Страна «гирин герен»

Бронзовый флейтист

В пору, когда нет обложных дождей, нашу тихую улочку будят две зеленщицы. Они появляются, стоит солнцу выпустить из-за горизонта золотые стрелы своих лучей.

— Огеде! Огеде!(Бананы! Бананы!)

Улочка узка, стены домов резонируют, многократно усиливая зычные выкрики. С корзинами на голове, из которых топорщатся бананы, стручки красного перца, выглядывают помидоры, мандарины, орехи кола, зеленщицы шествуют по улочке из конца в конец. Они не уйдут до тех пор, пока кто-нибудь не купит у них огеде или еще что-либо.

В отличие от зеленщиц Алево Иленду никогда не надоедал. Этот робкий паренек приходил с большой кожаной сумкой в последний понедельник каждого месяца, часам к восьми, когда люди были уже на ногах и пребывали в самом благодушном настроении, не обремененные еще дневными заботами. Он выкладывал из сумки на пестрый коврик перед входом в дом черные статуэтки, маски, фигурки животных, умело вырезанные им самим из эбенового дерева, и лишь после этого давал о себе знать коротким звонком. Изделия всякий раз не походили на те, что он приносил ранее, и рука невольно тянулась к кошельку.

Однажды, после короткого звонка, я, как обычно, вышел во дворик. Паренек смущенно улыбался, извиняясь за беспокойство, предложил посмотреть товар. Я взглянул на маски, фигурки людей и животных, и они мигом поблекли. Словно среди стеклянной бижутерии мелькнул вдруг чистый драгоценный камень. На коврике рядом со всевозможными эбеновыми поделками красовалась небольшая бронзовая статуэтка.

Мастер запечатлел в металле мгновение жизни. Это была фигурка женщины с напряженными чертами лица. Она присела на колени, придерживая правой рукой на голове вместительный кувшин, который только что подняла с земли. Теперь нужно встать, да, видимо, тяжела ноша, и женщина боится расплескать воду.

Ранее Алево Иленду никогда не приносил бронзу.

— Откуда это? — Я взял статуэтку, любуясь изяществом ее отделки.

— Знакомого литейщика. Просил продать. Подручный заболел, а самому недосуг.

Статуэтка напомнила о бронзовом флейтисте, которого перво-наперво предлагал мне разыскать Эджиофор. «Тот, кто увидит бронзового флейтиста, поймет прошлое Нигерии», — вспомнились его слова. Конечно, это хорошо — насчет прошлого Нигерии. Но как найти «музыканта», если я не имел о нем ни малейшего представления и никто из людей, во всяком случае тех, кого я расспрашивал, не мог сказать ничего определенного.

Что, да литейщик и выведет на след! А по следу до всего доходят.

Я купил статуэтку, не торгуясь.

— Послушай, Алево, как бы повидать твоего знакомого литейщика?

— Чего проще!

…Мастерская располагалась в обычной хижине, каких еще немало в Лагосе. Полуобнаженный жилистый хозяин преклонных лет сидел перед порогом на циновке, скрестив ноги. Перед ним стояли бачок с глиной и ведро с замутненной водой. Смачивая руки, он лепил какую-то фигуру и при моем появлении быстро прикрыл бачок тряпицей.

Наверное, не очень-то хотел показывать свою работу незнакомому человеку. Тем не менее я был нужен литейщику, которого, как оказалось, звали Акпан Иро, в качестве покупателя. Кивнув в глубь хижины, он сказал:

— Ежели взять что хотите, выбирайте сами!

Я смело шагнул в хижину, и тут же лицо обдало жаром. После яркого дневного света закопченная мастерская показалась довольно сумрачной, но вскоре глаза обвыклись. Справа, под раструбом-вытяжкой, краснели в горне угли. Напротив, у стены, были деревянные полки с тускло поблескивающими, подернутыми зеленью бронзовыми статуэтками. Каждая изображала человека вполне определенной профессии: крестьянку с мотыгой, охотника, натягивающего лук, рыболова на лодке…

Не надо было обладать профессиональным видением, чтобы уразуметь — тут старался до седьмого пота талантливый мастер. Я выбрал небольшую отливку охотника, и мы быстро сошлись в цене.

— Может, еще что желаете? — спросил литейщик, видя, как я медлю и не собираюсь уходить.

— Мне бы бронзового флейтиста.

Что за штука такая? Впервой о ней слышу. Вам бы лучше в музей наш по такому делу сходить.

— Да был я там…

В местный национальный музей я наведался вскоре после приезда в Нигерию, задолго до встречи с Эджиофором, о чьем существовании, разумеется, тогда ничего не знал. В это серое двухэтажное здание в небольшом зеленом парке, рядом с ипподромом, меня привело журналистское любопытство. Очень уж хотелось поскорее взглянуть на древние изделия, о которых я немало наслышался.

В музее было тихо и сумрачно. Меня провели по залам, вдоль пустых застекленных витрин. Хотя музей существовал с 1957 года, для него, как мне объяснили, все еще не могли раздобыть экспонаты…

— Знаете что, повидайтесь-ка с одним человеком! Он быстрее поможет, — сказал литейщик, выслушав мой невеселый рассказ о музее. Акпан Иро достал из левого кармана шортов визитную карточку, оставленную ему на всякий случай одним из посетителей мастерской.

…Снова поездка по стране — уже более целеустремленная, с надеждой, пусть пока призрачной, на успех. На сей раз с Макети Зуру. Это к нему направил меня Акпан Иро.

Разговор с Макети Зуру при встрече был коротким. Узнав, что я интересуюсь бронзовым флейтистом, он, не сказав ничего определенного, предложил побывать с ним на днях кое в каких местах. В одном из них, вероятнее всего, и может оказаться загадочный «музыкант».

В дороге мы мало-мальски познакомились. Макети Зуру, получив диплом местного института африканских исследований, уже несколько лет работает в федеральном департаменте древнего искусства. Департамент намерен расширить поиски старинных скульптур для музея в Лагосе, и Макети Зуру поручили заняться их подбором. Он вел машину довольно уверенно. Сдерживал ее перед мостами и перекрестками, стремительно, как стрелу из лука, выпускал на прямые отрезки дороги, взбивая шлейф красноватой пыли. Макети Зуру выбрал маршрут в обход крупных городов, рассудив, что лучше сделать небольшой крюк, чем мучиться там в автомобильных пробках. Мы придерживались северовосточного направления. Довольно быстро выбрались в саванну с редкими деревьями. Селения с круглыми хижинами, на которые нахлобучили соломенные или камышовые крыши, выглядели безлюдными: местные жители от мала до велика убирали на своих наделах маис и хлопок.

Перед вечером мы проехали, не останавливаясь, Локоджу — небольшой город на правом берегу Нигера, напротив его слияния с притоком Бенуэ, и заспешили в Джамату. Дорога шла у подножия плоскогорья. Каждый раз, когда машина взбиралась на холм, справа открывалась голубая гладь реки, и ее свежее дыхание чувствовалось в кабине. В Джамате сразу же направились к паромной пристани. На другом берегу, в большом селении Котон-Карифи, нас ждал ночлег в рест-хаузе — доме для приезжих. Скопище автомашин у берега поколебало нашу надежду на скорую переправу. Выяснилось, что самоходный паром застрял у Котон-Карифи: разрядился аккумулятор, нового не было, а без него не могли запустить двигатель.

Макети Зуру нашел выход. Снял аккумулятор со своей автомашины и попросил одного из лодочников, прохлаждавшихся на берегу, отвезти его на паром. Вскоре переправочное судно подошло к причалу, и другие водители любезно позволили нам въехать первыми (за находчивость) на дощатый настил…

Утром мы снова были в пути. Макети Зуру все глубже стал вдавливать педаль газа. Тряская грунтовая дорога поползла вверх. Мы въехали на плато Джос. Кругом громоздились рыжие скалы, склоны плоских у вершин невысоких хребтов поросли густым кустарником. Внизу, в долинах, змеились, поблескивая, быстрые горные речушки.

Наглотавшись пыли, мы наконец остановились у заброшенного карьера, который походил на древний греческий театр, размытыми уступами уходя вниз. От края карьера до «сцены» было рукой подать — метров двадцать. Но между этими метрами, как я вскоре узнал, пролегли еще многие века.

Распугивая пестрых ленивых ящериц, сомлевших на солнцепеке, Макети Зуру стал спускаться на дно карьера. Цепляясь за жесткую траву, я неуклюже последовал за ним. Внизу было душно, сюда не проникало ни одно дуновение ветерка. Расхаживая среди невысоких, похожих на муравейники кучек красной глины, Макети Зуру, как заправский геолог, рассматривал уступы карьера, подбирал и отбрасывал камни, растирал на ладони комочки земли.

Минут через десять мы выбрались к автомашине, присели.

— А ведь когда-то на этом месте селились люди, — Макети Зуру кивнул на карьер. — Современный мир узнал о них в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Жили же они двадцать пять — тридцать веков назад…

В 1943 году горнякам, добывавшим открытым способом неподалеку отсюда касситерит (оловянную руду), все чаще и чаще стали попадаться изделия из терракоты (обожженной неглазурованной глины) — горшки для варки пищи, черепки, обломки статуэток. Смутно догадываясь, что натолкнулись на глубокое прошлое Нигерии, рабочие переправили находки английскому этнографу Бернарду Фэггу, находившемуся тогда в Джосе (есть тут такой поблизости город). Образцы весьма заинтересовали Фэгга. К этому времени он располагал терракотовой головкой, которую один из местных крестьян использовал как пугало на своем огороде, и еще несколькими древними предметами, найденными ранее на плато в разных местах и переданными ему.

Нужно было весомое доказательство принадлежности разрозненных образцов к одной древней культуре. Бернард Фэгг решил не откладывать поиски в долгий ящик.

Для раскопок были выбраны окрестности деревушки Нок — Макети Зуру указал на островерхие соломенные крыши хижин — место, у которого мы теперь находились. Осторожно снимая слой за слоем, археолог и его помощники на небольшой в общем-то глубине обнаружили несколько терракотовых изделий — человеческие головы, слепки рук и ног. Бернарду Фэггу было достаточно одного взгляда, чтобы определить: предметы — творения древних мастеров. Радиокарбонный анализ позволил уточнить время их изготовления: V век до нашей эры — 11 век нашей эры. Находка придала новые силы. Поиски неведомой до этого «культуры Нок», как она была названа Фэггом по месту первых раскопок, охватили огромный район в центральной части страны. Результаты превзошли самые смелые предположения. На всем примерно 200-километровом участке, от местечка Кагоро на северо-западе до Кацина-Ала на юго-востоке, шириной в сто километров были найдены терракотовые головки в натуральную или почти натуральную величину, изображения животных, каменные топоры, инструменты для обработки дерева.

Что заставляло древних людей заниматься изготовлением терракотовых скульптур — культовые, прикладные или эстетические побуждения? Археологи не могут пока сказать на этот счет ничего определенного. Не позволяют старинные предметы составить представление и о социальном строе, религиозных верованиях людей того времени. Тем не менее стилистическое сходство, особенно скульптур из терракоты, дало возможность ученым сделать вывод о существовании в центральной части нынешней Нигерии древней цивилизации.

Макети Зуру извлек из дорожной сумки альбом со снимками. Перелистывая страницу за страницей, показал фотографии. На меня с лукавинкой, свойственной прекрасной половине рода человеческого, смотрели женские лица. Высоко подняв бровь, словно удивляясь, вызывающе уставились мужчины. Головки с их четкими линиями были просты и в то же время привлекательны.

— Обрати внимание на общую характерную черту всех скульптур, — сказал Макети Зуру. — Это способ изображения глаз: верхнее веко почти прямое, то, что под ним, — две одинаковые линии, сходящиеся внизу. Все три вместе образуют равнобедренный треугольник. Зрачки — высверленные отверстия в глазнице. Брови — тонкая выпуклая овальная линия. Там, где должны быть уши, — вдавленные углубления. На женских головках волосы собраны в жгутики. А ведь такие прически и сегодня предпочитают делать некоторые наши модницы.

Все человеческие головки выполнены в реалистической манере, — продолжал Макети Зуру свой монолог, — а сами изделия культуры Нок являются древнейшими из известных памятников, что обнаружены пока в Тропической Африке. Раз Фэгг нашел здесь терракоту, почему бы и нашим археологам не попробовать. Глядишь, им тоже удастся что-то раскопать для Лагосского музея, — Макети Зуру положил альбом в сумку.

— А где же флейтист? — не удержался я.

— Дойдет черед и до него.

…Обратно возвращались той же дорогой. Только теперь Макети Зуру не газовал, машина катила под уклон, и ее приходилось то и дело сдерживать.

Перед Котон-Карифи, за крутым поворотом, Макети Зуру изо всей силы нажал на тормозную педаль.

— Полюбуйся на этого красавца!

Посреди дороги, метрах в двадцати по ходу, стоял широкоплечий лохматый бабуин. Я невольно вжался в сидение (вспомнилось полчище «варваров» в Отесеге). Мои страхи были напрасны. Бабуин не проявлял никакой агрессивности, его заботило что-то другое. Как заправский постовой-регулировщик, он, выставив в нашу сторону грудь колесом, повелевал остановиться. Убедившись, что машина не двигается, издал командный рык. Тут же из кустов на дорогу выскочили резвые бабуины-младыши, за ними вразвалочку гуськом потянулись самки с повисшими на них детенышами. Вожак вел себя прямо-таки по-рыцарски: не сдвинулся пока последний бабуин из его стада не пересек дорогу.

Ифе, куда мы въехали, внешне, пожалуй, мало чем отличается от тех городов, что попадались на пути. Чистые улицы с зелеными двориками перед домами. У двухэтажных зданий — навесы-козырьки над нижними окнами: непременный элемент архитектурного стиля городов йоруба.

На одной из улиц нашу машину оттеснила на обочину большая толпа. Впереди под дробь оркестровых тамтамов выделывали замысловатые па танцоры в масках. За ними на ходулях шагали фигуры, задрапированные в пестрые ткани. Были тут люди и без масок, размалевавшие свои лица белилами и охрой. Диковинная процессия, пояснил Макети Зуру, — обычное явление в повседневной жизни Ифе: Город считается религиозным центром у йоруба — почитателей местных традиционных культов.

Многие из них до сего времени твердо верят в мифическую легенду, что именно в Ифе появились первые земляне. По этой легенде, в незапамятную пору, когда вся наша планета была якобы в воде, всемогущий владыка Вселенной Олорун решил устроить на ней пристанище для людей. Он послал на планету Одудуву, который спустился с небес по железной цепи, имея при себе горсть волшебного песка и петуха. Одудува бросил в воду песок, и тут же вырос бугорок. Выпущенный петух раскидал его в разные стороны; так возникла земля. У Одудувы появилось шестнадцать сыновей, от них пошли другие люди. Сыновья стали они — правителями древних городов-государств, а на том месте, где песок попал в воду, Одудува основал Ифе, определив его в качестве «центра земли» и колыбели народности йоруба.

В легенде достоверны лишь сведения об Ифе как о древнем очаге йорубской культуры и государственности. Подтверждено это археологическими раскопками. Само же сошествие Одудувы с небес по цепи и создание земли смахивает на чистый вымысел. Местные жрецы тем не менее подогревают у йоруба веру в мифическую легенду. Не без их усилий в городе устроено место поклонения Одудуве — «праотцу» всех йоруба. И не только ему. В Ифе есть еще десятки святилищ для почитания разных богов, которых тут насчитывается 401. В городе поэтому не бывает и дня без каких-либо ритуальных шествий.

Ифе сделали известным все же не местные культовые обычаи…

Между тем шумная процессия миновала, и улица снова освободилась для движения. Вскоре мы были у небольшого одноэтажного дома на пригорке. Макети Зуру распахнул стеклянную входную дверь и широким хозяйским жестом предложил войти в дом. Переступив порог, я оказался лицом к лицу с позеленевшими от времени бронзовыми фигурами, установленными на высоких пилонах. Красота этих, таких земных и в то же время таинственно одухотворенных изваяний была неотразима, настолько велика, что я застыл на месте.

— Это наш музей древнего искусства Ифе, — сказал Макети Зуру, довольный произведенным эффектом.

Он оставил меня с Укомо Садипо, спокойным, учтивым смотрителем музея, а сам ушел по своим делам.

Музей жил своей обычной жизнью. Сюда степенно заходили стайки мальчишек и девчонок, около экспонатов теснились взрослые посетители. Я же не обращал никакого внимания на людей, целиком поглощенный рассказом Укомо Садипо. Перво-наперво он подвел меня к бронзовой голове, изображающей, если верить табличке на пилоне, бога моря и изобилия Олокуна. Сделал это Укомо Садипо не потому, как оказалось, чтобы выделить его религиозную значимость, а для того, чтобы подчеркнуть художественные достоинства скульптуры.

Бронзовое изваяние отличалось точностью реалистического воспроизведения черт лица, было проработано с такой тщательностью, что подумалось, не течет ли внутри настоящая кровь. Голову скульптуры венчала позолоченная корона с конусообразным кольцом над высоким лбом. От кольца поднимался небольшой витой штырь с грушевидным набалдашником. Овальное лицо выражало решительность и волю. Прекрасной формы нос, выпуклые, характерные для негроидной расы губы, раскосые глаза без зрачков, как в греческих скульптурах, — все доказывало высокое мастерство древнего литейщика. Положенные параллельными бороздками на лице линии татуировки, идущие сверху вниз, придавали поразительную жизненность.

Рядом с изображением Олокуна была другая, похожая на него изящная скульптура, тоже с короной и позолоченным кольцом — маска одного из древних правителей Ифе.

Не менее впечатляюще выглядела и бронзовая голова без всяких украшений. Над верхней и нижней припухшими губами были сделаны в два ряда отверстия, предназначенные, видимо, для украшения маски усами и бородой.

Рассказывая об экспонатах музея, Укомо Садипо перешел к пилону с фигурой высотой примерно сантиметров сорок пять. Отливка изображала они в полный рост в царском одеянии, держащего в полусогнутых руках символы власти — короткие рога буйвола из металла. Правда, пропорции фигуры были явно не соблюдены, что характерно для африканской скульптуры: непомерно большая голова составляла четверть всего изваяния.

От бронзовых скульптур Укомо Садипо потянул меня к терракотовым песочного цвета изделиям — различным женским и мужским головам. Они были выполнены в той же реалистической манере, что и маски из металла, — с тонким воссозданием мельчайших черт лица.

— Интересно, откуда в вашем музее такие памятники древности?

— Из наших краев! — с гордостью ответил Укомо Садипо. …Открытие бронзовых и терракотовых скульптур Ифе связано с именем немецкого этнографа Лео Фробениуса. Путешествуя по Нигерии, в 1910 году он попал в Ифе. Ученого крайне заинтересовали легенды о происхождении города, различные святилища, культовые шествия. Лео Фробениус решил заняться раскопками и сразу же, как говорится, напал на золотую жилу. В священной роще, которую йоруба считают обителью Олокуна, он обнаружил при раскопках гончарню, глазурованные черепки, тигли для плавки стекла, бусы, а на глубине пяти с половиной метров — девять терракотовых скульптур и бронзовую голову удивительной красоты.

Лео Фробениус сразу же оценил ее художественные достоинства, решив, что это не иначе, как изображение Олокуна. Археолог уже провел исследования в некоторых африканских странах, да и в самой Нигерии, и нигде не встречал ничего подобного. Бронзовая голова и терракотовые изделия свидетельствовали, несомненно, о высоком уровне древней культуры. Хотя голова Олокуна имела линии татуировки, Укомо Садипо кивнул на маску, с которой начал показывать экспонаты музея. Лео Фробениус был далек от мысли, что ее сделал чернокожий литейщик, обладавший зорким глазом и гениальным дарованием. Ученый выдвинул наделавшую много шума гипотезу, что легендарная Атлантида находилась некогда не в Средиземноморье или каком-либо другом месте, а на побережье Гвинейского залива и он наткнулся в Ифе на ее следы. Находка Лео Фробениуса оказалась не единственной. В последующие годы в разных местах Ифе было обнаружено еще немало терракотовых и бронзовых масок, ставших украшением здешнего музея. В руки ученых попали не только древние статуэтки, но и различные предметы обихода, позволившие воссоздать некоторые черты культуры и быта прежнего Ифе.

Бронзовые и терракотовые скульптуры изображают главным образом различного рода богов, правителей, членов их семей, придворных и делались, вероятнее всего, для поклонения при культовых обрядах. У всех масок негроидные черты лица, на многих имеются племенные знаки йоруба — продольные насечки на щеках. У скульптур — типично африканские пропорции: значительно увеличенная голова и укороченное туловище. Все это позволяет говорить о принадлежности древнего искусства Ифе к одной художественной школе, существовавшей, как полагают, в XII XIV веках, о чисто африканских ее истоках.

В те времена Ифе представлял собой довольно значительный город, не уступавший по размерам нынешнему, обнесенный земляным валом, перед которым с внешней стороны был ров с водой. В этой своеобразной крепости жили ткачи, мастера бронзовых дел, земледельцы, охотники, да и мало ли еще кто…

Мы закончили осмотр музея. Теперь было самое время спросить о бронзовом флейтисте. Я обвел зал глазами. Стоило пристально всмотреться в какую-либо литую или терракотовую статуэтку, казалось, что она будто меняет выражение, следит за тобой, порывается обратиться с речью.

Я, наверное, что-то пропустил? — Укомо Садипо перехватил мой взгляд.

Говорят, есть довольно занятная отливка — бронзовый флейтист. Надеялся у вас ее увидеть, только этим «музыкантом» тут и не пахнет. Может, в запасник уложили? Такой статуэтки не имеем ни в музее, ни в запаснике, — Укомо Садипо пожал плечами.

К нам подошел Макети Зуру.

— Чем недоволен? — спросил он без обиняков, уловив на моем лице растерянность.

Укомо Садипо пересказал наш разговор о бронзовом флейтисте.

Жаль, конечно, да что поделаешь. На примете есть еще одно место; свет не клином сошелся…

На юго-восток от Ифе лежит лесной край. Густые заросли по сторонам дороги, плантации лопушистых бананов, речки с черной водой — все это шло чередом, словно мчались мы не по прямой, а по кругу.

Машина обогнула зеленый холм, и перед нами открылся удивительный город. Он привлекал внимание не высокими изящными зданиями, не броскими рекламными щитами на тонких мачтах, которые из кожи лезли, чтобы перещеголять друг друга. Живописный колорит ему придавали приземистые, в стороне от новых построек дома с поблескивающими белыми крышами. Со склона холма они казались кусками пиленого сахара, положенными плашмя на землю длинными ровными рядами.

Я посчитал, что раз мы не пустились в объезд, все равно тут не задержимся. Так случалось во время поездки в других местах. Макети Зуру имел, однако, свои виды на этот город. На одной из площадей, выбрав место для стоянки автомашины, он повел меня к глиняной постройке. Она вытянулась метров на шестьдесят вдоль площади. На фасаде проступали размытые дождями барельефы, изображающие людей, эпизоды баталий, сцены охоты. Мы миновали узкий проем в стене, заменяющий дверь, и оказались в большом дворе. Внутри этого двора были квадратной формы глиняные дома, обрамленные открытыми галереями и окруженные невысокими стенами. По двору расхаживали важного вида мужчины в белых агбадах, перебирая на груди коралловые ожерелья. Тут же резвились двое мальчишек в трусиках, с золотыми кольцами на ногах.

Макети Зуру подошел к одному из мужчин и о чем-то попросил. Тот молча его выслушал и ушел вразвалочку. Мы на время остались предосталенными самим себе.

— А ты знаешь, где мы сейчас находимся?

— Понятия не имею, — не стал я гадать. Во дворце самого обы (царя) Бенина!

Царский дворец в моем представлении, и не только, наверное, в моем, должен иметь сказочный вид, необычную, оригинальную архитектуру, блистать богатством и великолепием. Здесь же не было никакого намека на роскошь, какой обычно окружают себя столь высокие особы.

И это ты называешь дворцом? — кивнул я не без иронии на неказистые глиняные постройки. Не один я, все так считают!

В таком случае, кто эти люди — мужчины с коралловыми ожерельями и мальчишки?

Придворные и царские дети. Раньше, конечно, здесь посолиднее все было…

Бенин входит в ряд городов, что отсчитали свое тысячелетие. Его появление относят к началу IX века. Нынешние царские палаты находятся на том самом месте, где поставил свои хоромы первый оба. Менялись времена, менялись правители, и каждый из них — вот завидное постоянство — перебирался в те же апартаменты, где жил его предшественник. Правда, царские палаты время от времени подновлялись: строители использовали кирпичи из необожженной глины, весьма восприимчивой к воздействию дождей и ветра.

Дворцовый комплекс, где жили оба с женами, жрецы и вельможи, служил центром Бенина, представлявшего собой.

по замыслам древних зодчих, единый архитектурный ансамбль. Перед дворцом была площадь, от которой в разные стороны расходились прямые широкие улицы с построенными в большом порядке глинобитными домами под пологими крышами из пальмовых ветвей. Иностранцы, посетившие Бенин в XV веке, уже тогда отмечали его четкую планировку, восхищались проспектами, каких не имели тогдашние столицы европейских стран.

Бенин был не просто городом, а столицей одного из могущественных государств Западной Африки, с довольно развитыми по тем временам земледелием, ремеслами, с обширными торговыми связями. Первым из европейцев — в 1472 году — в Бенине побывал португальский мореплаватель Рюи де Секвейра. Город стал затем своеобразными воротами в Нигерию для иноземцев, вывозивших через него пряности, слоновую кость, рабов, пальмовое масло…

Возведенный однажды в ранг столицы, Бенин так ею и остался. Теперь он главный город штата Бендел с населением около 200 тысяч человек. За последние годы тут появились кварталы новых домов, административные здания, различные промышленные предприятия. При всем этом город зримо несет на себе отпечаток древней планировки и во многом ее придерживается.

Жизнь царей Бенина проходила под покровом таинственности. У людей поддерживалась вера, что оба, дескать, имеет сверхъестественную силу. Он считал зазорным принимать пищу при подданных, дабы не разрушить у них иллюзию, что может обходиться без еды. Простые смертные могли видеть своего повелителя лишь несколько раз в году, во время церемоний, посвященных предкам, или религиозных обрядов, когда он якобы приобретал власть над потусторонними силами. В сопровождении придворных, жрецов, стражи и музыкантов оба выезжал в пышных одеждах из своей резиденции верхом на лошади. Показавшись, монарх снова надолго возвращался во дворец.

Нынешний оба уже не обладает той властью, какую имели его предшественники, нет у него и обширных владений, что были у древнего бенинского государства. Его обязанности сводятся в основном к разрешению в качестве судьи различных гражданских споров. Но, как и прежние цари, следуя традиционным канонам, он ведет затворнический образ жизни и лишь изредка выходит из дворца к жителям города в дни тех же культовых праздников.

— Какое отношение имеет все это к нашей поездке? — не вытерпел я, прервав рассказ Макети Зуру.

— Самое прямое, скоро в этом убедишься! Возвратился грузноватый придворный, которого, как оказалось, звали Нгале Агвара.

— Его величество принять вас не может. Однако показать то, о чем вы просили, разрешил. — Нгале Агвара повел нас к глиняному строению без окон в глубине двора, похожему на сарай.

Придворный распахнул дверь, прошел внутрь строения, зажег, чиркнув Спичкой, светильник на пальмовом масле — металлическую плошку с фитилем и лишь после этого зазвал нас к себе. Мы ступили за порог и словно попали в сказочную сокровищницу. На деревянных полках тускло поблескивали не прикрытые никакими предохранительными стеклянными колпаками бронзовые отливки с плешинами зеленоватого налета. Любой музей, несомненно, захотел бы стать обладателем этой коллекции старинных скульптур.

— Фотографировать не разрешается, трогать маски тоже нельзя, — предупредил Нгале Агвара. — Что надо, я объясню…

— Изящная женская головка — это изображение принцессы, — повел нас от полки к полке придворный. — На голове — типичный африканский убор высокая на конус шапочка с кисточками около ушей. Все это, разумеется, сделано из бронзы.

Две большие головы — маски царей. Одну венчает плоская плетеная шапочка, вокруг шеи коралловые бусы — рядов двадцать. На другой — шапочка островерхая; шея, как шарфом, тоже обмотана бусами.

Рядом на бронзовом барельефе — оба с двумя сановниками в длинных одеяниях, охраняемые стражей. В правой руке царь держит короткий церемониальный меч — символ власти. На груди у обы, как и у сановников, коралловые бусы — знак отличия, благородного происхождения.

Всадник на коне — это один из вельмож, которые обычно сопровождали царя во время выезда из дворца.

Отливки леопардов хранятся тут не случайно. Животные символизируют благородство, силу и храбрость. У царей были зверинцы с ручными леопардами, они считались незаменимыми на охоте…

Бронзового флейтиста пока не было, но во мне росла уверенность, что он где-то здесь и скоро я его увижу.

Негроидные черты лица у масок, племенные насечки, непропорциональные фигуры царей на барельефах — большая голова на укороченном туловище, удивительная точность воспроизведения мельчайших деталей одежды, оружия, утвари напоминали бронзу Ифе, впечатления о которой были еще свежи в памяти. Я сказал об этом Нгале Агвара.

— Иначе и быть не может. Бенинцев бронзовому делу научил мастер из Ифе. Даже имя его известно — Игве-Ига. Литейщика что-то году в 1280-м прислали к нам по просьбе обы Огуолы…

Профессия литейщика, кузнеца — людей, умеющих обращаться с металлом, — никогда не была в Африке, как и в других местах, распространенной. В древнем Бенине бронзовых дел мастера и вовсе попали в обособленный разряд. Они жили в отведенном для них городском квартале, неподалеку от дворца обы, и работали под присмотром одного из царских вельмож — эгаево. Приемы изготовления бронзовых скульптур держались в секрете, и за их разглашение литейщики платили головой.

— А как сейчас они работают, все так же замкнуто? — я вспомнил, как Акпан Иро прикрыл бачок при моем приходе в мастерскую в Лагосе. Мне подумалось тогда, что литейщик не намерен выдавать свои тайны.

— Приемы литья ныне ни для кого не секрет. Сами в этом можете убедиться. В Бенине улица есть — Игун. Там целые династии литейщиков осели. Правда, процесс изготовления отливки — дело кропотливое, не одного дня, требует большого терпения и тонкого мастерства. Сейчас он широко известен и называется «метод потерянного воска»…

То, что я сумел понять из рассказа Нгале Агвара, в общих чертах выглядит так.

Сначала мастер лепит из глины, разумеется имея под рукой необходимые инструменты и материалы, модель задуманного или заказанного предмета. Затем несколько дней она сушится на солнце, пока не затвердеет. На эту заготовку наносится размягченный воск толщиной около сантиметра, после чего следует самая ответственная операция. Нагретым ножом литейщик выводит на воске необходимые рисунки и линии. Восковое изображение обмазывают толстым слоем глины, оставляя кое-где отверстия. Когда этот внешний слой станет сухим (снова несколько дней ожидания), заготовку нагревают и вытапливают воск. В образовавшуюся между внутренним и внешним слоями глины полость заливают расплавленный металл. Через некоторое время обе «кольчуги» разбивают и приступают к чистовой отделке маски.

При таком способе создается лишь одна скульптура. Конечно, изготовить другое подобное изделие можно, но оно будет схоже с первым лишь в общих чертах, а не в деталях, поэтому каждая маска уникальна, неповторима.

Бенинцы оказались смышлеными учениками. Они не были вольны делать то, что хотели, и все же не только научились быстро ваять портретные отливки, но и пошли дальше своего учителя: взялись за изготовление барельефов со сложными композициями.

У человека всегда была естественная потребность обозначить каким-то образом свое пребывание на Земле. В Бенине до появления миссионеров не знали письменности. Все деяния правителей хранили в своей памяти специально выделенные на то люди. Но человеческая память, как известно, ненадежна: можно что-то забыть или напутать. Бронза стала материалом для фиксации тех или иных событий. Смерть царя, коронация его преемника, победа или поражение в военном сражении, сюжеты из жизни обы, вельмож, обряды в память предков, танцы, приезд неведомых белых людей (длиннобородых европейских купцов) — все это переносилось на металл и становилось вещественным доказательством устных преданий о древнем Бенине. По бронзовым скульптурам, как по книге-летописи, можно было бы проследить его историю, многие стороны жизни.

— Однако маловата ваша коллекция, вряд ли по ней что-либо поймешь, — сказал Макети Зуру.

— Часть масок его величество подарил здешнему музею. А вообще, наша коллекция — лишь верхушка айсберга, жалкие остатки прежнего богатства, — вздохнул Нгале Агвара. — Бронзовых изделий, что имели цари Бенина, хватило бы не на один музей.

— Куда же унесло основную часть «айсберга»? — спросил я.

— Было дело…

В конце XIX века Бенин начал утрачивать свое могущество. От империи одна за другой стали отделяться и ближние, и дальние провинции. К внутренним бедам добавилась внешняя угроза. Англичане, которые к тому времени захватили немало районов в южной части Нигерии, решили сломить там последний очаг сопротивления колонизации — Бенин.

В феврале 1897 года английский экспедиционный отряд подверг осаде город. Его жители упорно защищались, но не смогли устоять перед карателями, имевшими лучшее оружие. Англичане подожгли Бенин, ворвались во дворец обы и начали грабить сокровища: сорвали со стен бронзовые барельефы, из алтарей похитили ритуальные маски усопших царей, изделия из слоновой кости… В руки колонизаторов попало более двух с половиной тысяч художественных реликвий, которые были переправлены затем в Европу. — Да еще каких! — насупился Нгале Агвара. — Один бронзовый флейтист чего стоит. На аукционе в Лондоне его продали за сто восемьдесят тысяч фунтов стерлингов… До самых последних слов Нгале Агвара во мне теплилась надежда, что еще шаг-другой — и мы наконец подойдем к полке с «музыкантом». Вот тебе и «свет не клином сошелся». Макети Зуру развел руками, вздохнул, сочувствуя мне… Все же я увидел бронзового флейтиста. Месяцев через пять Макети Зуру заехал ко мне домой. Напустив на себя таинственный вид, он предложил заглянуть в одно интересное место в Лагосе. Я согласился, и минут через десять мы вошли в… национальный музей. Это был тот и не тот музей. То же серое двухэтажное здание в парке, те же застекленные витрины. И одновременно — все иное. В экспозиционных залах полно людей, в витринах — терракотовые маски «культуры Нок», бронза Ифе, Бенина…

— Как вам удалось заполучить все эти шедевры? Ведь тут раньше ничего не было, хоть шаром покати.

— Собирали по крупицам. Кое-что раздобыли у себя: часть экспонатов из своих фондов выделили музеи Джоса и Ифе. С ними легко было договориться. Загвоздка получилась с Бенином. С них чего спросишь: все равно что кусок хлеба у нищего из рук вырывать. Решили обратиться к западным музеям. Попросили вернуть хотя бы часть бенинских масок, что были вывезены из страны. Кстати, флейтист наш нашелся.

— Разве? Я уже потерял всякую надежду его увидеть.

— Нашелся! — повторил Макети Зуру. — В Париже, в Музее человека. Как он туда попал, не знаем. Может, меценат какой подарил.

Макети Зуру протянул мне толстый каталог с закладкой, который все это время не выпускал из рук. Я раскрыл отмеченную страницу с фотографией.

Безымянный ваятель (литейщикам при дворе обы запрещалось ставить на отливке свое имя) создавал скульптуру, несомненно, в порыве вдохновения. Видимо, наскучило работать по указке эгаево. Первое, что бросилось в глаза, — это ее исключительная красота, невероятное совершенство. Выполненный в рост, бронзовый флейтист как бы сжался, однако казалось, что в нем пробуждается желание свободно вытянуться, распрямиться в пространстве. В великолепной, расшитой узорами одежде, с двумя нитками коралловых бус на шее, музыкант держал у припухших губ флейту. Волшебство изображения было настолько захватывающим, что чудилось: еще мгновение — и зал наполнится нежной мелодией.

Не без сожаления я вернул каталог Макети Зуру. — Западные музеи наотрез отказались вернуть Нигерии ее же шедевры, — продолжил он свой рассказ. — При этом стали перепевать старую песню на новый лад, дескать, нигерийцы не могли сами создать такие совершенные скульптуры. А из этого следовало, что вывезенные из Нигерии бронзовые маски ей не принадлежат и никаких прав на них мы не имеем. Тогда пошли другим путем: купили часть своих отливок на западных аукционах. Словом, наши древние изделия обрели второе рождение…

Долгое время считалось, что Нигерия развивается чуть ли не на голом месте — особенно в ходу была эта мысль на Западе — и что у нее нет своей истории, культуры, своего искусства. Бронза Бенина, попавшая в Европу, казалось бы, должна была опровергнуть это представление. Но тут же нашлись «специалисты», которые в один голос заговорили, что древние творения Бенина — совсем не дело рук талантливого нигерийского народа. «Секреты» изготовления масок заимствованы по воле случая извне, их, дескать, завезли в Африку португальцы.

Затем появились бронзовые ваяния Ифе. Они были старше изделий Бенина и могли бы расширить представление о прошлом Нигерии. И снова в Европе не захотели примириться с мыслью, что нигерийские литейщики были способны на такие свершения. Ссылались на того же Фробениуса, на его гипотезу об африканской Атлантиде. Затем искусству Ифе стали приписывать этрусское происхождение, влияние Древнего Египта, Греции, Персии, Индии. Приверженцы расистских теорий считали бронзовые изделия Ифе чьими угодно, но только не нигерийскими. Признать это — рухнула бы вся надуманная концепция об извечной отсталости Африки. Пришлось бы согласиться тогда, что в Ифе, Бенине и соседних с ними провинциях существовало искусство, значительно превосходившее по художественному уровню и мастерству искусство Европы того времени, и что именно цивилизованный Запад изничтожил его в результате опустошения Нигерии работорговлей, колониальным грабежом, разрухой и насилием.

С открытием «культуры Нок» Нигерия обрела биографию. Но опять-таки находка не получила должного признания. О ней предпочитали умалчивать, а для самого слова «Нок» не находилось места в печатных изданиях.

Нигерийские народы были ограблены не только в отношении древних шедевров. Нигерийцев лишили памяти, которая, без сомнения, помогла бы им лучше познать самих себя и лучше быть понятыми другими.

Внешний мир познакомился с древним искусством Нигерии в перевернутой последовательности: бронза Бенина — бронза Ифе — терракота Нок. Разбросанные к тому же по разным местам, творения нигерийских мастеров не давали целостного представления о многовековой истории страны. В национальном музее все стало на свои места: терракота Нок — бронза Ифе — бронза Бенина…

Страницы ранней биографии Нигерии заполнены еще не все: не найдены промежуточные звенья между «культурой Нок» и бронзой Ифе (разрыв по времени достигает тысячи лет). Но за этим дело не станет. В последние годы были обнаружены бронзовые предметы в Игбо-Укву, которые относят к IX веку, терракотовые скульптуры Ово XV века… Нигерийская земля продолжает открывать свои тайны, и новые находки, несомненно, позволят расширить представление о далеком прошлом страны.