Столетняя война

Глава X Время «компаний»

Карл V был слишком посвящен в курс дел, чтобы не знать: к моменту его восхождения на престол страна была обескровлена, королевский домен опустошен, положение короны едва ли было менее шатким, чем во времена Этьена Марселя. Во всяком случае, Карл уже возглавлял страну — с самого момента отъезда короля Иоанна в Лондон. Так что регент, ставший королем, знал, что надо делать: положить конец внутренним конфликтам в королевстве, приструнить уволенную солдатню, распоясавшуюся после Пуатье, восстановить свои финансы и свой авторитет.

Мечтал ли он уже тогда отвоевать то, потерю чего узаконил договор в Кале? Это было маловероятным, по крайней мере в ближайшее время. Слабому Валуа пока оставалось только смириться. Но он избежал худшего по сравнению с результатами предварительных переговоров в Лондоне и успел оттянуть, хоть и не добивался этого, совершение жеста с необратимыми последствиями — обмена отказами, в ходе которого французский король должен был отвергнуть всякую мысль о суверенитете над Гиенью, а король Англии — отказаться от любых притязаний на наследие Капетингов.

Политический горизонт предыдущего поколения омрачали две реалии: война в Бретани и мятеж Карла Злого. С обращения к ним и началось восстановление порядка во Французском королевстве.

Англичане удерживали Бретань и обирали ее, ничуть не заботясь об интересах своего ставленника — герцога Иоанна IV, сына Жана де Монфора и Жанны Фландрской. В 1356 г. Ланкастер осадил Ренн, рассчитывая покончить с преобладанием партии графа Блуаского — иначе говоря, французской, — в Восточной Бретани. Гарнизон держался стойко. Тем самым Ланкастер хотел компенсировать неудачную попытку соединиться с Черным принцем на Луаре (мы знаем, что он не сумел захватить мосты) и снова не добился успеха. Зима кончилась. Англичанин снял осаду.

Среди рыцарей, прославившихся при обороне Ренна, выделялся Бертран Дюгеклен. Рыцарь, уже известный смелостью и энергией, опытный воин — таким в то время был сын Робера Дюгеклена, сеньора Броона, маленького фьефа на реке Ране недалеко от Динана. Робер был недостаточно богат, чтобы обеспечить состояние своим десяти детям, и не так беден, чтобы по-настоящему выглядеть «солдатом удачи». Бертран сделал войну своим ремеслом, но столь же по необходимости, сколь и по душевной склонности. В детстве он был драчуном, в зрелом возрасте грубияном, и его влекли сражения и выгоды, которые можно было от них получить. Бертран Дюгеклен был не из тех дворян с впалыми щеками, которые нанимались на службу, чтобы не умереть с голоду, но он знал, что отцовский фьеф, унаследованный им в 1353 г., не обеспечит ему в будущем роскошной жизни. Посвященный в следующем году в рыцари шателеном Кана Эсташем де Маресом, он таким образом лишь в тридцать пять лет надел золотые (или позолоченные) рыцарские шпоры. Конечно, многие дворяне не достигали и этого и всю жизнь оставались оруженосцами. Но кого-то посвящали в рыцари и в пятнадцать лет.

Дюгеклен служил в Ренне в отряде капитана Понторсона, которого он после сменит на этом посту. С самого начала войны он неизменно находился в рядах блуаской партии; совершенно естественно, что он пошел на службу к французскому королю. Он служил в Нормандии, перебрался в Бретань, вернулся в Нормандию.

В Бретани англичане довольствовались тем, что удерживали свои позиции. Как одной, так и другой стороне казалось, что борьба никогда не кончится.

Молодой герцог Иоанн IV приехал из Англии, настроенный совсем по-новому. Выросший при дворе Плантагенета, он научился ненавидеть своего покровителя; он хотел договориться с Карлом Блуаским. Оба принца были готовы согласиться на мир ценой раздела Бретани. Против этого восстала Жанна де Пантьевр: она сражалась не для этого. Ведь наследницей была она. Карл Блуаский смирился. Иоанну IV пришлось вернуться в английский лагерь.

В 1363 г. и вправду возобновилась война. Карл Блуаский одержал несколько побед, по большей части благодаря Дюгеклену, который стал тем временем рыцарем-баннеретом. Карл попытался продолжить борьбу, и Дюгеклен направился в Нормандию, чтобы пресечь наваррскую угрозу. Он осадил Бешерель, но безрезультатно. Тем он и ограничился. Начались новые переговоры в Эвране. и во второй раз Жанна де Пантьевр не позволила прийти ни к какому компромиссу.

Инициатива перешла к Иоанну IV. В августе 1364 г. с помощью Джона Чандоса, военного советника Черного принца, и капитана Роберта Ноллиса он осадил Оре. Карл Блуаский призвал Дюгеклена, потом попытался снять осаду с города. Сражение, которое он дал 29 сентября, кончилось для него разгромом. Иоанн IV сумел в последний момент ввести в бой резерв, который опрокинул сторонников французского короля. Карл Блуаский пал на поле сражения. Оливье де Клиссон потерял глаз от удара копьем. Дюгеклен был вынужден сдаться, когда в руке у него остался лишь обломок меча. Тот, кто будет считаться образцом рыцарства для новых времен — до появления Байярда[72], — в третий раз попал в плен.

Узнав, что она овдовела и все потеряно, Жанна де Пантьевр пала духом. Дело, чтобы уладить его, взял в свои руки Карл V. Герандский договор (12 апреля 1365 г.) закрепил победу партии Монфора: король Франции признал Иоанна IV герцогом Бретонским, а тот принес ему оммаж. В случае отсутствия наследников Бретань должна была перейти к потомкам Жанны де Пантьевр, сохранившей за собой также Пантьевр и Лимож, который достался ей от матери. Гордая принцесса держалась двадцать три года, прежде чем уступить наследие деда и своего дяди Иоанна III.

В этой истории появился мнимый побежденный — Карл V. Ведь верх взял кандидат англичанина, а кузен Карла V граф Блуаский ни за что погиб. Но Бретань сохранит верность оммажу; она останется в составе королевства. В момент, когда Аквитания могла выйти из-под королевского суверенитета, Бретань прочно закрепили под ним. Пусть даже Иоанн IV отказался принести тесный оммаж (приоритетный), который бы сковывал его в политическом плане, а во время приезда в Париж в 1366 г. принес только простой оммаж, позволявший ему заключать любые союзы, Карл V выиграл в главном: у короля был вассал — ненадежный, но слишком дорожащий миром, чтобы избегать опрометчивых шагов. Это было лучше, чем отпадение территории.

Соглашаясь на Герандский договор, король Франции выиграл еще одно очко в борьбе с претендентами на свою корону: в самом деле, договором предусматривалось, что наследник мужского пола независимо от степени родства отныне имеет приоритет при наследовании герцогства Бретани перед любой наследницей. Эта статья закрепляла поражение Жанны де Пантьевр, а значит, и поражение короля, но ничем не усугубляла этого поражения, в любом случае очевидного. Зато она упрочивала введение принципа мужского наследования в наследственное право. После Пуату и Франции была Бретань — воистину Робер д'Артуа родился слишком рано.

Увы, этим бретонское дело не кончилось. Договор уладил вопрос наследования престола Иоанна III, не убедив Жанну де Пантьевр, которая уже думала о правах своего сына Анри. Но он не снял напряжение, возникшее в самой Бретани в результате конфликта, в котором будут тратить силы еще два поколения.

Добиваясь успехов в Бретани и не афишируя этого, Валуа обделал в Бургундии очень выгодное дело, выгодное по крайней мере в ближайшем будущем. Филипп де Рувр, который был там герцогом с 1349 г., 21 ноября 1361 г. умер в возрасте пятнадцати лет, пав жертвой второй большой эпидемии чумы. Он был последним из длинной династии герцогов, родоначальником который стал один из младших сыновей Роберта Благочестивого[73]. Филипп де Рувр был Капетингом и всегда считал себя таковым. В Королевском совете бургундская партия часто играла первую роль, особенно во времена короля Филиппа VI и герцога Эда IV. Таким образом, со смертью последнего герцога из Капетингов возрождалась подзабытая опасность отпадения Бургундии и перехода ее в состав империи.

Наследство было существенным. К Бургундскому герцогству своего предка Эда IV Филипп де Рувр присоединил Бургундское графство — Франш-Конте — и графство Артуа, которые его мать Жанна получила от своих предков Отгона Бургундского и Маго д'Артуа. Уже из-за одного этого стоило обратить внимание на наследство юного герцога. Но не меньшего интереса заслуживала его юная вдова: Маргарита была дочерью и единственной наследницей последнего графа Фландрского из дома Дампьерров, рода, который с годами и при помощи браков умело присоединил к Фландрии графства Невер и Ретель. Граф Людовик Мальский пока что прочно владел фламандским наследством, но его дочь отныне стала вдовой. Давно уже не было такой выгодной партии.

Дело провернули очень быстро. Едва узнав о смерти Филиппа де Рувра, Иоанн Добрый наложил руку на Бургундское герцогство. Беглое знакомство с капетингской генеалогией позволяет утверждать, что король Франции был ближайшим родственником. Разве он не приходился сыном Жанне Бургундской, сестре великого Эда IV? Большего и не требовалось.

В то время как в Бургундии чиновники, уже поддерживающие дело Валуа, хранили в тайне факт смерти и размещали в крепостях гарнизоны на случай конфликта, каких боялись после бретонского прецедента, король обнародовал жалованные грамоты о присоединении герцогства к королевскому домену «по праву близкого родства, а не в интересах короны». Иоанн Добрый не захватывал, он наследовал. Бургундцы одновременно узнали, что у них новый герцог и что это король Франции.

Организовать присоединение послали графа де Танкарвиля, а ему вдогонку выехал Никола Брак, чтобы контролировать финансовые дела. Арно де Серволь и его компания отправились обеспечивать порядок; демонстрировать силу необходимости не было. Бургундия сохранила спокойствие. 23 декабря Иоанн Добрый мог торжественно вступить в герцогство.

Далее надо было чем-то жертвовать. Может быть, король в качестве ближайшего родственника покойного и имел право наследовать Бургундское герцогство, но не Артуа и не Бургундское графство. Если схватить слишком много, можно все выронить. Артуа и Графство были предложены двоюродной бабке герцога Филиппа по материнской линии, иными словами, Маргарите Французской, внучке Отгона IV и Маго. Она вышла за графа Фландрского и приходилась бабкой Маргарите Фландрской, о повторном замужестве которой уже думали.

Это было рискованно: при таком раскладе все зависело от двух вдов, которые могли расстроить игру, повторно выйдя замуж так, что это не будет соответствовать интересам французского короля.

Тогда Иоанн Добрый и вступил в контакт со своим шурином, императором Карлом IV Люксембургским. Уже прошел год после смерти Филиппа де Рувра, а Маргарита еще не принесла оммажа императору; в январе 1363 г. секретным актом тот предоставил инвеституру на Графство третьему сыну короля Франции — Филиппу, в то время герцогу Туренскому. Это был юный герой Пуатье («Отец, берегитесь…»), которого вскоре станут называть Храбрым. За Маргаритой ее графство осталось, но шла подготовка дальнейших событий.

Тот же Филипп Туренский в июне 1363 г. приехал в Дижон как королевский наместник. Через три месяца отец сделал его герцогом Бургундским.

Опять-таки не сочли нужным раскрывать карты слишком рано. Бургундцы знали, что в ту зиму, когда осаждали Реймс, нейтралитет герцога спас их от разграбления, которое могли устроить английские войска. Им также могло прийти в голову, что королевские налоги могут быть тяжелей, чем герцогские. Потому эту новость какое-то время держали в тайне. В этой политике «проникновения», очень непохожей на манеру поведения пылкого Иоанна Доброго, позволительно увидеть растущее влияние того человека, который станет Карлом V, на управление королевством.

Король Наваррский несколько месяцев ставил палки в колеса. Заявить, что его права имеют приоритет над правами Валуа, он никак не мог. Конечно, он сразу же выразил интерес к бургундскому наследству, а потом сделал паузу, чтобы подготовиться. Когда он потребовал расследования, когда он апеллировал к суду палаты пэров, стало понятно, что он ищет ссоры. Тщетно папа, к которому обратился Иоанн Добрый во время пребывания в Авиньоне, предлагал посредничество: король Наваррский его отверг без объяснения причин. Зато последний появился в Бордо, где встретился с Черным принцем. Когда выяснилось, что наваррский капитан Санчо Лопис — Сансон Лопен из Бретёя — тоже совещается в Бордо с англичанами, поняли, что готовится война.

Карл Злой сплел сеть союзов, направленных против своего кузена Валуа. В августе 1364 г. он заключил мир с королем Педро IV Арагонским, заплатив за отсутствие угроз со стороны Испании обещаниями, сделанными в ущерб французскому королю. Арагон должен был получить Нижний Лангедок, сенешальства Бокер и Каркассон. Тем не менее король Наваррский отправил своего брата Людовика сражаться против Арагона на стороне кастильцев. Людовик попал в плен; эта ситуация поставила под угрозу мир с Арагоном.

В то же самое время, чтобы наносить Бургундскому герцогству удары с тыла, Карл Злой содействовал формированию наваррской партии в Графстве. С расчетом на войну в Бургундии он навербовал новые отряды, в том числе уже известные, такие как компания Сегена де Бадфоля или Бертюка д'Альбре.

Бургундия была всего лишь поводом. Карл Злой не скрывал своей игры: он велел вышить на своем знамени гербы Франции — не Эврё — и Наварры. Речь шла о пересмотре старых счетов, счетов 1316 и 1328 гг.

Дофин Карл после отъезда короля Иоанна Доброго в Англию снова стал регентом. Он приказал конфисковать владения Наваррца. Он тоже набрал войска. Командование ими он поручил Бертрану Дюгеклену, назначенному генерал-капитаном Нормандии.

После деревенских драк и геройств во время осады Ренна Дюгеклен приобрел репутацию умелого командира. Не просто стратега с живым умом, а лидера. На самом деле хорошо зная солдат, он вербовал их с разбором. Он следил за раздачей вина так же, как и за выдачей жалованья. Он берег своих людей, что, впрочем, не помешало ему ответить с циничной насмешкой герцогу Ланкастеру, когда тот, чтобы убедить его отказаться от атаки, сослался на возможные потери в людях:

К побежденному врагу Бертран Дюгеклен относился беспощадно. Если он был забиякой — а мальчишки из его деревни кое-что об этом знали, — то безупречные подвиги его не интересовали. Военные хитрости и притворство входили в его арсенал, и он этого не скрывал, рискуя разойтись во взглядах с «самым безупречным и доблестным рыцарем» времен Иоанна Доброго — Жоффруа де Шарни, чья «Книга рыцарства» для двух поколений стала кодексом чести в ратном деле.

Он придавал мало значения дипломатии, политическим тонкостям, нюансам. Его верность была неколебима. Встретив в жизни много покровителей, которые помогли ему возвыситься и которых звали Карлом Испанским, Людовиком Анжуйским, Арнулем д'Одрегемом, Карлом Блуаским, Дюгеклен, разумеется, получил поддержку и со стороны дофина Карла в борьбе против всего, что имело отношение к Наваррцу и его союзникам. В отличие от баронов наваррской партии, которые путались в политических противоречиях и противоречащих одно другому обязательствах (дофин против короля, Этьен Марсель против дофина, дофин против «жаков») Дюгеклен знал одно: надо драться с наваррцами, англичанами, сторонниками Монфора. Профессиональный военный, если можно так сказать, он тем не менее не был наемником, готовым служить тому, кто заплатит. У него был один господин — Валуа.

Распорядиться конфисковать владения Наваррца было мало, надо было еще и отобрать их. В апреле 1364 г. Бертран Дюгеклен получил приказ без предварительного уведомления занять крепости, благодаря которым Карл Злой, граф д'Эврё, контролировал Сену; Мант, Мёлан, Ветёй и Рони были взяты за неделю, вместо тарана сгодилась хитрость. Засада, молниеносная атака на людей, едва осознавших, что противник напал, налет в тот самый момент, когда ворота открываются, чтобы пропустить телегу, — и дело сделано. Карл V — он стал королем на той же неделе — отныне получил полную свободу действий.

Через несколько дней в Нормандию вступила армия, набранная в Наварре (а также в Гаскони, отчего всегда будут говорить об «англичанах» при Кошереле) Карлом Злым, который под предлогом возможной войны с Арагоном обложил свое пиренейское королевство новыми налогами. Армия силой в тысячу человек, если не больше. В конце апреля 1363 г. они подошли к Сене.

Их возглавлял Жан де Грайи, капталь де Буш — один из виднейших вельмож Гаскони, по-прежнему вассал и преданный капитан Плантагенетов. Никто бы не мог обмануться, даже если настоящих англичан под Кошерелем не было (откуда им там взяться, если заключен мир?): присутствие капталя де Буша означало, что франко-английская война и франко-наваррский конфликт связаны между собой.

Капталь не был наемником, как Арно де Серволь или Сеген де Бадфоль. Он точно так же не продавался, как и его теперешний противник Бертран Дюгеклен. Капталат Буш был одним из самых старинных фьефов Гаскони. Жан де Грайи приходился внуком принцессе из дома Фуа. По ней он был потомком Робера д'Артуа; его кузеном был граф де Фуа — Гастон Феб, великий охотник и воистину просвещенный человек, образец рыцарских добродетелей и независимый князь-суверен. Кроме того, капталь де Буш был женат на даме из рода д'Альбре, сестре того самого Арно Аманьё д'Альбре, в чьей политике прослеживалось яростное стремление к независимости.

Когда такие люди воевали, даже если соображения вассальной верности и принадлежности к клиентеле приводили их в какой-то лагерь и на чью-то сторону, они всегда сражались за себя. Ничего странного, если они сегодня тут, а завтра там, они не ощущали политических противоречий и ни в малейшей мере не имели национального чувства. Жан де Грайи не был ни французом, ни англичанином, он был капталем де Бушем.

Его реакция на события была реакцией человека из его рода. Из «Рынка» Мо он атаковал бюргеров и «Жаков», выручая дофину. Его ничуть не смущало, что при Пуатье он находился на стороне Черного принца. Между тем он выполнил долг христианского рыцаря, отправившись в крестовый поход в Пруссию вместе с кузеном де Фуа.

Английская война кончилась. Капталь до конца выполнил свой долг гасконского вассала Плантагенета. Теперь настал мир, но капталь был не из тех, кто бы охотно отложил оружие. Чтобы найти себе занятие, а также заработать денег, он пошел на службу к арагонцу, потом вернулся к королю Наваррскому; тот ему хорошо заплатил — шесть тысяч флоринов, помимо тысячи ливров ренты, — и дал ему хорошие земли.

Что касается короля Англии, то он не вмешивался. Черный принц даже пытался завербовать, без особого успеха, еще нескольких видных гасконцев. Мир, заключенный в Кале, запрещал Плантагенету искать новых ссор со своим кузеном Валуа, но отнюдь не мешал вассалам герцога Гиенского по собственному почину вступать в армию Наваррца. Если дело не зайдет слишком далеко — ведь гасконские бароны стали испытывать куда больше расположения к королю Франции с тех пор, как победа при Пуатье укрепила власть их герцога. Черный принц правил Аквитанией, сделав из нее почти независимое княжество. Спокойствие вассалов включало по меньшей мере негласное соглашение с самым слабым из претендентов на роль правителя Аквитании. Поэтому многие отклонили предложение короля Наваррского вступить в его армию. Некоторые, как неуемный сир д'Альбре, сочли уместным предостеречь регента Карла о том, что замышляется.

В Париже хорошо знали, как к этому отнестись. Капталь де Буш был в Бретиньи одним из послов Эдуарда III, потом с первых дней активно участвовал в бургундском деле и входил в число уполномоченных короля Наваррского, которым тот поручил предъявить и отстаивать его права. Было очевидно: наваррская армия, вошедшая в Нормандию, во многом походит на победителей при Пуатье.

В начале мая капталь под Эврё примкнул к «наваррским» войскам, собравшимся из всей Нормандии, из Бретани, Мена и даже из Берри. Но многие на призыв не откликнулись, и можно было почувствовать, как кульбиты короля Наваррского надоели нормандским баронам. Немало капитанов назначили охранять какой-нибудь наваррский замок или наняли на время с их отрядом рутьеров. Но нормандские феодалы уклонялись от участия в этом деле. Даже Аркур теперь был на стороне Валуа.

Может быть, все пошло бы иначе, присутствуй там лично Карл Злой. Ведь он был графом д'Эврё. Род родом, а Жан де Грайи был гасконцем.

Наступление Дюгеклена на Нижней Сене круто изменило ситуацию. Французы обошли противника, и наваррцы вынуждены были, теряя время и опасаясь удара с тыла, привыкать обходиться без Манта и Мёлана в качестве опорных баз. Капталю пришлось импровизировать.

Не меньше впечатления произвела и весть, что король Франции умер и что регента, о слабостях которого знали, сменил король, от которого не было известно, чего ждать. Королю Наваррскому выдалась возможность сказать свое слово в один из моментов, при которых его права еще никогда по-настоящему не принимались во внимание, — в момент наследования французского престола. Карл Злой родился слишком поздно, чтобы взойти на престол в 1328 г., и в 1350 г. наследование произошло без проблем. В 1364 г. он мог извлечь выгоду из трудностей Валуа, чтобы поставить под вопрос наследование или, по крайней мере, с позиции силы добиться существенной компенсации для семьи Эврё. Жан де Грайи был не главарем шайки, а вельможей, разбиравшимся в династических проблемах; он вбил себе в голову, что должен не допустить миропомазания.

Иоанн Добрый умер 8 апреля. Его останки перевезли во Францию и как раз только что похоронили. 7 мая, в день начала тридцати заупокойных служб, его погребли в Сен-Дени. Еще можно было успеть в Реймс. Капталю де Бушу нельзя было терять времени.

Не растерялся и Дюгеклен. На Сене у него была сильная армия, которой он дал разумный приказ снять осаду Рольбуаза — маленькой крепости, которую защищал рутьер Жан Жуэль и его компания. Жуэлю не было никакого дела до франко-наваррского конфликта, но он чувствовал симпатии к врагам короля Франции и поэтому в Эврё примкнул к капталю де Бушу. Тем временем армия Дюгеклена выросла. Капитан Руана Мутон де Бленвиль занял крепости, которые у Наваррца и его сестры королевы Бланки — вдовы Филиппа VI — еще оставались на правом берегу: Гурне, Нефшатель-ан-Бре, Лонгвиль. Потом он соединился с Дюгекленом. Тот призвал под свои знамена также гасконскую компанию Аманьё де Помье, компанию Жана де Вьенна — будущего адмирала — из Графства и бургундскую компанию Арно де Серволя, перигорского клирика, который сделал своим ремеслом сражаться за тех, кто заплатит, и которого называли Протоиереем.

Капталь де Буш контролировал Эврё и Верной. Дюгеклен привел свою армию в Пон-де-л'Арш и встал лагерем на левом берегу реки Эр. Тогда Грайи занял высоту Кошерель, предоставив противнику инициативу атаки. Так же рассуждал Черный принц при Пуатье девять лет назад.

Карл Злой со двором находился в Памплоне, не проявляя ни малейшего беспокойства. Ему даже в голову не пришла идея возглавить армию. Не то чтобы его внезапно поразила робость, но когда после отправки войск в Нормандию стало известно о падении Манта и Мёлана, король Наваррский счел, что его армия, прибыв слишком поздно, чтобы помешать падению этих крепостей, должна теперь просто их отвоевать.

Может показаться странным, что Карл Злой, выслав столь сильную армию, как будто забыл о ней. Правду сказать, в те дни его внимание было больше приковано к запутанной ситуации в Испании, чем к берегам Сены. Наварра снова сближалась с Арагоном. Кастильская угроза пока что вытеснила из мыслей короля его интересы в Нормандии.

Утром 16 мая 1364 г. при Кошереле сражение началось так, как и ожидал капталь де Буш, стяг которого развевался над густым колючим кустом на вершине холма. Французы пошли в атаку с боевым кличем «Богоматерь Гекленская!» — кличем, о котором капитаны договорились накануне. Жан де Грайи не реагировал: он хотел позволить противнику полностью развернуться, чтобы его ясно было видно.

Ошибку совершил Жан Жуэль, бывший защитник Рольбуаза. Не дожидаясь приказов капталя, он ринулся навстречу атакующим. За ним поскакали другие капитаны, вопреки желанию растерявшегося Грайи, который в конечном счете был вынужден последовать за теми, кого уже не мог удержать.

Капталь был прав, ожидая подвоха. Он хорошо знал, как хитер Бертран Дюгеклен. Едва только наваррцы начали эту несвоевременную атаку, французы отпрянули назад. Видя, что те в беспорядке отступают, некоторые люди капталя обрадовались. Большинство сочло, что это наводит на подозрения. Но они слишком поздно увидели двести конных латников — двести свежих и энергичных бретонцев, которых Дюгеклен укрыл в лесу на фланге. Наваррцы промчались мимо них, не заметив. И подставили французам незащищенные фланг и тыл. Вернуть атакующую конницу назад очень трудно, и люди капталя, неспособные дать отпор, наконец поняли, что мнимые беглецы не были беглецами. У наваррцев, зажатых между основными силами французской армии, внезапно остановившимися, и атакующим с тыла отборным отрядом, не могло остаться иллюзий относительно исхода сражения.

Капталь де Буш сдался последним. Его победителем был смелый бретонец по имени Тибо дю Пон, карьера которого началась в тот день.

На ближайшее будущее Карл V вышел победителем. Таким было мнение Карла Злого, который о случившемся узнал в Памплоне на званом вечере 24 мая и тем же вечером решил подготовить реванш.

Сам Карл V узнал о своей победе, когда подъезжал к Реймсу. Миропомазание 19 мая сделало его настоящим королем, а присяга в ходе коронации обязала защищать веру; он сошлется на это через четырнадцать лет, во время Великой схизмы, когда сыграет важную роль в укреплении авторитета авиньонского папы.

Нельзя было терять времени. 28 мая Карл V и Жанна де Бурбон друг за другом торжественно въехали в Париж, украшенный тысячами занавесей и ковров, свисающих из окон на Великой улице Сент-Антуан. Несомненно, спеша вернуться к управлению страной, король обогнал процессию: он вступил в Париж в полдень, быстро съездил помолиться в собор Парижской Богоматери, потом достиг дворца на острове Сите и принялся за дела. Горожане, одетые в зеленое и белое — о красно-синем пытались забыть, — радостно приветствовали его на протяжении всего пути. Вечером прибыл кортеж королевы, которую сопровождали тетка и невестки. Коня королевы держал под уздцы новый герцог Филипп Бургундский. Как и утренний, кортеж направился в собор Парижской Богоматери, а потом дошел до дворца. Там был устроен большой пир. Оба последующих дня были заняты турнирами.

Ничто не вызывало опасений. Король Кипра Пьер де Лузиньян, с которым Иоанн Добрый познакомился в Авиньоне, отличился на турнирах. Добрые горожане пили за здоровье короля и танцевали по случаю праздника. Кто еще помнил о прежнем союзе парижан и Наваррца против дофина Карла?

В лагере побежденных царило уныние. Многих потеряли мертвыми, в том числе пылкого Жана Руэля. Многие попали в плен, в первую очередь Грайи, которого надо будет выкупать. Карл Злой им поможет деньгами из своей казны.

Карл V отметил свое воцарение актом, предвещавшим конец феодальных войн и снова включившим в законы военного времени понятие о праве государства. Пленникам-французам — гасконцев к ним не причисляли — отказали в праве освобождения за выкуп. Это были предатели, и им отрубили головы. Когда-то Филипп Красивый так же по-разному относился к противнику-англичанину, обходясь с ним как с королем, и к графу Фландрскому, обойдясь с ним как с побежденным мятежником. Для одного — примирение и свадьбы, для второго — тюрьма.

Суровость Карла V по отношению к французам из армии короля Наваррского означала следующее: может быть, рыцарь и имеет право на частную войну, но против суверена частных войн не бывает.

Впрочем, отношение баронов было показательным с самого начала кампании. Наваррской партии больше не было. В борьбе против короны Валуа дом Эврё проиграл окончательно.

Все это не помешало Карлу Злому сохранять сильные позиции в Нормандии. Дюгеклен развил свою победу при Кошереле, взяв несколько крепостей — Конш, Берне — и разорив графство Мортен, а потом заняв Карантан и Валонь в сердце Котантена. Но за Наваррцем остались основные его крепости. Он удержал Бретёй и Орбек, Бомон и Понт-Одемер. Он сохранил свой порт Шербур, позволявший ему легко добраться до Байонны и Наварры. Несмотря на попытку осады, которую быстро сняли, его столица держалась стойко: Эврё остался в его руках.

В наваррские крепости снова поставили гарнизоны и снабдили их припасами. В качестве организатора обороны своего кузена-капталя заменил Пьер де Ландира. К концу года военные последствия поражения удалось нейтрализовать. Одни наваррцы захватили форт Мулино ниже Руана, а другие тем временем вновь заняли Котантен. К Рождеству Дюгеклен не сохранил практически ничего из весенних завоеваний.

Карл V был достаточно умен и не стал ждать, пока ситуация переменится окончательно, чтобы предложить кузену приемлемый компромисс. Карл Злой знал, что Наварра больше не может оплатить войну, к которой податные на землях за Пиренеями испытывают мало интереса. Англичанин воздерживался от вмешательства. Капталь де Буш очень спешил вернуть себе свободу. Весьма кстати вмешался Урбан V. Короче говоря, начались переговоры. В марте 1365 г. заключили договор. За Карлом Злым были признаны нормандские домены, которые он не терял или которые вернул. По-настоящему он утратил только Мант и Мёлан — потенциальные затворы для блокады, стратегические крепости, передача которых королю надолго избавляла столицу от угроз, — и графство Лонгвиль, одну из самых богатых сеньорий земли Ко. Таким образом, крупный нормандский барон, каким оставался король Наваррский, сохранял свою власть в Западной Нормандии, но больше не мог претендовать на контроль над Сеной.

Взамен Карл V уступил кузену город и сеньорию Монпелье. Этот обмен свободы навигации по Нижней Сене на порт на Средиземном море — единственный настоящий порт, который был на этом море у Валуа, и единственный, который когда-либо будет у Наваррца, — красноречиво свидетельствует о том, насколько мало значения в 1365 г. еще придавали экономическим перспективам, которые открывала для Франции морская торговля с Востоком. В Париже, как и в Авиньоне, на финансовом рынке и на доброй части торгового рынка доминировали крупные тосканские компании. Похоже, король Франции вполне привык к тому, что роль вынужденных посредников между Францией и Востоком исполняют итальянские купцы.

Что касается Лонгвиля, Карл V немедленно преподнес его в дар Дюгеклену. Бретонский дворянчик стал графом. Между тем, и об этом знали, победитель при Кошереле уже был разбит при Оре, и Джон Чандос ждал за него хорошего выкупа.

Пока обменивались ратификационными грамотами франко-наваррского договора, Герандский договор вновь закрыл бретонское дело. Весной 1365 г. Карл V не одержал победу, но у него впервые были развязаны руки. Мог ли он догадываться, что впоследствии дочь Карла Злого выйдет за герцога Бретонского Иоанна IV де Монфора, а потом — за короля Англии Генриха IV Ланкастера?

Если король Франции заключил мир со своими знатными баронами, ему еще надо было восстановить порядок в королевстве. Ведь последствия войны во многих отношениях были хуже самой войны: по всей стране «компании» (compagnies) оказывались тем опасней, чем меньше у них было дела.

В компанию входили пятьдесят-двести человек под командованием капитана, игравшего одновременно роль и предпринимателя, и администратора военного сообщества, и военачальника. Компания, обычно более многочисленная в период приближения ежегодной кампании, чем после осеннего расформирования, росла и таяла в зависимости от обстоятельств, но имела прочное и почти постоянное ядро, состоящее из самых первых и самые верных капитану бойцов, которых связывала с ним судьба, а не только жалованье.

Капитаны, хоть и были авантюристами, не оставались вне закона. Многие из них, более или менее титулованные, чаще более родовитые, чем богатые, принадлежали к старинной знати. Будь они рыцарями-баннеретами («со знаменем»), рыцарями-башелье или даже простыми оруженосцами, они делали своим ремеслом войну; но это ремесло ничуть не мешало им применять к себе требования рыцарской этики. Такие люди, как Мутон де Бленвиль и Бертран Дюгеклен в одном лагере, или Жан де Грайи в другом служили королю, который им платил — но не какому попало королю. Пусть они были наемниками — их поступление на службу имело характер политического выбора. Однако были и другие, которые искали того, кто больше заплатит, и куда более пламенно желали продолжения войны, чем окончательной победы. Они сражались за жалованье, за добычу, которую собирали в набегах, за выкуп, который получали за плененного врага и от города, оказавшегося под угрозой. И тут все средства были хороши и любой улов годился.

Среди капитанов можно было встретить кого угодно — от принца до мелкого дворянчика. Одной компанией командовал даже клирик-расстрига по прозвищу «Протоиерей», Арно де Серволь. Несколько бастардов, много младших сыновей, немало старших из мелких сеньорий. Точно так же среди их людей были уроженцы всех стран и областей. Рядом с брабантцем был ломбардец, рядом с испанцем шел немец, с бретонцем делил судьбу льежец. С тех пор как они вызывались служить, их дорога пересекалась с дорогой компании. Они оставались в ней.

По крайней мере было бы лучше, чтобы они оставались там, куда пришли. Но компании распадались и собирались снова. Солдат шел туда, где его завербуют, дисциплина ему надоедала, он искал лучшей доли и более надежного дохода в других местах.

Уже в 1351 г. Иоанн Добрый запретил воинам без конца переходить из отряда в отряд. Этот обычай уже начал вызывать у властей тревогу, поскольку зачастую приводил к тому, что, что королевские чиновники платили дважды, не сознавая этого, одному и тому же человеку в двух компаниях: условиями перехода из одной компании в другую были разрешение коннетабля (или маршала) и исключение из списков для «смотра». Через семь лет, призывая своих военачальников набирать войска, необходимые для защиты области, на местах, тот же король пытался ограничить влияние космополитизма, легко приводившего к анархии.

Не менее разнообразной была иерархия компаний. Некоторые в самом деле выглядели воинскими частями: они неизменно служили одному и тому же принцу, имели почти постоянный личный состав и участвовали в походах по известным местностям. Они признавали монархическую иерархию (король, принцы крови) и феодальную (герцоги, графы, бароны), более очевидные в великие дни «битв» по всем правилам, чем в рутине будничных засад и безрезультатных осад. Они подчинялись также генерал-капитанам — капитанам, которых верховная власть выделяла из числа им подобных и которым поручала месяцами руководить нескончаемой войной, состоявшей из захвата или сжигания поместий, блокирования и деблокирования дорог, нападений на обозы и случайных стычек.

На другом полюсе находились компании, еле-еле связанные с армией, совершающей поход. Их участью был наем на три месяца. Скорей вольные отряды, чем регулярные части, они находились во власти своего капитана, потому что по сути другого господина, кроме него, у них не было. При этом двенадцать месяцев из двенадцати капитану надлежало обеспечивать пропитание и поддерживать боевой дух людей, которые оставались при нем в ожидании лучших времен.

По окончании похода они ожидали следующих. Мирного договора было достаточно, чтобы лишить их всякой надежды. Франко-английская война кончилась, с Наваррцем заключили мир, в Бретани как будто восстанавливался порядок. Солдатам, которых не привлекало возвращение домой, к упорядоченной жизни, приходилось что-то придумывать. Надо было выживать. Какой-нибудь Арно де Серволь, Бертюка д'Альбре, Бернар де ла Саль или Сеген де Бадфоль не собирались жить на ренту, посоветовав своим людям стать ремесленниками. Солдатами они были, воинами и останутся. Но врага больше не было.

Если нельзя рассчитывать на законное жалованье, добычу и выкупы, начнется разбой. Черный принц понял это сразу же после заключения мира: он запретил компаниям из собственной армии, оказавшимся в Пуату или в Берри, возвращаться в Гиень. Иоанну Доброму они были не нужны, но он не мог их прогнать. Население земель, которые опустошали эти банды, в большей или меньшей степени состоящие из гасконцев, быстро привыкло называть бродячих солдат «англичанами». Не будет преувеличением сказать, что эти последствия войны, которую никто по-настоящему не воспринимал как конфликт наций, способствовали вызреванию национального чувства. Ведь это на Англию негодовали из-за преступлений англичан, которые в большинстве были вовсе даже уроженцами Франции.

Договоры 1365 г. оставили без дела другие банды — те, которые король Франции сохранил или воссоздал в Нормандии и Бретани, те, которые постоянно содержали Монфоры, те, которые нанял король Наваррский. Волна 1360 г. навела ужас на Лангедок, Овернь, Бургундию. Она достигла кульминации к концу 1361 г, когда одна «большая компания», образованная в Шампани, в обстановке полной анархии спустилась по долинам Соны и Роны, захватила и разграбила Пон-Сен-Эспри, где нашла «сокровище» — на самом деле часть казны сенешаля Бокера, — и взяла выкуп с папы за то, что не вторгнется в Авиньон. Волна 1365 г. нанесла на карту бедствия также Иль-де-Франс и Нормандию, Мен и Анжу.

Компании не брезговали ничем. Собирали дань с населения, грабили, забирали всё, что стоило каких-то денег. Капитаны договаривались с городами и деревнями о сумме «выгонов» (patis), иначе говоря, выкупов, который те должны заплатить за то, что их обитатели останутся живыми, дома целыми и пути их снабжения не перекроют. Точно так же с Иннокентием VI и авиньонцами обошлись «опоздавшие» (Tard-Venus) — так сами себя назвали рутьеры 1361 г., несколько огорченные тем, что им приходится грабить земли, уже разоренные другими. Купцов обирали как на дорогах, так и в городе. Чтобы выжить, надо было без конца платить, и крестьянин, неспособный быстро найти деньги, трепетал при мысли о том, что его амбар скоро сгорит.

Усилия для обороны предпринимались только на местах. В 1355 г., когда нужно было прежде всего вновь вернуть солдат в армию и пресечь свободное передвижение по стране для бывших вражеских солдат, Иоанн Добрый разрешил подданным самозащиту. Через десять лет вопрос об этом больше не возникал: каждый знал, что должен рассчитывать лишь на себя.

Дело «большой компании» приняло другой масштаб после заключения мира: десятки компаний остались без занятия. Опасность стала серьезной, и попытались прибегнуть к сильнодействующим средствам. Папа объявил крестовый поход против «опоздавших». Некоторых рутьеров увел маркиз Монферратский, завербовав их для похода в Италию. Долину Роны на время окончательно избавила от них чума. Но основные силы этого отряда оказались в Лангедоке, где коннетабль Робер де Фьенн и маршал Арнуль д'Одрегем упорно их преследовали. Штаты Лангедока вотировали субсидию, позволившую набрать полторы тысячи «копий»[74] и три тысячи пехотинцев. Наняли даже побежденных в кастильской войне — несколько отрядов, которые Энрике Трастамарский, потерпев поражение от единокровного брата Педро Жестокого, тщательно собрал заново к северу от Пиренеев.

В конечном счете люди короля вступили в переговоры. Штаты Лангедока предпочли заплатить, чтобы рутьеры ушли, чем расплачиваться за то, что их не удается разбить. За деньги Сеген де Бадфоль и его люди — это была самая сильная из компаний — оставили Лангедок в покое. Но они двинулись в Лионскую область, Бургундию, Форе и повели себя там как обычно. Когда они хотели вернуться в Овернь, Энрике Трастамарский и Арнуль д'Одрегем перекрыли им путь.

В начале 1362 г. Иоанн Добрый попытался выработать единую стратегию. Возглавив армию, сформированную на основе бана и арьербана на угрожаемых землях и дополненную несколькими нанятыми компаниями, в том числе компаниями Протоиерея, Жан де Танкарвиль должен был оттеснить безначальные банды на юг, в то время как Одрегем сдержит их на северных границах Лангедока. Обе армии соединятся, и делу конец. Никто не осознал, что для взятия в «клещи» надо два сплошных фронта, а для создания сплошного фронт нужна численность войск, которую тогда было трудно даже и представить.

Ход кампании круто изменился. 6 апреля под Бринье, близ Лиона, французские рыцари попали в ловушку, какую хотели расставить сами, и были перебиты воинами-профессионалами. Жак де Бурбон, граф де ла Марш, и граф Луи де Форе погибли. Танкарвиль и Протоиерей попали в плен. Маршал Одрегем подоспел 9 апреля, опоздав.

Компании с удовольствием воспользовались победой. Конечно, Энрике Трастамарский по-прежнему вел с ними войну в Лангедоке, где его войск боялись почти так же, как и рутьеров; многие капитаны, которым таким образом не давали покоя, сочли слишком обременительным таскать за собой пленников, которых они взяли под Бринье, и наконец отпустили их без выгоды для себя. Однако некоторые были достаточно дальновидны, чтобы в связи с этим начать переговоры о новом найме на королевскую службу: это означало скрытое подчинение в обмен на гарантированную занятость. В том числе о найме в армию Энрике Трастамарского, набиравшего ее, чтобы вернуться в Испанию; для этого французский король выделил сто тысяч флоринов. Сделка была выгодной: отсчитали флорины, и рутьеры без труда нашли несколько предлогов, чтобы Энрике Трастамарский отправился на родину без них.

Таким образом, ситуация сложилась по меньшей мере неопределенная. Понятно, что осенью, чтобы без помех достичь Авиньона, Иоанн Добрый предпочел дорогу по левому берегу Роны, проходившую по землям империи. Французское королевство было небезопасным.

Тем временем Сеген де Бадфоль играл в свои игры в окрестностях Лиона. В сентябре 1363 г. он занял богатый город Бриуд, разорил Форе, захватил и обобрал аббатство Савиньи. Штаты Оверни заплатили огромный выкуп, чтобы он покинул эту провинцию. Он направился в Лионскую область и перерезал снабжение Лиона по Соне, заняв в начале ноября 1364 г. маленькую крепость Анс. Потом он сделал попытку сыграть двойную игру — более или менее откровенно предложил королю Наваррскому передать ему Анс, в то же время обещав жителям вернуть им город за сорок тысяч флоринов, которые бы ему выплатили в два приема. Карл Злой не любил, чтобы его дурачили: он пригласил Сегена де Бадфоля в Наварру, выслушал его жалобы и угостил отравленными фруктами.

Прекращение войн в Бретани и Нормандии первоначально, в 1365 г., привело только к росту численности бродячих компаний. Этот рост стал эхом успехов предыдущих лет. После Бринье никто уже не пытался избавиться от компаний. Поэтому рутьеры потянулись к центру Франции, в Овернь, Форе, Перигор. Сколько пострадало земель, где этих людей преследовать было трудно и где они без труда захватывали городок или торговый путь.

Но Карл V тоже наконец развязал себе руки. Англия не имела никаких причин возобновлять борьбу, во всяком случае, пока выкуп за короля Иоанна выплатили лишь отчасти. Можно было заняться другими делами. Король попытался одним ударом убить двух зайцев: избавиться от нежелательных компаний и вернуться к смелой внешней политике, оставленной в некотором пренебрежении первыми Валуа, не настолько уверенными в том, что их собственная корона прочно сидит на голове, чтобы надолго рисковать своими силами за пределами страны.

Первой мыслью был крестовый поход. Предшественники Карла V никогда не теряли его из виду, а Иоанн Добрый даже принял крест в период, когда у него хватало других забот. О походе думали, но, конечно, в поход не шли.

Однако Адрианополь только что пал, и османская угроза все плотней сжимала кольцо вокруг Венгрии. Урбан V, ощущавший опасность для Авиньона со стороны бродячих компаний и как раз заключивший в Италии мир с Бернабо Висконти, сеньором Милана, первым догадался направить бурную энергию компаний против турок. Король Кипра в 1363 г. уже пытался нанять некоторые из этих отрядов для боев на Востоке, но его план не получил особого развития. Сколько бы папа ни обещал этим шалопаям отпущение грехов, если они согласятся сражаться с турками, рутьеры сочли это дело слишком рискованным, а выгоду от него — временной и очень сомнительной. Может быть, зря им предложили в качестве цели Восток, а в качестве дороги море. И папа сделал новое предложение: в следующем году он предложил Центральную Европу и сухопутную дорогу. Император Карл IV, приезжавший в Авиньон на Троицу 1365 г., гарантировал свободный проход и снабжение припасами на дорогу.

Папа даже уверял, что такое вмешательство побудит греческого императора Константинополя, Иоанна V Палеолога, способствовать объединению церквей. Вновь надеялись покончить с расколом, начавшимся в 1054 г., во времена патриарха Михаила Керулария. Римский Запад со времен Первого крестового похода уже испытал в этом плане немало разочарований. Тем не менее можно было надеяться.

Папа и император, предлагая королю Франции это решение проблемы бродячих рутьеров, в то же время предложили возглавить новый крестовый поход… Протоиерею. И это никому не показалось смешным.

Карл V испытывал восхищение перед сыном того самого Иоанна Слепого, который, будучи королем Чехии, пришел, чтобы погибнуть как граф Люксембургский на поле сражения при Креси. Карл IV Люксембургский вскоре должен был принять на хорах церкви Сен-Трофим в Арле каролингскую корону — о которой часто не вспоминали веками — королей Арелата, сделавшую его сувереном этих мест, земель за Роной, жители которых всегда считали, что живут не во Франции, но охотно игнорировали власть императора. Французский король передал, что он бы с удовольствием исполнял там обязанности викария империи. Император уклонился от ответа.

Планы крестового похода так четко и не определились. Протоиерей снова отправился в походы, радея о собственных интересах. Он навел страх на Лотарингию, некоторое время повоевал под знаменем герцога Барского в войне с Мецем, взял с горожан выкуп в восемнадцать тысяч флоринов. Потом перебрался в Эльзас, жителей которого скоро встревожил приход «англичан», но они поставили его в вину императору, чье попустительство Протоиерею было двусмысленным, но известным. Карл IV не мог не вмешаться: он вытеснил рутьеров, и те обосновались в Бургундии. Арно де Серволь ловко прикинулся дурачком: разве его не просили идти к восточным границам христианского мира? А как туда добраться, не переходя Рейн?

Протоиерей теперь пытался выгадать повсюду. В этой опасной игре его предшественником был Бадфоль. Грабитель и в то же время пенсионер принцев, тут землевладелец, там главарь банды, так же бесцеремонно обращавшийся с наследством жены — ведь он женился, — как и с флоринами папы, всем дававший обещания и никогда их не сдерживавший, Арно де Серволь в конце концов стал никому не нужен. 26 мая 1366 г. его убили его же помощники.

Планы крестового похода Карл V преобразил в 1365 г. в одну идею — зарубежной экспедиции. Но на сей раз цель была ближе и должна была привлечь вояк, мало склонных рисковать жизнью в далеких землях. Речь шла просто-напросто о походе на Кастилию, чтобы свергнуть Педро Жестокого. Кастильский король, которого часто предавали его подданные, имел полное право на подозрительность, но его грубый и недоверчивый нрав в конечном счете отталкивал от него и самых верных. Уже всеобщей враждебности, окружавшей его в собственном королевстве, было достаточно, чтобы оправдать иностранную интервенцию. Педро уморил в тюрьме свою жену — Бланку де Бурбон, сестру королевы Франции. Это было доказано. Французская пропаганда не жалела красок: Педро I стал кровавым людоедом, метисом с еврейской кровью и сообщником гранадских сарацин…

Был и претендент на престол — Энрике, граф Трастамарский, сводный брат Педро Жестокого. Энрике был бастардом, но имел сторонников. Его вытеснили из Кастилии, но он уже получил возможность зарекомендовать себя в Лангедоке, на службе Валуа против рутьеров. Из него можно было сделать вполне приемлемого короля Кастилии.

Можно было также рассчитывать на союзника за Пиренеями — Педро IV Церемонного, короля Арагона, монарха едва ли менее свирепого, чем его кастильский сосед, но воздерживавшегося от того, чтобы обижать дам из рода Бурбонов. Из-за старого пограничного спора между Кастилией и Арагоном веками сохранялась враждебность, которую время от времени обостряли инциденты в ходе неизбежного соперничества на море.

Каждый пытался действовать как можно хитрей. Вечно безденежный арагонец получил возможность с помощью Франции финансировать войну; если с его помощью на престол возведут Энрике Трастамарского, он мог надеяться на уступку спорных провинций. Карл V принял контрмеры против англо-кастильского союза, который — Людовик Анжуйский, наместник короля в Лангедоке, не упускал случая напомнить об этом брату, — в случае возобновления конфликта в Гиени мог побудить Педро Жестокого бросить туда все свои силы. Людовик Анжуйский не верил в прочность мира, заключенного в Бретиньи, и не хотел, чтобы кастильцы появились по эту сторону Пиренеев. Подрывая власть Педро Жестокого, можно было уменьшить риск его интервенции во Францию. Естественно, лучше было бы заменить короля Кастилии ставленником французского короля. Тогда Кастилия и Арагон были бы на стороне последнего, если бы война в Гиени возобновилась. Нельзя забывать и о Карле Злом, который всегда мог повернуть Наварру против своего кузена Валуа, а вот изменение ситуации в Испании несомненно утихомирило бы его на время.

Планы «крестового похода» в Кастилию вызрели в течение 1365 г. Людовик Анжуйский в переговорах, которые вел в Тулузе с арагонскими посланниками, зашел очень далеко. Речь шла о совместном завоевании сначала Наварры, потом Гиени. То есть о действиях исключительно на благо короля Франции. Но Педро Церемонный потребовал, чтобы сначала покончили с Кастилией.

Для этого нужны были деньги. И, как обычно, обратились к папе. Урбан V с уважением относился к королю Кастилии; его заверили, что речь идет о финансировании крестового похода против гранадских мавров за счет десятины, которой обложат духовенство. Но было очевидно, что арагонская экспедиция, чтобы достичь Гранады, должна пройти через Кастилию… Папа не стал так глубоко вникать в суть вопроса: ведь компании по-прежнему угрожали Авиньону.

Нужен был и командующий. Карл V предложил кандидатуру Бертрана Дюгеклена, который, впрочем, был в плену у Джона Чандоса после поражения при Оре. Поэтому король Франции поручился за него, выплатил основную часть выкупа и официально поручил бретонцу увести за границы королевства компании, разорявшие Нормандию, Бретань и земли Шартра.

Причудливый состав имело командование этим крестовым походом. Папа и Арагон объединились с Францией, чтобы отправить в Кастилию отлученных нечестивцев. И никто не думал, что Дюгеклен через пять лет станет коннетаблем Франции. Но под началом этого «генерал-капитана» были маршал Одрегем, граф де ла Марш и сир де Божё!

Не менее причудливой была армия. В ней рядом с победителем при Кошереле можно было увидеть бывших победителей при Пуатье, таких, как Эсташ д'Обершикур, рутьеров из наваррской армии, расформированной в Нормандии, бывших участников бретонских войн. В общем, странное сборище висельников, наводившее на население такой же ужас, как во времена, когда французский король еще не собрал их вместе. Губернатор Бургундии Жан де Сомбернон даже не хотел их пропускать через свою территорию; он забыл, что это королевская армия. Вынужденный уступить, он велел «очистить всю провинцию» — иначе говоря, предоставил Дюгеклену идти по опустошенной местности. Города Конта-Венессен были переведены на осадное положение.

Первые компании к середине ноября были в Авиньоне, к концу месяца — в Монпелье. В Каталонии все оказались в январе 1366 г. 5 апреля готические своды Бургосского собора огласило пение «Те Deum» в честь коронации Энрике Трастамарского, короля Кастилии. Хватило двух месяцев, чтобы король Педро прекратил сопротивление. Дюгеклен одержал победу. Одним из первых приказов новый король сделал его герцогом.

Радоваться надо было поскорей. Вскоре настали горькие дни. 23 сентября Либурнский договор закрепил соглашение трех врагов Карла V. Черный принц набирал армию, король Наваррский обещал пропустить её через свои земли, Педро Жестокий передавал — при условии завоевания этих земель — Гипускоа и 200 тысяч флоринов Наваррцу, Бискайю и 550 тысяч флоринов — англичанину. Было нанято несколько компаний, еще бродивших по Лангедоку. Их сменило множество рутьеров, которых Дюгеклен водил в Испанию и которые уже отхлынули назад, полагая, что после слишком быстрой победы в их услугах более нет необходимости.

Черный принц был рад, что может помешать усилению французов с помощью войны, которая во всяком случае не ставила под угрозу приобретенное по миру в Бретиньи. Другим преимуществом было то, что все расходы оплачивал бывший кастильский король. Тем самым Черный принц без лишних расходов создавал для своего княжества Аквитании внешнюю политику; иллюстрацией этого стал пышный прием, который он устроил в Бордо королям Кастилии (Педро Жестокому) и Майорки, королю Наваррскому и герцогу Бретонскому.

Медлить не стали. В феврале 1367 г. англо-гасконская армия — в основном английская — прошла через Ронсевальское ущелье. Ей командовал лично принц Уэльский и Аквитанский.

Навстречу противнику выступила армия Дюгеклена и короля Энрике. Энрике не хотел, чтобы его предшественник снова укрепился в Кастилии. Но, как только речь зашла о столкновении, стратега не нашлось. Одрегем враждебно воспринял эту идею. Дюгеклен — не слишком благосклонно. Энрике настоял на своем решении, потому что был королем. Под Нахерой, на полпути между Памплоной и Бургосом, их разгромили. Кастильцы разбежались, рутьеры Дюгеклена были опрокинуты. Вечером 3 апреля 1367 г. Бертран Дюгеклен в четвертый раз в жизни попал в плен, а Энрике Трастамарский бежал; вскоре он появится в Монпелье.

По-настоящему Франция выиграла только в одном: рутьеры, погибшие под Нахерой, больше не вернутся грабить Лангедок. Но это было слабым утешением.

Англичане тоже немногое выиграли. Педро Жестокий был очевидно не в состоянии заплатить жалованье. Пришлось обложить налогом Гиень, где поняли, что внешняя политика — дело дорогое. Ряды победоносной армии поредели из-за дизентерии. Слег и едва не умер сам Черный принц; с тех пор его здоровье было подорвано, что сказалось на управлении Гиенью. Узнав, что Энрике Трастамарский в Лангедоке и договаривается с герцогом Анжуйским о нападении на Аквитанское княжество, где налог воспринимали все более болезненно, Черный принц решил, что в Испании он попросту теряет время.

Педро Жестокий как будто выиграл, но его триумф был недолгим. Кастилия не замедлила снова восстать против короля. Через два года в Монтьеле Энрике Трастамарский своими руками убьет сводного брата во время переговоров, которые оказались просто ловушкой.

Положение Дюгеклена было неопределенным. В Бордо, куда увез его Черный принц и где о выкупе долго не заговаривали, потому что для Гиени было бы лучше, чтобы он оставался в плену, он стал хорохориться и сам назначил такую цену выкупа за себя — сто тысяч флоринов, — что англичанин усомнился, не шутка ли это. Была ли эта непомерная сумма проявлением неуместной гордости? Конечно, нет. И другие капитаны — в частности, Ноллис — поступали подобным образом, назначая, даже до начала кампании, сумму выкупа, которую можно будет требовать за них. Такая практика была выгодной для профессиональных воинов, которые жили за счет своего ремесла и не позволяли себе скромничать, а то их цена могла упасть. Назначая за себя непомерный выкуп, Дюгеклен просто повышал тариф на свои будущие услуги.

Черный принц предпочел бы оставить пленника у себя, но пошли разговоры. Отказ принять выкуп за пленного, чтобы помешать ему снова сражаться, мало вязался с рыцарскими обычаями. Об этом напомнил сир д'Альбре: подобный отказ считается признанием в трусости.

Сошлись на шестидесяти тысячах флоринов — бретонец твердо отказался, чтобы его оценили ниже. Он был уверен, что король Энрике в конце концов победит, и рассчитывал, что половину выкупа заплатит Кастилия. Король Франции не мог отказаться выплатить другую половину. Впрочем, добавлял Дюгеклен, не будет затруднений, даже если суверены откажутся.

Действительно, к этому делу подключились все. Половину выкупа оплатил король, за выплату остального дали поручительство Жанна де Пантьевр и некоторые другие дамы. В конце концов Дюгеклен сам оплатил все, возместив королю то, что ему выделила казна. От испанской авантюры у него осталось несколько сеньорий за Пиренеями. Он продал их королю Арагона.

Дюгеклен покинул Бордо 17 января 1368 г. Он прибыл в Лангедок, посовещался с Людовиком Анжуйским и Одрегемом и снова поставил свой меч на службу королю Энрике Кастильскому.

Французы и англичане сражались между собой в Кастилии только под флагом помощи союзникам. Карл V демонстрировал, с каким рвением он скрупулезно соблюдает условия договора в Бретиньи-Кале. Ничто не предвещало возобновления войны. К тому же французскую армию давно распустили.

Карл V хорошо понимал, что компаний, отправленных в Испанию, будет недоставать, если придется снова набирать армию. От грабителей избавились; теперь следовало создать прочное ядро из бывалых компаний, численность которых во время операций можно было бы удвоить. Ничего сложного — отбор будет произведен в Испании.

Это дело поручили графу д'Арманьяку, и оно было деликатным: и для него, поскольку он был вассалом англичанина, и потому, что к явным приготовлениям к войне было нежелательно привлекать внимание. В июле 1367 г. Жан д'Арманьяк был в Париже. В сентябре компании, выбранные в Испании, прошли через Ронсевальское ущелье. Карл V велел нанять тысячу «копий»; девятьсот из них набрали из вернувшихся компаний. Но этим дело и ограничилось. Жан д'Арманьяк, обратившись с жалобой на своего сеньора — Плантагенета к своему суверену — королю Франции, сыграет в процессе возвращения земель совсем другую роль, чем предполагалось. Но многие из компаний, которые вернулись в конце 1367 г. из Испании — и которых не хотели видеть в Лангедоке, где вовсю возобновились грабежи, — через два года оказались в армии герцога Анжуйского.

Однако Карл V не спешил. Как некогда в отношениях с Этьеном Марселем, он имитировал добрую волю и рассчитывал только на ошибки противника. Он делал вид, что платит выкуп за Иоанна Доброго, он форсировал передачу территорий согласно договору в Бретиньи.

Теперь выплата выкупа за короля Иоанна означала освобождение последних заложников — Иоанна Беррийского, Пьера Алансонского и некоторых других. Были введены специальные налоги, чтобы выплачивать этот долг (косвенные налоги на потребление, очень непопулярные, потому что собирались как с бедных, так и с богатых) но они служили прежде всего для финансирования внутренней политики и для борьбы против компаний. В 1360 г. Эдуард III требовал из трехмиллионного выкупа всего четыреста тысяч экю, чтобы освободить Иоанна Доброго. Через пять лет, когда еще не выплатили и первый миллион, Карл V, укрепив монетную систему за счет стабилизации франка в апреле 1365 г. (такой франк просуществует двадцать лет)[75], предложил англичанам сроки платежей, которые старался выдерживать. Предполагалось выплатить миллион в 1366 г. и полтора миллиона в 1367 г.

Передача уступаемых территорий завершилась в 1362 г. Об отказах, предусмотренных в Кале (Эдуарда — от прав на корону, французского короля — от своего суверенитета над Гиенью) речи больше не заходило. Каждый рассчитывал извлечь преимущество из фактического состояния дел, как будто отражавшего правовое, не ставя заново под вопрос результат переговоров, что, казалось, сделать непросто. Мог ли Эдуард III — после Пуатье, после Нахеры — бояться восстановления французского суверенитета над Гиенью, суверенитета, сама память о котором стиралась? Когда он сообразил, какой юридический козырь тем самым оставил для Валуа, было поздно.

А ведь Аквитания уже роптала на Черного принца. Тем не менее он сделал ее личным фьефом: в силу жалованных грамот от 19 июля 1362 г. бывшее герцогство было возведено в ранг его княжества (principaute), так что оммажи принцу Уэльскому отныне приносили не как представителю его отца, короля-герцога, а как принцу Аквитанскому лично. Это было сделано для удовлетворения его запросов, но к сути дела имело мало касательства. Доблестный рыцарь, гениальный полководец, образец смелости и энергии, которым на полях битв столько раз восхищались свои и чужие, мог сколько угодно приказывать изготовить для себя большую печать, чеканить золотую монету и удваивать двор, но не имел ни средств для удовлетворения своих амбиций, ни, может быть, политического чутья, соответствующего новой ситуации.

Позволив себя обмануть Педро Жестокому, который должен был оплатить поход в Кастилию, расточая золото и серебро аквитанцев на содержание двора, в пышности которого он не хотел уступать Лондону, усложняя административный аппарат и повышая постоянные расходы княжества. Черный принц недооценивал политическую весомость печального финансового итога своих походов. Начав с административной независимости и дойдя до грани политической независимости, он не осознал важности их финансовой составляющей. Совсем как король, он имел печать «тронного типа» (en majeste), на которой изображался восседающим под балдахином, с короной на голове и скипетром в руке. Но Эдуард III принял принципиальное решение, что Аквитания больше не нуждается в английской казне.

Представление, которое составил о своей княжеской власти первый из рыцарей Подвязки, больше соответствовало феодальной иерархии Англии, где все зависело от короля, чем иерархии гасконских сеньорий, маленьких пиренейских государств на грани автономии, иерархии края, где еще сохранилась немалая доля собственности свободных крестьян, многочисленные «аллоды», не зависящие ни от одного сеньора, и даже несколько сеньорий, которые не были фьефами. Характер Черного принца, столь же властный и гневливый, сколь и великодушный, толкал его к деспотизму. Знакомство с бюрократической традицией англо-норманнской административной системы диктовало ему систематический подход к политическим реалиям. От него ускользал такой нюанс, как феномен партикуляризма. Ему не хватало широты взглядов, а вовсе не решимости, творившей чудеса в бою. Он был недостаточно проницателен и плохо понимал, что с княжеством ему надо обращаться осторожно. Ведь он там жил в ожидании, когда воцарится в Англии, не так ли?

В свое он время увидел, что к королю Франции аквитанцы относятся враждебно и готовы приветствовать его. Черного принца, приход к власти в Бордо. Но он тогда не понял, что аквитанцы не приемлют не Валуа, а королевскую власть, что они бунтуют не против фиска Иоанна Доброго, а против всякого королевского фиска. Гасконцы довольно спокойно терпели власть временных наместников, которых отправляли из Лондона Плантагенеты; теперь они с немалым трудом переносили этого неотлучного повелителя, говорившего свысока и стоившего дорого.

В этом княжестве, возникшем в результате раздела по договору в Бретиньи, у короля Франции были необычные сторонники. Они поспособствуют как юридической акции ликвидации договоров, так и военной акции. Они оставят принца Аквитанского без многих вассалов, предоставив Валуа капитанов, солдат и даже крепости.

Представителями многих аквитанских баронов, которые сознательно выступили — не просто из враждебности к Плантагенету — на стороне Валуа и которым предстояло стать одними из основных организаторов возвращения французских земель, стали два человека — Жан д'Арманьяк, уже упоминавшийся, и Рено де Понс. Сентонжский магнат сир де Понс служил Черному принцу до самой Нахеры. Еще в 1369 г. он был рядом с Джоном Чандосом. До времен Азенкура Рено де Понс станет одним из самых верных капитанов Карла VI.

Идея пересмотреть политическую ситуацию, созданную в Бретиньи, исходила не от Карла V. Как и в других делах, он не мешал событиям идти своим чередом. Эта инициатива исходила от крупных гасконских феодалов. На сессии в Ангулеме в январе 1368 г. Штаты Аквитании вотировали новую подымную подать: десять су с «очага» в течение пяти лет. Как и в Штатах, которые в Париже или Тулузе собирали Валуа, в ангулемском собрании участвовали не все, кто имел на это право. Небезопасность дорог побудила некоторые города не посылать депутатов, из-за нежелания не приехали и некоторые бароны. В числе последних были Жан д'Арманьяк и его племянник Арно Аманьё д'Альбре. Они заявили, что решение, принятое в Ангулеме, их не касается и что у них собирать подымную подать не будут.

Принц Аквитанский попытался убедить Арманьяка. Напрасные старания — подымная подать была всего лишь предлогом. Строптивый барон ответил, открыто насмехаясь над сеньором: он так беден, что не может ни есть досыта, ни дать приданое дочери…

Насмешку сменила угроза. Арманьяк не допустил людей принца собирать налог в своем фьефе только после того, как посоветовался с юристами — знатоками как канонического, так и гражданского права. Он поинтересовался даже мнением богословов. Это значило, что дело не в десяти су с очага. Принц Аквитанский настаивал, чтобы во владениях Арманьяка взимали налог. Если бы он уступил, в его княжестве больше не осталось бы ни одного податного.

Феодальное право не исключало, что у вассала могут быть разногласия с сеньором. Жан д'Арманьяк апеллировал к своему сюзерену — королю Англии. Потом, не дожидаясь результатов следствия, которое велел начать Эдуард III, он решил, что его сюзерен уклоняется от выполнения своих обязанностей.

Вот когда Эдуард III мог пожалеть, что обмен отказами не состоялся. Формально Карл V по-прежнему был сувереном Аквитании, выше герцога-короля. Жан д'Арманьяк это хорошо знал, и сир д'Альбре тоже.

Чтобы приехать в Париж, у обоих баронов был удобный повод. 4 мая 1368 г. Арно Аманьё д'Альбре женился на сестре королевы Жанны де Бурбон. Жан д'Арманьяк был как дядей жениха, так и кузеном невесты по второй жене. На свадьбе был весь двор: можно было говорить о делах Гаскони, не привлекая внимания.

Решительность Жана д'Арманьяка озадачила Карла V и его советников. Поощрить его апеллировать к суверену, принять его апелляцию значило порвать с духом Бретиньи в одной из его важнейших составляющих — признании суверенной независимости плантагенетовской Аквитании. До тех пор вопросов по этому поводу почти не возникало. Теперь нужно было решать. Прежде всего следовало понять, хочет ли Франция реванша, хочет ли она его в данный момент, есть ли для этого средства. Конечно, прием апелляции или отказ от этого теоретически были только формальными решениями: это не означало ни признания правоты апеллянта, ни его неправоты. В данном случае больше политического значения имело немедленное решение, чем приговор, который потом вынесут судьи. Отказать в приеме апелляции значило окончательно отречься от всякого суверенитета над землями, утраченными в 1360 г. Вступит в силу срок давности. Прием же означал войну.

Черный принц уже набрал несколько отрядов для борьбы с мятежниками, которых с появлением сборщиков подымной подати становилось все больше. В Париже понимали, что это значит.

Карл V все-таки посоветовался с юристами. Одно дело — дух Бретиньи, другое — буква, а она позволяет принять апелляцию. Юристы и бароны были единодушны: король не только может, но и обязан ее принять. Карл V не вправе уклониться от долга вершить суд, как надлежит суверену. Позже он напишет:

Все шло к разрыву. 1 июня за рентный фьеф от казны Арно Аманьё д'Альбре принес королю Франции «тесный» оммаж — иными словами и несмотря на все юридические оговорки относительно прежних оммажей, это означало публичное признание, что в случае конфликта сир д'Альбре окажется на стороне Валуа. А ведь никто не мог думать, что Арно Аманьё пожертвует своей сеньорией. Значит, Плантагенету останется выбор — потерять часть княжества или завоевать ее с оружием в руках. Пока что Арно Аманьё оказал королю несколько услуг в борьбе с компаниями, вернувшимися из Испании и дошедшими до парижского региона. Никто не обманывался. «Тесный» оммаж был принесен для достижения целей в Аквитании.

30 июня Карл V созвал Совет во дворце Сен-Поль. Присутствовали герцоги Беррийский и Бургундский, высокопоставленные чиновники, чиновники ведомства двора, нотабли парижской мантии, такие, как президенты парламента и прево Парижа Юг Обрио. Обсуждали мало — решение уже назрело. Проголосовали. Тридцатью шестью голосами из тридцати шести было постановлено, что апелляцию следует принять.

Юристы Карла V дошли даже до цинизма. Жан де Марес, Симон де Бюси, Пьер д'Оржемон и некоторые другие составили официальный акт, еще некоторое время остававшийся конфиденциальным, который уточнял позицию короля Франции: прежде чем открыто разорвать мир, ждали неизбежной английской реакции. Если отказами, предусмотренными в 1360 г., не обменялись, то якобы только по вине англичан.

Арманьяк и его друзья вовсе не рассчитывали, что от них когда-то могут отступиться. Они отвергли своего сеньора-принца, но король Франции обещал им никогда не отказываться от своего суверенитета над их землями. Все члены Совета должны были поклясться на Евангелии, что никогда не посоветуют совершить такой отказ. Удивительное дело: даже братья короля, герцоги Беррийский и Бургундский, принесли эту клятву на случай, если унаследуют престол.

Уверенная в королевской поддержке и рассчитывающая на обещанные деньги, партия апеллянтов не замедлила вырасти, все так же балансируя между настоящим неприятием подымной подати и подходом к ней как к фискальному предлогу для восстания против англичан. Каждый барон и каждый город воспринимали проблему по-своему. Одним, видевшим в Плантагенете правителя, пришедшего к власти в результате поражения, казалось, что само провидение предоставляет удобный случай. Жители Ла-Рошели, Каора, Перигё в большинстве никогда не считали англичанина законным сюзереном. Другие, кого волновали мысли об относительной независимости (например, Аршамбо, графа Перигорского) и кто тем легче приспосабливался к верховной власти, чем дальше она была, предпочитали управление из Парижа, чем из Бордо.

Третьи, наконец, считали политическую ситуацию неясной, и им казалось, что для ведения дел выгодней сохранять статус-кво, чем идти на риск конфликта, всегда парализующего дела. Бордоские бюргеры за два века привыкли, что один король у них в Лондоне, потому что он герцог в Бордо, а другой король — в Париже, потому что он король для их герцога. Таким образом, апелляция гасконских баронов только запутывает ситуацию, в которой можно было бы не оказаться, если не задаваться некоторыми вопросами. Многие бордосцы считали это положение вещей естественным, потому что не новым, и прежде всего думали о том, от чего зависело процветание города: о торговле вином из всего бассейна Гаронны со всеми землями Северного моря.

И потом. Бордо впервые стал по-настоящему столицей государства. Прежние герцоги Аквитанские до времен Алиеноры имели основную резиденцию в Пуатье. Теперь, когда усложнение центральной администрации вынуждало каждого монарха размещать органы своего правления и суда в каком-нибудь городе, у Бордо появилось новое основание именоваться метрополией. Администрация, суд, финансы в основном располагались в самом сердце города, в замке Омбриер. Появлялись новые служащие — как у нового государства, так и у тех, кем управляли, у тех, кто подлежал суду, кто платил подати. Эта служба приносила свои выгоды, причем всем слоям населения, всем ремесленным цехам. Подъема Парижа в течение века, подъема Авиньона за пятьдесят лет было достаточно, чтобы просветить бордосцев. С этой стороны апеллянты едва ли могли питать надежды на поддержку.

Зато другие шли по стопам Жана д'Арманьяка, и прежде всех Альбре, который наконец окончательно решился и 8 сентября заверил у двух нотариев свое заявление об апелляции. Его примеру последовал Аршамбо Перигорский. К апеллянтам примкнул город Родез. 3 декабря Карл V написал всем городам Аквитании, чтобы оправдать свое решение; по сути, он призывал их к новым апелляциям, ловко обратив против Черного принца аргументы, так часто использовавшиеся против власти Капетингов и Валуа.

Вольности, привилегии — для бюргеров и мелких сеньоров это были не пустые слова… За три месяца о подчинении королю Франции объявили восемьсот городов и бургов.

У Карла V были свои юристы. Впрочем, герцог Ланкастер не упускал случая съязвить: «Это не мудрый король, это адвокат!» Но этот дотошный король хотел быть уверенным, что ему не льстят, этот осторожный король старался убедиться, что другие юристы не говорят обратного. Он обращался за консультацией к юристам из университетов Тулузы и Монпелье. Получали запросы даже болонские магистры. Может быть, свое мнение высказывали и специалисты по каноническому праву из папской курии.

В то же время король искал консенсуса в политике. Он писал разным монархам, прося их излагать у себя французскую точку зрения. С этой просьбой он обращался в Лотарингию, Савойю, Брабант. Граф Фландрский Людовик Мальский воздержался от того, чтобы втягиваться в это дело, — неявно одобряя короля, от сотрудничества он тем не менее отказался:

Карл V не настаивал. В отношении Фландрии главной его заботой было другое. В сентябре 1368 г. граф Людовик Мальский отдал — довольно неохотно — свою дочь и наследницу Маргариту за герцога Филиппа Бургундского. Фландрия переходила под руку Валуа.

Тогда же король Франции развил успех за Пиренеями, ведь там у него был должник, который мог стать самым ценным из союзников. Энрике Трастамарский решительно вступил в союз с Францией. Его победа несколько месяцев спустя позволит Валуа выиграть в деле, казавшемся весьма рискованным. Поэтому к началу 1369 г. у Карла V от Эбро до Шельды имелись силы, чтобы противостоять английской мощи. 28 декабря 1368 г. расширенный Совет — сорок восемь принцев, баронов и чиновников — констатировал, что можно продолжить процедуру.

Сенешаль Пьер-Раймон де Рабастан, уже несколько дней назад подготовивший повестку в суд, отправил из Тулузы двух королевских чиновников.

Одним из них был Бернар Пало, легист, доктор права и судья сенешальства, другим — Жан де Шапонваль, рыцарь, который прежде служил в должности бальи и знал феодальное право.

Черный принц был болен. После Испании и дизентерии победитель при Пуатье был обречен часто оставаться в постели. Ему зачитали повестку, вызывавшую его в Париж, на королевский суд, на ближайшее 2 мая. В комнате повеяло яростью. Принц приподнялся на подушке, посмотрел в угол, где стояли посланцы короля, и призвал в свидетели окружающих:

Обычный гонец отвез в Париж ответ:

Другой гонец обогнал Пало и Шапонваля, которые возвращались, не посмев попросить пропуска. Сенешаль Ажена велел их арестовать и казнить.

Карл V не преминул воспользоваться — и поручить своим платным перьям это сделать — этим поступком, откровенно нарушавшим дипломатические обычаи, пусть даже Черный принц пытался оправдаться, утверждая, что оба посланца были наказаны за кражу лошади и вообще не имели пропусков. Через девять лет французский король даже расскажет об этом деле во всеуслышание своему дяде, императору Карлу IV. В свою очередь искажая реальность, автор «Сновидения садовника» — один из легистов Карла V — не побоялся сделать жертв «двумя важными особами из Совета» и использовать печальную историю Пало и Шапонваля, чтобы написать черной краской картину преступлений, приписываемых принцу Аквитанскому:

Эдуард III сразу же понял, что от возобновления войны может все потерять. Уже в период между заключением соглашений в Лондоне и Бретиньи стало понятно, что уступки в последнем — предельные, на которые может пойти король Франции. Пытаясь добиться большего, англичанин рисковал тем, что ему пришлось бы завоевывать Францию замок за замком. Зато пересмотр договоров мог его лишить всех приобретений от победы 1356 г. Поэтому Эдуард попытался не допустить войны. Он отправил посольство в Париж для обсуждения вопроса, насколько обоснованным было принятие апелляций. Заодно он тогда же потребовал, чтобы завершили передачу территорий — было несколько спорных моментов, в частности, относительно Монтре-сюр-Мер, — и чтобы наконец заплатили выкуп.

После освобождения принцев в Лондоне остались заложники низшего разряда, простые рыцари и горожане, в отношении которых король Франции теперь считал, что выгодней их оставить там, где они есть. И Эдуард III почувствовал себя одураченным. Он убедился, что выкуп был плохо гарантирован, потому что свободе заложников значения не придавали. Добавим, что заложники понемногу умирали от старости и что Карла V в последнюю очередь волновал вопрос возмещения их численности в Лондоне.

Пришедший в январе 1369 г., как раз когда сенешаль Тулузы вызывал Черного принца в суд, ответ французской стороны оставлял мало надежд на сохранение мира, Карл V в счет невыплаченного выкупа включал убытки, которые Франции после заключения мира причинили английские наемники, оставшиеся без дела. Это правда, что недоброй памяти компании в немалой степени состояли из бывших солдат Черного принца, участников боев при Пуатье и Нахере. Но аргумент был новым. Эдуард III с полным основанием увидел в этом знак, что время доброй воли прошло. Однако он ухватился за самую очевидную возможность: он соглашался на урегулирование территориальных споров, которое предлагал король Франции, невыгодное для Плантагенета, но благодаря преимуществам, которые оно давало Валуа, позволявшее надеяться, что еще можно будет вести переговоры и избежать войны.

Эдуард III осознал, что зря в течение этих восьми лет забывал об обмене отказами, благодаря чему теперь Карл V был на коне. Он предложил наконец произвести этот обмен, добавив, что готов согласиться на арбитраж короля Франции в споре между принцем Аквитанским и его мятежными вассалами, лишь бы Валуа выступил в роли арбитра, а не судьи, разбирающего апелляцию. Эдуард жертвовал настоящим, чтобы спасти будущее. Его предложение осталось без ответа. Карл V не попался на удочку. Ведь он как раз искал войны.

Кстати, он готовился к ней энергично и прежде всего наполнил казну. В феврале 1369 г. Штаты Лангедока вотировали субсидию. В Лангедойле каждый триместр взимали подымную подать, вотированную шесть лет назад, чтобы платить компаниям за уход из местности. Такие налоги, как габель на соль, эд на вино и товары, собирали по-прежнему — официально на выкуп Иоанна Доброго. Но больше уже никто не отказывал французскому королю в средствах на управление страной. Налог по-прежнему взимали «делегаты» образца 1355 г., но после падения Этьена Марселя это были исключительно королевские чиновники. Никого не обманывало слово «экстраординарный», каким продолжали называть налог: Карл V создал на местах постоянную администрацию для оценки базы обложения, взимания налогов и их распределения. Финансами управляли «генералы по вопросам эда, введенного для войны». Казначеи и военные казначеи, выбранные как компетентные администраторы и финансисты — Жан Ле Мерсье, Этьен Брак и некоторые другие, — обеспечат регулярную выплату жалованья войскам и, чтобы не тратить денег зря, реальный и почти постоянный контроль численности личного состава.

Восстановление стабильной монеты значительно облегчило набор в армию. Франк, введенный в 1364 г. и стабилизированный в 1365 г., с тех пор не колебался, и жалованье, которое предлагал французский король, осталось неизменным в течение всей войны. Франк делался из чистого золота и стоил двадцать су. Грош — из чистого серебра и стоил пятнадцать денье. Воины доверяли этим монетам.

Готовясь к войне, дошли даже до организации «военной подготовки» резервов. Провели перепись арбалетов. Король поощрял состязания по стрельбе из лука. Строго инспектировали состояние укреплений городов и замков.

Герцог Анжуйский уже сосредотачивал армию для войны на фронте Лангедока, герцог Беррийский — свою для войны на фронте Пуату.

Эдуард III накануне войны предпринимал не менее лихорадочную активность. Конечно, его старший сын не угрожал Карлу V явиться в Париж на суд с шестьюдесятью тысячами воинов, как рассказал Фруассар, пытавшийся, как он часто делал, сделать реплики своего героя покрасивей, но Черный принц был вынужден собирать сильную армию. Зимой из Англии были направлены подкрепления.

Более деликатным оставался вопрос денег. Эдуард III весной смог на всякий случай выслать довольно большую сумму — около 130 тысяч турских ливров — принцу Аквитанскому, чтобы позволить ему набирать солдат на материке, не прибегая к подымной подати, причине мятежа. Но английскому королю приходилось ежегодно объясняться с палатой общин, делавшей вид, что плохо понимает, как это независимая Аквитания, имеющая собственное правительство и свои ординарные и экстраординарные ресурсы, не может обороняться, не обрывая пуповины, связывающей ее с английским казначейством. Эдуард III ежегодно был вынужден добиваться разрешения, чтобы взимать налог с экспорта шерсти, дававший ему основной доход. Палата общин довольно плохо отнеслась и к испанскому походу. Как она воспримет идею новой войны за ту самую Аквитанию, в отношении которой английские купцы полагали, что она поглощает больше денег, чем приносит?

Ответ был получен в июне, когда депутаты уже констатировали, что король не в состоянии оспаривать их условия. За вотирование налога он должен был уничтожить «этап» в Кале, иначе говоря, допустить свободу внешней торговли. Потом эпидемия чумы, обрушившаяся на Англию летом 1369 г., на добрую четверть сократила доход от предоставленного таким образом налога, очень тесно связанного с экономической активностью. Положение исправилось только благодаря помощи папы: духовенство выплатило десятину.

В течение недель, остававшихся до войны, англичанин уже не знал, что делать, и мог сожалеть, что проявил в Бретиньи такую алчность. К моменту, когда Ланкастер был готов идти в Бордо с сильной армией — пятьсот латников и шестьсот лучников, — взбунтовался Понтьё. К тому времени легист Гильом де Дорман, брат канцлера и сам будущий канцлер Карла V, объехал эту область и вошел там в контакт с нотаблями Абвиля, Рю, Сен-Валери, Ле-Кротуа. 29 апреля Абвиль открыл ворота командиру французских арбалетчиков Югу де Шатийону, при котором было шестьсот «копий». Через неделю люди короля Франции контролировали весь Понтьё — землю, полученную Эдуардом III в наследство от бабки и признанную за ним в Бретиньи. Английские гарнизоны только и добились, что права свободно уйти, забрав свои вещи!

Дело провели так ловко, что оно сорвало все планы похода, составленные Эдуардом III. Французов ждали со стороны Арманьяка, а они появились в Абвиле. Король велел своему сыну Ланкастеру повернуть к Кале, над которым нависла угроза, и передал ему сто латников и всех лучников, которые предназначались для Аквитании. Другому сыну, Эдмунду, графу Кембриджу и будущему герцогу Йорку, было поручено вести в Бордо другую половину армии. Англичане разделили силы обороны. Инициатива перешла к другой стороне.

В Париже знали, что Черный принц болен. Прибытие Кембриджа в Бордо здесь рассматривали как смену командующего.

Насмешка? Учтивость? Формальность? 26 апреля Карл V выслал английским суверенам в дар пятьдесят больших бочек бонского вина. Вино прибыло одновременно с вестями из Абвиля. Эдуард III воспринял это очень плохо, вернув вино и судно обратно. Счел ли он, что король Франции хотел его оскорбить, отправив к нему в качестве посла простого виночерпия? Это маловероятно, но в Лондоне шли такие толки.

Дело апелляций подходило к развязке. 9 мая в верхней палате во дворце собрались Генеральные штаты. Присутствовали король и королева вместе с герцогом Бургундским и четырьмя другими принцами крови. Были также кардинал Жан де Дорман (канцлер), три архиепископа, пятнадцать епископов, аббаты, богословы, юристы. Добрые города отправили своих депутатов. Зал был полон. Отметили отсутствие принца Аквитанского.

Оба брата Дорманы, канцлер Жан и его брат Гильом, по очереди произнесли речи. Присутствующие выслушали длинный список претензий к англичанину. Потом слово взял король. Было ли это проявлением скромности либо особой щепетильности или же последней юридической формальностью перед тем, как будет принято необратимое решение, но Карл V попросил, чтобы собрание соблаговолило сказать ему: не сделал ли он «того, чего не следовало». Ассамблея должна была это обдумать до завтрашнего дня.

Прелаты и знать в самом деле собрались на следующий день, пришедшийся на Вознесение. Вновь слово взяли братья Дорманы, перейдя, наконец, собственно к предмету заседания — апелляциям. Когда таковые одобряли, королевские легисты высоко оценивали позицию городов, но когда оспаривали, оказывалось, что горожане не должны рассуждать о правах фьефов.

Король велел спросить мнение всех присутствующих, одного за другим. Никто не отступился: король Франции прав, англичанин неправ. В ситуации, сложившейся в мае 1369 г., друзья Плантагенета должны были оправдываться.

Штаты в полном составе были собраны в пятницу утром. Заслушали краткое сообщение, и добрые города присоединили свое одобрение к одобрению прелатов и знати. Зачитали английский меморандум, поступивший в январе, а также ответы, предложенные Советом. Все аплодировали. С энтузиазмом было принято решение отправить текст, излагающий возражения короля, папе и императору.

Каждый знал, что этот отказ от английских предложений означал разрыв договора, заключенного в Кале. На самом деле в Понтьё, как и в пределах Арманьяка, уже начались бои. Решение короля и вотум Генеральных штатов лишь формально подтверждали разрыв и отказ идти на переговоры.

Карл V сам завершил дебаты несколькими фразами, жесткое красноречие которых произвело впечатление на присутствующих. Самое меньшее, что можно об этом сказать, — что в отношении Понтьё был выбран нагло извращенный исторический ракурс:

Война будет, и виноват в этом англичанин. Король велел устроить крестные ходы во имя победы, отдал герцогам Анжуйскому и Беррийскому приказ перейти в наступление. И 30 ноября без малейшего стеснения провел через суд решение о признании вероломства аквитанского вассала, поднявшего оружие против своего сеньора, короля Франции. Суд вынес приговор о конфискации герцогства.

19 июня в монастырской церкви Сен-Бавон в Генте Филипп Бургундский, брат короля, сочетался браком с Маргаритой Фландрской. Пир был запоминающимся. Король предоставил свои виолы, граф д'Э — столовое серебро. Через век результат этого союза будет называться государством Карла Смелого. Пока что, несмотря на экономические интересы делового бюргерства, по-прежнему связанного с Англией, и на то, что Франция дорого за это заплатила, возвратив графству Фландрии три шателении, когда-то аннексированные — Лилль, Дуэ и Орши, — свадьба Филиппа Храброго и Маргариты Фландрской означала изоляцию Кале и закрытие Брюгге для английских судов.

Всем было известно, что Людовик Мальский сделал все, чтобы избежать свадьбы с французом. В свое время он обручил дочь с графом Кембриджем, и понадобилось вмешательство вдовствующей графини Фландрской, дочери Филиппа V, чтобы оттеснить англичанина. Разве не рассказывали, что гордая принцесса расстегнула корсаж перед графом Людовиком, своим сыном, и пригрозила отрезать себе грудь и бросить ее собакам, если Маргарита не выйдет за французского принца? Сколь ни сомнительна эта история, она вполне соответствует духу времени. Конечно, вдовствующая графиня никогда бы не бросила грудь собакам, но совсем не исключено, что она произнесла такие слова.

Более вероятно, что она лишила бы сына прав на наследование Артуа, а граф Фландрский имел на Артуа большие виды.

Знали также, что разрыва помолвки с англичанином не произошло бы без исключительной услужливости папы. Разрешив брак герцога Барского с француженкой, хотя родство жениха и невесты по закону его исключало[76], Урбан V рассудил, что родство между графом Кембриджем и наследницей Фландрии[77] не позволяет им вступить в брак. Вмешательство понтифика вызвало немало толков: Урбан V проявил пристрастность.

Эдуард III сделал все, чтобы избежать войны. Теперь он готовился к обороне. У него было мало союзников. Он никак не мог надеяться на то, чтобы реально получить выгоду. По крайней мере, подвернулся удобный случай выиграть одно очко. Перед парламентом, собравшимся в Вестминстере 3 июня 1369 г., он заявил, что вновь принимает титул короля Франции, от которого отказался в Кале в 1360 г. Старый спор о наследии Капетингов был прочно забыт, и уже давно не было речи о правах Изабеллы Французской. Эдуард III не добивался короны Франции, это был ответный ход. Даже не аргумент. Один успех, и инициативу можно перехватить.

В 1369 г. задача состояла уже не в том, чтобы дойти до Реймса, а в том, чтобы сохранить Аквитанию, потому что она была богатой и притом вотчиной Плантагенетов, а также удержать Кале, потому что этот плацдарм был полезен.

Джон Ланкастер только что от имени короля, своего отца, взял в свои руки оборону Кале. Он не мог знать, что в один прекрасный день его внук всерьез воцарится во Франции и в Англии. И что для этого представитель рода Ланкастеров велит казнить последнего из Плантагенетов — сына Черного принца и воспользуется безумием представителя рода Валуа — Карла VI.