Страна желанная

⠀⠀ ⠀⠀ ^{Глава двадцать первая} Бишки ⠀⠀ ⠀⠀

Глебка стоял перед вокзалом и бессмысленно смотрел на стену с надписью «Архангельск». Что теперь было делать, он не знал и долго бы простоял так, растерянный и обескураженный, если бы внезапно не услышал за своей спиной знакомый голос:

— Ты что же, в самом деле с Приозерской?

Глебка обернулся. Перед ним стоял давешний железнодорожник.

— В самом деле, — сказал Глебка, готовый зареветь от досады.

— Из родных кто-нибудь есть у тебя в городе?

— Нет у меня никаких родных.

— А знакомые?

— И знакомых нет.

— Куда ж ты денешься теперь?

Глебка стоял молча, насупясь и надвинув ушанку на самые глаза.

— Я назад поеду, — сказал он с неожиданной твёрдостью. — К фронту.

— Вишь ты, — сказал железнодорожник, которому, видимо, понравилась выказанная Глебкой твёрдость. Он помолчал, потрепал Буяна, потом сказал решительно:

— Назад сейчас трудно. Изловят. Ты, вот что. Ты перейди реку и валяй в город. Выйдешь на Троицкий проспект, ворочай налево. А там всё прямо по Троицкому: мимо собора, городской Думы, Немецкой слободы, в край города к Кузничихе. Дойдёшь до Вологодской улицы, по ней шагай в конец до самых Мхов. Тут увидишь дом в три окна. Дом некрашен, возле ворот берёза старая и куча камней. Постучишь в тот дом, спросишь Марью Шилкову, скажешь, что ты с вокзала. Только смотри, так точно и говори — с вокзала. Вечером я домой вернусь, потолкуем. А дальше видно будет, что делать. Понял?

Глебка молчал. Он колебался. Охотней всего он сейчас сел бы на обратный поезд, идущий к фронту. Но где взять такой поезд? Когда он будет? Как в него сесть? Надо осмотреться и всё толком разузнать, чтобы опять не попасть впросак. Обогреться тоже неплохо бы: продрог он до костей за ночь в теплушке.

Глебка угрюмо покосился на нового своего знакомца. Тот спросил строго:

— Запомнил, как идти?

— Запомнил, — буркнул Глебка.

— А ну, повтори.

Глебка замялся. Но железнодорожник заставил повторить маршрут и наказал, чтоб Глебка поменьше спрашивал о дороге, особенно, чтоб к офицерам и солдатам не лез с расспросами. Дав эти наставления, железнодорожник кивнул Глебке, потрепал по загривку Буяна, показал, как спуститься на реку, за которой лежит город, и пошёл прочь от вокзала. Глебка поглядел ему вслед, потом направился к спуску на реку. Глебка никогда не видал такой большой реки. Впрочем, он и сейчас плохо представлял себе, какая она: перед ним была широкая снежная равнина. По равнине, пересекая её наискось, тянулась накатанная бурая дорога. Трудно было представить себе под этой уходящей вдаль бесконечной дорогой глубокую, многоводную реку. Только подходя к самому городу, Глебка увидел вдруг воду. Она лежала тяжёлым стылым пластом в широкой квадратной проруби, возле которой копошились возчики с пешнями, возившие с реки лёд в город.

Глебка постоял возле проруби, потом ходко припустил к высокому городскому берегу. От быстрой ходьбы он согрелся и, поднявшись в город, пошёл медленней. На выезде дорога разветвлялась. Глебка постоял минуту перед развилкой, повернул влево и вскоре очутился на толкучке.

Едва ли за всю свою жизнь Глебке довелось видеть такое количество людей, сколько увидел он в одну минуту, попав на толкучку. Тут были и архангельские обыватели и окраинная беднота, меняющая последнюю рубаху на хлеб, и спекулянты всех мастей и рангов, и валютчики, охотившиеся на фунты стерлингов или доллары.

Здесь же толкалось множество рыжих шуб. Американцы и англичане продавали из-под полы консервы, вина, шоколад, сигареты, военное обмундирование, шерстяное белье. Взамен они требовали русские кружева, меха, золотые вещи.

Более крупные спекулянты и валютчики собирались в кафе «Париж» на Троицком проспекте. Они сидели за столиками и перед ними стояли бисквиты и кексы, варенья и ананасы, старые коньяки и виски, черри-бренди и ром. Играл оркестр, состоящий из каких-то гнусавых инструментов. Американские и английские офицеры в длиннополых френчах танцевали с дочками купцов и лесозаводчиков вихляющий «уанстеп» и шаркающий «шимми».

Стоя перед огромными с избу вышиной окнами кафе, Глебка дивился и величине этих окон, и количеству бутылок на столиках, и неестественно вихляющимся танцорам, и оркестрантам, торопливо выдувающим из своих гнусавых трубок множество суматошных, скачущих, захлёбывающихся звуков. Больше всего дивился, однако, Глебка матёрому бурому медведю, который, вздыбясь за стеклянной дверью кафе и уставясь на посетителей стеклянными глазами, протягивал на передних лапах круглый поднос с бутылкой вина и стаканом.

Буян, подозрительно покосясь на медведя, глухо заворчал. Глебка толкнул пса коленом и сказал строго:

— Загунь.

Ему стало вдруг жаль этого неживого зверя, которого приволокли из леса в чадную трактирную кутерьму. Он нахмурился и, отвернувшись от окон кафе, тронул Буяна за загривок:

— Пошли, давай.

Буян фыркнул и поплёлся вслед за Глебкой по Троицкому проспекту, развёртывающемуся перед ним бесконечной пёстрой лентой.

Среди прохожих было очень много рыжих шуб. Едва не половина встречных были иностранные солдаты и офицеры. Их отрывистый говор, стук кованых ботинок, звон медных пряжек, их смех и пьяные песни, их крики и хриплые патефонные «уанстепы» наполняли город. При этом и пение, и смех, и стук ботинок — всё было громкое, уверенное, хозяйское.

Хозяева ни в чём себя не стесняли. Стоявший возле красивой магазинной витрины Глебка видел, как проходивший мимо американец выплюнул резиновую жвачку прямо на эту витрину. Шедший навстречу Глебке английский офицер, уставя ледяные глаза прямо перед собой, двигался по одной линии, не сворачивая при встречах с прохожими. Прохожие должны были сами позаботиться о том, чтобы не попадаться на его пути. Длиннолицый и негнущийся, он напоминал Глебке лейтенанта Скваба. Все они длиннолицые, крепкоскулые, розовощёкие напоминали Глебке лейтенанта Скваба и сержанта Даусона. Город был наполнен ненавистными Глебке сквабами и даусонами.

Это угнетало Глебку, и настроение его портилось с каждой минутой всё больше и больше. Мрачный и насупленный, вышел он к ограде Рождественской церкви. Неподалёку от неё, в Банковском переулке, возилось на грязном снегу несколько мальчишек. Глебка свернул в переулок, чтобы разузнать, в чём дело.

В это время стоявший на тротуаре иностранный офицер бросил что-то на дорогу. Мальчишки кинулись подбирать брошенное, а офицер в это время приставил к лицу фотографический аппарат и щёлкнул затвором.

Это был корреспондент американской газеты «Нью-Йорк Таймс», выполнявший заказ редактора на статью «Умирающая Россия». Статья доказывала, что вся Россия питается лебедой и сосновой корой и население её поголовно вымирает, что повинны в этом только большевики и «коммунистический режим», что без посторонней помощи Россия погибнет, но что эта помощь будет оказана «гуманными державами» лишь при условии ликвидации упомянутого «коммунистического» режима» и уничтожения большевиков. Статья была уже написана, и корреспондент готовил к ней серию фотоиллюстраций. Сейчас он был занят созданием необходимого ему кадра к разделу статьи «Большевики морят голодом детей».

Кадр делался так: корреспондент бросал галету на дорогу, мальчишки кидались подбирать её, толкая друг друга. Улучив момент, корреспондент щёлкал затвором.

Глебка постоял несколько минут, глядя на возившихся у его ног ребят, и сердце его дрогнуло обидой. Он ничего не знал о намерениях стоявшего на тротуаре американского корреспондента, ничего не знал о его статье, но одно он понял: перед его глазами совершается что-то скверное, оскорбительное и издевательское.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Заметив подошедшего Глебку, корреспондент тотчас оценил живописность его фигуры и захотел его вставить в свой кадр. Он кинул ему галету, но кто-то перехватил её. Он бросил другую к самым ногам Глебки и крикнул, указывая на неё:

— Но. Русский бой. Хепп. Хепп!

Мальчишки бросились к галете, но Глебка предупредил их и поднял галету первым. Это была обыкновенная солдатская галета — толстая, тяжёлая, вся в пупырышках, величиной чуть меньше ладони. Архангелогородцы называли эти заморские галеты презрительно бишками. Глебка видал и раньше эти бишки, но впервые держал одну из них в руках. Галета была суха и румяна. Глебка невольно облизал губы и судорожно повёл ртом. Он был голоден, и на руке его лежала румяная, толстая галета. Он мог положить её в рот и жадно жевать, жевать… А этот со своим стеклянным глазом снимал бы, с какой жадностью русские жуют американские галеты, как они голодают, как необходима им американская «помощь». Глебка искоса кинул быстрый взгляд на офицера, и внезапно ему пришло на ум, что если взять бишку и пустить её в голову этому камману, то она может здорово ушибить…

В то же мгновенье он поднял руку с галетой и крикнул:

— На, подавись своими бишками, бродяга!

Он широко размахнулся и пустил галету в офицера. Галета ударилась в круглый глаз объектива и, хрустнув, разлетелась на куски.

Что было дальше, Глебка уже не мог видеть, так как счёл за лучшее немедленно исчезнуть с поля битвы. Повернувшись спиной к офицеру, он со всех ног побежал по переулку, вывернулся из него на Троицкий и помчался по направлению к собору.

Он летел без отдыха два квартала и остановился только на краю обширной площади. Прямо на площадь глядели окна большого здания с белыми колоннами, в котором заседали министры архангельского белогвардейского правительства. Напротив здания стоял высокий памятник Ломоносову. За памятником виднелась облезлая четырёхгранная башня, венчающая здание городской Думы. Но Глебка смотрел не на колонны, не на памятник и не на думскую башню. Внимание его привлекла стоявшая по другую сторону площади ледяная гора.

Конечно, место ей было где-нибудь на окраине, и за всю четырёхсотлетнюю историю Архангельска никогда не случалось, чтобы ледяные горы для катанья ставились на центральной городской площади. Но американо-английские интервенты плевали и на историю, и на Архангельск, и на обычаи его жителей. Вздумав на рождестве позабавиться катаньем с ледяной горы, они построили её уродливые деревянные фермы возле памятника Ломоносову, в самом центре города.

Гора была огромна, выше здания городской Думы. Такой махины Глебка никогда в жизни не видал. Несколько минут он молча стоял на краю площади, не спуская с горы глаз.

— Вот это горка! — сказал он Буяну и даже присвистнул от удивления.

Буян неопределённо помахал хвостом и прижался к Глебкиным ногам: горка не нравилась ему. Кроме того вокруг было слишком много незнакомых людей, а к этому никогда не бывавший в городах Буян не привык.

Но Глебку так и потянуло к горе, едва он увидел её. Глаза его азартно заблестели. В ногах зазудило от желания покататься с этой диковинной горы. Он сорвался с места и побежал через площадь. Вблизи гора показалась ему ещё выше, чем издали. Для того, чтобы посмотреть на неё, приходилось придерживать рукой ушанку.

Не один Глебка дивовался на гору. Был воскресный день, и возле неё толкалось порядочно народу. Большую часть зрителей составляли рыжие шубы и вездесущие мальчишки, стайками носившиеся вокруг горы на самодельных коньках, ловко прикрученных бечёвками к валенкам.

Глебка позавидовал мальчишкам и пожалел, что у него нет на ногах коньков. Но мальчишки недолго занимали его внимание, и все его помыслы снова обратились к горе. Больше прежнего захотелось ему хоть разок скатиться с этой удивительной горы. Сделать это, однако, он не решался. Во-первых, гора была так высока, что спускаться с неё было страшновато. Во-вторых, Глебка не знал, пустят ли его на гору, и боялся спросить об этом. В-третьих, у него не было саней.

Впрочем, оглядевшись, он увидел, что саней не было и у других катающихся. На длинном скате горы и на раскате, сверкавшем гладким льдом, сани развивали слишком большую и опасную скорость, поэтому катались на циновках, на днищах плетёных коробов, кусках линолеума и рогожах. Зрители, вытянувшиеся стеной вдоль раската, громко обсуждали всё, что происходило на льду.

Глебка с завистью следил за катающимися и так увлёкся, что не заметил, как за его спиной остановились два иностранных офицера.

Офицеры не походили друг на друга. Один из них был высок и узкоплеч, другой коренаст, плотен и розовощёк. На обоих были шинели с выдровыми воротниками и высокие меховые шапки с кокардами английских королевских войск. На ногах у обоих были тупоносые ботинки на толстой подошве. Икры длинного были обтянуты коричневыми рюмками блестящих кожаных краг. Коренастый носил форменные офицерские брюки на выпуск.

Офицеры остановились возле самой середины раската. От них исходил густой запах крепкого, душистого табака, одеколона и кожи. Буян чихнул и чуть слышно заворчал, косясь коричневым большим глазом на офицеров. Глебка толкнул его коленкой в бок и, нахмурясь, отодвинулся в сторону.

Коренастый что-то сказал по-английски, указывая на Буяна. Длинный в ответ произнёс каркающим голосом несколько отрывистых слов.

Глебка вздрогнул. Ему вдруг показалось знакомым это отрывистое карканье. Он где-то уже слышал его однажды.

Мимо промчался на куске линолеума американский солдат, крича и размахивая пустой бутылкой из-под рома. На середине раската солдат вдруг пустил бутылку в толпу зрителей. Кто-то громко вскрикнул, и несколько человек неподалёку от Глебки шарахнулись в сторону. Глебка даже не пошевелился. Он едва видел то, что происходило перед его глазами на льду, зато прислушивался к каждому звуку, к каждому шороху за своей спиной.

Офицеры опять заговорили. Снова раздался каркающий, отрывистый говор, и внезапно Глебка вспомнил всё. Он рывком повернулся к говорившему что-то длиннолицему офицеру и поглядел на него в упор. Никакого сомнения не было: перед ним стоял лейтенант Питер Скваб.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀