: бросил его в ров, где барахтались беглецы.

Англичане, отброшенные и, кроме того, задетые за живое, не смирились с поражением: на следующий день они вернулись с новыми силами. Поскольку их стало больше, Ферре счел это основанием продолжать их убивать. Некоторые сдались; когда атака была отбита, крестьяне, чтобы покончить с делом, решили обезглавить пленных. Палача не было, и Большой Ферре снова взялся за топор.

Было жарко. Нашему герою после работы захотелось пить. Он утолил жажду, выпив полный сосуд холодной воды. Слишком холодной, и он простудился. Вернувшись в свою деревню Рибекур, он лег, положив топор поблизости.

Англичане узнали, что он болен, и воспользовались случаем. На всякий случай их пошло двенадцать человек. Но жена великана вовремя их заметила: «Это англичане. По-моему, они ищут тебя. Что ты будешь делать?» Англичане, войдя на двор, с удивлением услышали: «Шайка воров! Вы пришли, чтобы схватить меня в постели!»

Большой Ферре стоял спиной к стене. Англичане замешкались. Вдруг мнимый больной бросился на них. Англичан парализовал ужас, и кто лишился головы, кто как минимум руки. Семеро, унесшие ноги, бежали долго.

История на том и кончилась. Большой Ферре снова лег, но его опять стала мучить жажда. Ему принесли большую чашу ледяной воды. Через несколько дней он умер от горячки, перед тем набожно причастившись. Его оплакивала вся округа.

В этой истории много удивительного. Это ведь Роланд, раскалывающий мечом «твердый камень», и Готфрид Бульонский, разрубивший неверного надвое вместе с его верблюдом. Будь история Большого Ферре лишь частным фактом времен войны, несомненно, приукрашенным и связанным с незаурядным человеком, ее бы постигло забвение, как подвиги многих безвестных героев. Но для современников, конечно, очень плохо ее осознавших, и для историков, едва ее заметивших, она означала рождение нового менталитета. Так же как два века назад городское население против феодалов, теперь сельский люд самоорганизовался, чтобы обеспечить собственную безопасность. Большой Ферре был персонажем эпохи, когда уже зарождались первые общины. Но причины, побудившие его к борьбе, — и причины его посмертной славы, — обретают и новую окраску: национальную.

Не будем играть словами. Ферре убивал англичан потому, что видел в них лютых разбойников, а не потому, что они были англичанами. Но сразу же сложившаяся легенда называет жертв гиганта именно англичанами. И поскольку для многих разбойники были англичанами, англичан возненавидели. В те годы, когда король Иоанн томился в Лондоне и все наводило на мысль, что королевство утратило некоторые из богатейших провинций, французский народ питал больше неприязни к тем распущенным англичанам, которым было плевать на Эдуарда III, чем к тем, которые благодаря успешной тактике разгромили армию французского короля.

Однако война — официальная, если так можно сказать, — возобновилась только после получения средств, которые Генеральные штаты в мае-июне 1359 г. согласились предоставить регенту.

Тот счел нужным покончить прежде всего с Наваррцем — с одной стороны, потому что англо-французские отношения усложняло пребывание короля в плену, а с другой — потому что нужно было срочно вернуть Мелён, который занимал Карл Злой и который давал тому возможность запросто перекрыть путь в Париж. Там укрывались все три королевы из дома Эврё-Наварры: вдова Карла IV, вдова Филиппа VI и супруга Карла Злого. Так что Мелён мог стать для дофина выгодной добычей. 18 июня 1359 г. началась осада.

Слишком далеко дело не зашло. Король Наваррский узнал, что его английский союзник напрочь не учел наваррских интересов на первых переговорах в Лондоне. В свою очередь регент только что отверг статьи первого договора, который с грехом пополам согласовали в Лондоне, и знал, что его отказ может означать возобновление войны. Поэтому оба монарха договорились закончить дело до английского вторжения, которого Карл Злой больше совсем не желал, с тех пор как понял, что англичанин не поделится с ним завоеванным.

Договор, заключенный в Манте и ратифицированный в августе в Понтуазе, давал королю Наваррскому разные территориальные компенсации и обещал ему крупное вознаграждение за ущерб. Но Карл Злой взамен поклялся «трудиться изо всех сил для обороны Французского королевства».

Примирение было показным. Едва обосновавшись в Лувре, где он стал гостем дофина, король Наваррский снова начал плести заговоры с выжившими сторонниками Этьена Марселя. Его войска внезапно заняли замок Клермон-сюр-Уаз. Его люди отказались передать Мелён регенту. Оба монарха по-прежнему следили друг за другом. Может быть, мир между ними и был восстановлен, но отнюдь не доверие.

В то время как Париж снова заволновался, а дофин пытался наконец отделаться от Наваррца, Иоанн Добрый убивал время. Ему в изобилии поставляли бордоское вино. Ему разрешали пировать. Он произвел торжественный въезд из Лондона в Вестминстер на своем белом коне, в сопровождении Черного принца, столь же счастливого, сколь и почтительного. Толпу восхитила величественная осанка короля Франции.

Манор Савой на дороге между Лондоном и Вестминстером, потом замок Виндзор, замок Гертфорд и, наконец, замок Сомертон были позолоченными тюрьмами. Там король Иоанн жил с мая 1357 г., пользуясь почти полной свободой, и развлекался как только мог вместе со своим окружением. Он принимал друзей. Он даже давал обеды в честь короля и королевы Англии. Он читал. Он ездил на охоту. У него было выделенное место на турнирной трибуне.

Такую свободу объясняло одно: было известно, что французский король — человек чести. Пленником он был, пленником честно и останется в Англии до заключения договора, статьи которого активно обсуждались.

Иоанну Доброму не улыбалось надолго остаться в тюрьме, он был готов на многие уступки, чтобы вернуться в Париж. Он откровенно писал это подданным: лучше потерять часть королевства, чем оставить короля и далее томиться в плену. Мысль, что его подданным придется жертвовать последним ради его выкупа или что будет погублен терпеливый труд десяти поколений французских королей, отнюдь не тревожила сон эгоистичного и прославленного побежденного при Пуатье. Смело сражаясь, он выполнил свой долг. Пусть его люди выполнят свой, освободив его. И никоим образом не следовало думать об «отвоевании»: подобная попытка прежде всего означала бы, что англичане отправят его в более далекую тюрьму с более суровыми условиями.

Совсем иной была точка зрения дофина Карла и его Совета. Спешить-то было некуда: перемирие, заключенное в Пуатье под нажимом легатов Иннокентия VI, давало возможность еще два года — до осени 1358 г. — договариваться с англичанами об условиях мира. Регент и его советники хотели освободить короля, но не были согласны, чтобы королевство заплатило за это любую цену. Дать деньги на выкуп королевской особы — разумеется. Но идея платить за поражение землями и даже делиться суверенитетом вызывала куда больше сомнений.

После Креси никто и не думал о переговорах. После Пуатье пришлось договариваться, потому что надо было вызволить короля. Пуатье было бы меньшей катастрофой, если бы Иоанн Добрый нашел смерть, потерпев поражение. Карл V сделает из этого вывод, что королю на поле битвы не место.

Отказываясь заключать договор на любых условиях, регент получил поддержку со стороны «реформаторов» и прежде всего парижан, с тревогой догадывавшихся о политических последствиях пацифизма, в который вдруг впал Иоанн Добрый. За «добрый мир», которого хотел король, пришлось бы заплатить территориальными уступками, и ни один обычай не запретил бы короне их подписать. Нация здесь не имела слова. Но конец войны означал бы и конец налога, а крупные бюргеры, постаравшиеся вновь взвалить на народ налоговое бремя, понимали, что конец сбора налогов — это конец вотирования налогов, иначе говоря, конец Генеральных штатов. Если прежде они враждебно относились к просьбам о предоставлении финансовой помощи, когда воспринимали ее как бремя и когда эта враждебность была средством давления на власть, они изменили свое отношение, когда эта финансовая помощь стала средством поставить ту же власть под контроль.

Послы Эдуарда III, Иоанна Доброго и регента Карла встретились в Лондоне, в присутствии папских легатов, в сентябре 1357 г. Французы ожидали худшего. В апреле 1354 г., когда папа еще надеялся положить конец войне, которая никак не кончалась (в Бретани, в Нормандии) но прямого столкновения обоих суверенов не ожидалось, Эдуард III выдвинул свои требования: он хотел получить всю бывшую империю Плантагенетов, какой она была во время расцвета.

Ему нужны были Нормандия, Мен, Анжу, Турень, Пуату, Аквитания, причем как полностью суверенные владения. Он не собирался приносить Валуа оммаж ни в каком виде. Он не желал быть ничем обязанным своему французскому кузену. Понятно, какие последствия повлек бы подобный раздел, ведь Эдуард, с другой стороны, был королем Англии, тогда как у Иоанна Доброго не было ничего, кроме своего королевства и де-факто Дофине. Валуа по сравнению с Плантагенетом стал бы совсем мелким князьком.

Если бы французы уступили, Эдуард III вполне мог бы отказаться от всяких притязаний на французскую корону. Запросто. Корона Валуа больше не имела бы большого политического значения.

Собирался ли Иоанн Добрый одно время уступить, чтобы заключить мир и чтобы противник наконец перестал претендовать на наследие Капетингов? Во всяком случае, в присутствии папы в Авиньоне французские уполномоченные отвергли условия, на которые реально или притворно согласились несколько месяцев назад.

Знакомства с этими требованиями 1354 г. достаточно, чтобы понять, какое облегчение испытали французы, услышав в Лондоне претензии победителя при Пуатье. Кроме выкупа в четыре миллиона экю за особу короля и за других пленных Эдуард III потребовал на условиях полного суверенитета бывшую большую Аквитанию с Лимузеном, Керси, Руэргом и Бигорром. Но он уже не говорил о провинциях к северу от Пуату. Он ни слова не сказал о Нормандии, как и об Анжу.

В обмен на это, то есть на треть королевства Франции, Плантагенет отказывался от притязаний на французскую корону. Иоанн Добрый счел, что это разумная плата за поражение и что главное спасено. В конце концов, ставка была той же, что и в иных обстоятельствах, когда бывало, что французские короли конфисковали большой аквитанский фьеф потомков Алиеноры. Когда-то король Франции хотел лишить герцога его герцогства. Герцог-победитель отказывает королю в оммаже.

Все казалось настолько естественным, что папские легаты, сочтя дело оконченным, покинули Англию и отправились в Авиньон отчитываться об успехе.

Эдуард III быстро догадался, что был слишком скромен после победы. Поскольку, с другой стороны, он мог оказать давление на папу в деликатном вопросе назначения епископов, он спешно добился, чтобы заключение окончательного договора, который могли ратифицировать на основе соглашений, принятых в Лондоне в 1358 г., отложили. Узнав же о том, что дофин больше не хозяин столицы, о новом подъеме политической значимости короля Наваррского, о парижском восстании и Жакерии, король Англии решил, что проявлять умеренность ему больше не обязательно.

Выплаты первых сумм выкупа запоздали, потому что Франция дожидалась выяснения точной общей суммы, прежде чем начать платить. Этой задержки Эдуарду III хватило, чтобы оправдать пересмотр условий соглашения. Заодно он внезапно ужесточил условия содержания побежденного короля. Иоанна Доброго посадили под усиленную охрану в лондонский Тауэр. Время турниров кончилось. Половину слуг пришлось отослать во Францию. Король Иоанн мог опасаться, что кончит дни в какой-нибудь камере.

В то же время Эдуард III нашел общий язык с Карлом Злым. Англо-наваррский договор от 1 августа 1358 г. был настоящим планом раздела королевства Валуа.

Накануне благодаря событию у Сент-Антуанских ворот исторический ветер переменился. Но в Лондоне не сразу оценили значение политической перемены, совершенной за несколько часов сторонниками дофина. Иоанн Добрый был готов согласиться на что угодно, лишь бы не умереть в тюрьме. В Англии больше не было папских легатов, которые бы следили за соблюдением справедливости, и посланцев дофина, которые бы следили, чтобы Франция не принимала недопустимых условий. 24 марта 1359 г. король Иоанн согласился подписать договор, в суровой реальности поражения напоминавший притязания, которые во время переговоров 1354 г. еще казались химерическими.

Французское королевство в пользу Плантагенета теряло весь морской фасад, от Кале до Наварры. Речь шла уже не только о старинном наследии Генриха II Плантагенета и Ричарда Львиное Сердце, от Аквитании и до Нормандии. Речь шла о побережье Пикардии, о графствах Гин и Булонском, о сюзеренитете над Бретанью. В руки победителя переходили все порты. Франция Валуа должна была остаться, подобно Франции первых Капетингов, без единого порта на Ла-Манше или атлантическом побережье. Утверждалось, что Руан, Тур и Пуатье — уже не французские города.

Договор предусматривал, чтобы до ближайшего Иванова дня обсудили дела короля Наваррского, а также шотландские и фламандские. У Наваррца были все шансы воспользоваться случаем, чтобы вернуть Шампань, принадлежавшую его прабабке Жанне.

Таким образом, Валуа оказывался в полной зависимости от победителя — в столице с неопределенным статусом и в королевском домене, главная артерия которого, Сена, теперь текла в иностранное королевство. Договор, на который соглашался Иоанн Добрый, был губителен для королевства лилий. Впрочем, иллюзий ему почти не оставили. Хоть в тексте, подготовленном для ратификации, Эдуард III и довольствовался титулом короля Англии, но Иоанн был назван просто «французский король».

Эдуард отстал от времени. Пока он ужесточал свои требования, надеясь воспользоваться слабостью регента, тот поправлял свои дела. Карлу хватило смелости созвать Генеральные штаты, чтобы представить им на рассмотрение договор. Он добился от них заявления, согласно которому этот договор был «неприемлем и невыполним». И Штаты распорядились начать честную борьбу с англичанами. Эдуард III одновременно узнал, что Франция дезавуировала то, на что согласился ее король, и что Штаты вотировали субсидию, которая позволит быстро набрать армию. Бросив Иоанна Доброго в Лондоне, дофин и его люди явно готовились взять реванш за Пуатье и возобновить войну. Королю Франции трудно было питать иллюзии, что в Париже очень нуждаются в его присутствии.

Ситуация возникла совершенно парадоксальная. Победив французского короля, Эдуард III теперь должен был сражаться с регентом — затем, чтобы королевство, уже слишком проникшееся сознанием своего единства, чтобы соглашаться на дробление, приняло последствия своего поражения. В свое время король Англии захотел слишком многого. Теперь ему нужно было либо отступать, либо снова воевать. 28 октября 1359 г. он высадился в Кале, как на парад. Рядом с ним был победитель при Пуатье — Черный принц. Герцог Джон Ланкастер, четвертый сын короля, опередил их на месяц и уже нанес немало ущерба сельской местности в Пикардии.

Этой новой пробе английских сил регент Карл противопоставил ту же тактику, которая оказалась столь успешной в прошлом году против наваррцев и Этьена Марселя. Он не спешил. Он обеспечил надежную оборону крепостей, уверенный, что Эдуард III не совершит такой ошибки, как подрыв своих сил долгой осадой. Эдуарду хватило и Кале. Сельской местностью жертвовали сознательно; крестьянам во время прохождения врага оставалось только укрываться — либо в соседнем городе, либо в замке сельского сеньора.

Это был красивый, но бесполезный набег на опустевшие земли. У Эдуарда в самом деле не было средств, чтобы брать города. Месяца бесполезного ожидания под стенами Реймса — с 4 декабря по 11 января 1360 г. — ему хватило, чтобы в этом убедиться. Шампанская столица имела превосходную стену, достроенную прошлым летом. Капитаном города был рыцарь из знатного рода Гоше де Шатийон, внук коннетабля, служившего Филиппу IV и его сыновьям. Он принял все меры предосторожности: велел замуровать трое ворот, пожертвовать соседней крепостью Порт-Map, вырыть второй ров, снести несколько домов, примыкавших к городской стене и упрощавших доступ к ней для саперов.

В то время как основные силы английской армии теряли время, осаждая Реймс, маленькие отряды одерживали в этой местности довольно легкие победы. Так, один отряд взял в Кормиси замок архиепископов Реймсских, где, тем не менее, тридцать человек держались против англичан две недели. Другой отряд разорил верхнюю долину Эны и оттуда дошел до Аргонна. Его командиром был не кто иной, как Эсташ д'Обершикур, попавший в плен в первые минуты сражения при Пуатье и освобожденный в разгар битвы; это был сообразительный человек, который захватил в Аттиньи три тысячи бочек шампанского и стал благодаря этому известен всей английской армии, страдавшей от жажды, несмотря на зиму, в течение месяца бездействия под стенами Реймса.

Эдуард III потерпел неудачу. После Артуа, Тьераша и Шампани он двинулся через Бургундию. Намеревался ли он принять миропомазание в соборе, предназначенном для таких таинств? Непохоже. Во всяком случае, сопротивление Реймса лишило его всяких иллюзий. Ему было необходимо кормить свою армию.

Филиппу де Рувру, герцогу Бургундскому, совсем не хотелось воевать. С ним вступили в переговоры. Герцог обещал англичанам все, что они захотят, заплатил выкуп и тем отделался. Продолжая безумный поход, армия повернула к Босу.

Французы начали насмехаться над королем Англии, тратящим силы на то, чтобы таскать с собой по Франции бесполезный двор. Ведь Эдуард прибыл с большой помпой, и простой народ с восхищением глазел на вереницу повозок длиной в два лье, легкие лодки из вываренной кожи, предназначенные для ловли рыбы в пруду, а также ручные мельницы и передвижные печи для выпечки хлеба. Подобное снаряжение производило большое впечатление, но ничуть не приближало разрешение конфликта. Эдуард III терял силы в напрасном поиске боя.

Приближалась весна. Англичане устали. Многие солдаты разбрелись. Те, кто остался, на пасхальной неделе бездействовали близ Монлери. Праздник был печальным. Эдуард III попытался, без особой надежды, покончить с этой ситуацией как рыцарь: он выдвинулся к Парижу со стороны Нотр-Дам-де-Шан и потребовал назначить «день битвы». Ответом ему было молчание. Похоже, здесь Эдуарду не на что было рассчитывать; ему оставалось только удалиться. К тому же сильная гроза обрушилась на английскую армию, шлепавшую по грязи и терявшую под ливнем свои знаменитые повозки.

Дурные вести тем временем пришли из Англии. К побережью Сассекса подошла французская флотилия и высадила отряд, вторгшийся в Винчелси, городок в нескольких лье от Гастингса, где в свое время Вильгельм Завоеватель разгромил англосаксов короля Гарольда. Трагедии в этом не было, но этой истории хватило, чтобы пробудить неприятные воспоминания и вызвать новые тревоги. К тому же регент вел переговоры с шотландцами, а с их стороны Эдуард ничего хорошего ждать не мог. Конечно, захватчики Винчелси вернулись на корабли, едва совершив свое злодеяние, но они унизили Англию, а Эдуард III знал, что в его королевстве его упрекают в том, что он слишком любит тратить время на материке.

Не вступая в бой с английской армией, совершающей набег, дофин Карл начал выковывать себе репутацию непобедимого руководителя, которую через несколько лет уступит Бертрану Дюгеклену, и тот станет стратегом удивительной войны, в которой сильнейший истощал силы, не имея возможности сражаться.

Король Англии уступил. Он принял новые предложения папских легатов о посредничестве. Регент Карл тоже не возражал против этого, потому что каждый перенаселенный город был потенциальным очагом восстания, а по мере увеличения проблем со снабжением недовольство в народе нарастало. Париж, лишившись в пост морской рыбы, роптал: есть мясо было запрещено, а лини, усачи и щуки, выловленные в Сене и во рвах, были не по карману людям среднего достатка. Вино поступало плохо. Цены на хлеб росли. Кстати, не утешали и вести из провинции. В Нормандии англичане, нередко с успехом, вновь и вновь нападали на королевские крепости, и один английский отряд захватил крепость л'Иль-Адам недалеко от Парижа. Из столицы иногда был виден столб дыма, означавший, что горит деревня. Враг разорил Вожирар, Ванв, Исси.

Свою лепту внесло и солнце. Весна выдалась особо теплой, и виноградари Сюрена или Шайо, укрывшиеся в Париже, сетовали, что сок наливается слишком рано и что срезать лозы потом будет невозможно.

Мирная конференция открылась 1 мая в Бретиньи, близ Шартра. Председательствовал аббат Клюни Андруэн де ла Рош от имени папы Иннокентия VI. Английскую делегацию возглавлял Джон Ланкастер — Джон Гонт; его знали как сторонника примирения. Было и несколько известных капитанов — Уорик, Солсбери, Чандос, Грайи, несомненно, не такие пацифисты, но реалисты. Они хорошо понимали, что эта война, где не сражаются, ничего не даст.

Регент прислал своих представителей. Военные там были только для проформы — Жан Ле Менгр, один из маршалов Франции, желавший, чтобы его называли Бусико, и несколько знатных баронов, таких как Танкарвиль или Монморанси. Главными были легисты, клирики, бюргеры. Был королевский адвокат Жан де Марес, отметили присутствие и Жана Майяра, организатора внезапного падения Этьена Марселя. Переговоры от имени Франции вел епископ Бовезийский Жан де Дорман, канцлер Нормандии и один из советников дофина — герцога Нормандского, вместе с братом Гильомом.

Договорились быстро. 7 мая было заключено перемирие. 8 мая подписан договор из тридцати девяти статей, который составили в дипломатической форме хартии регента Карла, предлагаемой для ратификации королю Иоанну. Иными словами, договор в Бретиньи не означал ни конца войны, ни конца торга, но воплощал баланс взаимоприемлемых требований.

Перед встречей в Бретиньи англичане получили возможность оценить, до каких пределов готовы уступать их противники. Во время первой встречи 3 апреля в Лонжюмо французы прервали переговоры, как только речь зашла о сохранении Плантагенетом титула короля Франции. Через неделю легат снова потерпел неудачу, когда возникло то же требование. К концу апреля Эдуард III и Черный принц знали, что в этом пункте им нужно уступить.

Договор в Бретиньи, в самом деле, был не столь неприемлем для Валуа, как результаты лондонских предварительных переговоров. Конечно, и это было тяжелей всего, сохранялся вопрос о дроблении суверенитета Французского королевства. Но речь шла только о большой Аквитании, в тех границах, которые были установлены в 1358 г. Анжу и Нормандия оставались за французским королем. Англичанин довольствовался несколькими плацдармами к северу от Луары: Понтьё, графством Гин и большинством городков вокруг Кале и Гравелина. Сколь бы опасными ни были эти уступки, они не означали ни изоляции Французского королевства, ни уничтожения королевского домена. И не парализовали торговую навигацию по Сене и ее притокам.

С четырех миллионов экю, в которые выкуп за короля Иоанна оценили раньше, сумму снизили до трех миллионов, считая два экю равными одному английскому «золотому ноблю». Шестьсот тысяч экю подлежали выплате в Кале, через четыре месяца после перевозки короля в Кале, четыреста тысяч — выплате в Лондоне через год, остальное должны были выплатить в форме пяти взносов по четыреста тысяч экю. Все обеспечивалось: в Аквитании — немедленной передачей нескольких крепостей, в Кале — выдачей заложников.

Заложник — это не обязательно пленник. Это кто-то, чье присутствие гарантирует выполнение договора или вообще обязательства. Так, многие юные принцы в средние века проводили немалую часть детства в роли заложников, то есть вырастали при дворе иностранного монарха, служа залогом дружбы или просто нейтралитета. Но заложник — это гость, и тот, кто его принимал, был связан по отношению к нему законами чести, как если бы пригласил его. Разумеется, нельзя сказать, что жизнь заложника была в полной безопасности. Но заложник заложнику рознь, с одними обращались лучше, с другими хуже. А некоторые более болезненно переносили разлуку и относительное отсутствие свободы.

Во всяком случае, англичане сделали самый разумный выбор. В список заложников входил сорок один человек — принцы и знатные бароны. В нем были брат и три сына короля, герцог Бурбонский, дофин Овернский, графы де Сен-Поль, Водемон, Форе, Понтьё, Блуа, Алансон, Аркур, Э, Порсиан, Сансерр, Валентинуа и многие другие. Маршал Одрегем, захваченный в плен при Пуатье, тоже числился там. Захватывая, таким образом, в качестве заложников за короля все французское баронство, англичане ловко использовали феодальное право, обязывавшее вассала лично подвергать себя опасности ради жизни, свободы и чести сеньора. Они также играли на некой рыцарской этике, в соответствии с которой вассалы, не сумевшие спасти короля при Пуатье, должны были чувствовать себя виноватыми. Но это был также и, возможно, прежде всего, чрезвычайно ловкий политический маневр. Ведь список заложников прямо-таки обезглавил французскую знать до момента, когда выкуп выплатят полностью.

Дело в равной степени коснулось и добрых городов. В качестве заложников надо было выдать четырех парижских бюргеров и по два от каждого из девятнадцати основных городов королевства, то есть территории, которая от него осталась: Сент-Омера, Арраса, Амьена, Бове, Лилля, Дуэ, Турне, Реймса, Шалона, Труа, Шартра, Тулузы, Лиона, Орлеана, Компьеня, Руана, Кана, Тура, Буржа.

Возможно, эти заложники были финансовой гарантией для победителя. Прежде всего они гарантировали ему политическую и военную безопасность.

Территории, подлежащие уступке, следовало передать под полный суверенитет короля Англии. Это означало, что Аквитания больше не будет частью Французского королевства. Но была предусмотрена отсрочка на год для передачи этих земель, чтобы уладить некоторые правовые формальности, без которых население могло бы не осознать, что суверен у него поменялся.

Таким образом, уступка как расплата за поражение королевства и выкуп как расплата за пленение короля — это было совсем не одно и то же. Англичанин мог потребовать выплаты части выкупа до освобождения французского короля, но не уступки территорий, которая была платой только за мир, иначе говоря, за удовлетворение победителя. Это удовлетворение выражалось в отказе от любых других притязаний. Словом, Аквитания компенсировала окончательный отказ Плантагенета от возможных прав на корону своего деда Филиппа Красивого.

Поскольку регент — а впоследствии король Карл V — мало дорожил этим отказом, этим удовлетворением, а значит, этим миром, выгода от победы при Пуатье свелась для англичанина к выкупу за короля Иоанна.

Тем не менее сделали все, чтобы ускорить осуществление этих процедур. Дофин хотел прежде всего освободить короля, своего отца. Дальше будет видно. Соглашение было заключено 8 мая. 10 мая Жан де Марес публично зачитал его дофину в присутствии Совета, нового купеческого прево Жана Кюльдо и делегации парижских бюргеров. Дело происходило в парижском дворце архиепископов Сансских — должность архиепископа Парижского появилась только в 1622 г., — в здании, которое через несколько лет войдет в состав дворца Сен-Поль короля Карла V.

Перешли в часовню, где архиепископ Гильом де Мелён отслужил мессу Святого Духа. После исполнения «Агнус Деи» регент поднялся на алтарь, протянул руку над освященной облаткой и положил другую на открытый молитвенник.

Близ него стояли шесть английских рыцарей. Они следили, чтобы не было подвоха. Немало клятв было безнаказанно нарушено, потому что их запросто могли дать над пустыми реликвариями или над мирскими книгами, выданными за Евангелие…

Текст клятвы подготовили еще в Бретиньи. Карл зачитал ее вслух. В окне появился сержант и провозгласил, что мир заключен. Все направились в собор Парижской Богоматери, где был исполнен гимн «Те Deum».

На следующий день регент привел этих шестерых англичан в Сен-Шапель, показал реликвии Страстей Господних, дал великолепный обед и подарил каждому дорогого коня. Шесть французских рыцарей — три баннерета, три рыцаря-башелье — проводили англичан до Лувье, где они встретили Черного принца. Там 15 мая в церкви Богоматери старший сын английского короля сделал то же, что уже сделал в Париже старший сын короля Франции. Эдуард III оставил за собой окончательную ратификацию договора вместе с Иоанном Добрым.

Теперь, когда к соглашению пришли, надо было освобождать побежденного при Пуатье. Карл обложил податью каждый диоцез, добился обложения южных провинций; считалось, что Север слишком пострадал от войны, чтобы ожидать от него многого. Южанам такая логика пришлась не по душе.

В начале июля 1360 г. регент передал англичанам, что готов выплатить две трети первого взноса. И отправил под солидной охраной четыреста тысяч экю в Сент-Омер, где их поместили на хранение в аббатство Сен-Бертен. Еще до выплаты Иоанн Добрый прибыл в Кале. Эдуард III решил проявить великодушие: пока достаточно и четырехсот тысяч экю.

Как ни парадоксально, трудней оказалось передать заложников, чем найти деньги или хотя бы часть денег. Многие бароны послали вассальную мораль ко всем чертям: больше им делать нечего, кроме как отправляться в Лондон вместо короля. Протестовали крепкие города, такие как Ла-Рошель:

Само собой разумеется, что жители Ла-Рошели ответили бы иначе, если бы у них вознамерились забрать пятьдесят процентов дохода. Но преимущество Ла-Рошели состояло в том, что это был атлантический порт французского короля, как Бордо — английского. Понадобилось полгода, чтобы город уступил.

Тем не менее 24 сентября этот договор официально положил конец войне. В Кале приехали оба короля. А также дофин и Черный принц, который собирался править новой Аквитанией.

Две недели они пировали и делали все новые заявления о братской любви. Демонстрируя великодушие, Эдуард III обещал примириться с графом Фландрским, а Иоанн Добрый уверял, что заключит мир с Наваррцем.

Они поклялись соблюдать мир. Там были советники обоих королей, оба двора. Не обошлось и без политической подоплеки. Эдуард III дал последний пир — самый роскошный из всех. Он обещал сократить количество заложников.

Иоанн Добрый на следующий день покинул Кале. Он приехал в Сент-Омер, где в честь него устроили турниры, потом в Эсден, где постарался реорганизовать королевский двор. Через Амьен, Нуайон, Компьень и Санлис он направился в Париж, широко пользуясь вновь обретенной свободой, чтобы выслушивать приветствия народа. На самом деле, подданные были искренне счастливы видеть своего короля и в тот момент отнюдь не задавались вопросом, что им это будет стоить.

13 декабря под балдахином из золотой парчи король Франции совершил в свою столицу такой же въезд, какой бы устроил, если бы одержал победу над англичанами.

Во время уточнения окончательного содержания договора советники дофина уже добились нескольких поправок к договору в Бретиньи. Эти изменения, представлявшие собой просто стилистическую правку, должны были завуалировать важную оговорку, на которую англичане как будто легко согласились. Передача сеньорий, уступаемых французским королем, должна была происходить в обычных формах традиционного феодального права — а на суверенитет не было и намека. Само слово «суверенитет», фигурировавшее в трех статьях договора в Бретиньи, из договора в Кале исчезло.

Зато было решено, что обмен заявлениями об отказе произойдет до Андреева дня следующего года — до 30 ноября 1361 г., — то есть раньше назначенного срока территориальных уступок. Чтобы не было недомолвок, документы составили заранее. Иоанн Добрый в них отказывался от всех своих прав, включая суверенитет, на уступаемых территориях. Эдуард III так же поступал с территориями, которые договор оставлял в руках Валуа. Иначе говоря, француз уступал суверенитет над Аквитанией, англичанин отказывался от притязаний на французскую корону.

А дофин (он или его советники?) ловко разделил в договоре временное и постоянное — владение фьефом и суверенитет. Он легко уступил права на владение, зная, что реальное вступление во владение он в состоянии отсрочить: передача могла происходить только на месте, потому что феодальное право требовало передачи материальной, а не юридического акта, составленного где-то далеко. Нужно было, чтобы уполномоченный передавал сеньорию за сеньорией уполномоченному нового владельца. При этом никаких уступок суверенитета не происходило.

Регент позволил урезать домен. Он не мог этому помешать. Но, в конце концов, фактически в королевский домен Аквитания уже давно не входила. Что до королевства, то он уступил только одно виконтство. Непоправимое должно было наступить лишь позже, после того как свой нескончаемый труд завершат феодисты[70] и землемеры. Один год удалось выиграть до раздела королевства. Дипломатия проволочек пришла на смену дипломатии выжидания.

Те, кто потрудился ради мира, очень скоро выгадали от этого. Легат Андруэн де ла Рош, который десять лет был аббатом Клюни, получил на следующий год кардинальскую шапку — об этом совместно просили оба короля. Канцлер Нормандии Жан де Дорман станет канцлером Франции, а потом кардиналом. Его брату Гильому предстояло сменить его на посту канцлера.

Папа, со своей стороны, наконец увидел воплощение своей мечты о великой дружбе христианских монархов, которой Святой престол и его легаты непрестанно добивались со времен Бонифация VIII. Казалось, может настать час крестового похода. Иоанн Добрый, практически лишенный способности смотреть реальности прямо в лицо, решил: первое, что ему необходимо предпринять во вновь обретенном королевстве после четырех лет отсутствия, — «заморскую переправу»[71]. Вместо того чтобы взять в свои руки восстановление разоренного королевства и задуматься над тем, что поражение реформаторов и истребление «жаков» не решило ни одной из проблем, вставших еще до военного поражения, король Франции стал упорно добиваться, чтобы Иннокентий VI назначил его верховным предводителем христианского войска в походе за освобождение Гроба Господня. В августе 1362 г. он покинул Париж и выехал в Авиньон. Когда он добрался до этого города, в ноябре, уже две недели как папской тиарой был увенчан Урбан V.

Иоанну Доброму пришлось туда ехать левым берегом Соны и Роны по единственной причине, что там была имперская земля. Земли королевства были недостаточно безопасны. Другой король, может быть, задумался бы над этим характерным фактом и пересмотрел свои приоритеты.

Король перезимовал в Вильнев-лез-Авиньон — то есть на земле королевства, на правом берегу, напротив папского города, — демонстрируя хорошие манеры и тратя время на напрасные переговоры. Весной туда в поисках помощи прибыл король Кипра Пьер де Лузиньян. Иоанн Добрый с радостью его встретил.

Они очень много говорили о крестовом походе. В великую пятницу французский король был назначен его предводителем. Потом он в изобилии запасся каноническими привилегиями и индульгенциями и вернулся в Париж. Затем к нему приехал и Лузиньян. Того опять же встретили с запоминающимися почестями.

Нельзя даже сказать, чтобы перспективы крестового похода дали возможность собирать десятину, что было бы выгодно для королевской казны. Урбан V знал о крайней бедности клириков. Доходы архиепископа упали точно так же, как и доходы самого скромного сельского капеллана. Папа прежде был аббатом монастыря Сен-Виктор в Марселе и не забыл, в какое расстройство пришли его приораты. 27 февраля 1363 г. он даровал церковным бенефициям большей части Северной Франции паушальное снижение тарифа, по которому рассчитывалась сумма десятины. В то время как Иоанн Добрый просил о десятине, папа отменил обложение тридцатиной, которое ввел его предшественник.

Когда наконец король Франции окончательно решился отправиться в Святую Землю, Урбан V разрешил ему ввести десятину на шесть лет. Но ее следовало взимать по уменьшенному тарифу. И папа уточнил, что ее сбор будет возложен на епископов: они будут следить за ее использованием. Король попал в собственную ловушку. Крестовый поход не принес ему ни су.

Уполномоченные Плантагенета мало-помалу вступали во владение переданными территориями. По неясным причинам операция передачи началась только в августе 1361 г., то есть с большим опозданием. Возможно, просто-напросто понадобилось несколько месяцев на подготовку документации. Осенью многие вассалы уже принесли оммаж своему новому господину, и многие города уже дали клятву верности. Чиновники французского короля без колебаний отдавали ключи от ворот и сундуков, податные списки, домениальные документы. Приказ об этом был дан в январе сенешалям Сентонжа, Пуату и Лимузена, Керси и Перигора, Ажене, Ангумуа, Бигорра и Руэрга, а также их сборщикам налогов:

В то же время два посланника Эдуарда III приняли в Париже двадцать шесть счетных книг за период с царствования Филиппа Красивого по царствование Иоанна Доброго, сданных двору чиновниками переданных сенешальств. Самой старой была книга из Сентонжа за 1291 г.

Двадцать шесть счетных книг, относящихся к управлению семью сенешальствами в течение трех четвертей века: люди французского короля слегка посмеялись над англичанами…

Однако, несмотря на сопротивление некоторых баронов и некоторых городов, решивших поторговаться о своем согласии или обеспокоенных тем, что больше не будет возможности апеллировать к французскому королю на возможный произвол Плантагенета, операция передачи весной 1362 г. завершилась. Но тем временем уже прошел срок, когда в Кале должна была произойти церемония обмена заявлениями об отказе.

Уверенный в своей силе, Эдуард III не проявил на этот счет никакого беспокойства. Он не мог представить, чтобы поверженный накануне враг мог передать ему эти земли иначе, чем под полный суверенитет. Эти процессы происходили на местах. Официально их зафиксируют позже. Английские уполномоченные приняли уступленные земли, и никто не принес за эти земли оммажа королю Франции. Казалось, из отсутствия оммажа логически вытекает суверенитет.

Эдуард III был слишком уверен в себе. Это одна из редких ошибок его великого царствования. Король Англии и его советники воспринимали королевство слишком упрощенно — как феодальную пирамиду, что объясняется феодальной властью короля — со времен Вильгельма Завоевателя — над его Английским королевством.

Карл V и его легисты, лучше понимавшие различия между статусом отнятых земель и понятием суверенитета, без труда убедили себя, что сеньор, не принесший оммажа, может быть аллодистом — человеком, который ни от кого не «держит» свое владение, — однако не сувереном. В самом деле, на Юге Франции было много таких аллодистов, которые не были ничьими вассалами, но в полной мере оставались подданными французского короля.

Сознательно ли король Иоанн, дофин Карл и их советники пошли на эту двусмысленность? Неужели они с двуличием искушенных юристов сыграли на невнимательности и самонадеянности Плантагенета? Поверить, что позднейшие уловки легистов Карла V стали следствием случайности, было бы очень наивно. Равно как и уверовать в необычайную проницательность Карла V, создавшего еще до восшествия на престол запутанную ситуацию, благодаря которой он будет ловко плести козни. Вероятно, этой зимой 1361-62 г. все было на его стороне: неосторожность англичанина, упустившего время, сопротивление населения, не очень желавшего, чтобы чиновники Черного принца сменили людей короля Иоанна, преднамеренные недомолвки французов, не желавших распространяться, какую выгоду они смогут извлечь из возникшей юридической неопределенности…

Пока что Эдуард III умело пользовался финансовыми трудностями бывшего противника и все еще должника. Налог, введенный на выплату выкупа в декабре 1360 г., приносил меньше дохода, чем надеялось правительство Иоанна Доброго. Из-за небезопасности торговых путей плохо поступал налог с крупных продаж, в результате демографического спада меньше платили налогов на вино, а из-за уклонений от уплаты налогов — явления, с которым налоговая администрация, находящаяся еще в зачаточном состоянии, не могла справиться, — фискальной системе не раз приходилось сталкиваться с недополученным налогом и незаконными доходами.

Задержка выкупа означала, что заложники дольше будут находиться в плену. Хотя материальная сторона жизни там была достойной их ранга, принцы скучали в Лондоне, а бюргеры дорого обходились своим городам. Реймс платил 1250 экю в год за содержания двух своих заложников. Суассон, Сен-Кантен, Компьень, Шони и Нель объединились, чтобы платить за своих. Ни на миг не сомневаясь, что Франция одобрит эту сделку, заложники заключили с Англией в ноябре 1362 г. новый договор. Они попросту пообещали, помимо всевозможных непосредственных выплат и уступок, уже предусмотренных в Кале, передачу в залог почти всей провинции Берри. Было известно, что Иоанн Добрый согласится, а у дофина теперь власти не было. В ожидании ратификации нового договора Эдуард III переправил заложников в Кале. Берри за принцев и бюргеров, абсолютно ненужных в Лондоне, — выигрыш был очевиден.

Тогда король Англии вдруг выдвинул совсем неожиданное требование, на удивление современное. Он захотел, чтобы этот «договор заложников» ратифицировали Генеральные штаты Французского королевства.

Еще в Бретиньи и в Кале французскому королю пришлось обещать, что договор:

Однако в 1360 г. речь шла только о клятве, что договор будет исполняться. Эту клятву давал каждый частным образом и задним числом. Можно сказать, что клятва содержала признание права, полученного ранее; впрочем, ее надо было приносить несколько раз:

В 1363 г., напротив, это была ратификация в юридической форме — нацией в лице ее депутатов. Без этой ратификации договора не будет. Хотел ли Эдуард III сделать обязанность платить выкуп более ощутимой для податных? Хотел ли сделать это дело государственным, в то время как прежде оно было делом вассалов, заинтересованных в свободе сеньора? Хотел ли напомнить французам об их поражении?

Если только, предчувствуя то, что произойдет, Эдуард просто-напросто не проводил политику «чем хуже, тем лучше». Может быть, требование вмешательства Штатов преследовало цель показать, что только король Англии играет благородную роль и готов к соглашениям, а французы, король и народ, дружно забывшие об изгнанниках, — роль низкую. Ведь, несмотря на благоприятное мнение короля Иоанна и проявив такую же сдержанность, как дофин и его приближенные, Штаты, собравшиеся в Амьене в октябре 1363 г., отвергли договор. Освобождение нескольких принцев, баронов и бюргеров не стоило того, чтобы отдавать Берри.

Уже одиннадцать месяцев заложники считали, что освобождение близко. Их вернули из Лондона в Кале, где они жили на широкую ногу. Теперь они узнали, что их надежды рухнули. Несомненно, их отошлют в Англию и будут содержать в худших условиях. Молодой Людовик Анжуйский — будущий король Неаполя — попросил разрешения отправиться в паломничество к Булонской Богоматери. Следуя стезей благочестия, он встретил в Булони жену, которой не видел более двух с половиной лет. Они вместе бежали. К ним приехал дофин и пытался вразумить брата. Тщетно.

Нарушение кодекса чести было очевидным. В Кале царило негодование. Содержание пленных со дня на день могло ухудшиться. Что касается Эдуарда III, находившегося в Лондоне, то он был вне себя. Он написал беглецу резкое письмо:

Главой рода был король. Иоанн Добрый не нуждался в том, чтобы ему напоминали об этом дважды. Он назначил дофина Карла регентом и в январе 1364 г. прибыл в Лондон, чтобы в качестве заложника занять место сына. Отметим различие: честь не требовала от Иоанна Доброго возвращаться в свою тюрьму, ведь заложники были гарантами выполнения договора, а не только свободы короля. Но честь требовала от главы рода нести ответственность за слабодушие членов рода.

Эдуард III был достаточно деликатен, чтобы принять короля Франции, как в первый раз. Он встретил его с радостью и поселил в маноре Савой. Выдавалась прекрасная возможность вступить в новые переговоры, и англичанин, несомненно, подумывал заменить финансовые статьи договора — очевидно невыполнимые — статьями о территориальных уступках, легче осуществимых и в долгосрочной перспективе более выгодных для победителя.

Смерть короля Иоанна 8 апреля 1364 г. не позволила появиться на свет этому воплощению (оно было бы шестым) последствий битвы при Пуатье.

Французскому кузену устроили пышные похороны в лондонском соборе Святого Павла. Этого требовали правила приличия. И политические соображения: следовало напомнить, что в Лондоне сознают значение сана короля Франции. Ведь изнурительную обязанность платить выкуп за своего героического суверена, возложенную на Французское королевство, смерть узника отнюдь не отменяла. Если бы он умер, когда был пленником по своей вине — с 1356 по 1360 г., — тогда бы, умерев, Иоанн Добрый лишил короля Англии всякого выкупа. Выкупают свободу живого, а не право перевезти труп. Но Иоанна Доброго уже освободили. Место, которое он занимал в Лондоне, было не его местом, а местом заложника, гарантировавшего выкуп. А ведь Людовик Анжуйский был вполне жив…

Экстраординарная ситуация: Иоанн в тюрьме выступал гарантом платы за собственное освобождение, случившееся четыре года назад! Где бы он ни умер в 1364 г., в тюрьме или нет, — короля, взятого в плен при Пуатье, освободили в кредит в 1360 г. Франция по-прежнему должна была платить.