Страна желанная

⠀⠀ ⠀⠀ ^{Глава сороковая} Лес гудит ⠀⠀ ⠀⠀

Как только стемнело, в баньку явился Яков Иванович и принёс с собой широкие охотничьи лыжи-самоделки.

Яков Иванович был беспокоен и пасмурен. Всё казалось ему неладным, всё не нравилось, всё вызывало недовольную воркотню. Буян, которого утром он называл добрым псом, сейчас стал только помехой. Не нравилось ему и небо, тёмное, без единой звёздочки, сплошь обложенное тучами, на которое он то и дело поглядывал по дороге к баньке. Но больше всего не нравилось то, что под вечер из деревни по дороге в Чащу проехало несколько саней и в них двадцать американских солдат и один офицер. Якову Ивановичу было доподлинно известно, что в Чаще ни иностранных солдат, ни белогвардейского гарнизона нет, и то, что именно сегодня туда направился отряд камманов, особенно тревожило и настораживало.

Яков Иванович раньше думал двигаться вдоль наезженной дороги, ночью часть пути сделать и по самой дороге. Теперь он решил пробираться глухими просёлками и дать крюка ещё лесом, чтобы выйти к Чаще со стороны Глухих Выселков, где деревня прямо врезается в бор. Это значило, что придётся идти много лишку и вместо двух часов, какие отнимала дорога по наезженному зимнику, провести в пути все четыре. Кроме того, в расчёты Якова Ивановича совершенно не входили встречи в Чаще с американцами. Вот почему, собираясь в путь, он был так озабочен и неразговорчив.

Это, впрочем, не мешало ему делать споро и бесшумно всё, что нужно. Выгрузив из карманов полушубка длинный сыромятный ремешок на поводок Буяну, три шаньги, изрядную краюшку хлеба и варёную рыбину в фунт весом, он всё это передал Глебке и велел поесть на дорогу.

Пока Глебка с помощью Буяна расправлялся со снедью, Яков Иванович примостился рядом на лавочке и стал неторопливо объяснять всё, что нужно, о предполагаемом пути к Чаще и о том, что делать, если по какой-нибудь случайности они потеряют друг друга в потёмках.

— Зачем же терять, — сказал Глебка, дожёвывая шаньгу. — Теряться мы не будем.

— Всякое бывает, — строго оборвал Яков Иванович. — Ты слушай да помалкивай. Главное, если потеряешь мой след, не рыскай по сторонам: стань на месте и стой. Я сам тебя найду.

Яков Иванович поскрёб бороду и прибавил хмуро:

— Ты лесов наших не знаешь. Да и к непогоде дело, по всему видать. А путь на ночь глядя не малый. Разумеешь?

Яков Иванович поднялся и сказал уже спокойней:

— Ну, пошли, давай, с богом.

Глебка, покончивший с ужином, тоже поднялся. Яков Иванович подошёл к двери, но перед тем, как выйти, на мгновенье приостановился и сказал:

— Только ты, слышь, пса своего за ради бога при себе держи, да чтоб голосу не подавал, пока мимо деревни идём.

С этими словами Яков Иванович осторожно раскрыл дверь и вышел. Осторожность его, впрочем, могла показаться излишней, так как на дворе, несмотря на ранний вечер, было необычайно темно. С реки дул резкий порывистый ветер и гнал низкие тёмные тучи.

Яков Иванович неодобрительно покачал головой и стал с лыжами в руках спускаться к реке. Глебка, взяв Буяна на поводок, следовал за ним. Спустившись на реку, они нацепили лыжи и ходко пошли мимо угора, на котором стояли крайние избы. Сейчас, впрочем, изб не было видно. Вообще трудно было что-нибудь разглядеть, кроме белевшего вокруг снежного полотнища речного русла. Глебка шёл по лыжне, стремясь не отставать от старика ни на шаг, хотя это было и не так легко. Яков Иванович был страстным охотником и столько выходил на лыжах по ближним и дальним лесам, что ноги его словно срослись с лыжами. С первого взгляда казалось, что движения его неторопливы и поспеть за ним совсем не трудно. Но приглядевшись внимательней, легко было убедиться, что мерные шаги его размашисты и пружинны, что лыжи словно сами скользят по снегу и без труда несут хозяина вперёд. Вот почему Глебка, хотя и шёл по проложенной лыжне, но всё же с трудом поспевал за идущим целиной Яковом Ивановичем.

Лыжню Глебка видел смутно, так как темнота сгущалась с каждой минутой всё больше. Крепчал и ветер. Он налетал справа, стелясь по низкому поёмному берегу реки, бил порывисто по ногам, дымил снежной пылью и, посвистывая, уносил из-под лыж куда-то влево крохотные снежные вихри.

Пройдя некоторое время руслом реки, Яков Иванович круто повернул к левому берегу и приостановился. Глебка, набежав на него вплотную, тоже стал. Старик глядел назад. Глебка тоже оглянулся. Вдалеке на высоком угоре в окнах изб мигали тусклые огоньки.

— Полторы версты отмахали, — сказал Яков Иванович. — Реку теперь оставим, поднимемся на угор и лесом пробираться будем.

Они поднялись наискосок в гору и сразу вступили в лес, вплотную подступавший здесь к береговой круче. Лес встретил путников неприветливо. Наверху ветер накинулся на них ещё с большей силой, чем под угором. Теперь он бил не снизу, а словно падал откуда-то сверху, с высоких древесных крон. Он падал оттуда вместе с лесным шумом. Шум этот походил на ропот морского прибоя, а ещё больше — на громкое бормотание тысяч глухих голосов, чем-то неведомым рассерженных и угрожающих.

Якову Ивановичу, видимо, понятны были эти угрозы. Прислушавшись к шуму леса, он угрюмо проворчал:

— Сивер крепко тянет. Замятели жди большой. Уж и то снежить начинает. Ну-ко, пошли, давай, ходче.

Он двинулся в глубь леса, и Глебка последовал за ним. Начался снегопад. Ветер, крепчавший с каждым мгновением, подхватывал падающие снежинки и вихрил по лесу. Они бестолково носились вокруг Глебкиной головы, крутясь и приплясывая в воздухе. Эта пляска длилась, впрочем, недолго. Снег повалил густо, крупными хлопьями. Эти косые, струящиеся нити метелицы завивались внизу, как барашки морских волн, и, взвизгивая, смешивались с сухой снежной пылью, поднятой с земли. Белые тучи снега плясали вокруг ног, облака белых хлопьев метались меж стволами деревьев, хлёсткие обрывки метели кружились над головой.

Ветер, словно взбесившись, налетал с разбойничьим свистом то сбоку, то спереди, силясь повалить в снег. Временами он казался плотным, как суконное полотнище. Потом вдруг вставал на пути мягкой, упругой стеной, задерживая всякое движение вперёд. Споткнувшись обо что-то, Глебка стал было падать грудью вперёд, но пружинящая стена ветра удержала его на весу. Вслед затем стена распалась на части, и рыхлые куски её стали толкать в грудь, запрокидывая навзничь. Выгнув по-бычьи шею, Глебка упрямо ткнулся головой в эту живую преграду, пробил её и снова двинулся вперёд. Полосатая метелица шаркнула по боку, потом стала сечь по лицу, слепя и обжигая кожу. Комья ветра залепили рот, забили глотку, стеснили грудь. Задыхаясь, Глебка закрыл лицо рукавами ватника и, остановившись, перевёл и выровнял дыхание. Что-то ударило его по ногам, Глебка отнял руку от лица и скорей почувствовал, чем увидел, что у ног его копошится Буян. Пёс попал на обметённый ветром бугорок и заскользил по насту. Ветер опрокинул его, подхватил и покатил по лесу. Глебкины лыжи задержали его.

Пёс вскочил на ноги и зарычал. Шерсть на его загривке встала дыбом. Приземистый, широкогрудый, он стоял, крепко упершись лапами в рыхлый снег, и рычал навстречу буре, словно угрожая ей. Потом он перестал рычать и застыл, вытянув вперёд узкую морду, навострив уши и поводя чёрными ноздрями. Он прислушивался и принюхивался к чему-то, что происходило впереди. Время от времени он беспокойно оглядывался на Глебку и взлаивал, словно хотел что-то сказать ему.

Глебка сперва не понял, почему Буян так встревожился. Между тем пёс всё больше волновался и, перестав взлаивать, заскулил, вытянув навстречу ветру умную морду. Глебка прислушался к тонкому повизгиванию пса, и ему стало не по себе. С безотчётным страхом он огляделся и вдруг хватился, что он один. Он шёл всё время вслед за Яковом Ивановичем по его лыжне. Фигура старика на фоне полосатой метелицы проступала тёмным пятном, и Глебка, хоть и с трудом, но различал впереди это путеводное пятно. Теперь оно исчезло. Глебка потерял его и не заметил, как потерял. Может быть, потерял давно, может быть, только сейчас, когда катившийся по снегу Буян ударил его по ногам и остановил. Как бы там ни было, но Яков Иванович исчез. Напрасно вглядывался Глебка в переворошённую ветром лесную темень. Ничего разглядеть ему не удалось. Небо, лес, земля — всё смешалось в чёрно-белой путанице. Стволы деревьев, кусты, заметённый снегом бурелом — все окружающие предметы потеряли очертания, всё стало неразличимо в этой кромешной, ревущей мгле, всё — и даже лыжня, которую быстро заметало и забрасывало снегом.

Последнее открытие Глебка сделал, нагнувшись к Буяну, чтобы оглядеть его и выяснить, что с псом случилось. Холодная дрожь пронизала Глебку с ног до головы, когда он обнаружил, что потерял лыжню. Хуже того, что случилось, ничего случиться не могло: потерять лыжню — это значило потерять Якова Ивановича навсегда, значило не попасть в Чащу, значило остаться одному среди этого ревущего леса, не зная, где находишься, куда идти, что делать.

Первым побуждением Глебки было кинуться вперёд, чтобы настигнуть, разыскать Якова Ивановича. Может быть, он ушёл недалеко, может быть, он где-то тут совсем близко, и его ещё удастся найти. Но где искать и как можно найти тёмной, метельной ночью человека в этом бескрайнем глухом лесу? И вдруг Глебка вспомнил: «…если потеряешь мой след, не рыскай по сторонам. Стань на месте и стой…» Усилием воли Глебка унял пронизывающую его дрожь и не сдвинулся с места. В то же мгновенье Буян, перестав скулить, громко залаял.

Он лаял, не переставая, лаял и в то же время медленно поворачивался боком к ветру. Он будто следил за кем-то, находящимся за пёстрым пологом метелицы. Буян лаял до тех пор, пока в полосатой мгле не проступило более плотное пятно, которое вслед за тем превратилось в Якова Ивановича.

— Ну, скажи спасибо псу, — прокричал он, подойдя вплотную. — Я нарочно круг делал. Думал, с какого-нибудь места да нанесёт на него мой дух. И верно — учуял и голос подал. Ну, пёс первейший у тебя.

Старик нагнулся и потрепал Буяна по широкой спине. Потом, выпрямляясь, снял рукавицу, полез в карман полушубка и вытащил небольшой моток смолёной бечевы. Размотав бечеву, он один конец её прикрепил простой петлёй к своему кушаку, другой конец дал в руку Глебке.

— Держи, — закричал он, пересиливая шум бури.

Глебка не расслышал, что сказал Яков Иванович, но назначение бечевы было ему понятно без слов, и он крепко сжал конец её в руке.

Они снова двинулись навстречу чёрно-белой буре и долго шли, пока Глебка не почувствовал, что вокруг него произошла какая-то перемена. Ветер вдруг перестал сбивать шаг и путаться в ногах, потом он перестал бить в грудь, потом — сечь лицо. Он явственно поднимался вверх, словно уступая Глебке дорогу и снимая с плеч давившую на них невидимую тяжесть. Вскоре ветер и вовсе исчез. В ту же минуту Яков Иванович громко сказал:

— Давай-ко, парень, передохнём.

Они остановились, и только тут, переведя дыхание и оглядевшись настолько, насколько позволял окружающий мрак, Глебка понял, в чём дело. Они стояли на дне оврага, и ветер сюда не задувал. Он пролетал поверху, вздымая над Глебкиной головой тучи снежной пыли. Буря неистовствовала где-то наверху, и Глебка, словно выключенный из неё, впервые за всё время пути смог наблюдать её как бы со стороны. Он сразу разглядел множество вещей, которых до того не замечал.

Прежде всего он убедился, что окружающий его мрак не так густ и непроницаем, каким казался наверху, когда сам Глебка был в центре того вихря, на который сейчас он поглядывал со стороны. Буря не слепила глаза, заряды снега были не беспрерывными, полосатая метелица просвечивала, как тюлевый занавес. У земли снег светился. Носившиеся по лесу тучи снежной пыли и завивающиеся у подножия древесных стволов снежные вихри тоже высвечивали слабым, еле мерцавшим светом. Из этих светящихся вихревых цоколей, точно гигантские колонны, поднимались в чёрную высь столетние сосны. Их вершины терялись в непроницаемой для глаза мгле, и оттуда из чёрной вышины нёсся по лесу немолчный шум. В разное время лес шумит по-разному, и Глебка знал эти разные его голоса. Он знал все его лепеты и шорохи, ропоты и шумы, слышал их и по прохладной зорьке, и в зной, и в весеннее предгрозье, и в зимнюю вьюгу, и в осенние бури. Голоса леса были ему привычны и понятны с самого раннего детства, как человечья речь.

Но то, что он слышал сейчас, прижавшись к отвесной стенке глухого оврага, ему до сих пор слышать не доводилось. Лес гудел. Вековые сосны гудели, точно гигантские трубы невиданного органа. Так могло гудеть неистовое огромное пламя. Бушевавшая над головой буря не пугала Глебку, но порождала желание преодолеть её, пересилить её силу, прорваться сквозь неё к желанной цели. Он только боялся одного, что стоявший рядом старик рассудит иначе и заставит простоять в этом овраге нивесть сколько времени, пережидая снежную бурю.

Но, видимо, стариком владели те же чувства, что и молодым, да и дело, за которым он шёл в Чащу и о котором упомянул во время разговора с Глебкой в баньке под горой, не терпело никаких отсрочек. Передышка в овраге длилась недолго. Яков Иванович сделал знак Глебке следовать за ним и пошёл вверх по оврагу. Глебка стал на его лыжню, не отпуская своего вожатого больше, чем на шаг. Буян поплёлся следом.

При выходе из оврага Глебка был оглушён рёвом бури. Ветер неистово ударил в грудь и прервал дыхание. Ослеплённый метелицей Глебка зажмурил глаза и приостановился. Потом, упрямо поматывая головой, низко пригнувшись к земле и напрягая все мышцы, чтобы не дать ветру опрокинуть себя, двинулся навстречу буре вслед за медленно продвигающимся Яковом Ивановичем. Они шли сквозь чёрную, ревущую ночь, не останавливаясь ни на минуту. Как ни надрывалась буря, как ни нахлёстывал ветер, как грозно ни гудел над их головой лес — они шли вперёд.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Вместо двух часов, какие мог бы занять путь до Чащи по зимнику, они пробыли в дороге около шести часов и только глубокой ночью постучались в занесённую снегом избу на окраине деревни, возле самой лесной опушки. Несмотря на ночную пору, им открыли довольно быстро и без всяких расспросов пустили в избу.

Встретивший их хозяин зажёг крохотную коптилку. Пока обессиленные и измокшие путники располагались на лавке у дверей, хозяин занавесил кусками ряднины оконца избы, повернулся к нежданным своим гостям, и Глебка мог разглядеть его.

Это был человек средних лет, широкоплечий и широколицый. Чёрная кудрявая бородка охватывала, словно рамка, это широкое смуглое лицо. Одет он был в засаленную солдатскую гимнастёрку без ремня и такие же засаленные солдатские штаны. Одна штанина была аккуратно заправлена в старый, подшитый валенок, другая болталась свободно, и из неё выглядывала круглая деревяшка. «Верно фронтовик», — решил Глебка, не раз встречавший бывших солдат фронтовиков, возвращавшихся домой с тяжёлыми увечьями. Он не удивился ни тому, что чернобородый хозяин пустил ночью в избу чужих людей без расспросов, ни тому, что, впустив, занавесил окна избы. За дни своих испытаний Глебка многое видел и многое начал понимать без особых объяснений, кроме того, он так был истомлён, что все чувства его притупились.

Так же истомлён был, по-видимому, и Яков Иванович, усевшийся на лавке в углу. Тем не менее он тотчас же вступил хозяином избы в разговор. Разговор вёлся очень тихо, так, что Глебка не мог его расслышать. Говорил больше хозяин, и то, что он говорил, чрезвычайно заинтересовало Якова Ивановича и в то же время озадачило. В конце короткого разговора Яков Иванович сказал:

— Что ж, Панков, видать, придётся идти.

Он вздохнул, по привычке прогрёб растопыренными пальцами бороду сверху вниз, потом посмотрел на мокрую ладонь и прибавил:

— С полчасика подремлю, а потом…

Он не успел кончить, как заснул, свесив усталую седую голову на овчинный отворот расстёгнутого полушубка. Панков посмотрел на него, участливо покачал головой и повернулся к Глебке.

— Ты, мужичок, разболокайся, да полезай-ко на печь. Там угреешься и отойдёшь. Путь-то, брат, нелёгок, вижу, был.

— Ничего, — сказал Глебка заплетающимся языком и, сняв с себя ружьё, стал стягивать ватник.

— Ну-ну, — одобрительно отозвался Панков. — Вижу, что ничего.

Глебка снял ватник и, кладя его возле дремлющего Якова Ивановича, спросил с беспокойством:

— А куда же это он пойдёт сейчас?

— Вот это уж, друг, не твоя печаль, — сказал Панков. — Ты валяй-ко скорым маршем на печь. Пришёл, куда надо, и скажи спасибо твоему угоднику. Касательно остального — завтра утром разберёмся. Давай лучше ружьецо твоё, надобно его в порядок привести. Смазать да почистить, а то гляди, отсырело оно. Оружье всегда надо в порядке держать.

Панков взял ружьё из Глебкиных рук и по тому, как он держал его, как поворачивал в руках, осматривая со всех сторон, видно было, что он любит оружие и знает в нём толк.

Отдав ружьё, Глебка стал снимать валенки. Разувшись, он полез на печь. Ему казалось, что он уснёт сразу, как только растянется на печи, но несмотря на усталость, сон пришёл не вдруг. Слишком растревожено было его воображение ночным походом через гудящий лес. Густое грозное гуденье леса всё ещё слышалось ему и здесь, в тихом тёплом избяном углу. Раньше, чем заснуть, он ещё увидел, как встрепенулся дремавший на лавке Яков Иванович, как поднялся на ноги и молча стал собираться в путь.

При виде его сборов Глебка с содроганием представил себе, как старик, проделавший такой путь, снова выйдет в чёрную ночь, навстречу буре. Потом он вдруг подумал, что и ему надо будет двигаться дальше. И он не удержался, чтобы не спросить у Якова Ивановича.

— А как же в Шелексу-то. Когда пойдём?

Яков Иванович, уже взявшийся за дверную скобу, обернулся на голос Глебки и, усмехнувшись, сказал:

— Постой. Может, Шелекса-то и сама к тебе придёт.

Произнеся эти непонятные слова, Яков Иванович сильно толкнул дверь плечом. Глебка хотел было спросить, когда он вернётся, но не успел. Старик шагнул за порог и исчез.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀