Страна желанная

⠀⠀ ⠀⠀ ^{Глава двадцать девятая} Офицер и солдат ⠀⠀ ⠀⠀

Полосухин прикрыл за Самариным дверь и сказал:

— Вот, товарищ комиссар, наши шелексовцы опять пошарили ночью в тылах у белых и притащили двоих. Прогляди-ко отобранные у них документы. Что за типы?

Самарин взял лежащие на столе документы и заглянул в них.

— Американцы. Триста тридцать девятый полк.

— Ага, — отозвался Полосухин. — Это ладно. Этот полк очень даже нас интересует.

— Тут солдат и офицер. Как думаешь, кого прежде допрашивать лучше?

Полосухин на мгновенье задумался, потом сказал с живостью:

— Знаешь что? Давай прежде обоих вместе? Попробуем? Пусть солдат на своего офицера полюбуется, как он крутиться станет. А?

— Пожалуй, — согласился Самарин. — Вроде очной ставки.

Обоих пленных позвали в комнату. Они вошли: впереди офицер, сзади солдат. Офицер шел неуверенной, нетвёрдой поступью. Солдат шагал ссутулясь, но твёрдо. Выправки у него никакой не было, и он мало походил на солдата.

— Садитесь, — сказал Самарин обоим по-английски и указал на два табурета, стоявшие перед простым деревенским столом, за которым он успел уже усесться.

Полосухин отошёл к окну и оттуда внимательно оглядывал пленных. Пленные сели. При этом офицер довольно неловко плюхнулся на табурет, будто у него подкосились ноги. Солдат опустился осторожно на самый краешек табурета, как человек, который не привык, чтобы его приглашали присесть. Офицер, нервно подёрнув плечом, положил было руку на стол, но тотчас снял, так как было слишком заметно, что рука дрожит. Офицер положил её на колено, но она и там продолжала подрагивать.

— Что вы так волнуетесь, лейтенант? — спросил Самарин.

— Я? — переспросил офицер, с трудом обретая дар речи и облизывая языком пересохшие губы. — Я? Разве?…

Рот офицера повело вкривь. Он замолчал. Язык плохо ему повиновался. В глазах его застыл страх. И это было так очевидно, что Самарин и Полосухин переглянулись. Потом Самарин повернулся в сторону солдата и спросил:

— Наверно, ваши офицеры распространяли среди солдат всякие россказни о том, что большевики — варвары и звери, что они пытают и расстреливают пленных?

Солдат откашлялся и сказал простуженным голосом:

— Сказать по совести — было такое дело. Говорили не раз и не два и писали в газетах. Потом книжечки такие бесплатно нам давали, специально составленные про эти самые, извините, большевистские зверства.

— Что же, солдаты верили этим глупым и диким басням?

Солдат поёжился и, вздохнув, ответил:

— Сказать по совести, кое-кто и верил, но у нас в роте дураков не так, чтобы очень много.

— А как среди офицеров? — спросил Самарин, поворачиваясь к другому пленному.

Офицер молчал, как будто ещё не понимая, о чём идёт речь.

— Эх вы, — усмехнулся Самарин. — Собственных измышлений, собственной тени боитесь.

— Я ничего не боюсь, — сказал офицер с неожиданной, решительностью. — Я офицер американской армии.

С ним вдруг произошла разительная перемена. Он выпрямил корпус, рот перестал подёргиваться, руки — дрожать. Самарин усмехнулся этой перемене. Офицер понял и поверил, что ничего дурного большевики с ним делать, видимо, не собираются, и страх оставил его. Самарий сказал иронически:

— Вот и хорошо. Можно значит нормально разговаривать. — Он подвинул к себе документы пленного и спросил: — Итак, я имею дело с лейтенантом Гильбертом Мортоном, офицером роты триста тридцать девятого полка?

— Да, — кивнул офицер. — Я лейтенант Мортон.

— А чем вы занимались до того, как стали лейтенантом?

— Я? Ну, я немножко занимался биржей.

— Что вы называете «немножко заниматься биржей»? Конкретней.

— Конкретней, я следил за движением на бирже некоторых бумаг и ценностей, контролировал и направлял по возможности это движение по поручению моего банка.

— Вашего банка? Вы имеете свой банк?

— О нет ещё, что вы. Я просто связан с одним из банков определённым образом.

— Определённым образом — это очень неопределённо. Впрочем, не будем тратить время на выяснение подробностей вашей биографии. Коротко говоря, вы банковский и биржевой делец?

— Это так, — кивнул лейтенант важно. — Хотя это, как я понимаю, не одобряется вами. Вы ведь не принимаете нашей политической системы и не любите американцев.

— Вы так думаете? — иронически усмехнулся Самарин. — Должен вам сказать, что вы сильно заблуждаетесь. У нас нет никаких оснований не любить американцев, как нет оснований не любить какой-нибудь другой народ. Мы не любим американских империалистов, которые послали в нашу страну войска, чтобы грабить и убивать нас, но мы не смешиваем их с американскими трудящимися, с американским народом. Думаю, что и вам это хорошо известно. Если вам, несмотря на это, всё же охота наивничать и прикидываться незнайкой, что ж — ваше дело.

Самарин пожал плечами и принялся перелистывать лежащие перед ним бумаги. Потом он вдруг вскинул голову и глянул прямо в лицо офицеру:

— А ведь мы с вами уже встречались, наверно, лейтенант Мортон?

Лейтенант Мортон вздрогнул от неожиданности, и рот его снова повела короткая судорога.

— Но как это может быть? Это невозможно.

— Весьма возможно, — сказал Самарин, не спуская с лейтенанта глаз. — Я участвовал в январе во взятии Шенкурска, а как раз его оборонял ваш триста тридцать девятый полк.

— Но ведь оборонял не весь полк, а только часть его, — торопливо, сказал лейтенант.

— Какая часть? — быстро спросил Самарин.

— О, я не знаю. Но нашей роты там не было — это уж я могу сказать наверное.

Внимательно наблюдавший за пленным Самарин видел, что вначале, когда он сказал о том, что они с лейтенантом встречались, тот испугался, так как, повидимому, его рота творила по деревням такие дела, что лучше было не встречаться со свидетелями этих дел. Но при упоминании о Шенкурске, испуг прошёл. Из этого Самарин заключил, что рота лейтенанта Мортона действительно не была под Шенкурском.

Самарин задал ещё несколько вопросов, чтобы установить, откуда пришла рота на железную дорогу — из Архангельска или с другого участка фронта и с какими красными частями сталкивалась. Лейтенант Мортон отвечал на вопросы путано, ссылался на плохую память, на то, что названия русских деревень и станций очень трудны и их невозможно запомнить, на то, что он, в сущности говоря, не военный человек и вопросы дислокации и прочие военные премудрости ему чужды и он их плохо усваивает.

— Что-то очень уж много он говорит, — заметил Полосухин, внимательно приглядываясь к Мортону.

— Много говорят тогда, когда стараются ничего не сказать, — отозвался Самарин. — Обычная история.

Полосухин понимающе хмыкнул и кивнул головой.

— Может, пора уж солдата поспрошать или учинить им перекрёстный допрос?

Полосухин перевёл взгляд с лейтенанта на солдата и тотчас прибавил с живостью:

— Впрочем, постой. Знаешь что? Очень мне хочется столкнуть офицера с его же солдатом. Вот именно. Задай-ко ты ему — этому кровососу — вот простой вопросец. Кто его, шкоду, звал сюда в Россию и зачем он сюда пришёл? И пусть он не тебе и не мне отвечает на этот вопрос, а своему солдату, вот этому самому солдату, который сидит напротив него.

Полосухин сердито задвигал длинными чёрными усами, сопровождая свои слова энергичными и короткими жестами сперва в сторону офицера, потом солдата, потом опять офицера.

Лейтенант Мортон с опаской поглядывал на жестикулирующего начальника особого отдела. Его, видимо, беспокоило сердитое вмешательство Полосухина в допрос, и он не мог удержаться от того, чтобы не спросить, Самарина тревожно и одновременно заискивающе:

— Ваш коллега хочет что-то узнать? Не так ли?

Самарин сказал насмешливо:

— Мой коллега хотел бы задать всего один вопрос.

— О, пожалуйста, — поспешно сказал лейтенант, косясь на сердитого Полосухина. — В чём заключается этот вопрос?

— В чём?

Самарин помолчал, потом чуть подался вперёд, налегая грудью на стол и заговорил негромко и глядя прямо в лицо офицера:

— Вы вломились в наш дом, чёрт вас побери. Вы пришли в Россию и незаконно, самочинно занимаете её территорию. Вы калечите и убиваете наших людей, жжёте и разоряете наши города и селения. Вы грабите и вывозите к себе наши ценности, наши богатства, не имея на то ни малейшего права. Вы привели с собой солдат, вы привели с собой и этого солдата, которого заставляете делать то же самое, при этом всячески избегая говорить ему правду об истинных целях вашей кровавой интервенции и пичкая его огромным количеством фальшивок и заливая его помоями лживой информации. Объясните же, наконец, ему хоть однажды истинную, подлинную цель вашего набега на Россию, ваших убийств и захватов. Объясните ему, зачем, ради чего, ради каких целей вы оторвали его от родных и близких и привезли сюда, ради чего он должен здесь вести ненужную ему войну с русскими, которые никогда ничего дурного ему не делали и не собирались делать. Вот он, ваш солдат, перед вами и ждёт вашего прямого и ясного ответа.

— А. Да… — вдруг вскрикнул солдат, и все находившиеся в комнате вздрогнули от этого неожиданного и тонкого вскрика.

Маленький тщедушный солдат приподнялся на табурете и протянул вперёд руку, словно собираясь говорить. Но порывистое движение его осеклось. Он снова опустился на табурет, глядя на своего офицера так, точно впервые его увидел. Лейтенант Мортон отвернулся от него, предпочитая обращаться к Самарину.

— Ну? — сказал Самарин настойчиво. — Что же вы молчите?…

Мортон поёрзал на табурете и сказал, наливаясь кровью.

— Но… как бы вам сказать… Я весьма затруднён… Я… Это же, собственно говоря, политический вопрос, э-э, политический и сложный вопрос и притом вне моей компетенции… Я ведь, собственно говоря, военный человек… А? Вы должны понять моё затруднение…

— В общем-то понятно, конечно, — сказал Самарин и коротко рассмеялся. — Одно вот разве что не понятно. Несколько минут тому назад вы отвиливали от ответов на военные вопросы, ссылаясь на то, что вы, собственно говоря, человек не военный, а сейчас, отвиливая от другого рода вопроса, вы утверждаете как раз обратное. Как же это так, а?

Самарин с минуту ждал ответа на свой вопрос, но, не дождавшись, повернулся к солдату.

— А что думаете насчёт всего этого вы, Кид Шарки, так, кажется, вас зовут, судя по документам?

— Да, — кивнул солдат, повернувшись всей грудью к Самарину. — Так оно и есть. Кид Шарки, город Гран Рапид, штат Мичиган, столяр Кид Шарки, дурак Кид Шарки, наглотавшийся до рвоты брехни этаких вот молодчиков.

Солдат резко повернулся к офицеру, точно вспомнив, что не всё в нём рассмотрел. Потом покачал своей большой угловатой головой и снова повернулся к Самарину. Больше он уже не обращал на офицера никакого внимания, как будто того не было в комнате. Он оперся о стол, возле которого сидел, и положил на него руки. Руки были тёмные, заскорузлые, тяжёлые и казались слишком большими для худощавого малорослого солдата.

— Значит, вы спрашиваете, мистер русский комиссар, что же я думаю по этому вопросу? По совести сказать, я думаю, что мне пора домой.

Солдат в волнении поднялся с табурета, не замечая этого, не замечая и своего волнения при упоминании о доме. Было похоже, как будто он вот сейчас собирается надеть шапку, выйти из этой комнаты, из этой избы и отправиться к себе домой, в Гран Рапид, штат Мичиган. Он даже безотчётным движением оглянулся на дверь, но тотчас, впрочем, отвернулся от неё и, нахмурясь, заговорил быстро и сбивчиво:

— Слушайте, вот в самый раз, в прошлое воскресенье, в это время я узнал, что ещё месяц назад мои, значит, земляки обратились в Конгресс, понимаете, в самый Конгресс, с требованием вывести американские войска из России. Видите, какое дело получается. Я здесь, а они, понимаете, там. А ведь их там в Гран Рапиде тысчонок двадцать таких, как я. И вот, значит, собрались со всех заводов и с моей фабрики на митинг и потребовали от Конгресса, чтобы, значит, оставить в покое русских рабочих. Русские сами разберутся, что им делать. Что, неправильно? А я говорю — правильно!

Солдат с внезапной силой ударил по столу узловатым кулаком, так что чернильница подскочила вверх и едва не опрокинулась.

— Я говорю — правильно! И если говорить по совести, мистер русский комиссар, то у нас в роте многие ребята говорят точка в точку то же самое. Не скажу, что все. Нет, этого я не скажу. Но всё-таки многие как раз в этом роде думают о событиях. Честное слово, порядочно ребят так вот и думает. И сказать по совести, мы знаем много, чего нам не хотят говорить и что скрывают от нас. В Архангельск, знаете ли, приходят суда со снаряжением и так далее. Ну, мы, понятно, с матросами этих судов имеем кой-какие дела и сведения разные имеем. И газеты тоже имеем и не только обязательно те, которые читают наши офицеры. Да. Так вот в воскресенье я как раз в такой газете и прочёл про моих земляков из Гран Рапида, что они требуют, значит, чтобы я вернулся домой. Я и говорю тогда своим ребятам: «Что ж, это как раз подходяще и в самый раз то, что я думаю. Верно. Пора домой. С какой стороны ни погляди — пора домой».

Солдат умолк на минуту. Он тяжело дышал и по лицу его струился обильный пот. Он вытер его рукавом таким движением, каким, верно, привык делать это во время работы у себя на фабрике, когда обе руки заняты работой и инструментом. Самарин посмотрел на эти руки и спросил, улыбнувшись:

— Соскучились, поди, по рубанку?

Солдат осторожно прервал движение и тоже посмотрел на свои руки. Потом глубоко вздохнул и сказал тихо:

— Соскучились-таки.

Самарин кивнул и, внезапно задумавшись, посмотрел в окно. За окном было ещё солнечно и просторно. Сахаристо сверкал снег на крыше стоящей через дорогу избы. Самарин отвернулся и продолжал допрос. Вскоре он отпустил пленных и, поднявшись из-за стола, подошёл к стоявшему у окна Полосухину. Пленные шли в сопровождении конвойного красноармейца через двор к воротам. Впереди, твёрдо ступая, шагал маленький большеголовый солдат. Крупный, полнеющий офицер, ссутулясь, шёл сзади.

Самарин кивнул на солдата и сказал с оживлением:

— Послушай, что если пустить листовкой обращение этого солдата к своим товарищам по роте. Настроение в их роте, по-моему, вполне для этого подходящее.

— Вполне, — поддержал Полосухин, и глаза его загорелись боевым огоньком. — Можем своими силами на шапирографе пустить. Пошли в политотдел. Поговорим.

— Пошли, — согласился Самарин, и спустя несколько минут оба вышли на деревенскую улицу и направились в политотдел дивизии.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀