Страх полета

11

У Климова был сосед, списанный военный летчик, бывший командир бомбардировщика, такой же старый и такой же неравнодушный к тому, что творилось нынче в авиации. Они дружили и частенько спорили за бутылкой.

— Нет, ты мне скажи, почему вы, гражданские, считаете, что у вас работа сложнее, чем у нас? — горячился, подвыпив, старый офицер. — Ты, аэрофлот, — знаешь ли ты цену летного часа военного летчика?

Он долго и бессвязно описывал тонкости боевого применения и дозаправки в воздухе, трудности боевых задач, тяжесть постоянных тренировок, сложность оборудования, чувство ответственности защитника Родины, напряжение воздушного боя, страх быть сбитым, неустроенность быта, гарнизонную тоску… Во всем том, о чем говорил, он был уверен и прав — да так оно и было на самом деле.

Климов в спорах больше молчал, иногда только ухмылялся про себя, иногда пытался успокоить упрямого оппонента, но однажды, после очередной рюмки, его прорвало:

— Да знаю я, ты мне сто раз уже это описывал! Верно все! Но вот представь себе, что ты выполняешь сложнейший маневр — и с пассажирами за спиной. Дозаправка в воздухе — с пассажирами за спиной! Боевая задача — с пассажирами за спиной! Катапультироваться — а пассажиры за спиной!

Вот ты говоришь, что у гражданских не налет, а навоз, что наши тысячи и тысячи часов не стоят сотни часов летчика-истребителя. Может, и так, но твой истребитель, или бомбардировщик, никогда не чувствовал тяжести, постоянной, накапливающейся годами тяжести ответственности за пассажиров, сидящих за твоей спиной, тяжести расписания, тяжести экономической ответственности перед авиакомпанией!

Одно дело — на пределе сил выполнять поставленную задачу — понимаю: любой ценой! — а другое — из года в год подчинить свою жизнь расписанию и везти живых людей, в любых условиях, — и довезти живыми! Из года в год, десятилетиями! Думать приходится и про экономию топлива, и про задержки, не дай бог, по твоей вине, и постоянно высчитывать тот предел, когда пятьдесят на пятьдесят — сядешь ли или уходить, а потом оправдываться и психовать на разборе! Катапульты — нет! И налет, навоз этот, изо дня в день, из ночи в ночь, а иногда — еще и еще, ночь и ночь подряд! А пассажир твой за спиной — он ни при чем, он и знать не знает ничего, он думает только об удобствах за свои деньги! И ты должен его обслужить. А ответственность эта висит и висит, постоянно, и снится ночами! У вас хоть об экономии, о финансировании нет забот: государство, худо-бедно, но заботится об армии, а нас бросили, как кутят в прорубь! Бизнес!

Он отирал пот со лба, тряс головой, кривил рот:

— Да что мы все делим, чем мы все меряемся? У каждого своя работа, видит бог, нелегкая; ну да сами выбирали… Нам-то, старикам, уже выпрягаться пора, а мы все спорим: сапоги… пиджаки… Летчики мы! Летчики!

Потом они наливали очередную рюмку и приходили к консенсусу:

— Ладно, давай за тех, кто сейчас летит.

— Давай. Чтоб долетели. Небо — одно для всех.

Небо мирило их, небо, которому они отдали всю жизнь.

Как-то Климов задал старому офицеру ошарашивающий вопрос:

— Ты английский знаешь?

Бомбер удивленно нахмурился:

— А на хрена?

— Ну, вот если бы тебе сказали: будешь знать английский — возьмем опять летать.

Только летать будешь по американским правилам, связь вести на английском. И инструкции все — тоже на английском. И контрольную карту читать — тоже. И между собой…

Старый вояка задумался.

— Так это же… зубрить надо…

— Ну да, зубрить. Все зубрить, чтоб от зубов отскакивало. А экзамен сдавать компьютеру.

Подумав, военный летчик сжал губы, как будто у него во рту оказался кислый лимон, и решительно отмахнулся:

— Нет уж! Я — русский офицер, служу России, летаю на русском самолете… Ладно, пусть — летал… Да и как же это можно — русскому человеку, а все на английском!

— А вот так и можно. И пассажиров возить.

— И они что — зубрят?

— Зубрят, еще как! За такие бабки…

— Погоди: а что — перевести хоть инструкцию нельзя, что ли?

— Нельзя, фирма-производитель запрещает.

Рюмки были давно налиты. Старый военный летчик вдруг, не чокаясь, как за упокой, опрокинул рюмку, крякнул и, не закусывая, выдохнул:

— Я пришел в авиацию не зубрить! Я летать пришел! Я в небо пришел, как в церковь! А мне какой-то поганый эрбас диктовать будет? В моем небе? Нет, кончилась авиация! Кончилась! — И отвернулся, пряча глаза.