Страх полета

24

Отпустив кнопку микрофона и чувствуя, что с плеч хоть на время свалилась тягостная необходимость общения с пассажирами, Климов, наконец, смог уделить теперь внимание второму пилоту.

— Дима! Дима! — старый пилот дотянулся до плеча парня и тряхнул его. — Дима! Димка, мать твою…! Ты что — пассажиром сюда пришел? Покататься? Ну-ка давай, работай, е…!

Надо было вышибать клин клином. Экипаж удивленно воззрился на капитана, который никогда не допускал малейшей грубости по отношению к молодым и требовал того же от экипажа. А тут — по матушке…

— Дима, давай, помогай. Давай, давай, работай! — капитан все тряс и тряс второго пилота; у того голова моталась так, что даже наушники перекосило. — Ты живой или нет? Погляди: мы же летим, и летим нормально! Пожар потушили, управляем худо-бедно! Это разве переделка? Бывало и похлеще. Это тебе — впервой, поэтому так и страшно. — Климов увидел отблеск возвращающегося к парню сознания, и тон его стал отеческим. — Все, хватит переживать. Хватит, сынок. Ты погляди, какие у нас мужики. Они справятся! Мы все вместе — справимся! Только работать надо, дружненько работать.

Димка медленно приходил в себя. Он еще не совсем понимал, чего от него хотят, но встряска пробудила его от душившего кошмара рваных мыслей, из которых главнейшей была одна: «это конец… а как хочется жить!»

Полностью подавленный страхом неминучей смерти мальчишка, можно сказать, волею случая ввязавшийся, влипший в эту историю, — молил бога только об одном: чтобы эти опытные, бывалые дяди спасли его. Зачем, ну зачем он послушался отца и влез в эту авиацию! Сюда должны идти только фанатики, которые… которые… ну, не такие, как он.

Он вдруг остро, кожей ощутил, что летная работа требует от человека какого-то стержня, каких-то особенных качеств, которыми он сам ну явно не обладал. На краю сознания пульсировала смутная мысль: «Большие бабки даром не платят», — но связать ее с нынешним полетом он как-то не мог, и не хотел, и вообще гнал от себя все мысли.

Как же ему только хотелось жить! Ни о чем другом сейчас он не был способен думать. И терпеть этот растянутый, сверлящий ужас он больше уже не мог. Ему хотелось завыть и забиться в какую-нибудь спасительную щель.

— Так… какая у нас скорость? Быстро! — капитан сменил отеческий тон на командный.

— Скорость?

«Скорость… скорость… зачем ему скорость? Господи!»

— Ну! Работай же! Скорость?

— Четы… — Димка судорожно глотнул. — Четыреста… сорок.

— А курс? Курс какой у нас?

— Курс… — Димка шарил глазами по приборной доске. — Курс… триста… триста пять. Триста три… Он повернул голову влево и вполне осмысленно спросил:

— Мы что, разворачиваемся?

— Ну, слава богу. Соображать стал. Давай, помогай. Следи за кренами и курсом. Крен у нас какой?

— Крен… левый, три градуса.

— Вот и следи, и если превысит пять — кричи. Понял? Крены не более пяти градусов. Я на тебя надеюсь. Понял?

— Понял… — Димка все еще никак не мог прийти в себя, но зацепка в мозгу появилась: крены, крены! Следить и докладывать! Крены… Неужели они справятся? Господи, страшно как…

Климов еще раз бросил испытующий взгляд на второго пилота. Лицо у того стало снова розоветь. Ну, слава богу, вроде отошел. Климову больше некогда было заниматься парнишкой, и он переключил внимание на компас. Тревога о том, сможет ли экипаж направить самолет в нужном направлении, все висела в подсознании, и вот теперь можно было проверить давние предположения.

Авиагоризонт показывал левый крен три градуса, и указатель курса не очень заметно, но уверенно, градусов по десять-пятнадцать в минуту, уходил влево. Вместо севера самолет, медленно разворачивался на запад. По мере разворота в кабине светлело; вот-вот уже должны были выскочить выше облаков, и на горизонте должно было появиться солнце.

— Так, ребята, — не отрывая руки от спаренного тумблера, капитан обернулся через плечо к штурману и инженеру, — давайте-ка попробуем путевую управляемость. Ну-ка: левому — номинал, а правому — приберем… давай восемьдесят. Только пла-авненько!

— Есть левому номинал, правому восемьдесят!

Левый рычаг пошел вперед, правый назад. Тяга левого двигателя возросла, а правого упала. Если бы двигатели были расположены под крылом, особых проблем с путевым управлением не было бы. Но здесь двигатели были расположены слишком близко к фюзеляжу, плечо силы для разворота было невелико, а потребный для горизонтального полета на этой высоте режим двигателей стоял и так уже почти предельный, добавлять было некуда. Уборка же режима противоположному двигателю приводила хоть и к незначительной, но потере тяги, а значит, и скорости, и подъемной силы, и высоты.

Курс сначала остановился, а потом самолет медленно стало разворачивать вправо. Левое, накрененное до этого крыло пошло вперед, подъемная сила на нем чуть выросла, и крен из левого потихоньку перешел в правый.

— Крен правый пять! — срывающимся фальцетом крикнул Димка.

— Молодец! — быстро отреагировал капитан, и тут же снова переключил внимание на курс. Самолет реагировал на разнотяг, надо было только подобрать режим!

— Стоп-стоп-стоп! — легко проговорил Климов сам себе, стараясь, чтобы голос его выказывал командирскую уверенность. — Не так резво! Ну-ка, как там высота? Что — пошли вниз? Добавь-ка пару процентиков правому. Ага, вот так, вот так. Пошел курс? Пошел? Вот и хорошо. Давайте потихоньку разворачиваться на восток.

На удивленный взгляд штурмана Климов твердо повторил:

— На восток! На Байкал!

Витюху, так же, как и всех, ошарашенного внезапностью и быстрым развитием опасной ситуации, вдруг осенило: может, недаром старый волк так много думал и донимал всех своими бреднями о Байкале! А вдруг?

Самолет медленно начал разворачиваться на север и далее на восток. Штурман и бортинженер прикипели взглядом каждый к своим приборам. Мальчишка тоже участвовал в процессе.

«Отлично!» — поймал себя на крамольной мысли Климов.

Высота к этому времени была уже четыре с половиной.

Внезапно за бортом посветлело и в кабину ворвался луч сияющего мира. Снова потемнело, еще раз посветлело… Самолет не спеша продирался через лохматую верхнюю кромку облаков.

Наконец, вылезли. Над головой было чистое синее небо, на западе, уже за спиной, светило закатное солнце. Розовая верхняя кромка облаков стремительно неслась под крылом раненого самолета. Экипаж разом вздохнул. Чистое небо, небо их мечты, может, в последний… нет — в крайний раз, раскрыло людям свои объятия.

Слева, далеко вверху протянулся ровный белый след встречного лайнера. Климов позавидовал ему.

Теперь, на фоне проявившейся линии горизонта, было хорошо видно, как плавно, будто на гигантских волнах, поднимается и опускается нос машины. Колебания эти оказались очень медленными, — но они существовали; каждый раз, когда нос опускался, в животе тоже что-то чуть опускалось, и руки сами рефлекторно, автоматически тянулись к штурвалу, чтобы подправить… Неосуществимое это желание отвлекало внимание, раздражало, бесило… и, в конце концов, капитан, нажав тангенту триммера, решительно увел бесполезную штурвальную колонку подальше к приборной доске, до упора, а триммером крена повернул рога вправо:

— Все, ребята, забыли о штурвале! Летим без руля и без ветрил! Даст бог, доберемся до Байкала, а там уж как-нибудь сядем. Аэродром безлимитный.

Подумал и, покосившись на второго пилота, буркнул, вроде про себя:

— Сядем, как положено…

Очнувшийся второй пилот пытался осмыслить, что же с ними произошло. Что в это время переваривалось в нем самом, он еще пока понять не мог, но чувствовал: что-то изменилось внутри.

Штурвалы с отклоненными в одну сторону рогами вдруг создали иллюзию, что самолет стоит на земле, как перед запуском, когда гидросистемы еще мертвы, рули и элероны загнаны ветром в крайние положения и ждут только живительного давления, чтобы скакнуть и застыть в нейтрали…

Гидросистемы, и правда, были мертвы, но… это было не на земле. Смертельно раненная машина как-то еще держалась в воздухе, несясь как на американских горках, только гораздо более плавно, медленно, как по волнам: вве-е-ерх… вни-и-из! И снова: вве-е-ерх… вни-и-из! И так без конца.

Горизонт темнел; выше него небо стало менять цвет с синего на фиолетовый; белая кромка облаков, несущаяся под крылом, утратила розоватый оттенок и посерела.

С востока, навстречу самолету, надвигалась, наливаясь темнотой, фиолетово-пурпурная линза ночи.